я, задрал голову. * Имя мальчика переводится как "Зайчик". - Ты чего испугался? - спросил Яшканчи без улыбки. Мальчишка боязливо покосился на темную гриву леса: - Там кто-то все время кашляет... - Бурундук кашляет, - улыбнулся Яшканчи, дождь обещает. Он уже знал, что дождь будет. Если не ночью, то утром. И многие приметы, вчера еще молчавшие, говорили об этом: к вечеру стало теплее, чем было с утра, дым от очага пошел, вывалившись из дымохода, книзу, красная заря зажглась на вершинах сопок, одуванчики сжали свои полупрозрачные шары... А вот и бурундук подал долгожданный голос! Может, и не надо теперь никуда кочевать? Овцы толпились у самой осыпи и жалобно блеяли. Чувствуя их тревогу, беспокоилась собака. Баран-вожак стоял на камне и вопросительно смотрел на появившегося хозяина - травы больше не было, а мох и заячью капусту овцы не едят. Яшканчи ковырнул носком сапога землю: высохла совсем, а местами даже растрескалась и стала похожей на старческое лицо в морщинах. - Давно кричат овцы? - спросил Яшканчи у сына. - Они у меня всегда кричат, - потупился тот, - ме да ме... - Не пастух ты, - вздохнул Яшканчи, - не алтаец! Баран-вожак топтался на своем пятачке, поглядывая с вожделением на зеленый кусок яйлю, но не решаясь нарушить неписаный закон пастбища - увести овец на чужую траву. Овцы кольцами толпились за ним, повторяя все движения барана-вожака. - Как бы ягнят не подавили! - забеспокоился Яшканчи. Овец соседа-неудачника он еще утром прибил к своей отаре. Но и сейчас они еще держатся особняком, недоверчиво потягивая ноздрями воздух и повернув головы в сторону аила их бывшего хозяина. Ничего, дня через три-четыре привыкнут! Приковылял Дьедер, лег у ног Яшканчи, вывалив лиловый язык, с которого струилась тоненькая ниточка слюны. И ему жарко. Всем сейчас жарко и плохо, хотя дневное пекло и пошло на убыль, уступив место духоте... Яшканчи подозвал к себе барана-вожака, крепко ухватился за его крутые рога, повел вниз, на клин Торкоша, отпустил. Но баран остался стоять у ног хозяина. Не пойдет на чужую траву и овец не поведет! - Вот кермес! - рассмеялся Яшканчи. - А за конем пойдешь? Что-то закричал Кайонок, размахивая еловой веткой, отбиваясь от комаров. Яшканчи поднял голову. - К нам гости, отец! Через каменистую осыпь брели усталые измученные лошади, покачивая в седлах истомленных и опаленных солнцем всадников. Бывшего кама Оинчы Яшканчи узнал сразу, а его спутник был ему незнаком. И хотя он тоже был алтайцем, но по русской одежде и срезанной косичке пастух определил безошибочно: орус. Гости были странными - бывший кам и крещеный алтаец, но Яшканчи встретил их со всем радушием, на которое только был способен. Оинчы чувствовал себя в чужом жилище, как в своем собственном аиле - деловито осмотрел шкуры и ковры, пощупал подушки, помял в кулаке занавеску, разделяющую юрту на две половины - мужскую и женскую, хлопнул ладонью по гулко отдавшемуся пустому казану, поискал глазами кермежеков. Не найдя их, удивленно взглянул на Адымаш, но не спросил. Мало ли что могло произойти! Долго нет дождя, пастбище выгорело... За одно это хозяин мог наказать их - бросить в огонь или, раздев донага, сунуть головами в землю, чтобы одумались... Кермежеки - не духи, хозяин волен с ними поступать свободно, как ему заблагорассудится! Ыныбас смотрел на брата во все глаза и не узнавал его: исчезли обычная молчаливость и угрюмость Оинчы, он хорошо и весело шутил с хозяйкой и мальчишкой, давал дельные и обстоятельные житейские советы самому Яшканчи... Когда ударил первый гром и небо разорвала ветвистая молния, Оинчы рывком поднял расписной чочой и сказал громко, торжественно: - Пусть будут обильны твои стада, хозяин! Пусть цветет вечной молодостью твоя жена! Пусть богатырями растут твои сыновья и красавицами дочери! И сам живи столько, сколько захочешь и сможешь! Яшканчи привстал и поклонился дорогим гостям: - Благодарю вас, добрые люди! Пусть ваш путь к избранной цели будет прямым, как полет стрелы! И тотчас, нарушая обычай, привстала с полной чашей Адымаш: - Пусть благословят вас ваши боги и духи! Яшканчи крякнул: молодец, жена! И каму пожелание высказала, и оруса не обидела! Оинчы поставил выпитый до дна сосуд, спросил громко и строго: - Нет ли у вас печалей и забот на душе, люди? Я сниму их, как пушинку с воротника шубы! - Есть, - сказала осмелевшая Адымаш, опережая мужа, который собрался было отрицательно мотнуть головой. - И только ты, Оинчы, снимешь их! Твое слово - всегда золото. - Говори, женщина, если молчит твой муж! - Ты - великий кам и пророк. Скажи нам с мужем правду, Оинчы: прекратились ли все наши несчастья или они только начались? - Они миновали вас. - Значит, нас ждет счастье? - обрадовалась Адымаш. - Где, за каким перевалом? Оинчы думал долго. Потом твердо сказал: - Ваше с мужем счастье, женщина, не в этой долине. Оно ждет вас за перевалом, путь к которому неблизок... - Назови мне этот перевал, Оинчы! - попросил Яшканчи взволнованно и торопливо. - Я пойду к нему, если он даже на краю земли! - Нет, этот перевал гораздо ближе... Ыныбас замер. Теперь он понял, как и какими приемами действовали все камы его семьи! И не нашел в себе сил, чтобы осудить брата и отца. Каждый из них давал людям надежду, а вместе с ней и силы для борьбы! Это - много... Оинчы мог назвать долину, которую выбрали бурханы. Но она - для посвященных! Неужели Оинчы возьмет на себя смелость и назовет вслух священное место? - Иди в долину Теренг, за Ябоганский перевал, - сказал, наконец, Оинчы, стремительно обменявшись взглядами со своим спутником. - Там ты найдешь и счастье, и правду, и дружбу. - И там хорошие пастбища? - не донес Яшканчи пиалу до рта. - Там хорошие пастбища, - кивнул Оинчы, - и места много. - А люди там какие? - задала свой вопрос Адымаш. - Дружно живут, не ссорятся из-за травы? Оинчы опять задумался. Потом сказал: - Люди везде одинаковые, женщина. Но там есть один человек, который нужен тебе и которому нужен ты, Яшканчи. Ты можешь назвать ему только меня, этого хватит... - Кто он? Я знаю его? - Чет Чалпан. Яшканчи расплылся в улыбке: - Знаю Чета! Как же мне его не знать? Кочевали... Он прислушался к шуму дождя и прикрыл глаза. Теперь трава пойдет! Может, и не надо пока кочевать? Глава девятая НОЧНОЙ РЕЙД Друзья всегда опаснее врагов - они держатся за душу человека и безразличны к его телу, а врагам нужно только тело, как носитель жизни, и совсем не нужна душа. И потому любой враг для Техтиека желаннее, чем друг! С врагом проще - торопись убить его сам, не жди, когда он убьет тебя. А вот с друзьями... Не слишком ли их много крутится сейчас возле хана Ойрота? А началось все глупо и просто для Техтиека... На условной тропе он услышал призывной свист, знакомый только его людям, натянул повод, сдерживая коня. Из леса вышел исчезнувший больше года назад кайчи Чочуш. - Ты? - поразился Техтиек. - Я снова пришел к тебе. - Правильно сделал. Говори, что тебе теперь нужно? Или ты забыл уговор? Кто приходит ко мне второй раз - приходит навсегда! - Я знаю, Техтиек. Но я пришел не один. - Тем лучше! Твои друзья - мои друзья! Техтиек узнавал и не узнавал старого знакомого. Куда делся тот загнанный и смертельно напуганный парнями зайсана мальчишка? Сейчас перед ним стоял спокойный, уверенный в себе алып, заменивший топшур на боевое оружие. И Техтиек протянул ему руку, как равный равному: - Я рад тебя видеть живым, Чочуш! - Я тоже рад видеть тебя живым, Техтиек... Чочуш повторил разбойничий посвист и на тропе появились четверо великолепных всадников в белых одеждах. - Вот мои друзья. Бурханы. Техтиек восхищенно прищелкнул языком: - Какие у них кони! А? - Мне и бурханам нужен приют, Техтиек. - Будет! Все будет, алыпы! Он привел их в свою пещеру, хотел закатить пир, какого еще не видели горы, но старший из гостей сказал: - Не надо шума. Ничего не надо. - Вы - гости, а я - хозяин! И мне самому решать, как встречать дорогих гостей! - Техтиек был горд, и ему хотелось, чтобы гости узнали еще и о его щедрости, о его богатствах и его могуществе. - Говори, Чочуш, что нужно! Вместо Чочуша ответил старший из гостей: - Ничего не нужно. Уймись, ничтожный человек, если не хочешь, чтобы я тебя прихлопнул, как муху. Это было неслыханным: его, грозного Техтиека, хотят прихлопнуть! И кто?! Рука Техтиека рванулась к кинжалу и тут же пристыла к его рукояти, не в силах выдернуть оружие из ножен. - На колени! - тихо, но требовательно сказал Белый Бурхан. И Техтиек опустился на колени. Чочуш не поверил своим глазам: перед дугпой Мунхийном стоял в униженной позе человек, одно имя которого наводило ужас на чинов полиции и горной стражи, на караванщиков Монголии и Китая, на любого алтайца, кем бы он ни был - нищим кайчи или знатным зайсаном! Человек, перед которым дрожали его соратники по разбою, сами не знающие страха и жалости! Человек, по которому плакали не только тюрьмы Томска и Кузнецка, но и тюремный эшафот! - Я навсегда отнимаю у тебя позорное имя Техтиека и даю тебе имя славного хана Ойрота, владыки этих гор и всех людей, которые в них живут! Повторяй за мной! Клянусь своей жизнью и кровью своей, своей памятью и своей смертью, что буду преданно и самозабвенно служить Белому Бурхану - посланцу неба, а также всем его приближенным, как находящимся тут, передо мной, так и тем, имен которых я еще не знаю, но все они помечены святостью неба... Техтиек слово в слово повторил все, что потребовал Белый Бурхан. Потом ему оголили левое плечо и поставили игольчатое клеймо из перекрещенных молний. - Встань! Теперь в руках Белого Бурхана дымилась бронзовая чаша, которую он протягивал Техтиеку. - Пей! Это - кровь хана Ойрота, в которого ты отныне воплотился! Теперь этим именем ты можешь казнить и миловать открыто, гласно, при любом скоплении людей. Это право дал тебе я, Белый Бурхан - посланец неба! Техтиек медленно опорожнил чашу, не чувствуя ничего, кроме отвращения и ужаса. Он вернул чашу, и она тотчас растаяла в воздухе, а по лицу Белого Бурхана прошла гримаса и застыла маской спокойствия и умиротворения... Но не было отныне спокойствия и тем более умиротворения в самом Техтиеке! Белый Бурхан сумел на время парализовать его волю, превратив в своего раба. Потом вызвал к себе, подал чашку с каким-то напитком, отдающим плесенью, а когда Техтиек послушно ее опорожнил, сказал почти ласково: - Тебе будут нужны помощники, хан Ойрот. Ищи их сам. Тебе потребуется много золота, чтобы купить оружие. Ищи его сам. Тебе надо построить свой военный лагерь в самом неприступном месте Алтая. Строй его сам. Все бурханы будут тебе помогать, но подчиняться отныне ты будешь только мне. Иди. И на всю осень, зиму и весну Белый Бурхан забыл о Техтиеке, хотя приказы и распоряжения передавал ему через своих помощников постоянно - будто держал его в невидимой, но хорошо ощутимой узде. Теперь настал момент, когда он снова потребовал его к себе, послав с этим приказом Чочуша, которого наконец-то Техтиек мог упрекнуть в нарушении законов дружбы. Упреки Чочуш выслушал, улыбнулся: - Ты прав как человек. Но теперь ты - хан Ойрот и служишь небу! Техтиека больше нет, а значит, и нет обид между нами. Чочуш привел его в пещеру, которую Техтиек не узнал. Белый Бурхан изменил и переделал ее так, что она стала походить на каменный дворец. - Сколько же мастеров работало тут! - удивился он. - Мастеров не было. Все сделали мы, бурханы. Техтиек с сомнением покачал головой, но Чочуш уже остановил его, указав рукой в левый угол пещеры, где раньше была выбита ниша для награбленных его людьми сокровищ: - Там тебя ждет Белый Бурхан. Иди один. Первые шаги Техтиек сделал уверенно, но потом непонятное оцепенение овладело им и, увидев Белого Бурхана, он снова упал на колени и склонил голову: - Слушаю и повинуюсь! - Есть ли у тебя помощники, хан Ойрот? - Да. Я их нашел сам. - Есть ли у тебя золото, хан Ойрот? - Есть, но его пока мало. - Строишь ли ты военный лагерь для своих воинов Шамбалы? - Я нашел место, Белый Бурхан. Одно из ущелий Аркыта. - Ты работаешь медленно, хан Ойрот! - Брови на лице Белого Бурхана шевельнулись, поползли навстречу друг другу. - Я тобой недоволен! Если ты не можешь справиться сам, тебе помогут бурханы! - Я все сделаю сам. - Нет, ты снова все затянешь! Людьми и строительством военного лагеря будут заниматься бурханы. Ты должен собирать золото для монет Шамбалы! Наши монеты должны быть самыми крупными и включать в себя стоимость сотен золотых рублей, тысяч серебряных ланов и десятки тысяч тугриков! Вот образец монеты в один идам. Их нужны тысячи! Белый Бурхан протянул узкую плоскую ладонь, на которой лежала крупная золотая монета, не уступающая по размерам конской подкове. Техтиек взял ее, взвесил на руке: - Я займусь золотом. - И помни, хан Ойрот, наши идамы должны быть несокрушимы! Они тоже наше оружие! Иди. Техтиек вышел из пещеры, сел на камень, вырезанный бурханами где-то в толще горы, подбросил и несколько раз поймал гигантскую монету. Уронил под ноги, она зазвенела от удара о камень, покатилась, тяжело упала, сверкая уже знакомыми гранями скрещенных молний. Техтиек поднял монету: - Он прав. Такой монетой можно убить человека наповал! Где же мои люди? Они всегда ждали его и никуда не уходили, если даже и была необходимость: гнев Техтиека был страшнее. Но сейчас никого из них нет. Значит, и его людьми теперь командуют бурханы? А ведь все они преданы ему от косички на затылке до мозолей на пятках! И он убежден, что любой из них скорее умрет, чем выдаст или не выполнит его приказа! Но теперь, после всего случившегося с ним, он не верил никому: всегда на силу найдется другая сила, чтобы ее сокрушить! И таганьрига, прочитанная вдвоем, может перекрыться другой, более страшной клятвой*! * Таганьрига - парная клятва, читаемая друг другу. Возле камня кто-то остановился. Опять Чочуш? Не доставало еще Техтиеку, чтобы за ним ходили по пятам! Он поднял голову. Козуйт, свой. - Где остальные? Почему вас никого нет на месте? - Тебя увел бурхан. А те, кого они уводят к себе в пещеру, пропадают надолго. - Козуйт спохватился и поспешно склонил голову: - Я слушаю тебя, приказывай! Техтиек протянул ему монету, полученную из рук Белого Бурхана. Козуйт недоверчиво взял ее, подбросил на руке, попробовал на зуб, удивленно взглянул на Техтиека: - Неужели настоящая? Никогда не видел таких! - Это - идам. Мы должны раздобыть золота на тысячу таких монет! Надо брать прииски. Козуйт отшатнулся: - Но их же охраняют русские стражники! - У которых есть ружья? - усмехнулся Техтиек. - Эх, вы! Я еду к Анчи, его кезеры будут решительнее... Да и рудники у них под боком... Передай всем нашим: только золото нужно мне теперь! Он отобрал монету у Козуйта и резко встал. - Коня! Техтиеку было жаль пещеру, ютившую его не один год. Теперь в ней хозяйничают бурханы, превращая ее в крепость. Об этом когда-то мечтал и он, но кто в горах умеет управляться с камнем? Только русские! Не к ним же идти с поклоном... А бурханы управляются сами, будто у них тысяча рук и все они не простые люди, а богатыри, подобно строителю Сартакпаю! Вот и не верь после того, что они тут наворочали, в их небесное происхождение... Пещеру Техтиек получил в подарок от одного отшельника, который жил в ней много лет, пока не надумал вернуться к своим единоверцам, пристроившись к китайскому каравану, попавшему в лапы парней тогда еще совсем молодого Козуйта. В живых они оставили только этого старика, клятвы и заверения которого им показались забавными, а длинная белая борода внушала прочно забытое почтение. Техтиек поговорил с отшельником, посадил его на коня и тот привел к этой пещере. "Это не простая дыра в горе! - уверял старик. - Это - дыра, через которую ушла в землю чудь белоглазая, напуганная приходом в горы Чагань-хана из северных снегов и белыми стволами берез, появившимися вдруг и сразу!"* * Чудь - полумифическое племя мастеров, населявшее когда-то Алтай до прихода русских (Белого Царя - Чагань-хана), таинственно исчезнувшее, хотя и оставившее многочисленные следы. Техтиек тогда посмеялся над словами старика, зарубленного по его приказу парнями Козуйта. Но первый же осмотр пещеры показал, что не такую уж и ерунду говорил отшельник. В глубине пещеры попадались многочисленные ниши, вырубленные руками человека, встречалась каменная кладка, сделанная мастерами высокого класса. Казалось, что люди трудились в брюхе горы не один год, а потом бросили все и ушли... Неровный перебор копыт на повороте тропы заставил Техтиека насторожиться и он, сделав знак сопровождающим его кезерам, отступил конем в заросли кустарника. Дорога в этих горах была наезженная, и встретиться можно было не только с пастухом или охотником, но и русскими полицейскими, которые нередко стреляли без предупреждения. Но всадников было двое, и одного из них Техтиек узнал сразу - тот самый упрямый орус, что все-таки пришелся бурханам по душе... Не рано ли он возвращается? Мог бы подождать Техтиека и у своего брата кама! Техтиек выехал на тропу и поднял руку с нагайкой: - Стой, Ыныбас! Техтиек подъехал почти вплотную, бегло окинул взглядом старика, съежившегося в седле, перевел взгляд на ярлыкчи: - Ты был у Анчи? Передал ему мой приказ? - Да. Я привез брата Оинчы. Можешь поговорить с ним. - Мне кам не нужен, - криво усмехнулся Техтиек, - мне нужно его золото! - Золото у брата в тайниках. Мы не могли рисковать. Техтиек удовлетворенно кивнул. Он любил, когда его люди поступали осмотрительно и разумно. - Хорошо, я возьму его золото сам. Ты знаешь тайники? - Да, Оинчы показал их. - Ты поедешь со мной, ярлыкчи. А твоего брата мои парни отвезут к бурханам! - Я бы хотел это сделать сам. Техтиек нахмурился: - Ты знаешь, как я отношусь к людям, не понимающим приказ? - Я выполняю приказ бурхана Бабыя. Техтиек вздохнул и уступил Ыныбасу с братом дорогу. Техтиек был по натуре воин и верил только в силу мускулов и оружия, ума и воли. И когда бурханы говорили о завоевании Алтая с помощью воинов Шамбалы, он их понимал. Когда же они начинали рассуждать о силе слова, знаний и доброты, веры и мысли, он только посмеивался. Меч всегда был и всегда будет сильнее книги! Когда-то лишь чашка с похлебкой была предметом мечтаний молодого Техтиека. У него, бродяги, не было даже этой чашки, в которую можно было бы налить густой бульон с жирным бараньим мясом. В лучшем случае ему перепадал теертпек, выгнувшийся от старости, да кусок курута, не уступающего по твердости красному камню кремнию. В худшем он, как и сотни его сверстников, питался по весне кореньями, вылитыми из нор сурками да травой. Вторым желанием молодого Техтиека было жилье, где он мог бы сидеть выше огня и распоряжаться женой. Тогда он спал среди овец в жердяном загоне или на куче полусгнившего тряпья в каком-нибудь заброшенном аиле, который хозяева поленились разобрать. Третья душевная тоска молодого Техтиека - кыс с черными, как ночь, глазами и черной змеей косы до самой земли, усыпанной серебряными монетами и кроваво-красными камнями, у которой гибкий стан, атласная кожа и жаркие руки!.. А досталась ему старая подслеповатая жена старшего брата с тремя малышами у подола... Прошло много лет, и сейчас Техтиек легко мог бы осуществить все эти желания, но они уже ушли босыми ногами по тропам детства и юности, и нет им пути назад, как нет обратной дороги у жизни! Если раньше он любое свое желание мог высказать, ссылаясь только на сон, то сейчас может сказать прямо: дай мне это, потому что оно мне нравится и нужно! И на всем Алтае не нашлось бы человека, который посмел ему отказать! - Звездный конь вокруг прикола обежал, хан Ойрот,- сказал Ыныбас глухо, чуть ли не шепотом, - светать скоро будет... Техтиек взглянул на небо. Кончается его время - время хозяина ночи. Света солнца Техтиек не любил и боялся его. Особенно, когда этот свет заставал его на опасной дороге... Через час-другой надо будет искать место для дневки. Сейчас, когда Техтиека за неудачный налет на золотой прииск в Байголе особенно усиленно ищут, болтаться днем в горах - смертельно опасно. Тем более, в этом месте, где горные стражники хорошо освоились и не плутают на тропах! А все испортили парни Козуйта, напоровшиеся на стражников и затеявшие с ними бестолковую перестрелку. Самое скверное, что одного из них стражникам удалось поймать и передать полиции, где кезер признался, что люди, напавшие на прииск, посланы известным в горах бандитом Техтиеком. Совсем не исключено, что он и подсказал удобное место для засады! Знать бы - где... Сейчас Техтиек бродил по Теректинским горам, под самым носом у полицейских, и вряд ли кому пришло бы в голову искать его именно здесь! Но осторожность - всегда выгодна и сотни раз выручала Техтиека из неминуемой беды... Да и ярлыкчи Ыныбас, хорошо знающий русские порядки, настаивал все время именно на осторожности, хотя у него могли быть и свои причины на это. Главное, что он прав. Конечно, сам Техтиек мог бы и не ехать в этот опасный ночной рейд - золото из тайников Оинчы и самую Чейне доставил бы и ярлыкчи, да и к Анчи можно было послать другого человека - мало ли их под рукой, ждущих только знака или слова! Но он сам настоял на этой поездке перед бурханами: - Я заставлю их шевелиться всех! А то попрятались по горам и долинам, нос высунуть боятся! Хватит с меня неудачи Козуйта... Пунцаг кивнул головой, соглашаясь с доводами хана Ойрота, а Чочуш решительно воспротивился: - Всегда лучше переждать беду, чем идти ей навстречу! Нет нужды хану Ойроту везде и всюду быть самому! Да и зачем? Но и эти слова отвел Техтиек: - Здесь, на слиянии Чуй и Катуни, мне сейчас оставаться опаснее, чем там, в Теректинских горах! Там полицейские не будут меня искать... Кто я для них? Грабитель и вор! Я могу быть только на дорогах, по которым идут караваны купцов-чуйцев... Подумав, Чочуш согласился с Техтиеком. Он тоже неплохо знал русских полицейских! У них вся надежда на кулак в перчатке: сжатым - морды бить, распрямленным - честь отдавать... - Пусть едет! Техтиек родился там, где пять речек Громотух вытекали из горного гребня, носившего название "Пять братьев". До десяти лет Техтиек переплыл все пять Громотух и побывал на заколдованном гранитном гребне, но не нашел там пяти потоков воды и понял, что не всему надо верить, что считается очевидным. Услышав про гору Уженю, что внутри ее стоит чугунная юрта Эрлика, он съездил к ней, но никаких железных дверей не нашел и хозяина горы не встретил - ни в образе зверя, ни в виде духа или человека. Уженю была просто гора, как все, - такая же серая, голая и неуютная, на ее камнях грелись ящерицы, а между камнями рос зеленый мох и разводистый сине-розовый чебрец... И второй вывод сделал для себя Техтиек: легенды, как и цветы, существуют только для того, чтобы развлекать ими людей. Легендами - взрослых, цветами - детей!.. Занималась заря за спинами всадников, отсвечивая на вершинах гор червонным золотом. Техтиек обернулся к спутникам, дал знак поторопиться: версты через три будет заброшенная старательская избушка, где можно пересидеть долгий августовский день, выспаться, поесть и все приготовить к очередному ночному переходу. Над избушкой вился дымок. Приложив ладонь козырьком к глазам, Техтиек долго разглядывал стоянку старателей-золотодобытчиков, но ни коней, ни других примет, что в избушке расположился отряд полиции или горной стражи, не обнаружил. И все-таки идти вниз было опасно. Ыныбас осторожно дотронулся до плеча Техтиека и показал пальцем влево от домика. Там кривлялся в танце босой оборванный человек, размахивая содранной с головы шапкой. Техтиек усмехнулся: такие пляски он уже видел не раз. - Золото нашел. Фарт, - сказал он по-русски. - Что же нам делать теперь? - Ыныбас не скрывал тревоги. - Сам-то он уже отсюда не уйдет! - А я его и не отпущу! - криво усмехнулся Техтиек и ловко сбросил винтовочный ремень с плеча. Ыныбас даже не успел сообразить, что собирается делать Техтиек, как грохнул винтовочный выстрел, утонув в горах, как в тюке с шерстью. Пляшущий человек замер на мгновение и тотчас рухнул на каменистый берег реки, раскинув руки. - Зачем ты его убил, хан Ойрот? - спросил Ыныбас недоуменно. Техтиек спокойно передернул затвор, выбрасывая дымящуюся гильзу и досылая второй патрон: - Счастливчика всегда убивают, ярлыкчи. Или убивает он. Ыныбас молча опустил голову. Он сам был среди золотоискателей и знал их нравы. Пожалуй, Техтиек прав. Этот счастливчик им всем бы горло перегрыз, чтобы отстоять свой фарт! Осмотрев домик и загасив никому не нужную печь-каменку, растопленную старателем для того только, чтобы вскипятить воду и простирнуть свои пожитки, Техтиек и Ыныбас подъехали к трупу. Счастливчик выплясывал зря: на золотую жилу он не наткнулся, а в руке сжимал небольшой самородок, принесенный Ануем с далеких отсюда гор - самородок был хорошо обкатан и давным-давно потерял свою первоначальную форму. Но золото всегда ослепляет человека, и этот бедолага не покинул бы счастливого места до тех пор, пока не перерыл весь песок на берегу и не уморил себя голодом. - Похоронить надо, - обронил Техтиек. - Я не люблю оставлять следы... - Он сделал знак своим кезерам и искренне вздохнул: - Жаль дурака! Ыныбас кивнул, не отрывая взгляда от лица покойного. Ему казалось, что где-то он уже видел этот шрам на левой щеке и эти серые глаза, но так и не мог вспомнить. Чейне ойкнула, увидев Ыныбаса, и всем телом прижалась к нему, не обращая внимания на Техтиека и его воинов. - Ты приехал! - ворковала она. - Я знала, что ты приедешь ко мне! Я видела сон! Я просила Ульгеня, чтобы он прислал тебя, и добрый бог меня не обманул! Ты за мной приехал, да? Ты теперь отвезешь меня в свой большой и новый аил, да? Ыныбас осторожно высвободился из ее объятий и повернулся к Техтиеку, сказал смущенно: - Это и есть Чейне, которая нужна бурханам. Тот кивнул и, спешившись, сам подвел коня к аилу, но привязывать его не стал, давая понять хозяйке, что гостить он здесь не собирается и со всеми сборами придется поторопиться. - Собери самые необходимые вещи в арчмак2, - сказал Ыныбас озабоченно, - мы должны уехать до рассвета. - Ты не хочешь поговорить с моим отцом? - удивилась Чейне и сделала шаг назад. - Мне не о чем говорить с твоим отцом! - Как? Разве ты не берешь меня в жены? - Когда я буду брать тебя замуж, я буду говорить с твоим мужем! Собирайся, меня ждут люди. Неожиданно Чейне заупрямилась - Муж меня вернул моему отцу, и я теперь живу в его а иле! К ним подошел Техтиек, кашлянул в кулак: - Вот что, ярлыкчи. Уговаривать эту козу тебе придется долго, а мы не можем ждать. Возьми Идам, а мы едем к Анчи! Когда вернемся, вы оба должны быть готовы в дорогу! С ней или без нее - все равно... Ты меня понял? Красивую молодую женщину, нужную бурханам, мы найдем в любом аиле.. - Он вложил в ладонь Ыныбаса колючий брусок и сел в седло. - Помни: с ней или без нее! - Куда же вы, гости? - всполошилась Чейне. - У нас с отцом есть арака и мясо! - В другой раз! - буркнул Техтиек и взмахнул плетью. Ыныбас влепил Чейне пощечину и взял повод: - С тобой не в куклы играют! Чейне упала лицом в ладони: - Прости меня, я совсем потеряла голову от счастья... - Я подожду, когда ты ее найдешь! - зло бросил Ыныбас. Он не терпел упрямства и капризов. Особенно - женских. Уступи Чейне сейчас - завтра она заставит его сесть в седло ынырчак*! * Деревянное седло особой формы для перевозки незначительных грузов, в том числе и забитых на обед овец Сидеть в нем считалось унизительным - Догони их! Верни! - Я ухожу с ними. Ыныбас занес уже ногу в стремя, когда Чейне подскочила к нему, повисла, из ее глаз полились слезы. Еще мгновение - и она завоет в голос. Ыныбас резко повернулся, схватил ее за узкие плечи, сильно встряхнул. - Мне не нужна похотливая и глупая жена! Иди к отцу, и пусть он ищет тебе такого мужа, который нужен одной тебе! - Ты мне нужен! Ты! Услышав крики и разговоры, из аила, не выдержав, вышел Кедуб. Вынул трубку изо рта, кашлянул: - К нам гости, Чейне? Почему ты не ведешь их к очагу? Ыныбасу ничего не оставалось, как бросить повод Чейне и пойти на голос старика. - Здравствуй, Кедуб. Это я, Ыныбас. - Здравствуй, - насмешливо отозвался тот. - Разве столько шуму наделали только вы двое? А мне показалось, что к нам приехало много горластых гостей! - Они только проводили меня до твоего аила, Кедуб. - Тогда входи. В аиле стало наряднее - появились новые ковры, блестела лунными шарами на спинке высокая железная кровать, попыхивали бронзовыми и серебряными заклепками сундуки, составленные горкой, венчал которую пузатый медный самовар. Старик выжидательно взглянул на гостя: что скажет этот орус? Не хуже, чем в русской избе, теперь у них с Чейне в аиле! Но, видимо, особой гордостью старика Кедуба было зеркало, подвешенное над кроватью, в которое он поминутно смотрелся, чмокая губами от восторга. Ыныбас сел выше огня, взял протянутую ему пиалу с чегенем, выжидающе поглядывая на вход. Когда же его откроет рука Чейне, чтобы он смог посмотреть в ее глупое и заплаканное лицо при свете хорошего огня в очаге? - Какие новости в горах? - спросил Кедуб, явно огорченный, что гость не вскинул восхищенно при виде его богатств руки и не покачал изумленно головой. - Много новостей! Хан Ойрот вернулся, сейчас народ собирает под свою руку. Белый Бурхан несет людям слово правды и меч возмездия его врагам... Кедуб охнул, едва не выронив трубку: - Зачем пугаешь старика? Зачем так зло говоришь? - Боишься, что хан Ойрот спросит с тебя за измену горам? - Я не ты! Я не изменял своим горам, не обрезал свою косичку! Ыныбас сдержанно рассмеялся: - Ты считаешь, что, сохранив косичку на затылке, ты остался верным и преданным сыном Алтая? Почему тогда дочь продал за деньги старику? Кедуб смутился, забегал глазами, не зная, чем и как возразить гостю. В эту трудную для старика минуту вошла Чейне, смущенно улыбаясь и виновато поглядывая на Ыныбаса. Она была в новом сиреневом чегедеке, перехваченном гарусным поясом, в пушистой беличьей шапочке с шелковой кисточкой, в ладных китайских сапожках, расшитых бисером. Судя по новому убранству аила и по роскошному наряду Чейне, добрая половина золотых и серебряных монет, оставленных жене Оинчы, мигом перекочевала в карманы чуйцев! Кедуб ездил за покупками, сама Чейне?.. Теперь понятно, почему это она почувствовала вдруг какую-то ценность и значимость собственной персоны! Богатство дает людям чувство самоутверждения, оно же рождает гордыню... Она уже имела все, о чем только может мечтать молодая женщина, теперь захотела получить готовеньким любящего и любимого мужчину! - Завтра Чейне уедет со мной, Кедуб. - Оинчы разрешил тебе забрать ее у меня? - Мне не нужно его согласие. Твоего, Кедуб, тоже. - Но Оинчы - ее муж! В голосе старика чувствовался страх. Ведь по закону гор и людей, живущих в этих горах, жена, переходящая от старшего брата к младшему, переходит вместе со всем его имуществом и детьми! Детей у Чейне нет, но у нее есть имущество и деньги, к которым старик уже привык и в глубине души считал своими... Вместо ответа Кедубу Ыныбас взял Чейне за косы и, посадив рядом, грозно свел брови: - Корми, жена! Я не чегенем сюда наливаться приехал! И снова Кедуб едва не выронил трубку изо рта: - Э-э, парень... Или Оинчы уже умер? - Ты много говоришь лишнего, Кедуб! Почему бы тебе и не дать мне свою трубку покурить? Кедуб развел руки: - Ты не гость, а родственник... Кури свою трубку3! Чейне рассмеялась и сдернула крышку с котла, выбирая для Ыныбаса самый крупный и жирный кусок баранины, обходя очередностью отца. Кедуб цепко загреб большую желтую шубу и направился к выходу из аила: - Душно стало спать у очага... Грудь болит. Ыныбас скупо улыбнулся и подмигнул Чейне. Техтиек вел своих людей по Журавлиной дороге*, которая к утру должна остановить их у стойбища Анчи. Серебряная пыль неба, щедро рассыпанная над их головами уходящим летом, и на четвертую ночь пути не стала скупее. Сотрет ее только осень, что уже дышала с ледяных вершин недалекой отсюда Черги. Такой же вот серебристой пылью рассыпалась и душа Техтиека, когда он увидел смущение всегда серьезного Ыныбаса и искренность женщины, встретившей своего любимого, пахнула неожиданным жаром в его остывшее сердце. И эта минутная слабость сурового и не знающего жалости человека подарила им несколько дней и ночей счастья... Да и какой убыток от этого, нельзя же все время держать себя и других в кулаке! * Журавлиной дорогой южные алтайцы называли Млечный Путь. Он и сам не знал еще, как поступит с Анчи, пренебрегшим его наставлениями, что граничило с нарушением приказа. Пастухом был Анчи, им и остался: воинов не учит, а пасет, откармливая у чужих котлов! Вряд ли это могло ойти парням на пользу - обленились и отупели, загороженные чужой спиной от всех забот, бед и невзгод... Все хорошо в меру! Людей легко распустить, а собрать их в кулак, выжав лишний жир и пот, трудно - и время для этого нужно, и силы... Да и хватит Техтиеку Козуйта с его щенками! Повторись такая история с прииском у кезеров Анчи - сама собой полезет голова Техтиека в петлю! Ведь если его сейчас схватят, то уже не стальные браслеты наденут на ноги и руки, а пеньковую веревку на шею... За ним столько числится даже по полицейским бумагам, что и суда не будет, а только приказ генерал-губернатора о казни преступника, не требующий высочайшего утверждения! Начался пологий спуск в долину. Где-то там, в середине ее, на берегу небольшого озерка с ручьем, полном рыбы, стоял аил Анчи. Место хозяин выбрал удачное: со всех сторон горы, а он - между ними, как в пригоршне. Хоть на брюхе ползи, а незаметно не подберешься... Но то, что хорошо для самого Анчи, то было плохо сейчас для Техтиека и его людей. При свете луны вся поляна казалась перламутровой и безлюдной, лишними и ненужными были на ней черный треугольник аила и трепещущая малиновая искорка костра возле него. Техтиек подозвал одного из парней: - Проверь, Борлай! Парень осторожно сдвинул коня, и тот, неслышно перебирая по земле копытами, не пошел рысью, а поплыл лодкой по перламутру поляны, все более и более уменьшаясь, но не теряясь в лунном полумраке. Когда Техтиека ловили всерьез, а это время от времени случалось, то сеть раскидывали гуще, чем обычно, в такой и маленькая рыбка была добычей. Но маленькую рыбку - парня Козуйта - они уже поймали, и она могла разжечь их аппетит! Не доезжая до аила, Борлай развернул коня и скоро был возле Техтиека. - Ну? - Никого нет. Сестра Анчи у огня одна сидит. - Поехали! Глава десятая ЧЕТ ЧАЛПАН Много видел перевалов Яшканчи, но через такой высокий и красивый кочевал впервые... Когда-то, очень давно, Яшканчи был в этих местах, но шел снизу, а не сверху, как сейчас. И все-таки узнавал: хребет Ламах, по другую сторону от него - гряда Ян-Озека. Там тоже, кажется, есть перевал, через который тогда отец уводил отару... Долина Теренг лежит как бы в котле. Она усыпана могильниками, осыпями и сбросами камней, изрисована проплешинами солончаков и большими кусками зеленого ковра травы... Две-три отары во всей долине потерялись, как горсть ячменя, брошенная на прибрежный песок... Нет Оинчы не обманул его! С уступа на уступ спускал вниз свой небольшой караван Яшканчи. Каждый уступ - каменное плато, на котором можно разбить не только аил, но и оборудовать жертвенник для коня, чтобы задобрить Эрлика. С этих уступов летели вниз ручьи, разбиваясь на мелкие брызги, и потому казалось, что в долине всегда идет дождь при ярком солнце... Хорошее место! Повеселели овцы, предчувствуя сытую и вольготную жизнь на новом яйлю; принюхивались к запахам быки и коровы, широко раздувая мокрые ноздри; присматривались и стригли ушами кони. Повеселел даже Кайонок, хотя и оказался этот последний кочюш необычно тяжелым. Пожалуй, если все сложится благополучно в новой долине, то можно и перезимовать... Спустившись с последнего уступа вниз, Яшканчи откочевал на два ружейных выстрела от перевала и остановился неподалеку от дикого нагромождения камней, между которыми бился, клокотал, исходя пеной и брызгами, чистый прозрачный ручей, в нем купалось солнце, поднимая над камнями цветистую радугу. - Хорошее место, Адымаш? - спросил он у жены. - Не верю я в хорошие места больше, - вздохнула та. - За лето третий раз с тобой кочуем, а где на зимовку станем - и сами не знаем еще... Яшканчи был согласен с женой, но решать ему, а не ей! - Здесь и станем. Чего еще искать? Яшканчи закреплял последнюю решетку, когда из-за поворота тропы, ведущей в глубь долины, показался верховой в голубой монгольской куртке, казахском малахае с тремя отворотами и тупоносых тувинских сапогах. Поздоровавшись кивком головы, верховой остановился, спешился, подошел к новоселу с протянутыми руками и пожеланиями счастья на новом месте. Потом назвал свое имя: - Чегат. Из рода майманов. - Мы - родственники! Яшканчи крепко стиснул широкую огрубевшую от мозолей и грязи сначала одну, а потом и другую руку соседа, заглянул в глаза: - В Кырлыке живешь? - Жил в Онгудае. Второй год здесь живу, в Терен-Кообы. - Как трава? Чегат развел руками широко, как и улыбнулся: - Дождь есть - трава есть, дождя нет - выгорает. - Как везде, - нахмурился Яшканчи. - Вечнозеленых яйлю нигде нет. Разве что там, на небе! - Там тоже нет! - рассмеялся Чегат. - Вечнозеленых пастбищ нигде нет, ты прав... А по небу только овцы Ульгеня ходят - тучи. Вдвоем с Чегатом они быстро закрыли юрту, расставили утварь по своим местам, набили трубки, задымили. Дело пастушье - трудное, и два пастуха всегда найдут о чем поговорить, подумать и посоветоваться. Особенно, если и аилы их рядом, и по одним травам стада ходят, и одни беды идут по пятам... Трудным лето оказалось и для Чегата: половину молодняка потерял, мать-старуху отправил на вечный отдых, последние деньги спустил на поминки. Два года пытается поправить дела, и два года ничего не получается. Может, к этой осени как-то сведет концы с концами? Поздно ушел первый гость, от всех угощений отказавшись и слушая только новости. Хозяин проводил его до границ пастбища, на обратном пути осмотрел его, траву пощупал, остался доволен. Если зимой в долине не будет глубокого снега, можно до кандычного месяца* пасти скот, не запасаясь травой впрок, как это делают теперь не только русские, но и некоторые алтайцы. Не понимал их Яшканчи! Живая трава - жир, молоко, мясо, живые, вкусные, а что может дать мертвая трава? Только скот уберечь от голода? * Кандычный месяц, или месяц первых цветов - май. Вернулся к очагу довольным: - Много травы, жена. Густая! Жить можно... Медленно и ле