е когда его на виселицу ведут. Чтобы, сорвавшись, не имел причины мстить. - У нас не сорвется! - убежденно ответил дьяк. Это были последние слова, которые слышал Шлейнц. Его повесили далеко за оврагом, на виду у проезжей дороги. Георгий, хотя и отказался присутствовать на казни, но не испытывал ни раскаяния, ни жалости; он теперь уже не был тем миролюбивым, наивным юношей, который десять лет назад готов был спрятать от повстанцев католического монаха и выпрашивал ему помилование. За годы скитаний он повидал немало человеческих страданий и теперь по-иному относился к борьбе простых людей за свою жизнь. Да и предательство Шлейнца было очевидно. В письме к Рейхенбергу, которое Георгий читал с таким волнением, говорилось: "...Пока еще не будет поздно и я, слуга и брат ваш, еще не расстанусь с жизнью... Слезы отчаяния падают на сей лист при вспоминании о наших трудах, принесших столь печальные плоды. Когда было получено ваше письмо с заверением, что Глинскому будет возвращено прежнее положение при королевском дворе, мне удалось убедить князя не терять более времени и бежать в тот же день. Уговорам моим помогло взаимное недоверие между Глинским и московским государем, которое ваше великолепие с таким искусством углубляли. Василий посадил воеводой в Смоленске боярина Шуйского, недоброжелателя и соперника князя Михайла. Это решило все. Мы бежали. Среди ночи нас схватили на старом Дубровенском шляху и привели к воеводе Челяднину. Глинского заковали в цепи и отправили, кажется, в Дорогобуж, где пребывает сейчас великий князь Василий. Меня же держали все время отдельно, и я не мог воспользоваться вашим разрешением, чтобы помочь Глинскому покончить все земные расчеты. Только на вторую ночь случайной хитростью удалось отравить стражу и бежать, за что приношу благословение всесильному господу, не покидавшему заботу о нас, грешных. В пути я написал это письмо, ожидая случая переслать его вам. Сам же, верный нашему долгу и святой церкви, воспользуюсь доверием простолюдинов к Глинскому и буду повсеместно распространять слух о том, что князь Михайло обманут Василием, казнен в Москве, а люди его убиты. Это в некоторой мере приблизит нас к цели и остановит бояр и черный люд, устремившийся на сторону московитов... Знаю, путь мой опасен. Но надежда на вашу милостивую и скорую помощь поддерживает дух мой и придает силы усталому и разбитому моему телу. Смиренный брат ваш Алоиз". Глава II Георгий отправился в Полоцк через несколько дней. Снова, как десять лет назад, с ним ласково простился атаман вольного войска. Снова проводили его в путь лесные братья заботливо и душевно. И снова, пробираясь оврагами и тропинками, Георгий думал о Сымоне. Вечно смеющийся Михалка, так удивительно похожий на своего веселого и умного брата, рассказал о смерти Сымона. Долго гулял по лесам Белой Руси "собиратель дикого меда", надеясь пробиться через королевские кордоны на Москву. Жег усадьбы магнатов. Наделял бедных. Вершил справедливый суд и расправу. Наконец соединился с повстанцами Глинского. Казалось, начала сбываться мечта. Глинский поднимал вольнолюбивых людей против извечных врагов Сымона и вел их к Москве. С войском князя Михайлы Сымон подошел к осажденному Минску. И когда, не взяв города, Глинский поспешно отступил, Сымон и его храбрецы прикрывали отход княжеских дружин. Здесь атаман и сложил свою голову. С Глинским ушли на Москву многие люди Сымона, а те, кто не захотел покинуть родную землю, собрались вокруг батьки Михалки. Умный и дальновидный московский воевода Челяднин призвал к себе Михалку и, снабдив его оружием, поставил на службу великому князю Василию. Только служба эта почти ничем не отличалась от прошлых дней вольницы. Дружина Михалки по-прежнему разгуливала по родным местам, наводила ужас на католических епископов и монахов. Время от времени приходили к Михалке гонцы, передавали приказ воеводы, и Михалка уходил "погулять" в новое место. Немало переправил он за кордон польских панов или бояр, "повязав крепко", не лишая, однако, "живого духу". Мечта Сымона не оставляла и брата его Михалку. Он собирал бедных, обиженных, обездоленных, наделял их своими трофеями и переправлял на Москву. Возвращаясь в Полоцк, Георгий далеко объезжал селения и проезжие дороги, по которым сновали королевские конники и воеводские люди. И чем дальше в глушь углублялся наш путник, тем чаще встречал он беглецов, одиноких и целыми семьями, иногда вооруженных, готовых принять бой или напасть на обоз неосторожного купца. Часто поводырями их были нищие старцы или отбившиеся от своей шайки разбойники. - Куда вы, братья, идете? - За волей! К атаману Михалке!.. До московского государя!.. К князю Глинскому! Он наш защитник, он за нас насмерть бьется... Как объяснить им то, что уже стало ясно Георгию? Измена Глинского, на помощь которого так надеялся Скорина, повергла его в тоску, какой он не испытывал, даже живя вдалеке от родины. "Родина! Ни годы странствий, ни красота чужих земель, ни вершина достигнутой цели не могут заставить забыть тебя... - думал Георгий. - Как встретишь сына своего?" Все оказалось иным, чем ожидал Георгий. Брат Иван еще не вернулся из Познани, куда отправился по торговым делам к купцу Клаусу Габерланду. Постаревшая и ставшая сварливой и раздражительной Настя, жена Ивана, встретила Георгия скорее испуганно, чем ласково. Ее малолетний сын Роман по настоянию отца учился грамоте. Бедная женщина пуще всего боялась, что он пойдет по стопам своего ученого дядьки, которого она в душе считала человеком пропащим, а тут еще этот самый дядька словно снег на голову свалился. В первый же день приезда Георгия, жалуясь на тяжкие времена, Настя вспомнила, сколько хлопот доставили их дому безбожные краковские дела Георгия. Снова дом их посетили воеводские соглядатаи, и снова Ивану пришлось немалыми деньгами "замаливать" грехи брата. Георгий остался в отчем доме, не испытывая, однако, той радости, о которой мечтал прежде. Чуть только он входил в дом, две взрослые племянницы сейчас же скрывались в своей светлице, а Романа Настя торопилась услать к соседям, будто по делу. Мальчик же готов был целыми днями слушать рассказы о заморских странах, не отрывая восторженных глаз от красивого и умного лица дяди. Редкие беседы с племянником были, пожалуй, единственными приятными часами для Георгия. Но как томительны, как одиноки были теперь его вечера... Когда-то в тесной келье университетской бурсы Скорина со своим другом Вацлавом мечтал о том дне, когда, вооруженный книжной премудростью, достигнув высокого ученого звания, он возвратится в родной ему город. ...Весть о его приезде соберет всех жителей Полоцка к дому Ивана Скорины. Брат Иван с гордостью примет почет и уважение сограждан. ...Потом войдет седой, постаревший отец Матвей. Георгий горячо обнимет своего первого учителя: "Благодарю вас, отец Матвей, за науку и ласку. Живите долгие годы, а я буду вашим верным помощником в тяжком подвиге просвещения..." Умер поп Матвей. Никто не пришел встретить доктора Франциска... Он сам разыскал некоторых старых членов братства и узнал от них неутешительные вести. Братство по-прежнему все еще сытило мед, в престольные праздники собиралось за круговой чашей, но заботилось лишь о благолепии храмов, мало интересуясь просвещением мирян. Новый священник, ставший на место покойного отца Матвея, пьянствовал и занимался больше торговлей, чем службой. На предложение Георгия открыть свою книгопечатню он возразил: - У всякого человека слов много, а душа одна! К чему же книги твои, если душа молитвы жаждет? А молитва отцами святыми сказана и немногословна есть! Георгий пробовал убедить его, разъясняя пользу для народа книги на родном языке. Но поп Иннокентий имел свое представление о народе. - Наука - дело мужей ученых, а грамота - грамотеев. От них и плодов жди. Поспольство же не к тому богом назначено. Сказано есть в святом писании: "Всякое древо познается по плодам его, и не снимают смокв с терновника и маслин с шиповника". Там же, у попа Иннокентия, Георгий встретил Янку - внука покойного слепого лирника Андрона, взятого братством на попечение. В рослом, возмужалом юноше Георгий с трудом узнал боязливого хлопчика, с которым он когда-то пробирался по подземным катакомбам полоцких храмов, спасаясь от воеводских стражников. Янка и вовсе не узнал своего спасителя. Он служил теперь покручеником у попа Иннокентия и, пользуясь тем, что хозяин его постоянно пребывал во хмелю, извлекал для себя немалые выгоды. С трудом удалось Георгию собрать вокруг себя немногочисленных сторонников из числа мелких купцов и мастеровых. Однако средств, собранных ими, не могло хватить на организацию печатного дела. На помощь братства в ближайшее время надеяться не приходилось. Скорина понял, что здесь нужно запастись терпением и осторожностью. Покуда же он занялся собиранием старых славянских рукописей, разыскивая их среди забытых книг и церковной утвари в полоцких монастырях. Это увлекло и несколько рассеяло его гнетущую тоску. Прежний замысел о сотрудничестве с Глинским рухнул. Нет, никогда более не будет он пытаться связать книгу с мечом. Ни измены князей, ни победы или поражения военачальников не смогут помешать его великому и святому делу - просвещению народа. Книга! Вот что прекратит братоубийственные войны, свяжет людей воедино! Она пройдет все грани и стены и возвестит зарю нового дня! x x x 8 сентября 1514 года на левом берегу Днепра, возле города Орши, дружины русского воеводы Челяднина встретились с войсками короля Сигизмунда. Долго бились храбрые москвичи. Заходило солнце и снова всходило, а они все стояли между Дубровной и Оршей, против полчищ князя Острожского - Сигизмундова воеводы. Видно было: не сломить силы московской. Тогда лукавый князь прибег к хитрости. Выслав послов к московским воеводам Челяднину и Михаилу Голице, князь стал занимать их мирными предложениями, а сам тайно поставил новые пушки на заросших кустарником берегах небольшой речки Крапивны. Московские воеводы на мир не пошли, послов отправили обратно. И вновь разгорелся бой. Ратники Сигизмунда побежали вдоль реки Крапивны, и русские, преследуя их, попали под небывалый еще тогда огонь новых, заморских пушек. Река Крапивна изменила течение, пробиваясь сквозь кусты по низким берегам, русло ее было запружено телами москвичей и поляков. Ни до этого, ни много лет после никто не помнил такого страшного боя. Один за другим три русских города - Дубровна, Мстиславль и Кричев - сдались королю Сигизмунду. Князь Константин Острожский двинулся на Смоленск. Однако ни многодневная осада, ни подосланные грамоты и увещевания не смутили смолян. Острожский был отброшен от города и, преследуемый дружинами Шуйского, потерял много ратников и возов с награбленным в других городах добром. Смоленск стал городом русским. Злоба и ярость царили во дворце Сигизмунда. Преследовался каждый, кто не только делом, а словом или мыслью лишь вставал на защиту русских людей. Ксендзы и монахи прославляли победу короля, а воеводские люди не позволяли никому усомниться в этой победе. Смутно стало в городах Белой Руси. Смутно было и на душе жителей Полоцка. Каждый день до Георгия доходили слухи то о закрытом православном храме, то о грабеже казны братства. Настя причитала целыми днями. Брат Иван все еще был в Познани, и теперь неведомо, воротится ли? Дороги пуще прежнего стали непроходимыми от разбоя и стражников. Иногда через Полоцк проводили закованных в цепи голодных и оборванных людей; женщины тихонько подавали им пищу и плакали. Георгию тяжело было это видеть. Он запирался в своем покое или монастырской келье, проводя целые дни над изучением и сравнением старинных рукописей. Скорина работал много и упорно, подготавливая свой первый перевод Библии на родной язык. Неизвестно, когда его труд смогут прочитать те, ради кого он старался... На организацию типографии средств еще не хватало. Георгий ждал возвращения Ивана, надеясь получить помощь от него и, если тот потребует, передать за это брату половину наследства. Он отправил письма в православные братства: витебское, могилевское и минское, приглашая братчиков объединиться "для общего заведения друкарского дела, начать друкарню свою фундовать и мастеров обучать вместе". На письмо Скорины ответило только минское, тогда еще молодое, братство. Но и его ответа Георгий получить не успел. Письма были перехвачены воеводскими соглядатаями и отправлены в великокняжескую тайную канцелярию как неопровержимые доказательства подготавливаемой измены и бунта. Не зная об этом, Георгий полагал, что иногородние братства отнеслись к его предложению так же, как и полоцкое. Однажды Георгий поднялся на высокий холм старого вала и, как когда-то в юности, долго задумчиво смотрел на свой родной город. Казалось, ничто не изменилось в Полоцке. Так же сверкали на солнце его влажные деревянные стены. Так же высились над ним башни двух замков и шумел перевоз через Двину. Только не было больше веселых, пестрых ярмарок, не пели на улицах лирники и словно притаилась, попряталась молодежь. Вспомнилась прошлая жизнь в Полоцке, вспомнились другие города. Почти ощутимо представил себе Георгий Прагу, куда привез его добрый и ласковый пан Алеш. Ему внезапно остро захотелось снова встретиться с людьми, ставшими в Праге его друзьями. Образ их мыслей, их свободолюбие и отзывчивость манили Георгия, мучительно стремившегося вырваться из того жестокого и бездушного круга панского насилия, в котором оказалась не только земля его родины, но и духовная жизнь простых людей. Найдет ли он в себе силы? Удастся ли ему хоть малым светильником указать путь братьям своим? Георгий искал ответа, терзаясь сомнениями. Взволнованный думами, он направился к дому. От городской стены по узкой тропинке навстречу ему бежал племянник Роман. Мальчик так запыхался от быстрого бега, что не мог выговорить слова. Он испуганно оглядывался в сторону города. - Что случилось, Роман? - тревожно спросил Георгий. - Там... - проговорил наконец мальчик, показывая рукой в сторону дома. - Пришли стражники... Ищут тебя... Мамку пытали, где бумаги твои, что от русских получены... Они убьют тебя, дядя Юрий... - Постой, Роман... Какие бумаги? Кто убьет меня? - Беги, дядя Юрий! И я с тобой... Вместе убежим! Георгий улыбнулся. - Куда же мы побежим? Скоро вечер, пойдем-ка домой, Роман. Мальчик вдруг вспыхнул и, ухватив Георгия за рукав, почти рыдая, заговорил: - Не надо, не надо домой!.. Они ждут тебя... Не пущу тебя домой... Идем, я покажу куда. - Он потащил Георгия за собой, и тот, поддавшись, пошел за ним. Солнце уже садилось. Багряные лучи окрасили верхушки редких деревьев. В овраге, куда они спустились, сгущались сумерки. Мальчик почти бежал, все еще не выпуская рукав дяди. Георгий шел молча, стараясь разобраться в том, что сообщил ему племянник. Едва обогнув излучину оврага, Георгий вдруг вздрогнул и остановился. Перед ним на небольшой полянке, среди кустов и можжевельника, стоял горбун. Маленький, в белой рубашке, прикрываясь длинной рукой от закатного солнечного света, он смотрел на Георгия. Георгий сразу узнал его. Это был тот самый горбун, который когда-то укрыл от преследователей его и хлопчика Янку. Горбун вовсе не изменился. Те же добрые, лучистые глаза, то же спокойное, немного бледное лицо. Мальчик выпустил рукав Георгия и, тихо подойдя к горбуну, остановился. Горбун улыбнулся Георгию и спросил тонким, почти девичьим голосом: - Помнишь меня, брат Юрий? Георгий наклонил голову. Горбун приблизился к нему и, взяв за руку, сказал тихо, но решительно: - Беги отсюда, брат!.. Говорю тебе, беги! Быть может... потом вернешься... Даст бог, увидимся... Георгий опустился на камень и закрыл лицо руками. Роман плакал, уткнувшись в грудь горбуна. Глава III В майский день 1516 года по дороге к Праге пронеслись во весь опор пять всадников. Они миновали городские ворота, пересекли Староместскую площадь, Карлов мост и, сбив с ног зазевавшихся пешеходов, остановились у въезда в Градчинский замок. Тотчас же по городу разнесся слух: умер король! Гонцы из Венгрии принесли известие о смерти Владислава, короля венгерского и чешского, и о вступлении на престол его десятилетнего сына Людовика. Чины трех Мест Пражских* были созваны в Градчин, чтобы обсудить послание нового короля, требовавшего ввести его в управление чешскими землями. (* В те времена Прага состояла из трех самостоятельных городов: Старого Места, Нового Места и Малой Стороны с древним кремлем - Градчином.) На площадях собирались толпы. Повсюду шли горячие споры. Многие опасались смуты бескоролевья, вторжения немецких князей. Находились и люди, настроенные более решительно. Слышались призывы к оружию, угрозы по адресу верховного бургграфа Зденека Льва из Розмиталя, ставленника панов, угнетателя и лихоимца. Оживились сторонники князя Мюнстербергского, отпрыска славного чешского рода Подебрадов. - Наздар внуку Юрия Подебрада! Прочь розмитальского разбойника! Въехавший в Прагу в этот день Георгий Скорина с удивлением наблюдал охватившее город волнение. "Не везет же мне! - думал он. - Кажется, и здесь начинаются бури, подобные тем, от которых я только что ушел, покинув родину..." Пробиваясь через толпы возбужденных горожан, он не без труда отыскал место, где должен был находиться дом купца Алеша. Но дома не было. Вместо него Скорина увидел пустырь, поросший травой... "Несколько лет тому назад, - сказал ему хозяин соседнего двора, - пан Юрий из Копидла, будь проклято его имя, учинил погром пражским мещанам. Злодеи грабили лавки... Отрезали носы и уши... Жгли дома... Сожгли и этот дом..." Сообщить же что-либо о судьбе семьи Алеша он не может, так как поселился здесь недавно. Должно быть, пан Алеш перебрался куда-нибудь в Новое Место или за Влтаву, на Малую Сторону... А может, и вовсе покинул Прагу. Лучше всего спросить о нем в магистрате, что на Староместской площади. Прага встречала Георгия не более радушно, чем Полоцк. Впрочем, не все потеряно. Быть может, все-таки удастся разыскать Алеша. Придя на Староместскую площадь, Георгий не смог пробиться к ратуше. Перед зданием собралась огромная толпа. Какой-то человек с балкона ратуши оглашал постановление чинов. - Чешский народ, - выкрикивал человек уже охрипшим голосом, - следуя древнему своему обычаю, может признать Людовика, сына Владиславова, лишь когда он даст присягу хранить верность законам чешского государства и не нарушать прав и вольностей чешских. А потому королю Людовику надлежит прибыть в Прагу для принесения такой присяги и для совещания с чинами государственными по важнейшим делам. Из толпы послышались возгласы: - А как с панами и владыками?.. Пусть новый король защитит горожан от шляхты и папистов!.. Человек на балконе поднял руку. - Решено также, - крикнул он, - созвать общий сейм, дабы положить конец раздорам среди чехов и восстановить законные права для всех сословий и исповеданий! Георгий стоял далеко и не мог разглядеть лица говорившего. Вскоре толпа начала редеть, решение чинов, видимо, внесло успокоение. Георгий направился к ратуше. Из ворот навстречу ему вышла группа людей. Среди них был человек, только что державший речь с балкона, тучный мужчина средних лет. Он шел важно и неторопливо, как подобает людям, обладающим солидным положением в свете. Георгий внимательно посмотрел ему в лицо и обмер... Возможно ли?.. - Вацлав! - вскрикнул Георгий. - Ты ли это, друг мой?.. Человек остановился, с недоумением взглянул на Скорину, потом быстро отступил назад и поднял руки. - Господи помилуй!.. - прошептал он. - Уж не Франек ли это?.. - Он самый! - рассмеялся Георгий, крепко обнимая друга... x x x - Что же наш Николай? Где он? - нетерпеливо спрашивал Георгий, сидя в одной из комнат нового красивого дома на берегу Влтавы. - Не знаю, - отвечал Вацлав. - Его судили, изгнали из университета, и он уехал из Кракова. Однажды я получил от него письмо. Там были стихи, умные и злые, но не было ни даты, ни адреса... Больше я о нем ничего не слышал. - А пан Глоговский? - Скончался. Вскоре после твоего отъезда... Друзья помолчали. - Пан Коперник также покинул университет, - продолжал Вацлав, - и поселился в каком-то небольшом городке... Кажется, во Фрауэнбурге. Он состоит там каноником. - Как странно, - сказал Георгий задумчиво. - Неужели такие люди могут исчезнуть бесследно? - Зато наш старый приятель, рыцарь фон Рейхенберг, процветает, - усмехнулся Вацлав. - Он теперь ближайший советник польского короля. - Знаю, - тихо сказал Георгий. - Мне пришлось еще раз услышать об этом человеке. Он подошел к раскрытому окну и стал смотреть на серые, сумрачные волны Влтавы. Потом спросил, не оборачиваясь: - Не знаешь ли ты... о судьбе... - Я ни разу не встречал ее, - не дал ему закончить Вацлав. - Говорили, будто она вышла замуж. Георгий молча стоял у окна. - С тех пор прошло десять лет... Разве ты все еще любишь ее, Франек?.. Георгий обернулся. Лицо его было спокойно. - Эти десять лет я был слишком занят, чтобы искать новых привязанностей, - сказал он, грустно улыбнувшись. - И едва ли найду для этого время и впредь... Он подошел к Вацлаву и вдруг расхохотался. - Чего ты? - с недоумением спросил тот. - Ох, Вашек, какой ты стал толстый и важный. Ты богат? - Я женился пять лет назад на дочери известного пражского пивовара, - ответил Вашек застенчиво. - Она принесла мне небольшое приданое... - Поздравляю тебя, приятель, ты всегда имел пристрастие к пиву. Где же твоя супруга? - Марта уехала по делам за город. Видишь ли, я ведь состою старшим секретарем Староместского магистрата... - Ого! - Да... И общественные обязанности отнимают у меня много времени, так что Марте приходится самой вести торговые дела. Она очень достойная женщина. - Есть у тебя дети? - Нет, - вздохнул Вацлав. - К несчастью, детей у нас нет... Вошел слуга с подносом, уставленным блюдами и жбанами. Друзья сели за стол. Георгий с удовольствием принялся за угощение. Он с самого утра ничего не ел и порядком проголодался. Вацлав ел мало и неохотно. Вид у него был довольно кислый. - Не понимаю, - сказал Георгий, запивая гусиный паштет холодным пивом, - откуда у тебя такое пренебрежение к этим яствам, достойным Лукулла? - Да, - сказал Вацлав уныло, - я равнодушен к ним. - Я помню времена, когда и во сне тебе грезились маковые лепешки. - Маковые лепешки!.. - Вацлав покачал головой. - Вот чего бы я отведал! К сожалению, мне их не подают. Марта говорит, что эта грубая пища вредит здоровью. - Пустяки! - рассмеялся Георгий. - Так говорит Марта, - повторил Вацлав. - Однако, Франек, ты еще ничего не рассказал о себе... Георгий стал рассказывать. Вацлаву казалось, что он вместе с другом бродит по знаменитым городам Италии, беседует на вершине падуанской башни с московским богомазом, сидит у костра повстанцев-мужиков в чаще белорусского леса. В памяти его воскресла убогая каморка краковской бурсы... Зимние сумерки, красноватые отблески углей в жаровне. Двое юношей, мечтающих вслух. Кажется, совсем недавно это было, а сколько переменилось с тех пор в их жизни. Как различно сложились их судьбы! - Итак, ты решил поселиться в Праге? - спросил Вацлав, когда Георгий умолк. - Да. В этом городе, мне кажется, я смогу сделать многое. Есть в чешской земле искусные друкарни и резчики, можно всякие славянские литеры изготовить. Пойми, Вацлав, ничто нынче не нужно так народу, как книга. Книга на языке, понятном простому люду. Помнишь мой краковский диспут? - Еще бы! - А я и подавно не забыл. Теперь настала пора осуществить то, о чем мечтали мы тогда. Вы, чехи, давно начали это дело. Я продолжу его. Сам переложу священное писание на русский язык, напишу пояснения, примечания, чтобы читателю легче было понять. Оттиснем книги, разошлем по всей Руси, а также в города чешские, польские, сербские - повсюду, где понимают славянскую грамоту. - Да, да, - сказал Вацлав, - давно пора! - Гравюры по дереву вырежем, - продолжал Георгий, не слушая. - Я этому мастерству в Венеции хорошо выучился. Приходилось тебе видеть вашу чешскую Библию, отпечатанную в Венеции? Вацлав утвердительно кивнул головой. - Хороша! - сказал Георгий с восторгом. - Чудесно! Что и говорить. И все же можно сделать еще лучше. И сделаем, верь мне! Пусть книга будет прекрасной, словно картина или статуя, пусть радует душу человеческую. Хочешь работать со мной, друг? - Хочу! - сказал Вацлав, восторженно глядя на приятеля, совсем как в дни юности. - Конечно, хочу... - Он внезапно осекся. - А деньги?.. - сказал он. - Затея эта дорогая. - Деньги?.. Я привез из Полоцка некоторую сумму. Один, конечно, не осилю. Я рассчитывал на помощь купца Алеша, да вот беда - исчез он. Не знаю, где и искать... Но теперь это не страшно. Я потерял Алеша, но, слава богу, нашел тебя. Разве ты не поможешь мне деньгами? - Франек, - сказал Вацлав, с испугом глядя на друга, - я ничего не смогу дать тебе... - Как! - воскликнул Георгий. - Ведь ты богат, ты сам сказал. Или ты уже не друг мне, как прежде, Вацлав? - Я богат, Франек, это верно. И я люблю тебя по-прежнему. Но я не волен распоряжаться моим состоянием. Им ведает Марта. Я поговорю с ней, объясню ей... Не думаю, чтобы она согласилась, но все же я поговорю с ней, Франек. Весь следующий день Георгий провел в поисках Алеша, но так и не нашел его следа. Вернувшись на постоялый двор, где по приезде в Прагу он снял комнату, Георгий нашел записку от Вацлава. "Моя жена вернулась, - писал Вашек. - Приходи завтра утром, попытаемся вместе ее убедить". Когда Георгий явился в назначенный час, Марта Вашек сидела в небольшой комнате за конторкою. Перед ней стоял какой-то старичок, по-видимому приказчик. - Дорогая моя, - сказал Вацлав нежно. - Я привел моего друга, доктора Францишка, о котором не раз тебе рассказывал. Георгий учтиво поклонился. Марта ответила вежливо, но холодно. - Здравствуйте, пан доктор, - сказала она. - Садитесь! - Она кивнула приказчику, тот сейчас же вышел. Марта взяла лежавшую подле нее книгу и принялась внимательно разглядывать. Георгий заметил, что это было знаменитое венецианское издание чешской Библии. Он с любопытством смотрел на супругу своего приятеля. Пышная, белотелая, сероглазая, необычайно мощного сложения, эта женщина напоминала ему жен и дочерей именитых полоцких купцов. "Так вот кто пленил нашего робкого Вацлава!" - подумал Георгий. Марта отложила книгу и посмотрела на Георгия испытующим взглядом. - Вы хотите открыть друкарню, пан доктор? - спросила она, не отводя от него холодных глаз. - Да, госпожа Марта, - сказал Георгий просто. - Я уже говорил тебе, дорогая, - торопливо заговорил Вашек, - что печатные книги весьма необходимы не только для нас, чехов, но и для родственных нам народов. Книга является средством... - Погоди, Вашек, - спокойно остановила его жена. - Пану доктору надлежит знать, что я занимаюсь пивоваренным делом. Кое-что я смыслю и в кожевенном товаре. В книгах я разбираюсь слабо, хотя покойный отец учил меня грамоте. - Мне приходилось встречать книгопродавцев, - заметил Скорина, - которые не знали и грамоты. Однако же торговые дела их шли весьма успешно... Марта опять взглянула на Георгия; видимо, ответ пришелся ей по нраву. - По вашему мнению, это хорошая книга? - спросила она, указывая на венецианскую Библию. - Это - чудо книгопечатного искусства! - восторженно воскликнул Вацлав. - Пойми, дорогая Марта, что самый факт появления печатной Библии на чешском языке имеет огромное научное значение. Не кто иной, как наш великий мученик, Ян Гус, впервые осуществил перевод... - Я не могу вкладывать деньги в дело, которого не понимаю, - снова прервала она мужа. - Что до Яна Гуса, то он был мудрым и святым человеком, и все-таки его сожгли. Я женщина простая и немудреная и вовсе не хочу гореть на костре. Вацлав бросил другу взгляд, полный отчаяния. - Книга, лежащая перед вами, - сказал Георгий спокойно, - продавалась в Венеции по полдуката за экземпляр. На эти деньги можно купить почти два бочонка пива. - Это очень дорогая цена. - Марта с удивлением посмотрела на книгу. - Тем не менее, - продолжал Георгий, - не прошло и года, как все издание было распродано. И ныне невозможно приобрести эту книгу дешевле, чем за пять дукатов. - А! - произнесла Марта, явно заинтересованная этим сообщением. - Вы могли бы издать книгу наподобие этой, пан доктор? - Надеюсь, - ответил Скорина, чувствуя, что затронул самую отзывчивую струну этой женщины. - Я думаю, можно даже превзойти ее. С тех пор прошло десять лет, в печатном деле появились некоторые новшества. К тому же число резчиков и друкарей увеличилось. - Вот как, - сказала Марта, - значит, теперь можно платить им меньше, чем раньше, и, стало быть, книга обойдется дешевле? Георгий улыбнулся: - Полагаю, что так. - Вашек говорит, - продолжала Марта, - что вы хотите печатать книги на своем языке. Кто же здесь станет покупать их? - Я буду посылать их на родину: в наших городах нет еще ни одной друкарни. - К тому же, Марта, - опять вмешался Вашек, - многие образованные люди в Чехии, в Польше, в южных славянских землях с большим интересом прочтут эти книги. Ведь я объяснил тебе: наши народы - родня друг другу, и стремления у нас общие. - Ох, Вашек, Вашек! - со вздохом сказала Марта и так взглянула на мужа, что тот сразу поник головой. - Скажите, пан доктор, - снова обратилась она к Георгию, - какие пошлины взимают в вашей стране за привезенные книги? Георгий с удивлением посмотрел на нее. - Книг из чужих стран к нам привозят совсем немного... Какой смысл взимать с них пошлины? Марта задумалась. Оба мужчины тоже молчали. Глава IV В дни, когда Георгий Скорина начал устройство своей друкарни, печатание книг имело весьма ограниченное распространение. Если и появлялись отдельные печатные книги, преимущественно церковного содержания, то пока еще они ценились наравне с рукописными, которые вообще были малодоступны простым людям. Книгами пользовались те, кто держал в своих руках "земные и небесные блага". Князья церкви вкладывали в новые издания свое, угодное им содержание. Перестраивая и дополняя древние тексты, стараясь церковной проповедью и Евангелием оправдать насилие и грабеж, творимые феодалами, церковь грабила крестьян и мелких ремесленников не меньше, чем воеводы и шляхта. Однако влияние церковной "науки" было в то время велико. Религия была идейным обобщением феодального строя, а церковь, особенно католическая, с ее жадными епископами и попами, широкой сетью монастырей, шпионажа и инквизиции - могучим оружием в руках земных владык. Духовная жизнь человека еще находилась в тенетах религии и суеверия. Даже передовые люди той эпохи, восставая против вековой несправедливости, вынуждены были облекать свою борьбу в религиозную форму. Не избавился от этого и Георгий Скорина. Живая и пытливая мысль, разумение лживости церковных догм привели его к сомнениям неожиданным и страшным. Изучая древние рукописные тексты, подготовляя их к печати, Георгий задумывался над описанием некоторых "божественных явлений". "Море расступилось перед Моисеем, и он прошел по дну его, как по суше... Солнце остановилось на небе, и удлинился день... Звезда указала путь..." Правда ли это? Кого призвать в свидетели? Кто подтвердит? Кто при сем присутствовал? Нет, не в чудодейственной силе бога причина этих явлений земного мира. Но как объяснить их? Георгий сделал на полях текстов пометки и сам ужаснулся: как далеко зашел он в своих размышлениях. Но правильно ли будет, если с первых же шагов он посеет сомнение в сердцах людей, много веков проживших с этой неправдой. Не отвратит ли тем он людей от своих книг? Георгий видел, как со времени присоединения Белой Руси и Литвы к Польше ожесточилась борьба православной церкви с католической. Римский первосвященник вел широкое наступление. Ксендзы и монахи заполонили города и села Западной Руси. За ними шли иноземные поработители: польские магнаты, немецкие бароны. Городские просвещенные люди, купцы и ремесленники, организовав православные братства, поддерживали народ в его сопротивлении насильственному окатоличиванию. Братства восставали не только против исконных врагов - католических магнатов и немецких поработителей, но и против владык православной церкви, соглашавшихся на унию. Польские магнаты вынуждены были считаться с силой православных братств из боязни открытых восстаний и частых "отъездов" к московскому царю. Однако они всячески старались затруднить их деятельность. По приказу римского папы в Литовском княжестве распространялись церковные католические книги. Все другое объявлялось ересью. Народ, не знавший чуждой ему латыни, должен был либо оставаться темным, либо отказаться от своей веры, а значит, и от своего языка, обычаев, культуры. Потому так настойчиво заботились православные братства о распространении грамотности, о просвещении на родном, русском языке. x x x "Отдых от трудов и суеты, старикам потеха и песня, женам набожная молитва и удовольствие, детям малым початок всякой науки..." - так писал Скорина в своем предисловии к Псалтыри. Георгий взял в руки первые пробные оттиски. Да, это то, чего он добивался. Ровные красивые строки, набранные крупным полууставом. Эти славянские литеры представляли собой превосходный образец кирилловского письма полоцких, смоленских, туровских старинных рукописей, созданного искуснейшими каллиграфами Белой Руси. Но в то же время было здесь и новое: узорные заставки в заглавных литерах, украшения затейливым орнаментом, изображающим цветы и травы, птиц, животных и людей. Итак, все готово! Завтра начнется печатание книги. Он перелистал несколько страниц приготовленного для печати сшитка. Заученные с детства стихи Давидовых псалмов мелькали перед глазами... "Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых..." Недаром это стало народной поговоркой. Выраженная выспренними ветхозаветными словами, мысль эта предостерегает от всяких сделок с совестью, от участия в злых делах. Нет, он не совершил ошибки! Пусть будет первой печатной книгой эта нехитрая древняя Псалтырь! Пусть учатся по ней посполитые люди грамоте, привыкают любить и ценить книжную премудрость! Он постарался сделать все, чтобы облегчить простому человеку понимание книги. Из многочисленных славянских текстов Псалтыри он избрал тот, что вошел в знаменитый Библейский кодекс, составленный новгородским архиепископом Геннадием в 1490 году. Этот текст был наиболее понятен русским людям. Скорина, решив печатать Геннадиеву Псалтырь, все же во многих местах обновил и усовершенствовал письмо. К каждому стиху дал заголовки. На полях книги он сделал примечания, поясняющие некоторые церковнославянские слова, вовсе непонятные простому народу: "меск" - мул, "стакт" - ладан, "вретище" - власяница, "тымпан" - бубен, "онагры" - лоси, "геродеево жилище" - соколиное гнездо... Книга будет понятной и красивой. Шрифт вышел на славу. Недаром резал его старый Стефан, долго работавший в краковской друкарне Святополка Феоля. Хороши и краски, и бумага. Месяца три-четыре уйдет на печатание, брошюровку, и к осени пойдет его Псалтырь по дальним дорогам в города русской земли. А потом немедля возьмется он за главное свое издание - за Библию. Первая Библия на языке Белой Руси!.. Взяв зажженную свечку, Георгий вышел из комнаты и по узкой деревянной лестнице спустился в подвал, приспособленный под друкарню. Уже целый год он жил здесь при своей типографии, на одной из кривых улочек Старого Места. Работая дни и ночи, он редко выходил на прогулки и не встречался ни с кем, кроме Вацлава и старого профессора - чеха Корнелия Вшегрда, с которым познакомился еще в свой первый приезд в Прагу и которого высоко ценил за его юридические и литературные труды на чешском языке. В друкарне было тихо. Старый Стефан спал в углу на жестком тюфяке. Тускло поблескивали приготовленные для тиснения наборные полосы. Чаны с краской и стопы аккуратно нарезанной бумаги были уже подвинуты к большому деревянному станку. Георгий, опустив кисть, попробовал краску на клочке бумаги. Несколько минут он простоял, высоко подняв свечу, глядя на ждущий работы типографский инвентарь, потом, тихо ступая, вышел и поднялся к себе. Как только взошло солнце, Георгий снова спустился в друкарню Стефан уже возился у станка, устанавливая на доске полосы набора, которые печатники называют тагером. На лестнице послышались шаги, и в подвал спустился мальчик лет четырнадцати. - Доброе утро, Гинек, - ответил Скорина на его почтительное приветствие. Гинек был учеником Стефана и служил подручным в друкарне, но жил отдельно, в доме своих родителей. - Я готов, господин доктор, - сказал Стефан. - Можно начинать... - Погодите чуточку, друг мой, - остановил его Скорина. - Я хочу подождать господина Вашека... А вот и он. Вацлав почти скатился по ступенькам в подвал. За ним медленно вошел старый и, очевидно, больной человек, закутанный в теплый шарф. - Я не опоздал! - радостно вздохнул Вашек. - Пан профессор ни за что не хотел отпускать меня одного. И мне пришлось немного задержаться. Георгий пожал руки Вашеку и Корнелию Вшегрду. - Приступим! - сказал он. - Господи благослови! - перекрестился старый профессор. За ним перекрестились остальные. Гинек окунул в чан кожаные мацы и, осторожно отряхнув их, накатал краску на полосу набора. Потом положил лист на узкую раму, обтянутую материей, и опустил раму на тагер. Мастер подвел тагер под массивную гладкую доску - пиан - и сильным рывком притянул к себе рукоятку станка. Пиан опустился на тагер, придавив его своей тяжестью. Стефан отвел назад рукоятку, тагер снова поднялся, и мальчик, ловко сняв мокрый оттиск, подал его Скорине. Вацлав, профессор, Стефан и Гинек окружили Георгия, рассматривая оттиск. Скорина долго читал его, не говоря ни слова. Было видно, как мокрый лист дрожал в его руках. Никто не решался нарушить тишину. Георгий закрыл глаза и молча протянул оттиск профессору. Тот взял его и, подняв к лицу, торжественным и громким голосом прочитал: - "Я, Францишек, Скоринин сын из Полоцка, в лекарских науках доктор, повелел сию Псалтырь тиснуть русскими буквами и славянским языком ради приумножения общего блага и по той причине, что меня милостивый бог с того языка на свет пустил..." x x x Работа шла безостановочно. Скорина нанял еще двух искусных мастеров, и пока одни заканчивали печатание Псалтыри, другие составляли набор книг Ветхого Завета. А сам он тем временем готовил новые переводы и старательно проверял прежние. В августе 1517 года Псалтырь была уже пущена в продажу. Месяц спустя закончилось печатание книги Иова. Двадцать восьмого сентября, в день святого Вацлава, Георгий