ял между деревьев, а змей проворно следовал за ним. Там, где он проползал, оставалась выжженная полоса. Скоро я потерял их из виду. В голове у меня стучало. Проклятье, почему я так люблю сладкое? Коварный Гримнир накормил меня медом, и теперь я ничем не смогу помочь своему другу, погибающему в ядовитых кольцах змеиного тела. Светлая Алат, что я наделал! Лес молчал. Я вцепился в ствол сосны - почерневший, как будто его долго лизали драконы, и с трудом поднялся на ноги. Нужно найти вырубку, вернуться в дом и позвать на помощь. Пусть этот Гримнир не имеет права вмешиваться в судьбу Южных Окраин, которые вымирают у него на глазах, но помочь хорошему человеку никакая религия еще не запрещала. Ковыляя от ствола к стволу, я двинулся в сторону дома. В лесу я совершенно не умею ориентироваться, поэтому я шел на голос Имлах, которая где-то неподалеку думала о какой-то ерунде. Сделав еще несколько шагов, я совершенно неожиданно очутился в объятиях Гримнира. - Ты что, ранен, Кода? - пробасил он, хватая меня своими ручищами. - Чего это тебя так мотает? - Это все твой мед, - ответил я. - У меня жар... Гримнир, если ты не можешь сам убить змея - обойдемся... Трусость - черта любой нечистой силы, мы с этим рождаемся, я понимаю... Но если Исангард уже умер... Ты говорил что-то про детей Одина - ну, что он их не оставляет и после смерти? Наври ты этому Одину. Он, наверное, дурак и взяточник. Гримнир вдруг содрогнулся и как-то странно хрюкнул. - С чего ты взял, Кода? - спросил он не своим голосом. - Разве ты знаешь Одина? - Все боги взяточники, - ответил я, чувствуя, что угасаю. - Спаси моего Исангарда, и милости Сэта пребудут с тобою... - Очень нужны мне милости твоего вонючего Сэта, - фыркнул Гримнир. - Куда он побежал? Я уже слабо понимал, о чем он говорит. - Кто? - Твой Исангард, вот кто! - зарычал Гримнир, шевеля усами. - Там след... выжженный такой. Легко найти. Гримнир оттолкнул меня и бросился бежать. Я сел на землю и посмотрел ему в спину. Но он уже исчез, я даже не успел понять, как. Сколько я ни вертел головой, вокруг не было ничего, кроме черных голых стволов и клочьев тумана, шевелившихся на сырой земле. Поганое здесь было место, и оно так не похоже на мою родную пустыню. Если бы не болезнь, я не впал бы в отчаяние. Как истинное дитя песков, я фаталист. Я никогда не позволял себе бунтовать против судьбы, даже когда люди черных шатров гнали меня, как дикого зверя, когда они вязали и морили меня голодом, я все равно встречал свою участь с высоко поднятой головой. Но тут проклятая хвороба просто подкосила меня под корень, и я, уже не скрывая страха, закричал противным визгливым голосом, расплываясь от слез и призывая на помощь. - Ты чего надрываешься? - спросила Имлах. Интересно, откуда она взялась, подумал я смутно. Такая она была знакомая, ясная, домашняя в своей полосатой юбке и холщовой рубашке с закатанными рукавами. Прямо-таки родная, несмотря на все ее недостатки. Я всхлипнул и с постыдным воем бросился к ней. - Имлах, - прорыдал я, - все кончено, все погибли. Она присела передо мной на корточки. - Не может этого быть, Кода, - сказала она ласково, словно перед ней было несмышленое дитя, а не грозный дух разрушения и зла. - Туда же пошел Гримнир... Бедный Гримнир, подумал я в глубокой тоске, понадеялся на свой рост, глупый великанишка... И все потому, что он не видел змея. Тут и десяти Гримниров не хватит. - И Гримнир погиб тоже, - уныло сказал я. - Гримнир жив-здоров, - заявила она с уверенностью, которая меня удивила. Ну да, чему тут удивляться, она просто не знает, с каким монстром мы тут связались. Она встала и помогла подняться мне, заметив попутно, что я, оказывается, заболел и весь горю. Спасибо, Имлах, а то я не знал. Мы побрели назад. Имлах шла впереди и тащила меня за собой. Я уже ничего не соображал. Я даже не мог сказать, долго мы шли или не очень. По мне так, прошла целая вечность. В доме на вырубке что-то неуловимо изменилось. Глядя на него от края леса, я пытался сообразить, что же меня так насторожило. Ведь не выросли же у него за время нашего отсутствия куриные ноги. Внешне он остался, вроде бы, таким же. Все так же чернели стены и производила все такое же прискорбное впечатление крыша. И неожиданно я осознал: из-за бревенчатых стен непрерывным потоком сочились чьи-то мысли. Кто-то был там, в доме, и я не мог понять, кто именно и сколько их. Мысли были одинаковые. Полотно для перевязки. Горячая вода. Противоядия. Чистое белье. Что для холода - болотный мох или свежие листья? Если бы они не наплывали одна на другую, можно было бы подумать, что там только одно существо. Я посмотрел на Имлах и с удивлением заметил, что и ее голосок подключился к этому неспешному потоку размышлений. Там были женщины. Ведь только женщины, даже если это и ведьмы, живут в таком простом, добротном и вечном мире вещей. Ни мне, ни Исангарду даже в голову бы не пришло делать то, чем они сейчас занимались. А для них это было чем-то таким же естественным, как дыхание. В доме действительно за время нашего отсутствия произошло много перемен. Гнилая солома, клочья ваты, грязные лоскуты и та необъяснимая дрянь, которая сверхъестественным образом появляется в заброшенных домах, - все это исчезло. Выскобленные до белизны нары были накрыты чистым полотном. Дом был протоплен, но дымом почему-то не пахло. И бесшумно сновали по единственной комнатке женщины. Я так и не понял, сколько их было - пять, семь. Они работали быстро, слаженно, ловко, ничуть не мешая друг другу в тесноте, и все у них получалось легко и красиво. Их белые руки летали над полотном, над ведрами с водой, над какими-то чистыми вещами из глины и бересты. От них пахло свежестью. Они были разного возраста - и совсем старые, и средних лет, и даже одна девочка была моложе Имлах - но все они были одного роста, в похожих полосатых юбках и полотняных блузах с вышивкой, с одинаковыми волосами цвета соломы, заплетенными в косы и уложенными венцом. И глаза тоже у них были похожие, светлые, покорные, видевшие много зим. И голоса звучали так, словно это был один и тот же голос. Я забился в угол, поближе к печке. Наша Имлах, несомненно, была им сестрой или дочерью. Но она, оборванная, загорелая, с пятнами сажи на коленях и блузе, казалась рядом с ними нелепым недоразумением. Она была как подменыш в этой красивой семье. И теперь Имлах стояла посреди комнаты, опустив в растерянности свои исцарапанные руки, а женщины сновали мимо и ни разу не задели ее. Потом она беспомощно оглянулась и, заметив меня, присела рядом, обхватила колени и уткнулась в них лицом. Я не стал ее ни о чем спрашивать. Рядом с этими женщинами я и сам казался себе грязным недотепой. - Они пришли, - неожиданно сказала Имлах, всхлипнув. Я покосился на нее. Она исподлобья подсматривала за женщинами, вздрагивая от волнения. - Кто они такие, Имлах? - Моя семья. - Она повернулась ко мне и зашептала: - Я так счастлива, Кода. Я так давно не видела их. Видишь ли... - Она густо покраснела и с трудом вымолвила: - Я неряха. И всегда была такой, с рождения. Сперва я вытираю полотенцем чашку, потом протираю им же стол, потом - лужу на полу, а под конец в него же сморкаюсь... Забываю, что ли... - Она слабо улыбнулась. Она не плакала, но губы у нее почему-то распухли и нос покраснел. - Они велели мне уходить и жить среди людей, не позорить семью... И я стала такой, как люди. - А люди, - подхватил я, - такие же, как эта земля. Имлах подозрительно прищурилась. - Ты сам дошел до таких мыслей, Кода? - Нет, - признался я. - Это Гримнир так говорит. Гримнир, Гримнир... Никогда ни с кем нельзя ссориться. Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником, и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и ничего не может тебе ответить... У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание. Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно оказалась рядом, готовая помочь. Пригнувшись, в дом вошел Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его встопорщились. Я увидел, что он держит на руках человека, завернутого в плащ, и вскочил. - Сядь, - бесцветным голосом приказала Имлах, - они сделают все, что нужно. - Это же Исангард, - сказал я. - Слушай, Имлах, он ведь умер. - Может быть, и умер, - сказала она. - Разве это так уж важно? Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от нее - на всякий случай. - Для кикиморы это, может быть, и неважно, - сказал я наконец. - Но люди, Имлах, умирают навсегда. Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое полотно. Сквозь грязные лохмотья, в которые превратилась его куртка, я увидел пузыри ожогов, покрывшие все его тощее тело. На левом плече кожа была содрана, а через всю грудь тянулись четыре глубоких пореза, посиневших и распухших - от яда, надо полагать. Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не изменились только темные волосы, по-прежнему перевязанные лоскутом. Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то передавали друг другу, негромко переговаривались. Звонко рвалось полотно, и ни одной нитки не упало. Аккуратно плеснула в чистой глиняной плошке вода. Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не существовало больше ни самообладания, ни гордости, ни фатализма. В один миг я растерял все свои добродетели. И пусть я дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней и всяческого горя. Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов, наводя ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари забаррикадировался в своей гробнице, когда я с хохотом пролетел мимо на крыльях песчаной бури... Но теперь я уткнулся носом в угол жалкой хибары, сидя возле ободранной печки, и молча, безутешно рыдал. 10. ГНОМ И ВЕЛИКАН Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один глаз. Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой таинственный обряд, нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что меня немного порадовало (насколько я вообще мог радоваться в подобной ситуации). Я открыл второй глаз и окончательно проснулся. Все тело у меня ныло, потому что накануне вечером, обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле печки, не заметив, что под бок мне закатилось полено. И теперь было такое впечатление, будто меня этим поленом крепко поколотили. Жара у меня уже не было. Я хоть и был довольно слаб, но не горел и вообще подавал надежды на скорое выздоровление. Свист повторился. Я сел. Было уже утро, о чем я судил по лучу света, падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо просматривались летние Пыльники - крошечные зловредные человечки, покрытые сереньким пушком. И живут-то всего два-три дня, но за это время успевают здорово напакостить. Я попробовал заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и ринулись по лучу обратно в окошко. Я поднялся и заковылял к нарам. Исангард лежал, завернутый в чистое полотно. Надо же, как его запаковали для похорон. Понимают в этом толк, ведьмы. Мы с ним, кстати, всегда были готовы к подобной неприятности (я имею в виду скоропостижную гибель) и на всякий случай заранее обсудили, кого и как надлежит хоронить. Так, еще четыре года назад мне было поручено закопать безжизненное тело моего друга (буде таковое объявится) вместе с его верной подругой Атвейг. Теперь я вспомнил тот давний разговор и мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы Гримнир не наложил свою волосатую лапу на чудесный меч. Тело шевельнулось. Я не сразу обратил на это внимание, поскольку был погружен в горестные думы. Однако тело недовольно задергалось, и с этим я был вынужден считаться. Исангард приоткрыл мутные глаза. - Кода... - сказал он еле слышно. Слезы немедленно потекли у меня из глаз. - Все в порядке, - сказал я. - Я здесь. Враги уничтожены. У него дернулся рот, словно он хотел улыбнуться. - Лежи тихо, - сказал я. - Только вот что. Как ты считаешь, кто-нибудь должен знать, что ты живой? Хочешь, я тайно унесу тебя в лес? Вообще-то я даже поднять его не смог бы, но в тот момент я от радости как-то забыл об этом. Исангард шепнул: - Мне трудно разговаривать. Под стенкой опять свистнули. Я поднял палец и сказал вполголоса: - Пойду на разведку. Не нравится мне этот свист. А ты лежи, прикидывайся мертвым. У тебя классно получается. Я на цыпочках двинулся к выходу. Проклятая дверь так заскрипела, что все мои предосторожности тут же полетели к черту. Я выругался, помянув кости пророка Фари, и уже не таясь вышел из дома. У стены я увидел странную компанию. Для начала, там был Гримнир, так что я рано обрадовался его отсутствию. Он сидел на корточках спиной ко мне и что-то разглядывал. От него во все стороны плыли волны восторга, но что именно привело его в такое расположение духа, я не мог понять. На шатком чурбачке, прислонившись спиной к стене избушки, сидела замарашка Имлах и жадно кусала хлеб, намазанный медом. Мед стекал по ее локтям, и она время от времени обтирала его пальцем, после чего облизывалась. Над Имлах летала оса. При виде меда мне стало дурно. А перед Гримниром и лесной девчонкой стояло печальное существо с обвисшим носом и уныло опущенными уголками коричневых глаз. Лицо у существа было узкое, как лезвие, спутанные зеленые волосы падали ему на плечи. Я сразу почуял, что это нечто вроде гнома, и начал прикидывать, кто из нас двоих могущественнее. Гримнир обернулся и в знак приветствия оскалил все свои зубы. Я предположил, что это улыбка, и криво ухмыльнулся в ответ. - Привет, Кода, - сказала Имлах, догладывая свой хлеб. Я настороженно переводил взгляд с одной сияющей физиономии на другую. Не нравились мне их рожи. Особенно та, гномья. Я пожал плечами и плотнее завернулся в свой плащ, хотя уже становилось довольно жарко. - Ну, как там Исангард? - спросил Гримнир. - Спит еще? Я отмолчался. Имлах слезла с чурбачка, потерла затекшую ногу и устроилась в траве. Все трое, включая зеленого гнома, опять склонились над чем-то, что их так восхищало. Я не выдержал и заглянул в их тесный кружок, подсунув голову под локоть Гримнира. Но ничего толком разглядеть не успел, потому что Гримнир немедленно ущемил меня своими ручищами и загоготал, помирая от удовольствия. - Идиот! - придушенно заверещал я. - Пусти! Клянусь ладонью Алат, Гримнир, тебе не поздоровится! Великан хрюкнул и сдавил меня еще сильнее. В глазах у меня потемнело. - Отпусти его, Один, - произнес тихий, печальный голос. - Не сходи с ума. Ты же не тролль. Меня выпустили. Я сел, плохо соображая, и потер помятое ухо. Зеленое существо смотрело прямо на меня, причем смотрело участливо. - Он вас не поранил? - спросило оно. Я покачал головой. - Вы должны его извинить, - произнесло существо и с оттенком легкого превосходства покосилось на Гримнира. - Когда Один переодевается великаном, он становится невыносим. - Какой еще Один? - не понял я. - Я Один, - заявил одноглазый. - Я верховный бог этого края. Вот заврался, подумал я, разглядывая его разбойничью рожу. - Ничего я не заврался, - обиделся Гримнир. - Нечего всякие гадости про меня думать. Ну, переоделся я великаном. Я верховный бог, что хочу, то и делаю. Надоедает же одну и ту же морду в зеркале по утрам видеть. - Один так Один, - сказал я. - Я же не спорю. - А это наш травяной, - сказал Гримнир, указывая на зеленое создание. - Великий борец за права травушки-муравушки. У него это нечто вроде навязчивой фобии. - Я преданно служу идее, - возразил травяной, и я удивился тому, что он не обиделся. Привык, должно быть, к насмешкам. - Бессердечный ты все-таки тип, Один. - Я бог, сколько можно говорить, - буркнул Гримнир. - Где ты видел, чтобы боги были сердечными, скажи? - Доннар не в пример добрее, - вставила Имлах. Гримнир скривил рот. - Вот только о рыжем не надо, - сказал он с тихой яростью в голосе. - Вам что, грозы тут не хватает? По мне так, без него тоже неплохо. Вдали громыхнул гром. - Накликали, - тяжко произнес Гримнир и покосился на избушку. - Крыша-то течет... - Ты бы починил ее, что ли, - сказал травяной. Гримнир посмотрел на него сверху вниз. - Расскажи лучше нашему другу о своем семинаре. Я так понял, что "другом" он называл меня. Травяной перевел на меня свои коричневые глаза, и я увидел в них тихое, несгибаемое упорство. - Дело в том, - начал травяной спокойно, словно продолжая старый разговор, - что по траве все время ходят ногами. Вы все думаете, что это так, ерунда. На самом деле это грозит нам катастрофой. Я создал семинар, который условно называется "Трава - локоны земли". Мы ведем большую работу по предотвращению хождения по траве ногами. Я только глазами хлопал. В первый раз встречаю такого интересного гнома. - Вы знаете, - вежливо произнес я, - я понимаю еще, как можно не ходить ногами, скажем, по какбатулу. Один кустик на много миль в Певучих Песках. Его и обойти нетрудно. А как вы здесь... - О, есть множество способов, - оживился травяной. - Множество направлений борьбы. Так, к Ночи Цветения Папоротника мы распространили призыв ко всем жителям леса - беречь это замечательное растение. Кстати, мне жаль, что так мало народу собралось на наш диспут. Мы провели его под девизом "Папоротник - сын тысячелетий". Поскольку я не мог сейчас припомнить, что такого особенного в папоротнике и вообще смутно представлял себе, как он выглядит, то сказал из вежливости только: - Очень интересно. Травяной кивнул. - Было безумно интересно, уверяю вас. Мы дискутировали на тему: считать ли папоротник травой или же, признавая его заслуги в минувшие эпохи, сохранить за ним статус дерева. - Ну и как? - спросил я. Никогда не задумывался над подобными вещами. - Все не так просто, - заявил травяной, приметно разволновавшись. - Конечно, мне было бы лестно взять под свое покровительство такое замечательное растение. Но когда речь идет о спасении травы, нельзя выдвигать на первый план свои личные амбиции. Я считаю, что такова должна быть позиция ученого. Я снова подумал о пророке Фари. Вот бы их познакомить с травяным. - Но какое значение имеет, чем считать этот ваш... - Папоротник? - подсказал травяной и с некоторым вызовом ответил: - Вы напрасно улыбаетесь! Совершенно напрасно. Потому что растение, получившее статус дерева, автоматически выводится из-под угрозы быть вытоптанным! Вы видели хотя бы одно дерево, по которому ходят ногами? - Нет, - честно сказал я. - Вот! - торжествующе воскликнул травяной. - И никто не видел. Поэтому декларация нашего диспута - это выдающийся шаг на пути предотвращения хождения по траве ногами. - Он помолчал немного и добавил: - У нас на очереди - предотвращение вытаптывания водорослей... - Ну, поехал, - тоскливо перебил его Гримнир. - Он теперь до ночи завелся. Травяной посмотрел на Гримнира снизу вверх своими печальными и бесстрашными глазами подвижника. - На последнем семинаре ты вел себя ужасно, - сказал он. - Если так будет продолжаться, Один, то в следующий раз мы выставим тебя с треском. Гримнир насмешливо присвистнул. И кто-то свистнул ему в ответ. Я вспомнил, что именно этот звук и разбудил меня. - Кто это там свистит? - спросил я, и вдруг меня осенила догадка. - Уж не Густа ли? - Она самая! - ответил Гримнир, с любопытством ползая по мне взглядом. - А ты уже и с Густой знаком? - Я видел ее на болоте, - сказал я. - Зачем вы ее поймали? - Это подарок герою, - сказал травяной своим унылым голосом. - От благодарных Южных Окраин, избавленных им от Чудовища. Густа засвистала марш шахбинских ветеранов. У нее это здорово получалось. Она даже фальшивила на тех же нотах, что и Исангард. Гримнир заржал от восторга и принялся тыкать в Густу своим корявым пальцем. Послышался плеск, и рыба замолчала. - Уйди от невинной твари, Один, - сказал травяной. - Ты сам по себе уже стихийное бедствие. Гримнир поднялся на ноги и шагнул прочь. - Тебя же не гонят, - крикнула ему в спину Имлах. - Останься. Только рыбу не трогай. Гримнир обиженно сказал от порога: - А мне неинтересно, если не трогать. И ушел в дом. - А что, - спросил я травяного, - Исангард действительно зарубил эту гадину? Травяной кивнул и для ясности добавил: - И весь об этом подвиге разнеслась далеко по лесу. Желтое тело змея разлагается под деревом, и края ран, нанесенных мечом, почернели от яда... Лесной народ хотел приветствовать героя букетом цветов, но, к счастью, я успел остановить это варварство. - Но если чудовище, которое душило Южные Окраины, убито, - сказал я, - то где же, в таком случае, процветание края? - Ты странный, Кода, - заговорила Имлах, - по-твоему, раз Меч Виланда свободен, значит, здесь уже и пальмы должны расти и эти... ананасы... Я посмотрел на нее и внезапно понял, что девчонка-то права. Чтобы, скажем, сама Имлах стала чистенькой, как ее сестры в крахмальных юбках, потребуется, наверное, не один год. Да и вообще, вряд ли она станет когда-нибудь такой - наша Имлах, Мох Кукушкин Лен. Славная она, подумал я, неожиданно для себя. Никогда не думал, что можно привязаться к такой замарашке. Имлах покраснела до слез, и я сообразил, что совершенно не слежу за своими мыслями. - Земля не скоро оправится. И людей здесь осталось мало. Те, что ушли, вряд ли вернутся, - добавила Имлах. - Ведь и вы с Исангардом уйдете, как только он встанет на ноги... Я не ответил. Знал, что уйдем. Мне трудно представить себе, что Исангард может обзавестись хозяйством, домом. Курями там, коровой, кроликами... Я встретился с Имлах глазами, и она грустно улыбнулась. - Вот видишь, - сказала она. Густа лихо плеснула хвостом в жестяном ведерке. Травяной осторожно прикрыл ее плетеной крышкой, чтобы она не выскочила на траву. - Как вы думаете, Кода, - спросил он, - герою понравится дар Южных Окраин? - Понравится, - сказал я. - Только вот она не сдохнет, Густа Свистящая Рыба? Имлах говорила, что Густы в неволе дохнут. Травяной покачал головой, размахивая свисающими на плечи зелеными прядями. - Имлах славная девушка, - сказал он, - только немного глупенькая. Ни одно существо не сдохнет, если за ним как следует ухаживать и любить его. Я представил себе, как мы с Исангардом топаем по какому-нибудь бурелому, держа в руках ведро с Густой. Потом мысленно перенесся в пустыню и понял, что Густе не жить. - Знаешь что, - сказал я, пытаясь перейти с травяным на "ты", - пожалуй, лучше всего будет выпустить ее обратно в болото. Травяной посмотрел на меня еще более уныло, чем прежде. - А вы уверены, Кода, что ваш Исангард не потребует от нас какого-нибудь иного дара взамен этого? - Уверен, - сказал я. - Тогда прощайте. - Травяной наклонился к ведерку и с усилием поднял его за дужку. - Хотя... Еще пару слов? - Разумеется. - Вы гном? Я давно ждал этого вопроса. - Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава жизни. - Идемте с нами, Кода, - с чувством произнес травяной. - Вливайтесь в нашу борьбу. Столько работы еще предстоит! И вы найдете себе дело по душе, вот увидите. Что без толку бродить по свету? Рано или поздно нужно искать себе место в жизни. Я растерянно покосился на избушку. - Но я же не один... Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были одного роста. Я почему-то начал оправдываться: - Как же я его брошу... Он же человек, он пропадет без меня... Травяной сочувственно кивнул. - Люди - жуткая обуза, - сказал он. - И толку от них нет, и бросить жалко. Да, тяжело вам, Кода. Держитесь. Крепитесь. - Он положил мне на плечо свою влажную холодную лапку. - Все равно вы - наш. И, прихрамывая, ушел, унося с собой ведро, в котором весело насвистывала Густа. - Исангард! - крикнул я, врываясь в дом. - Ты знаешь, кто такой Гримнир? Гримнир перестал грохотать дровами и высунулся из-за печки. Исангард улыбнулся. - Ну, выкладывай, - сказал он, видя, что я приседаю от нетерпения. - Это сам Один! Это переодетый Один, вот кто! - выпалил я. Исангард перевел взгляд на Гримнира. Я увидел, что лицо моего друга застыло, рот сжался, темные глаза перестали улыбаться. Вряд ли он испугался, но моя новость его не порадовала. Гримнир почему-то покраснел. - Ну, переоделся я, переоделся. А что, плохой великан, что ли? Великаны вообще поганцы. Когда я в своем нормальном обличье, я еще хуже, честное слово. Исангард продолжал молча смотреть на него. Это мне решительно не понравилось, и я раздраженно сказал: - Ну, что ты на него уставился, Исангард? Богов не видел? Богов он видел. И поэтому, наверное, слабо улыбнулся. - Прости, Один, - сказал он, наконец. - Кажется, я был с тобой не очень-то вежлив. - Глупости, - пробубнил Один. - Зато ты превосходный боец. Считай, что все испытания ты прошел и сам Один назвал тебя своим воином. - Я и без тебя знаю, кто я такой, - сказал упрямец алан. - Дубина. Тебе помощь предлагают. - Поздно, - сказал Исангард. - Я не вступил в воинский союз, когда было мое время. Я не принял ни одного устава. Не имеет смысла что-то менять, Один. Один задумчиво рассматривал этого человека, лежавшего перед ним на нарах. Наконец, он сердито буркнул: - Если на Северном Берегу ты попадешь в какую-нибудь неприятную историю, позови меня. Не жди, пока тебя убьют. И снова скрылся за печкой. ЭПИЛОГ ...Травяной сказал: "Все равно, вы - наш". А я только Исангарда, я больше ничей. И когда он заявил, что уходит, я ушел вместе с ним. Пустынные Коды живут меньше, чем люди, и мне не хотелось терять времени. Малышка Имлах крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая слез, погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные. Хорошая девчушка. Исангард стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще - подарке Одина - поверх своей драной солдатской куртке, кое-как залатанной нашими с Имлах совместными усилиями, с холщовой сумкой через плечо, с мечом в потертых ножнах, и, улыбаясь, жадно всматривался в сплошную стену леса, слегка тронутого осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом он обернулся к Имлах и подумал о ней: "Милая". Замарашка переступила с ноги на ногу, стукнув о порог деревянными башмаками. - Прощай, Имлах, - сказал он и зашагал к лесу. Я еще раз посмотрел на домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное серое небо, распростертое над ней. Какая она маленькая, эта лесная фея. Вот такая, с пыльными волосами, с исцарапанными руками, с грустными светлыми глазами, которые так редко видят солнце. Вскоре по каким-то непонятным мне приметам Исангард вышел на зимник, и мы пошли по относительно проходимой дороге, которая через три часа вывела нас к мосту. За мостом находилась вполне обитаемая деревня. - Уши прикрой, - сказал Исангард, - а то люди будут шарахаться. Мы прошли по мосту. Небо висело так низко, что хотелось втянуть голову в плечи. Ветер с воем мчался от реки к лесу, и время от времени на нас брызгало мелкими каплями дождя, который словно никак не мог решить, начаться ему или пока повременить. От силосной ямы несло невообразимой вонью. Под ногами у нас зачавкал навоз - мы проходили, видимо, мимо фермы. Навстречу нам попался независимый деревенский пес, трехцветная дворняга, трусившая куда-то с ужасно деловым видом. На ходу пес окинул нас взглядом и, не сочтя достойными внимания, двинулся дальше. Дома здесь были обитаемы почти все, за исключением, может быть, двух-трех. По случаю непогоды людей на улице не было, но из окон на нас пристально смотрели недобрые глаза. Мы шли по деревянным настилам по пустой деревенской улице к лавке купить немного еды, когда из одного двора на нас спустили собаку. Огромное черное животное, разрываясь от злобы, обнажило клыки. Оно содрогалось от рычания. Зрачки у него горели красноватым огнем. Исангард вытащил меч и громко сказал в пространство: - Чья собака? За забором завозились. Сообразили, видимо, что псу конец. Из ворот выскочила тощая старушонка в засаленных лохмотьях и, невнятно ругаясь, повисла на загривке у пса. В конце концов, ей все же удалось его утащить. Я на всякий случай жался к Исангарду и, кажется, здорово путался у него под ногами, но он не стал меня прогонять. Как только мы вошли в лавку, все разговоры там моментально стихли, и лавочница вместе с двумя посетительницами, тетками в пестрых косынках, перевязанных на груди крест-накрест, уставились на нас, по-детски приоткрыв рты. Исангард уже привык к подобному приему и, ничуть не смущаясь, принялся изучать содержимое прилавка, а именно: чулки домашней вязки, неопрятную стопку платков, точь-в-точь таких, как были на тетках, плетеные лукошки разных форм и размеров, хлеб, бочонок с солью и бочонок с квашеной капустой. Он порылся в карманах, вытащил деньги и купил четыре буханки хлеба. Лавочница, подавая ему хлеб, видимо, каждое мгновение ожидала, что сейчас он испустит боевой клич и набросится на нее с мечом. Он неторопливо снял с плеча сумку, уложил хлеб под пристальными взглядами деревенских теток, которые, судя по их напряженным лицам, старались навек запомнить каждое его движение. Полбуханки он отломил и сунул мне в руки. Потом снова завязал тесемки и спросил лавочницу, далеко ли до Ахена. Та ответила невнятно и помахала рукой в нужном направлении. Исангард не стал уточнять. Мы снова оказались под ветром. Корявая проселочная дорога, извиваясь, ползла по холмам, а по обе стороны ее лежали убранные поля. Если нам повезет, мы найдем картофельное поле. Здесь всегда после того, как уборка закончилась, можно набрать еще целый мешок картошки. Лавочница вышла на крыльцо и проводила нас подозрительным взглядом. - Дай хлеба-то, - сказал мне Исангард и, не дожидаясь, отломил прямо из моих рук изрядный кусок. Некоторое время мы жевали молча, растягивая удовольствие. - А хлеб здесь ничего, вкусный, - сказал я. Исангард что-то промычал в том смысле, что на Южных Окраинах и вода лучше, и люди красивее, и небо более свято. Я даже спорить с ним не стал. Я спросил: - Что такое Ахен? - Вольный город. - Что мы будем там делать, Исангард? - Скоро зима, - ответил он. - Устроимся где-нибудь так, чтобы крыша над головой была. - А, - сказал я и замолчал. Мы грызли хлеб и шли вдвоем по бесконечной проселочной дороге под огромным, низким северным небом, и ветер несся с холма на холм над нашими головами, срывая с плеч плащи и пробирая до костей. И никому на свете мы были не нужны. Только друг другу. Да, друг другу мы были очень нужны, без этого гибель. И я благодарен ему за то, что он подумал тогда то же самое.