разлагаться начнет... - Кому уж понравится. - В конце концов, он не только асенефин. - Он чей угодно, только не асенефин. Под хихиканье остальных возразила разумная Марта: - Хотя бы лишних глупостей не говорила сегодня, Мария. Сидели на кухне тесной мартиной квартиры, старались говорить только о деле, но по женскому обыкновению нет-нет да переходили на болтовню. Что поделать. Как тело женское не обходится без жирка - даже у Актерки, на что скелет рыбий, и то найдется - так и разговор между бабами без пустой болтовни не клеится. И между болтовней, непостижимо как, решается главное. А главным было отобрать у Асенефы прах Белзы и предать его погребению. - Она не подходит теперь ни к телефону, ни к двери, - сказала Манефа. - Ее из дома-то не выманишь. - А вы с сестрой так и не повидались? Манефа покачала головой. Актерка, поджав губы, сделала вывод: - Очень странно. - Ничего странного. Аснейт всегда была с придурью, - тут же сказала Мария. - Кто из нас без придури, великие боги! - вздохнула разумная Марта. - Верно, и все же... Меня просто бесит, просто бесит... долго эта Изида будет сидеть над своим Озирисом? - Над нашим Озирисом. - Бабы, хватит мифологии. - Чай? - предложила Марта, вспомнив некстати о том, что она хозяйка. - Пошла ты в задницу со своим чаем, - тут же отозвалась Мария. - Меня уже тошнит от твоего чая. Слишком крепко завариваешь. Женщины переглянулись. Как крепко любили они сейчас друг друга. - Девки, я, кстати, серьезно говорю. Пока не предадим прах погребению... - Это Актерка. - А тут никто и не шутит, - огрызнулась Мария. - Может, умерла Асенефа? - Не дождетесь, - заявила Мария. - Асенефа живуча, сучка. - Нужно взломать дверь, ничего другого не остается, - вздохнула Марта. - Асенефу вырубим табуреткой по голове, прах завернем в простыни... Главное правильно распределить роли. Одна на улице ловит тачку, вторая бьет Аснейт, едва только доберется до нее (только не до смерти, не хватало еще со вторым трупом возиться), две берут прах и выносят из дома. Все одобрили план. Мужская хватка у Марты, этого не отнимешь. За такой бабой как за каменной стеной. И что тебя замуж никто не берет, такую разумную? - Только зачем дверь выламывать? - подала голос Манефа, во время жарких споров молчавшая тихонечко в углу. - У меня ключ есть. Осторожно отворили дверь. Ступили в дом. И тотчас из всех углов адски заскрипели рассохшиеся половицы. Мария зашипела на Актерку - та вошла первой, но лисичка только плечами передернула: сама попробуй. Одна Манефа прошла бесшумно, и то потому лишь, что вообще земли не касалась ногами. У Актерки в руке тяжелая трость с набалдашником. Взята в ателье проката костылей, куда лисичка - на то она и Актерка, чтобы роли представлять! - прихромала вчера совершенно преображенная, в пальто, специально для этой цели из мусорного бака вытащенном. Воняла очистками, кошачьей мочой, подслеповато моргала на брезгливо кривящую губы приемщицу, совала мятые мокроватые деньги за прокат трости. И так вжилась Актерка в роль увечной, что еще и подаяние два раза получила, пока до дома дошла. Актерке поручено одолеть египтянку. "Ты ее в лоб резиновой штукой!" - воинственно размахивала руками Мария. Актерка коротко сказала: "Сделаю". И стало ясно, что сделает. Хоть мала, да двужильна. Марта, с виду самая благонадежная, на улице - такси ловит. Хорошо продуман план. Осуществить же его оказалось и того легче. Асенефа на кухне спала мертвым сном. Вся кухня, и столы, и пол, и раковина заставлены немытыми чашками из-под кофе. Подобрали с пола исписанный листок бумаги, но прочесть ничего не сумели - сквозь плохую копирку писано канцелярскими каракулями. Ходили, чашками звенели, шуршали бумагой, а Асенефа спит себе и лицо у нее блаженное. Как будто великий труд завершила. В спальню заходили с еще большей опаской даже, чем на кухню. Все-таки Асенефа живая, ее и тростью по голове не грех съездить, ежели противоречить будет благому намерению. А покойник на то и покойник, чтобы его покой никто не тревожил. А Белза, облаченный в тщательно отутюженный костюм, лежал на кровати так безмятежно, словно готов улыбнуться и сказать своим возлюбленным: "Да что вы, девочки. Разве вы меня тревожите? Вы ничуть мне не мешаете. Я так рад, что вы здесь. Что вы вместе и любите друг друга. А где Марта?" "Марта на улице, тачку ловит". "А тачка-то нам зачем?" "Поедем". "Куда же мы поедем все вместе?" "На кладбище, Белза, куда еще". "Неохота мне на кладбище... Ладно. Только вот что: во-первых, теперь я христианин, так что и кладбище выбирайте христианское. Не вздумайте в капище меня тащить. И жертв кровавых не приносите". "Это уж как ты захочешь, Белза". "А во-вторых..." - Мать Кибела! - тихо ахнула Мария. - Да он же нетленный! Уже и Марта давно в такси сидела, ждала, пока бабы прах вытащат из дома, на счетчик, мерно тикающий поглядывала. Слишком хорошо знала цену деньгам Марта, чтобы спокойно глядеть, как натикивает все больше и больше. И без всякого толку. Уж и шофер начал на Марту коситься недовольно. А чертовы бабы все не шли. Спорили над прахом. - Если он действительно нетлен... - Что значит - "действительно"? Ты что, сама не видишь? - Раз нетлен, стало быть, удостоился такой праведности, что в землю его закапывать никак нельзя. - Это Мария доказывала, как всегда, с жаром. - Какая там праведность? - любовно проворчала Манефа, а сама взглядом так и ласкает мертвое лицо своего совратителя. Худое, с тонким носом, с мягкими, как у коня, губами. - Похотливец он и развратник. И Джойса толком не читал. - Не о том сейчас говорите, - вмешалась Актерка. - Если он праведен и нетлен, как это мы ясно видим перед собой, стало быть, прах Белзы уже не просто прах, а святые мощи. И не на кладбище его везти нужно, а в храм. - В какой храм? - вскипела Мария. - Белза менял вероисповедания чаще, чем любовниц. - В христианский, - твердо сказала Актерка. - По последней его вере. Мария в раздражении махнула рукой. - Христианин!.. Наверняка в эту веру он перешел не от души. Из шкурных соображений, что вернее всего. А может, чтобы Асенефа отвязалась. Многоженство ведь у христиан запрещено, супружеские измены почитаются за грех. Она его, небось, пополам перепилила. - Насколько я знаю, христианами из шкурных соображений не становятся, - тихо возразила Манефа. - Ты отстала от жизни, маленькая Фа, - заявила Мария. - Пусть лучше прах Белзы лежит в Оракуле. Все-таки именно там он отслужил большую часть своей жизни. Пусть приносит ему пользу и после смерти. - Еще неизвестно, чудотворен ли прах. - Нетленность сама по себе уже чудотворна. С улицы раздраженно просигналила машина. Женщины спохватились. - Это Марта. Поймала тачку. Разберемся на месте, бабоньки. Взяли! По настоянию Марты, мнение которой, как это ни удивительно, имело наибольший вес среди любовниц Белзы (быть может, в силу мартиной разумности и домовитости), прах нетленный повезли все-таки на кладбище. И на кладбище именно христианское. Все равно долго рассиживаться в машине и тратить драгоценное время на споры было непозволительной роскошью. И без того какую кучу денег придется выложить за бездарный простой такси. Услышав место назначения, шофер скривился, точно жабу съел. Больно поганое место. Церковки христианские росли все больше по окраинным землям большого города, где земля подешевле. Небогаты были христиане, новая это для Вавилона религия. И приверженцы ее сплошь голодранцы. Правда, в последнее время и впрямь прибавилось среди них людей побогаче, но все равно - единицы, на единицах церковь в центре города не отмахаешь. А тащиться на ихнее кладбище далеко, и все по ухабам, по раскисшей дороге. Асфальт, конечно, и там проложен, но под грязью, колесами трейлеров натасканной, совсем утонул - по этой дороге проходила междугородная трасса вокруг Вавилона. Увидев, какое лицо стало у шофера, Актерка стремительно добавила денег из своих. Поехали. Прах, бережно завернутый в простыню, лежал на коленях Манефы, Марии и рыженькой лисички Актерки, расположившихся на заднем сиденье. Все три устроились рядком, сидели смирные, благочинные, вид имели постный. Миновали городскую черту и сразу же оказались в зоне городских свалок и казнилищ. Манефа была здесь впервые и с обостренным любопытством приникла к окну, до середины уже забрызганному грязью. Их протряхивало мимо вознесенных на столбы колес, где кое-где дотлевали останки казненных преступников, лишенных благости погребения. Лохмотья одежд, застрявшие между спицами и ободьями, обрывки веревок - все это слабо шевелилось на ветру. Кладбище встретило их издалека непристойными воплями ворон. Шофер вдруг выругался, резко дернул машину вбок, чтобы не влететь в глубочайшую лужу. Манефа стукнулась лбом о стекло, промолчала, только лоб украдкой потерла - больно все-таки. - Вон и кладбище ихнее, - сказал шофер, затормаживая. Показал вперед, где виднелась ограда и крестик над невысокими воротцами. - Во-он там. Дальше не поеду. Дорога совсем дрянь. Пешком дойдете. Уж извиняйте, бабоньки. Марта отдала ему заранее приготовленные деньги и выбралась из машины. Мария, ругаясь и путаясь в одежде и простыне, вывалилась из задней дверцы. Раскрыла ее пошире, придержала. Распорядилась: - Давайте, выносите. Актерка и Манефа начали выпихивать прах из машины, толкая его головой вперед. Простыня задралась, сползла, открыла лицо Белзы. Безмятежно глядел он невидящими, все еще зелеными глазами в низкое небо, и снежок легонько сыпался на него из мокрых облаков. Марта придержала голову, Мария, пригнувшись, подхватила ноги. Освобожденные от праха, выбрались на сырой снег остальные женщины. Хлопнули дверцы, машина уехала. Сразу стало тихо. Только вороны орали, растаскивая трупы казненных. Первой нарушила молчание Марта. - Ну, что стоим? - безнадежно сказала она. - Взяли. И они потащили свой дорогой прах к ограде и воротцам под крестиком. С каждым шагом, что приближал их ко входу, вороний гвалт становился громче. Минули три виселицы, выстроенные в ряд на обочине казнилища, почти у самой кладбищенской ограды. На одной висел казненный. По всему видать, повешен недавно. Украдкой женщины рассмотрели его: одет в хорошо сшитый костюм, рубашка с голландским кружевом, галстук с люрексом и явно привезен издалека. Ну и босой, это конечно, преступников всегда разувают, когда вешают. Возле повешенного стоял в карауле солдатик из городской стражи - положено, особенно когда преступник отъявленный. Сказано в приговоре: "будет повешен без надлежащего погребения", стало быть, должен быть повешен и птицами расклеван. Товарищи же покойного (особенно такого вот, в голландском кружеве и хорошо сшитом костюме) данного решения, что опять же естественно, не одобряют и потому всячески норовят повешенного снять и погребение ему все-таки учинить. Глаза у солдатика тоскливые, долго ему еще тут топтаться, уминая сапогами мокрый снег. Мимо четыре женщины прошли, пронесли что-то, в простыню завернутое. Просеменили. И не углядишь, а одна все-таки очень хорошенькая. Исчезли за воротцами. Кладбищенского служку Марта отыскала сразу, пока три ее подруги караулили прах. Сидел у свалки кладбищенских отбросов - пластмассовых цветов, выгоревших за давностью, истлевших лент со смытыми надписями, обломками дерева, кучами жирной кладбищенской земли. Потягивал из горла, пожевывал колбасу без хлеба - просто от целой колбасины откусывал. Губы жирные, глаза бессмысленные. Увидевши женщину, не пошевелился. Только махнул на нее колбасой: - Священников нет никого! Завтра приходи. - Мне не священника, - сказала Марта. - Мне тебя надо. - Меня? - Он даже удивился. Жевать перестал. И бутылку, поднесенную было к губам, опустил. - А меня-то тебе на что? - Так покойника похоронить. - А... - Служка с явным облегчением опять поднял бутылку. - Так я и говорю, завтра приходи. И покойника своего приноси. Сегодня не хороним. Выходной у меня, поняла? - Ты только яму выкопай, - сказала Марта. Служка обиделся. Искренней, глубокой обидой рабочего человека, особенно когда подвыпьет. - Сказал же, тетка, что у человека выходной. Так нет, надо тереться тут, приставать... Настроение мне портить. Он решительно забил рот колбасой и принялся жевать, глядя в сторону. Марта оглянулась на своих спутниц, стоящих в ряд с прахом на руках. - Нам что же, домой с этим ехать? Не оборачиваясь, служка отозвался: - А это уж ваше дело. Очень его Марта обидела. Но и Марта разобиделась. Столько опасностей пережили, столько денег вбухали - и все, получается, напрасно? - Лопату хоть дай. Сами выкопаем. Служка повернулся, жуя, поглядел на Марту. В его водянистых глазках мелькнуло осмысленное выражение. - Лопату? А платить кто будет за казенное оборудование? - Я заплачу. Служка подумал, губами пошевелил - подсчитывал что-то. Потом, кряхтя, поднялся и, не стерев грязь, налипшую на штаны, побрел в подсобку. Вернулся нескоро, в руках держал действительно лопату. Торжественно всучил ее Марте. - Вещь добротная, - объявил он. - На славу сработана. Ежели потеряешь, тетка, или сломается она у тебя... Марта выдала ему денег. Служка опять обиделся. Сунул ей назад. - Забери бумажки. Что ты мне херню даешь. Ты мне плату дай. Скрежеща зубами, Марта удвоила сумму. Служка принял. Сунул за пазуху. - Давно бы так, тетка, - сказал он и вдруг улыбнулся. - Во... Хорони своего покойника на здоровье. И снова пристроил зад на кучу отбросов. Место для Белзы выбрали хорошее, недалеко от ихней христианской церковки, деревянной, с зеленым куполом. При желании он сможет слушать богослужения. А вообще на христианском кладбище много было свободных мест. По очереди копали могилу. С перепугу выкопали чуть не в два раза больше, чем требовалось. И поскольку закопать покойника просто так, без всякого обряда, всем четырем казалось неправильно, они провели свой собственный обряд. Позаботилась об этом, как выяснилось, Мария. Лихо крякнув, вытащила из сумки (за плечами, оказывается, у нее сумка была, да еще битком набитая!) большую чашку, нож, бутылку прозрачной, как слеза, жидкости. - Это что, водка? - испуганно спросила Манефа, глядя, как Мария выставляет все это на землю рядом с прахом. - Казенки не пьем, - гордо сказала Мария. - Самогон это. - Боги великие... Мария деловито разложила закусочку - помидорчики, огурчики, хлебушек. Набулькала в чашу до половины самогона. Взялась за нож. - Руки давайте, бабы, - сказала она. Они вытянули руки. Выказывая хватку медсестры, Мария профессиональным движением резанула по запястьям, да так быстро, что они даже охнуть не успели. И себя порезала так же ловко, как остальных. Кровь капнула в самогон и смешалась там. Только у Актерки порез оказался слабым, тяжелые красные капли едва выступили. Видя это, Мария взяла ее за руку, засучила рукав, обнажив синие цифры на сгибе локтя, надавила, выжимая кровь. Актерка только губу прикусила. Давно из Оракула ушла, слишком давно. Забыла уже, что такое физическая боль, которую надо перемогать, слишком долго на вольном житье всякими таблетками глушила головную и всякую прочую боль. Встали над прахом, каждая со своей стороны. В головах Мария - справа и Марта - слева; в ногах Манефа права и Актерка - слева. Чашу взяли вчетвером, вознесли над прахом. - Пусть уйдут обиды и скорбь, - сказала Мария негромко, но внятно. - Пусть останется то, чему он научил нас. - Пусть забудутся беды, - сказала Марта. - Пусть добро помнится. - Пусть предательство прощено будет, - сказала Актерка. - Лишь кусок хлеба, вовремя поданный, пусть зачтется. А Манефа ничего не сказала. По очереди выпили, передавая чашу по кругу из рук в руки. И когда последней обмакнула губы в самогон, от крови мутный, Манефа, ранки на руках у всех четырех женщин уже затянулись. Зажили, как будто и не было ничего. Остатки вылили в разверстую могилу. Вереща тормозами, остановилась у ворот кладбища машина. Оттуда выскочила женщина в черных одеждах. Из-под вдовьего платка во все стороны торчат растрепанные светлые волосы. Солдат, карауливший виселицу, и на нее поглядел. Скучно ему тут. Да еще сподвижники бандита того и гляди выскочат. Между скукой и страхом стоять намаялся уж. Взвалив повапленный гроб себе на голову (ох и силищи в бабе), женщина ворвалась в ворота. Служка все еще ел и пил. - Куда они пошли? - закричала Асенефа, выглядывая из-под гроба, как индеец из-под каноэ. Служка промычал и головой мотнул в ту сторону, куда удалились женщины с прахом. Асенефа мелкой рысцой затрусила туда. Спасибо, из хорошего сухого дерева гроб сработали. Ну, деньги она выложила немалые, за такие деньги и из сухого дерева можно было постараться. Да и подушку заказала подороже, помягче - сейчас очень пригодилась, не так на голову давит. Соперниц своих жена Белзы увидела сразу. Стояли над ямой, лили туда не то святую водицу, не то дрянь какую-то языческую. Сейчас заметят... Заметили. - Аснейт идет, - сказала Мария. И опустила руку, в которой держала пустую теперь чашу. А Манефа вышла вперед и помогла сестре дотащить гроб. Задыхаясь и кашляя, вся потная, вынырнула Асенефа из повапленного гроба, повалила его на землю и сама рядом бухнулась. Мария налила и ей самогона. - На-ко, выпей, вдовица, - сказала она дружески. Асенефа жадно глотнула, поперхнулась, сердито кашлянула. - Что ж вы, сучки, без гроба хоронить его надумали? Впятером аккуратно перевернули гроб, привели в порядок сбитые покрывала и подушечку, уложили туда Белзу, устроили поуютнее. И каждая старалась что-нибудь поправить, чтобы удобнее было Белзе спать, ибо знали, что спать нетленному праху вечным сном очень-очень долго. Поставили на простыни. Поднатужились, взяли. Опустили в могилу. И забросали землей. Потом посидели еще немного, допили мариин самогон, доели помидорчики, огурчики и хлебушек, выдернули из земли лопату, чтобы вернуть ее служке у выхода, да и побрели прочь с кладбища, через воротца низенькие, крестиком увенчанные, по раскисшей дороге, через казнилище, сквозь гвалт вороний и чавканье собственных ног по грязи, к городской черте, к жизни, к людям, к Вавилону. И пошла у них жизнь своим чередом. Марта ходила на работу и с работы, таскала полные сумки, воспитывала сына-балбеса, безотцовщину и хулигана, (уже дважды звонили из школы, просили зайти, но не было сил у Марты учительские бредни слушать). Мария на подоконнике сидела, в окно смотрела, стихи писать забросила, на монотонные причитания матери отзываться перестала - тосковала, стало быть. Актерка - та в театре своем работала (ее после Оракула без всякого Театрального института взяли в авангардную труппу и сразу на главные роли). То упоенно предавалась творчеству, то впадала в депрессии и запои, что, впрочем, подразумевалось с самого начала. Манефа получала высшее образование на деньги сестры; жила у Асенефы в доме, хозяйничала и сдавала экзамены два раза в год. Асенефа же неожиданно выказала большой вкус ко вдовству. Из черного облачения не вылезала, ходила по Вавилону вороной. И каждое воскресенье непременно посещала могилу Белзы. С тех пор, как в первый раз сумела договорить до конца молитву (прежде всегда получалось так, что и до середины не добиралась, все мешало что-то), молиться приучилась истово и подолгу. Избавилась, кстати, от многочисленных женских хворей, постигших ее после неудачного аборта. Исцеление же свое приписало частому посещению могилы и общему благочестию. И часто, сидя под большим крестом, из чугунных труб сваренным, провожала глазами людей - то убитых горем, то деловитых и безразличных, думала: а скажи им, что там, под землей, уже год, как не тлеет прах, не поверят, усомнятся. А между тем, на могиле действительно происходили исцеления. В этом убедилась также и Актерка, которую покойный Белза спас от мигрени - а болесть сия донимала Актерку уже долгие годы. Актерка рассказала Манефе. Та долго отнекивалась, не хотелось ей грязь месить, топать за семь верст на христианское кладбище, бередить воспоминания, но все же поддалась на уговоры - пришла. И поскольку у нее ничего не болела, она просто попросила у Белзы немножко счастья. И сессию сдала на повышенную стипендию, так что смогла построить себе на следующую зиму хорошую шубу, из натурального меха. Марта, сомневаясь и отчасти даже сердясь на самое себя - зачем поверила эдакой-то глупости! - тоже, таясь от остальных, пришла. Посидела, погрустила. Повздыхала, повспоминала. Выпила, закусила, служку по старой памяти угостила. А тот, на что был пьян в день белзиных похорон, Марту вспомнил, полез на могилу - "компанию составить", поговорил о жизни, посетовал на молодежь. Потом ушел, унес с собой запах носков и перегара. И Марта смущенно попросила Белзу избавить ее сынка от вредных привычек, отвадить от курения и еще - пусть бы учился немного получше, а то ведь совершенно времени нет с ним заниматься. Но по части педагогических проблем чудотворец оказался слабоват, так что Марта в нем разочаровалась. В годовщину кончины наставника Белзы, как ни странно, ни одна из четырех его подруг не пришла на кладбище. Забыли. Вспомнили через день, ужаснулись - да поздно. А Мария - та вообще только через неделю опомнилась. Одна только Асенефа помнила. Ждала этого дня, готовилась. Накупила красных роз, белых гвоздик, поминальных птичек из черного теста. И поехала. Особенная тишина царит здесь, на бедном кладбище. И вороний крик не помеха этой тишине. И еще безлюдье. Ах, как целит душу это отсутствие людей! Двое свежеповешенных (кстати, опять в дорогих костюмах - недавно было громкое дело по растратам в какой-то финансовой корпорации, настолько громкое, что даже асенефиных ушей коснулось) да лопоухий солдатик, охраняющий их, - не в счет. Нежнейшими словами разговаривает с Белзой его законная супруга. Знает Асенефа - слушает ее из-под земли нетленный прах. И оттого тепло разливается по Асенефиной душе. - Удобно тебе спать в повапленном гробу, - лепетала она, раскладывая на могиле красные розы и белые гвоздики крестом, чередуя кровавое и снежное на белом снегу. - Хорошие сны тебе снятся, дорогой мой. Ах, как славно похоронили мы тебя. Ведь ты понимаешь, мое сердце, что не могла я везти тебя на кладбище и предавать земле прежде, чем довершу молитву. И до чего же тяжелое это оказалось дело - молиться Господу Богу! Сразу же после похорон, когда возвращались в Вавилон, Манефа задумчиво сказала: - Какое удивительное погребение. Какое... архетипичное. Асенефа покосилась на сестру неодобрительно. Умничать девочка начинает. В ту же дуду дудит, что и Мария - а по Марии уже сейчас видать, что хорошо баба не кончит. И Мария, разумеется, подхватила. - Знаешь, Манефа, - сказала она, - любое погребение, каким бы оно ни было, в принципе своем архетипично. Во как. Марта с Асенефой ничего не поняли, да и хрен с ним. - Гляди, как красиво украсила я холм твой, - разливалась Асенефа, точно мать над колыбелью. И тут в ее монотонное нежное лепетание ворвалось чье-то визгливое причитание. Асенефа поморщилась: нарушают благолепие, вторгаются в тишину, в безголосье, в безлюдье. По кладбищу, путаясь в длинной не по росту шинели, брел давешний лопоухий солдатик из караула. И за версту несло от него кирзовыми сапогами. Шел он слепо, пошатываясь, точно пьяный, руками за голову держался и выл. Асенефа встала, величавая в черных одеждах, сурово оглядела его. - Рехнулся? - рявкнула. И солдатик подавился, замолчал, уставился на нее перепуганными вытаращенными глазами. Башка коротко, чуть не наголо стриженая, глаза мутные, как у щенка, губы пухлые, пушок под носом какой-то пакостный растет, как пакля. По щекам, где тоже некоторая щетина пробивается, щедро разбросаны багровые прыщи. - Простите, хозяйка, - вымолвил, наконец, солдатик. И замолчал. Из глаз настоящие слезы покатились. Асенефе вдруг стало его жаль. Никогда таких не жалела, но видно, стареть начала, сострадание закралось в ее одинокое сердце. - На, выпей, - сказала она и протянула ему бутыль с водкой, для поминания Белзы приготовленную. - Почни. Солдатик, как во сне, бутыль взял, крышку свинтил, влил в себя несколько глотков, побагровел. Асенефа ему огурец сунула, он поспешно зажевал. - Сядь, - повелела она. Сел, да так послушно, что слеза наворачивается. Шинелку примял, кирзачами неловко в самую могилу уперся - неуклюжи сапоги, а солдат и того больше. - Чего ревел? - спросила Асенефа. Совсем по-матерински. Он только головой своей стриженой помотал. - Смертушка мне, хозяйка, - прошептал солдатик. - Куда ни глянь. Все одно, смерть. - Ты вроде как в карауле стоял, - заметила Асенефа. - Или это не ты был, а такой же? - Не, я... - Всхлипнул, длинно потянул носом сопли. Асенефа снова дала ему бутылку, он вновь приник к голышку. Выдохнул, рыгнул, покраснел еще гуще. - Так чего из караула ушел? Поблажить захотелось? - Погибель мне, хозяйка... И идти некуда... И ткнулся неожиданно прыщавым, мокрым от слез лицом, Асенефе в колени. Она и это стерпела. Превозмогла себя настолько, что коснулась рукой жесткого ежика волос на затылке. И ощутив неожиданную эту ласку, солдатик заревел совсем по-детски, безутешно, содрогаясь всем телом. Дождавшись терпеливо, чтобы он затих, Асенефа спросила: - Что натворил-то? - Поссать отошел я, хозяйка... На минуту только и отлучился, невмоготу уж стоять было... - начал рассказывать солдатик и засмущался пуще прежнего. - Извините... - Хер с тобой, - великодушно простила его Асенефа. - Давай дальше. Кто наебал-то? - Откуда ж знать? - Он поднял лицо, и она увидела, что отчаяние паренька неподдельно, что страх его не на пустом месте. И впрямь смерть наступает ему на пятки, иначе откуда у такого молоденького такая безнадежность в глазах? - Ох, откуда же мне знать, хозяйка... Велено было стеречь повешенного, ну, того, что главнее... "Без надлежащего погребения"... А они, бандюги эти, они же все горой друг за друга. Закон у них такой бандитский. Порешили, видать, босса своего похоронить как положено и все тут. В этих караулах один страх: не отдашь казненного сообщникам - тебя бандиты порежут, отдашь - государство вздернет... - Он судорожно перевел дыхание и высморкался двумя перстами, отряхнув их за спиной на землю. - А у нас в караульной службе как? Ежели караульный упустил, так караульному и отвечать. В уставе писано: "...отвечает головой..." Вот и отвечать мне, не сегодня, так завтра. - Дезертируй, - предложила Асенефа. - Я тебе денег на дорогу дам. Солдат помотал головой. - За доброту спасибо, хозяйка, только лишнее это. Все одно словят. Шальная мысль прокралась в голову безутешной вдове. И сказала солдату: - Вот еще хлеб и колбаса у меня есть. Покушай пока. Доверившись вполне материнским заботам Асенефы, солдат взял денег и отправился разыскивать служку. Платить служке не понадобилось - спал мертвым сном, упившись вдребезги. Лопату отыскал солдат в подсобке, у самой двери стояла и по голове его стукнула, как дверью дернул. Асенефа, полная решимости, стояла, выпрямившись во весь рост у креста. Указала пареньку на холм, под которым Белза спал. - Копай! Солдат ошалело взглянул на нее. Но вдова не шутила. - Делай, что говорят. Ах, какие знакомые слова, каким покоем от них веет. И сунул солдатик лопату прямо в середину креста, выложенного цветами, кровавыми и снежными. Отвалил черной земли на снег. Потом еще. И еще. Показался гроб. Солдатик в нерешительности поглядел на Асенефу. Но она кивнула: дело делаешь, парень, дело! Полез в могилу, снял крышку. Асенефа нависла над гробом. И снова увидела безмятежное лицо Белзы, даже не тронутое тлением, его ласковые губы, две морщинки возле рта, его светлые ресницы, загнутые вверх, редкие золотистые волосы над высоким лбом. - Вынимай покойника, - распорядилась Асенефа. Солдат подчинился. Подлез под Белзу, поставил его на ноги. Асенефа ухватила прах под мышки и выволокла из ямы. Потом и солдатик вылез, забросал могилу землей, после натаскал свежего снега, чтобы не так бросалось в глаза, что могилу недавно вскрывали. Белза же, холодный, окоченевший, стоял, как бы опираясь на верную свою подругу. И Асенефа с удовольствием ощущала прикосновение его кожи, такое знакомое. Как не хватало ей этого прикосновения весь этот год! - Дай-ка лопату, - сказала Асенефа солдату. - Я в подсобку верну, чтобы этот пьянчуга не заметил. А ты прах бери. И пошли: впереди, метя черным подолом снег, вдова с лопатой в руке; за ней, сгибаясь под тяжестью праха, на согбенную шею положенного, подобно древесному стволу, солдатик юный, от бреда происходящего совсем потерявший голову. И вздернули нетленный чудотворный прах на виселицу вместо украденного бандитского трупа - высоко и коротко... Когда спустя неделю на кладбище прибежали Мария с Мартой да Манефа с Актеркой - Асенефа им только через неделю все рассказала - нетленный прах уже совершенно был расклеван воронами.