ах не держал. Ну разве что топор... Фрат вынула из волос стрелы, уложила их в колчанное отделение, а волосы заплела в две косы. Принесла из дома старый круглый щит. На коже щита были нарисованы зеленые и красные круги, а в центре помещалась медная пластина. Этот-то щит она и вручила великану с приказом повесить на дерево в качестве мишени. Пузан же мялся. - Ну так в чем дело? - нетерпеливо сказала Фрат. - Будь другом, повесь его на ветку. Тебе же ничего не стоит дотянуться. - Да... оно так... - Пузан вздохнул. - Это нам раз плюнуть... все равно как по харе смазать... - Он внезапно осекся, бросив быстрый косой взгляд на девушку, и мучительно покраснел. - То есть, я хочу сказать, госпожа Фрат, что никаких затруднений. Фрат склонила голову набок и посмотрела на Пузана снизу вверх. - Чудной ты, - сказала она. Пузан осторожно поерзал, не зная, как принимать эти слова, но на всякий случай тяжело вздохнул. - Вещь ведь попортим, - пояснил великан. - Это старый щит, - утешила его Фрат. Великан побрел вешать щит на ветку. Вдруг он замер, вглядываясь сквозь ветви на тропу. - Идет кто-то, - пробормотал он, снова краснея. - Наблюдать будет, это как пить дать. И издеваться станет, собака... По лесу шел человек в плаще. Шел он, видимо, торопясь и не слишком заботясь о том, чтобы его не заметили. - Что ты там бормочешь, Пузан? - спросила Фрат. - Да вот, шляется тут... В смущение меня вводит... Эдак и рука дрогнуть может... Ну, случайно... Фрат вгляделась в зелень леса - как казалось Пузану, сплошную. - Это Мела, - уверенно сказала она и позвала: - Мела! Иди сюда! Пузан налился мрачностью, как грозовая туча свинцом. Меньше всего ему хотелось, чтобы свидетелем их богатырской потехи стал этот великаноубийца, коварный Мела с Элизабетинских болот. Мела, казалось, тоже не был в восторге от этой встречи. Он остановился, раздумывая, не пренебречь ли ему приглашением, но Фрат окликнула его снова, и он с видимой неохотой подошел. - Свет Хорса на твоей дороге, Фрат, - вежливо сказал Мела. - И тебе удачи и доброго дня, - отозвалась Фрат. Пузан проворчал нечто нечленораздельное. Мела смотрел на них хмуро. Великан подумал о том, что этот парень слишком уж редко улыбается. По некотором размышлении он пришел к выводу, что подобное наблюдение может послужить зачином для дружеской беседы, и сказал: - Больно ты мрачный, Мела. Так нельзя. Конечно, ничего хорошего нет в том, что эти вонючие зумпфы схватили твоего брата и посадили его на цепь, как говорится. Ничего был парнишка, обходительный, - добавил Пузан, явно желая сделать Меле приятное. - Жалко, что они его зарежут... Но жизнь-то продолжается, так-то вот. Он перевел дыхание, утомленный такой торжественной и связной тирадой. Мела побледнел до синевы, словно сама Тиргатао задела его полой своего плаща, но не сказал ни слова. Фрат посмотрела на великана, на Мелу, однако промолчала и вместо того, чтобы тратить время на бесполезные слова утешения, напомнила Пузану о щите. Мела сел в траву, наблюдая за тем, как Фрат готовится к выстрелу. Ее красные стрелы летели в цель без промаха. Он поймал себя на том, что с удовольствием смотрит на ее длинные белые косы, черные брови, густые ресницы, в тени которых голубые глаза Фрат иногда казались почти черными. У нее было скуластое лицо, покатые, немного тяжеловатые плечи. Аккуратно послав стрелы так, что они легли вокруг медной бляхи щита треугольником, Фрат улыбнулась. Мела еле заметно улыбнулся ей в ответ. Красивая девушка, снова подумал он, и на душе у него стало тяжело. Пролетел ветер, по лицу Мелы скользнули тени. Он поднялся на ноги. - Ты вызываешь у меня зависть, Фрат, - сказал он. Фрат вспыхнула от удовольствия. Солнечный луч упал ей в глаза, и она прищурилась. На Мелу словно брызнуло голубым светом. - Я рада, что ты говоришь это, Мела, - сказала Фрат, передавая ему лук. - Но я совсем не верю тебе. Мела подержал лук в руках, а потом сказал: - Я не хочу нарушать порядок вашего состязания. Пусть стреляет Пузан, как вы и договаривались. Пузан, поначалу разъяренный тем, что о нем забыли, теперь разозлился оттого, что о нем вспомнили. - Нет уж, - язвительно произнес он. - Пусть непревзойденный господин Мела стреляют попервости. А то как в живое, извините, мясо палить - это мы завсегда. А как мастерство показать, сноровку и умение - это мы в кусты. Пущай Пузан, стало быть, отдувается. А у Пузана, кстати говоря, еще раны не зажили, предательски нанесенные из-за угла... То есть, из-за куста, - поправился великан, который даже в гневе желал быть точным. - И могут открыться в любую минуту, очень даже запросто, от чрезмерного напряжения мышц... - Он повертел лук в руках, поводил по нему зачем-то носом и заключил чуть не умоляюще: - Да и сломаю я его... Мела, почти не глядя, выпустил одну за другой три стрелы. Две попали в цель, третья вонзилась в ствол дерева. Издалека донеслись чьи-то голоса. Мела подошел к своим стрелам, вынул их и протянул девушке. Из ранки на стволе сосны потекла смола. - Прощай, Фрат, - сказал Мела и повернулся, чтобы идти. Фрат удивленно вскинула на него глаза. Она вдруг растерялась. Пузан, преисполненный благодарности к этой девушке, которая одна во всей деревне была к нему добра, осторожно прикрыл лапой ее плечо. - Пущай идет, коли ноги носят, - прогудел он. - Подумаешь, антик с хризантемой. Всего-навсего болотная поросль, а туда же - в амбиции входит. Иди-иди, скучать не будем. Пальни еще по какому-нибудь доверчивому, беззащитному великану, не промахнешься... А вы, госпожа Фрат, зря расстраиваетесь. И получше имеются, и очень даже... Фрат не слушала утешений чудовища. Мела уже ушел, невозмутимый, как всегда. Голоса приближались. Несколько человек из деревни шли по той же тропинке, что и Мела, обходя Фрат и Пузана слева. Они возбужденно переговаривались. - Похоже, они идут по следу врага, - сказала Фрат, сразу взяв себя в руки. - Проклятье! Неужели враги добрались уже до наших окраин? Она поспешно поправила пояс с мечом. - Подай мне щит, Пузан. - Он дырявый, госпожа Фрат! - всполошился великан. - Я сбегаю за новым, а? - Он сделал уже движение, словно собирался бежать к деревне, но гневное выражение на лице девушки пригвоздило его к земле. Вдохновение угасло в великаньей душе, и он послушно подал воительнице ее щит с торчащими из него красными стрелами. - Там же опасно, - сказал он жалобно, - чего вам идти... И без вас, поди, справятся с супостатом... - Мела не знает, что зумпфы вышли к околице, - ответила Фрат. - Я должна предупредить его. Они хоть и дикари, но ловушки устраивать еще не разучились. Не бойся, Пузан. - Она погладила его по локтю и исчезла в зарослях. Мела быстро шел по тропинке. Голоса приближались. Он не останавливался. Если кто-нибудь и мог сейчас обнаружить его, выделив его силуэт среди пестрой зелени, пронизанной светом, так это Аэйт. Но братишка в плену, и никто на всех болотах (дальше реки Элизабет Мела не заглядывал даже в мыслях) не шевельнет пальцем, чтобы вызволить его. Так что бояться некого. - Мела! Кричала Фрат. Кричала совсем близко, уверенная в том, что он слышит. И те, что шли сзади, слышали ее тоже. - Мела! Будь осторожен! Тут опасно! Он нахмурился и замер. Золотистые пятна света пробежали по его лицу, не выделяя, а скрывая его. Голос Фрат вдруг сорвался: - Мела! Великий Хорс, жив ли ты?.. Мела... Мела сильно прикусил губу. Как некстати... И Фрат меньше, чем кто бы то ни было, заслужила такое... Бесстрашная воительница всхлипнула. Он увидел ее на тропе. Она прошептала так, словно он уже умер и она разговаривала с его душой: - Зачем ты был так неосторожен, Мела? Он вздрогнул - и это движение выдало его. Фрат застыла с широко раскрытыми глазами, а потом, отбросив в сторону щит, побежала к нему. Беспомощно опустив руки, Мела смотрел, как она летит по тропинке, легко и сильно отталкиваясь от земли. Корни сосен, проползающие под толстым хвойным ковром, золотые солнечные пятна, маленькие ноги, обутые в ременные сандалии... Она не успела добежать до него. Грубые руки схватили Мелу, отобрали меч, заломили локти за спину и поставили на колени. Мела не сопротивлялся. Фрат замерла, точно наткнувшись на стену. Стоя на коленях, Мела смотрел снизу вверх, как меняется ее лицо по мере того, как она узнает тех, кто держит его. Она стала тяжело дышать. И тут, словно желая дать ответ на все невысказанные вопросы, один из схвативших Мелу нащупал на его шее кожаный шнурок, сильно дернул и сорвал маленький мешочек. Очень медленно развязал тонкие завязки и вытряхнул на широкую ладонь содержимое мешочка. Нестерпимо ярким блеском сверкнуло золото, уничтожая последнюю надежду. Это были тяжелые женские серьги с пластинами, изображавшими лебедя и его отражение, - ритуальный дар для Черной Тиргатао. Мела стоял посреди деревенской площади между двух воинов, вооруженных длинными копьями. Он казался спокойным, как обычно, и только был очень бледен. Оружие у него отобрали, все украшения сняли. Обнаженный до пояса, босой, со связанными руками, он стоял перед Фарзоем и, не мигая, смотрел на вознесенного в яркое небо Золотого Лося. Фрат и ее отец стояли по правую руку от вождя, девушка на полшага позади мужчины, как и подобает тени воина. Лица обоих были бесстрастны, и никто не видел, как Фрат, таясь от всех, до боли жмет пальцы Фратака. Пузан тоже был здесь, в молчаливой толпе. Вся его злоба на Мелу куда-то пропала, и он демонстративно вздыхал и бросал на преступника жалостливые взгляды. Синяки не было видно, но Мелу это не беспокоило. Может быть, странный пришелец с темной кожей поможет младшему брату, кто знает? Они, вроде бы, подружились... - Мела, сын Арванда, - сказал Фарзой. - Вчера наш народ был опозорен перед лицом Смерти, которая пришла забрать к себе наших погибших. Я сказал, что виновный в этом позоре умрет. Ты слышал? - Я слышал, - отозвался Мела, и его голос звучал, как всегда, отчетливо и звонко. - Я ведь был рядом с тобой, Фарзой, сын Фарсана. Вождь поднял левую бровь, и шрам на его лице перекосился, багровея. - Небесный Лось - Око Хорса, он не терпит лжи, - продолжал Фарзой. - Я говорил с ним всю ночь, желая открыть истину. Я говорил ему: "Дары для Тиргатао украл такой-то" - и Лось наливался алым гневом, отвергая неправду. И с каждым новым именем у меня отлегало от сердца, потому что невыносимо подозревать близких. Твое имя, Мела, я назвал последним. Я был уверен, что золото для Смерти скоро отыщется. И когда Лось остался спокойным и не стал отрицать сказанного мной, мне показалось, что я умираю. Трижды я повторял эти слова, показавшиеся поначалу глупыми и святотатственными: "Золото для Смерти украл Мела". И с каждым разом они становились все менее глупыми и менее святотатственными... Мела склонил голову. - Я знал, Фарзой, что тебе долго перебирать имена перед золотым Советником Истины, прежде чем ты доберешься до моего. У меня было время. Я успел бы уйти, если бы меня не задержали. Вождь, казалось, был более удивлен, чем разгневан. - Ты был гордостью моего сердца, Мела, - сказал, наконец, Фарзой. - Зачем ты навлек на себя такую бесславную смерть? - Оставь меня жить, - спокойно сказал Мела, - и избавишь себя от этой муки. Вождь долго молчал, глядя ему в лицо. Арванд, отец Мелы, умер от ран на руках Фарзоя, когда они вдвоем отбивались от большого отряда врагов. В те годы морасты завоевали соляное озеро и воздвигли на его берегу святыню воинского союза - Дерево Восьми Клыков. Оно было совсем молоденьким, когда они вживляли в него кабаньи челюсти. Оно хранило их удачу многие годы. Великое это богатство - соль. Летом она осаждалась на дно озера, ее выламывали и везли в деревню, где женщины очищали ее от ила, промывали, сушили. И всегда вокруг соли лилась кровь. На эту соль они выкупали своих пленных. Ради нее к народу Фарзоя приходили торговцы из самых разных, подчас очень далеких племен, в том числе и охотники из рода людей. Серые глаза Мелы серьезно смотрели на вождя. Босой и связанный, сын Арванда стоял прямо, словно ни страх смерти, ни позор осуждения не могли его коснуться. - Оставь меня жить, - повторил Мела. Не попросил, а посоветовал. - Нет, - ответил Фарзой и повторил свой вопрос: - Зачем ты украл золото, Мела? - Ты не захотел спасти моего брата, - сказал Мела. - Тогда я подумал, что смогу выкупить его. Я посмотрел на свои вещи и не нашел среди них ни одной, что мог бы предложить в обмен на моего Аэйта. После этого я украл. - Я поступил разумно, отказав тебе. Твой брат - тень, а ты хотел рисковать ради него жизнью воинов. К тому же, он уже один раз провинился... - Это так, - согласился Мела, - но он мой брат. Без него я сам становлюсь тенью. - Не говори мне, что не можешь сражаться без этого сопляка и жулика! - вскипел вождь. - Я отвечаю, - сказал Мела. Великан громко всхлипнул. Мутные слезы потекли по его трясущимся щекам. - Как они друг за друга... - пробормотал великан, гнусавя от избытка чувств. - Прямо как мы с господином Синякой... Он сокрушенно потряс головой, потом, заметив, что на него смотрят, побагровел и отвернулся, отстукивая по земле какой-то варварский марш. - Мела, - уже спокойнее проговорил вождь, - ты слышал, что было сказано у костра Тиргатао. Мела слегка побледнел. Воин, стоявший справа от него, переложил свое длинное копье в левую руку, а правой схватил его за локоть. Вдвоем охранники поставили его на колени. По знаку вождя к ним подошла Асантао. - Чего ты хочешь от меня, Фарзой? - безжизненным голосом спросила она. Черная Тиргатао, казалось, выпила ее силы, и колдунье не было дела ни до вождя, ни до старшего брата Аэйта. Фарзой приподнялся, выбросил вперед руку, указывая на преступника растопыренными пальцами: - Остриги ему волосы! Асантао перевела взгляд на Мелу. Он стоял, не шевелясь, так, как его поставили. Не двинулся с места и тогда, когда женщина собрала в горсть его длинные волосы и, сильно дернув, срезала - сперва одну косу, потом другую. Она собрала отрезанные волосы Мелы в платок и бережно завернула их. На мгновение Мела вскинул на нее глаза. Асантао была уже в обычной своей одежде, но не успела причесаться и смыть как следует уголь с лица и казалась тенью Смерти, которая несколько минут жила в ее теле. - Прощай, Мела, - сказала она тихо и, не дожидаясь ответа, медленно ушла с площади, унося с собой его косы. Местом казни служила большая скала, далеко к северу от деревни, там, где заканчивались болота. Это был край света для морастов - дальше скалы никто из них не заходил. По их представлениям, край обитаемого мира был самым подходящим местом для смерти. Смертная казнь почти никогда не применялась в племени - морасты были гордым народом и крепко держались друг друга. Под скалой на глубине почти пятнадцатиметрового ущелья были вбиты в землю копья, числом девять, остриями вверх. Не положено было смотреть, как умирает преступник, потому что морасты не наслаждаются видом чужих мучений. И говорить об этом тоже было запрещено - это было бы малодушием или недостойным злорадством. Тело забирали из ущелья на четвертый день, раньше к нему никто не смел приближаться. Если преступник оказывался жив, он оставался умирать у скалы, среди камней, и никто не должен помогать ему в этом. Спустя несколько часов после того, как двое стражей увели Мелу на край жизни, Фрат вошла в дом, где спала Асантао. Не колеблясь ни секунды, девушка сдернула с нее одеяло и сильно тряхнула за плечо. - Проснись! - сказала она безжалостно. Колдунья застонала, заметалась, но крепкие маленькие руки Фрат не выпускали ее. - Проснись же, Асантао! Проснись, или я убью себя в твоем доме! Асантао с трудом разлепила веки, и ее обжег яростный взгляд девушки. - Что тебе нужно, Фрат? - спросила колдунья еле слышно. Фрат отступила на шаг, склонила голову. - Ты видишь, Асантао, - сказала она, резко меняя тон и заговорив просительно. - Я хочу знать, что он умер. Асантао помолчала. Она не в силах была даже встать. Но Фрат нависала над ней, упорная, мрачная, злая, и не собиралась отступать. Отметая все обычаи, все законы, она нарушила отдых колдуньи и заговорила с ней о том, кого изгнали за край жизни. Увидев чужую боль, Асантао еще раз забыла о себе. - Поставь чашу на скамью, - проговорила она, едва ворочая языком. Молниеносно, точно любящая жена, которая стремится угодить усталому мужу, Фрат сорвала с крюка гадальную чашу и поставила ее, куда было велено. Затем повернулась к колдунье и, увидев, что та опять шевелит губами, стремительно нагнулась к ней. - Налей воды, - услышала Фрат, - положи меч поперек чаши. Та сторона, что к свету, - жив. Та, что к тени, - мертв. Усталое лицо колдуньи выделялось на темных шкурах неясным белым пятном. Фрат, не дыша, склонилась над гадательной чашей. Маленькая ореховая скорлупка шевельнулась на гладкой поверхности воды и, как будто ее подтолкнули, быстро пошла к свету. Фрат остановила ее пальцем и вернула под меч. Она не хотела верить. Но стоило ей убрать палец, как скорлупка, словно кораблик с упрямой командой на борту, вышла на свет и пристала к тому краю чаши, что был освещен ярче всего. Фрат закрыла лицо руками. Значит, Мела еще жив, и теперь ей нужно идти к обрыву и спускаться вниз, чтобы добить его. Это она для него сделает, и никакие запреты ей не указ. Не сказав ни слова, она вышла из дома колдуньи. Асантао снова заснула. - А что ты почувствовал? - спросил Синяка с любопытством. Мела рассеянно смотрел в костер. Ни саламандра, которая привела огонь на голые камни, ни великан, бросавший на Мелу ревнивые взгляды, уже не беспокоили молодого воина. Он провел рукой по стриженым волосам, словно не веря тому, что они теперь такие короткие. Ему не хотелось возвращаться, даже мысленно, к тем минутам, когда его подвели к краю скалы, поставили спиной к обрыву и сильно ударили в грудь тупыми древками копий. - Я почувствовал, что падаю, - нехотя сказал Мела, - и в то же время не падаю. Я летел вниз и висел на месте. И я знал, что никогда не упаду. - Что ты подумал? Мела просто сказал: - Я все удивлялся тому, что нет боли. Я решил, что падение - это и есть смерть и что теперь это будет длиться вечность. А что это было на самом деле, Синяка? - Да... кто его знает, - ответил чародей, отводя глаза. - Это ты устроил? - прямо спросил Мела. - Вот ведь пристал к господину Синяке, - встрял великан. - Спасли его, как родного, изловили прямо над этими штуками. А как если б напоролся?! Ты ему руки должен целовать, паршивец, а не изводить дурацкими вопросами. Ни Синяка, ни Мела не обратили на эту тираду никакого внимания. - А что, - сказал Синяка, улыбаясь хмурому молодому воину, - ты ведь жив, а это главное. - Я опозорен, а Аэйт в плену, и это намного важнее, - возразил Мела, снова проводя рукой по волосам. - Мешает? Мела тряхнул головой. Неровные пряди упали ему на глаза. Он поднял тонкий кожаный шнурок, которым только что был связан, и перетянул им волосы. Он снова вспомнил, как очнулся на твердой земле и удивился тому, что нет боли. Руки его были свободны, и он мог ощупать вокруг себя камни. Крови он тоже не обнаружил и испугался. Если он жив, ему предстоит умирать долго и мучительно. Но не успел он это подумать, как чьи-то смуглые руки подхватили его за плечи и поднесли к его губам плоскую флягу с водой. Кто-то тихо помянул ясную Ран. Мела сильно вздрогнул и увидел над собой темное лицо с горящими синими глазами... - Как ты это сделал, Синяка? - повторил Мела. - Применил парадокс о невозможности движения, - мутно пояснил Синяка. - "Летящая стрела на самом деле неподвижно висит в воздухе, ибо в каждый конкретный миг она покоится в конкретной точке пространства". Мела моргнул. Физиономия великана осветилась торжеством. Из всего сказанного он понял лишь то, что господин Синяка умнее всех, а Мела - полный идиот, облагодетельствованный по капризу великого господина Синяки. Желая подчеркнуть свою мысль, великан опять вмешался в разговор: - Понял, Мела? Так-то вот. И опять на него не обратили внимания. - Я сам все это плохо себе представляю, - продолжал Синяка. - Слышал как-то от одного чудака... - А я думал, ты это в книге прочел, - сказал Мела. - Я не умею читать, - ответил Синяка. Он не стал объяснять, как всплыл в его памяти тот давний пьяный разговор и потуги бродячего мыслителя поразить своих слушателей великой мудростью, дабы они поставили ему еще бутылку. На несколько секунд всемогущество Безымянного Мага изменило все законы, по которым протекало бытие за краем скалы. То, что было законом, стало пустым звуком, а парадокс и абсурд превратились на эти секунды в закон. И словесная игра о стреле, которая покоится в воздухе, обернулась самой настоящей реальностью. Падая со скалы, Мела очутился в парадоксальном пространстве, и тех нескольких секунд, пока длилось это смещение, великану хватило на то, чтобы подхватить Мелу на руки и уложить на землю, подальше от копий, однако так, чтобы со скалы его не было видно. При этом Пузан старался не смотреть в сторону своего господина. Присутствие Безымянного Мага наполняло его ужасом. - Аэйт говорил, что ты не человек, - сказал Синяке Мела. - Я и сам так думаю. Ты или меньше, чем человек, или намного больше. - Намного, намного больше, - вставил великан умильно. Ему очень хотелось, чтобы его заметили. Мела задумчиво посмотрел на свои руки. Запястья распухли и покраснели. - Зачем ты спас меня? - спросил он. Синяка дернул плечом. - Не хотел, чтобы ты умер. А что, нужны еще какие-то причины? - Не понимаю, - упрямо повторил Мела. - Мы с тобой не друзья. Зачем ты потратил на меня столько сил? - Да мне это ничего не стоило. - Ведь я вор. - Вот это я знал с самого начала. Мела покосился на него, но ничем не показал, что удивлен. - Мне нужно было золото, чтобы выкупить у них Аэйта. Синяка тронул его за руку, осторожно, словно боясь обидеть. - Мы его освободим, - обещал он. И вдруг насторожился. Несколько секунд он прислушивался к чему-то вдали - ни великан, ни Мела ровным счетом ничего не замечали - а потом быстро сказал: - Нужно уходить отсюда. Кто-то ищет тебя, Мела, и ищет очень настойчиво. Мела вскочил на ноги. - Зумпфы, - сказал он. - Неужели они и сюда зашли? - Нет, это кто-то из твоей деревни. - Не может быть. Никто из моей деревни не подойдет к телу предателя, - уверенно сказал Мела. - Послушай меня, Мела, - повторил Синяка, - я не могу приказывать тебе. Ты не Пузан и не моя саламандра. Поэтому я прошу тебя - верь тому, что я скажу. Кто-то из деревни идет сюда, и о том, что ты жив, Фарзой узнает через несколько часов. Возьми с собой копье из этих. Нам надо уходить. Аэйт, спотыкаясь, брел по лесу. Он не ел уже больше суток. Рана опять воспалилась. Левой рукой он прижимал к груди правую, как капризного ребенка, которого не чаял утихомирить. В глазах у него стремительно темнело и никак не могло потемнеть; тени сгущались, не становясь мраком. Руку то дергало, то жгло, то тянуло. Он ненавидел ее, точно живое существо, злобное, упрямое. Наконец он громко всхлипнул и повалился в сырой мох, зарываясь в него лицом. Он не знал, существует ли на свете сила, способная поднять его и погнать дальше. Вождь Гатал велел заковать его в цепи, не доверяя магии и не веря в ее силу. Алаг, колдун племени, невысокий сгорбленный человечек без возраста, с уродливо перекошенным лицом, заросший до самых глаз серой клочковатой бородой, в свою очередь, не доверяя такой примитивной вещи, как цепи, прибег к магии. То проваливаясь в мягкую черноту забвения, то выныривая из нее, Аэйт видел, как колдун срезает прядь его волос и жжет их, припевая и приплясывая вокруг маленького костерка, разложенного прямо на земляном полу темной хижины; как натирает его босые ступни золой, беспрестанно бормоча какие-то варварские вирши, о которых никто во всем племени не мог сказать наверняка, были ли они дьявольскими заклинаниями, молитвой или грязной бранью. Аэйт позволял колдуну делать с собой все, что тому вздумается. Измученный, жалкий, парнишка ни у кого не вызывал интереса. Смутно помнил он, как, закончив заклинание, колдун в изнеможении откинулся на подушку, набитую соломой, и, глядя на него с ненавистью, пробормотал: - А теперь я погляжу, гаденыш, как тебе поможет твоя разрыв-трава... Аэйт ощутил, как на него плеснуло зловонной завистью, и поднес ладони ко рту; его затошнило. Он слабо простонал и отвернулся. Потом его потащили прочь из дома колдуна; Алаг провожал его жгучим взглядом. Двое или трое швырнули Аэйта на пол какого-то помещения, где было жарко, и вышли. Аэйт закрыл глаза. Его оставили в покое, и это уже было благом. Кто-то подошел ближе, но этот новый почему-то не мешал дышать. Он не упивался видом беспомощного, поверженного мораста, и Аэйт не боялся его. Нагнувшись, своими шершавыми грубыми пальцами он убрал волосы, закрывшие пленнику лицо, коротко поглядел на него, а потом без усилия поднял и отнес на кровать. Теряя сознание и вновь приходя в себя от боли, Аэйт чувствовал, как раненую руку перевязывают (слишком туго, на его взгляд), как рядом (очень близко) ударил молот, и этот звук неприятно прошелся по всем костям, точно Аэйт был мешком и его встряхнули. Он было заснул, но его безжалостно разбудили и заставили проглотить какое-то отвратительное пойло, куда был мелко накрошен черный хлеб. Сквозь туман Аэйт разглядел закопченное лицо и светлую бороду. Тот, кто стоял рядом, оказался обычным зумпфом, коренастым, белокожим, с жесткими коротко стрижеными волосами. Он сказал: - Мальчик, я Эоган. Тебе лучше узнать, что я перевязал твою рану и заковал тебя в цепи. Веди себя хорошо, и ты проживешь еще целое лето и всю осень. - Спасибо, - прошептал Аэйт и уснул. Он провел в доме кузнеца два дня. Эоган кормил его один раз в день, по утрам, а после забывал о нем. Однажды в кузницу притащился Алаг. Похоже, колдун не слишком-то ладил с Эоганом, поскольку возле постели, на которой съежился Аэйт, колдун так и не появился. Эоган решительно выставил его за дверь. Той же ночью Аэйт бежал. Цепи рассыпались при первом прикосновении, дверь раскрылась сама собой. Хватаясь за стену, Аэйт выбрался наружу и побрел по деревне. Селение было обнесено частоколом. Двое ворот, имевшихся на юге и севере, запирались на ночь огромными засовами. Аэйт добрался до северных ворот незамеченным. Он не понял, как это у него получилось. Часовые сидели возле костра и пили. Прижавшись к стене покосившейся хибары, Аэйт видел, как метались по частоколу их тени в свете костра. Он скользнул в темноту и двинулся в обход деревни в поисках других ворот. Деревня спала. Было очень тихо. Аэйт смутно различал темные пятна домов, и везде были сон и усталость после долгого летнего дня. На мгновение ему почудилось, что он среди своих, в маленькой долине морастов. Здесь точно так же отдыхали люди, привыкшие много работать и сражаться. Но он заставил себя вспомнить о колдуне, тряхнул головой и стал пробираться дальше вдоль стены. У южных ворот никого не было. Засов оказался таким тяжелым, что его с трудом могли бы сдвинуть с места трое взрослых мужчин. Аэйт провел вдоль него ладонью, и он осыпался на землю хлопьями ржавчины. За частоколом его ждала ночь. Он жадно вдохнул запах леса, травы, воды. Там была свобода. И Аэйт пошел на этот запах, торопясь уйти из деревни. Он нарочно выбрал направление, которое ни один нормальный беглец не счел бы возможным: в глубь территории врагов. Он рассчитывал обойти деревню, сделав вокруг нее большое кольцо, выйти к соляному озеру и там уже добираться до дома. Но он явно не рассчитал своих сил. Они стали вдруг иссякать с невероятной быстротой. Может быть, виной тому была рана. И сейчас он лежал посреди болота, среди влажной зелени, и пытался найти в себе мужество встать и пойти дальше. Он подумал о том, что находится уже недалеко от озера. Оставалось совсем немного. Нужно только взять себя в руки. Жалобно всхлипывая, Аэйт поднялся на четвереньки. Потом выпрямился, стоя на коленях. Пошатнувшись, встал. Переждав, пока пройдет дурнота, сделал шаг. Второй шаг казался невозможным, но и он был сделан. И Аэйт снова побрел по болоту. Когда впереди показался поселок, юноша сперва не поверил глазам, а потом задохнулся от счастья и нахлынувшей вместе с ним слабости. Он постоял, держась за грудь, а после, спотыкаясь, побежал к воротам, туда, где его ждало спасение. Захлебываясь, он смеялся на бегу. Во всяком случае, ему казалось, что он смеется. На самом деле он тихо всхлипывал. А ворота, которые были совсем рядом, никак не приближались. Прошла вечность, прежде чем он коснулся руками частокола и с легким вздохом сполз на землю. Его пнули в бок сапогом. Аэйт со стоном перевернулся на спину и мотнул головой, больно ударившись скулой о камень. - Расступитесь, вы, - властно произнес чей-то неприятно знакомый голос. - Дайте же мне пройти, остолопы. Что-то звякнуло - тонко, певуче, как будто к Аэйту пробиралась женщина, обвешанная серебряными украшениями. Но голос был мужской, и Аэйту стало тоскливо до смертного воя. На него упала тень. Аэйт еще не понял, в чем дело и откуда тоска, а знакомый голос над ним уже смеялся - громко, торжествующе: - Понял, гаденыш? Твоя волшебная рука не помогла тебе! Я все-таки победил тебя. Ты можешь превратить в пыль все замки, все цепи этого мира, но куда бы ты ни пошел, ноги сами приведут тебя ко мне... Это был Алаг, отвратительный в своих диковинных одеждах, с цепочками и подвесками, свисающими с его жилистой шеи. Аэйт вскрикнул и потерял сознание. Открыв глаза, он увидел рядом с собой Эогана. Кузнец сидел за столом в своем доме и, склонившись над глиняной плошкой, ел. Ел спокойно, аккуратно, с достоинством. В руке у него была ложка - предмет, для Аэйта непривычный. - А где колдун? - спросил Аэйт тихо. Эоган отложил ложку и повернулся к нему. - Ты голоден? - Да. Кузнец помог ему добраться до стола и сесть. - Поешь, а потом я посмотрю, что ты наделал со своей рукой. Аэйт испугался, думая, что речь идет о заколдованной ладони, но кузнец имел в виду его рану. Покрутив в пальцах ложку, Аэйт все же не решился пустить ее в ход, отложил в сторону и выпил похлебку через край, а потом руками подобрал оставшиеся на дне миски куски мяса. Эоган внимательно наблюдал за ним, однако ничего не сказал. Он снял с полки, терявшейся в темноте над узким оконцем, желтоватый камень, поблескивающий на сколах, осторожно отбил ножом маленький кусочек и истер осколок в порошок. Посыпав этим порошком ломоть хлеба, кузнец подал его Аэйту. - Что это? - спросил Аэйт недоверчиво. - Яд, - без тени улыбки ответил кузнец, и Аэйт почему-то сразу успокоился. Порошок оказался безвкусным, но хлеб пришелся как нельзя более кстати. Аэйт наелся до отвала, и ему сразу захотелось спать. Неудачный побег, страх перед колдуном, одиночество среди врагов - все это смазалось, притупилось. Он очень устал. Кроме того, присутствие кузнеца давало ему странное ощущение безопасности. - Господин Синяка, - жалобно пропыхтел Пузан, - мы, великаны, не приспособленные для долгой ходьбы по болотам... Мы в них увязаем... Мела посмотрел на великана с нескрываемым презрением. - А для чего вы вообще приспособленные? - Всяко не для того, чтоб разная мелочь о себе воображала у нас под носом, - мгновенно окрысился Пузан. Мела тряхнул стрижеными волосами, но отвечать не стал и только улыбнулся. Это окончательно вывело Пузана из себя. Резко нагнувшись, он сунул Меле в лицо огромный кулак. Мела немного отклонился назад и посмотрел на кулак с искренним интересом. - Во! - для ясности сказал великан. Мела хмыкнул и пошевелил копьем. Почему-то великан сменил тактику и от запугивания и угроз опять перешел к жалобам, адресуя их Синяке: - К тому же, господин Синяка, практики у меня не было... Долгий плен в подвале у Торфинна, не к ночи будь помянут, меня это... ослабил. Ходить отвык, - добавил великан с тяжким вздохом и в то же время краем глаза следя за тем, чтобы подлый болотный житель не смел улыбаться. - Еще полчаса, Пузан, - сказал Синяка. Пузан посмотрел на него так, точно любимый господин решил содрать с него заживо шкуру. Однако безропотно заковылял дальше. Он смертельно завидовал Меле, который шел себе и шел, не зная усталости. К тому же, Мела нес с собой длинное копье, а великан был безоружен и ощущал себя исключительно мишенью. Он брел, ныл, скулил, спотыкался и, наконец, упал. Синяка сжалился над чудовищем и решил остановиться на ночлег. Мела промолчал, однако Синяка видел, как он сжал губы и поспешно опустил глаза, скрывая бешенство. Мела ненавидел каждую минуту задержки, потому что это была лишняя минута, которую его брат проводил в плену. - Зачем ты вообще взял с собой этого недотепу? - спросил он Синяку, когда великан со стоном улегся на ворох листьев возле маленького костра, в котором чавкала саламандра. Великан почти мгновенно заснул, тоненько, жалобно всхрапывая. Синяка поглядел на своего нелепого спутника. Словно ощутив на себе его взгляд, великан пошевелился во сне и тяжко вздохнул. Из костра то и дело высовывался дергающийся хвост ящерки. Костер сотрясался. Наголодавшись, саламандра объедалась, дрожа от жадности. - Разбаловалась совсем, скотинка, - ворчливо проговорил Синяка, ногой заталкивая мерцающий хвост огненного духа обратно в костер. - Саламандра очень пригодилась, - продолжал Мела, который сумел превозмочь свое отвращение к огненному духу, - а для чего тащить на хребте громилу-нытика? - Да, он такой, - согласился Синяка. - Я скажу тебе кое-что, Мела. Мне уже больше ста лет. И за все эти годы я нашел только одного друга. Нытика, труса и к тому же лентяя. Мела помолчал. - Прости, - сказал он, наконец. - Я знаю, о чем ты думаешь, - снова заговорил Синяка. - Мальчик еще жив. С ним пока ничего не случилось. Внешне невозмутимый, Мела вдруг схватил Синяку за плечи. - Ты уверен? Синяка кивнул, высвобождаясь. - Их деревня совсем близко. Мела, ты можешь выслушать то, что я сейчас скажу? Мела кивнул. Синяка поглядел на него с легкой усмешкой. - Боюсь, это не так просто, как тебе показалось. Ну, ладно. Завтра на рассвете я пойду в деревню. Ты останешься здесь. - Нет, - тут же сказал Мела. Синяка улыбнулся. - Вот видишь, - заметил он укоризненно, - я еще ничего не успел объяснить, а ты уже негодуешь. Он с удовольствием увидел, что Мела слегка покраснел. Синяка думал, что молодой воин станет извиняться, но вместо этого Мела угрюмо проговорил: - Фарзой изгнал меня за край жизни, и я считай что умер. Мне безразлично теперь, как я себя веду: как воин или как нетерпеливый ребенок. - Моя цель - спасти твоего брата, а не угробить вас обоих, - сердито сказал Синяка. - Ты свободный человек, и я еще раз говорю, что не могу тебе приказывать. А жаль. Поверь мне: будет лучше, если я пойду один. - Ты будешь убивать их, а я - отсиживаться? - уточнил Мела, желая назвать вещи своими именами. Его серые глаза потемнели. - Прошу тебя, - повторил Синяка. - Останься. Если ты пойдешь со мной, Аэйт почти наверняка погибнет. Мела помолчал, осваиваясь с услышанным. Потом спросил, медленно выговаривая слова: - Ты это видишь? - Я это знаю, - ответил Синяка устало. - Надоел ты мне, Мела. Мне дорог твой брат, и я не понимаю, почему ты так упорно хочешь загнать его в могилу. Мела отвернулся. Синяка с внезапной жалостью увидел, как на его спине выступают позвонки и как сквозь загар проступает на правом боку старый шрам. Что он знает о Меле? Хмурый, молчаливый, Мела казался обыкновенным дикарем, фанатично преданным воинскому союзу и своему племени. Консервативный, как все варвары, он не доверял ничему новому. Чужеземец вызывал у него подозрение, и Синяка видел, как поначалу Мела брезгливо вздрагивал, если смуглая рука случайно задевала его. Магия и колдовство были вещами, от которых отважный и гордый Мела шарахался, не желая слушать никаких объяснений. Великана он презирал. И вот оказалось, что Синяка - всемогущий маг - не разглядел в маленьком воине с болот ровным счетом ничего. Как только непутевый Аэйт попал в беду, старший брат, не задумываясь, преступил все законы, по которым жил до сих пор, и бросился его спасать, пренебрегая самой страшной для варвара угрозой: лишиться покровительства своего божества и быть отторгнутым от своего рода. - Мела, - сказал Синяка, прерывая молчание, - когда ты украл золото Тиргатао, на что ты рассчитывал? - Хотел обменять золото на Аэйта, разве ты не знал? - Знал. Но Фарзой все равно дознался бы, что пропажа - твоих рук дело. Как бы ты вернулся после этого в деревню? Мела еле заметно улыбнулся, глядя на Синяку, как на маленького ребенка. - Я бы не вернулся, - сказал он просто. Два волчьих черепа скалились на входящего у северных ворот частокола. Волки были не живыми и не мертвыми и в новолуние выли, умоляя отпустить их за край жизни, но Алаг, наложивший на них заклятие, был безжалостен. Они были слишком хорошими стражами, чтобы он мог поддаться на уговоры. После того, как пленник уничтожил засов, Алаг решил, что отныне будет умнее полагаться на иные запоры. Магия, как паутина, опутывала селение. Но если Аэйт и был наделен силой, он никак ею не пользовался. Он жил у кузнеца, помогая ему в работе, и ни разу не пустил в ход свою заколдованную ладонь. Ни одного меча, ни одного кинжала мальчишка не тронул - то ли по недомыслию, то ли из страха перед Эоганом, который мог скрутить его в бараний рог без всякой магии. Бежать он пытался еще дважды, и оба раза ноги приносили его к северным воротам, которых он не узнавал до тех пор, пока не загорались красными огнями пустые глазницы волчьих черепов. Его находили у ворот и жестоко били - и оба раза Эоган отбирал его у разъяренных стражей и уносил к себе. Эогана в селении побаивались - как всякого кузнеца. Даже колдун относился к нему с опаской. Кузнец знался с огнем и железом и водился с Хозяином Подземного Огня. Лучше было не трогать его. Он был невысок даже для зумпфа, широк в плечах и чудовищно силен. Лицо у него было неподвижное, взгляд светлых, слезящихся глаз казался туповатым. Однако все знали, что вождь Гатал прислушивается к Эогану. А недавно женой Гатала стала сестра кузнеца, красавица Фейнне. Все, что говорил Эоган, рано или поздно оказывалось правдой. Иногда для того, чтобы убедиться в этом, требовались годы, но каждому в племени Гатала было достоверно известно: кузнец не ошибается. Пока Эоган позволял мальчишке-морасту жить у себя, того не смели трогать. Даже Алаг, хоть и скрежетал зубами от злости, перечить кузнецу не решался. Эоган держал Аэйта впроголодь, заставлял работать с утра до вечера и почти не разговаривал с ним. По вечерам мальчишка глотал куски хлеба, как собака, хватая их зубами, не в силах побороть позорной жадности. Кузнец поглядывал на него, но молчал. Однажды, подавившись, Аэйт долго кашлял, пил воду, выйдя из-за стола, потом сказал: - Хорошо, что Мела не видит. Он не ожидал, что его слова послужат началом для разговора, но Эоган вдруг откликнулся: - Кто это - Мел