сси. Пока Тилли, обхватив Марка за талию, приподнимала его, Лэсси ловко сдернула с него джинсы. Марк застонал во сне и вдруг улыбнулся. - Порядок, - пропыхтела Тилли. Еще осторожнее потянула трусы и едва не охнула в голос. - Что? - с любопытством спросила Лэсси, вытягивая шею. - Что? - восхищенно отозвалась Тилли. - Да это уже почти что КТО. Глянь сама. Лэсси подползла поближе, сунула нос. - Мамочка, - восхитилась она. Тилли провела по дивному видению пальцами, желая получше изучить фактуру. Утренняя эрекция была безупречна. Отпуская трусы и натягивая на улыбающегося во сне Марка джинсы, Тилли заметила подруге: - Что ты хочешь... Мужик молодой, непорченный... И, заботливо укрыв Марка одеялом, поцеловала его в щеку. Не иссякал рог изобилия. Седмицу не иссякал, другую не иссякал, так что уж казаться стало, будто нет дна у него, будто бесконечен поток изливающихся из него благ: тут тебе и пряники печатные для девичьих зубов, и яблоки с виноградом для изнемогающих от любви, и селедка с водочкой для настоящих мужчин... чего только не было в роге том изобильном. Третья седмица на исходе была, когда иссяк вдруг источник жизни. Шарила Лэсси, по локоть руку засунув, в роге том неизобильном - пусто. Искала Элси, и так и эдак пальцами по рогу возя, - пусто. Тилли чуть сама в рог неизобильный залезла, - а ничего не поделаешь, все равно пусто. Бабка-хлопотунья расстроилась, рог перевернула, потрясла - одна монетка в четверть сикля выпала. И все. Пошла Тилли, купила на монетку хлеба. Скучно стало на дне колодца. Отвыкли уже от мармелада, к плюшечкам привычка выработалась. Сидели за жидким чаем, пустой хлеб жевали, мрачно размышляли. Наконец Лэсси сказала: - Партия почти готова. Давайте, девки, поднажмем и к завтрему скинем продукцию. И все на Тилли посмотрели (кроме Марка - спал безмятежно в комнате, пока на кухне совещание шло). - Поднажать дело нехитрое, - сказала Тилли. - Как деньги с них вытрясти - вот вопрос. ("...Всерьез говорить о мятеже не приходится, - бубнило радио, еле слышно - выключить его до конца не удавалось, бабка говорит, сквозь розетку просачивается. - Недисциплинированные и разрозненные выступления сторонников мар-банийской оппозиции... Известно, что мар-бани, потомки знатнейших родов Вавилонии, обнищавшие вследствие полной несостоятельности в бизнесе, проявляя нетерпение... опираясь в своих выступлениях на сброд... безответственные обещания, щедро расточаемые лидерами мар-банийской оппозиции, привлекли на их сторону некоторое количество одураченных трудящихся... Храмы Вавилонии призывают...") Тилли допила чай, встала, заранее трясясь от злости. - Схожу-ка я в контору, - проговорила угрожающе. Кому грозила? Да и кому страшна она, маленькая оборванная Тилли из Мармеладного Колодца? На те деньги, что в аванс взяла, даже туфель себе новых не купила. Охранник в предбаннике офиса допросил ее весьма строго и придирчиво, больше от скуки, чем опасаясь диверсии. Пропустил, конечно. И, зевая, в портативный телевизор снова уставился на автогонки. Знакомой дорогой прошла Тилли по холеному коридору, дверь полированную толкнула. А дверь и не поддалась. Заперта оказалась. Рассвирепев, Тилли другую дверь толкнула. На нее удивленно девицы какие-то уставились, ресницами накладными взмахнув. Рты в помаде перламутровой, руки нежные с пальчиками тонкими. Заговорили же так, будто химеры с карниза храмового ожили и каркать вздумали - визгливыми голосами, хуже, чем ножом по тарелке. - В чем дело, девушка? - Вам кого, девушка? - Здесь бухгалтерия, девушка! - Вас вызывали, девушка? - К кому вы, девушка? Тилли сказала: - Верховного Холуя мне! Запереглядывались прекрасные гарпии, плечами круглыми под кофточками кружевными пожимать принялись. И обидно так на Тилли коситься стали. А Тилли вдруг досада разобрала. Ка-ак топнет ногой, аж калькулятор на ближнем столе подскочил. - Верховного Холуя мне, говорю! Оскорбленно сказала одна из девиц: - Нет его. На Канары к шефу уехал. - По договору, завтра я сдаю ему партию. - Партию чего? - раздраженно спросила та же девица (раз уж взялась переговоры вести с этой встрепанной выдрой, так донесет ношу эту тяжкую до конца; остальные же своими делами занялись: кто журнал листал, кто лениво пальцем в калькулятор тыкал, подсчитывая что-то, а кто за сигареткой потянулся). - Продукции, - сказала Тилли. - Какой продукции? - тянула девица (скучала, как и тот охранник в предбаннике). - Хуев, - пояснила Тилли. Девица слегка покраснела, подобралась. - Каких?.. - Таких. Для секс-шопа. Девица поразительно быстро взяла себя в руки. - Не знаю, девушка. - Она порылась в каких-то бумажках. - На Канары уехал, ничего не оставил, никаких распоряжений. - И денег не начислил? - спросила Тилли. - Деньги начисляются здесь, в бухгалтерии, - сказала девица и зевнула слегка. - А Верховный Холуй лишь распоряжается. У фирмы сейчас вообще тяжелое положение, знаете ли, мы тоже нерегулярно зарплату получаем... - Ясно, - сказала Тилли. И, не попрощавшись, ушла. В дом ворвалась молча. Полушубок сняла, на пол бросила - тот тихонечко уполз на свое место. Ушла в комнату, на матрас легла, в одеяло тощее зарылась. И заснула. Никто спрашивать ее не стал. Элси за работу взялась, Лэсси, надев полушубок, ушла куда-то. Бабушка включила погромче радио, слушать стала, не понимая ни слова, как бранят оппозицию мар-бани, и отчего-то тревожно ей было. Голову набок склонила, губами шевеля, все про конец света и кровавые времена бормотала. На общем совете решено было между бедными сиротками все-таки хуи фирме сдать. Младшего Холуя найти, взять с него акт сдачи-приемки, а там видно будет. - Скоро в городе, похоже, начнется, - заметил Марк (на совет был допущен без права решающего голоса, на правах консультанта, и слушал, стоя в дверях кухни). - Что начнется? - спросила Лэсси. А Элси только поглядела на любимого с обожанием. Марк сказал серьезно: - Мятеж. Мар-бани имеют сторонников в Вавилоне. И их немало. - А чего они хотят, эти мар-бани? - Сами-то они хотят власти, чего еще. И денег, конечно. - Так какая нам разница? - спросила Тилли. - Мало ли, кто нашу кровь пьет. Отсюда, из Колодца, и не видно. - Пока власть берут, будут заново деньги делить, - пояснил Марк. - Может и на нашу долю... Тилли погасила окурок скверных папирос, ядовитым дымом удушающих, и процедила в ясное лицо Марка: - Мальчик. На нашу долю никогда ничего не выпадет. Наше можно только вырвать зубами. Чем я и собираюсь заняться в ближайшие два дня. Марк покачал головой. - Я не о наших деньгах, Тилли, не о заработанных. Я о мятеже. - Не поняла, - заявила Тилли. - Ты что, хочешь в эти дела вмешаться? - Почему бы и нет? - дерзко ответил Марк. - Потому что это грязное и гнусное дело, от которого нам нет никакой выгоды. - Для того и хочу, чтобы была выгода и для нас тоже. - Да вы, батенька, идеалист, - сказала Тилли. А Элси встревожилась. - Марк! Ты что, действительно хочешь драться? Марк улыбнулся. - Может быть. - Хватит дурью маяться, - заявила Тилли. - Завтра отыскиваю Младшего Холуя, и если он... ...Младший Холуй был младше Верховного Холуя и намного менее хорошо воспитан. То есть, можно сказать, совершенно невоспитан. Разговаривать с ним было куда проще. Завидев Тилли, кивнул ей на стул, забыв поздороваться. Продукцию взял, осмотрел, оценил по достоинству, хмыкнув при виде той модели ("Спящий Тристан"), что была сделана тайком от Элси ее подругами-сиротками. Акт сдачи-приемки выписал сразу же, обещав поставить печать, как только вернется Верховный. - А когда он вернется-то? - спросила Тилли. - Скоро. У фирмы тяжелые времена. - "Тяжелые времена", денег заплатить не можете, а сами до Канар и обратно катаетесь! - фыркнула Тилли. - Это не нам с вами решать, - решительно заявил Младший Холуй. И убрал обе копии акта в ящик стола. И наступило прежнее нищее житье. Работа закончилась; только и оставалось, что бесконечно пить чай, сменяясь на кухне: поутру Элси, уткнувшись в книжку; ближе к полудню Марк - выйдет, сонный и ласковый; Элси ему чаю нальет и последние крошки сахара даст с ложки слизать. Посидят, помолчат о том-другом. Марк любил радио слушать, все погромче делал. Элси того не понимала, что он радио послушать хочет, потому только голос повышала, чтобы радио заглушить и свою историю Марку рассказать - что во сне видела, с кем во сне встречалась. От голосов пробуждалась Лэсси, спросонок опухшая и не такая красивая, как вечером. Садилась на подоконник, выкуривала натощак несколько дешевых папирос, а после тоже за чашкой тянулась. Марк вставал и уходил куда-то - бродить, на птиц смотреть (где он только их в Вавилоне отыскивал!). А бедные сиротки, выключив радио, еще по чашечке выпивали. Последней, ближе к вечеру, Тилли поднималась. Элси уже уходила спать, а Тилли все сидела на кухне, курила и чай глотала. В окно глядела на звезды, думала и злобу на Верховного Холуя в себе лелеяла. Вот уж и Лэсси носом клевать начинала и с кухни бочком выбиралась, а Тилли все курила и злобилась. Бабушка-хлопотунья с ними на кухне не сидела. Стеснялась. Так и шло, день за днем, а Верховный Холуй все не давал о себе вести. Наконец Тилли освирепела и снова в офис отправилась. Младший Холуй встретил ее неожиданно приветливо. Сказал, что изделия уже выполнены в упругой резине и продаются в фирменном магазине. Тилли, не слушая, спросила о деньгах. Когда остальные выплатят? И снова акт сдачи-приемки потребовала. Младший Холуй сразу подкис и насчет положения фирмы буркнул. Но добавил - из расположения к Тилли, которое ощущал на самом деле, - что Верховный Холуй в конце недели возвращается в Вавилон. Так что имеет смысл позвонить и задать все эти вопросы непосредственно ему. И ощутила вдруг Тилли, как ярость перестает жечь ее, ледяной становясь. Окурок сигаретки на пол бросила. Поднялась. - Ладно, - промолвила, - его спрошу. Младший Холуй выбросил ее из головы, как только с глаз скрылась. А Тилли Младшего Холуя из головы не выбросила. Шла и о нем думала. И вдруг видит - идет Нергал. Ноги по бедра грязью забрызганы, черные волосы в сто двадцать кос заплетены, широким золотым обручем на лбу прихвачены, по плечам рассыпаны. В руках у Нергала два меча, как день горят. По великолепной спине пот струится, лоснится спина, играет - прекрасен Нергал. В одной набедренной повязке был и вожделение будил и ужас. Побежала Тилли следом за Нергалом, ибо только он один мог утолить голод ее, терзавший ее жестоко. Догнала, руки его коснулась. - Возьми меня с собой, Нергал! Повернулся к ней Нергал. Борода у Нергала золотом выкрашена, в мелкие пряди завита. Поглядел сверху вниз (ибо вровень с крышами домов был), увидел внизу, у ног своих босых, козявку маленькую, одинокую, маленьким своим смертным гневом переполненную. Спросил, будто ветром зловонным дохнул: - Что тебе, дочь? И ответила Тилли: - Мне голодно, Нергал. Повернулся Нергал и дальше по Вавилону пошел. И Тилли за ним следом побежала. А кто еще Нергала видел? Да многие в Вавилоне видели, как идет Нергал, освобождение гневу их из тесных оков. И выходили, чтобы идти за Нергалом следом. Так все больше и больше народу вслед кровавому богу шло, и скоро первая кровь полилась в Вавилоне. Как до богатых кварталов дошли, так и полилась. Для начала забегаловку, хрусталем сверкающую, где холуи файф-о-клокничали, разгромили и двух человек прибили разломанными стульями. Остальные разбежались, побросав радиотелефоны, мешочки с сиклями, девок длинноногих с волосами, в синий цвет крашеными. Деньги, понятное дело, прибрали, кто первый ухватил; радиотелефоны разбили, девок снасильничали и волосы им поотрезали тупыми столовыми ножами, в жирном соусе испачканными. Понравилось. Дальше пошли. И пошли, и пошли!.. Тилли - та только до Мармеладного Колодца дошла. Ей ведь много не надо - быстро же утолил Нергал маленький смертный ее голод. Принесла с собой в Колодец еды в сумке, денег в горсти и пеструю шаль, в спешке подобранную. Прочие в Колодце встретили Тилли тревогой. Тилли-то, покуда за Нергалом по городу шла, ничего толком не знала. А в Колодце знали, потому что радио слушали. Марк сказал: - Я же говорил, что начнется! Вот и началось. Бабушка-хлопотунья заплакала: - Быть крови большой! Лэсси попросила: - Покажи шаль-то! А Элси только повздыхала и проговорила совсем тихонечко: - Давайте пока что дома сидеть и не ходить никуда. На это Марк заявил: - Вот уж нет. И из дома тотчас же ушел. Тилли на стол выложила то, что в сумку ее поместилось: мяса кусок, хлеба две краюхи, конфет слипшихся - коньяк в шоколаде. И сели ужинать. Радио шелестело из розетки: - ...административным сооружениям нанесен большой урон... число жертв неизвестно... Потом радио закашлялось, захрипело и мертво замолчало. Впервые за все то время, что жили девочки в Мармеладном Колодце, не издавало оно ни звука. И вдруг, точно прорвало - да так громко: - Отныне власть в Вавилоне переходит в руки мар-бани, единственной политической силы, способной защитить права трудящихся и эксплуатируемых... От этих слов всем почему-то тошно стало. А Тилли сказала ни с того ни с сего: - Нергал пришел. - На подоконник пересела, закурила, выругала себя за то, что сигарет хороших не украла, пока магазин громила (ей больше нравилось зеркала бить). На звезды поглядела, ногой покачала. И добавила негромко: - Как красив он, Нергал. Бабушка испугалась и из кухни тихонечко выбралась. Нинурте молиться ушла. А три бедных сиротки до утра на кухне сидели, пока всю еду не съели. Звезды шли по красноватому небу друг за другом, поочередно в окно заглядывая. И зарево стояло над Вавилоном, будто Орда пришла и костры свои по всему горизонту запалила. Третий день гуляет по Вавилону веселое пламя. Треск, грохот, звон разбитого стекла. В бесконечном этом карнавале, где смешались день и ночь, смерть и смех, растворился Марк. Ясный, светлый, ласковый Марк. И, вроде бы, не так уж долго любила его Элси, - ну что такого, пришел из никуда, ушел в никуда, всего-то и прожил с нею, может быть, месяц, - а все же тоска глодала ее, не пускала дома сидеть. И пошла Элси бродить по улицам, мятежом охваченным. Не Марка искала - поняла вдруг, разом, что не вернется Марк, - а просто невмоготу было больше на кухне сидеть и знать, что никто в комнате не лежит, вольно разметавшись по ее, элсиному, матрасу. Улица - она всем открыта, и счастливым, и несчастным: гуляй, девка, пока ноги не стопчешь. Поглядела Элси налево, поглядела направо. И наскочила на нее компания развеселая, все в краденых, нараспашку, шубах, у всех рожи с дорогущего вина румяные, сладостной горечью пожаров от волос их растрепанных несет. Обступили со всех сторон и загалдели разом: - Иди с нами, сестра! - Нергал пришел в Вавилон, сестра! - Мы ищем Нергала, сестра! - Будь нам сестрой, сестра! Элси растерялась. И кто, интересно, такую шутку с ней проделал: только что были все эти люди ей незнакомыми, да и пожалуй что страшноватыми, и вот уже - пожалста! - все родные, будто век с ними прожила. Как это получилось, не поняла. Только улыбнулась им застенчиво, руку протянула. - Хорошо, пойду и я с вами Нергала искать. Ах, как счастливо засмеялись они! Как радостно за руку ее схватили! В тесный свой круг втянули, шубой обернули, вина в рот влили, чтобы жарче было, и потащили вперед по улице, туда, где весело стекла звенели и растревоженные голоса доносились, словно чайки кричали. И стала кроткая толстая Элси вместе со всеми лавки громить, холуев убивать и женщин холуйских под ноги мятежникам бросать. Разом и Марк позабылся, и нищее житье в Колодце, и даже то, что за работу им Верховный Холуй так и не заплатил, хотя обещался расчет дать сразу по одобрении моделей. А акт приемки-сдачи до сих пор у Младшего Холуя в ящике стола лежит. Печати нет. Все это будто во вчерашнем дне осталось, а завтрашний - настанет ли завтрашний? Праздник пришел на улицу. Добралась развеселая толпа и до офиса той фирмы, что хуями промышляла. Для начала в магазин вломились, что напротив помещался. Сверкал витринами, манил колбасами и ветчиной, весь надписями облеплен: и цены-то у нас умеренные (вранье), и товар-то у нас отменный (меньшее вранье, но все равно вранье), и обслуживание-то у нас по высшему разряду (а вот это уже вранье беспардонное - хамили в Вавилоне, хамят и хамить будут, на то и столица царства преславного). Сочли магазинчик наглым и в силу того привлекательным. По витрине палкой ахнули - разлетелась витрина. Вбежали, по прилавкам - бах! Прилавки вдребезги. Похватали в упаковках нарезки колбасные, банки консервные с неведомыми продуктами, все ножами изрезали, погрызли: вкусно. Петь принялись. Хвала тебе, Нергал, врагов убивающий. Хвала тебе, Нергал, отныне и вечно. Хвала тебе, Нергал, утоливший голод наш. Хвала тебе, отец наш, любовник женщин наших. О! Хвала тебе, Нергал! И сказал кто-то, пока остальные дыхание переводили: - И Нану воспеть надлежит. Ибо какой убийца без любовницы? И кто успокоит отца нашего кровавого, когда наступит ночь? Кто обнимет его одной рукой, а другой коснется дивного члена, чтобы вновь родился Нергал в богатом лоне Вавилона? И закричали все: - Слава Нане возлюбленной! Хвала матери нашей многогрудой, с пышными бедрами! Набрали колбас, сколько в руках помещалось. Элси подозвали. Румяной стала Элси, раздобрела за тот день, что стекла била и ела все что ни попадя. Сказали ей: - Ты будешь нашей Наной! Тотчас же сняли с нее всю одежду. Нагая, прекрасной показалась им Элси. И не было в ней смущения, когда стояла на кассе разгромленного магазина, только от прохлады ногами перебирала - зябко на металле стоять. Омыли ее вином красным, обтерли полотенцами благоуханными. Облачили в чулки кружевные белые, в юбку длинную, с оборками, в разрезах, а грудь пышную оставили обнаженной. И стали колбасами всю обвешивать: славься, Нана Колбасная! Точно новые груди, бесчисленные числом, повисали на пышном теле Элси колбасы. Стала она как бы Наной, щедро питающей матерью. Взяли ее на руки, понесли по магазину, битыми стеклами хрустя, на улицу вынесли. Расставила ноги пошире, чтобы прочнее стоять, вина красного выпила, волосы золотые разметала по новым своим грудям. И все подходили к Нане и груди ее целовали и ели, и не иссякала щедрость грудей наниных. И хохотал Нергал, который все это видел, возвышаясь над крышами. Хвала тебе, Нана Многогрудая! Хвала тебе, Нана Колбасная! Хвала тебе, мать нашей сытости! Накорми нас, ты, чье лоно не знает усталости! Накорми нас, сестра Эрешкигаль! Накорми нас в Эанне, да не иссякнет пища для наших уст. Со всех сторон тянутся к преображенной Элси руки, хватают ее за плечи, за бедра, рвут с нее белые кружевные чулки. И смеется Элси, потому что стала она как Нана, не иссякает ее плодородие. Жадные губы шарят по ее телу, откусывая съедобное, а иной раз и кожу гладкую элсину прихватывая. И вдруг среди многих из тех, кто подходил и прикладывался, Марка она узнала. Склонил русую кудрявую голову, меж колбасных грудей лицом зарылся, белыми зубами соска коснулся. И глянул искоса взором озорным. - Марк! - хотела было крикнуть Элси, но вспомнила о том, что она - Нана, и смолчала. А Марк улыбнулся ей и в толпе исчез. Тотчас же старая тоска нахлынула. Потянулась туда, куда суженый скрылся, но какое там - нет его, как не было. По сторонам поглядела. И увидела вдруг, что с крыши соседнего дома - как раз того, где офис размещался и где Верховный Холуй, по всем подсчетам, засел, - на нее оптический прицел смотрит. Рукой показала - там, там! Рот уже раскрыла, чтобы сказать, как толкнуло ее что-то прямо в сердце. Красное пятно расплылось по белой тонкой коже, там, откуда настоящие элсины груди смотрели. Откинуло Нану Колбасную на руки возлюбленных ее, и упала Элси. Сперва не поняли: что такое с Наной? После же увидели, что мертва она. Гневом разгорелись. Да что же это такое, друзья? Богиню нашу, кормилицу, убили! Не простим! Отомстим! Омоем камни улицы этой черной кровью врагов наших, да прорастет трава сквозь плиты, да взломают их деревья с плодами ядовитыми. Бросили мертвую Элси на мостовой и туда устремились, где подлец с винтовкой засел. Пока бежали, еще двоих потеряли - снял метким выстрелом. Но остальные в дом ворвались, чтобы расправу учинить. А Элси лежать осталась. Ноги в порванных чулках раскинуты, все тело надкусанными колбасами обвешано. Кровью колбаса заляпана, будто живая то плоть была. Будто и впрямь была убитая девушка Наной Многогрудой, а не сироткой из Мармеладного Колодца. И золотые волосы элсины в грязной луже плавали, потускневшие теперь навсегда. В офисе, разумеется, никакого снайпера не обнаружили. Все перерыли, сейф вскрыли (нашелся умелец). Из сейфа два тощих мешочка с серебряными сиклями на общую сумму в сто сорок три сикля вытряхнули и восемнадцать пивных бутылок - на черный день Младший Холуй их берег, что ли? Наконец, и Холуев нашли - обоих! В шкафу прятались, неизобретательные люди. Выволокли за шиворот, с особенным удовольствием порвав на одном из них ослепительно белый ворот рубашки. Кто таковы? - Младший Холуй. - Старший Холуй. - А охранник где? - рявкнул кто-то, кто посообразительнее был. - Охранник еще в самом начале на вашу сторону перешел. - Кто Нану убил? Заверещали Холуи, заплакали. Про начальника рассказывать начали. Уехал на Канары и оттуда фирмой руководить думает. Наруководит он, как же. Тут с одними мармеладными хуями бы разобраться. А арендная плата за помещение, где секс-шоп размещается, растет и растет. И налоги, кстати говоря, грабительские. Встряхнули их так, что зубы застучали. Нану кто убил, суки? Городские власти ни хуя не обеспечивают безопасность бизнесу. Наш брат бизнесмен так и мрет под пулями и ножами, точно на войне какой. Думали уж забастовку всех бизнесменов объявить, потому что преступность на шею села. И частная охрана не помогает. То одну лавку разгромят бесстыдники, то другую. Может, и правы мар-бани... Нану, говорят вам, кто убил? Затряслись Холуи. У Младшего в штанах вдруг сыро стало. И заплакал он, ибо понял вдруг, что умрет. А Верховный еще не понял. Думал, что договориться можно с этими людьми. Да только виданное ли это дело, чтобы с людьми в краденых шубах, краденым вином пьяными, крадеными колбасами сытыми, договориться можно было? Для начала взяли Верховного Холуя и сорвали с него штаны, в одной рубахе оставив. Чтобы тихо себя вел, на голове у него письменный прибор разбили - тяжелый прибор, мраморный, с гравировкой "Дорогому сослуживцу". Пока Верховный Холуй глаза закатывал и кровавые пузыри изо рта пускал, сшибли с ног, на колени поставили. И закричал кто-то, с хохотом толпу озирая: - Гомосеки есть? Нашлись трое. Младший Холуй глядел на все это и трясся. - За что? - залепетал он вдруг. И еще: - Пощадите! И, зная, что не пощадят, взвыл тоненько и к выходу побежал. Ему дорогу заступили - слепо бросился, раз, другой. Подхватили за локти, брыкающегося, и, разрывая на нем одежду, в окно выбросили (заодно и стекло разбили). Верховный Холуй то ли сам помер, то ли в беспамятстве был, того проверять не стали. От зажигалки, возле богатой хрустальной пепельницы найденной, шторы запалили и поскорей из офиса ушли, пока пожар не разгулялся. Снайпера, конечно, не нашли. Да и искать охота пропала. Другие развлечения нашлись. С северной стороны в город входили танки. По широкой дороге, белыми плитами мощеной, отражаясь и искажаясь в блестящих синих изразцах дворцовых стен, тянулись один за другим - с ревом и грохотом, как быки для жертвоприношений, готовые пожрать огненным чревом десяток человек во славу Мардука. Кряхтели под гусеницами плиты, раскалывались. Для босых ног предназначены были, не для машин. Дошли до двойных ворот с башнями прямоугольными, зубцами истыканными. Одни Нане посвящены, другие Нергалу. Но и те, что имя Нергала носят, затрепетали перед грозной военной мощью. Разворотили стену несколькими выстрелами и в пролом двинулись. Весело им давить развалины города. Да и что танкистам до великого города, который пришли разнести по камешку, - дивизия-то была Вторая Урукская (Урук в дни мятежа мар-бани стал оплотом правительства), а урукчанам без разницы, что с Вавилоном станет. Столица; надо будет - отстроится. Миновали ворота и на центральный проспект Айбур Шабум вторглись. Справа и слева витрины дорогих магазинов. И многие уже разбиты и видно, что там, среди растоптанной еды и порванной одежды, орудуют разъяренные оборванцы. Вот, значит, что такое - мятеж! Навели орудия и по магазинам ахнули. Выжечь, выжечь эту сволочь чистым пламенем. Во взрыве все скрылось - и разгромленные магазины, и мятежники. Всех на части разорвали и огнем пожгли, чтоб неповадно было. И поехали, то влево, то вправо выстрелы давая. Где мятежников никаких не было, все равно стреляли. А вдруг будут? Или придут? Так вот, чтобы некуда им прийти было. Да что там говорить, попросту весело танкистам было. Столько звону, столько свету, столько грохоту вокруг. Воистину, правы были жрецы Нергала: война - великий праздник; восстание же, как оказалось, - сущий карнавал. Затрясся Вавилон, осыпаясь изразцами, когда главные гости на карнавал этот ворвались, хохоча и лязгая металлом. С башни Этеменанки набат истерично заголосил. Почти не слыхать его в таком громе. От проспекта Айбур Шабум мало что осталось. Одни развалины, да кое-где в кровище трупы, кто не сгорел в пожаре. Один танк мятежники подбили. Гляди ты, какие мы грозные - бутылку с зажигательной смесью состряпать сумели, алхимики хреновы, и попали куда надо, так что ребята из Второй Урукской потеряли двух человек и одну машину. После такого, понятное дело, озверели и на всякий случай дали несколько залпов по хрустальному пассажу, висячим садам (а вдруг и там мятежники скрываются?) и Южному Дворцу, оплоту мар-бани. Успокоились, сочли себя отомщенными. И дальше пошли. В конце концов, не город громить, а порядок восстанавливать - вот зачем они здесь. Полгорода прошли, будто по вражеской территории. До реки добрались, Вавилон пополам рассекающей, и на высоком берегу остановились. Этот берег Арахту именовался, Священным, в противоположность тому, что на танки угрюмо глядел и Пуратту звался. Широка река, а мост через нее, пожалуй что, хлипковат. Настил деревянный на каменных быках - выдержит ли? По одному стали заезжать на мост. Пока первый танк шел, остальные чутко орудия наставили так, чтобы в случае чего успеть дать выстрел. Вроде бы, прошел. Радостно заревели двигатели. И пошли через Евфрат танки, один за другим, восславляя царицу Нитокрис, славнейшую градостроительными достижениями своими, паче же прочих - мостом этим дивным, что и танки на груди своей вынес. Перешли мост и взорвали его на всякий случай. Чтобы мятежникам из города не сбежать, так объяснили. У Этеменанки остановились. Главная башня города, господствующая высота. Велел командир дивизии, высокочтимый Гимиллу, четырем экипажам башню занять и тем самым город контролировать, покуда остальные порядок наводить станут. Нехотя повиновались те, на кого пальцем показал, ибо громить магазины и стрелять по оборванцам было куда веселее. Но кто станет возражать высокочтимому Гимиллу? Никто не станет. По ступеням на самый верх взбежали, жрецов отыскали, рылом к стенке всех выстроили, заставив руки вверх задрать. Ощупали, не прячут ли оружия. После о старшем спросили, лицом к себе повернули, вопросы задавать начали. Старший трясся - больше от возмущения, чем от страха - но получил пистолетом по скуле и начал разговаривать внятно. Во всяком случае, достаточно внятно, чтобы это устроило военных. Расположились в башне Этеменанки вольготно и удобно. На все четыре стороны пулеметы установили. Жрецы, когда им от стенки отойти позволили, бродили между солдатами, как потерянные. Повсюду длинной одеждой цеплялись, мешали. Так продолжалось недолго. Случайно обнаружили солдаты, что в одной из храмовых комнат десяток оборванцев прячется, и освирепели. Ка-ак?! Предавать интересы правительства? Мятежников прятать? За спиной у воинов, порядка и спокойствия ради кровь свою проливающих?.. Всех, кого нашли в той комнате, с верхней площадки побросали на мостовую. По одному бросали, смотрели, как падают на плиты. Потеху себе устроили. Жрецы бесновались, солдат за руки хватали, бородами, в синий цвет крашеными, трясли. Лепетали что-то совсем несусветное - будто бы паломники это, а не бандиты вовсе. Солдаты так осерчали, что и жрецов с башни побросали - летите, долгополые, меньше беспокойства от вас будет. По городу пылали пожары. От башни Этеменанки танки дальше пошли, ворвавшись на улицу Нергала Радостного. И встретил их Нергал. Высокими зданиями встретил, полными колодцев. Забредешь в такой колодец под незнакомые звезды - и дороги назад не отыщешь. Заметались танки, путаться в трех переулках и одном тупике начали. С досады по домам палить стали - да какое там! Колодезные дома - не изразцовые дворцы, их снарядом так просто не разворотишь. Столетиями точили их бедность и безысходность, одиночество и отчаяние, голод и тоска смертная - и то подточить не смогли, а вы хотите, высокочтимый Гимиллу, одним выстрелом все снести. Не получится. Наконец проломили стену одного из домов и свернули в пролом, чтобы хоть в одном гадючнике надлежащий порядок навести. И ухнул передовой танк в колодец, только его и видели. Сомкнулись вязкие мармеладные воды над люком, танкисты и выбраться не успели. Захлебнулись и канули. И хохотал над крышами Нергал. Высокочтимый Гимиллу, завязнув на перекрестке, со всех сторон глухими стенами колодезных домов окруженный, бутылками с горючей смесью забрасываемый, охрип, крича в радиотелефон, чтобы пехоту, пехоту прислали. К исходу четвертых суток мятежа с запада еще одна дивизия в город вошла. А кого громить? Кого убивать-то? Сплошь мирные жители кругом. И непонятно, кто тут бунтовал. Выбежали навстречу с цветами: хвала вам, избавители! Солдаты дураками себя почувствовали. Для острастки похватали двух каких-то угрюмых мужиков и пристрелили на месте, на глазах у ликующей толпы: вот, мол, что с зачинщиками мятежа будет. Но на том как будто и кончилось. Неделю еще интересно в Вавилоне было. То ловили на улице какого-нибудь оборванца и вешали. То суд устраивали над солдатами с башни Этеменанки, которые жрецов следом за паломниками в пропасть низвергли, военными преступниками их объявили. Потом рабов из Эсагилы пригнали, мост восстанавливали. Пробираясь между руинами, отправилась Тилли в офис - поглядеть, как там дела у Верховного Холуя. Может, выплатит все-таки, паскуда, денежки? Да какое там! От офиса одни развалины остались, меж которых нашла разбитый надвое мраморный письменный прибор с гравировкой "Дорогому сослуживцу". Ни Марк, ни Элси не появлялись в Мармеладном Колодце. И созвездие Алисы не восходило больше над ним. Один только Шляпа уныло пялился с черного неба, крепкие нервы у небесного Шляпы, ничего не скажешь. У созвездия Чайника, где Чайная Соня дрыхла, во время подавления мятежа отбили носик и ручку, защитники хреновы. И так-то мало звезд над колодцем восходит, так и эти попортить надо было. Вечерами собирались у стола на кухне Лэсси, Тилли и бабушка-хлопотунья. Жидкий чай хлебали и грезили: ушли вместе Марк с Элси, как Тристан с Изольдой, в счастливые земли, залитые солнцем, где в изобилии хлеба и мяса, яблок и красного вина с виноградом для изнемогающих от любви. От этих разговоров становилось у них тепло на душе. И уже не так глодала горечь от того, что Верховный Холуй никогда не выплатит остаток денег по договору. Лэсси сидела с ногами на подоконнике возле чахлого алоэ (Тилли в порыве добрых чувств даже поливать несчастное растение начала, так что оно благодарно распрямило все свои колючки и теперь норовило ухватить Лэсси за локоть). Дымила дешевой сигаретой, немилосердно отрясая пеплом свои колени. - Почему так получается? - говорила она, красавица Лэсси. Разве у нее, Лэсси, не длинные ноги? Не большие глаза, не правильные черты, не чарующая улыбка, будто с плаката "забудьте про кариес"? - Почему не тебе, не мне счастье выпало, а толстушке Элси? Только и одно было в ней прекрасно, что золотые волосы. - А душа? - возражала Тилли. - Душа у нее была сонная, в грезы погруженная, по сновидениям блуждающая. Нашла в сновидении Марка и ушла с ним. - Нам-то, нам что осталось? - убивалась Лэсси. И вдруг усмехнулась Тилли. - Воспоминания, - сказала она. Лэсси мгновенно насторожилась. - Что ты хочешь сказать? - А ты что хочешь сказать? - фыркнула Тилли. - Сучка. Ты ведь спала с Марком. - Так ведь и ты с ним спала, - засмеялась и Лэсси. - У Марка было большое сердце. - И очень большой и очень красивый хуй, - мечтательно проговорила Тилли. Подсела к сестре своей сиротке на подоконник, тоже сигаретку взяла. Так посидели они, покачивая ногами и дым пуская, совсем бабушку-хлопотунью отравили. Марка вспоминали. И такой-то он был. И такой. А это помнишь? И с тобой тоже так было?.. Ах, какой он был славный, этот Марк. Ну почему, почему все одной только Элси досталось? Погрустили, попечалились. Потом к другим делам перешли, более важным. Потому как на обед ничего, кроме грязного мармелада, не было. Судили и рядили, одно выходило: продавать бабушку-хлопотунью придется. Бабушке о том сообщили. Повздыхала, пожевала губами, но согласилась: деваться некуда. - Да и пропадете с нами, бабуля, - добавила Лэсси (ее совесть вдруг грызть начала). - Э, нет, милая, - неожиданно возразила бабушка, - я за восемьдесят с лишком лет не пропала, так что уж теперь... Года мои не те, чтобы пропадать. А вот вам кушать нечего, это точно. И свели бабулю в храм Нергала, что в западной оконечности города. Долго жрецов-привратников выкликали, пока не явился сонный да жирный и не осведомился, чего, мол, надобно. Бабулю оглядел и неожиданно интерес проявил. Другого позвал, такого же жирного, но куда менее сонного. Тот, второй, в торг с девицами вошел. Бабуля, девочкам доброе напоследок сделать желая, себя всячески показала. И гимны Нергалу воспела, да так, что жрец едва не прослезился. И о кулинарном искусстве своем поведала - пятнадцать различных блюд из одного только мармелада стряпать умела. Не служила ли когда богам? А то, милые мои, служила. Нинурте бледному, Нергалу кровавому, Нане прекрасногрудой. Всем понемногу. За восемьдесят лет и не тому обучишься. Боги - они с человеком всю жизнь, куда бы ни пошел, что бы ни делал, вот так-то, милые мои. Жрецу эта речь понравилась и он за бабку отломил немалую сумму в шестьдесят сиклей. И увели бабушку-хлопотунью за тяжелые кованые ворота храмовые, а девицы стоять остались, сикли в руках держа. И ненавистны вдруг эти сикли им стали; однако чувствам недолго предавались, ибо очень хотелось кушать. - Ну что? - сердясь, сказала Тилли. Первая от печали совершенного очнулась. - Идем, что ли, жратву покупать. И, не оглядываясь на храм, побрели по Вавилону, с запада на восток. Город как после болезни оправлялся. Везде кипела бурная восстановительная деятельность. Ревели краны, ездили машины, груженые тесом и камнем. На перекрестках, отчаянно дымя, стояли, ожидая своей очереди, бетономешалки. Рабы, вопя, как обезьяны, суетились на строительных лесах. Среди развалин и лихорадочного строительства уже блестели свежими витринами и новеньким кафелем магазины и конторы. Пробираясь меж мусора, брезгливо подбирая одежды и с похвальной осмотрительностью ставя ноги, обутые в узорные сапоги, входили в эти конторы и магазины вавилонские лучшие люди. Девицы по сторонам не глядели, в свой район торопились, к колодезным домам. В одном из колодцев хорошая дешевая лавочка была, где мяса можно было взять. Там же хлебный магазинчик имелся, где весь Мармеладный колодец хлебом разживался: у кого деньги водились, те краюхой; у кого денег почти не водилось, те черствыми корками (продавали на развес). Ну а кто совсем без денег, тем иной раз от хозяйки перепадало обглодышей - щедрая была. За то и любили ее. Шли вдвоем Лэсси и Тилли, о завтрашнем дне не думали, а вместо того обсуждали, что из еды покупать будут. И вдруг остановилась Тилли, а Лэсси с размаху налетела на нее. - Что?!. Тилли только рукой махнула, показывая на дверь, выглядывающую из стены, сплошь покрытой разбитым кафелем. - Гляди! Пригляделась и Лэсси. Тогда только разобрала то, что Тилли заметила с первого взгляда. "Интим-шоп". Уцелел-таки во время мятежа и даже торговлю вел среди развалин. Правда, желающих усовершенствовать свою сексуальную жизнь и разрешить все интимные проблемы было маловато. И все же магазин был открыт. Девицы переглянулись. Потом Тилли пожала плечами и решительно толкнула дверь. Огляделась. Зеркальные стены, повсюду розовая драпировка с фиолетовыми бантами, искусственные цветы, сделанные с изумительным мастерством, оплетают потолок. Изысканно одетая красавица любезно устремилась навстречу посетительницам. - Вам угодно?.. - Да, - сказала Тилли. Красавица улыбнулась. Тилли слегка опешила. Она еще не встречала подобного приема - ни в конторах, куда приходила вести переговоры о работе, ни тем более в магазинах. - Это что, сервис такой? - прошептала Лэсси ей на ухо. Она тоже была растеряна. Тилли покачала головой. Дело было вовсе не в сервисе. В холщовой сумке на бедре у Тилли лежали шестьдесят серебряных сиклей, от которых расходился тонкий, горьковатый аромат. На него-то и отреагировала красавица в магазине. Это и называется хорошо вымуштрованная обслуга: чуять запах сиклей, безошибочно отделяя его от всех прочих городских и плотских запахов. - Прошу вас, оставьте смущение, - ворковала между тем красавица. - Интимные проблемы вовсе не являются стыдными или позорными, как это было принято считать в нашем ханжеском обществе. Полноценный секс вовсе не удел одних только жриц Наны и Эрешкигаль (для садомазохистского варианта). Тилли сообразила: красавица дословно цитировала ту самую сопроводиловку, которую сочиняла Лэсси, выдергивая по кусочку из всех книг, где имелось хоть немного сведений по данному вопросу. - Возможно, вам стоило бы проконсультироваться у опытного сексотерапевта, - продолжала красавица. - У нас открыт прием, так что вы можете посетить его прямо сейчас. (Изящный жест тонкой, в браслетах и кольцах, руки в сторону незаметной двери в стене). - Да нет, - хрипловатым голосом отозвалась Тилли. - Мы, собственно... А кому эта лавка сейчас принадлежит? Красавица слегка приподняла брови. - Досточтимому Гимиллу, - ответила она