н хоть трижды могущественным магом, не должны доставлять тягот великанам, которые любят похрапеть на утренней зорьке. И потому заваривал чай, оставляя ведро на углях, чтобы не очень остывало, и шел с кружкой на берег - должно быть, думал там о чем-то. Но ни чая в ведре, ни самого Синяки Пузан не обнаружил и потому не на шутку встревожился. - Понесло же его куда-то, - бормотал Пузан, выписывая петли вокруг дома. - Никогда не знаешь, что ему в голову взбредет, милостивцу и благодетелю... Он спустился к заливу и прислушался. В какой-то миг ему показалось, что от города доносится колокольный звон. - Опять Карл Великий где-то помер, - проворчал Пузан. - И все им неймется. Там, поди, всего два колокола и осталось, а как трезвонят... И тут он, наконец, увидел Синяку. Чародей лежал лицом вниз в густом камыше, на самом берегу. Левая его рука, упавшая в воду, качалась на мелких волнах, набегавших на гальку, как неживая. - Господин Синяка! - завопил великан, мгновенно переходя от ленивого недоумения к панике. Он скатился в камыши и схватил Синяку за плечи. Бессильно мотнулась голова. Пузан уложил его себе на колени и принялся водить своей шершавой лапой по смуглому лицу. Время от времени великан наклонялся и дышал на своего господина в попытке согреть его. - Несчастье-то какое, - бормотал он, озираясь по сторонам, видимо, в поисках помощи. - Перестань причитать, - прошептал Синяка, - я еще жив. - Конечно, живы, - сказал великан, приободрившись, и пригладил темные вьющиеся волосы Синяки. - Кто же говорит, что вы умерли? А вчера и третьего дня весь день босиком ходили и перенапрягались в такую жару - вот и результат... Потому что надо себя немножко и поберечь. А то как малое дитя... - Он шумно всхлипнул. - Пусти-ка, - сказал Синяка и, хватаясь за великана, сел. Пузан обнял его и прижал к себе. - Вот и ладно, - сказал он. - Я сейчас чайку согрею... Жалко, что вы кристалл разбили, господин Синяка. Это вы не подумавши сделали. Сидели бы мы с вами сейчас в доме на лавочке, чай бы пили с мятой и поглядывали себе, что и где происходит... - Не зря, - сказал Синяка. - Я его правильно разбил, Пузан. Еще минута - и он уговорил бы меня... - Да кто "он"-то? - Торфинн. - Ну вот, опять вы за свое! - с досадой сказал Пузан. - Дался вам этот душегубец... Он - где, а вы где? Или... - Внезапно страшная мысль пришла ему на ум, и он даже задохнулся. - Или он здесь? - вымолвил великан, серея. Синяка слабо улыбнулся, качнул головой. - Ну так чего пугаете... - Пузан едва не плакал. - Все бы вам надсмешки строить... - Я не пугаю, - тихо сказал Синяка. - Я видел его в кристалле. Хотел попросил, чтобы он отпустил Аэйта и Мелу. - А он что? - Сказал, что они, согласно пророчеству, его погубят. - Эх, вы! - произнес Пузан с выражением. - Кому поверили? Да Торфинн соврет - недорого возьмет. А вы туда же. Уши развесили. Он, конечно, рад стараться, видя такую наивность. Вы же как дитя, господин Синяка. Всякий норовит в доверие влезть и надуть! - Он подумал и добавил в сердцах: - А хотя бы и так! Хотя бы и погубили! - Сказал, что мы с ним уйдем из этих миров одновременно, он и я, - продолжал Синяка. Великан зажал ему рот ладонью, больше похожей на лопату. - И слушать не хочу. Ежели ходить босиком и спать на сыром песке - тогда конечно. Тогда что угодно может случиться, без всякого Торфинна, и очень даже запросто. Синяка отвел огромную ладонь от своего лица. Словно не расслышав великаньего выступления, добавил тем же тоном: - И он едва не уговорил меня. Еще немного, и я выдал бы ему, что у Аэйта в ладони живет разрыв-трава, что мальчик наделен Светлой Силой, что он разрушил засов своей камеры и сейчас прячется у Вальхейма, и что Вальхейм предаст своего хозяина, потому что я велел Аэйту назвать капитану мое имя. - Вы что это, господин Синяка? - Великан даже подскочил. - Вы что такое говорите, а? - То и говорю. Как бы я, по-твоему, после этого жил? - Он усмехнулся. - И ведь ничего не стоило произнести эти несколько слов. Так и тянуло - поднести к губам кристалл... Вот я его и... - Вы успокойтесь, господин Синяка. Подумаешь, стекляшку кокнули... Совсем даже неинтересно, что там у них происходит. Что мы с вами, кочующих замков не видели? У нас своих забот хватает. - Я и без кристалла знаю, что случилось, - сказал Синяка, прикрывая глаза. Великан шевельнулся, но задать вопрос не отважился. Синяка уловил его движение. - Торфинна больше нет, - сказал он ровным, мертвым голосом. - Откуда вам известно? - жадно спросил Пузан. Синяка коснулся ладонью груди. - Болит... - прошептал он. - Не мучай меня, Пузан... - Да забудьте вы его! - в сердцах закричал великан. - Сдох - туда ему и дорога. Я вас вылечу. Сейчас травы заварю, то, се... Лешака пригоню какого-нибудь, намедни шастал тут один, немытую кастрюлю всю ночь гонял языком по двору - вылизывал... Он взвалил Синяку на плечо и потащил к дому, на ходу развивая вслух свои хозяйственные планы. Увлеченный потоком мыслей, не сразу расслышал синякин голос. Наконец, он остановился и переспросил. - Что вы сказали, господин Синяка? Синяка вздохнул и повторил: - Сказал, что теперь время пойдет быстрее. Теперь Аэйт шел первым. Обычно он всегда видел перед собой спину старшего брата, и сейчас от пустого горизонта ему делалось не по себе. На ходу он бормотал под нос обрывок какой-то полузабытой песни: Долго я шел Берегом реки... О-очень до-олго я шел... За ним шаг в шаг ступал рослый человек, которого Аэйт заставил помогать себе. Он нес Мелу. Стриженые белые волосы щекотали шею Вальхейма. Даже сквозь одежду Вальхейм ощущал жар его тела. Камешки хрустели под тяжелыми сапогами капитана. Мела не то спал, не то опять потерял сознание. Заметно темнело. Аэйт не понял, когда именно они покинули мир Красных Скал. Споткнувшись в сумерках о камень, он увидел, что закат угасает и близится вечер. Настоящий вечер. И когда позднее на темном небе появилась луна, она тоже была другой - далекой, белой. Аэйт остановился. - Хватит на сегодня, - сказал он. - Уже ночь. Ингольв свалил Мелу на берегу, не потрудившись выбрать место поудобнее, и опустился на ствол упавшего дерева. Он обращался с раненым без всякой деликатности, но когда они остановились на ночь, помог ему напиться, подав воду в горстях. Мела жадно выпил, склонив лицо к этим большим жестким рукам, обтер растрескавшиеся губы рукавом, однако благодарить не стал. Вальхейм этого не заметил. Он встал на колени у берега и начал пить сам, тяжело дыша. Вода стекала у него по подбородку. Аэйт сидел рядом на земле, скрестив ноги и положив поперек колен длинный меч Гатала. Он улавливал где-то поблизости странное движение. Он не мог объяснить, ЧТО именно он слышал и слышал ли он это вообще, но вокруг на мягких лапах бродила тревога, которая не давала ему покоя. И это была его собственная тревога, не синякина. Где-то на берегах Элизабет притаилось Зло. Старое, умное, сильное. Светлая Сила Аэйта вздрагивала, прислушиваясь к нему. Внезапно Аэйт понял, что стал гораздо лучше видеть. Он не мог бы точно сказать, кто наделил его могуществом - Торфинн или Безымянный Маг. Но кто бы это ни сделал, жившая в нем Сила рвалась наружу, не желая больше таиться. Она неудержимо влекла его в мир магии и тайного знания, не слушая ни просьб, ни жалоб. Настал момент, когда маленький воин перестал сопротивляться. Он сам не заметил, как перешагнул невидимую грань. Ингольв натаскал веток и разложил на берегу небольшой костерок. Аэйт хотел было запретить ему разводить огонь, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но потом махнул рукой. Как там говорил Алвари? Чему быть - того не миновать. Он попытался вспомнить, как выглядит бог Чему-Быть, и улыбнулся, так и не вспомнив. Он подсел ближе к огню и уложил голову брата себе на колени. Аэйт был голоден, но куда больше его беспокоило сейчас другое: голоден был Мела. - Ингольв, - тихонько позвал Аэйт. Капитан медленно повернулся и посмотрел на своего спутника так, словно видел его впервые. Много лет Вальхейм жил в окружении толстых стен. Край света можно было потрогать рукой; там, где заканчивался Кочующий Замок, начинались чужие, враждебные миры, и Вальхейм привык определять их для себя как призрачные или вовсе несуществующие. Внутри же стен текла своя жизнь - сложная, подчас мучительная, полная странностей и загадок, но надежность и привычка сделали ее для Вальхейма единственно возможной. Теперь стены рухнули. Огромное пространство Элизабет навалилось на него почти ощутимой тяжестью. Ингольв не был готов к этому и чувствовал себя беспомощным. - Ингольв, у тебя нет с собой хлеба? А, этот мальчик. Глаза на пол-лица от усталости и голода... Бедняга. Ингольв покачал головой. - Жаль, - сказал Аэйт и вздохнул. Несколько минут они молча смотрели в огонь. Потом Аэйт сказал: - А ты понравишься Фарзою. Ты похож на него. - Кто такой Фразой? - Фарзой, сын Фарсана. Наш вождь. Ингольв криво улыбнулся. - В таком случае, вам не повезло. Если этот Фарзой и впрямь похож на меня, то ничего хорошего вас не ждет. Аэйт сморщил нос, и Ингольв спохватился. - Ах, да... извини... ты же "видишь". - Вот именно, - сказал Аэйт, не отвечая на иронию. - Ингольв... Разве ты не пойдешь с нами в деревню? - Нет. - Напрасно. Тебя бы приняли с почетом. - Знаю, - просто сказал Ингольв и замолчал. Огонь потрескивал на берегу, тихо плескала вода и высоко в деревьях шелестел ветер. На реке было пустынно, как на плацу после окончания строевых учений. Где-то там, впереди, спускаясь амфитеатром к заливу, лежал город. И этот город назывался Ахен. - Ахен, - сказал Аэйт. - Да, понимаю. Ингольв разозлился. - Слушай, ты, болотная мелочь, перестань лазить ко мне в душу... Аэйт виновато заморгал и проговорил так жалобно, что Ингольв чуть не засмеялся: - Пожалуйста, не сердись. Но нельзя же так кричать... - Мне казалось, что я довольно тихо говорю. - Нет, не в том смысле... В тебе все КРИЧИТ: Ахен, Ахен, Ахен... Ингольв прикусил губу. Потом сказал: - Почему бы и нет? Ахен - моя родина, и я воевал за него... - И неожиданно для себя добавил: - Только сейчас я начинаю по-настоящему понимать, что такое Ахен. Есть города, созданные именно для того, чтобы в них возвращаться. Одно дело - жить в Ахене и даже сражаться за Ахен. И совсем другое дело - туда вернуться... Он замолчал. Вернуться в Ахен. После бесконечного блуждания среди болот и лесов, по грязным дорогам, по пыли и слякоти, под дождем, в жару, когда комары и мошка размазываются по лицу, и все тело пропахло потом и едким дымом. Вернуться - и этот город встретит тебя как награда. После долгой ночи однажды он встанет перед тобой из золотистого рассветного тумана. Вернуться в Ахен... Аэйт, внимательно наблюдавший за своим собеседником, тихо спросил: - Ты возьмешь в Ахен нас с Мелой? Ингольв кивнул. - Не сейчас, - сказал Аэйт и посмотрел на Мелу. - Потом, когда кончится война. Высоко над ними горела белая безмолвная луна, и тихо текли воды Элизабет. В ночном мраке лес надвигался на реку почти зримо, обрывистый берег нависал темной громадой. За несколько жарких летних дней река обмелела еще больше, и песчаная коса, намытая на повороте, была залита лунным светом. Аэйт склонился над Мелой, послушал его дыхание, потом перетащил брата за камни, на высокую пойму, устроил его поудобнее на траве и укрыл ветками. У него не было сомнений в том, что все эти переходы из мира в мир скверно сказались на избитом и голодном брате, у которого, к тому же, плохо заживали раны. В последний раз поправив ветки так, чтобы Мела мог свободно дышать, Аэйт огляделся по сторонам. И тут из темноты на яркий свет выступил, наконец, тот, в ком таилась угроза. Не раздумывая, Аэйт бросился на песок и исчез. В призрачном лунном свете слились с сероватым камнем его бледные руки и посеребренные волосы, плащ сбился, чернея булыжником. - Привет, - низким хриплым голосом произнес незнакомец. Вальхейм увидел невысокого коренастого человека с длинными волосами. Он был похож на обыкновенного бродягу, из тех, что неприкаянно мыкаются по берегам Элизабет и, может быть, порой проходят один мир за другим, не замечая разницы между ними. Ингольв жестом предложил бродяге сесть возле костра. Тот с удовольствием протянул к огню руки и пошевелил пальцами, словно впитывая в себя тепло. Алые сполохи озаряли бледное лицо Вальхейма и дочерна загорелую, обветренную физиономию незнакомца, на которой левый глаз, блестящий, карий, смотрел цепко и умно, а правый, затянутый бельмом, казался намного больше левого. Он был некрасив, хотя отталкивающим его лицо назвать было нельзя. Должно быть, невольно подумал Вальхейм, женщин притягивала его внешность старого воина, суровые складки вокруг рта, умевшего улыбаться обаятельной, хитрой и немного грустной улыбкой. Вряд ли, впрочем, этот человек умел грустить по-настоящему. Волосы у него были смоляно-черные, беспорядочно падавшие на тяжелые покатые плечи. Нос бродяги воинственно горбатился. Ингольв спокойно поглядывал на него сбоку и молчал. - Да, хорошее дело, - произнес незнакомец так, словно они продолжали какой-то давний разговор, - ходишь, где хочется, делаешь, что вздумается, и никто тебе не косится через плечо... Ингольв подумал о долгих годах, проведенных на службе у Торфинна, и усмехнулся. Незнакомец неожиданно посмотрел ему прямо в глаза. - А мы с тобой часом где-нибудь не встречались? - Вряд ли, - коротко ответил Вальхейм. Все, кого он оставил в мире Ахен, давно умерли. Незнакомец пошевелил в костре ветку и отдернул руку, когда искра попала ему на рукав. - Вот дьявол, - пробормотал он и снова бесцеремонно уставился на Вальхейма. - Лицо у тебя какое-то знакомое. Как будто виделись где-то. - Он хохотнул. - Ты давно бродяжничаешь? - Недавно, - нехотя сказал Вальхейм. - То-то и видно, - покровительственным тоном заметил незнакомец. - Вид у тебя уж больно приличный. Не пообносился еще, аристократ. - Он похлопал Вальхейма по плечу, не замечая, как капитан кривит губы. Ингольв слегка отодвинулся. Бродяга не обратил на это ни малейшего внимания. - Можно подумать, тебе приходится платить за каждое слово... - заметил одноглазый. Вальхейм понял, что уже очень много лет не видел денег и не держал их в руках. В Кочующем Замке они были просто не нужны. Еще одна мелочь, которая отделила его от мира людей, сделала безнадежно чужим. Интересно, подумал он вдруг, как выглядят сейчас деньги? Какие монеты чеканят Завоеватели в бывшем вольном Ахене? - Может, тебе и впрямь заплатить за беседу? - спросил бродяга, ухмыляясь. Искушение было слишком велико. - Заплати, - сказал Вальхейм. Одноглазый дернул горбатым носом, однако больше своего удивления никак не проявил и извлек из недр кожаной куртки небольшую монетку, подавая ее Вальхейму на раскрытой ладони. Динарий имел неровные края. На нем был отчеканен корабль с драконьей головой, а по кругу шел девиз: "Пришли из-за моря, остались навеки". Вздохнув, Ингольв сжал монету в кулаке. - Стосковался по денежкам? - проницательно заметил одноглазый. - Слушай, ты мне глянулся. Не болтун и все такое. Я, видишь ли, потерял напарника. Вчера потерял. - И добавил с непрошенной откровенностью: - Оступился, дурачок, и виском о камень. Неожиданно для себя Ингольв язвительно поинтересовался: - А ты ему не помог? Одноглазый опять хохотнул. - Разве что самую малость... Ты ведь умнее, чем мой напарник? - Умнее, - подтвердил Ингольв сухо. Одноглазый взял его за рукав и заговорил серьезно: - Есть одно замечательное дело. Красивое и чистое, как Ла Кава у фонтана до того, как дон Родриго лишил ее невинности. - Ну-ну, - отозвался Ингольв, больше для того, чтобы заполнить паузу, чем ради продолжения разговора. Он не горел желанием связываться с этим разбойником. - Для начала скажи мне вот что: ты слыхал что-нибудь о морастах, болотной нечисти? Вальхейм почувствовал, что его душит хохот. Может быть, это Черный Торфинн дурачит его, приняв облик бродяги? На мгновение он ощутил странный, почти болезненный прилив счастья: хозяин, оказывается, жив... Но перед ним был не Торфинн. Спустя несколько секунд капитан понял это и вздохнул. Одноглазый не стал дожидаться ответа. Лихорадочно блестя карим глазом, он продолжал: - Это мерзкие твари с белым мхом вместо волос, красноглазые и к тому же вонючие, похуже крыс. Одним словом - нежить. Кое-кто думает, что это какие-то выродившиеся гномы, но по-моему, это не так. Ну вот, старики болтают, будто морасты неспроста гнездятся на этих болотах. - Бродяга выпучил свой единственный глаз и перешел на хриплый шепот: - Сокровища у них тут. Был один охотник, он много порассказывал. Своими глазами видел: есть у них статуя из чистого золота. Золотой Лось. Идол. Они обмазывают его кровью жертв, чтобы красным был. У них-то самих кровь зеленая... Ингольв шевельнулся у костра. - Ну вот откуда ты знаешь, что зеленая? - не выдержал он. - Видел? - Не видел, так увижу. Чего-чего, а крови их поганой я скоро увижу много... Сейчас я хочу изловить одну из этих тварей. Мне-то она все расскажет, и про лося, и про алмазы, и про то, как до них добраться, будь уверен. Вальхейм пожал плечами. - Если ты думаешь так легко поймать мораста, то тебя ждет разочарование. Они отважны и упрямы. - А, так ты их видел? - жадно спросил одноглазый. - Где? - Какое это имеет значение? - Ингольв покачал головой. - Я все равно не стану помогать тебе. Маленький Аэйт и его беспомощный брат были совсем рядом, и Вальхейму ничего не стоило показать одноглазому пальцем на ольховые ветки, под которыми Аэйт спрятал Мелу. Однако, помимо всего прочего, Ингольв хорошо знал, что одноглазый ничего не добьется, даже если разрежет братьев на куски. - Почему это? - удивился одноглазый. - Почему? - Впервые за время их разговора Вальхейм посмотрел прямо в лицо своего собеседника. - Почему? Да потому, что они вовсе не нежить. Может быть, они и не совсем люди, но уж, во всяком случае, не хуже нас с тобой. Одноглазый непонятно ухмыльнулся. - Так где ты их видел? - Далеко отсюда. - Дружище, - с угрозой проговорил одноглазый. - Боги морского берега забыли наделить меня терпением. После того, как я рассказал тебе про золото... - А кто тебя тянул за язык? - спокойно спросил Вальхейм, поджигая веточку и внимательно наблюдая за тем, как она горит. - А кто бы ни тянул, - огрызнулся одноглазый. - Или ты мне все выкладываешь про болотных гадов, или я тебя прихлопну. Неожиданно Вальхейм засмеялся. - И это все, что ты можешь, - сказал он и встал. Пламя вражды озарило высокую фигуру Вальхейма, точно он стоял в середине костра, но светлее от этого не становилось. Аэйт, зачарованно следивший за людьми, вдруг понял, что видит сущности, а не внешние проявления. И снова его больно уколола мысль о той пропасти, которая лежит теперь между ним и простыми воинами. Потому что там, по другую сторону зияющего провала, вместе с Вальхеймом остался Мела. Вальхейм передернул плечами и отвернулся, глядя на реку. Одноглазый полез за пояс. Аэйт никогда еще не видел огнестрельного оружия и не знал, насколько опасен длинноствольный пистолет, оказавшийся в руке у одноглазого, но он понимал, что этот темный человек убьет Вальхейма, не задумываясь. Самый воздух вокруг одноглазого был пропитан запахом смерти, и ее дыхание долетало до Аэйта. Времени уже не оставалось. Юноша вскочил на ноги. - Осторожно, Ингольв! - крикнул он. Вальхейм отпрянул - ему показалось, что Аэйт вырос из-под земли. Незнакомец мгновенно повернулся к Аэйту. - Болотная нежить! - прошептал он, наводя пистолет на маленькое белобрысое существо. Бродяга тяжело дышал от возбуждения, зубы его блестели в свете костра. - Откуда ты здесь взялся? Следил? А, неважно... Не бойся, малыш, я только прострелю тебе колени, чтобы ты не убежал... Но выстрелить он не успел. Ингольв набросился на одноглазого, пытаясь разоружить его. Они покатились по песку. Полуоткрыв рот, Аэйт смотрел на драку и чувствовал, что изнемогает от отвращения. В лунном свете Аэйт увидел, что капитан отобрал у разбойника нож и ударил его в грудь. Незнакомец тяжело обмяк и повалился на спину. Ингольв с трудом выбрался из-под его тела, провел рукой по лицу, словно стряхивая с себя паутину, а потом наклонился над убитым. Тот лежал, запрокинув голову и сжимая в руке пистолет. Нож торчал в груди, всаженный по самую рукоятку. Глаз незнакомца, застывший, но все еще не утративший лихорадочного блеска, казался бездонным, словно из него глядела вечность. Потом что-то шевельнулось в его глубине, и он засветился дьявольским лукавством. Ингольв отшатнулся. В тот же миг незнакомец взметнул вверх руку, и хлопнул выстрел. Ингольв упал, ударившись затылком. Гибким прыжком незнакомец вскочил на колени и, не вытаскивая из груди ножа, повернулся к Аэйту. - Дурак твой приятель, малыш, - проговорил он, скалясь. - Зря заступился. И тебя не спас, и себя погубил. Он покачал головой, как бы сожалея, и неторопливо перезарядил пистолет. Почти не слыша его, Аэйт выпрямился во весь рост. Косы его расплелись. Тонкий, как веточка, облитый бледным лунным светом, он стоял перед темной тенью, и легкий ветер с реки касался его белых волос. Незнакомцу вдруг почудилось, что от маленького воина исходит слабое, но тем не менее явственно ощутимое сияние. Аэйт смотрел на него, не отрываясь, и дрожал всем телом. В глазах у него стремительно темнело. Берега Элизабет и человек, который хотел его искалечить, расплывались, исчезали, растворялись в этой черноте, и вместо них проступало совсем иное. Где-то в далеких мирах, о которых он ничего не знал, горели костры, и сорванный голос читал заклинание, и это тянулось уже вечность, и этому не было конца. Сквозь застилавшую глаза пелену Аэйт смутно различал бескрайнюю равнину и цепь далеких гор, за которую уходило солнце, оставляя в черных тучах фиолетовые пятна. Он видел одинокие деревья с голыми ветвями и мертвых птиц, окоченевших на сухой растрескавшейся земле. Посреди долины в землю был вонзен меч, от которого исходил жар. И в этом слиянии стального клинка и голой земли была запечатлена первозданная жестокость, и ее высший миг длился вечно. Над мечом сияла в тучах алая звезда. И к этой звезде обращался Аэйт. Он звал ее, и она отвечала. Он не понимал, что он делает и почему. Крепче сжав зубы, он вскинул левую руку с черным крестом на ладони. До него донесся отчаянный крик, такой сильный, что ветер пронесся по равнине, шевеля перья мертвых птиц. Меч под звездой горел ярким белым светом. Незнакомец кричал, стоя на коленях, потом упал лицом вниз. Пистолет рассыпался прямо у него в руках. Пальцы хватали песок и камешки. Страшная неведомая сила избивала его. Оглушенный болью, он корчился на песке, готовый потерять сознание. - Хватит, - выдавил он. - Перестань. В неведомой дали Аэйт не слышал его. Меч пылал все ярче, и Аэйт вдруг понял, что если не отведет от него глаз, то навсегда останется на этой мертвой равнине и проведет жизнь в бесплодных поисках дороги назад. Может быть, уже поздно, подумал он. И в тот же миг меч погас, и алая звезда скрылась за тучей. В полной темноте по равнине прошла женщина, волоча по траве подол тяжелого платья, и Аэйт скорее ощутил ее присутствие, чем увидел ее. В ушах у него свистел ветер. Кто-то пел в темноте еле слышно - то ли неведомая женщина, то ли меч, источавший слабое сияние, посылали ему свой голос. А потом, очень медленно, стала возвращаться к нему картина того мира, где он находился, - отмель, скалы, река. Казалось, с живописного полотна стирают верхний слой, постепенно открывая нижний. Покачнувшись, Аэйт сделал шаг вперед. Голоса стихли, точно обрубленные ножом, и в ярком лунном свете Аэйт сразу же увидел Вальхейма. Капитан лежал на песке, неподвижный, в неловкой позе, упав на подвернутую руку. Юноша опустился рядом с Вальхеймом на колени и уложил его удобнее. Тело оказалось мягким и невероятно тяжелым. Выстрел в упор изуродовал его лицо, выбил зубы, оставил черные точки на щеках и вокруг губ. Все еще не веря, Аэйт дернул завязки плаща на шее капитана, тронул ямку между ключицами. Но он уже увидел, как заострились скулы, как помутнели глаза с поблескивающими белками. Неожиданно мертвый человек показался ему неестественно большим. Все в нем было слишком крупным - руки, голова, каждый палец. Смерть обнажила разницу между ними и сделала это грубо и слишком откровенно. Когда Ингольв был жив, он никогда не казался Аэйту уродом. Сейчас к горлу юноши подступила тошнота, и он отвернулся, не в силах подавить брезгливости. Его душил стыд, но он ничего не мог с собой поделать. Убийца по-прежнему лежал на берегу, раскинув руки, и хрипло, трудно дышал. Аэйт смотрел на него, сблизив ресницы. Это существо хотело выкрасть Золотого Лося - Око Хорса. Оно опасно, потому что его нельзя убить простым оружием. Оно могущественно, ибо в нем заключено Зло, которое больше и старше этого человека. Аэйт судорожно перевел дыхание и словно со стороны услышал свой жалобный всхлип. Он не успел еще ничего толком понять, а выбора у него уже не осталось. Как будто кто-то указал на него пальцем и велел: уведи эту тварь подальше от болот, отыщи то место, где ей назначена смерть, и уничтожь ее. Великий Хорс, почему ты выбрал именно меня? Ответа на этот вопрос не существовало. Волна жара окатила Аэйта, и он ощутил слабость в коленях. Взять в этот путь Мелу он не сможет. Им предстоит идти через миры. Еще одна граница между мирами - это убьет старшего брата. А Ингольв мертв. Аэйт стоял один на перекрестке, где навсегда расходились пути воина и его тени. Он тряхнул белыми волосами, отгоняя эти мысли, и наклонился над разбойником. Тот съежился от страха, когда мальчик оперся левой рукой о его спину, а правой осторожно извлек кинжал. Крепкая кожаная куртка бродяги была распорота, однако крови ни на одежде, ни на клинке Аэйт не обнаружил. Сунув нож за пояс, Аэйт толкнул одноглазого в бок сапогом. - Встань, - тихо сказал он. Одноглазый с трудом выпрямился, стоя на коленях, потом зашатался и встал, хватаясь руками за воздух. Он выглядел измученным. Аэйт был ростом ему до подбородка. Втягивая голову в плечи, незнакомец мелко вздрагивал, озирался - он явно хотел убежать и не смел даже шагу ступить. - Ты убил моего друга, - еще тише сказал Аэйт. - Разве у тебя могут быть друзья среди людей? - выдавил бродяга, поглядывая на него с затаенной ненавистью. - Рано или поздно я убью тебя, - сказал Аэйт. - Ты же видел, колдун, что у меня нет крови в жилах. - В одном из миров Элизабет должно быть такое место, где тебя можно убить. - Сомневаюсь, - проворчал одноглазый. - Для каждого назначено место, где умереть, - устало отозвался Аэйт. - Смотри, как бы тебе не пожалеть о таком решении, - предупредил бродяга и снова сжался, когда Аэйт поднял левую руку с крестом на ладони. Но мальчик только отвел с глаз волосы. Он бросил одноглазому кинжал. - Прежде чем мы уйдем отсюда, выкопай могилу. Бродяга поймал кинжал и зло ухмыльнулся. Мальчик ответил ему хмурым взглядом. Он не боялся давать одноглазому оружие, потому что знал: в далеких мирах одинокая звезда горит над мечом, в клинке которого заключено Зло, ненавидящее само себя, и младший сын Арванда всегда может вызвать его. И тот, у кого в жилах не было крови, казалось, тоже понимал это. Помедлив, одноглазый поплелся к высокой пойме и принялся срезать дерн. Он трудился довольно долго, вытаскивая землю, обрывая корешки растений. Потом они вдвоем с Аэйтом перенесли Вальхейма и уложили его в могилу. Одноглазый уже взялся было сыпать туда землю, но Аэйт остановил его. Теперь терзавшее юношу отвращение ушло, и осталась только бесконечная жалость к этому одинокому человеку, которого Аэйт заставил разрушить свой дом, а потом привел на смерть. Аэйт склонился и поцеловал его лоб и руки, сложенные на груди, потом срезал прядь своих белых волос и положил их в могилу. Больше ему нечего было подарить Вальхейму на прощание. Взяв землю двумя ладонями, он стал бережно сыпать ее в яму. Одноглазый не вмешивался. Он сидел рядом, уставившись в светлеющее небо, и терпеливо ждал. Наконец, Аэйт поднялся на ноги. Он побрел к реке, долго смывал с рук землю, потом пил и, наконец, повернулся к одноглазому. Вставало солнце, и первые блики побежали по взволнованной водной поверхности. Теперь, когда ночь ушла, Аэйт казался просто заблудившимся ребенком. Одежда его была грязной и рваной, волосы спутались, висели серыми прядями, остроносое веснушчатое лицо осунулось. - Я Аэйт, - сказал он одноглазому. Бродяга встал и наклонил голову. И, поскольку он молчал, Аэйт спросил его: - Ты кто? - Не знаю, - ответил бродяга. - Но у тебя есть имя? Единственный глаз незнакомца смотрел испуганно. - Да, - сказал бродяга, - но я забыл его. Солнце скоро затянуло облаками. День был пасмурный. Они развели костер и согрели воды в походном котелке, который бродяга таскал с собой в мешке. Там же обнаружилась и подмокшая буханка хлеба. Бродяга срезал горбушку, в которую впиталась кровь - мешок лежал недалеко от того места, где упал Ингольв, - и выбросил ее в реку. Остальное разломил пополам. Аэйт взял хлеб из рук своего врага и начал жевать. О себе бродяга мог сказать очень немногое. Во-первых, ему было гораздо больше лет, чем можно было предположить с первого взгляда. На вид он казался лет сорока пяти. В действительности ему перевалило уже за сотню. Во-вторых, ни меч, ни пуля его не брали, хотя и было больно. Когда последний его компаньон увидел, как таможенник всадил в него шесть пуль, одну за другой, без всякого видимого результата, его чуть удар не хватил. Таможенника, впрочем, тоже. У него не было прошлого. Он начал свою жизнь в сорок с лишним лет, очнувшись однажды ночью среди бескрайних болот, название которых было ему неизвестно. У него не было имени, родных, дома, и он понятия не имел, где их искать. Лишенный памяти, одинокий, он скитался, не замечая, как уходят годы. И вот однажды он сообразил, что не стареет. От первой догадки его прошиб холодный пот. Несколько лет, последовавших за этим открытием, превратились в кошмар: он прислушивался к себе, пытаясь обнаружить хотя бы намек на свою истинную природу. Постепенно он успокаивался, свыкаясь и с этой мыслью. Ни оборотнем, ни чародеем, ни вампиром он не был. Но хуже всего была неотвязная тоска. Она терзала его, рвала на части, он мучился, как от физической боли. Печаль не имела названия, она ускользала от его воспоминаний, и это делало ее порой непереносимой. Как он догадывался, это было нечто, оставшееся в той, утраченной, жизни. И он не мог вспомнить, что именно. Пора было уходить, но Аэйт все тянул время, не в силах расстаться с братом. Наконец, он отломил от остатков хлеба ломоть и подошел к тому месту, где устроил под ветками Мелу. До него донеслось хриплое, прерывистое дыхание. Брат спал. Постояв над ним, Аэйт положил возле его руки хлеб. Потом вынул из ножен меч Гатала, долго держал его на весу, не решаясь оставить оружие, а затем вздохнул и с силой вонзил меч в землю. Красные глазки Хозяина сверкнули на рукояти. Аэйт протянул к нему ладони. - Охраняй моего брата, - прошептал Аэйт. - Боги знают, как нужен мне меч, но я не могу оставить Мелу без защиты. Будь ему другом, вражеский меч. Он едва успел отдернуть руку. Из-под земли взвились две тонких струйки пламени. Они переплелись, обвивая клинок, лизнули рукоять и исчезли. Альмандиновые глазки загорелись и погасли. Бродяга наблюдал за этим с интересом, но без всякого удивления. - С кем ты заключил союз? - спросил он. Аэйт повернулся к нему, и несколько секунд длилось молчание. Наконец Аэйт сказал: - Идем. Коренастые беловолосые воины опустили на дорогу носилки, сделанные из больших щитов овальной формы. Тот, кого они несли, казалось, ничего вокруг не замечал. Он лежал неподвижно, опустив красноватые припухшие веки. Но он был жив, и один из воинов дал ему напиться. Вода стекала из угла его рта. Второй постучал в дверь невысокого каменного дома. - Кто здесь? - отозвался низкий голос. - Лаэг и Ройг, - сказал воин. - Мы пришли поговорить с тобой, Эоган. Нам нужен совет. Дверь распахнулась, и на яркий солнечный свет вышел Эоган. С того дня, как Хариона и Фетан, не помня себя от страха, прибежали из леса с криком, что серая тень убила у лесной речки четырнадцать человек, прошло немногим более месяца. Хариона вскоре умерла, а Фетан стала очень тихой, молчаливой. Эоган поил ее отварами каких-то ему одному ведомых горьких трав. По старой памяти люди приходили к Фейнне. В прежние времена жена вождя всегда умела заменять мужа, когда тот был в походах. Но теперь она скрывалась в глубине дома и не выходила, если ее звали. Вместо Фейнне появлялся ее брат - всегда усталый, всегда в пятнах копоти, со слезящимися глазами. Обтирая руки о кожаный фартук, он хмуро встречал гостей на пороге каменного дома, где не смолкая ревел огонь. Эоган давал советы, лечил больных, ковал оружие, разговаривал с Хозяином. Морасты, крепко побитые у соляного озера, притихли, собираясь с силами. В деревне все чаще поговаривали о том, что нужен новый вождь, что лучше Эогана не найти. К тому же, он в кровном родстве с вдовой Гатала. Но сердца воинов не лежали к кузнецу. И сам Эоган не говорил ни да, ни нет, точно ждал чего-то... - Что же вам нужно от меня, Лаэг и Ройг? - спросил кузнец, щуря глаза на солнце. Заговорил Лаэг - он был старше. - Выслушай нас, Эоган. Вот раненый. Мы нашли его на берегу реки. - Вы не можете поделить своих прав на него? В голосе кузнеца появилась досада. Слишком часто его беспокоили по мелочам. Существовал закон: раненый враг принадлежит тем, кто его захватил. Лаэг и Ройг были друзьями; они вполне могли бы и сами договориться об участи пленника. Но Лаэг ответил Эогану: - Посмотри на него внимательно, кузнец. Видишь - он один из нас. Ройг и я - мы воины; будь он чужим, мы добили бы его и закопали в песок. Но он нашей крови. Поэтому мы перевязали его раны и взяли с собой. Эоган подошел ближе и склонился над носилками. Похоже, Лаэг прав: лежавший на щитах действительно принадлежал к их народу. У него было простое лицо, коротко стриженые белые волосы, перевязанные на лбу кожаным шнурком. - Кто он? - спросил Эоган. - Я никогда его прежде не встречал. - Его никто не знает, - ответил Лаэг. - Мы пронесли его по всей деревне, опасаясь ошибки. Ни один не смог назвать его имени. Эоган замолчал. Кто же он такой, этот найденыш? Может быть, лазутчик? Слишком сильно изранен. Конечно, морасты терпеливы, как все варвары, но так рисковать они бы не стали: он мог умереть, потому что раны, насколько успел заметить кузнец, были настоящие. Наконец Эоган спросил: - Как вы нашли его? - Он лежал на берегу. Ройг сказал: "Убитый. Надо похоронить его". Я согласился с ним, и мы подошли ближе. В руке он сжимал кусок хлеба. Когда я прикоснулся к нему, он был очень горячий. Тогда мы дали ему воды, и я сказал: "Отнесем его в деревню". Ройг согласился со мной. Мы сняли наши щиты и сделали носилки. И тогда я увидел меч... Лаэг оглянулся на своего друга. Ройг подошел ближе. - Лаэг сказал мне: "Смотри, кто-то вонзил меч в землю, точно молился". Тогда я сказал: "Никто, кроме нас, в этих краях не молится своему оружию. Этот воин - нашей крови". - Верно, - пробормотал Эоган. - Я поклонился мечу и вытащил его из песка, - продолжал Ройг приглушенным голосом. - И тогда вслед за клинком вырвалась огненная струя. Мы едва успели отскочить. - Дай мне этот меч. Эоган повелительно протянул руку, и в его ладонь легла рукоять в виде головы и лап Хозяина. Кузнец осторожно провел пальцами по светлому клинку. - Здравствуй, Илгайрэх, - прошептал он, склонившись над своим творением. - А я-то гадал, куда ты исчез с той поляны. Ты ведь не мог погибнуть. Я ковал тебя для победителя... По красивой стали пробежала волна жара. Эоган поднял голову. - Я узнал этот меч, - сказал он Лаэгу и Ройгу. - Это Илгайрэх, меч Гатала. Лаэг нахмурился. - Тогда надо понимать, что этот найденыш лишил тебя брата, твою сестру - мужа, а нас - великого вождя? - Я спрошу его, - ответил Эоган просто. - Но даже если это и так, значит, Илгайрэх избрал Гаталу преемника. Когда это оружие оказывается воину не по руке, тот гибнет. Зачем нам спешить? Кем бы он ни был, он сам решил свою участь, осмелившись наложить руку на Илгайрэх. - Как нам поступить с ним дальше? - спросил Ройг. - Я заберу его к себе, - сказал кузнец. - Кто знает, может быть, сама река посылает нам его? - А если "реку" зовут Фарзой? - в упор произнес Лаэг. - Не хочешь ли ты сказать, что я должен бояться умирающего? Мгновение Лаэг смотрел в светлые глаза кузнеца, потом опустил ресницы. - Нет, - сказал он. Они перенесли раненого в дом и уложили его на постель. Длинный меч оставили на скамье у стены. Эоган сел рядом с незнакомцем и задумчиво уставился на него. Кто же он такой, похожий на человека их племени, найденный на берегу реки немым, беспомощным и безымянным, точно младенец, едва рожденный на свет? Он был молод и, без сомнения, уже много воевал. Эоган осторожно снял с него одежду. Две раны, на груди и на ноге, были еще свежими и зажили плохо. Одна из них раскрылась. Кузнец заметил следы от ударов кнутом, а на горле - большой синяк, словно кто-то пытался его задушить. - Кого же ты привел в мой дом, Илгайрэх? - пробормотал он, обращаясь к мечу. - Кого ты выбрал себе новым хозяином? Раненый тихо выдавил несколько бессвязных слов. Эоган укрыл его теплым одеялом и встал. Снял с полок коробки и банки, поставил их на стол. Потом принялся растапливать козий жир. Работая, Эоган то и дело поглядывал на раненого. Было что-то знакомое в чертах его лица, хотя кузнец был уверен, что они никогда прежде не встречались. Прямая линия рта, широкие скулы, пушистые светлые ресницы, острый нос с россыпью бледных веснушек. Он снова отвернулся и начал сматывать длинные льняные полосы для перевязки. Стоя к незнакомцу спиной, Эоган слышал, как тот снова невнятно забормотал, потом тяжело задышал и задвигался, стараясь улечься поудобнее. Эоган отложил в сторону полосы ткани, подошел поближе и осторожно поправил подушку, набитую соломой. Затылок под его ладонью был горячим и мокрым от пота. Раненый закричал и никак не мог пробудиться. Он давился и хрипел, пытаясь крикнуть в голос и разбудить себя, но у него ничего не получалось. Он заметался и сразу почувствовал, что его удерживают чьи-то руки. И тогда, простонав, он тихо позвал: - Аэйт... Кузнец вздрогнул от неожиданности, а потом едва не рассмеялся. Ну конечно же!.. У незнакомца было лицо Аэйта, только старше лет на пять и не такое конопатое. Эогану сразу стало намного легче. По крайней мере, одна загадка решена: он знает имя этого человека и представляет себе, чего от него можно ожидать. Однако тут же возникли новые загадки, и Эоган не мог пока найти им объяснение. Придет