удобнее лежать, я поспешил вниз, попросив ее постараться заснуть. Пока я принимал и выслушивал больного, сэр Джон Белль явился к моей жене. Когда пациент уходил, и сэр Джон спускался сверху, вбежал посланный от лорда Кольфорда, жена которого должна была родить. Посланный требовал меня немедленно к своей госпоже, жене первого богача, банкира и баронета, пользовать которого считалось завидной долей для каждого из врачей Денчестера. Схватив хирургический набор, я тотчас же отправился вместе со слугой. В тот момент, когда я выходил из дома на улицу, я услышал, что сэр Джон крикнул мне что-то вслед, чего я не расслышал. Я ответил, что спешу, и поговорю с ним после, на что он, как мне показалось, крикнул: - Ладно! Это было около трех часов пополудни. Но роды леди Кольфорд были такие трудные и сложные, что я возвратился домой только в восемь часов вечера. Я немедленно поспешил наверх к жене и, взойдя осторожно в ее комнату, увидел, что она спала; сиделка дремала подле, на диване. Осторожно приблизившись к постели, я поцеловал жену прямо в губы и, спустившись вниз, поспешил к своей больной и провел у нее безотлучно всю ночь. Вернувшись к себе около восьми часов утра, я застал ожидавшего меня в приемной сэра Джона Белля, и с первого же взгляда на его лицо понял, что случилось что-то ужасное. - Что случилось? - спросил я. - Что? Да то, что я вам крикнул вчера вслед, но вы не захотели остановиться и выслушать меня. А потом я нигде не мог поймать вас. У вашей жены родильная горячка. Я вчера уже полагал, что это так, а сегодня не остается ни малейшего сомнения! - Родильная горячка! - прошептал я. - В таком случае я погибший человек! - Не падайте же сразу духом, будьте мужчиной, у нее сильная натура, и нам, наверное, удастся вырвать ее из когтей смерти! - Но вы забываете, что я принимал у леди Кольфорд! И отправился к ней прямо от постели моей жены! - Да! Это не совсем приятно... Но что же, будем надеяться на благополучный исход. Только другой раз, когда вам будут кричать что-нибудь, надо остановиться и выслушать. Мы простились очень сухо. Через неделю моей жены не стало, а спустя десять дней последовала за нею в могилу и прелестная леди Кольфорд. Очнувшись от горя, я поспешил написать сэру Томасу, и выразить ему глубокое прискорбие по случаю постигшего его несчастья, невольным виновником которого являлся я. В ответ на это письмо я получил следующие строки, которые раскрыли мне настоящее положение дел. Сэр Томас Кольфорд писал так: "Сэр Томас Кольфорд крайне удивлен, что доктор Терн считает нужным добавлять лицемерие к убийству". А несколько дней спустя я получил от полицейского инспектора дальнейшее разъяснение в виде ареста по обвинению в сознательном убийстве леди Бланш Кольфорд. Ночь я провел в Денчестерском тюремном замке, а на утро стоял на допросе, причем была назначена специальная сессия суда для разбора моего дела. Меня обвиняли в преступной небрежности и умышленных злодейских действиях, вызвавших смерть леди Кольфорд. После обычного допроса свидетелей, установившего факт моего пользования леди Кольфорд и также факт и причину ее смерти, пришла очередь доктора сэра Джона Белля, и я мысленно радовался, что, наконец-то, Белль, объяснит в чем дело. После нескольких вопросов о степени заразительности родильной горячки, на которые ответил сэр Джон, он стал перечислять подробности рокового дня, когда я был призван к леди Кольфорд. Сэр Джон говорил, что при посещении моей жены он убедился по ряду симптомов, что у нее родильная горячка, что, в сущности, было ложью, так как в этот день, по его же словам, он только подозревал возможность болезни, а убедился в ней лишь на другой день. "Тогда я поспешил от своей пациентки, - продолжал лживый старик, - чтобы предупредить д-ра Терна, который только что выходил из своей приемной. Но прежде чем я успел произнести слово, он стал хвастаться, что за ним только что прислали от лорда Кольфорда, жена которого должна родить. На это я посоветовал ему отказаться от этого лестного предложения. "Так как у жены вашей родильная горячка, - а сиделка говорит, что вы только что были у ее постели". Тогда Терн заявил мне, что этого не может быть, так как он только что видел свою жену и нашел ее совершенно здоровой, если не считать легкой головной боли. Он заявил, что не может отказаться от такого блестящего случая, быть может единственного в его практике, и что принимать у леди Кольфорд все-таки будет. "Смотрите любезнейший, - сказал я, - продолжал старик, если что-либо случится, то вас вправе будут обвинить в предумышленной и преступной небрежности". - "Очень вам благодарен за предупреждение, но ручаюсь вам, что ничего с ней не случится, потому что я свое дело знаю и сам отвечаю за свои поступки", - сказал Терн, схватил свой мешок и выбежал на крыльцо". Не берусь описывать, с каким чувством негодования и омерзения слушал я эту наглую ложь. С какой беззастенчивостью, с каким невозмутимым спокойствием клеветал на меня этот человек! Задыхаясь от волнения, я мог только воскликнуть: - Это ложь, наглая ложь от начала до конца! После сэра Джона выступила со своими показаниями сиделка; в числе многих лживых показаний, не моргнув глазом, она заявила, что стоя на верхней площадке лестницы, она слышала довольно длинный разговор между сэром Джоном и мной и, наконец, произнесенные будто бы мною слова: "Я сам за свои поступки буду отвечать". И на ее слова я не нашел возражений, а мог только сказать, что и она лжет. Затем последовал вопрос, есть ли у меня свидетели, могущие опровергнуть эти показания; таких свидетелей у меня не было. Тогда мне сделали обычный допрос и спросили, не имею ли я что сказать в свое оправдание. Я изложил все факты в их настоящем виде, заявил, что свидетельские показания сплошная ложь, и что сэр Джон мой давний недруг, желавший погубить меня с того самого момента, как я поселился и начал практиковать в Денчестере. После этого суд удалился и вскоре мне объявили, что дело мое передается на съезд, сессия которого имеет быть ровно через месяц. А до того времени местный суд согласен отпустить меня на поруки под залог в 500 фунтов от меня и 500 фунтов от двух поручителей по 250 фунтов от каждого или же 500 фунтов от одного. Я безнадежно опустил голову, так как у меня не было ни родных, ни друзей, которые бы согласились высказать свое сочувствие, столь скомпрометированному человеку. - Благодарю вас, господин председатель, за ваше доброе желание, но мне приходится отправиться в тюрьму, так как я не имею здесь никого, кто бы мог поручиться за меня! - сказал я печально. Вдруг в задних рядах залы произошло движение, и чей-то грубый голос произнес: "Я готов быть вашим поручителем". К столу подошел плечистый мужчина, лет пятидесяти, с нездоровым цветом лица, с заплывшим бледным лицом и плешивой головой, на которой непокорно торчали пучки уцелевших еще волос. Он был очень плохо одет в поношенное, черного цвета платье с огненно-красным галстуком. - Ваше имя? - спросил его секретарь суда. - Эй вы, молодой человек, не напускайте на себя важность. Вы еще должны мне 24 фунта, 3 шиллинга и 6 пенсов, и вам хорошо известно мое имя; если же вы его забыли, то я покажу его вам на конце исполнительного листа! - Это мой долг спросить ваше имя, - ответил растерявшийся секретарь, - я спрашиваю вас по долгу службы. - А-а, в таком случае, пожалуйста! Мое имя Стефан Стронг. Я могу добавить, что это имя имеет известную цену при подписании чека на любую сумму. В настоящее время я явился сюда, чтобы поручиться за этого молодого человека, о котором я решительно ничего не знаю, кроме его фамилии и внешнего вида. Я не знаю, заразил ли он покойную леди, или не заразил, но знаю, что, как большинство отравителей, поклонников телячьей заразы, именующих себя оспопрививателями, этот Белль наглый лжец, и что если даже молодой человек действительно заразил молодую женщину, то не его в этом вина. А теперь нате, считайте деньги! Когда все было кончено, я подошел и поблагодарил его. - Благодарить меня вам не за что, - ответил он, - я делаю это не для вас, а потому, что не хочу, чтобы они сажали невинных людей в тюрьму. Ну, а теперь скажите мне, не нуждаетесь ли вы в деньгах для защиты? Я отвечал, что в деньгах я в настоящее время не нуждаюсь, еще раз поблагодарил его, и на этом мы расстались. ГЛАВА V Допрос В назначенный день и час прокурор произнес блистательную обвинительную речь, в которой он доказывал, что я, преследуя низкие материальные выгоды, принес в жертву молодую жизнь. Затем пошел допрос свидетелей, не выяснивший ничего нового. Когда же дошла очередь до сэра Джона Белля, то он повторил почти дословно все, что было сказано им на предварительном допросе. При опросе свидетелей другой стороны выяснилось, что с самого начала сэр Джон Белль относился ко мне недоброжелательно за то, что к его великому огорчению, я оказался более сведущим и знающим свое дело врачом, чем он, и что родильная горячка у моей жены была вызвана только его небрежностью. После этих показаний заседание суда было закрыто, и дальнейшее слушание дела отложено на следующий день. Так как я находился на поруках, то прямо со скамьи подсудимого отправился пообедать в скромный ресторанчик, где меня никто не знал, для того, чтобы не видеть перед собой знакомых лиц. Я медленно плелся по улице, когда вдруг, заслышал за собою шаги и обернувшись, очутился лицом к лицу с бледной физиономией и огненно-красным галстуком мистера Стефана Стронга. - Вы расстроены и устали, доктор Терн, - сказал он, - почему же вы не с друзьями, а бродите один по улицам города, после такого утомительного дня в зале суда? - Потому что у меня нет друзей, - сказал я. - Вот оно как? - проговорил он. - Пойдемте-ка да поужинаем со мной. Я поблагодарил старика. Это сердечное отношение совершенно чужого человека тронуло меня. Вместе с ним мы дошли до главной его лавки, и через небольшой коридорчик он ввел меня в свою квартиру. В большой гостиной, обставленной тяжелой старомодной мебелью, в самом центре большого дивана, сидела румяная седая женщина в черном шелковом платье. Она читала при свете лампы под розовым абажуром, поставленной на консоле позади нее. Я почему-то сразу заметил, что она читала какой-то трактат о противооспенных прививках, и что на обложке книги изображена рука, страшно изуродованная оспой. - Марта, - произнес Стронг, входя в комнату, - вот доктор Терн, о котором я уже говорил тебе! Он зашел поужинать с нами. Доктор Терн, это моя жена! Миссис Стронг встала и протянула мне руку. Это была стройная худощавая женщина, с тонкими изящными чертами и ласковыми голубыми глазами. - Я вам очень рада! - сказала она мягким, несколько монотонным голосом. - Все друзья Стефана для меня желанные гости, особенно же те, которых преследуют за правое дело! В этот момент вошла служанка и доложила, что ужин готов. Мы пошли в смежную комнату, где нас ожидал простой, но вкусный ужин, и к немалой своей радости я имел случай убедиться, что мистер Стефан не подражал своей уважаемой супруге, которая не пила ничего, кроме чистой воды. Муж же ее поставил передо мной на стол бутылку прекраснейшего портера. Во время разговора за ужином мне удалось узнать, что Стронги, у которых никогда не было детей, посвятили себя пропаганде разных "идей". М-р Стронг был "анти" всего, чего угодно, супруга же его не шла дальше "антиоспопрививания". Вне этого великого вопроса ее ум был всецело поглощен совершенно безобидной "идеей", что англо-саксы происходят по прямой линии от десяти затерявшихся колен израилевых. Оставив в стороне вопрос об оспопрививании, я высказал сочувствие ее взглядам относительно десяти колен израилевых, чем до такой степени расположил миловидную маленькую женщину в мою пользу, что, позабыв совершенно о моем неопределенном будущем, она просила меня почаще заходить к ней и тут же снабдила целой кипой литературы, касающейся предполагаемых странствований и скитаний этих десяти племен. Таким образом завязалось мое знакомство с миссис Мартой Стронг. В десять часов утра, на следующий день, я снова сидел на скамье подсудимых, и сиделка, ухаживавшая за моей женой во время ее родов, повторила, в единодушном согласии с доктором сэром Джоном Беллем, ту же измышленную ими ложь. После строгого повторительного допроса выяснилось, что эта особа не вполне достойна доверия, но разбить ее показания не было возможности. Тогда мой защитник указал суду на то, что все обвинение основано исключительно на одних только показаниях сэра Джона Белля, моего заведомого и издавнего врага, и что к несчастью, я не могу представить со своей стороны ни одного свидетеля, так как при этом мнимом разговоре не было третьего лица, но что если заявление д-ра Белля - правда, то я должен быть положительно сумасшедшим: не подлежит сомнению, что доктор, обладающий такими знаниями, не мог не знать, что родильная горячка заразительна, и что, переходя из комнаты больной жены к постели пациентки, он должен был занести последней заразу и в результате погубить свою медицинскую карьеру. Но допустим даже, что он из каких-нибудь видов решился принять на себя этот страшный риск. Неужели же он не стал бы принимать мер предосторожности? А последних, как было доказано, никому заметить не удалось. Затем прочтено было мое письменное заявление, что все сказанное д-ром Беллем - сплошная ложь, и что я, отправляясь к леди Кольфорд, не имел ни малейшего представления о том, что жена моя заболела. Председатель суда, суммируя все сказанное, указал присяжным на то, что это необычайное преследование было основано исключительно на показаниях доктора Белля, которым вторила сиделка, и что если даже допустить, что обвиняемый действительно рискнул жизнью прекрасной женщины ради корыстных целей, не покажется ли странным то обстоятельство, что узнав из уст сэра Джона Белля о том, что жена его заболела тяжелой и опасной болезнью, обвиняемый не выразил ни скорби, ни удивления. А между тем, всем известно, что доктор Терн был очень нежным и любящим мужем. Остается только предположить, что обвиняемый не понял слов сэра Джона или не расслышал их. После речи председателя, присяжные удалились для обсуждения, а за ними удалился и суд. С уходом председателя суда зал закишел, как муравейник. Я сидел как на иголках, сознавая, как враждебно и недоброжелательно относятся ко мне все эти люди. Присяжные очень долго не возвращались, и я мало-помалу свыкся со своим положением и перестал обращать внимание на настойчивые взгляды, обращенные на меня, и на замечания, раздававшиеся в толпе. Я ушел в себя и стал размышлять над своим положением. Какого бы рода приговор не вынесли мне присяжные, все равно дальнейшая карьера моя разбита, это было для меня совершенно ясно, и я мог заранее сказать, что разорен вконец. А против меня сидел и торжествовал негодяй, который погубил меня своим лжесвидетельством, своими сознательными ложными клятвами, погубил мою честь, опозорил мое доброе имя и вырвал у меня изо рта мой кусок хлеба. Он развязно болтал со своими соседями, как вдруг взгляд его случайно встретился с моим. Где-то на дне души у него еще таился остаток совести, так как старик вдруг смолк, губы у него побелели и задрожали, он поспешно встал и покинул залу суда. Очевидно, все это не ускользнуло от внимания юриста, беседовавшего с ним, и тому сразу стало ясно, что именно вызвало столь внезапную перемену в уважаемом сэре Джоне Белле. Я заметил, как он сперва пристально посмотрел на меня, потом на сэра Джона, который, вернув себе обычную самоуверенность, торжественно направился к выходу. Член суда проводил старика глазами и стал смотреть в потолок, тихонько посвистывая. Очевидно, присяжные сильно затруднялись решением этого дела, так как время шло, а они не возвращались. Прошло без малого полтора часа, когда начальник полиции сообщил, что "они" идут, т.е. суд и присяжные. Я вглядывался в их лица, с каким-то страшным безучастием ожидая приговора. Напряженное состояние ожидания сменилось во мне тупым оцепенением. Когда председатель суда занял свое место, старшина присяжных громко и торжественно возгласил: "Не виновен, но на будущее время мы надеемся, что д-р Терн будет более осмотрителен". - Это весьма странный приговор! - заметил раздражительно председатель суда. - Он одновременно оправдывает и признает виновным. Д-р Терн, вы свободны и оправданы судом, но я весьма сожалею, что присяжные нашли нужным добавить к своему приговору эту загадочную фразу. Низко поклонившись председателю, выражая этим мою признательность за его доброе ко мне отношение, я стал прокладывать себе дорогу сквозь толпу. Я зашагал по направлению к моему одинокому жилищу и опустился в первое попавшееся кресло пустой приемной, безнадежно созерцая свое безвыходное положение: любимой жены и друга у меня не стало, карьера разбита, репутация как человека и врача замарана, и куда бы я ни поехал, всюду за мной последует дурная слава. В то время, как я размышлял на эти безотрадные темы, слуга доложил о приходе какого-то господина. В комнату вошел маленький, весело улыбающийся человечек, в котором я тотчас же узнал старшего помощника того поверенного, который вел дело Кольфорда против меня. - Увы, доктор Терн, - защебетал этот маленький человек, потирая руки, - вы еще не избавились от неприятностей: выбрались вы из уголовного леса, до попали в гражданское болото! Хи-хи-хи!.. И с этими словами он вручил мне бумагу. - Что это такое? - спросил я. - Это иск, предъявленный сэром Томасом Кольфордом д-ру Терну, на 10000 фунтов стерлингов. Согласитесь, - это не слишком крупная сумма за утрату молодой и красивой жены... Так как он не мог добиться, чтобы вас засадили в тюрьму, то решил разорить вас гражданским иском. Если бы он меня тогда послушал, то и начал бы с этого, а уголовного преследования вовсе не возбуждал. Я ни минуты не думал, что они вас осудят. Присяжные никогда не пошлют человека на каторгу за несчастную случайность. Ну, а гражданский иск это - дело другое, его всегда удовлетворят, если только поручить дело опытному адвокату. И вам мой совет: бежать куда-нибудь прежде, чем начнется следствие. Добрый день, господин доктор... всяких вам благ... И юркий маленький человечек скрылся за дверью. Положение мое оказывалось хуже, чем я думал. Уже это первое дело в суде стоило мне больших денег, и я не в состоянии был выдержать второго процесса, не говоря уже об удовлетворении иска. Что же мне оставалось делать? Сидеть и ждать, что будет? Не лучше ли было разом покончить счеты с жизнью, в которой мне уже ничего не оставалось. Разбитый последними событиями, я совершенно утратил чувство страха смерти, которая в тот момент была символом полного успокоения и забвения для меня. Но, к несчастью моему и многих других, я не привел в исполнение моего решения, хотя оно было твердо и серьезно. Прежде всего, я написал длинное письмо для напечатания в газетах, в котором излагал правдиво все факты, касающиеся смерти леди Кольфорд, и обличал сэра Джона Белля в умышленной лжи и желании ценой ложной присяги погубить меня. Затем другое, которое должно быть вручено моей дочери, когда она достигнет совершеннолетия, в этом письме я разъяснял ей причины, побудившие меня к самоубийству и испрашивал ее прощения в том, что покинул ее в столь раннем возрасте. Подойдя к своему шкафчику с лекарствами, я подумал немного и остановился на синильной кислоте. Правда, последствия ее неприятны, зато действие быстро и верно. А что мне было из того, что после смерти я почернею и буду пахнуть! ГЛАВА VI Врата смерти Достав склянку из шкафа, я влил в рюмку достаточную дозу яда и развел его небольшим количеством воды, чтобы было легче выпить. Все это я делал не спеша, и мне оставалось только опрокинуть содержимое в рот, как вдруг я ощутил на лбу холодное дыхание, словно от сквозного ветра. Я вздрогнул. Передо мной в темной амбразуре дверей стоял Стефан Стронг. Да, это был он, так как свет свечи падал прямо на бледное лицо и большую лысую голову. - Эге, доктор. Да вы, как вижу, кутите, - раздался его грубый, но добродушный голос. - Что вы тут смаковали? Можно попробовать? - С этими словами он поднес рюмку к своим губам. В одно мгновение сознание вернулось ко мне, и прежде чем Стефан Стронг успел коснуться рюмки, я быстрым движением выбил ее из рук. Рюмка упала и разбилась вдребезги. - А-а, я так и думал! - произнес мой гость. - Ну, а теперь молодой человек, я попрошу вас сказать мне, почему вы принялись за подобные штуки? - Почему? - возразил я с горечью. - Жена моя умерла, имя мое опозорено, карьера разбита... Зачем мне жить и ждать конца еще нового дела, возбужденного против меня сэром Томасом Кольфордом, которое должно сделать меня банкротом и пустить нищим по свету! - И вы думали помочь этому горю, наложив на себя руки? Ведь вы же утверждаете, что не сделали ничего постыдного, ничего такого, что заставляло бы вас внутренне краснеть перед самим собой, и я верю вам в этом. Так что вам из того, что думают о вас эти люди? Я знаю, что вам теперь тяжело, но я был когда-то в худшем положении, поверьте. Я пошел на каторгу по ложному свидетельскому показанию, но не наложил на себя рук. Я отработал свой срок, понемногу оправился, и теперь я - глава радикалов и один из богатейших людей в Денчестере, хотя и простой торговец. Я мог бы заседать в парламенте, если бы только захотел. Почему бы вам не поступить также? - Да, но никто не пожелает пользоваться моими услугами после того, что было! - сказал я. - Я берусь найти таких людей. Что касается предъявленного иска, то я удовлетворю его. Я люблю судебные дела, а какая-нибудь тысяча фунтов не разорит меня. Пока же я явился сюда звать вас отужинать с нами, полагаю, что для вас лучше будет распить бутылочку портера со Стефаном Стронгом, чем это адское зелье. Но прежде, чем мы выйдем отсюда, вы должны дать мне слово, что вы не приметесь за старое! - И он указал на осколки рюмки, валявшиеся на полу. - Я даю вам слово, что больше этого не будет! - Ну, и прекрасно! - сказал мистер Стронг, беря меня под руку и направляясь к выходным дверям. Вечер этот я провел почти так же, как и мой первый вечер в доме Стефана Стронга. Миссис Стронг приняла меня весьма приветливо и после нескольких вопросов о моем деле перешла на свою излюбленную тему об исчезнувших десяти коленах, причем была крайне разгневана тем, что я еще не прочел данных ею мне книг и брошюр. Однако в конце концов она умиротворилась, и я вернулся к себе домой спокойный и примиренный. В следующий месяц или два ничего особенного в моей жизни не случилось, если не считать, что дело по предъявленному ко мне сэром Томасом Кольфордом гражданскому иску вдруг было прекращено. Хотя о причинах прекращения этого судебного дела официально ничего не было известно, но я имею основание предполагать, что вызвано оно было отказом сэра Джона Белля вторично выступить в суде и повторить свои показания против меня. Хотя я, конечно, был весьма рад этому обороту дела, тем не менее, блестящая практика, которую я только что успел приобрести, была безвозвратно потеряна для меня. Мои небольшие сбережения подходили к концу, и я предвидел необходимость искать себе кусок хлеба каким-нибудь иным путем. Однажды утром я сидел в своем кабинете и читал какую-то медицинскую книгу, как вдруг у наружных дверей раздался звонок. "Пациент!" - подумал я. Но в следующий момент принужден был разочароваться: вошел мистер Стефан Стронг. - Ну, как вы поживаете, доктор? - начал он. - Вы, вероятно, удивляетесь тому, что видите меня здесь в такое время. Я явился просить вас взглянуть на двух больных детей, к которым мы сейчас же отправимся вместе, если только вы ничего не имеете против этого! - Нет, ничего, я всегда рад служить вам! - отвечал я. - Кто эти дети и чем они больны? - Это сын и дочь одного сапожника, а чем больны - об этом судите сами, - ответил мой собеседник. Долго проколесив по улицам беднейшего квартала города, мы, наконец, остановились перед невзрачного вида сапожной лавкой, с несколькими парами грубо сшитых сапог, выставленных в окне на продажу. За прилавком находился владелец лавки, мистер Самуэльс, мрачного вида человек, лет 40. - Самуэльс! Вот доктор, - произнес Стефан Стронг. - Ладно, он найдет жену и детвору там, в смежной комнате! Хороши они, нечего сказать! Я не могу! Не могу смотреть на них. Душа во мне переворачивается! - проговорил Самуэльс грубо и отвернулся. Пройдя через лавку, мы очутились в задней комнате этого убогого торгового помещения. Кто-то громко плакал и стонал. Посреди комнаты стояла истощенная, измученная женщина, уже не молодая на вид, а на постели лежали двое детей, мальчик и девочка, лет трех и четырех. Я тотчас же приступил к освидетельствованию больных. Мальчик горел как в огне, причем все его тельце было покрыто яркой красной сыпью. Девочка же мучилась от огромной красной опухоли на руке повыше локтя. Вся рука была сильно воспалена. Для меня было несомненно, что и то и другое серьезный вид рожистого воспаления, и что оба ребенка перенесли не далее, как пять дней тому назад, прививку оспы. - Ну, - спросил мистер Стронг, - что вы находите у этих детей? Я ответил. - А чем вызвана эта болезнь? Не следствие ли это прививки? - Возможно, что и так! - уклончиво ответил я. - Поди сюда, Самуэльс, и расскажи господину доктору все, как было! - сказал Стронг. - Да что тут много рассказывать? - отозвался огорченный отец, стараясь не глядеть на своих детей. - Меня три раза таскали в полицию и подвергали штрафу за то, что я не прививал оспу детям: я боялся этой проклятой прививки с тех пор, как моя родная сестра умерла от нее, причем вся голова ее была сплошь покрыта язвами и болячками. Но я уже не мог более платить штрафов. Видите ли, дела были плохие! Ну, я и сказал своей хозяйке, чтобы она взяла детей и отвела к городскому оспопрививателю. Ну, и вот вы сами видите, что из этого вышло! Пусть бы их все черти побрали с прививками! С этими словами, безнадежно махнув рукою, он вышел из комнаты. Я не стану описывать ход болезни детей, скажу только, что в результате, несмотря на все мои старания, мальчик умер, а девочка поправилась. Замечательно, что обоим была сделана прививка от одной лимфы, и мне с большим трудом удалось убедить власти подвергнуть эту лимфу тщательному исследованию, причем оказалось, что она содержала бациллы рожи. Этот случай наделал много шума, в котором я играл видную роль. Противники прививок ссылались на меня, как на авторитет. Мало-помалу, несмотря на то, что я никогда не высказывался определенно по этому вопросу, на меня стали смотреть как на лидера и на светило небольшой группы врачей, противников прививки оспы. На основании этой, в сущности, ложной репутации Стефан Стронг предложил мне весьма приличное вознаграждение за то, чтобы я принял на себя труд исследования всех отдельных случаев, в которых, как предполагалось, прививка являлась причиной заболеваний. Я согласился, так как, в сущности, эти исследования ни к чему меня не обязывали. И вот, в течение двух лет усердных исследований, я имел случай убедиться, что прививки, в том виде, как они тогда практиковались, с руки одного человека на руку другого, зачастую имели своим последствием заражение крови, рожистое воспаление, нарывы и даже туберкулез. Все эти случаи были мною опубликованы, и в результате я был вызван королевской оспопрививательной комиссией, заседавшей в то время в Вестминстере, для разъяснений по этому вопросу. Выслушав меня, некоторые из членов этого учреждения пытались было заставить меня высказаться о пользе или вреде прививок вообще. Я отвечал им уклончиво, не желая вступать в длинные прения, глубоко убежденный в том, что ни один человек не может отрицать великого значения открытия, сделанного Дженнером*. ______________ * Английский врач, открывший предохранительную силу коровьей оспы (жил. 1749 по 1823 г.). Стоит только припомнить, что было время, когда почти каждый человек становился жертвой оспы, когда женщина считалась красивой уже потому только, что не была изуродована оспой, подобно громадному большинству ее сестер. Стоит только припомнить, какое множество детей умирало от оспы в самом нежном возрасте, в чем можно убедиться по церковным записям тех годов. Стоит только спросить наших стариков о том, что они слышали от своих матерей и отцов, как свирепствовала оспа во времена их молодости. Мало того, если прививки - обман, то каким образом могло случиться, что 999 врачей из 1000 не только в Англии, но и во всех цивилизованных странах так твердо убеждены в их несомненной пользе? Таково было мое внутреннее убеждение, но я не считал нужным заявлять об этом публично. Между тем, печальные последствия прививки были в то время не редкость, но причиной бывала всегда или плохая лимфа, или неопрятное обращение с больными. ГЛАВА VII Я перешел рубикон Мое появление в качестве эксперта перед королевской оспопрививательной комиссией подняло мой престиж в глазах населения Денчестера. И вот, я снова мог похвастать обширной, быстро возрастающей практикой и заработком, вполне достаточным для удовлетворения своих потребностей. Прошло уже более трех лет с тех пор как я, вернувшись из зала суда, одиноко сидел перед рюмкой с раствором синильной кислоты, когда, как и в тот раз в приемную мою неожиданно, вошел Стефан Стронг. Вследствие большого наплыва больных я не имел возможности принять его тотчас же, так что ему пришлось дожидаться около часа. - Теперь дела обстоят несколько иначе, доктор, - сказал он, входя в мой кабинет, - я дожидался вас целый час, а там еще шесть человек. С тех пор как вы пользовали детей Самуэльса, счастье успело повернуться к вам лицом. Как вы думаете, зачем я пришел? - Говорите прямо, я угадывать не умею! - сказал я. - Ну, уж так и быть, скажу вам в чем дело. Читали вы во вчерашней газете, что наш старый пивовар Хикс возведен в достоинство пэра? Понимаете ли, в чем тут секрет? Он дал понять, что если его заставят дожидаться этой чести еще дольше, то он отказывается подписать в фонд своей партии свой обычный взнос. А это 5000 фунтов в год! Ну, они и поспешили удовлетворить его, полагая, что таким образом кресло в парламенте останется за ними. Но в этом-то они и ошибаются, потому что если только нам удастся выставить подходящего человека, то радикалы возьмут на этот раз верх! - А кто же этот подходящий человек? - осведомился я. - Джемс Терн, эсквайр, доктор медицины! - спокойно ответил Стефан Стронг. - Что вы? - воскликнул я. - Разве я могу истратить 1000 или даже 2000 фунтов единовременно на одни только выборы, да еще столько же ежегодно на разные подписки, кроме того, могу ли я быть практикующим врачом и членом парламента одновременно? - Погодите, доктор, я обо всем этом подумал, как только ваше имя было произнесено вчера в совете радикалов. Все ваши возражения я предвидел. Теперь выслушайте меня: вы молоды, представительны, умны, и притом превосходный оратор, естественно, что вы желали бы выбиться, но у вас нет средств. Вы живете только на то, что зарабатываете, а став членом парламента, конечно, лишились бы возможности зарабатывать даже и это. Но так как мы нуждаемся в таком человеке, как вы, то весьма естественно, что должны и оплачивать ваши услуги. - Нет, нет, мистер Стронг! - воскликнул я. - Я не согласен стать рабом радикалов, обязанным делать то, чего они от меня потребуют, нет я предпочитаю продолжать заниматься своим делом и остаться верным своей профессии. - Не спешите отказываться, молодой человек! - остановил меня наставительно старик, - никто и не требует вашего рабства. Но что бы вы сказали, например, если бы вам гарантировали каждый грош для того, чтобы добиться места в парламенте, и сверх того 1200 фунтов ежегодно содержания в случае успеха и премию в 5000 фунтов в случае, если вы потерпите поражение или почему-либо вынуждены будете отказаться от парламентской деятельности? - Тогда бы я согласился, пожалуй, при условии, что буду уверен в лице, гарантирующем мне все это, и, кроме того, буду знать, что это такой человек, от которого я могу принять деньги! - сказал я. - Ну, об этом судите сами! - ответил мой собеседник. - Человек этот - я, Стефан Стронг, и я внесу в банк на ваше имя 10000 фунтов, прежде чем вы подпишете согласие. Не благодарите меня, я делаю все это, во-первых, потому, что у меня нет ни детей, ни родных, а вас я как-то сразу полюбил. Люди обошлись с вами возмутительно несправедливо, и я хочу видеть вас на высоте, чтобы все эти франты, смотрящие на вас с высоты своего величия, стали лизать ваши сапоги, как только вы станете богатым и влиятельным человеком. Это одно из моих оснований помочь вам; другое то, что вы - единственный человек в Денчестере, который может добиться для нас представительства в парламент, и я буду считать, что сделал прекраснейшее употребление из этих 10000 фунтов, если мы достигнем того, что эти самомнящие, чванливые тори останутся на бобах. - Ну, а прежде чем вы мне дадите какой бы то ни было решительный ответ, я хочу спросить вас о некоторых вещах... Согласны вы стоять за пропорциональное доходам каждого обложение налогами? - Да, конечно, справедливость требует, чтобы каждый платил сообразно своему имуществу. - Ну, а относительно понижения ценза членов парламента? - Понятно, что я буду настаивать на том, чтобы двери парламента были открыты для каждого достойного гражданина, а не для одних только богачей. - Ну, да! Затем, вам, конечно, известно, что все мы стоим за расширение нашего флота и вы, надеюсь, будете проводить ту же мысль. Теперь все... Кроме вопроса об антивакцинации, который вы, конечно, будете отстаивать во что бы то ни стало! - Я никогда никому не давал повода думать, что буду отстаивать этот вопрос! - воскликнул я. Он удивленно взглянул на меня. - Нет? - повторил он. - Но вы также не говорили, что не будете... Однако надо нам окончательно сговориться. Здесь, в Денчестере, этот вопрос важнее всех остальных, взятых вместе. Если только нам суждено удержать за собой кресло в парламенте, то не иначе, как проведением антивакцинации. Это - наш жгучий, наш животрепещущий вопрос! И вот почему мы все возлагаем свои надежды на вас; вы изучали этот вопрос и считаетесь одним из немногих специалистов, но если у вас есть на этот счет какие-либо сомнения, то скажите прямо, и мы не будем больше говорить об этом. Я содрогнулся, слушая его слова. Без сомнения, исследования отдельных случаев заболевания после вакцинации явились для меня весьма интересной работой, и потому я охотно взялся за нее. Но стать одним из иступленных антивакцинистов, противников предохранительных прививок оспы, встать в ряды этих невежд агитаторов, громить это величайшее спасительное открытие! Принять предложение Стронга значило изменить своим убеждениям, своим научным знаниям. Нет, нет, я не мог этого сделать! Между тем, мог ли рассчитывать человек в моем положении на лучший случай выбиться из ничтожества? Еще мальчиком моей заветной мечтой было заседать в парламенте. И вот, мне предлагали осуществление этой моей заветной мечты! Если бы мне удалось склонить этот город, считавшийся спокон веков гнездом тори, на сторону радикалов, я выдвинулся бы сразу. Я уже видел себя богачом, любимцем народа, уполномоченным лицом... и, как знать, быть может, даже возведенным в достоинство пэра. Видел себя доживающим свой век в почете и славе, оставляющим состояние своим наследникам. А если я откажусь от предложения Стефана Стронга, счастливый случай, представляющийся мне теперь, уже никогда не вернется. Весьма возможно, что я утрачу навсегда и расположение Стефана Стронга и его доброй жены и поддержку, которую мне оказывала их дружба, и обреку себя на вечную борьбу из-за куска хлеба. И вот, несмотря на то, что в первый момент эта мысль показалась мне ужасной, я решил, что цена, которой мне предлагали купить мое будущее благополучие, была вовсе не так велика: не более, как обычная программа любого кандидата, вступающего на арену парламентской деятельности, обязующегося проводить все идеи и требования выставившей его партии, независимо от того, сочувствует ли он им в душе; или нет. Борьба была непродолжительна и окончилась так, как и следовало ожидать от человека в моем положении. Если бы я мог предвидеть, чем все это кончится! Но я думал тогда только о себе! - Ну, что же? - спросил мистер Стронг, обождав немного. - Ну, что же? - повторил я. - Я готов пройти весь путь до конца! Но, вероятно, в моем голосе слышалась нерешительность, смутившая мистера Стронга. - Послушайте, доктор, сказал он, - я человек честный и прямой. Прав я или не прав, но я глубоко убежден во вреде прививок, и мы решили сделать этот вопрос краеугольным на этих выборах и построить на нем самые выборы. Если вы не убежденный антивакцинист, как я полагал, то лучше вам отказаться от этого дела и считать весь наш разговор как бы не существовавшим. Вы, без сомнения, наш лучший оратор, человек, на которого мы возлагали самые блестящие надежды, тем не менее, у нас есть еще несколько лиц на примете, и я могу прямо от вас отправиться к одному из них и сейчас же переговорить с ним обо всем! - С этими словами он взялся за шляпу, собираясь уйти. Я дал ему дойти до дверей, и, когда он уже брался за ручку, вдруг воскликнул, словно меня подтолкнули: - Я, право, не знаю, что вас заставляет так думать, я, кажется, достаточно доказал, что я не сторонник вакцинации! - Что вы хотите этим сказать, доктор? - Да то, что мое единственное дитя, моя девочка, которой теперь уже почти четыре года, до сих пор еще не подвергнута этой операции! - В самом деле? - неуверенно спросил Стронг. В это самое время я услыхал, как нянюшка спускалась сверху с Дженни на прогулку. Я отворил дверь кабинета и позвал свою маленькую девочку. Это было прелестное белокурое дитя, с большими темными глазами и ярким улыбающимся ротиком. - Вот посмотрите сами, - проговорил я, заворачивая рукавчики на обеих ручках Дженни, - видите, у нее нет нигде проклятых меток! - И, поцеловав девочку, я отослал ее обратно к няне. - Это, конечно, прекрасно, доктор, но имейте в виду, что она и впредь не должна быть подвергнута прививке! Когда он произнес эти слова, сердце мое невольно дрогнуло: я вдруг понял, что сделал, и какой страшный риск принял на свою душу. Но жребий был уже брошен, или, вернее, так мне казалось тогда в моем безумии. - Не беспокойтесь, - сказал я, - никакой телячьей отравы никогда не будет в ее крови! - Теперь я верю вам, доктор, - проговорил Стронг, - ни один человек не стал бы рисковать жизнью своего единст