упить. Лишь только он это сказал, как внезапно сквозь тишину, обыкновенно предшествующую рассвету, до наших ушей долетел звук ружейного выстрела. Выстрел раздался приблизительно в полумиле от нас, и за ним послышался шум большого лагеря, неожиданно всполошенного ночью. - Кто мог сделать это, - спросил я, - ведь у черных кенда нет ружей. Харут высказал предположение, что, быть может, кто-нибудь из наших стрелков покинул свой пост. Пока мы строили различные предположения, прибежали наши лазутчики с известием, что черные кенда, очевидно, решившие, что на них нападают, вышли из лагеря и приближаются к нам. Мы обошли наши передовые линии и взялись за оружие. Минут через пять, стоя на своем месте за стеной и прислушиваясь к приближавшемуся шуму, я увидел сквозь густой мрак (луна уже зашла) кого-то, бегущего по направлению ко мне, пригнувшегося к земле. Я поднял было ружье, но, подумав, что это, может быть, просто гиена, не стал стрелять, так как опасался вызвать напрасную пальбу своего отряда. В следующий момент из-за стены, за которой я стоял, послышался хорошо знакомый голос: - Не надо стрелять, баас, это я. - Что ты делал, Ханс? - спросил я, когда он перелез через стену. - Я нанес визит черным кенда, баас, - запыхавшись, отвечал Ханс, - пробравшись через их дурацкие аванпосты, которые так же слепы ночью, как летучие мыши днем. Я надеялся отыскать Джану и всадить ему пулю в ногу или хобот. Но я не нашел его. Один из их начальников стоял у сторожевого костра, представляя хорошую мишень для выстрела. Моя пуля достала его, баас, потому что он свалился в огонь, разбрасывая во все стороны искры. Потом я пустился наутек и, как видит баас, счастливо добежал сюда. - Зачем ты делаешь глупости? - сказал я. - Ведь это могло тебе стоить жизни! - Я умру не раньше, чем мне это назначено, баас, - отвечал он, заряжая свое маленькое ружье, - и это не глупость, а умный поступок, баас. Потому что черные кенда, думая, что мы на них напали, сами поспешили атаковать нас в темноте. Вот они уже идут. Это действительно подтверждалось приближавшимся шумом. Трубили рога, слышались окрики вождей, и вся гора сотрясалась от топота тысяч человеческих и лошадиных ног. Вой и крики: "Джана! Джана!" эхом отдавались в скалах и лесах. С нашей стороны царило молчание. - Теперь они подходят к ямам, - захихикал Ханс, нервно переминаясь с ноги на ногу. - Вот! Они уже полетели в них. Это была правда. Крики ужаса и боли говорили, что первые ряды конных и пеших врагов попадали в искусно вырытые в большом количестве ямы, замаскированные сверху ветками. Их пронзали острые колья, вколоченные в дно. Тщетно передние ряды пытались криками предупредить задние о грозящей им опасности. Людской поток катился вперед, доверху наполняя ямы смертельно раненными и задушенными. Не знаю, сколько их погибло, но после битвы почти не было ни одной ямы, не наполненной до краев мертвыми. Изобретение Рэгнолла, до сих пор неизвестное людям кенда, сослужило нам хорошую службу. Однако враги, наполнив трупами ямы, прошли по ним и, уже различаемые мною во мраке, подходили к нам. Теперь настал мой черед. Когда они были не более чем в пятидесяти ярдах от первой стены, я скомандовал своим стрелкам открыть огонь и для примера разрядил оба ствола одного из ружей в самую гущу толпы. На таком расстоянии не могли промахнуться даже самые неопытные стрелки. Ни один выстрел не пропал даром. Часто одна пуля убивала или ранила несколько человек. Результат последовал мгновенно. Черные кенда, совершенно непривычные к ружейной стрельбе и воображавшие, что у нас всего два-три ружья, остановились, как парализованные. На несколько мгновений воцарилась тишина, нарушенная новым залпом из вновь заряженных нами ружей. За ним последовали крики и стоны падавших повсюду врагов и паническое их бегство. - Они бегут! Это для них слишком горячо, баас! - ликующе воскликнул Ханс. - Да, - ответил я, когда мне наконец удалось остановить стрельбу, - но я думаю, что с наступлением рассвета они снова вернутся. Однако твоя вылазка дорого обошлась им, Ханс. Постепенно рассветало. Тишина не нарушалась ни малейшим дуновением ветерка. Но что за сцена открылась перед нами с первыми лучами солнца! Все ямы и рвы были до краев наполнены еще шевелящимися людьми и лошадьми. Недалеко от нас лежали кучи убитых и раненых - кровавая жатва нашего ружейного огня. Эта ужасная картина была сильным контрастом по сравнению с мирным покоем, царившим вокруг. Мы не потеряли ни одного человека, если не считать легко раненного копьем. Этот факт вызвал необыкновенное ликование у полудиких кенда. Полагая, что каково начало, таков должен быть и конец, они издавали веселые крики, пожимая друг другу руки. Потом с аппетитом принялись за еду, принесенную женщинами, причем не переставали болтать, несмотря на то, что вообще были весьма молчаливым народом. Даже степенный Харут, подошедший ко мне с поздравлениями, казался возбужденным как мальчик, пока я не напомнил ему, что настоящее сражение еще впереди. Черные кенда попали в ловушку и понесли большие потери, но это не могло иметь решающего влияния на исход борьбы, так как число врагов было слишком велико. Рэгнолл, пришедший со своей оборонительной линии, согласился со мной. Черные кенда будут наступать до тех пор, пока не победят или не будут истреблены. Но как мы могли надеяться с небольшими силами истребить такое множество воинов? Четверть часа спустя двое наших часовых, стоявших на вершинах высоких скал, донесли, что черные кенда выстраивают свои полчища за поворотом дороги и что их кавалерия спешилась, а лошади уведены в тыл, будучи, очевидно, признаны бесполезными в этом месте. Немного спустя из-за поворота показалось несколько человек, державших в руках по связке длинных палок с кусками белой материи на конце. Меня чрезвычайно заинтересовало назначение этих палок. Скоро все стало ясно. Эти люди (их было тридцать-сорок) быстро передвигались в разных направлениях, пробуя почву копьями в поисках новых ям. Пустых они нашли очень мало и перед каждой из них, равно как и перед уже наполненными, в виде предостережения втыкали палки с флажками. Ими же было унесено и много раненых. Мы с большим трудом сдерживали белых кенда, желавших напасть на них, что, несомненно, могло завлечь наших в засаду. Я также не позволил своим людям стрелять, так как в результате было бы много промахов и, следовательно, напрасной траты патронов. Сам я, однако, сделал два-три выстрела. Исследовав основательно почву, разведчики удалились, и немного погодя показались шедшие в полном порядке войска черных кенда. Их было около десяти тысяч. Ярдах в четырехстах они остановились. Последовала пауза, вскоре нарушенная звуками рогов и ликующими криками. Тут моим глазам представилось необыкновенное зрелище. Из-за поворота показался шедший медленным тяжелым шагом огромный слон Джана. На его спине и голове сидело двое людей, в которых я с помощью бинокля узнал хромого жреца и Симбу, царя черных кенда, пышно разряженного. Он сидел на деревянном стуле, размахивая длинным копьем. Вокруг шеи животного было обвязало двенадцать цепей, концы которых держали воины, бежавшие по шести с каждой стороны. К концу хобота Джаны были прикреплены еще три цени, заканчивавшиеся колючими железными шарами. Он шел как послушный индийский слон, на котором возят бревна, но широкому проходу, оставленному среди войска, и осторожно обходя ямы, наполненные мертвыми телами. Я думал, что он остановится, дойдя до первых рядов. Но я ошибся. Джана продолжал идти прямо на наши укрепления. Мне представился исключительный случай - я приготовил тяжелое двуствольное ружье. Второе точно такое же ружье со взведенными курками держал Ханс, готовый в нужный момент подать его мне. - Я убью этого слона, - сказал я, - пусть никто не стреляет. Вы сейчас увидите, как умрет бог Джана. Огромное животное продолжало идти вперед. Теперь оно представлялось мне еще большим, чем при свете луны, когда оно стояло надо мной, готовясь раздавить меня ногой. Я уверен, что во всей Африке не было равного Джане слона. - Пора стрелять, баас, - прошептал Ханс, - он уже близко. Но я решил подождать, пока он не остановится, намереваясь для поддержания своего престижа покончить с ним одной пулей. Наконец он остановился и, открыв свою красную пасть, поднял хобот вверх и затрубил. Симба, поднявшись со своего кресла, начал кричать, чтобы мы сдались "непобедимому" и "неуязвимому" богу Джане. "Я покажу тебе, какой он неуязвимый", - подумал я. Оглянувшись назад, я увидел Рэгнолла, Харута и всех белых кенда, ожидавших, затаив дыхание, развязки. Трудно было представить себе более удобный и верный случай для выстрела. Голова животного была поднята, рот открыт. Мне только оставалось послать ему нулю через небо в мозг. Это было очень легко. Я готов был держать пари, что могу покончить с ним, держа руку за спиной. Я поднял свое тяжелое ружье и, прицелившись в определенное место в задней части его красного рта, спустил курок. Раздался выстрел, но ничего не произошло. Джана даже не потрудился закрыть свой рот. - О-го! - послышались восклицания зрителей. Прежде чем они стихли, последовал второй выстрел, но с тем же результатом, вернее, без всякого результата. Тогда Джана закрыл свой рот, перестал трубить и, будто желая сделать из себя еще лучшую мишень, повернулся боком и стал совершенно спокойно. Я схватил второе ружье и, прицелившись за ухо, - место, за которым (я знал по опыту) находится сердце, - выстрелил сначала из одного ствола, потом из другого. Джана не пошевелился. На его шкуре не появилось ни одного кровавого пятна. Меня охватило ужасное сознание, что я, Аллан Кватермэн, знаменитый стрелок, известный охотник на слонов, четыре раза подряд промахнулся, стреляя в огромное животное на расстоянии сорока ярдов. Мой стыд был так велик, что я едва не упал в обморок. Точно сквозь туман я слышал различные восклицания. - Господи! - воскликнул Рэгнолл. - Allemagte!* - повторил Хана. ______________ * Всемогущий (по-голландски). - Дитя, помоги нам! - бормотал Харут. Все смотрели на меня, как будто я был сумасшедшим. Кто-то нервно засмеялся, и тотчас же все начали смеяться. Даже стоявшие далеко черные кенда корчились от смеха, и я, Аллан Кватермэн, был предметом их насмешек! Мне казалось, что я схожу с ума. Внезапно смех прекратился. Снова царь Симба начал что-то кричать о Джане, "неуязвимом" и "непобедимом", на что белые кенда отвечали криками "Колдовство! Околдованный!" - Да! - вопил Симба. - Никто не может ранить бога Джану. Даже белый господин, которого вы привезли издалека, чтобы убить его. Ханс вскочил на стену и, прыгая как ужаленная обезьяна, закричал: - А где левый глаз Джаны? Не моя ли нуля вышибла его? Если Джана бог, почему он допустил это? Потом он перестал прыгать и, подняв свое маленькое ружье Интомби, крикнул: - Посмотрим, бог ли это, или простой слон. Грянул выстрел, и одновременно с ним я увидел кровь, показавшуюся на шкуре Джаны в том самом месте, куда я безрезультатно целился. Конечно, пуля из небольшого малокалиберного ружья была не в состоянии достать до сердца. Вероятно, она пробила шкуру и застряла на глубине не более двух дюймов. Однако она оказала свое действие на "неуязвимого бога". Он поднял свой хобот и закричал от боли и ярости, потом повернул к своему народу и побежал таким шагом, что люди, державшие цепи, выпустили их и отлетели в стороны, а Симба и жрец едва удержались на его спине. Результат выстрела Ханса был настолько силен, что общее убеждение в околдованности Джаны исчезло, но это ставило меня в еще худшее положение, чем прежде, так как, очевидно, Джана был защищен от моих пуль исключительно недостатком моего умения стрелять. Ох, никогда в жизни я не испивал такой чаши унижения, как в этот несчастный час. Однако как могло случиться, что я при всем моем искусстве мог сделать четыре промаха подряд по такой горе? На этот вопрос я никогда не мог найти ответа. К счастью, скоро общее внимание было отвлечено от меня, так как масса черных кенда с громкими криками пришла в движение. Наступление началось. XX АЛЛАН ПЛАЧЕТ Перед медленно двигавшимися вперед главными силами черных кенда шло около тысячи стрелков, из которых каждый был снабжен пучком метательных копий. Когда они были ярдах в пятидесяти от нас, мы открыли огонь и уложили многих из них и из шедших за ними. Но это не остановило их, да и что могли поделать пятьдесят ружей против целой орды храбрых дикарей, у которых, казалось, не было страха смерти. Вскоре их копья начали падать среди нас, ранив нескольких. Большого ущерба они не могли нам нанести, так как мы стояли под прикрытием стен. Мы стреляли, заряжали и снова стреляли, сметая первые ряды, но на их месте появлялись все новые и новые. Наконец по команде стрелки, исключая убитых и раненых, укрылись за подходившими все ближе и ближе главными силами, которые теперь находились ярдах в пятидесяти от нас. После минутной паузы снова раздалась команда, и три первых плотных ряда бросились на нас. Мы дали залп и, как было раньше условлено, отошли назад за следующую линию укреплений, откуда продолжали поддерживать огонь. Теперь вступил в дело главный отряд белых кенда под командованием Рэгнолла и Харута. Враги, перебравшиеся через первую стену, только что оставленную нами, встретились с нашими копейщиками в тесном месте между двумя стенами, где численное превосходство не давало большого преимущества. Здесь произошел ужасный бой. Потери нападающих были очень вешки, так как, завладев одним рядом укреплений, они через несколько ярдов наталкивались на новый ряд защитников, которых можно было принудить к отступлению весьма дорогой ценой. Так продолжался бой часа два или более. Чтобы сломить оказываемое нами отчаянное сопротивление, черные кенда (я должен сказать, что сражались они превосходно) масса за массой обрушивались на нас, устилая свой путь сотнями убитых и раненых. Между тем я со своими стрелками осыпал их градом пуль до тех пор, пока запас патронов не начал истощаться. В половине восьмого утра нам пришлось отступить за последнее наружное укрепление, находившееся как раз у восточных ворот храма, в тоннеле, проходившем через скалу из застывшей лавы. Трижды бросались на нас черные кенда, и трижды мы отбивали их, пока ров перед стеной почти доверху не наполнился павшими. Едва им удавалось взобраться на стену, как наши копейщики пронзали их своими длинными копьями или стрелки поражали пулями. Характер местности допускал только прямую фронтальную атаку. Наконец враги были вынуждены прекратить на некоторое время нападение и отступить. Но вскоре, отдохнув и получив подкрепление, они с криками и пением военных песен снова бросились вперед. Две тысячи врагов, как поток, устремились на нас. Но мы отбили их атаку. Они бросились во второй раз, но мы снова отбили их. Тогда они изменили план нападения. Остановившись среди мертвых и умирающих у основания стены, построенной из камней и земли, они начали подкапывать ее. Нам трудно было помешать им, так как всех, кто показывался из-за стены, они осыпали тучами копий. Через пять минут они устремились в пробитую брешь. Тщетно мы пытались задержать этот натиск, так велико было число врагов. Несмотря на отчаянное сопротивление, мы были отброшены к воротам храма и укрылись в его нервом дворе. Нам едва удалось запереть ворота, которые тотчас же были забаррикадированы камнями и землей. Но это помогло ненадолго. Враги натаскали хвороста и сухой травы к сделанным из кедрового дерева воротам и подожгли их. Пока они горели, мы совещались. Дальше отступать было некуда, так как во втором дворе, где находились женщины и дети и лежали запасы хлеба, не оставалось места для боя. Только здесь, на первом дворе, мы должны были удержаться и либо победить, либо умереть. До этого времени наши потери по сравнению с черными кенда, потерявшими свыше двух тысяч человек, были незначительны. У нас насчитывалось около двухсот человек убитых и приблизительно столько же раненых. Следовательно, в нашем распоряжении оставалось около тысячи шестисот бойцов, что было значительно больше, чем могло сражаться в этом тесном месте. Поэтому мы пришли к такому решению: триста пятьдесят лучших воинов должны защищать храм, пока не падут. Остальные (больше тысячи) ушли во второй двор, где находились женщины и дети. Они должны были проводить последних тайными тропинками к месту, где стояли верблюды, и бежать с ними, куда смогут. Мы надеялись, что победив, черные кенда будут слишком утомлены, чтобы преследовать их по равнине до отдаленных гор. Это было отчаянное решение, но у нас не оставалось другого выбора. - А моя жена? - хрипло спросил Рэгнолл. - Пока храм стоит, она должна оставаться в нем, - отвечал Харут, - но когда все будет потеряно и я паду, ты, белый господин, войди в святилище, возьми ее и Дитя из слоновой кости и беги за другими. Я возлагаю на тебя обязанность: под страхом проклятия Неба не допусти, чтобы Дитя попало в руки черных кенда. Сперва сожги его огнем или преврати в прах камнями. Кроме того, я отдал приказание в последнюю минуту поджечь навесы, устроенные над запасами хлеба, чтобы враги, избежавшие наших копий, умерли от голода. Тотчас же все приказания Харута, который был к тому же кем-то вроде президента этой республики, были беспрекословно исполнены. Я никогда и нигде не виден более совершенной дисциплины, чем у этого бедного народа. Отряд за отрядом воинов, назначенных сопровождать женщин и детей, исчезал за воротами второго двора. Каждый уходивший оборачивался и салютовал оставшимся копьем. Оставшиеся триста пятьдесят человек стали по местам как греки, защищавшие Фермопилы. Впереди стоял я со своими стрелками, которым были розданы все оставшиеся патроны (по восьми на человека). За нами стояли в четыре ряда воины, вооруженные саблями и копьями, под начальством Харута. Позади них, вблизи ворот, ведущих во второй двор храма, находилось пятьдесят отборных людей под командованием Рэгнолла, которые должны были в критический момент сделать попытку спасти Хранительницу Дитяти. Я забыл упомянуть, что Рэгнолл был дважды ранен при отчаянной защите укреплений: в плечо и бедро. Когда все было готово и люди утолили жажду из больших кувшинов, стоявших вдоль стен двора, пламя начало пробиваться сквозь массивные деревянные ворота. Это случилось не ранее, чем через добрых полчаса после того, как они были подожжены. Наконец они обрушились под ударами извне. Но проход оставался загроможденным грудой камней, набросанных нами после закрытия ворот. Черные кенда разгребали их руками, палками и копьями. Это было не легко, так как мы поражали их копьями и избивали камнями. Но мертвые и раненые оттаскивались в сторону, а на их место вставали другие. В конце концов проход был очищен. Тогда я отослал копейщиков назад на свои места и приготовился выполнить свою роль. Ждать пришлось недолго. С громкими криками толпа черных кенда бросилась в проход. Едва они появились во дворе, я скомандовал стрелять, и пятьдесят пуль полетело им навстречу с расстояния всего в несколько ярдов. Они повалились кучами, как скошенный хлеб. Мы быстро зарядили ружья и ждали новой атаки. Снова появились враги, и снова повторилась ужасная сцена. Ворота и тоннель были загромождены павшими. Чтобы возобновить атаку, врагам пришлось убирать их под нашим огнем (стреляли я, Ханс и несколько лучших стрелков). Так продолжалось до тех пор, пока мы не истратили последние патроны. Тогда мои люди отошли назад, дав возможность Харуту и его отряду занять наши места, и сменили уже бесполезные ружья на копья и сабли. В продолжение получаса или более продолжалась ужасная борьба. Бой происходил в очень узком месте, и черные кенда были не в состоянии пробиться сквозь копья наших бойцов, защищавших свою жизнь и святилище своего бога. Наконец враги отступили, дав нам возможность убрать в сторону убитых и раненых и утолить жажду, так как стояла невыносимая жара. Вдруг в воротах показался огромный слон Джана, подгоняемый сзади уколами копий. Он быстро шел вперед, сметая на своем пути защитников храма, как будто это была сухая трава, и сокрушая все хоботом, на котором висели железные шары. Удары копьями были для него не более, чем укусы комаров. Он, трубя, шел вперед, а за ним потоком катились черные кенда, на которых наши копейщики обрушились с двух сторон. В это время я в сопровождении Ханса возвращался со второго двора, куда ходил проведать раненого в третий раз Рэгнолла. Найдя к своей великой радости его рану неопасной, я спешил вернуться к сражающимся, и вдруг увидел дьявола Джану, несущегося прямо на меня, разрезавшего на две части толпу вооруженных людей, как нос гонимого бурей корабля разрезает воду. Сказать правду, я, несмотря на нелюбовь к излишнему риску, обрадовался при виде его. Даже возбуждение от продолжительного сражения не могло уничтожить во мне чувства стыда, которое я испытал, промахнувшись по этому животному четыре раза подряд на расстоянии сорока ярдов. - Теперь, Джана, - думал я, испытывая нечто вроде радостной дрожи, - теперь я смою свой позор. На этот раз я не промахнусь, иначе это будет моим последним промахом в жизни. Джана несся вперед, вертя железными шарами перед собой, от которых воины бежали направо и налево, очищая между ним и мною пространство. Для большей верности (я немного дрожал от усталости) я стал на правое колено, опершись на левое локтем, и прицелился в шею животного. Когда оно было шагах в двадцати от меня, я выстрелил, но попал не в Джану, а в хромого жреца, исполнявшего обязанности магута, сидя на шее слона несколько выше места, куда я метил. Да! Я попал ему в голову, которую разбил как яичную скорлупку, и он бездыханным свалился на землю. В отчаянии я снова прицелился и выстрелил. На этот раз нуля попала в конец левого клыка Джаны, от которого отлетел осколок. Последняя надежда погибла. У меня даже не оставалось времени подняться и бежать. Я так и остался на коленях, ожидая конца. В одно мгновение огромное животное очутилось почти надо мной и, открыв рот, подняло хобот. Вдруг я услышал голландское проклятие и увидел Ханса, почти всунувшего в рот Джане конец моего второго ружья. Грянул выстрел, за ним другой. Через миг огромный хобот обвился вокруг Ханса и, завертев его в воздухе, бросил футов на тридцать-сорок в сторону. Джана зашатался, словно собираясь упасть, но удержался, покачнулся вправо, прошел, спотыкаясь, несколько шагов, минуя меня, и остановился. Я повернулся, сел на землю и смотрел, что будет дальше. Сперва я увидел Рэгнолла, бежавшего с ружьем. Он дважды выстрелил в голову животного, но оно не обратило на это никакого внимания. Потом я увидел его жену, Хранительницу Дитяти, вышедшую из портала второго двора в сопровождении двух жриц, со статуей Дитяти из слоновой кости в руках. Все они были одеты так же, как и в утро жертвоприношения. Она совершенно спокойно шла вперед, устремив свои большие глаза на Джану. По мере ее приближения животное начало проявлять беспокойство. Повернув голову, оно подняло хобот и, вытянув его вдоль спины, схватило за лодыжку царя Симбу, неподвижно сидевшего в своем кресле. Медленно оно стащило Симбу с кресла. Он упал около левой передней ноги животного. Потом оно обвило хоботом тело беспомощного человека (я до сих пор не могу забыть выражения его полных ужаса глаз) и завертело его в воздухе, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее, пока блестящие цепи на груди жертвы не превратились на солнце в одно сплошное серебряное колесо. Потом оно швырнуло его на землю, где бедный царь лежал безжизненной массой, потерявшей человеческий вид. Хранительница Дитяти бесстрашно остановилась перед животным-богом. Ее спутницы остались позади. Рэгнолл прыгнул вперед, желая увлечь ее в сторону, но целая дюжина людей удержала его, не знаю, с целью ли спасти его жизнь, или по какой-нибудь другой причине. Джана смотрел на Хранительницу Дитяти, она смотрела на Джану. Потом он яростно закричал и, выхватив Дитя из слоновой кости из ее рук, завертел его в воздухе и разбил о камни, как Симбу. Древняя статуя, пережившая много веков, разлетелась на тысячу мелких кусочков. При виде этого белые кенда издали великий стон, женщины, сопровождавшие Хранительницу, разорвали на себе одежды, стоявший вблизи Харут в беспамятстве упал на землю. Еще раз закричал Джана, потом медленно опустился на колени и, трижды ударив о землю хоботом, как бы являя этим покорность прекрасной Хранительнице, стоявшей перед ним, задрожал всем своим могучим телом и пал мертвым! Битва прекратилась. Черные кенда стояли в оцепенении. - Бог умер! - крикнул голос. - Царь умер! Джана убил Симбу, и сам убит! Дитя разбито! Бегите, черные кенда! Бегите, ибо боги умерли, и земля ваша стала землею призраков. Со всех сторон эхом раздавался стон: "Бегите, черные кенда, ибо боги умерли!" Они повернулись и бежали как тени, унося с собой раненых. Никто не пытался остановить их. Через полчаса ни одного из них, за исключением тяжело раненных и умирающих, не оставалось во дворе храма. Все они бежали. Сражение окончилось. Сражение, которое казалось поражением, было выиграно! x x x Я поднялся на ноги и увидел Рэгнолла. Он прыгнул по направлению к своей жене и стал перед ней. - Люна! - воскликнул он. Облокотившись на плечо одного из белых кенда, я подошел к ним, так как любопытство превозмогло мою слабость. Некоторое время она пристально смотрела на него, потом ее глаза начали изменяться, как будто к ней возвращалась душа, сообщая им свет и жизнь. Наконец она заговорила медленным, нерешительным голосом: - Ох, Джордж, это ужасное животное убило нашего ребенка! - говорила она, указывая на мертвого слона, - посмотри на него! Теперь мы будем друг для друга всем, как было прежде, пока Бог не пошлет нам другого ребенка. С этими словами она разразилась потоком слез и упала в объятия мужа. Я отошел в сторону (к своей чести, то же сделали и кенда), оставив их вдвоем около мертвого Джаны. Тут я должен сказать, что с этого момента к леди Рэгнолл совершенно вернулся рассудок, как будто гибель Дитяти из слоновой кости сняла с нее чары. В чем заключались эти чары - я не могу сказать, но думаю, что каким-то необъяснимым образом она связывала это изображение со своим потерянным ребенком. Первая смерть отняла у нее рассудок, вторая, воображаемая, вернула его. С момента гибели своего ребенка на улице английского местечка до гибели Дитяти из слоновой кости в Центральной Африке она ничего не помнила, за исключением сна, о котором спустя несколько дней рассказала Рэгноллу в моем присутствии. Она говорила, что однажды ночью видела Рэгнолла и Сэвэджа, спавших в туземном доме в городе Дитяти. Я предоставляю читателю самому сделать вывод об этом сне в связи с видением Рэгнолла и Сэвэджа, о котором рассказано выше. Сам я не могу предложить ни одного объяснения. Оставив Рэгнолла и его жену, я, пошатываясь, отправился искать Ханса и нашел его лежавшим без чувств вблизи северной стены храма. Очевидно, всякая человеческая помощь уже была для него бесполезна - так сильно он был искалечен Джаной. Мы отнесли его в комнату одного из жрецов, где я сидел над ним до конца, наступившего на закате солнца. Перед смертью он пришел в полное сознание. - Не надо горевать о промахе по Джане, баас, - говорил он, - это какой-то демон отвращал от него пули бааса. Джана был заколдован от белых людей. Лорд Игеза тоже промахнулся. Но колдуны черных кенда забыли заколдовать Джану от маленького желтого человека. Потому я всякий раз, когда стрелял, попадал в него. Он знал, кто пустил в него последние пули. Вот почему он оставил бааса и схватил меня. Ох, баас! Я умираю счастливым, что убил Джану и что он схватил меня, а не бааса. Я все равно умер бы через день или два, так как был ранен брошенным копьем в пах. Я ничего не говорил об этом. Рана была не очень большая, и крови из нее выходило мало, но пока продолжалась битва, мне становилось все хуже. (Осмотр этой раны показал, что Ханс был прав. Долго он все равно не прожил бы.) Если баас хочет передать через меня что-нибудь своему покойному отцу, пусть баас говорит скорее, пока моя голова может удержать слова. Потом он попросил перенести его к порогу, чтобы в последний раз взглянуть на солнце, "потому что, баас", - прибавил он, - "я уйду далеко за солнце". Некоторое время он смотрел на заходящее светило, говоря, что, судя по небу, будет хорошая погода "для путешествия к Черной воде, чтобы увезти всю ту слоновую кость". Я ответил, что мне, быть может, никогда не удастся забрать с кладбища слонов слоновую кость, так как черные кенда могут помешать мне в этом. - Нет, баас, - ответил он, - теперь, когда Джана убит, черные кенда оттуда уйдут. Я знаю это, я знаю это... Потом он начал бредить о наших прежних приключениях до тех пор, пока перед самым концом рассудок снова не вернулся к нему. - Баас, - сказал он, - вождь Мавово назвал меня "Свет-во-мраке". Когда баас тоже вступит во Мрак, пусть он поищет этот Свет. Он будет сиять около бааса. Теперь я понял, что хотел сказать покойный отец бааса, когда говорил о любви. Это то, что я чувствую к баасу. После этого Ханс умер с улыбкой на своем морщинистом лице. Я плакал... XXI ДОМОЙ Мне немного остается рассказать об этой экспедиции, хотя я не сомневаюсь, что Рэгнолл при желании мог бы написать целый интересный том о многом, чего я едва коснулся, так как ограничивался только историей наших приключений. Например, о сходстве центрально-африканского культа Дитяти и его Хранительницы с египетским культом Горуса и Изиды, от которого, несомненно, произошел первый. Дальнейшее наше путешествие через пустыню до Красного моря было весьма интересным. Но мне надоело описывать путешествия, так же, как и совершать их. После смерти Ханса бодрость духа покинула меня. Мы похоронили его на почетном месте перед воротами второго двора храма, где он убил Джану. Когда земля начала засыпать его маленькое желтое лицо, я почувствовал, будто половина моего прошлого осталась с ним в этой могиле. Бедный старый Ханс! Где я найду другого такого человека, как ты? Где я найду столько любви, какой было переполнено твое старое сердце? Ханс был совершенно прав относительно черных кенда. Они покинули свою землю, вероятно, в поисках пищи, но куда ушли - я не знаю, да и не интересовался этим. Они были порядочными головорезами, но в то же время превосходными бойцами. Что с ними сталось - мне безразлично. Одно могу сказать: огромная их часть никуда не переселилась, так как свыше трех тысяч тел было предано земле белыми кенда, для чего весьма пригодились вырытые нами для обороны ямы и рвы. Наши потери составляли пятьсот три человека, включая умерших от ран. Джана был зарыт в том месте, где пал, - в нескольких футах от убившего его Ханса. Мы были не в силах перенести его труп в другое место. Я всегда сожалел, что не измерил величину этого животного - полагаю, самого большого слона в мире. Я видел его мельком на следующее утро, когда его столкнули в огромную яму вместе с останками царя Симбы. Я нашел, что все раны, за исключением уколов копьями, были причинены ему пулями Ханса. Я просил белых кенда подарить мне оба его огромных клыка, которым, я думаю, но объему и весу не было равных во всей Африке, хотя один из них был надломлен. Но в этом мне было отказано. Белые кенда хотели сохранить их вместе с цепями и хоботом как память о победе над богом своих врагов. Прежде чем зарыть Джану в землю, они топором отрубили ему хобот и клыки. По сильной истертости зубов я сделал вывод, что это животное было очень старым, но насколько - трудно сказать. Это все, что я могу сказать о Джане. Белые кенда во всех отношениях строго сдержали свои обещания. В странной полурелигиозной церемонии, при которой я не присутствовал, леди Рэгнолл была освобождена от высокой должности Хранительницы бога, символ которого перестал существовать, хотя я думаю, что жрецы, насколько могли, собрали все обломки слоновой кости и сохранили их в кувшине в святилище. После этого прислужницы сняли с нее одеяние, о весьма древнем происхождении которого, кроме Харута, я думаю, никто из белых кенда не имел представления. Потом, одетая в туземное платье, она была передана Рэгноллу. С этого времени с ней, как и с нами, обращались словно с чужестранной гостьей. Однако ей позволили поселиться со своим мужем в том же самом доме, который она занимала в продолжение своего необыкновенного плена. После битвы в течение нескольких дней я был совершенно без сил. Остальные три недели я занимался различными делами и, между прочим, поездкой с Харутом в город Симбы. Мы отправились туда лишь после того, как удостоверились через наших лазутчиков, что черные кенда действительно ушли куда-то на юго-запад, где приблизительно в трехстах милях от их прежнего города по слухам находились плодородные незанятые земли. С особенным чувством я снова проезжал по знакомым местам и еше раз увидел согнувшееся от ветра дерево со следами клыков Джаны, на ветвях которого мы с Хансом нашли себе убежище от ярости этого чудовища. Перейдя реку, теперь совсем обмелевшую, я ехал по наклонной равнине, через которую мы мчались, спасая свою жизнь, и достиг печального озера и кладбища слонов. Здесь ничего не изменилось. Та же горка, истоптанная ногами Джаны, на которой он имел обыкновение стоять. Те же скалы, за которыми я пытался укрыться, и недалеко от них куча человеческих костей, принадлежавших несчастному Маруту. Мы похоронили их на том же месте, где они лежали. Мы забрали, сколько могли, слоновой кости, нагрузили ею около пятидесяти верблюдов. Конечно, здесь ее было значительно больше, но много клыков, пролежав на этом месте долгое время, было попорчено солнцем и непогодой и потому не имело почти никакой ценности. Отправив слоновую кость в город Дитяти, который был снова восстановлен, мы лесом поехали в город Симбы, для безопасности выслав вперед разведчиков. Он действительно был совершенно оставлен. Никогда я не видел места, имевшего более пустынный вид. Черные кенда оставили его таким же, каким он был раньше. Только на алтаре, находившемся на рыночной площади, лежала куча трупов тех воинов, которые умерли от ран во время отступления. Двери домов были открыты. В них оставалось большое количество домашней утвари, которую черные кенда не могли забрать с собой. Мы нашли много копий и другого оружия, владельцы которого были убиты и теперь не нуждались в нем. За исключением нескольких умиравших от голода собак и шакалов, в городе не осталось ни одного живого существа. Пустота города производила впечатление даже большее, чем кладбище слонов возле уединенного озера. - Проклятие Дитяти сделало свое дело, - мрачно сказал Харут. - Сперва буря и голод, потом война, бегство и разорение. - Это так, - ответил я. - Однако если Джана мертв и его народ бежал, где Дитя и многие из его народа? Что вы будете делать без бога, Харут? - Каяться в своих грехах и ждать, пока Небо в свое время не пошлет другого, - печально отвечал Харут. Эту ночь я проводил в том самом доме, где был заключен с Марутом во время нашего плена. Я не мог уснуть, так как в моей памяти воскресло все происходившее в те ужасные дни. Я видел огонь для жертвоприношения, горевший на алтаре, слышал рев бури, предвещавшей разорение черных кенда, и был очень рад, когда наконец наступило утро. Бросив последний взгляд на город Симбы, я поехал домой через лес, в котором обнаженные ветви также говорили о смерти. Через десять дней мы покинули Священную гору с караваном в сотню верблюдов. Из них пятьдесят было навьючено становой костью, а на остальных ехали мы и эскорт под командованием Харута. С этой слоновой костью, как и со всем связанным с Джаной, меня постигла неудача. В пустыне нас застигла буря, от которой мы едва спаслись. Из пятидесяти верблюдов, навьюченных слоновой костью, уцелело всего десять. Остальные погибли и были занесены песком. Рэгнолл хотел возместить мне стоимость потери, но я отказался, говоря, что это не входит в наши условия. Белые кенда, вообще бесстрастный народ, а в особенности теперь, когда они оплакивали своего бога, не проявили никаких чувств при нашем отъезде и даже не простились с нами. Только жрицы, прислуживавшие леди Рэгнолл, когда она играла среди них роль богини, плакали, прощаясь с ней, и молились, чтобы снова встретить ее "в присутствии Дитяти". Переход через горы был очень труден для верблюдов. Но наконец мы перебрались через них, проделав большую часть дороги пешком. Мы задержались на вершине хребта, чтобы бросить последний взгляд на землю, которую покидали, где в тумане все еще виднелась гора Дитяти. Потом мы спустились вниз по противоположному склону и вступили в северную пустыню. День за днем, неделю за неделей мы ехали по бесконечной пустыне путем, известным Харуту, который знал, где искать воду. Мы ехали без особенных приключений (за исключением бури, во время которой была потеряна слоновая кость), не встретив ни одного живого существа. В течение этого времени я был все время один, так как Харут разговаривал мало, а Рэгнолл и его жена предпочитали быть вдвоем. Наконец спустя несколько месяцев мы достигли маленького порта на Красном море, арабское название которого я забыл и в котором было жарко, как в аду. Вскоре туда зашло два торговых судна. На одном из них, шедшем в Аден, уехал я, отправившись в Наталь. Другое шло в Суэц, откуда Рэгнолл и его жена могли отплыть в Александрию. Наше прощание вышло столь поспешным, что, кроме обоюдных благодарностей и добрых пожелании, мы немного успели сказать друг другу. Пожимая мне при прощании руку, старый Харут сообщил, что едет в Египет. Я спросил его, зачем он едет туда. - Чтобы поискать другого бога, Макумацан, - ответил он, - которого теперь после смерти Джаны некому уничтожать. Мы поговорим с тобой об этом, когда снова встретимся. Таковы мои воспоминания об этом путешествии. Но сказать правду, я тогда мало на что обращал внимание, потому что мое сердце скорбело о Хансе.