тарше. Он красивый  и  добрый,
только грустный. У него темное лицо и светлые глаза. Он очень одинокий,  и
Асантао говорит, что скоро его не станет.
     Ингольв  вздрогнул.  Если  мальчишка  не  врет,  и  если  Торфинн  не
ошибается, значит, дни  старого  мага  и  в  самом  деле  сочтены.  Скорее
машинально, чем из любопытства, капитан спросил:
     - Кто это - Асантао?
     - О, - сказал Аэйт. - Она - варахнунт. Она видит.
     - Хорошо, - хмуро кивнул Ингольв, который ничего не  понял  из  этого
невнятного объяснения. - Дальше.
     - Синяка забрел в наши земли, и мы с братом подстрелили его тень.
     От всей этой чертовщины Ингольва уже не первый год с  души  воротило.
Устало глядя в ясное лицо Аэйта, он спросил:
     - Что значит "подстрелили тень"? Это  что,  один  из  обрядов  черной
магии?
     - У нас "тенью" называют спутника воина, - пояснил Аэйт. -  Например,
мой брат Мела - воин, а я - его тень. Понимаешь?
     - Значит, Синяка был не один? Ты, кажется, только что говорил, что он
одинокий...
     - Он одинокий, но не один. С ним... никогда не угадаешь, кто!
     - Я не собираюсь ничего отгадывать. Или  ты  рассказываешь  все,  что
знаешь, или я зову сюда стражу.
     На всякий случай оглянувшись на дверь, Аэйт сказал:
     - Прости. Шутка не вовремя - та же грубость. С Синякой  был  великан.
Когда-то он сидел на цепи в подвале у Торфинна, но потом Синяка его оттуда
забрал. И теперь бедное чудовище помешалось на  почве  преданности  своему
избавителю.
     Ингольв опять замолчал. И о великане Торфинн тоже  как-то  вспоминал;
стало быть, болотный  мальчишка  действительно  встречался  с  Синякой.  С
великим магом, у которого нет имени.
     Аэйт терпеливо ждал, поблескивая в полумраке светлыми глазами.
     - Он, наверное, очень богат? - спросил Ингольв.
     - Синяка? - Аэйт заморгал от неожиданности.  -  Да  ты  что!  У  него
ничего нет. Он явился в нашу деревню босяк босяком. И  жутко  голодный,  к
тому же.
     Ингольв смерил Аэйта тяжелым взглядом.
     - Да, это на него похоже... Сядь, - велел он. - Что он  говорил  тебе
про меня?
     Аэйт опустился на мягкую волчью шкуру,  постеленную  на  полу  у  ног
капитана.
     - Сказал, что я должен тебе довериться. Что в вашей семье никогда  не
предавали чужого доверия.
     На миг из необозримой  дали  времени  и  пространства  перед  глазами
Вальхейма встало милое лицо Анны-Стины, полустертое, размытое,  болезненно
любимое до сих пор.
     - Будь ты проклят, мальчишка, - прошептал Ингольв. -  Что  же  ты  со
мной делаешь?
     - Прости, - сказал Аэйт тихонько и потерся  лохматой  головой  о  его
колено. - Я не хотел причинять тебе боль. Мне некого просить о помощи.
     - Я не смогу помочь тебе, - сказал Ингольв  своим  прежним  спокойным
голосом. - Сдвигать границы миров я не умею, а  заставить  Торфинна  не  в
силах.
     - Отдай мне брата, если он еще жив, и позволь нам уйти, вот и все,  о
чем я прошу, - сказал Аэйт.
     Ингольв молчал, опустив голову. Его тень неподвижно чернела на стене.
Дрова трещали в камине, и в комнате было уютно и тепло. И хотелось  забыть
о чужом мире, расстилавшемся за стенами замка, о холодных  зеленых  водах,
текущих сквозь ночь по всем мирам, нанизанным на реку Элизабет.
     Наконец Вальхейм заговорил:
     - Послушай меня, Аэйт. Я, может быть, и выполнил бы твою просьбу. Мне
нужно лишь одно: чтобы вы двое никогда больше не приближались  к  замку...
Но ты не подумал о том, что после вашего побега  Торфинн  почти  наверняка
расправится с...
     Аэйт приготовился услышать: "со мной", но капитан склонился к нему  и
заключил вполголоса:
     - ...со скальными хэнами? Сегодня я схватил двоих, а завтра он  может
приказать мне уничтожить весь их народец.
     - Уничтожить? Но за что?
     - Если вы  сбежите,  хэны  приютят  вас.  Для  Торфинна  этого  будет
довольно.
     - И ты сделаешь это?
     Ингольв промолчал. Аэйт с горечью смотрел в его потемневшие глаза.
     - Неужели ты просто раб, Ингольв Вальхейм?
     Ингольв не успел ответить, потому что в дверь  постучали,  и  тенорок
оруженосца Феронта вкрадчиво произнес:
     - Ваше благородие, их милость велят передать, что они  стоят  тут  за
дверью и желают видеть вас немедленно.
     Аэйт метнулся к столу. В последнюю секунду Ингольв поймал его за руку
и подтолкнул к своей кровати.
     - Полезай под одеяло, быстро, - сказал он Аэйту в ухо.
     Наверное, правильнее было бы выдать Аэйта Торфинну. Это позволило  бы
избежать многих бед и тревог в дальнейшем. Сейчас  у  капитана  просто  не
оставалось времени на раздумья. Однажды Торфинн содрал с пленного  кожу  -
по кусочкам, с живого - и эта картина некстати встала  у  Вальхейма  перед
глазами.
     Аэйт юркнул в кровать. С  шумом  отодвинув  тяжелое  кресло,  Ингольв
поднялся и открыл дверь.
     Торфинн переступил порог, огляделся, потом упал в кресло, точно  ноги
отказывались держать его. После долгой паузы старый чародей  сплел  пальцы
рук и поднял глаза.
     - Хочешь знать, зачем я пришел, а?
     - Как я могу спрашивать отчета у вашей милости?
     Торфинн помолчал,  пытаясь  совладать  с  собой.  Подбородок  у  него
прыгал, руки тряслись. Наконец, он выговорил:
     - Ингольв, мне страшно! Мне страшно, как никогда в жизни... Я знаю, я
заранее знаю: что бы я ни сделал, это будет ошибкой. Нет, нужно положиться
на удачу... Или нет... Я хочу, чтобы здесь все зависело не от  меня...  Ты
простой солдат, ты ничего  не  смыслишь  в  магии...  Ведь  можешь  же  ты
случайно выбрать верный путь? Скажи, Ингольв! Ведь ты можешь!..
     - Буду рад помочь вам, ваша милость.
     Торфинн раздраженно посмотрел на него.
     - "Ваша милость, ваша милость"! Оставь этот тон...  Мне  нужен  друг,
советчик, близкий человек... Ингольв, спаси меня! Что мне делать  с  этими
двумя?
     - Я отпустил бы их, ваша милость, - осторожно сказал Ингольв. -  Если
вам предсказана гибель от бродяги с чужим оружием  в  руке,  то  лучше  бы
держать этого бродягу подальше от замка.
     - Нет! - вскрикнул Торфинн, приподнимаясь. - Ты тоже...  Ты...  Ищешь
способа убить меня? Их надо уничтожить, сжечь,  а  пепел  утопить  в  реке
Элизабет, чтобы он не нашел покоя ни в одном из миров... Вот  единственное
спасение. - Он встал. - Я ненавижу тебя. Жалкий ублюдок, я  хотел  сделать
из тебя друга и спутника. А ты просто раб, и к тому же,  подлый,  как  все
рабы...
     Торфинн пошатнулся. Ингольв хотел было поддержать его,  но  старик  с
отвращением оттолкнул его и вышел, сильно хлопнув дверью. Почти сразу же в
комнату всунулся Феронт.
     - Что-нибудь угодно, ваше благородие?
     - Да, - ровным голосом  ответил  Ингольв,  снова  усаживаясь  в  свое
кресло. - Сними с меня сапоги и убирайся.
     Оставшись,  наконец,  один,  капитан  подошел  к  своей   кровати   и
пристроился на краю. Кровать безмолвствовала. Ингольв  пошарил  рукой  под
лоскутным одеялом.
     - Аэйт, ты где?
     Из-под подушки показался красный от духоты Аэйт. Он  молча  воззрился
на капитана.
     - Дело серьезное, - сказал Ингольв. - Торфинн по-настоящему испуган.
     - Я слышал, - сдержанно отозвался Аэйт.
     Ингольв вдруг улыбнулся и погладил его по волосам.
     - Похоже, я действительно стал рабом, раз вы с Торфинном  утверждаете
это в один голос.
     - Я не утверждал, - побагровев от смущения, запротестовал Аэйт.  -  Я
только спросил. И то в порядке отрицания.
     Ингольв поднял левую бровь.
     - Что? - протянул он, стараясь не рассмеяться. -  Спросил  в  порядке
отрицания?
     Мотая белыми косичкам, Аэйт несколько раз кивнул. Ингольв вздохнул.
     - Расскажи-ка ты мне, братец,  как  это  тебе  удалось  выбраться  из
подвала...


     Великан в волнении бегал по поляне. Наконец, он налетел  на  ведро  с
краской и опрокинул его.
     - Все, - сказал Синяка. - Можешь сесть и передохнуть. На  сегодня  ты
поработал достаточно.
     Сконфуженное чудовище принялось пальцами  собирать  краску  с  травы,
обтирая их о край ведра. При этом оно бубнило приглушенным басом:
     - Ничего, вот мы ее быстренько, пока не впиталась, и того...
     Синяка махнул рукой.
     - Черт с ней, с краской. Все равно нет никакого настроения работать.
     Он вцепился пальцами в волосы и мрачно задумался. Хорошо  ему  сидеть
на Пузановой сопке и отдавать распоряжения. Он  представлял  себе,  каково
Аэйту в недрах огромного замка, полного темных тайн.
     Собственно, увидеть в магическом кристалле сам замок Синяка не мог  -
слишком сильна была магия Торфинна. Он видел лишь сплошную тьму  и  на  ее
фоне  различал  крошечное  светлое  пятнышко.  И  это  пятно  было  слабым
свечением светлой силы, заключенной в  маленьком  воине  с  Элизабетинских
болот. Отыскать в этой кромешной тьме Мелу Синяке так и не удалось.
     Обтирая о штаны перепачканные в краске лапы,  великан  приблизился  к
своему хозяину и трусливо заморгал. Однако  чародею  было  не  до  Пузана.
Неожиданно он произнес, задумчиво покусывая ноготь большого пальца:
     - А может, нам с тобой прогуляться до Красных Скал  и  разобраться  с
Торфинном лично?
     Такого Пузан не  ожидал.  Лучше  бы  господин  Синяка  избил  его  за
пролитую краску. Правда, Синяка никогда  его  не  бил.  Но  тут  пусть  уж
ударит, можно даже в нос, лишь бы не говорил таких ужасных вещей.
     - Господин  Синяка,  -  пролепетало  чудовище.  -  Да  что  вы  такое
придумали? Какие Красные Скалы? Вот и ремонт у нас еще не закончен.  Опять
же, сваи надо забить толком. Как же мы отправимся, да еще в такую даль?
     - Ох, -  вздохнул  Синяка,  -  хоть  бы  раз  ты,  Пузан,  подумал  о
ком-нибудь, кроме самого себя...
     Этого великан уже вынести не мог. Нос у него мгновенно  покраснел,  и
голос задрожал от обиды.
     - Да я только об вас и думаю... Вот уже сто с лишком лет, как  ни  об
ком другом... А вы...
     Он шумно всхлипнул.
     - Садись, - сказал Синяка и привычным движением вытер великану  сопли
двумя пальцами. - Не реви. Никуда мы не идем. Останемся здесь.
     - А чего пугаете?
     - Прости, - сказал Синяка. - Я не подумав, брякнул глупость.
     - Во-во,  -  поддакнул  оживший  великан.  -  Глупость  вы  брякнули,
господин Синяка. Самое верное слово.
     Синяка невольно усмехнулся. И ведь сам пригрел этого  холуя,  подумал
он и, вздохнув, склонился над кристаллом.
     Торфинн стоял у окна. Синяка сразу узнал эти широкие  плечи,  никогда
не сгибавшиеся под тяжестью черной кольчуги,  эти  длинные  седые  волосы,
схваченные золотым обручем. Но Синяка  не  успел  как  следует  разглядеть
черного мага и его замок. Словно его окликнули, Торфинн вздрогнул и  резко
обернулся. На Синяку уставились широко раскрытые черные глаза и, казалось,
будто изображение Торфинна придвинулось и вышло из  магического  кристалла
на склон Пузановой сопки.
     - Ты!.. - выдохнул Торфинн, пораженный.
     Синяка не мог не заметить, как осунулось  и  постарело  его  властное
лицо, словно черного мага подкосил и выжег  изнутри  какой-то  неисцелимый
недуг. Но присмотревшись, он  понял,  что  Торфинна  всего-навсего  снедал
страх. Обыкновенный страх. И это было так удивительно, что Синяка едва  не
выронил кристалл.
     Усевшись на траве поудобнее, он взял камень в  обе  ладони,  бережно,
точно баюкая.
     - Здравствуй, Торфинн! - сказал он.
     - Ты жив! - Торфинн все не мог поверить увиденному. Он  выпрямился  и
твердо сжал губы.
     - Да, - подтвердил Синяка. - Ну и что?
     Оживая на глазах, Торфинн с каждым мгновением все больше  превращался
в прежнего господина Кочующего Замка, каким помнил его Синяка.
     - А этот дебильный великан все еще при тебе? - спросил он.
     - Конечно.
     - И как он тебе не надоел...  -  Торфинн  покачал  головой.  -  Верно
говорит Ингольв, ты всегда был со странностями.
     - Как поживает Ингольв?
     - Отлично. - Черный маг улыбнулся, широко и уверенно. Он вновь  обрел
себя. -  Из  него  получился  прекрасный  начальник  моей  личной  охраны.
Преданный, в меру ограниченный, в меру самолюбивый.
     - Я рад, что  вы  нашли  общий  язык,  -  сказал  Синяка,  не  вполне
искренне. - Но почему тебя удивляет, что я еще жив?
     Торфинн на миг заколебался, но потом сказал:
     - Пожалуй, тебе лучше знать это, сынок. Я решил, что ты мертв, потому
что в Кочующий  Замок  явился  некто,  несущий  гибель  Черному  Торфинну,
согласно предсказанию, записанному в книге деяний Черной и Белой магии. Но
раз ты жив, то не все еще потеряно.
     - Почему же?
     От синякиной улыбки Торфинну стало не по себе.
     - Не вздумай делать глупости, - торопливо проговорил он. - Мы с тобой
исчезнем из миров Элизабет одновременно.  Будь  осторожен,  сынок,  береги
себя... - Он посмотрел Синяке в глаза и значительно  добавил:  -  И  меня.
Помни: моя гибель - это твоя гибель.
     Синяка немного помолчал, а потом сказал:
     - Торфинн, ты держишь в плену двух братьев из мира Ахен.
     Черный маг сразу насторожился.
     - Ну и что? Тебя-то это не касается, не так ли?
     - Отпусти их, - сказал Синяка.
     - Почему я должен отпускать их?
     - Я прошу тебя, Торфинн.
     - Нет! - срываясь, крикнул черный маг. - Не лезь в мои дела, Синяка.
     - Они мои друзья, - сказал Синяка.
     - Идиот! - взорвался Торфинн. - Вспомни, кто ты такой! Откуда у  тебя
могут быть друзья? Ты никогда не будешь таким, как все  люди!  У  тебя  не
может быть друзей. Запомни это, наконец! У  тебя  не  может  быть  никаких
друзей. Только подданные, только рабы, холопы  и  слуги!..  -  Он  перевел
дыхание и,  увидев  злые  глаза  своего  собеседника,  замер  от  внезапно
подступившего ужаса.
     - Отпусти их, Торфинн, - повторил Синяка.
     Торфинн закрыл  лицо  руками.  Ему  невольно  подумалось,  что  время
проходит  впустую.  За  целое  столетие  Синяка   ничуть   не   изменился.
По-прежнему оборванный и бездомный, он все с тем  же  упорством  отвергает
власть и  все  так  же  забивает  себе  голову  участью  каких-то  жалких,
совершенно ничтожных существ. И все такой же упрямый.
     - Хорошо, я объясню тебе, - глухо произнес Торфинн.  -  Один  из  них
погубит меня. Если моя жизнь  тебе  безразлична,  то  ты  можешь  хотя  бы
понять, что это значит для тебя?
     Синяка опустил ресницы.
     - Прощай, Торфинн, - сказал он и сжал пальцы над кристаллом.
     Изображение в магическом камне давно уже померкло,  но  низкий  голос
Торфинна все еще громыхал у него в ушах:
     - Ты погибнешь  вместе  со  мной!  Дурак!  Мальчишка!  Боги  морского
берега, зачем вы вручили мою жизнь этому недоумку?
     Синяка вскочил, размахнулся и с силой швырнул магический  кристалл  о
камень. Сверкающие осколки брызнули во все стороны. Голос Торфинна  исчез,
утонув в веселом звоне.
     - К черту! - закричал Синяка и схватил  великана  за  руки.  -  Сваи,
говоришь? А это что? Это ты краску разлил?
     Великан засопел.
     - Господин Синяка, - сказал он. -  Ну  что  вы  так  расстраиваетесь,
честное слово... Выберутся они, выберутся. Они храбрые, умные ребятки... -
Он осторожно положил лапы на плечи своему хозяину и заглянул ему в лицо. -
А вы...  только  не  обижайтесь,  господин  Синяка...  вы  можете  увидеть
будущее?
     Синяка через силу улыбнулся.
     - Зачем тебе, а?
     - Ну... волнительно все-таки.
     - Я могу увидеть любой из вариантов будущего, - сказал Синяка.  -  Но
никто, даже боги, не может сказать, какой из этих вариантов  воплотится  в
жизнь.
     - То есть, как это? -  Великан  так  растерялся,  что  это  выглядело
забавным.
     - А вот так, Пузанище. Существует множество вариантов  будущего.  Все
зависит от того, какой выбор будет сделан. У  большинства  людей  огромные
возможности выбора. Даже у тех, кто связан судьбой по рукам и ногам.
     - А может так быть, чтобы был только  один  выбор?  -  жадно  спросил
великан.
     - Меньше двух не дано никому... даже мне, - сказал Синяка. - А сейчас
почти все зависит от того, что решит Ингольв Вальхейм...


     Ингольв сидел в своем кресле, обхватив голову руками. Устроившись  на
волчьей шкуре у его ног, Аэйт время от времени поднимал голову и бросал на
него короткие, цепкие взгляды. Хотя душа маленького воина с Элизабетинских
болот и противилась такой безоглядной доверчивости, Аэйт,  тем  не  менее,
рассказал этому хмурому  человеку  почти  все:  и  о  своей  заколдованной
ладони, и об изгнании Мелы, и о том, как Синяка убил победоносного  Гатала
и его воинов в лесу у черной речки, заросшей душистыми белыми цветами...
     Ингольв молчал.  Если  бы  конопатый  хотя  бы  не  был  нечистью  из
гибельных трясин! Если бы он хотя бы был человеком!..
     Ингольв скрипнул зубами. Скальные хэны тоже не были людьми. Но они  и
не похожи на людей. С самого начала он думал о них как о  хэнах,  и  может
быть, поэтому они не вызывали в нем  отвращения.  Аэйт  же  казался  ПОЧТИ
человеком.
     Ингольв отнял руки от лица и встретился с ним глазами.
     - Может быть, ты все-таки никакая не нечисть, Аэйт?  -  выговорил  он
почти умоляюще. - Может, ты человек, а?
     Но младший брат ответил точно так же, как старший:
     - Нет, Вальхейм. Возможно, и не стоит называть нас  нечистью,  но  мы
все-таки сильно отличаемся от вас. - Он помолчал немного и тихо добавил: -
Неужели для тебя это так важно?
     - Нет, - тут же ответил Ингольв.
     Аэйт встал и оказался вровень с сидящим капитаном.  В  конце  концов,
подумал Ингольв устало, действительно - какое имеет значение,  кто  он  на
самом деле? Вот стоит мальчишка, переживший войну и плен... хорошо,  пусть
не мальчишка, раз он так упорно на этом настаивает, пусть детеныш. И кровь
у него вовсе не зеленая и не зловонная, как говорили о его племени досужие
болтуны, а обычная - горячая, красная.
     Он снова вспомнил, как Мела обтирал разбитые  губы  во  дворе  замка,
когда солдаты Вальхейма глазели на него, а капитан  готовился  его  убить.
Сейчас Ингольв уже не понимал, как мог  взять  на  себя  роль  палача.  Но
стоило ему об этом подумать, и тут же, точно наяву, он увидел потускневшие
глаза Торфинна, только что горевшие веселым и злым  огоньком;  и  снова  к
нему на миг вернулось острое отвращение  к  болотной  твари,  которая  так
безжалостно нашла ключ к его душе.
     Ахен.
     Проклятье, лучше бы это слово никогда больше не звучало в его ушах.
     - Покажи ладонь, - попросил Ингольв. - Ту, заколдованную.
     Помедлив, Аэйт разжал пальцы левой руки и протянул  ее  капитану.  Он
отвернулся, и Ингольв видел его запылавшее  ухо.  Капитан  осторожно  взял
крепкую, еще детскую руку, привыкшую к оружию, которое отныне запретно для
прикосновения. На красноватой коже отчетливо чернел крест.
     - Можно потрогать? - нерешительно спросил Ингольв. Он упорно отвергал
любое колдовство, хотя и встречал его на  каждом  шагу.  Начисто  лишенный
каких-либо магических талантов, армейский  капитан  относился  к  магии  с
опаской и по возможности обходил ее стороной.
     Аэйт кивнул. Ингольв провел пальцем по кресту и ничего не ощутил.  На
мгновение капитану подумалось, что его опять дурачат.
     Аэйт тихонько заметил:
     - Ты напрасно не веришь мне.
     Ингольв бросил руку Аэйта.
     - Ты всегда угадываешь то, что другие не хотят говорить вслух?
     Он хотел скрыть свое смущение и отделаться шуткой, но Аэйт ответил  с
убийственной серьезностью:
     - Иногда. Я немножко читаю мысли.
     Это было уж  совсем  невыносимо.  Ингольв  решил  разом  покончить  с
неловкостью. Он положил на плечи Аэйта свои тяжелые руки и прямо спросил:
     - Вы, болотные морасты, все  такие?  Скажи  уж  сразу,  чего  от  вас
ожидать.
     Аэйт опять покраснел.
     - Н-нет, - запнувшись, ответил он. - Мела другой. Он почти как ты. Он
воин. И у нас много таких, как ты. Просто я ВИЖУ.  Знаешь,  -  он  понизил
голос, - я вижу лучше, чем Асантао.
     Вальхейм все  пытался  найти  какое-то  слово,  которое  бы  ему  все
объяснило.
     - Значит, ты колдун?
     Конопатый подросток  так  мало  подходил  под  это  определение,  что
Ингольв невольно усмехнулся. Аэйт опять остался серьезен. Видимо, разговор
коснулся болезненной для него темы.
     - У нас так не говорят, - ответил Аэйт. - Потому что это неправильно.
Я ВИЖУ, понимаешь?
     Ингольв сдался.
     - Видишь так  видишь,  -  пробормотал  он  и  пошевелился  в  кресле,
устраиваясь поудобнее. - Теперь полезай под кровать, в темный угол,  и  не
ерзай там, понял? И ничего не бойся.
     Аэйт не стал спрашивать, зачем ему лезть в  темный  угол.  Он  просто
молча подчинился, как привык подчиняться Меле, и Вальхейм отметил это  про
себя. Протянув руку к шнуру, висящему на стене, Ингольв резко дернул.
     В коридоре затопали шаги. Из-под кровати не донеслось ни звука.
     Через несколько секунд чудо услужливости по имени Феронт возникло  на
пороге. Оруженосец сонно моргал. Белая полотняная рубаха  едва  прикрывала
его колени. Сапоги он натянул прямо на босые ноги. Феронт ежился и  мялся,
недоумевая: что понадобилось его благородию среди темной  ночи?  Спал  бы,
как все, и горя бы не видал...
     Ингольв еле удостоил взглядом тощую взъерошенную тень.
     - Что угодно? - хриплым спросонок голосом осведомился оруженосец.
     - Принеси вина, мяса и хлеба,  -  велел  бессердечный  капитан.  -  И
поживей.
     Но оруженосец еще медлил.
     - Ваше благородие, - шепотом сказал он, видя что на него не  обращают
более никакого внимания.
     Ингольв очнулся от задумчивости и удивленно посмотрел на оруженосца.
     - В чем дело?
     - Можно, я не буду разогревать мясо? Оно и холодное - очень вкусное и
это... питательное. Разгоревать - это надо повара будить, а  он  как  пить
дать по шее надает. Вы же  его  знаете,  ваше  благородие,  тут  хоть  чей
приказ, хоть вашего благородия, хоть его светлости, все равно  по  роже-то
он съездит мне и никому иному...
     Стражники были  такой  же  частью  замка,  как,  скажем,  мебель  или
гобелены, и в каждом новом мире они имели другой облик. Но всегда  Ингольв
находил  в  их  среде  вполне  развитую  и  достаточно   сложную   систему
взаимоотношений.  Точно  так  же,  как  все  люди,  они  умели  дружить  и
ссориться, одни оказывались алчными, другие  преданными,  третьи  глупыми,
встречались порой изощренно-подлые, а иногда - поразительно добродушные. И
даже зная наперед, что они исчезнут, когда Торфинн уйдет  из  этого  мира,
Ингольв каждый раз привязывался к ним - как это было еще в те  дни,  когда
он командовал своей ротой в Ахене...
     Сейчас неплохо бы вспомнить о том, что несчастный заспанный Феронт  с
острыми коленями, торчащими из-под рубахи, всего лишь мебель, вроде кресла
или стола, и если ему съездят по роже, то от него явно не убудет...
     - Ладно, тащи холодное, - распорядился Вальхейм, - только побыстрее.
     Оруженосец благодарно улыбнулся и  ушел.  Он  появился  на  удивление
быстро. Бухнув на стол корзину, тяжело нагруженную  провизией,  оруженосец
поклонился и поспешно удрал, пока его не заставили искать в этакой  темени
скатерть и бокалы. Вот жулик, подумал Ингольв, расставляя на столе тарелки
с мясом и хлебом и кувшин вина. Обнаружив  на  дне  корзины  свои  любимые
оливки,  капитан  улыбнулся:  каким  бы  сонным  ни  был   оруженосец,   а
подлизаться к его благородию не забыл.
     Ингольв тихонько свистнул:
     - Эй, ясновидец...
     Под кроватью зашуршало, и оттуда вылез Аэйт, покрытый пылью. При виде
съестного  он  невольно  глотнул  и  побледнел.   Ингольв   вдруг   ощутил
беспокойство и неловко спросил:
     - Вы... ваш народ... у вас едят такое?
     Аэйт молчал. У него так обильно текли слюни, что он не мог  говорить.
К тому же, морасту и воину должна быть присуща сдержанность. Наконец он  с
достоинством кивнул.
     - Это все тебе, - сказал Ингольв немного более резко,  чем  хотел.  -
Ешь по-быстрому. У нас мало времени.
     Аэйт  не  заставил  себя  упрашивать.  С  великолепным  презрением  к
столовым приборам юный дикарь проглотил несколько  кусков  мяса,  отчаянно
морщась, сжевал одну оливку, потом глотнул  вина  и  закашлялся.  Ингольв,
внимательно наблюдавший за ним, быстро отобрал у него кувшин.
     - Ты когда-нибудь пил такое?
     - Нет.
     - Если раньше не пил, то не пей.
     - А что это? - спросил Аэйт, облизывая пальцы.
     - Яд, - коротко ответил Ингольв, странно напомнив юноше Эогана.
     Аэйт  страшно  отупел  от  сытости   и,   осознав   это   прискорбное
обстоятельство, сильно тряхнул  головой  и  прошептал  имя  брата,  словно
призывая его на помощь.
     Ингольв быстро склонился к нему.
     - Что ты бормочешь?
     - А? - Аэйт поднял глаза. - Нет, ничего... Ингольв, - тихо сказал он,
- что ты будешь со мной делать?
     - То, что ты просил. Отдам тебе брата, если он еще жив, и выведу  вас
из замка. Но сначала поклянись, что ни он, ни ты никогда не приблизитесь к
обители Торфинна.
     Аэйт заморгал.
     - Нужен нам твой Торфинн... А что будет с тобой?
     - Не твоя забота, - коротко ответил Вальхейм.
     Аэйт все еще мялся. Тогда Вальхейм улыбнулся и неожиданно обнял юношу
за плечи.
     - Скорее всего, ты не поймешь, Аэйт,  -  сказал  он,  -  а  может,  и
поймешь, если ты действительно "видишь". Много лет  назад  Черный  Торфинн
отнял у меня свободу, мой Ахен, мою  сестру.  Потом  в  бесконечных  мирах
Элизабет я  потерял  и  себя.  И  если  теперь  Торфинну  вздумается  меня
уничтожить,  то  человеку  по  имени  Ингольв  Вальхейм  это   будет   уже
безразлично. А теперь идем.
     Он оттолкнул от себя Аэйта, взял свечу со стола, и они тихо вышли  из
комнаты.


     Святыня скальных хэнов не видела такого обилия молящихся и приносящих
подношения вот уже немало веков. Пожалуй, в  последний  раз  такой  наплыв
паломников наблюдался здесь в прискорбные годы гражданских  и  религиозных
войн эпохи лжекумиров.
     Преодолев исконное отвращение друг к другу,  обитатели  Красных  Скал
стекались отовсюду, погруженные в скорбь и молитву.  Алвари,  не  выдержав
неизвестности,  побежал-таки  к  скале  Белые   Пятна   -   поглазеть   на
таинственный замок хотя бы издали, а заодно посетить Кари, у  которого  не
был в гостях лет сорок, никак не меньше. То, что предстало глазам  старого
хэна, вызвало  в  его  душе  настоящий  ужас.  Трава  вокруг  пещеры  была
безжалостно истоптана сапогами, а вход в нее завален.
     Алвари самоотверженно трудился всю ночь. Он разгребал завал, плача  и
ломая ногти. Кричать, призывая  Кари  и  Кабари,  он  боялся,  потому  что
страшный восьмибашенный замок высился прямо над его головой, в  нескольких
десятках метров, - кто знает, может быть, там все слышат? Рисковать ему не
хотелось. Молча глотая слезы,  вспотевший,  в  рваной  и  пыльной  одежде,
Алвари, наконец, к утру разобрал небольшой проход и прижался к нему лицом,
вглядываясь в черную пустоту пещерки. Острые осколки расцарапали ему щеку,
но скальный хэн даже не заметил этого.
     - Кари! - отчаянно крикнул он, уже не думая  о  том,  что  его  могут
услышать враги. - Кари! Это я, Алвари!..
     Слезы душили скального хэна. Он даже не подозревал о том,  что  умеет
плакать.
     - Кари, чтоб глаза тебя не видели! - снова позвал Алвари, прибегая  к
традиционному приветствию, на которое ни один хэн, даже  самый  нелюдимый,
не может не откликнуться.
     Но ответом Алвари была мертвая тишина.
     К полудню он полностью разобрал завал, кожей чувствуя, как  веселится
душой, глядя на него, бесспорный бог "Глаза боятся, а руки делают". Однако
самому Алвари было  не  до  веселья.  Пещерка  действительно  была  пуста.
Поленья от костра, горевшего некогда на пороге, были разбросаны  по  всему
полу, одно из них тлело в постели...
     Изнемогая от усталости, разбитый горем, Алвари с трудом дотащился  до
своей хижины и бросился там на ложе из сухих листьев. Он проспал  до  трех
часов ночи, когда закат сменился  рассветом,  после  чего  уселся  посреди
храма, скрестив ноги,  и  начал  усиленно  медитировать  под  пристальными
взглядами застывших каменных божеств, которые  взирали  на  него  со  всех
сторон, облитые двойным светом заходящей луны и встающего солнца.  К  утру
первые хэны, услышавшие мысленный призыв Алвари, уже подходили к святыне.
     Взаимное отвращение превосходно помогало скальному  народцу  избегать
различных неприятностей, вроде политики, мятежей и войн. Даже  если  бы  у
них и существовала какая-либо  государственная  власть,  никакие  заговоры
были невозможны: собравшись хотя бы  раз,  заговорщики  чувствовали  такую
непреодолимую скуку и так успевали надоесть друг другу, что вторично могли
сойтись где-нибудь в потайном  месте  лишь  несколько  лет  спустя.  Таким
образом, ничто не нарушало мирного течения жизни древнего народа.
     Отворачиваясь и опуская капюшоны  на  глаза,  хэны  рассаживались  на
земле вдоль стен. Корзины с подношениями они ставили себе на  колени,  ибо
им было невдомек, чем вызвана тревога Алвари. Однако скальные  хэны  умели
доверять своим собратьям,  поскольку  каждый  из  них  был  в  своем  роде
мудрецом и патриархом. Хотя и виделись  они  крайне  редко,  усомниться  в
мудрости другого хэна ни один из них не был способен. И  потому  никто  не
роптал и все терпеливо ждали разъяснений. Наконец, вышел  сам  Алвари.  Он
был без плаща, в  кожаной  курточке  и  штанах  из  плотной  серой  ткани.
Растрепанные рыжие волосы торчали на его голове, как языки пламени.
     - Скальные хэны! - произнес Алвари. - Несчастье бьется в наши Красные
Скалы, точно река Элизабет во время половодья. Беда  нависла  над  нами  и
приблизилась эпоха проклятых лжекумиров!
     При этих словах несколько хэнов  откинули  капюшоны  и  поглядели  на
оратора с неподдельным ужасом. Алвари подумал, увидев их,  что  совершенно
забыл их имена. Даже лица собратьев казались ему почти  незнакомыми,  хотя
то были его ровесники, немолодые уже хэны, для  которых  эпоха  лжекумиров
была более чем реальностью, - все  они  пережили  ее  в  юности  и  теперь
вспоминали с содроганием.
     - Черный Торфинн, сеющий семена зла в каждом из миров, где появляется
его проклятый Кочующий Замок, - продолжал Алвари, - ворвался в мир Красные
Скалы. Его когтистая лапа протянулась уже к пещерке в скале Белые Пятна...
     -  Необоснованные  слухи,  распускаемые   еретиками,   -   недовольно
проворчал один из более молодых хэнов  и  откинул  капюшон.  У  него  были
совершенно желтые волосы, перевязанные на  лбу  бисерной  лентой.  -  Всем
известно, что Кари со скалы Белые Пятна - еретик.
     Алвари пристально посмотрел на него.
     - Как твое имя, достославный хэн?
     - Андвари, - гордо сказал молодой хэн и выпрямился.
     Несколько секунд Алвари молчал. Потом спросил:
     - Прости мою назойливость, достославный Андвари, но не носит ли  твоя
мать имя Анди?
     - Нетрудно догадаться, - фыркнул Андвари.
     - Ну что ж, - сказал  Алвари,  расправляя  плечи,  -  поскольку  моих
сестер зовут Алви и  Анди,  смею  предположить,  что  ты  приходишься  мне
племянником, о Андвари. Узнай мое имя. Я - Алвари.
     - Алвари! Не может быть! - завопил хэн в черном плаще с синей  каймой
и, вскочив, сорвал с себя капюшон. - Это ты, Алвари? Я же  помнил,  помнил
твое имя! Все эти годы берег в памяти! А вот лицо, извини, позабыл.  Давно
это было, давно...
     Алвари посмотрел на хэна в черном плаще, но не сумел его узнать.
     -  Извини  забывчивость,  порожденную   давностью   лет,   о   добрый
соотечественник, - сказал он, - но имя твое не приходит мне на память.
     - Еще бы! - хмыкнул хэн в черном.  -  Тебя  тогда  контузило.  Ты  не
только меня - себя, наверное, позабыл... Я Манари  из  Угольных  Погребов.
Вспомнил? Алвари, старый булыжник, так ты жив! Мы  тогда  решили,  что  ты
погиб... Помнишь, в битве с еретиками у Зеленого Куста...
     - Что?! - завопил, подскочив, еще один хэн. - Тупорылые ортодоксы! Вы
заманили нас в ловушку, чтобы отомстить за те поражения,  что  мы  нанесли
вам?
     - Кто нанес нам поражение? Еретики, для которых нет ничего святого? -
завопил другой. - Братья! Защитники твердынь!
     - Друзья! Ревнители свободомыслия!
     Хэны постарше повскакивали, побросали корзины, их глазки  загорелись.
Старая, давно забытая вражда быстро развела  их  на  два  лагеря.  А  ведь
когда-то война завершилась именно потому, что она попросту  всем  надоела.
Но, видно, за столько лет хэны изрядно соскучились по активным  действиям.
К тому же, многие из них забыли, в  чем  конкретно  заключалась  война,  и
помнили только, что поначалу было  очень  интересно.  Кое-кто  из  молодых
побежал воздвигать лжекумира "Сегодня ты, а завтра я, и пусть  побежденный
плачет".
     Глядя на своих соотечественников, Алвари отчаянно боролся с  желанием
присоединиться к старым  боевым  товарищам.  Это  желание  было  настолько
сильным, что оно превозмогло даже  исконную  неприязнь  истинного  хэна  к
свалкам, военным союзам и прочим проявлениям массовости.
     - Остановитесь! - выкрикнул Алвари срывающимся от волнения голосом. -
Андвари, чтоб тебя сожрали, брось лжекумира! Я тебе как  дядя  приказываю!
Остановитесь,  о  собратья  по  скалам!  Я  призвал  вас  ради  поклонения
бесспорному и  истинному  божеству,  равно  дорогому  как  для  хранителей
устоев, так и для бесстрашных искателей нового!
     Алвари указал на бога, высившегося почти точно посередине между двумя
группами ощерившихся противников. Он стоял перед ними, точно  на  ничейной
земле. Одной рукой бог  бережно  прикрывал  вырезанное  у  него  на  груди
изображение такого же божества, только уменьшенного  в  несколько  раз.  В
руку впилась стрела, процарапанная древним умельцем во всех  деталях  -  с
оперением, с длинным зазубренным наконечником. Бог носил имя "Сам погибай,
а товарища выручай".
     Тяжело переводя дыхание, хэны смотрели на бога и не понимали,  о  чем
речь. Сам-Погибай был, конечно, повсеместно чтимым божеством  и,  несмотря
на явно зловещую окраску смысла заключенной в нем Истины, остался в  числе
бесспорных. Однако вот уже несколько столетий почитание этого бога было  в
достаточной степени абстрактным.
     - Не будем поддаваться злобе, от которой  возрадуется  черное  сердце
Торфинна, - продолжал Алвари. - Достаточно и того, что он захватил в  плен
и, несомненно, жестоко терзает наших собратьев.
     Теперь уже все хэны были без капюшонов. Среди них обнаружилась и одна
хэнша - Акани, старшая сестра Кабари. Сотня круглых голубых и  зеленоватых
глаз смотрела на Алвари, пока он, не жалея  красок,  расписывал  все,  что
обнаружил в пещере Белые Пятна. Не забыл Алвари и подробно остановиться на
всех своих чувствах, переживаниях и  перенесенных  физических  и  душевных
муках. Глядя на его расцарапанную физиономию, на которой застыло выражение
тревоги, трудно было усомниться в достоверности этого рассказа.
     - Так было мне  открыто,  о  досточтимые  хэны,  что  Кари  и  Кабари
оказались в руках Черного Торфинна, который ныне пытает их там раскаленным
железом, ибо в пещере я не обнаружил трупов.
     Акани  начала  погребальный  плач.  Она  не  видела  брата  несколько
десятилетий  и  теперь  потеря  казалась   ей   непереносимой.   Растрепав
темно-рыжие волосы, почти одного цвета с  кожей,  она  грузно  рухнула  на
землю и, раскачиваясь из стороны в сторону,  принялась  громко  причитать.
Остальные хэны не мешали ей - пусть. Обычная хэновская терпимость взяла на
этот раз верх, что несказанно порадовало Алвари.
     - Хэны, - провозгласил он, - наши друзья в смертельной опасности.  Мы
должны спасти их или хотя бы вынести из  замка  их  тела,  дабы  они  были
достойно погребены.
     Услышав последнюю фразу, Акани зарыдала так оглушительно, что  Манари
из Угольных Погребов поморщился. Втайне он всегда считал себя прирожденным
воином и вспоминал эпоху лжекумиров как лучшее время своей жизни. Известие
о том,  что  приближается  новая  война,  заставило  его  сердце  радостно
забиться.
     - Веди же нас на штурм, фронтовой друг! - крикнул он в восторге.
     Алвари даже подскочил, однако быстро взял себя в руки.
     - О нет, отважный Манари, испытанный боевой товарищ, - сказал он,  по
возможности спокойно. - Я философ. Я не гожусь на роль военачальника.  Тем
более, сам  знаешь,  -  контузия...  Вознесем  же  молитву  великому  богу
Сам-Погибаю, дабы надоумил, что нам делать.
     С этими словами он воздел свои короткопалые ручки и начал произносить
слова древнего гимна, мелодия которого давно была забыта.
     К  вечеру  Сам-Погибай,  установленный  совместными   усилиями   всех
собравшихся  в  центре  святыни,  был  так  обильно  смазан  маслом,   что
процарапанное в камне изображение стрелы почти невозможно было разглядеть.
Хэны  расположились  вокруг,  закусывая   жертвенной   снедью   и   умоляя
Сам-Погибая вразумить их и подсказать правильное решение. В конце  концов,
все так утомились, что заснули прямо на траве, посреди храма.
     Никто не заметил, как ветеран гражданских и религиозных  войн  Манари
из Угольных Погребов и с ним несколько решительных и воинственных хэнов, в
том числе Андвари, выбрались из святыни и на трех легких лодках спустились
вниз по Реке, к скале Белые Пятна.  Они  нашли  пещерку,  в  которой  Кари
хранил свою долбенку, где и укрылись в ожидании восхода солнца.


     Замок поразил Аэйта своими огромными размерами. Здесь  было  темно  -
намного темнее, чем на берегу реки. Высоким стенам,  упирающимся  в  тихие
небеса, казалось, не будет конца -  черные,  неприступные,  они  заслоняли
собой весь мир. Несмотря на то, что в  просторном  дворе  было  прохладно,
Аэйт начал задыхаться - совсем как в  доме  Эогана,  когда  там  появлялся
колдун. Удивительно,  мельком  подумал  Аэйт,  как  это  Ингольв  Вальхейм
столько лет дышит таким воздухом?
     Но капитану это было, похоже, нипочем. Он вел Аэйта по двору, держась
в тени стен.
     Подвал, где был заперт Мела, находился под винным складом.  Сообразив
это, Ингольв остановился.
     - Что-нибудь случилось? - прошептал Аэйт.
     - Да.
     Ингольв прижался к стене и осторожно выглянул за угол. Так и есть:  у
входа маячит невысокая  коренастая  фигура  в  островерхом  шлеме.  Идиот,
подумал Ингольв, адресуясь к самому себе. Он сам установил здесь  пост  во
избежание недоразумений, связанных с самовольным  и  чрезмерным  распитием
горячительных напитков. Хотя бы в одном его солдаты разительно  отличались
от бессловесной мебели: они все любили выпить и в нетрезвом состоянии были
способны на что угодно.
     - Там часовой, - объяснил Ингольв. Он уже узнал  стражника.  Это  был
Айвор, молчаливый, сдержанный человек  лет  тридцати,  чем-то  похожий  на
самого Вальхейма, когда тот еще служил в Ахенской армии. Несколько  секунд
Вальхейм раздумывал, потом велел Аэйту ждать и вышел из-за угла.
     Человек в  шлеме  кивнул  капитану.  Вот  сейчас  самое  время  убить
часового. Ингольв покривил рот, заранее зная, что не сможет этого сделать.
     Айвор спокойно смотрел в хмурое лицо Вальхейма.  Наконец  он  спросил
вполголоса:
     - Что-нибудь не так, господин капитан?
     - Да, - ответил Ингольв. - Слушай, Айвор...
     Он все еще колебался. Насколько самостоятельны слуги Торфинна?  Может
быть, при малейшей попытке Вальхейма изменить  господину  Кочующего  Замка
они должны немедленно убить его? У Вальхейма еще не было случая  проверить
это. Он предавал Торфинна впервые. Было сущим идиотизмом доверяться  этому
Айвору.
     - Убирайся отсюда, - сказал Ингольв. - Иди в казарму и ложись  спать.
Завтра я накажу тебя за то, что ты забыл разбудить смену.
     Айвор все так же спокойно кивнул.
     - Вам лучше знать, господин капитан, - сказал он и ушел.
     Ингольв ошеломленно смотрел ему вслед. Так просто?..
     Что-то зашуршало у него за спиной. Ингольв резко обернулся  и  увидел
Аэйта. Мальчишка стоял совсем близко и  нарочно  шаркал  по  земле,  чтобы
Вальхейм его услышал. Как ему удалось подобраться так бесшумно?
     Аэйт весело засопел.
     - Выберемся из замка - я  тебе  и  не  такое  покажу,  -  обещал  он,
бесстыдно прочитав мысли Вальхейма. - Все морасты это умеют.  Здесь  такой
воздух, что в нем не растворишься. Не то, что в лесу...
     Вальхейм схватил его за шею и пригнул к земле, едва не придушив.
     - Еще одна выходка в том же роде - и я тебя действительно повешу.  Ты
что, с ума сошел? Хочешь, чтобы тебя обнаружили? - Он выпустил посиневшего
Аэйта и добавил: - И что это за "выберемся"? Ты, может быть, и выберешься,
если не будешь валять дурака, а я остаюсь здесь.
     Он взял Аэйта за руку и потащил к подвалу. Откатив в сторону одну  из
пустых винных бочек, Ингольв открыл вход в подземелье и ступил  на  первую
ступеньку скользкой от плесени деревянной лестницы.
     - Зажги свечу от факела, - приказал он Аэйту, протягивая ему свечку в
медном шандале.
     Аэйт взгромоздился на пустую бочку, чуть не своротив ее при  этом,  и
поднес свечку к факелу, горевшему прямо над его головой.
     - Тише ты, - прошипел Ингольв. - Давай сюда.
     Он отобрал у Аэйта шандал  и,  держа  ладонь  перед  огоньком,  начал
спускаться вниз. Аэйт бесшумно ступал следом.
     В подвале отвратительно пахло. Что-то  хлюпало  под  ногами.  Ингольв
старался не думать об этом,  пока  пробирался  между  низкими  деревянными
столбами, увязая  на  каждом  шагу  в  липких  нечистотах.  Вокруг  царило
добротное  средневековье.  На  стенах  висели  крючья,