ндрея Семеновича: - Скажите нам, вы его давно знаете? - С маленьких лет, когда я был еще вот таким маленьким, - сказал Андрей Семенович. - А как он выглядит? - спросили милицио- неры. - Его характерной чертой является длин- ная черная борода, - сказал Андрей Семено- вич. Милиционеры остановились, подтянули по- туже свои кушаки и, открыв рты, запели про- тяжными ночными голосами: Ах, как это интересно, был приятель молодой, а подрос когда приятель, стал ходить он с бородой. - Вы обладаетет очень недурными голоса- ми, разрешите поблагодарить вас, - сказал Андрей Семенович и протянул милиционерам пустой рукав, потому что руки не было. - Мы можем и на научные темы поговорить, - сказали милиционеры хором. Андрей Семенович махнул пустышкой. - Земля имеет семь океянов, - начали ми- лиционеры. - Научные физики изучали солнеч- ные пятна и привели к заключению, что на планетах нет водорода, и там неуместно ка- кое-либо сожительство. В нашей атмосфере имеется такая точка, которая всякий центр зашибет. Английский кремарторий Альберт Эйнштейн изобрел такую махинацию, через которую вся- кая штука относительна. - О любезные милиционеры! - взмолился Андрей Семенович. - Бежимте скорее, а не то мой приятель убьет профессора Тартарелина. Одного милиционера звали Володя, а дру- гого Сережа. Володя схватил Сережу под руку, а Сережа схватил Андрея Семеновича за рукав, и они все втроем побежали. - Глядите, три институтки бегут! - кри- чали им вслед извозчики. Один даже хватил Андрей Семеновичережу кнутом по заднице. - Постой! На обратном пути ты мне штраф заплатишь! - крикнул Сережа, не выпуская из рук Андрея Семеновича. Добежав до дома профессора, все трое сказали: - Тпррр! - и остановились. - По лестнице, в третий этаж! - скоман- довал Андрей Семенович. - Hoch! - крикнули милиционеры и кину- лись по лестнице. Моментально высадив плечом дверь, они вошли в кабинет профессора Тартарелина Профессор Тартарелин сидел на полу,а же- на профессора стояла перед ним на коленях и пришивала профессору ухо розовой шелковой ниточкой. Профессор держал в руках ножницы и вырезал платье на животе своей жены. Когда показался голый женин живот, профессор потер его ладонью и посмотрел в него, как в зерка- ло. - Куда шьешь? Разве не видишь, что одно ухо выше другого получилось? - сказал серди- то профессор. Жена отпорола ухо и стала пришивать его заново. Голый женский живот, как видно развесе- лил профессора. Усы его ощетинились, а глаз- ки заулыбались. - Катенька, - сказал профессор, - брось пришивать ухо где-то сбоку, пришей мне его лучше к щеке. Катенька, жена профессора Тартарелина, терпеливо отпорола ухо во второй раз и при- нялась пришивать его к щеке профессора. - Ой, как щекотно! Ха-ха-ха! Как щекот- но! - смеялся профессор, но вдруг, увидя стоящих на пороге милиционеров, замолчал и сделался серьезным. Милиционер С е р е ж а: Где здесь пост- радавший? Милиционер В о л о д я: Кому здесь отку- сили ухо? П р о ф е с с о р (поднимаясь на ноги): Господа! Я - человек, изучающий науку вот уже, слава богу, пятьдесят шесть лет, ни в какие другие дела не вмешиваюсь. Если вы ду- маете, что мне откусили ухо, то вы жестоко ошибаетесь. Как видите, у меня оба уха целы. Одно, правда, на щеке, но такова моя воля. Милиционер С е р е ж а: Действительно, верно, оба уха налицо. Милиционер В о л о д я: У моего двоюрод- ного брата так брови росли под носом. Милиционер С е р е ж а: Не брови, а просто усы. К а р а б и с т р: Фасфалакат! П р о ф е с с о р: Приемные часы оконче- ны. Ж е н а п р о ф е с с о р а:Пора спать. А н д р е й С е м е н о в и ч (входя): Половина двенадцатого. М и л и ц и о н е р ы х о р о м: Спокой- ной ночи. Э х о: Спите сладко. Профессор ложится на пол, остальные тоже ложатся и засыпают. С о н тихо плещет океян скалы грозные ду ду тихо светит океян человек поет в дуду тихо по морю бегут страха белые слоны рыбы скользкие поют звезды падают с луны домик слабенький стоит двери настежь распахнул печи теплые сулит в доме дремлет караул а на крыше спит старуха на носу ее кривом тихо ветром плещет в ухо дует волосы кругом а на дереве кукушка сквозь очки глядит на север не гляди моя кукушка не гляди всю ночь на север там лишь ветер карабистр время в цифрах бережет там лишь ястреб сдыгр устр себе добычу стережет П е т р П а в л о в и ч: Кто-то тут впотьмах уснул, шарю, чую: стол и стул, натыкаюсь на комод, вижу древо бергамот, я спешу, срываю груши, что за дьявол! это уши! Я боюсь, бегу направо, предо мной стоит дубрава, я обратно так и сяк, натыкаюсь на косяк, ноги гнутся, тянут лечь, думал: двери - это печь, прыгнул влево - там кровать, помогите!... П р о ф е с с о р (просыпаясь): Ать?.. А н д р е й С е м е н о в и ч ( вскаки- вая): Ффу! Ну и сон же видел, будто нам всем уши пообрывали. (Зажигает свет.) Оказывается, что, пока все спали, прихо- дили Петр Павлович и обрезали всем уши. Замечание милиционера С е р е ж и: - Сон в руку! <Апрель? 1929 года> 83. ВЕЩЬ Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили. Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Гор- ничная Наташе, в наколке и передничке, все время невозможно смеялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузли- во опускала глаза, изображая, что она стес- няется. Мама, высокая женщина с большой причес- кой, говорила лошадиным голосом Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах. Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели колбасы. Немного погодя все опять заговорили. Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни мама, ни гор- ничная Наташа не могли догадаться, кто это стучит в двери. - Как это странно, - сказал папа. - Кто бы там мог стучать в дверь? Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказал: - Странно. Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку,выпил и встал из-за стола. Ростом был папа невысок. Не в пример ма- ме. Мама была высокой, полной женщиной с ло- шадиным голосом,а папа был просто ее супруг. В добавление ко всему прочему папа был вес- нушчат. Он одним шагом подошел к двери и спро- сил: - Кто там? - Я, - сказал голос за дверью. Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущенная и розовая. Как цветок. Как цветок. Папа сел. Мама выпила еще. Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда. Папа посмотрел на них и ничего не сказал, а только выпил, также как и мама. Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады, ели до утра. Но мама молчала, сидя на своем месте. Это было очень неприятно. Когда папа собирался что-то спеть, стук- нуло окно. Мама вскочила с испуга и закрича- ла, что она ясно видит, как с улицы в окно кто-то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно, так как их квартира в треть- ем этаже, и никто с улмцы в окно посмотреть не может, - для этого нужно быть великаном или Голиафом. Но маме взбрела в голову крепкая мысль. Ничто на свете не могло ее убедить, что в окно никто не смотрел. Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже на- лил себе и выпил. Наташа горничная, как цветок, сидели,по- пив глаза от конфуза. - Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, - кричала мама. Папа был в отчаянии, не зная, как успо- коить маму. Он сбегал даже во двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго эта- жа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не виде- ла, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа. Окончательно расстроенный всем этим, па- па вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама вы- пила рюмочку, но сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел. Папа даже руками развел. - Вот, - сказал он маме и, подойдя к ок- ну, растворил настежь обе рамы. В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Уви- дя его папа захлопнул раму и сказал: - Никого нет там. Однако человек в грязном воротничке сто- ял за окном и смотрел в комнату и даже отк- рыл окно и вошел. Мама была страшно взволнованна. Она гро- хнулась в истерику, но, выпив немного пред- ложенного ей папой и закусив грибком, успо- коилась. Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить. Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отло- жил газету в сторону и выпил рюмочку. - Хорошо, - сказал папа, - но не хватает огурцов. Мама неприлично заржала, отчего горнич- ные сильно сконфузились и принялись рассмат- ривать узор на скатерти. Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет. У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна, и, в об- щем, рожа была возбужденная. Папа подтянул свои штаны и начал тост. Но тут открылся в полу люк, и оттуда вы- лез монах. Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие. Монах, который вылез из-под пола, прице- лился кулаком в папино ухо, да как треснет! Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста. Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу, - не то рукой, не то ногой. Мама принялась кричать и звать на по- мощь. А монах схватил за шиворот обеих горнич- ных и, помотав ими по воздуху, отпустил. Потом, никем не замеченный, монах скрыл- ся опять под пол и закрыл за собою люк. Очень долго ни мама, ни папа, ни горнич- ная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они все выпили по рюмочке и сели за стол заку- сить шинкованной капусткой. Выпив еще по рюмочке, все посидели, мир- но беседуя. Вдруг папа побагровел и принялся кри- чать. - Что! Что! - кричал папа. - Вы считае- те меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не прижи- вальщик! Сами вы негодяи! Мама и горничная Наташа выбежали из сто- ловой и заперлись на кухне. - Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копы- то! - шептала мама в ужасе окончательно ско- нфуженной Наташе. А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фу- ражку и скромно пошел на службу. 31 мая 1929 84. МЫР Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь мир недоступен моему взгляду, и я видел только части мира. И все, что я видел, я называл частями мира. И я наблюдал свойства этих частей, и, наблюдая свойства частей, я делал науку. Я понимал,что есть умные свой- ства частей и есть не умные свойства в тех же частях. Я делил их и давал им имена. И в зависимости от их свойств, части мира были умные и не умные. И были такие части мира, которые могли думать. И эти части смотрели на другие части и на меня. И все части были похожи друг на друга, и я был похож на них. Я говорил: части гром. Части говорили: пук времени. Я говорил: Я тоже часть трех поворотов. Части отвечали: Мы же маленькие точки. И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался, что рухнет мир. Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз. Сначала я ду- мал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то, что я видел раньше, был не мир. И я всегда знал, что такое мир, но, что я видел раньше, я не знаю и сейчас. И когда части пропали, то их умные свой- ства перестали быть умными, и их неумные свойства перестали быть неумными. И весь мир перестал быть умным и неумным. Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял,что если бы рухнул мир, то я бы так уже не ду- мал. И я смотрел, ища мир, но не находил его. А потом и смотреть стало некуда. Тогда я понял, что, покуда было куда смотреть, - вокруг меня был мир. А теперь его нет. Есть только я. А потом я понял, что я и есть мир. Но мир - это не я. Хотя в то же время я мир. А мир не я. А я мир. А мир не я. А я мир. А мир не я. А я мир. И больше я ничего не думал. 1930 85. Иван Яковлевич Бобов проснулся в самом приятном настроении духа. Он выглянул из-под одеяла и сразу увидел потолок. Потолок был украшен большим серым пятном с зеленоватыми краями. Если смотреть на пятно пристально, одним глазом, то пятно становится похоже на носорога, запряженного в тачку, хотя другие находили, что оно больше походит на трамвай, на котором верхом сидит великан, - а впро- чем, в этом пятне можно было усмотреть очер- тания даже какого-то города. Иван Яковлевич посмотрел на потолок, но не в то место, где было пятно, а так, неизвестно куда; при этом он улыбнулся и сощурил глаза. Потом он выта- ращил глаза и так высоко поднял брови, что лоб сложился, как гармошка, и чуть совсем не исчез, если бы Иван Яковлевич не сощурил глаза опять, и вдруг, будто устыдившись чего -то, натянул одеяло себе на голову. Он сде- лал это так быстро, что из-под другого конца одеяла выставились голые ноги Ивана Яковле- вича, и сейчас же на большой пале левой ноги села муха. Иван Яковлевич подвигал этим пальцем, и муха перелетела и села на пятку. Тогда Иван Яковлевич схватил одеяло обеими ногами, одной ногой он подцепил одеяло сни- зу, а другую ногу вывернул и прижал ею одея- ло сверху, и таким образом стянул одеяло со своей головы. "Шиш", - сказал Иван Яковле- вич и надул щеки. Обыкновенно, когда Ивану Яковлевичу чтщ-нибудь удавалось или, наобо- рот, совсем не выходило, Иван Яковлевич всегда говорил "шиш" - разумется, не громко и вовсе не дляя того, чтобы кто-нибудь это слышал, а так, про себя, самому себе. И вот, сказав "шиш", Иван Яковлевич сел на кровать и протянул руку к стулу, на котором лежали его брюки, рубашка и прочее белье. Брюки Иван Яковлевич любил носить полосатые. Но раз, действительно, нигде нельзя было дос- тать полосатых брюк. Иван Яковлевич и в "Ле- нинградодежде" был, и в Универмаге, и в Гос- тином дворе, и на Петроградской стороне обо- шел все магазины. Даже куда-то на Охту съез- дил, но нигде полосатых брюк не нашел. А старые брюки Ивана Яковлевича износились уже настолько, что одеть их стало невозможно. Иван Яковлевич зашивал их несколько раз, но наконец и это перестало помогать. Иван Яков- левич обошел все магазины и, опять не найдя нигде полосатых брюк, решил наконец купить клетчатые. Но и клетчатых брюк нигде не ока- залось. Тогда Иван Яковлевич решил купить себе серые брюки, но и серых нигде себе не нашел. Не нашлись нигде и черные брюки, год- ные на рост Ивана Яковлевича. Тогда Иван Яковлевич пошел покупать синие брюки, но,по- ка он искал черные, пропали всюду и синие и коричневые. И вот, наконец, Ивану Яковлевичу пришлось купить зеленые брюки с желтыми кра- пинками. В магазине Ивану Яковлевичу показа- лось, что брюки не очень уж яркого цвета и желтая крапинка вовсе не режет глаз. Но,при- дя домой, Иван Яковлевич обнаружил, что одна штанина и точно будто благородного оттенка, но зато другая просто бирюзовая, и желтая крапинка так и горит на ней. Иван Яковлевич попробовал вывернуть брюки на другую сторо- ну, но там обе половины имели тяготение пе- рейти в желтый цвет с зелеными горошинами и имели такой веселый вид, что, кажись, вынеси такие штаны на эстраду после сеанса кинема- тографа, и ничего больше не надо: публика полчаса будет смеяться. Два дня Иван Яковле- вич не решался надеть новые брюки, но когда старые разодрались так, что издали можно бы- ло видеть, что и кальсоны Ивана Яковлевича требуют починки, пришлось надеть новые брю- ки. Первый раз в новых брюках Иван Яковлевич вышел очень осторожно. Выйдя из подъезда, он посмотрел раньше в обе стороны и, убедив- шись, что никого поблизости нет, вышел на улицу и быстро зашагал по направлению к сво- ей службе. Первым повстречался яблочный тор- говец с большой корзиной на голове. Он ниче- го не сказал, увидя Ивана Яковлевича, и только, когда Иван Яковлевич прошел мимо, остановился, и так как корзина не позволила повернуть голову, то яблочный торговец пове- рнулся весь сам и посмотрел вслед Ивану Яко- влевичу, - может быть, покачал бы головой, если бы опять-таки не все та же корзина. Иван Яковлевич бодро шел вперед, считая свою встречу с торговцем хорошим предзнаменовани- ем. Он не видел маневра торговца и утешал себя, что брюки не так уж бросаются в глаза. Теперь навстречу Ивану Яковлевичу шел такой же служащий, как и он, с портфелем под мыш- кой. Служащий шел быстро, зря по сторонам не смотрел, а больше себе под ноги. Полравняв- шись с Иваном Яковлевичем, служащий сколь- знул взгядом по брюкам Ивана Яковлевича и остановился. Иван Яковлевич остановился то- же. Служащий смотрел на Ивана Яковлевича, а Иван Яковлевич на служащего. - Простите, - сказал служащий, - вы не можете сказать мне, как пройти в сторону этого... государственного... биржи? - Это вам надо идти по мостовой... по мосту... нет, надо идти так, а потом так, - сказал Иван Яковлевич. Служащий сказал спасибо и быстро ушел, а Иван Яковлевич сделал несколько шагов впе- ред, но, увидев, что теперь навстречу ему идет не служащий, а служащая, опустил голову и перебежал на другую сторону улицы. На слу- жбу Иван Яковлевич пришел с опозданием и очень злой. Сослуживцы Ивана Яковлевича, ко- нечно, обратили внимание на зеленые брюки со штанинами разного оттенка, но, видно, дога- дались, что это - причина злости Ивана Яков- левича, и расспросами его не беспокоили. Две недели мучился Иван Яковлевич, ходя в зеле- ных брюках, пока один из его сослуживцев, Аполлон Максимович Шилов не предложил Ивану Яковлевичу купить полосатые брюки самого Аполлона Максимовича, будто бы не нужные Аполлону Максимовичу. <1934 - 1937> 86. РЫЦАРЬ Алексей Алексеевич Алексеев был настоя- щим рыцарем. Так, например, однажды, увидя из трамвая, как одна дама запнулась о тумбу и выронила из кошелки стеклянный колпак для настольной лампы, который тут же и разбился, Алексей Алексеевич, желая помочь этой даме, решил пожертвовать собой и, выскочив из тра- мвая на полном ходу, упал и раскроил себе о камень всю рожу. В другой раз, видя, как од- на дама, перелезая через забор, зацепилась юбкой за гвоздь и застряла так, что, сидя верхом на заборе, не могла двинуться ни взад ни вперед, Алексей Алексеевич начал так вол- новаться, что от волнения выдавил себе язы- ком два передних зуба. Одним словом, Алексей Алексеевич был самым настоящим рыцарем, да и не только по отношению к дамам. С небывалой легкостью Алексей Алексеевич мог пожертво- вать своей жизнью за Веру, Царя и Отечество, что и доказал в 14-м году, в начале германс- кой войны, с криком "За Родину!"выбросившись на улицу из окна третьего этажа. Каким-то чудом Алексей Алексеевич остался жив, отде- лавшись только несерьезными ушибами, и вско- ре, как столь редкостно-ревностный патриот, был отослан на фронт. На фронте Алексей Алексеевич отличался небывало возвышенными чувствами и всякий раз, когда произносил слова "стяг", "фанфа- ра" или даже просто "эполеты", по лицу его бежала слеза умиления. В 16-м году Алексей Алексеевич был ранен в чресла и удален с фронта. Как инвалид I категории Алексей Алексее- вич не служил и, пользуясь свободным време- нем, излагал на бумаге свои патриотические чувства. Однажды, беседуя с Константином Лебеде- вым, Алексей Алексеевич сказал свою любимую фразу: "Я пострадал за Родину и разбил свои чресла, но существую силой убеждения своего заднего подсознания". - И дурак! - сказал ему Константин Лебе- дев. - Наивысшую услугу родине окажет только ЛИБЕРАЛ. Почему-то эти слова глубоко запали в ду- шу Алексея Алексеевича, и вот в 17-м году он уже называет себя "либералом, чреслами свои- ми пострадавшим за отчизну". Революцию Алексей Алексеевич воспринял с восторгом, несмотря даже на то, что был ли- шен пенсии. Некоторое время Константин Лебе- дев снабжал его тростниковым сахаром, шоко- ладом, консервированным салом и пшенной кру- пой. Но, когда Константин Лебедев вдруг не- известно куда пропал, Алексею Алексеевичу пришлось выйти на улицу и просить подаяния. Сначала Алексей Алексеевич протягивал руку и говорил: "Подайте, Христа ради, чреслами своими пострадавшему за родину". Но это ус- пеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич за- менил слово "родину" словом "революцию". Но и это успеха не имело. Тогда Алексей Алексе- евич сочинил революционную песню и, завидя на улице человека, способного, по мнению Алексея Алексеевича, подать милостыню, делал шаг вперед и, гордо, с достоинством, откинув назад голову, начинал петь: На баррикады мы все пойдем! За свободу мы все покалечимся и умрем! И лихо, по-польски притопнув каблуком Алексей Алексеевич протягивал шляпу и гово- рил: "Подайте милостыню, Христа ради". Это помогало, и Алексей Алексеевич редко оста- вался без пищи. Все шло хорошо, но вот в 22-м году Алек- сей Алексеевич познакомился с неким Иваном Ивановичем Пузыревым, торговавшим на Сенном рынке подсолнечным маслом. Пузырев пригласил Алексея Алексеевича в кафе, угостил его нас- тоящим кофеем и сам, чавкая пирожными, изло- жил какое-то сложное предприятие, из которо- го Алексей Алексеевич понял только, что и ему надо что-то делать, за что и будет полу- чать от Пузырева ценнейшие продукты питания. Алексей Алексеевич согласился, и Пузырев тут же, в виде поощрения, передал ему под столом два цибика чая и пачку папирос "Раджа". С этого дня Алексей Алексеевич каждое утро приходил на рынок к Пузыреву и, получив от него какие-то бумаги с кривыми подписями и бесчисленными печатями, брал саночки, если это происходило зимой, или, если это проис- ходило летом, - тачку и отправлялся, по ука- занию Пузырева, по разным учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели, и спросили его: "Ваша фами- лия - Алексеев?" Потом Алексея Алексеевича посадили в автомобиль и увезли в тюрьму. Но допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и все только говорил, что он постра- дал за революционную родину. Но, несмотря на это, был приговорен к десяти годам ссылки в северные части своего отечества. Вернувшись в 28-м году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим прежним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством голову, притопнул каблуком и запел: На баррикады мы все пойдем! За свободу мы все покалечимся и умрем Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели. Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея Алексеевича Алек- сеева. <1934 - 1936> 87. ПРАЗДНИК На крыше одного дома сидели два чертеж- ника и ели гречневую кашу. Вдруг один из чертежников радостно вск- рикнул и достал из кармана длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея - завязать в кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на улицу, и посмотреть, что из этого получится. Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу, высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым чертежником. Однако внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и двадцатикопе- ечной монеткой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло событие, не могущее быть незамеченным. Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцветшим флагом. Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвечал: "Это значит, что в городе праздник". - "А какой же празд- ник, Ибрагим?" - спросили чертежники. "А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму", - сказал Ибрагим. И чертежники, устыженные своим незнани- ем, растворились в воздухе. 9 января 1935 88. ГРЯЗНАЯ ЛИЧНОСТЬ Сенька стукнул Федьку по морде и спря- тался под комод. Федька достал кочергой Сеньку из-под ко- мода и оторвал ему правое ухо. Сенька вывернулся из рук Федьки и с ото- рванным ухом в руках побежал к соседям. Но Федька догнал Сеньку и двинул его са- харницей по голове. Сенька упал и, кажется, умер. Тогда Федька уложил вещи в чемодан и уе- хал во Владивосток. Во Владивостоке Федька стал портным: со- бственно говоря, он стал не совсем портным, потому что шил только дамское белье, преиму- щественно панталоны и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Федьки, прямо при нем поднимали свои юбки, и Федька снимал с них мерку. Федька, что называется, насмотрелся ви- дов. Федька - грязная личность. Федька - убийца Сеньки. Федька - сладострастник. Федька - обжора, потому что он каждый вечер съедал по двенадцать котлет. У Федьки вырос такой живот, что он сделал себе корсет и стал его носить. Федька - бессовестный человек: он отни- мал на улице у встречных детей деньги, он подставлял старичкам подножку и пугал ста- рух, занося над ними руку, а когда испуган- ная старуха шарахалась в сторону, Федька де- лал вид, что поднял руку только для того, чтобы почесать себе голову. Кончилось тем, что к Федьке подошел Ни- колай, стукнул его по морде и спрятался под шкап. Федька достал Николая из-под шкапа ко- чергой и разорвал ему рот. Николай с разорванным ртом побежал к со- седям, но Федька догнал его и ударил его пивной кружкой. Николай упал и умер. А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока. 21 ноября 1937 89. ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО МУДРОГО СТАРИКА Я был очень мудрым стариком. Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни то- мила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле тво- ем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный. Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг. Мне часто целовали ноги, но я не протес- товал, я знал, что достоин этого. Зачем ли- шать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я по- нял счастье других людей. Все преклонялись передо мной! И не лю- ди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кош- ки! Те просто души во мне не чаяли и, каким- -то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице. В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, пе- ред которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума - и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим об- разом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те электри- чеством измерили мой ум и просто опупели."Мы никогда ничего подобного не видали", - ска- зали они. Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню. Память - это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запом- нишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень кре- пко, и потом ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал пора- ботать над своей памятью. Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так. Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, напри- мер, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзин- ку и закрыть за собой крышку. Да, конечно, я был феноменален! Мой брат был полная моя противополож- ность: во-первых, он был выше ростом, а во- -вторых, - глупее. Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впро- чем, дружили, и даже очень. Я тут что-то на- путал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в оче- реди и старался не слушать, что говорят кру- гом. У меня немножечко болел зуб, и настрое- ние было неважное. На улице было очень хо- лодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шу- бе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой мол- нии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ниче- го не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого по- жилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе. - Что вам от меня нужно? - спросил я его строгим и даже слегка металлическим го- лосом. - А ты чего не оборачиваешься, когда те- бя окликают? - сказал он. Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал: - Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат. Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал: - Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди ухо- дить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом рассчитаемся. Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил ме- ня за рукав и сказал: - Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? - И с этими словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой коше- лек. - Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И он сунул кошелек в наружный карман моей шу- бы. Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я по- молчал, а потом спросил его: - А где же ты был до сих пор? - Там, - отвечал мне брат и показал ку- да-то рукой. Я задумался: где это "там", но брат под- толкнул меня в бок и сказал: - Смотри: в магазин начали пускать. До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было. Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже по- степенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из мое- го кошелька все деньги. Тут я страшно рас- сердился на брата, и с тех пор мы с ним ни- когда больше не мирились. Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких бы- ло много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до та- кой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не де- лалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся. Они входили ко мне друг за другом, иног- да даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех. Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену. Оставшись один, я встал во весь свой мо- гучий рост, открыл рот и сказал: - Принтимпрам. Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет. 1936 г? 90. ВЛАСТЬ Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато другой старушке, а именно сво- ей матери, которая жила у артиста и обыкно- венно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он сотворил по всей види- мости зло, ибо от новой шубы столь невыноси- мо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или еще так: один графолог надрызгался водкой и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Ди- бич не разобрал бы, что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно". Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула. - Хо-хо, - сказал он, лежа на полу, - че-че. Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной стороны, сказано: возлюби, а, с другой стороны, ска- зано: не балуй. Может, лучше вовсе не возлю- бить? А сказано: возлюби. А возлюбишь - на- балуешь. Что делать? Может возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом изображается возлюбить и так и не так? Вот один артист любил свою мать и одну молоденькую полненькую девицу. И любил он их разными способами. И отдавал девице большую часть своего заработка. Мать час- тенько голодала, а девица пила и ела за тро- их. Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем распоряжении две хоро- шие комнаты. У девицы было четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у своей ма- тери это одно пальто и перешил из него деви- це юбку. Наконец, с девицей артист баловал- ся, а со своей матерью - не баловался и лю- бил ее чистой любовью. Но смерти матери ар- тист побаивался, а смерти девицы - артист не побаивался. И когда умерла мать, артист пла- кал, а когда девица вывалилась из окна и то- же умерла, артист не плакал и завел себе другую девицу. Выходит, что мать ценится, как уники, вроде редкой марки, которую нель- зя заменить другой". - Шо-шо, - сказал Мышин, лежа на полу. - Хо-хо. Фаол продолжал: "И это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока маленьких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к детям и начала их кусать. Матери с воплями кинулись к своим детям, в том числе и наша мать. Она, жертвуя собой, подскочила к соба- ке и вырвала у нее из пасти, как ей каза- лось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела, что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто ответит мне: согрешила ли она или сотворила добро?" - Сю-сю, - сказал Мышин, ворочаясь на полу. Фаол продолжал:"Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит толь- ко один человек?" - Млям-млям, - сказал Мышин, прислуши- ваясь к словам Фаола, - шуп-шуп. Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит, все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только выходитиз него. Подобно пище: чело- век съедает хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать нехорошим". - Умняф, - сказал Мышин, стараясь при- подняться с пола. Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые называются одним словом "любовь". Ошибка ли это языка, или все эти состояния едины? Лю- бовь матери к ребенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине - быть может, это все одна любовь?" - Определенно, - сказал Мышин, кивая го- ловой. Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Рас- крытие тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок..." - Хвать! - крикнул Мышин, вскакивая с пола. - Сгинь! И Фаол рассыпался, как плохой сахар. 1940 91. ПОМЕХА Пронин сказал: - У вас очень красивые чулки. Ирина Мазер сказала: - Вам нравятся мои чулки? Пронин сказал: - О, да. Очень.- И схватился за них ру- кой. Ирина сказала: - А почему вам нравятся мои чулки? Пронин сказал: - Они очень гладкие. Ирина подняла свою юбку и сказала: - А видите, какие они высокие? Пронин сказал: - Ой, да, да. Ирина сказала: - Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога. - Ой, какая нога! - сказал Пронин. - У меня очень толстые ноги, - сказала Ирина. - А в бедрах я очень широкая. - Покажите, - сказал Пронин. - Нельзя, - сказала Ирина, - я без пан- толон. Пронин опустился перед ней на колени. Ирина сказала: - Зачем вы встали на колени? Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал: - Вот зачем. Ирина сказала: - Зачем вы поднимаете мою юбку еще вы- ше? Я же вам сказала, что я без панталон. Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал: - Ничего, ничего. - То есть как это так, ничего? - сказа- ла Ирина. Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну. - Кто там? - спросила Ирина через две- ри. - Откройте дверь,- сказал резкий голос. Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и ска- зал: - Ваша фамилия? - Мазер, - сказала Ирина. - Ваша фамилия? - спросил человек в черном пальто, обращаясь к Пронину. Пронин сказал: - Моя фамилия Пронин. - У вас оружие есть? - спросил человек в черном пальто. - Нет, - сказал Пронин. - Сядьте сюда, - сказал человек в чер- ном пальто, указывая Пронину на стул. Пронин сел. - А вы, - сказал человек в черном паль- то, обращаясь к Ирине, - наденьте ваше паль- то. Вам придется с нами поехать. - Зачем? - сказал Ирина.