ит, то скажи, что сплю уже. Понял? -- Понял, мой господин, -- ответил Янбакты, вставая, -- а у тетки своей спроси, кто истинный наследник Сибирского царства. Она должна объяснить. Должна...-- И сотник, не поворачиваясь, тяжело ступая по росистой траве, направился к лагерю, оставив на замше лом стволе кожаный мешочек. Мухамед-Кул взял его в руки, ощущая мягкость хорошо выделанной, тонкой легко мнущейся кожи, местами затертой до блеска. Мимо него бесшумно пролетела ночная птица, едва не коснувшись лица длинным крылом, и резко взмыла вверх, испуганная неожиданной встречей. Юноша тонко свистнул и серая сова, а это была именно она, легкая, подвижная в полете и любопытная, верно, по молодости своей, тут же развернулась и скользнула вниз, приняв его свист за писк мыши-полевки. Мухамед-Кулу вспомнился подстреленный им несколько лет назад старый ворон, что сел на полумесяц построенной в Кашлыке мечети. Он тогда с торжествующим криком, гордый своим выстрелом, подбежал к нему полуживому, поводящему могучим клювом и бьющему по земле тяжелыми крыльями. Он схватился за стрелу, приподняв с земли тело птицы, но ворон грозно зашипел и защелкал клювом, уставившись круглыми темными глазами, и юноша услышал голос его: "Берегись, мы еще встретимся... Берегись..." Конечно, он не мог слышать этих слов, но умирающий ворон был грозен, даже сраженный стрелой, не пытался, как-то делают тяжелые трусливые селезни, забраться в густую траву и спрятаться там. Нет! Тот ворон умирал как воин умирает перед сразившим его врагом -- гордо и с достоинством, усмехаясь пришедшей неожиданно смерти и грозя противнику отмщением. Кто-то из старых воинов, зло выругался, оттолкнул ханского племянника от бьющегося на земле ворона, и велел идти в свой шатер, а вечером возле его постели лежали две отрубленные вороньи лапы и чуть загнутый вниз птичий клюв. Он подобрал трофеи и повесил над изголовьем, как знак воинской удачи. С тех пор ворон несколько раз являлся к нему во сне и спрашивал грозно: "Зачем ты убил меня? Разве ты хозяин этой земли? Зачем ты пришел сюда?" -- и грозно щелкал клювом, целясь ему в глаза. Всякий раз, когда Мухамед-Кул видел пролетающих мимо птиц, вспоминал старого ворона, которому, как говорили старики, поклоняются многие роды сибирцев, убитого им. Но не было уже былой гордости и радости, убив птицу он не мог убить воспоминания о ней. Брякнул засов, заскрипела открываемая калитка, и Мухамед-Кул увидел тонкий силуэт женщины, шагнувшей из ворот городка. Она некоторое время постояла, вглядываясь в сумерки близкой ночи, и скорее уловила обращенный на нее взгляд, чем увидела сидевшего на бревне юношу. Сделала шаг к нему. -- Зачем ты звал меня? -- напевно проговорила она, и Мухамед-Кулу послышался голос матери и еще что-то неуловимо знакомое, родное в звуках ее речи. -- Почему хан каждый раз посылает жалких гонцов и никогда не приедет сам? Или он все еще боится меня? Ха-ха-ха... Хорош воин! Так передай ему, что хоть мы и одной крови, но думаем по-разному. Он убил... -- И неожиданно она заплакала, закрыв лицо темным покрывалом, накинутым на плечи. Мухамед-Кул подбежал к ней торопливо заговорил: -- Ты ошиблась. Вовсе не хан прислал меня, я тайно от него вызвал тебя. Я желаю знать эту тайну, которую все скрывают... -- О какой тайне ты говоришь, юноша? -- оттолкнула она от себя его руки.-- Мне ли, слабой женщине, хранить тайны, которые могут стоить жизни тысяче муж чин? И кто ты такой, придя ко мне без разрешения хана? -- Я -- твой племянник, сын погибшего Ахмет-Гирея. Вот кто перед тобой. -- Мальчик мой, -- пошептала Зайла-Сузге, -- какой ты большой... Воин. Это твои сотни сидят у костра? Ты их башлык? -- Да, хан меня назначил башлыком и отправил в поход. -- С юношеской гордостью и заносчивостью ответил тот. -- И я добуду воинскую славу и женщины будут петь о моих подвигах. И ты услышишь о них. -- В точности мой бедный брат, Ахмет-Гирей, такой же гордый и неукротимый. Но почему именно тебя отправил хан в поход? Или у него нет более опытного башлыка для битв и сражений? Ведь ты его единственный племянник и у тебя всего одна жизнь. -- У всех людей на этой земле одна жизнь, -- Мухамед-Кул, словно повторил чьи-то слова,-- но я мужчина, а значит, воин. Или не так? -- Воин, мой мальчик, воин,-- успокаивающе проговорила она, и провела тонкими пальцами по лицу, нащупав едва пробивающиеся усы на нежной юношеской коже, коснулась его губ и, словно испугавшись этого прикосновения, отдернула руку и тихо предложила, -- лучше сядем и поговорим, если у тебя найдется время для одинокой, забытой всеми женщины. Иногда меня выпускают за ограду поглядеть на мир. Очень ненадолго выпускают. Сядем. Они подошли к темнеющему у ограды бревну и сели неподалеку друг от друга, случайно встретившиеся родные по крови люди. Мухамед-Кул нащупал кожаный мешочек, оставленный ему сотником, и протянул робко Зайле-Сузге. -- Прими на память о нашей встрече. -- Что это? -- спросила она, с готовностью взяв мешочек, и пробежала пальцами, ощупав его.-- Женские украшения,-- проговорила разочарованно, -- к чему мне они? У меня нет мужа, который бы увидел на мне и обрадовался красоте их. Разве что подарю девушкам моим, которые помогают переносить одиночество. И будет, что дать охранникам, чтобы почаще выпускали погулять... -- За какую вину обрек тебя хан на одиночество? -- тихо спросил Мухамед-Кул. -- Чем ты провинилась перед ним? -- Всего лишь тем, что стала женой человека, которого он убил. Мать сына, законного наследника ханства Сибирского. Не будь я его сестрой, он давно бы нашел способ избавиться от меня. -- Чья ты жена? -- с удивлением переспросил Мухамед-Кул. -- Повтори и расскажи подробнее. Ведь я ничего не знаю и только сегодня узнал, что у моего отца была сестра. Узнал и про Девичий городок. Я готов слушать тебя столько, сколько нужно. -- Долгий то будет разговор,-- усмехнулась Зайла-Сузге,-- сотни не станут тебя ждать и найдут другого башлыка. -- Я их башлык и без меня они не тронутся с места. Будут ждать хоть год, хоть два. -- Не будь так самоуверен, мой мальчик. Ты еще не испил чаши предательства и слава Аллаху. Мой муж, Бек-Булат, тоже верил своим воинам, но оказалось достаточно одного подлого человека, чтобы лишить его жизни, а его сына -- отца. Так слушай, если ты уже воин и мужчина. Слушай, чтобы узнать всю правду от меня, а не из чьих-то лукавых уст. Долог был рассказ Зайлы-Сузге о том, как она попала в Сибирь, как стала женой хана Бек-Булата и родила ему сына, наследника Сибирского ханства. Только обошла она стороной в своем рассказе то, самое сокровенное, чего никому и знать-то не положено, а родному племяннику тем более, о Едигире, которого не могла выбросить из своего сердца, как ни старалась. -- Значит, у меня есть еще один брат, -- задумчиво произнес Мухамед-Кул, зябко поеживаясь от ночной прохлады. Начало уже светать, и он отчетливо видел проступающие сквозь туман контуры деревьев, тонкий дымок от угасающих костров лагеря, где дремала утомленная ночным бдением стража. -- Только не знаю жив ли он, -- всхлипнула Зайла-Сузге,-- верно, сильно я провинилась перед Аллахом, коль послал он на мою несчастную голову столько бед. Даже весточки о нем не имею. -- Так может быть он здесь, где-то рядом? И тоже не знает как отыскать тебя? Я обязательно разузнаю о нем и сообщу тебе, обещаю. -- Спасибо за доброе слово, но боюсь нелегко это будет сделать. Слышала я, что увезли его в Бухару и держат там, как заложника. Но верен ли тот слух... Наговорить могут всякого. -- Я найду предлог, чтобы отпроситься у хана в Бухару. Я разыщу своего брата. -- И не пытайся. Если хан заподозрит что недоброе, ушлет тебя в глухие места. Сибирь велика... Неожиданно их разговор был прерван чьим-то глухим покашливанием и Мухамед-Кул тут же вскочил, ухватившись за рукоять кинжала. -- Да не пугайся, а то и я испугаюсь,-- послышался из тумана старческий голос,-- я мирный человек и зла никакого не сделаю. -- А... Это рыбак Назис,-- шепнула юноше Зайла-Сузге,-- он часто приходит ко мне, приносит свежую рыбу. От него и узнаю обо всем. Назис, слегка прихрамывая, подошел ближе и, почтительно поклонившись, положил на траву несколько серебристых рыб, еще сонно взмахивающих хвостом и шевелящих жабрами. -- Прими, хозяйка Девичьего городка, мои дары. Поди, такой рыбкой тебя тут и не потчуют. А? -- Да какая же я хозяйка,-- грустно проговорила та, -- будто сам не знаешь, что под стражей сижу и лишь изредка выхожу за проклятые стены. Видать, до самой смерти мне тут жить... -- Эй... Зачем так говоришь? Моя старуха сколь лет из землянки не выходит, ослепла совсем, а что она плену, что ли? Хозяйка. Правда, нашего жилища всего лишь. А тебя видишь, какая стража стережет, опекает. Дорогая, значит, ты птица, что столько людей вокруг тебя живут, от врагов заслоняют, кормят, поят, девушки песни поют. -- Да я бы лучше в твоей землянке жила, дым глотала, чем за этими стенами невольницей быть. -- Да где ты ее, хорошая моя, волю-то видела? Птица в лесу и та одна погибнет, сгинет. Где воля, а где неволя -- нынче не разобрать. Так я говорю? -- обратился старый рыбак к Мухамед-Кулу. -- Ты вот вольный человек? -- Вольный. Какой же еще? -- не задумываясь ответил тот. -- Неужто и хану нашему ты не подвластен? -- округлил свои слезящиеся с хитринкой глазки Назис. -- Первого человека в наших краях встречаю, чтобы в отлучке от хана жил. Как тебя зовут, скажи старику, чтобы всем передал, рассказал, поведал. -- То мой племянник, Мухамед-Кул,-- ответила за юношу Зайла-Сузге. -- А-а-а... Стало быть, родной племянник нашему хану? -- удивленно протянул тот.-- А сам хан-то живой еще или ты уже его шатер занял? -- Живой хан,-- смущенно ответил юноша, поняв в какую ловушку заманил его невзрачный с виду старик, -- но я живу сам по себе. Хан мне и не указ. -- Значит, два хана теперь у нас. Войны ждать надо, -- всплеснул руками старик, -- вай-вай, опять воевать станут. Опять бедный Назис голодный будет, когда лодку отберут. Мухамед-Кул чувствовал издевку в каждом слове, произносимом старым рыбаком, но не было за что зацепиться, на что обидеться, и он лишь наливался гневом, зло покусывая губы и сверля старика взглядом исподлобья. -- Хватит, Назис,-- неожиданно вмешалась Зайла-Сузге, -- ты добрый человек и не нужно злить другого. А то из доброго человека он может превратиться в волка. Он же не виноват, что родился от своего отца, чей брат хан Сибири. К тому же Мухамед-Кул обещал отыскать моего сына, отправиться за ним в Бухару. -- Ой, какой человек оказывается твой племянник! Как зовут, говоришь? Мухамед-Кул? Рука пророка, по-нашему, значит. Пусть сбудется то, о чем он задумал, пусть стрелы врагов минуют его, пусть конь его любую дорогу одолеет, пусть болезни пролетят мимо него; пусть мать сына себе вернет. -- Ладно, Назис, -- прервала его Зайла-Сузге, -- ты бы лучше подсказал, как ему до Бухары добраться. -- О чем ты говоришь, кызы патша, свет очей моих?! Разве старый Назис на своем челноке плавал туда? Или с купечески караваном ходил? Не тебя ли много лет назад, царица моя, привезли оттуда? Не там ли родился твой племянник? Почему старого Назиса о дороге в Бухару спрашиваете, когда ее лучше меня знать сама должна? -- Когда меня по той дороге везли, то я больше о смерти думала, а Мухамед-Кул совсем мальчиком был. Никто и не знал, что дорогу обратно спрашивать будем. -- Тогда я вам вот, что скажу: нельзя ему одному в дальний путь отправляться. Может добрый человек и подскажет, куда идти, ехать, да только разбойников нынче много вокруг развелось, так и рыщут, с коня путников ссаживают, голову с плеч снимают. Рассказывал мне мой родич, а ему кто-то из купцов говорил, что без сотни воинов ни один караванщик в путь не отправляется. -- И я о том же слышал,-- подал голос молчавший до сих пор Мухамед-Кул, -- совсем редко в Кашлык караваны приходить стали. -- Вот, о чем и толкую. Пропадешь зазря. И сына госпоже нашей не сыщешь, и сам назад не вернешься. Еще больше она печалиться станет, что на верную смерть тебя спровадила. -- Прав старый Назис, -- провела тонким пальцем по переносью Зайла-Сузге, -- тебе нужно сотню воинов с собой брать, а для того деньги нужны немалые. А лучше всего с караваном идти. Самый безопасный путь. Мухамед-Кул собрался, было, что-то ответить, но тут со стороны лагеря послышались торопливые шаги, и к ним подбежал запыхавшийся Янбакты, понизив свой с хрипотцой после сна голос, заговорил: -- Там Карача-бек тебя спрашивает. -- Что случилось? -- глянул на него с беспокойством Мухамед-Кул. -- Мне ничего не сказал. Ты им нужен, мой господин. -- Берегись этого человека, испуганно вскрикнула Зайла-Сузге, -- он очень коварен и хитер, как лиса. -- Правильно говоришь, патша кызы, -- закивал головой Назис, -- не так в наших краях хана боятся как его визиря. Никто не знает, что у него на уме. Он ни с кем не дружит, ни к кому в гости не ездит. Опасный человек! -- Ладно, прощайте,-- уже на ходу полу обернувшись бросил Мухамед-Кул, -- я приеду за тобой и мы найдем твоего сына.-- И, уже не оборачиваясь, он пошагал в сторону лагеря, сбивая на ходу правой рукой верхушки цветов, разросшиеся с обеих сторон тропы. Следом, пытаясь попасть в шаг со своим господином, семенил Янбакты, бросая взгляды по сторонам, словно там кто-то притаился и мог напасть на них. Оставшись одни у стен Девичьего городка Назис и Зайла-Сузге тоже почувствовали неясную как бы нависшую над головой опасность и смотрели вслед уходящим воинам, будто прощались с ними навсегда. -- Пошли ему, Аллах, удачу,-- прошептала Зайла-Сузге и, подхватив лежащую на траве рыбу, махнула рукой Назису и скрылась в проеме калитки. И Назис, не простившись, поковылял к реке, где оставил свою лодку. * * * Карача-бек выехал из Кашлыка на день раньше Мухамед-Кула с его сотнями. Но едва скрылись за густым ельником дозорные башни ханской ставки, повернул в сторону городка Соуз-хана. Кучум не давал такого распоряжения, но и не сказал, что нельзя этого делать. "Он послал меня в Казань, и рано или поздно я там буду. Но хан дал слишком мало золота для покупки снарядов огненного боя. Да еще и мастеров нужно на что-то нанять. Не силком же их брать... Впрочем, дело покажет.-- Рассуждал он, оглядывая два десятка навьюченных коней и десять человек воинов, что сопровождали его в дальний путь. -- К тому же есть у меня в Казани и свой интерес, о котором нашему хану знать совсем не обязательно. Хан хорош, пока ты ему нужен. А появится другой визирь и придется возвращаться в свой собственный городок в рваном халате и на загнанной кляче. Умный человек должен думать о будущем своем и своих детей..." Когда показались стены городка Соуз-хана, Карача-бек уже придумал, как поведет себя с хозяином, чтобы он согласился на поездку в Казань. Соуз-хан лежал на низком помосте абсолютно голый, а двое слуг носили в медных кувшинах теплую воду и лили на него. Двое других скребли телеса Соуз-хана костяными скребками и терли свежим мочалом, посыпая время от времени золой, смешанной с бараньим жиром и слегка сдобренной пахучими маслами. Потом один из мойщиков вскочил на спину своего господина босыми ногами и начал топтать того, как месят глину, надавливая время от времени пятками на самые чувствительные места. Соуз-хан только стонал и глухо охал, приговаривая: -- Пожалей меня, собачий сын, не пинай так больно. Ой-ой, не надо! -- и пытался сбросить с себя беспощадного слугу, но второй, держал хозяина крепко за ноги, навалившись при этом всем телом на брыкающего и дрыгающего толстыми ляжками Соуз-хана, не давал ему сбросить с себя мойщика. И неизвестно в чью бы пользу закончился этот неравный поединок, если бы не вбежавший в ханские покои нукер, закричав: -- Хозяин, тебя спрашивают у ворот какие-то люди! -- Кто они? -- неожиданное сообщение придало силы распластанному на помосте Соуз-хану, и он неимоверным усилием вырвал сперва одну ногу из объятий слуги, лягнув его пяткой в зубы, легко скинул другого мойщика, топтавшего спину и, тяжело дыша, встал на ноги: -- Брысь отсюда! -- приказал мойщикам, катавшимся по мокрому помосту. Те придерживая ушибленные места, без оглядки бросились вон, но вслед им донеслось. -- Каждому по двадцать плетей, чтобы знали как вести себя со своим хозяином. И быстро одежду мне! Полуодетый хозяин городка поспешил к воротам и, забравшись по лестнице на самый верх крепостной башни, глянул вниз. Увидев лишь небольшую горстку людей, которые не собирались брать штурмом его владения, радостно выдохнул: -- Тьфу ты! Вроде, как не разбойники. Но и не купцы. Поклажи у них маловато. Может, от хана. Кто будете? -- крикнул он тонюсенько, не спеша, впрочем, высовываться над стеной, опасаясь предательски пущенной стрелы. -- Соуз-хан не узнал ханского визиря? -- ответили снизу. То был явно голос Карачи-бека с издевательской одному ему присущей интонацией. Наконец, Соуз-хану удалось разглядела ханского визиря, сидящего на низкой серенькой лошадке в простых одеждах. -- Не может быть! Кого я вижу! Сам Карача-бек к бедному затворнику пожаловал! -- напуская побольше радостного оживления, запричитал Соуз-хан, однако, не спеша спускаться вниз и не подавая стражникам знака открывать ворота. -- Что привело достойного наместника нашего хана заглянуть в мое скромное жилище? -- Так и будем переговариваться через стену? -- крикнул в ответ потерявший терпение визирь.-- Или доложить хану, как ты встречаешь его верного слугу? Перестань дрожать, как собачий хвост! А то сейчас поверну обратно. Верно, последний довод подействовал более всего, поскольку хозяин городка буквально скатился по лестнице вниз и бросился к воротам, размахивая то ли от страха, то ли от прилива верноподданнейших чувств, руками. Полы его халата при этом распахнулись и так, полуголый, он выскочил навстречу прибывшим гостям уже въезжавшим по узкому мостику внутрь городка. -- С бабы что ли только что соскочил? -- проговорил вполголоса Карача-бек, с презрением и насмешкой поглядывая на встречающего хозяина с вытаращенными от усердия и натуги глазами. Он громко поздоровался с ним, пожелав здоровья, осведомившись о самочувствии жен, детей, родственников. Соуз-хан, придерживая стремя, помог визирю сойти с коня и только теперь заметил, что стоит перед ним почти голый в развевающемся на ветру халате и ничем не прикрытым животом. Впрочем, его живот, доходивший почти до колен, делал практически не нужным ношение штанов, прикрывая своими складками наиболее неприличные места тела. Карача-бек, морщась, отводил глаза в сторону, но это мало помогало, тогда он крикнул со смехом: -- Ты, Соуз-хан, или запахнись, или сходи, оденься. Я замуж за тебя не собираюсь, что голышом передо мной скачешь? До того дошло, что он действительно не в самом лучшем виде предстал перед важным гостем, и он, запахнув обеими руками халат, кинулся в свой шатер, на ходу приказав начальнику стражи провести гостей в стоящий на взгорье особый праздничный шатер. Когда гости допивали уже вторую пиалу кумыса, появился Соуз-хан, прибранный и разодетый, как будто, в самом деле, жених накануне свадьбы. Его крашенная хной борода была тщательно завита, красные сапоги с высокими загнутыми вверх носами сверкали и чуть поскрипывали, а халат сказочной красоты и богатства, изукрашенный дивными птицами, навряд ли носил кто-либо по всей Сибири. -- Вот теперь я вижу, что хозяин рад гостям, -- пряча усмешку, проговорил Карача-бек.-- Извини, пожаловали без предупреждения. -- Зачем такие слова говоришь? Мой дом -- твой дом. Приезжай, когда захочешь и живи, сколько хочешь, уважаемый. -- Сколько хочешь не получится. Я к тебе для серьезного разговора приехал. Но за приглашение, спасибо. Нам сейчас особо надо держаться друг друга. Согласен? Услышав это, Соуз-хан мигом сообразил, что ханский визирь приехал совсем не с ханским распоряжением, а по своим делам. И смекнув, предложил: -- Не пройти ли нам с тобой, знаток мыслей великого хана и правая рука его меж нами смертными, в мой шатер, где мы сможем спокойно поговорить. А прибывшие с тобой пусть пьют и едят, сколько пожелают. Моих запасов хватит еще на сотню гостей. Карача-бек согласно кивнул, и они перешли в шатер Соуз-хана, куда уже принесли на медном подносе богатое угощение. Дождавшись, пока Карача-бек подкрепится, Соуз-хан шепотом осведомился: -- Здоров ли наш хан? -- Вполне здоров и нам того же желает, -- также шепотом ответил гость, стрельнув в собеседника черным прищуром хитрых глаз. -- Не напали ли враги на его ставку? -- все тем же шепотком, слегка втянув голову в плечи, расспрашивал гостя хозяин. -- Да успокойся ты,-- махнул в его сторону рукой Карача-бек, -- если бы чего случилось, то не сидел бы я тут и кумыс твой не пил. Плохие вести имеют длинные ноги. Или не знаешь о том? -- Ты был у меня два лета назад, когда ехал в Бухару. Но тогда с тобой был целый караван и любой бы понял, что достойный человек едет в дальние края. А сейчас... сейчас я ума не приложу: то ли ты едешь куда, то ли бежишь от ханского гнева... -- И все одно принял меня... "Попробуй-ка не принять. -- Соуз-хан про себя усмехнулся. -- Уж мне-то известна хитрость, на которую ты способен. В роще неподалеку отсюда до сих пор белеют кости нукеров, которых ты приказал казнить на моей земле. Люди решили, что это моих рук дело. А что ты задумал теперь? Чего отмалчиваешься? Моя бы власть... Подвесил бы тебя в той самой роще за одно место..." -- Не буду скрывать, что я и сейчас отправляюсь в дальний путь, -- прервал его мысли Карача-бек, -- а потому и заехал к тебе. Посоветоваться,-- добавил через паузу,-- твой совет нужен. Понимаешь? "Советовался волк с овцой, как до весны дожить, да вышло, что вдвоем им никак не дотянуть. Волк-то дожил, а от овцы лишь шкура осталась и та сгнила". -- Слушаю тебя, мудрый человек. Зачем меня обижаешь, когда с тобой сам великий хан совет держит, а ты к слабому умом человеку приехал. Когда такое было, чтобы хозяин со своим рабом советовался? Я что-то не припоминаю... -- Не прибедняйся, Соуз-хан, не так ты прост, как кажешься. Стоит посмотреть на твой халат, чтобы понять, какие богатства в сундуках хранишь. А я не верю, чтобы богатый человек умом скуден был. Знаю, сколько караванов шлешь ты каждый год на восточные базары. Стада твои пасутся не на здешних лугах. Коням своим ты, верно, счета не ведешь... -- Как же без счета, -- вырвалось из уст незадачливого хозяина, но он тут же прикусил язык, сообразив, что сказанул лишнее. -- Да не юли ты передо мной,-- вспылил Карача-бек, -- надоели мне твои заячьи прыжки. Я по делу приехал, а ты из себя все оборванца да дурня корчишь. Насквозь вижу! Помолчи! -- Совсем не хотел тебя прогневить, уважаемый. Молчу, молчу. Сколько нужно столько и буду молчать. -- А я к тебе с открытым сердцем ехал сообщить, что путь мой -- в Казань, оружие должен привезти оттуда нашему хану, снаряды огненного боя и мастеров, умеющих их производить. -- Так, вроде, добрые оружейники у хана в мастерских работают, -- все-таки не выдержал словоохотливый Соуз-хан. Карача-бек усмехнулся. -- Мне ли не знать, хоть от всех в тайне держится. Откуда тебе об этом известно? Да ладно, выпытывать не стану. Больше скажу. Снаряды у тех мастеров не совсем добрые выходят. После второго выстрела ружье на части разрывает. Они толкуют, будто железо им плохое привозят. А так ли оно или нет кто проверит? Потому и велено мне добыть новых мастеров, чтобы определили в чем причина. Почему недолговечны их снаряды. За тем и еду в Казань. -- Доброе дело, доброе дело,-- согласился Соуз-хан, -- а от меня какой совет нужен? -- Слыхал я, что ты в своих запасах имеешь ружье, что от огня выстрел делает. Правду люди говорят? Соуз-хан замялся, но потом опасливо глянув по сторонам, едва кивнул головой, тяжело вздохнув: -- Правда. Имеется... -- Чего ты боишься? Ты же не против хана свое ружье держишь, а наоборот, от врагов его защитить. Или нет? -- Именно так. А как же иначе?! -- обрадовался подсказке Соуз-хан. -- Дорого ли брал за ружье? Да мне-то не ври,-- прикрикнул Карача-бек, заметив, как закатил кверху бусинки глаз его хитрый собеседник. -- Правду скажу. Зачем мне хорошего человека в обман вводить? Трех добрых кобылиц отдал на базаре в Бухаре. -- Сам брал? -- Нет, то мой знакомый купец моих кобылиц туда гнал, а обратно ружье привез. Сам я тяжел ездить. -- Наполовину обманул тебя купец. Но то твои дела. А не покажешь ли свой снаряд? Или заявишь, что оно у тебя у дальних родичей в степи? Соуз-хан заерзал, было, на мягких подушках, пытаясь найти отговорку, но потом глубоко вздохнул и, словно решившись на что-то важное, позвал начальника стражи и велел принести ружье. Когда ружье принесли и извлекли из мягкого кожаного чехла, хозяин с поклоном передал его гостю. Карача-бек осторожно принял его, положил на колени и провел ладошкой по блестящему стволу, по деревянному прикладу, оправленному резьбой из кости. Приподнял на руках, пробуя на вес, и с уважением произнес: -- Хорошо... Наши мастера такие ружья делать пока не умеют. А стрелял? -- Целых два раза, -- громко ответил хозяин, раздувая толстые щеки,-- но больше не стал. Грома много. Кони боятся, нукеры на землю падают, а попал нет ли из-за дыма не видно. -- На охоте стрелял? -- На охоте, уважаемый. Сам не стал, а нукеру своему велел в лося попасть. Нукер на землю упал, а лось убежал. Следов и то не нашли. Может его на небо забросило от грома? Зачем мне такой снаряд, когда ничего не видно, а только уши болят? Сам подумай. -- А второй раз тоже на охоте стрелял? -- Нет. Велел кольчугу старую повесить в десяти шагах на копье и другой нукер стрельнул. Кольчуга от грома упала, а следа в ней опять никакого не нашли. Не знаю, чего с ружьем этим и делать. Может, продам доброму человеку со временем. -- А мне выстрелить из него позволишь? -- Сам стрелять будешь? -- изумился Соуз-хан. -- А вдруг чего случится с тобой? Вдруг убьет тебя из этого снаряда? Чего хану говорить буду? Нет, давай своего слугу, пущай палит. -- Я у себя в мастерской и не из таких пробовал -- в руках разрывало. А все ничего. Жив, как видишь. Чего ж из хорошего ружья не попробовать? Не бойся, умирать мне рано еще. Сын растет и жена еще прибавку обещает. Пошли наружу. Прикажи заряды принести,-- и Карача-бек решительно встал, неся ружье в обеих руках. Соуз-хану ничего не оставалось, как приказать начальнику стражи принести все имеющиеся припасы к ружью, хранящиеся в отдельном сундуке. Карача-бек меж тем выбрал место, откуда можно произвести выстрел. Он остановился и огляделся вокруг. Тут на глаза ему попался ханский человек, что тащил за рога черного упирающегося барана. -- Куда ты его? -- Хозяин велел заколоть на ужин для своих гостей. -- А ну, привяжи его к ограде, а сам отойди подальше. Слуга подчинился, взглянув на Соуз-хана, который одобрительно махнул ему рукой. -- Делай, как сказано. Принесли заряды для ружья и Карача-бек, широко расставив ноги, со знанием дела принялся заряжать его. Сосредоточенно нахмурив тонкие брови и не обращая внимания на собравшихся домочадцев со всего городка, среди которых было много детей и женщин, стоявших кучкой в сторонке, с любопытством поглядывая на незнакомца, который, судя по пронесшемуся в городке слуху, собрался вызвать огненного змея. Сам Соуз-хан отошел на почтительное расстояние и ехидно крикнул оттуда: -- Ставлю свой кинжал дамасской работы против твоего халата, Карача-бек, что баран останется жив. -- Согласен, -- откликнулся тот, -- но я готов поставить своего коня против этого ружья. Оно же все одно без дела у тебя в сундуке хранится. Чего жалеть? -- А конь хоть добрый? -- Обижаешь? Разве пристало ханскому визирю на старой кляче ездить? Ты чего так далеко отошел? Иди поближе. Я первый выстрел тебе, как хозяину, уступаю. -- Что ты, дорогой Карача-бек! Это я, как хозяин, уступаю гостю первый выстрел. Стреляй, пока заряды есть. Мне не жалко. Карача-бек закончил уже снаряжать ружье и, воткнув перед собой специальную вилку-сошник, положил на него ружейный ствол и махнул рукой в сторону Соуз-хана. -- А теперь иди ко мне. Стрелять первым будешь. Я не шучу. Вставай рядом со мной и попади в своего барана. Не то... -- и он направил ружье на нерешительно переминающегося в стороне хозяина и недвусмысленно щелкнул пальцами,-- на тебе проверю как бьет твое ружье. -- Так я и знал! Так я и знал, что опять он сотворит со мной какую-нибудь подлость, -- запричитал Соуз-хан, но покорно подошел к визирю и встал рядом, закрыв глаза. -- Ты вот чего, опять дурнем не прикидывайся! Делай, как я тебе скажу. Понял? Представь, что из лука стреляешь и в стволе стрела помещена. Что надо сделать? -- За тетиву тянуть, -- без запинки ответил, подрагивая всем телом, Соуз-хан. -- Ну и дурак! Где ты тетиву видишь? -- Нигде не вижу. -- В том и отличие, что стреляет будто стрелой, а за тетиву тянуть не надо. А целься в барана, как из лука. Понял? -- Пусть лучше мой лук принесут, я его одной стрелой уложу и ружья не понадобится. -- Слушай, знал бы я, что ты такой дурак,-- не связывался бы. Но теперь мне отступать некуда. Стреляй!!! Соуз-хан трясущимися руками взялся за приклад и закатил безумные глаза к небу. Со стороны можно было подумать, что его приговорили к смерти, и он безмолвно готов принять кару свыше. Карача-бек велел принести огня и один из нукеров притащил тлеющую головню, запалил от нее фитиль, который поднес к полке с затравкой. Грянул выстрел и Соуз-хан рухнул назад себя, успев отбросить в сторону ненавистное ружье. Все его домочадцы также в испуге попадали на землю. Женщины завыли во весь голос, дети заплакали и кинулись врассыпную. Но громче всех заорал привязанный у стены баран, будто в него вселился злой дух тайги. -- Неужели попал? -- Карача-бек сделал несколько шагов к животному, но остановился, увидев высоко над ним застрявшую в толстом бревне ружейную пулю.-- Эх, ты, стрелок, будь ты неладен! Зачем так высоко ствол задрал? Соуз-хан сидел на земле,-- закрыв лицо руками и тихо стонал, бормоча что-то непонятное. -- Шайтан в том ружье сидит... Чуть руку мне не оторвало... Вай-вай...-- Зачем хотел меня жизни лишить? Забирай проклятое ружье, чтоб глаза мои больше не видели его. Я тебя как дорогого гостя принял, а ты... а ты... -- Всхлипывая, он силился подняться на ноги, но у него ничего не получалось. Подбежали слуги, подхватили своего господина под руки и повели к шатру. -- Нет, останься! -- Крикнул властно Карача-бек. -- Я хочу, чтобы ты посмотрел, как настоящие мужчины стреляют из ружья, чтобы не возводил на меня напраслину.-- И он быстро, сноровисто принялся заряжать ружье во второй раз, бросая время от времени насмешливые взгляды в сторону побелевшего от испуга поддерживаемого слугами Соуз-хана. -- Ладно,-- проговорил он, закончив заряжать ружье и укрепив его на сошнике, -- смотри, как это делают воины. Огня! -- и когда ему поднесли все ту же тлеющую головню, то спокойно запалил фитиль, поднес его к полке с затравкой, но не спешил поджигать насыпанный на полке порох, тщательно прицелился в живую мишень, а лишь потом медленно и неторопливо поднес фитиль к затравке. Глухо бухнул выстрел, но уже никто не закричал, не упал на землю, не побежал прочь. Лишь женщины зажали уши маленькими ладошками и открыли рты. Зато несчастного барана подняла неведомая сила и отбросила к стене. Он несколько раз дернул ногами и замер. Толпа, не сговариваясь, ринулась к нему и возбужденно заголосила: -- Ой! Вай! Мертвый баран! Совсем мертвый! Небесным громом убило барана! Хороший снаряд! Несколько мальчишек и двое старших сыновей Соуз-хана подошли к Караче-беку, уважительно оглядывая ружье, которое он все еще держал за приклад, и не опуская на землю. -- А нам можно? -- ткнул пальцем в металлический ствол один из них.-- Мы тоже хотим научиться гром делать, молнию слать. -- Почему ж нельзя? На -- стреляй, -- и Карача-бек с улыбкой протянул ружье. -- Э-э, ты это дело брось, -- вспомнил о своих отцовских обязанностях Соуз-хан, -- перестреляют друг дружку. Пусть лучше из луков точнее бьют. А ружье... баловство это все. -- Да и ружье тебе теперь новое покупать придется. Проспорил ты мне его. Так говорю? Соуз-хан закрутил головой, пытаясь найти какую-то отговорку. -- Может, подождешь, а? Вишь, детишки учиться хотят... я и не думал, что из него можно попасть в кого-нибудь. Дорогой Карача-бек, давай я тебе вместо ружья другой подарок преподнесу: сапоги добрые или шубу баранью. А хочешь, мой халат? Бери! Мне для хорошего человека ничего не жалко. Сговорились? А? -- Не-е-е... Уговор дороже денег. Мы с тобой не на халат спорили, а на ружье. Если бы я не попал, то коня бы оставил, дальше бы пешком пошел. Прощайся с ружьем, с собой его забираю. И припасы к нему тоже. Без припасов оно бесполезное. Соуз-хан заскрипел от злости зубами, так не хотелось ему отдавать дорогое ружье, которое он держал не столько для дела, сколько из бахвальства, доставая из сундука во время приездов родни или именитых соседей. Почитай, во всей округе у одного его имелось ружье и обладание им уже поднимало престиж хозяина. Карача-бек видел мучения прежнего владельца ружья, но лишь посмеивался в негустую каштановую бородку и не спешил как-то успокоить его. -- Ладно,-- наконец проговорил он,-- пошли в шатер я расскажу как тебе и ружье вернуть и в прибыли оказаться. Оставшись наедине с хозяином он, не спеша, еще раз изложил ему цель своей поездки в Казань, а потом предложил: -- Собирайся, вместе поедем. У тебя там, я слышал, и родичи есть. Примут, обогреют, с нужными людьми познакомят. Возьмешь с собой товары кой-какие и продашь подороже. У меня с собой ханская грамота имеется, а с ней нам все двери открыты. Купишь ни одно, а десяток ружей и припасы к ним. Своих людей вооружишь, а я их обучу как стрелять правильно без промаха. Не только самый богатый, но и самый сильный мурза в округе будешь. Я не тороплю, не неволю. Подумай до утра. Хватит тебе с бабами на мягких подушках валяться. Поглядишь, как в иных землях люди живут. Чем больше говорил Карача-бек, тем сильнее распалялось сердце Соуз-хана, словно в огонь масла подливали. "А, чего и в самом деле не поехать? -- думал он, облизывая жирные губы. -- Кой-какой товар на продажу или на обмен у меня припасен. Оттуда можно не только ружья, но и что другое привезти. Панцири, сабли. Там мастера известные и оружие их ценится. К тому же не зря хитрый визирь меня с собой зовет. Не из дружбы и любви большой. Чего-то он от меня хочет. Ай-вай! -- словно проблеск какой, сверкнул в голове. -- Неужели наш хан плохо на троне сидит? Вот оно что выходит... Недаром этот собачий сын вокруг меня увивается, вынюхивает что-то. Если хан Кучум умрет неожиданно или иная напасть с ним случится, то кому как ни мне стать ханом улуса Сибирского? Самозванец Едигир сгинул где-то в болотах, верно, и косточек от него не осталось. А других желающих сесть на ханском холме не сыщется. Недаром, ой недаром предлагает он мне поездку в Казань. Чего-то задумал, а может поддержкой Казанских князей заручиться желает? Как знать. Нет, надо ехать с ним. Поеду!" -- А зачем утра ждать, -- неожиданно быстро согласился Соуз-хан,-- я согласен. Еду с тобой в Казань. -- Ну и ладно,-- не выказал удивления Карача-бек,-- значит, рано утром и выступаем. Сейчас покажи, куда спать определишь, а в дороге еще наговориться, успеем. Сейчас отдохнуть надо, сил набраться. И вели коней накормить как должно. Но утром начались только сборы в дорогу, а собрались уже затемно, решив остаться еще на ночь, а выступить, едва рассветет. И вот теперь они подъехали к лагерю Мухамед-Кула, где их остановили сторожевые посты. Карача-бек потребовал отвести его к башлыку и теперь сидел в центре лагеря, ожидая, когда появится ханский племянник. Тот подошел сопровождаемый своим сотником, слегка запыхавшись, и, судя по ввалившимся глазницам и темным кругам вокруг глаз, Карача-бек легко определил, что эту ночь юноша провел без сна. "Видно парень сгоряча залетел в Девичий городок и резвился там, не зная отдыха. Надо по возвращении намекнуть об этом хану. Хотя... У него же там родная тетка. Уж не снюхался ли он с ней? Обязательно выясню у охранников. Впрочем, если он им хорошо заплатил, то будут молчать". -- Как спалось моему царевичу? Извини, что рано поднял. Твои воины не хотели пропускать наш скромный караван. Карача-бек предусмотрительно не взял с собой Соуз-хана, велев ему объехать лагерь стороной, не поднимая шума, и ждать на переправе через реку. -- Ты не разбудил меня. Я обходил посты,-- попытался объяснить свое долгое отсутствие Мухамед-Кул, но легкий румянец, выступивший на щеках, выдавал его с головой,-- а тут мне сообщают, что появились то ли купцы, то ли просто бродяги. Ведь ты выехал на несколько дней раньше меня. И я удивлен, увидев тебя в одном переходе от Кашлыка. Может у тебя плохой проводник и вы сбились с пути? У меня есть опытные люди и я могу отпустить с тобой кого-нибудь из них. -- В том нет нужды,-- Карача-бек без труда понял, что царевич пытается уколоть его двухдневной задержкой, но он предусмотрел и это. -- Мой проводник отлично знает дорогу, да и сам я не заблужусь в родных местах. То чужаки, что недавно здесь живут, боятся наших лесов и болот, боятся отходить далеко от ханской ставки. У меня тяжело заболел один из родственников, дядя жены, и я был вынужден завернуть к нему. Мухамед-Кул хотел, было вспылить, услышав про чужаков, которые боятся местных лесов, тем более, что это была чистейшая правда: бухарцы не любили здешних мест и неохотно удалялись от Кашлыка. Но он сделал вид, будто не понял намека ханского визиря, и спокойно продолжал: -- Тогда счастливой вам дороги. И пусть обратный путь будет легким и коротким. Помоги вам Аллах. -- Спасибо тебе на добром слове. Желаю и твоим воинам того же. Будь осторожен в переговорах с северными соседями. Они не любят больших сражений, но могут напасть тайно ночью. У них зрение, как у совы. Бойся ночи, мой царевич. И не верь им на слово, если они что-то обещают, то совсем не значит, что выполнят. -- Еще раз благодарю, но и моим сотням пора выступать, совсем рассвело. Привези мне из Казани хорошего сокола, если увидишь. -- Твое слово -- закон для меня,-- низко поклонился Карача-бек,-- обязательно раздобуду лучшего сокола, который там имеется. На том и расстались, разъехались в разные стороны. Сотни Мухамед-Кула, хорошо отдохнувшие за ночь, пошли бодрой рысью и вскоре уже втягивались в небольшой перелесок, забирая вправо от пологого спуска в сырой овраг. Отряд Карачи-бека, наоборот, продолжал путь вдоль речного берега, спустившись в небольшую лощину, где журчал чистый ручеек с берегами, поросши ми сочной осокой. К Мухамед-Кулу, который наблюдал с места ночевки за движением своих сотен и бросал тревожные взгляды на отряд Карачи-бека (не поедет ли он в Девичий городок выведывать о его посещении), подъехал на взмыленном скакуне Янбакты и торопливо заговорил: -- Один из моих нукеров донес, что часть людей Карачи-бека объехали лагерь стороной и, не желая быть