ами и, ничего не сказав, вышел вон. Те, в свою очередь, переглянулись и пошли в прихожую одеваться, так окончательно ничего не решив. Когда Иван поднялся со свечой в руке в свою спальню, Антонина уже спала, не сняв с себя черного платья, в котором была на похоронах. Иван поднял свечу повыше над ней и некоторое время всматривался в спокойное лицо жены, затем чуть тронул за руку, и она моментально проснулась, приподнялась на кровати. - Ты, Вань? - спросила. - Все ушли? Пойду, помогу матери со стола убрать... - Погоди, успеется. Катерина уберет. А я вот что спросить тебя хотел: к родителям поедешь, коль я дом продам? - Как к родителям? - встрепенулась она, провела тонкой ладошкой по лицу, словно не понимая, пригрезилось ей во сне или все происходит на самом деле. - А так, - пожал плечами Иван, - еще какое-то время в городе побуду да и обратно к башкирцам поеду - серебряную руду дальше искать, негоже на половине дело бросать, от своего не отступлюсь. - А я? - жалобно проговорила Антонина, - я куда? - Потому и спрашиваю. Сейчас с отцом поедешь или погодишь, пока здесь буду. - А мать куда пойдет? - То не твоего ума дело. Катерина к себе возьмет. Или Степаниду попрошу, там видно будет. Антонина всхлипнула, закрыла лицо руками и прошептала: - Вань, неужели ты готов всех нас на эти проклятые рудники променять? Иван помолчал, прошелся по комнате и потом, резко остановившись, заговорил: - Когда в Москве был, с одним человеком познакомился, в сыске служит. Не столько служит, как добрых людей обирает, даром, что государев человек. А ты хочешь, чтоб и я в лавке сидел да по четвертачку, по полушке с каждого в свой карман клал? Чем же я от него отличаться буду? Нет, не бывать тому: или пан - или пропал. И ты меня не разжалобишь! Коль найду рудники, кинусь государыне в ноги, пожалует она меня дворянством, вот тогда совсем иная жизнь начнется, а так... Нет, не могу этак дальше жить! Антонина, пока Иван говорил, все испуганно смотрела на него, хлопала густыми, длинными ресницами и не понимала, шутит ли он, пытаясь обидеть, испытать ее, или действительно так думает. Ей о многом хотелось поговорить с мужем, выплакаться о потерянном дитяте, почувствовать на себе ласки Ивана, но он словно ничего не видел перед собой и говорил, говорил лишь о том, как разыщет руду, построит там заводик, выйдет в большие люди. Потом, не простившись, ушел в родительскую комнату, и она не видела его больше до следующего дня. А на другой день, ближе к обеду, во двор к Зубаревым потянулись мужики из купцов и мещан, у которых Василий Павлович некогда занимал деньги. У кого-то были на руках при себе его расписки, но многие давали взаймы под честное слово. Иван с тестем принимали их на крыльце, не приглашая в дом, ссылаясь на то, что больна мать, старались побыстрее выпроводить, просили заходить попозже, когда управятся с делами. - Я почти тыщу рублей по распискам насчитал, - сокрушенно сообщил, пожевав сухими губами, Андрей Андреевич Карамышев, когда они остались одни. - Где же я столько денег найду? - развел руками Иван. - Если даже и дом, и лавку, и все товары продать, вряд ли столько наберется. Разве что деревеньку заодно заложить? - Про нее и забудь! - сердито сверкнул глазами Карамышев. - Она на мне записана, и продать ее тебе ни за что не дам! - Никак про уговор с отцом уже и забыли? - спросил Иван. - А какой уговор? - недоуменно развел руками Карамышев. - Может, ты, зятек, чего забыл? - Да вы... да ты... - задохнулся Иван, - сговорились, что ли, все супротив меня? Не бывать по-вашему, все одно, как лето придет, на рудники поеду. Через два дня Иван Васильевич Зубарев добился приема у губернатора Сухарева и выложил перед ним выхлопотанную в Сенате бумагу, с разрешением на поиск руды в башкирских землях. - Чего от меня-то хочешь? - недовольно спросил Сухарев, - зимой собрался ехать? Поезжай, держать не стану. Только мне уже донесли про долги отца твоего, смотри, коль не разочтешься со всеми, за долги в острог упеку и не погляжу, что у тебя сенатская бумага на руках. - Да не о том речь, ваше высокопревосходительство, разберусь с должниками. Все продам, кафтан с себя сниму, разочтусь. Мне бы сейчас человека найти, который в рудном деле чего понимал. - Так ты и впрямь руду нашел или только дым в глаза пускаешь? - Стал бы я попусту в Москву ездить да этакие деньжища тратить, коль серебра не нашел бы. Есть оно, серебро, мастер нужен, плавку сделать. - Есть, говоришь, - чуть смягчился губернатор, - а мой в том какой интерес? - А бумага из Сената? - удивленно воззрился на него Зубарев. - В той бумаге про меня ничего не написано, - Сухарев еще раз взял и поднес близко к глазам уже изрядно засаленную, согнутую во многих местах грамоту, и, пошевелив губами, прочел: "Дается Ивану Васильеву, сыну Зубареву на поиск руд в землях башкирских". - Видишь, про тебя писано, а про меня и слова не сказано. - Как руду найду, могу и вас, высокопревосходительство, в компаньоны вписать. Только сделайте милость, укажите человека, который сведущ был бы в литейном деле, да в рудознатстве понятие имел. - Есть у меня такой человек на твое счастье, да слова к делу не пришьешь, пиши расписку, что четверть, нет, треть от найденного тобой причитается тобольскому губернатору Алексею Михайловичу Сухареву. - Третья часть? - недоуменно поднял брови Иван. - Я буду их искать-сыскивать, руды те, а вы, в кабинете сидючи, этакий прибыток себе в карман положите, пальцем не шевельнув?! Не по-божески оно выходит, ваше высокопревосходительство. - Зато по-людски, - рассмеялся Сухарев. - Пиши расписку, иначе не видать тебе мастера, как своих ушей. Иван, чуть подумав, поглядел внимательно в непроницаемые глаза губернатора и, махнув рукой, взял со стола перо, обмакнул его в чернильницу и, придвинув к себе поданный Сухаревым большой лист александрийской бумаги, четко вывел на ней: "За сим свидетельствую, быть одной третьей от дохода найденных мной серебряных руд отданными в пользу Тобольского губернатора Алексея Михайлова, сына Сухарева, коль он мне повсеместно в предприятии моем помощь оказывать станет". Затем размашисто расписался и, издали помахивая листом, презрительно скривясь, спросил: - Теперь довольны, ваше высокопревосходительство? Все по-вашему? Сказывайте, где мне того мастера сыскать. - Дай-ка прочесть вначале, чего ты тут понаписал, - взял Сухарев в руки расписку, - а то, может, нацарапал там непонятно что. - Я свое слово завсегда держу. Теперь ваша очередь, скажите про мастера, и задерживать вас не стану. - Вот сукин сын, - побагровел Сухарев. - Играть вздумал! Дай, кому говорю! - Сперва ваше слово, потом моя бумага, - и не думал сдаваться Зубарев. - Пусть будет по-твоему, - согласился губернатор. - Если что не так написал, я тебя и в Москве, и в Петербурге сыщу, не обрадуешься. Найдешь в казенной палате форлейфера Тимофея Леврина, что с Колыванских заводов по казенной надобности до нас прибыл. Скажи ему, что мной послан. А уж дальше сам с ним дело веди. Иван молча положил перед Сухаревым свою расписку и, не поклонившись, вышел. Прямо из губернаторского дома он направился в сторону казенной управы, где без труда нашел Тимофея Леврина. Тот оказался подвижным человеком невысокого росточка, черноглазым, с кудрявыми, вьющимися по-цыгански волосами. Когда Иван объяснил ему причину своего визита, Леврин весело рассмеялся и спросил: - А как же ты, братец, руду свою плавить собираешься? - В печи, - растерянно ответил Иван. - В русской, поди? - еще громче захохотал Леврин. - А в какой надо? У меня другой нет. Отсмеявшись, Леврин терпеливо объяснил, что печь для выплавки руды требуется особая, какие бывают на рудоплавильных заводах, а без таковой печи и думать нечего пытаться расплавить руду. Иван озадаченно почесал в голове и спросил: - А там, на заводах, печи люди делают? - Знамо дело, люди. И горшки не боги обжигают. - Так, может, попробуем и мы такую в Тобольске выложить? Сам-то сможешь? - Почему не смочь, смогу, коль помощников ко мне приставишь и материал нужный весь достанешь. - По рукам! - протянул Иван ему свою твердую ладошку. - Если скажешь, что птичье молоко требуется, то и его сыщу. 3. Тимофей Леврин оказался необычайно веселым и общительным мужиком. Он так и сыпал поговорками, присказками, разными историями. Ивану, привыкшему иметь дело с осмотрительными и чаще всего молчаливыми купцами, поначалу претила веселость горного мастера, но уже через день он привык и воспринимал как должное шутливый тон своего нового знакомца. - Ты, братец мой, не в бровь, а в глаз попал, на меня угодивши. Иной бы с тобой и говорить не захотел, отправил бы прочь, как путника в ночь. Зато я тебе сгожусь да про ту руду доподлинно все обскажу, ты уж мне поверь, не подведу. Для начала покажи, что за камешки от башкирцев привез, может, то булыжники обыкновенные, глянуть требуется. Иван повел его к себе домой, вытащил из кладовой привезенные с Урала образцы руды, вывалил из сундука, где они хранились, на стол. - Как определить: есть ли в них серебро? А может, и золото окажется? - с надеждой спросил он Леврина. - Маленький - мал, большой - велик, а средний бы и в дело пошел, да никто не нашел, - неопределенно высказался Леврин, неторопливо и осторожно перебирая камни, прикидывая их вес на руке. Некоторые он даже нюхал, поднося вплотную к лицу, наконец, насмешливо спросил Ивана: - Чего мало привез? - Знаешь, как их тащить-то на себе несподручно? Мы прошлой осенью по горам лазили, так едва живы сами остались. Хорошо, хоть вот это привезли, - кивнул Иван на камни, - а ты: "Мало привез"! Скажешь тоже... - Кучился, мучился, а что тащил, все обронил, - звонко рассмеялся Тимофей, посверкивая крепкими белыми зубами. - Ты, Вань, угомонись, не ершись. Я те правду сказываю, не обессудь. Мало породы. Ее бы пудов десять взять, чтоб плавку провести как надо. Пойдет, конечно, и это, но сразу говорю: о точном результате не скажу. Они легко перешли на "ты", поскольку были почти одногодки, и что-то неуловимое делало их похожими, может быть, интерес к трудному делу рудознатства или редкая беззаботность и легкое отношение к жизни. Леврин был родом с Алтая и там с малолетства имел дело с горными мастерами, видел, как строят печи для плавки, подбирают породу для испытаний, готовят шихту. Правда, ходил пока в помощниках мастера, дальше того не пошел, но выбора у Ивана не было, других знатоков рудного дела в Тобольске не найти. Слава Богу, что и такого отыскал, можно сказать, подфартило ему с Левриным. - Мне хоть бы знать: есть серебро в этих камнях, хоть самая малость, а потом я тебе их привезу, сколь требуется. Надо десять подвод - будет десять! - разошелся Иван. - Мне чего, мне из самого Сената бумагу дали, а надо, так и до императрицы дойду! Ты меня еще не знаешь! Я ни перед чем не остановлюсь, - гордо выпячивал он грудь перед тем. - Кабы на Тарасовой голове да капуста росла, так был бы огород, а не плешь. Ты, браток, скажи лучше, как мне сейчас из этой малости серебро извлечь, коль оно есть там? А кабы да кабы на другой раз оставь. - Чего надо, чтоб серебро выплавить? - Много чего. Прежде всего, печь нужна, а ее возле дома, на улице, не выстроишь, плавильня требуется. Во-вторых, кирпич особый нужен, который бы жар выдержал, не развалился. Опять же инструмент должен быть разный, присадки всякие. Тут работы не на один день. Так-то, браток, серый лапоток. Иван терпеливо слушал и прикидывал про себя, где и что можно найти для плавки. Он чувствовал: Леврин больше стращал его, чтоб цену за работу поднять. Те же кузнецы варят и плавят железо и не хнычут о всяких особых приспособлениях, инструментах. Но отступать он не хотел, а потому пообещал уже через неделю достать все необходимое, а под плавильню приспособить собственный каретный сарай, освободив его от саней и колясок и выложив внутри печь, какую Тимофей покажет. - Ладно, ты, как погляжу, парень ухватистый, - сказал на прощание Леврин, - авось, да и сладим дело. А знаешь, чего жена мужу сказала, когда он лошадь продал, ей ожерелье купил, а ее заместо кобылы и впряг дрова возить из лесу? - Нет, не знаю, - заранее улыбаясь, ответил Иван. - Та жена и говорит соседке: "Не то досадно, что воз велик наклал, а то досадно, что сам сверху сидит". Гляди, как бы и тебе потом, как той бабе, не запричитать. Не передумаешь? - Нет! - упрямо тряхнул головой Иван. Вечером, когда за ужином собрались все Зубаревы и иванов тесть, Карамышев, мать осторожно спросила: - Как дальше жить станем, Вань? - А как ране жили, то и дальше та кже пойдем, - беспечно ответил Иван, но весь напрягся, предчувствуя начало серьезного разговора. Он покосился на Андрея Андреевича, у которого выразительно двигался вверх-вниз кадык, когда он подносил очередную ложку супа ко рту. Несколько раз осторожно стрельнули глазами на Ивана и Катерина с Антониной, но тоже молча продолжали есть, не вступая в разговор. - Ты бы, Ванюша, хоть бы сказал, что будешь с лавкой делать, с товарами отцовыми, - мать всхлипнула. - Прости меня, Господи, грешницу великую, но отец в последнее время, перед смертью своей, когда ты в Москве-то был, очень переживал, как ты тут один останешься. Из-за того, почитай, и умереть спокойно не мог. Вчерась, слыхала я, ты с Корнильевыми поспорил. Они же тебе добра желают... - Ага, пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву, - не вытерпел Иван, скрипнув зубами. - Или ты их, сродственников своих, худо знаешь? Да они друг у дружки готовы последний кусок вырвать. А меня собрались и вовсе под опеку брать. Вы, поди, все и слышали, - обратился он к Карамышеву. - Слышал, - согласился тот, проглатывая суп, - да только кое в чем я на их стороне. Они люди хоть и своекорыстные, но тебе, Ваня, верно указали: нельзя отцовское дело на ветер в распыл полный пускать. Остепенись, пока не поздно. - Во, - вздохнул Иван, - всем я поперек дороги. Все за меня решили, как я жить должен, чем заниматься. А меня вы спросили?! - с силой ударил он ложкой по столу так, что кошка, сидевшая на коленях у Катерины, соскочила и бросилась прочь из комнаты. - Чего разбушевался, Иван? - спросила его сестра, оправляя платье. - Слушай старших да на ус мотай... - А мне он вчера сказал, чтоб с вами, батюшка, ехала, - заплакала Антонина, - мол, дом продавать будет... - Дом? Продавать? - всплеснула руками Варвара Григорьевна и чуть привстала со своего места. - Шутишь, Иван? А я на старости лет куды денусь? В богадельню идти прикажешь? - Правду вчерась Васька Пименов сказал: одну девку соломенной вдовой оставил, а теперь и законную жену свою из дому гонишь, - покачал головой Карамышев, - прав Михаил Яковлевич, когда говорил, что под опеку тебя взять требуется. Точно говорю: все, что отец копил, по ветру пустишь, как есть, пустишь. Иван, набычась, переводя взгляд с одного из говорящих на другого, молчал. Он и сам переживал, сердце сжималось, когда думал, как мать со всеми пожитками отправится к Катерине, в Тару, коль та еще согласится принять ее. Но иного выхода у него просто не было. - Маму, поди, ко мне сбагришь? - сестра, словно угадала его мысли. - Сами живем, как на постоялом дворе, мужа собираются на линию, в крепость, на службу перевести. - Ничего, Катенька, - негромко запричитала Варвара Григорьевна, - я в уголке помещусь, дадите мне какую ни есть подстилку, и лягу. Может, сундук у вас для меня найдется. Ох, Васенька-а-а... - затянула она во весь голос, поворотясь к окну, словно покойный муж мог увидеть ее, - знал бы ты, что на старости лет мне родный сынок уготовил, не оставил бы меня одну. Васенька! Голубчик ты мой милый! Три десятка лет с тобой прожили, и кто знал, кто думал, где мне последние годки провести придется! Не лежать мне в земле рядом с тобой... - Хватит! - вскочил, не выдержав, Иван. - Никто вас, мама, не гонит. Живите. Все одно дом за долги заберут. А мне, не ровен час, придется в долговой тюрьме сидеть. Тогда как? - Да что ты такое говоришь? - мать перестала плакать и внимательно посмотрела на сына. - Почему тебя в тюрьму заберут? После отца вон сколь всего-то осталось... - А про то вы, мама, не знали, что долгов после батюшки почти на тыщу рублей осталось? Мы давеча с Андреем Андреевичем прикинули, как есть, тыща выходит. А товары еще он брал на пару с Михаилом, за них отдавать надобно. Приказчику платить, подати разные. За дом наш больших денег нынче никто не даст, а взаймы брать тем более не у кого. Моя бы воля, так живите здесь, сколь требуется, да, видать, не судьба... - А Михаил что сказал? Поможет? - Ага, догонит и еще добавит. Михаил твой под опеку меня взять хотел, а как про долги узнал, то передумал. - Чего же батюшка не говорил нам о том? - спросила Катерина. - И сказал бы, так что с того? - начал говорить более спокойно Иван. - То-то он последнее время все невеселый ходил, - опять всхлипнула мать. - Когда же он успел таких долгов наделать? - Наделаешь тут... - отодвинул от себя пустую тарелку Карамышев. - Со мной власти вон как поступили: был дом - и не стало. Спасибо вам, что приютили. - А вы, Андрей Андреевич, про деревеньку скажите, которую отец на вас переписал. Расскажите, каков уговор был промеж вас, - направил на него указательный палец Иван. - Чего деревенька? - опустил Карамышев глаза в стол. - Продал мне ее Василий Павлович, и все тут. У меня на то и купчая имеется. Моя деревенька. - Где же тогда деньги, что вы ему уплатили? - горячился Иван. - Скажите, чем вы ему плату внесли: серебром или бумагами какими? - Не твоего ума дело, чем я отцу твоему платил. А куды деньги те делись, то мне неизвестно. Может, ты их в Москве и спустил. - Ладно, пусть мое слово за мной останется, - со злостью выдохнул Иван, - забирайте Тоньку с собой, а ужо потом поговорим, поговорим... - А ты меня не стращай, видали мы таких! - взвился неожиданно Карамышев, и его тощее тело изогнулось, словно гусиная шея. - Собирайся, Тонюшка, завтра же и поедем. Пущай они тут остаются, - и он поднялся из-за стола. - Спасибо за хлеб-соль, хоть тем пока не корите. Пошли, дочь. - Чего вы ссоритесь? Ну, чего ссоритесь? - поднялась вслед за ним мать. - Чайку-то не попили, Андрей Андреевич, сейчас кликну, чтоб несли. - Не нужен мне ваш чай, свой дома попью, - сердито отозвался Карамышев. Антонина поднялась вслед за отцом и беспомощно смотрела то на него, то на мужа, не зная, как поступить. Встала из-за стола и Катерина, со слезой в голосе заговорила: - Что же ты, Вань, делаешь? И мать, и жену из дома гонишь? Одумайся, пока не поздно. Иван и сам понял, что наговорил лишку, но остановиться не мог, в нем проснулась неожиданно ярость на все и вся, и он, заскрипев зубами, выдохнул: - Да я бы рад по-доброму. А как? И дом, и лавку все одно за долги возьмут, сам я до лета подожду и сызнова на Урал поеду. А вас куда? - Что же теперь станется с нами? - вновь горестно запричитала мать. - Теперь только в богадельню одна дорога и осталась, - она обняла Катерину, и обе заплакали, вторя друг другу. Растерялся и Карамышев, увидя происходящее. Он подошел к Ивану и примирительно похлопал по плечу, тихо сказал: - Слышь, Иван, не нужна мне эта деревенька, твоя она. Только куда я-то пойду, если и ее за долги заберут? А Тоне где жить? Ты у нас - что ветер в поле: сегодня здесь, завтра там. А семья? Семья как? О них думаешь? - Как же, думает он, - всхлипнула за остальными женщинами Антонина, закрывая лицо руками, - зачем меня замуж взял? Чтоб насмеяться? - Да помолчи ты, - пришикнул на нее отец, - без ваших бабьих глупостей разберемся. Веди их на кухню, Варвара Григорьевна, - попросил он хозяйку, - нам с Иваном поговорить надо. Когда они остались одни, Карамышев несколько раз прошелся по комнате, убрал с капающей свечи воск, провел зачем-то пальцем по стене, оклеенной по-новомодному голубой тонкой материей с вытканными на ней цветами и узорами, и, тяжело вздохнув, уселся напротив Ивана. - Ну, зятек, коль случилось нам в родстве быть, то давай вместе и думу думать, как жить дальше станем. Мой тебе совет: бросай все, забирай мать, Тоньку и поехали вместе в Помигалово. Там не пропадем. Мы со старухой пол-лета в ней прожили, обустроились как могли, и для вас дело сыщется. - Как это все бросить? - удивленно глянул на него Зубарев. - Как? Как? А вот так - поехали, и все тут, пока в долговую тюрьму не забрали. - Надо будет, и в деревне сыщут, - упрямо покачал головой Иван, - да и не заяц я какой, чтоб по кустам прятаться. Сегодня с мастером сговорился: руду, что с Урала привез, плавить станем. А вдруг да в ней серебро станется? Тогда что? - Правильно мне твой отец говорил: и старого не сбережешь и нового не наживешь. Эк, куда загнул! Рудники открывать! Опомнись, Иван. Да знаешь ли ты, каков капитал под это дело нужен? - И что с того? - не сдавался Зубарев, - найду деньги! Карамышев надолго замолчал, пожевал тонкие бескровные губы, сосредоточенно разглядывая противоположную от него стену, словно там было написано что-то важное. А потом также задумчиво спросил: - Значит, Ванюша, разбогатеть решил? Добытчиком стать? Жалко мне тебя, ой, жалко! Да ладно. Бог не выдаст, свинья не съест, авось, да придумаем что-нибудь. Знаешь что, сходил бы ты к владыке... - Исповедоваться, что ли? - ехидно спросил Иван. - Для твоего дела не только исповедоваться, но и пост великий весь год держать не мешало бы. Владыка, он человек многомудрый, глядишь, чего и присоветует. - Э-э-э... захаживал я к губернатору нашему, и знаете, что он мне присоветовал? - Сам губернатор? - вытянул тонкую шею Карамышев. - Сам, сам, - кивнул головой Иван, - кабальную расписку взял с меня на то серебро, которое я только найти пытаюсь. - Хорош гусь, ничего не скажешь, - улыбнулся Андрей Андреевич и опять аккуратно, двумя пальцами, снял нагар со свечи, размял мягкий комочек воска, поднес его к носу, чуть подержал и положил на чашку подсвечника. - Они с нашим братом чего хотят, то и творят, и никакой управы супротив их не сыщешь. Да владыка Сильвестр иной человек, он не только о своей выгоде думает. Так и быть, поедем к нему вместе. Он до конца дней в должниках у меня останется, поскольку из-за него, не иначе, татары мой дом запалили. Я так понимаю: ему на весь приход, на всю Сибирскую епархию, серебра, ой, сколько нужно! А коль ты пообещаешь ему с приисков своих долю дать, то он не только советом, но и делом поможет. - А поверит он мне, что я вправду серебро найду? - спросил Зубарев. - На слово нынче мало кто верит, но коль ты из руды своей хоть маленькую толику серебра выплавишь да владыке предъявишь, тогда иное дело - Когда то еще будет, - покачал головой Иван, - бабушка надвое сказала, окажется ли серебро в руде моей... - А мы так дело повернем, - хитро подмигнул ему Карамышев, - что серебро непременно в твоей руде найдем. Иван прищурился и долго выразительно смотрел на тестя, пытаясь понять, куда тот клонит, но тот не пожелал объяснить значение своих слов, а потому на том свой разговор и закончили, условившись, что после плавки руды непременно наведаются к владыке Сильвестру. Более недели ушло у Зубарева на то, чтоб найти по кузницам нужный кирпич, инструмент, присадки, привезти все это в собственный двор, очистить каретный сарай и начать выкладывать там плавильную печь, несмотря на лютые морозы, что как раз нагрянули. Карамышев помогал ему чем мог: ездил с поручениями, встречал каждый день приходивших с напоминанием об уплате долга купцов и прочих людей, которым задолжал покойный Василий Павлович Зубарев. По городу пополз слух, будто бы Иван нашел близ Тобольска золотую жилу и теперь втихомолку от властей строит у себя дома специальное приспособление для чеканки золотых монет. Возле их ворот стали подолгу задерживаться какие-то подозрительные люди, чем вызывали огромное неудовольствие старого цепного пса Полкана, который, чуя, даже через забор, незнакомцев, хрипло лаял, рвался с цепи и тем самым будоражил весь дом. Катерина, которая собралась, было ехать к себе домой, в Тару, неожиданно подзадержалась, непрестанно выглядывала во двор, когда Иван с тестем сгружали с саней привезенные ими мешки и кули, необходимые для постройки печи. Антонина несколько раз пыталась заговорить с мужем, интересуясь, что такое он затевает, но он лишь отмалчивался или отшучивался, не желая говорить с ней о задуманном. Кончилось все тем, что в канун отцовых сороковин к ним неожиданно заявился городской полицмейстер Балабанов, а с ним еще и частный пристав. Они, войдя в дом, стащили с головы казенные шапки, почти одновременно перекрестились на образа, и полицмейстер спросил вышедшую им навстречу Варвару Григорьевну: - Хозяин-то дома? - Это вы Ивана? - удивленно спросила мать, поскольку впервые услыхала, как сына назвали хозяином. - А то кого же? - кивнул Балабанов. - Он теперь, поди, хозяин заместо Василия Павловича? - Он, он, - засуетилась мать. - Кому ж еще быть-то? Да вы проходите, чего в сенцах разговаривать. - Нам бы самого хозяина, Ивана Васильевича, - подал голос пристав. - А он тут, во дворе, строит чего-то все. Вы бы Василия Павловича помянули, завтра сорок ден будет. Прошли в дом, по стаканчику выпили бы.... - В другой раз, хозяюшка, в другой раз, - отказался Балабанов. И они оба вышли во двор. - Когда ж в другой раз, - удивленно развела руками Варвара Григорьевна, - других сороковин уже не будет... Балабанов с приставом нашли Ивана в каретном сарае, где были еще Карамышев и Тимофей Леврин. Два мужика, перепачканные глиной, выкладывали из кирпича большую объемистую печь невиданной конструкции. В углу теплился камелек, сложенный на скорую руку для обогрева сарая и нещадно дымивший. В воздухе пахло угаром, стены прокоптились сажей, и Балабанов, обведя всех округлившимися глазами, даже не поздоровавшись, спросил: - Это чем таким недозволенным заняты? - Добрый день, ваше превосходительство, - подошел к нему Иван Зубарев. - Почему так спрашиваете? Разве запрещено законом печь выкладывать? - Это смотря для чего ее класть вздумали. Если самосидку гнать - арестую. А мне донесли, мил дружок, будто ты собрался золотые монеты чеканить. Так ли то? Тимофей Леврин, который, хоть и не знал, что перед ним находится сам городской полицмейстер, но быстро догадался, с чем тот явился, и не дал Ивану ответить, тут же нашелся: - Неужто, ваше превосходительство, сами не видите, каменку для бани строим. - А ты сам откуль взялся? - ткнул ему пальцем в грудь полицмейстер. - То мой человек, с деревни привезенный, - шагнул вперед Андрей Андреевич Карамышев. - А... тогда другое дело, - слегка успокоился Балабанов. - Только одно мне непонятно: вы здесь, что ли, помывочную баню делать собрались? - Зачем здесь? - встрял Леврин, - мы печь на катках в нужное место опосля доставим. Карамышев и Зубарев переглянулись меж собой, ожидая, что скажет на это полицмейстер. Тут пристав увидел лежащие сбоку на лавке кузнечные клещи и прочие приспособления, потрогал их и спросил у Карамышева, приняв его по возрасту за главного: - А это тоже для банного дела сготовлено? Карамышев раскрыл было рот, прикидывая, как ответить, но неугомонный Леврин опять выскочил вперед: - Знает ли, ваше превосходительство, что черт сказал, когда свинью стриг? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: "Визгу много, а шерсти мало, только и всего-то. Чем шелудивого брить, не лучше ли опалить?" - Это ты к чему? - провел ладонью по гладкой, как яйцо, голове пристав, и его без того багровые щеки, свисающие почти до ворота, налились кровью. - Не извольте худого подумать, ваше превосходительство, - ничуть не смутясь, сверкнул зубами Тимофей и громко захохотал, - у меня у самого дед мой, Егор, весь лысый, а как в баню пойдет, если шапку забудет на башку надеть, то непременно шишку набьет. - Ты мне это дело брось! А то и моргнуть не успеешь, как в участке окажешься, там тебя и постригут, и побреют, и шишек, коль надо, наставят. Ты мне сказывай подобру, зачем вам щипцы в бане нужны? - сердито пробурчал пристав. - Вот вы о чем... Так то не щипцы, а клещи, - Леврин ухватил их за ручки, подошел к деревянной бадье и, взяв ее за рукоять щипцами, чуть приподнял, - видите? - Что? - в голос спросили пристав и Балабанов. - Бадью щипцами поднять можно. - Зачем? - спросили те. - Как зачем? Чтоб не обжечься. Мой дед Егор, который в шишках весь, завсегда так и делал... - Замолкни, надоел, - щелкнул пальцами Балабанов, - дай нам лучше с Иваном Васильевичем поговорить. Мы ведь с твоим отцом, Иван, неплохо знакомы были, он супротив власти или закону никогда не шел. Потому, когда донесли мне нужные люди, не поверил я, будто ты собрался самовольно золотую монету чеканить. С тем и пришел, чтоб своим глазом осмотреть все, убедиться, правда, или нет. - Брехня это все, ваше превосходительство, - твердо глядя полицмейстеру в глаза, ответствовал Зубарев. -- Народ слушать, развесив уши, и знать не будешь, зима ли, лето ли на дворе, - не преминул вставить Тимофей Леврин, чем вызвал сердитый взгляд Балабанова в свою сторону. - Вы нас давно знать изволите, - вступился за зятя Карамышев. - Разве могло нам такое в голову прийти? Золотые монеты чеканить! - Хорошо, хорошо, - успокаивающе махнул рукой Балабанов, - не смею больше задерживать, а ты, - нашел глазами Леврина, - лучше мне на дороге не попадайся, а то язычок-то укорочу, - и, погрозив ему пальцем, еще раз сердито сверкнул глазами, начальственно нахмурил брови, коротко кивнул массивной головой и, повернувшись на каблуках, вышел. Пристав оглядел на прощание печь, фыркнул и пошел, оглядываясь назад, вслед за полицмейстером, но ткнулся головой о низкую притолоку сарая, ойкнул, едва не упал, схватился рукой за ушибленное место и, чертыхаясь, выскочил вон. Когда начальство удалилось, Зубарев и Карамышев, и оба мастеровых мужика, что во время разговора стояли насупившись, не проронив ни слова, и Леврин захохотали. Последний громче всех. - Я ж говорил ему, нельзя в баню с лысой головой ходить, - всплескивая руками, едва выговаривая слова, брызгая слюной, повторял Тимофей, - долго теперь шишку оттирать станет, ко льду прикладывать. После того, как отвели сорок дней по отцу, Катерина решилась ехать домой и стала сговаривать мать перебираться к ней в Тару. Та ждала, что ей скажет Иван, но он отмалчивался, появлялся дома лишь под вечер, уставший, перемазанный в саже. Немного выждав, Варвара Григорьевна, наконец, решилась, собрала нехитрые пожитки и ранним утром вместе с дочерью отправилась на свое новое место жительства, проплакав всю последнюю ночь перед отъездом. Иван, проводив мать, стал еще молчаливее, сильно осунулся лицом и лишь изредка заговаривал с Антониной, на плечи которой легло все домашнее хозяйство. Карамышев о чем-то подолгу шептался с Тимофеем Левриным, но Иван не обращал на то внимания. За две недели плавильную печь полностью выложили, обмазали, и Леврин обещал через день-другой провести пробную плавку уральской руды. - Только чтоб никого рядом не было, - предупредил он Ивана, - дело нешуточное - руду плавить. Тут постороннего быть не должно... - Какой же я посторонний, - изумился Иван. Но Тимофей был непреклонен, и Ивану не оставалось ничего другого, как согласиться. Леврин предупредил, что плавку проведет ночью, дабы избежать появления в очередной раз кого-либо из нежданных гостей. Иван ушел в дом, решив, что, может, так будет и лучше, оставив Тимофея колдовать одного в каретном сарае. Спал он плохо и, едва начало светать, кинулся, накинув на плечи легонький полушубок, в сарай. Вбежав туда, застал Леврина спящим на лавке. Осторожно ступая, пробрался к печи и увидел лежащий на закопченных кирпичах небольшой кружок матово поблескивающего металла. Не помня себя, Иван бросился к нему, схватил в руки, принялся разглядывать, ощупывать, прикидывать на вес и даже проверил на зуб твердость. - Зря стараешься, - остановил его проснувшийся Леврин, - серебра там и близко нет. - А это что? - Олово, - позевывая, отвечал Тимофей. - А где же серебро? - Ивану не хотелось верить, что столько сил и затрат пошло впустую. - То мне неизвестно, - с неизменной улыбочкой отвечал Леврин, продолжая лежать на лавке. - Я той руды с тобой не брал, оказаться бы мне в тех горах, может, и отличил бы, где руда пустая, а где с серебром. - Может, вместе и поедем, как лета дождемся, - предложил Иван. - Нет, мне обратно на завод надо. Ты уж сам давай. - А если опять пустую породу привезу? - Извини, братец, только не могу. Меня хозяин и так заждался, сызнова врать придется, почему я в Тобольске больше месяца просидел. - Чего-нибудь придумаешь, - попытался переубедить его Иван. - Да ты не огорчайся, олово - это тоже хорошо. Могло б и его не оказаться. Значит, серебро где-то рядом лежит. Отворилась дверь, и вошел Андрей Андреевич Карамышев, потирая рукавицей замерзший с мороза нос. - Плохо дело? - спросил он, обведя глазами Зубарева и все еще лежащего на лавке Леврина. - Плохо, - согласился Иван. - Вместо серебра олово выплавилось. - Неужто все образцы опробовал? - спросил он Тимофея. - Да нет. Еще остались. Только сумлеваюсь я в них, зря все это. - Как знать, как знать, - прошелся мелкими шажками вокруг печи Карамышев. - Надо дело до конца доводить. А вдруг да найдешь чего? - и он незаметно подмигнул Тимофею. - Как хозяин скажет, - блеснув зубами, посмотрел тот на Зубарева и сел на лавке, - наше дело петушиное: прокукарекал, а там - хоть не рассветай. - Значит, не все образцы в дело пошли, - оживился Иван. - Только я одного не пойму: если, к примеру, в одном из них серебро окажется, то как я потом узнаю, откуда какой камень будет. - Вот дурья башка! Неужели ты не догадался заметить, где какой камень брал? - всплеснул руками Леврин. - А кто мне наказывал про то? - Сам знать должен, - пожал плечами Тимофей, - твоя забота со всем этим разбираться. Ты меня для каких дел нанимал? Руду плавить? Я ее выплавил. А сейчас идите отсюда, дайте поспать еще. Так и быть, и остальные образцы сегодня в ночь испробую. Накануне последней плавки Иван никак не мог заснуть. Ему и верилось, и не верилось, что дело, которое он начал, все-таки удастся. Представлял, как он будет стоять у огромной плавильной печи, из которой полетят огненные искры и, падая на землю, превратятся в большие серебряные рубли. Вспомнился ему и Ванька Каин, который, узнав про те рубли, начнет лебезить и заискивать перед ним. Вспомнил и Андрея Гавриловича Кураева, представил, как войдет вместе с ним во дворец, где его будут приветствовать знатные князья и графы, а он небрежно, развязав кожаный кошель, высыплет перед ними на свою ладонь горсть серебра. Незаметно он уснул, а проснулся от того, что его тряс за плечо Андрей Андреевич Карамышев. - Погляди, Вань! Ты только погляди, - протянул он ему большой и увесистый слиток белого металла. - Серебро! - Да ну?! - вскочил на ноги Иван и выхватил слиток у тестя из рук, прижал к себе. - Получилось! Серебро! - Он опрометью кинулся, ничего не видя перед собой, в каретный сарай, где сидел почему-то скучный Тимофей Леврин. - А ты чего не рад, - тормошил его Иван, - Все по-моему вышло. Гуляем?! - Ехать мне надо, деньги бы за работу получить, - не глядя в глаза, проговорил Тимофей. - Да найду я тебе деньги, не переживай. Только что с тобой случилось, не пойму? - У него спроси, - кивнул в сторону Карамышева Тимофей. Не обратив внимания на его слова Иван выскочил из каретного сарая, весь сияющий, неся перед собой на руках серебряный слиток, как будто то был не иначе, как философский камень, и влетел в дом, чтоб показать слиток всем домашним. При этом он не мог слышать разговора, что произошел между Карамышевым и Тимофеем Левриным. Тимофей, сокрушенно качая головой, проговорил: - Эх, Андрей Андреевич, благодаря тебе принял я грех на душу, на обман пошел... От моей и твоей неправды большая беда случиться может. - Да будет тебе, - поморщился Карамышев, - главное, Иван успокоится, а остальное предоставь мне решать. И чтоб ни гу-гу! Молчок! Понял? - Как не понять... Всякому грешнику путь вначале широк, а после тесен. Кого бес попутал, того Бог простит... На другой день Зубарев рассчитал Леврина, и тот, словно побитая собака, уехал на Колыванский завод, так и не объяснив ничего Ивану. 4. Иван согласился с предложением тестя обратиться к митрополиту Сильвестру и поведать ему о своих планах поиска в башкирских землях серебряных руд. К тому же, ему просто не терпелось хоть кому-то показать выплавленное на собственном дворе серебро. Завернув серебряный слиток в чистую тряпицу, Зубарев с Карамышевым приоделись и отправились на митрополичий двор в выездных саночках, запряженных бойким Орликом. Правда, жеребчик после смерти Зубарева-старшего, оставшись без хозяйского глаза, сильно сдал, из-под кожи выпирали ребра, и весь он стал какой-то мосластый, свалялась грива, длинный сизый хвост уже не вился на ветру во время бега, но осталась былая стать и красивый ход. Потому он легко взомчал санки по взвозу и без остановки пошел дальше, выпластывая из-под себя красивые тонкие ноги, посверкивая полумесяцами подков. Однако ворота при въезде на митрополичий двор оказались закрыты, и на стук вышел заспанный караульный, неохотно сообщил, что владыка уехал в Абалак, и, если очень нужно, могут найти его там. - А когда вернуться обещал? - поинтересовался Иван. - Нам его преосвященство не докладываются, - ехидно ответил караульный и ушел обратно в теплую будку. - Что делать станем? - спросил Иван тестя. - Ждать будем? - Кто его знает, сколь ждать придется... Может, махнем в Абалак? Довезет? - кивнул на Орлика, тяжело поводящего боками. - Как не довезет, доедем с ветерком. Он у нас конь хоть куда, - Иван похлопал Орлика по крупу, отер рукавицей пот с шеи. - Прокатимся? - конь встряхнул головой, зазвенел удилами, покосился на молодого хозяина. Иван вскочил обратно в саночки, развернул жеребчика и звонко щелкнул кожаными, с медными бляшками вожжами, погнал его в сторону городских ворот, за которыми начинался Иркутский тракт и шла дорога на Абалак. Первую половину пути Орлик шел хорошо, рысью, они даже нагнали и оставили позади несколько крестьянских возов, с запряженными в розвальни мохнатыми, заиндевевшими лошадками, укрытыми хозяевами для пущего бережения дерюгами, но уже на подъеме после Иоанновского монастыря он сбавил ход, а потом и совсем перешел на шаг и, наконец, остановился, тяжело поводя боками. - Но! Но! - закричал Иван и хлестнул жеребчика вожжами, но тот лишь вздрогнул, запрядал ушами и тихо заржал. - Не бей, - остановил Зубарева тесть, - не поможет. Пристал конек. Давно разминал? - Да после отца в первый раз и запряг, - смущенно отозвался Иван. - А кормишь чем? - Сеном... Чем же еще? На овес денег нет, сами знаете. - Чего же ты от него хочешь? Ладно, что хоть столько проехали. Поворачивай обратно, а то до ночи не доедем. - Ничего, сейчас отдохнет малость, и дальше тронемся. Доберемся... Карамышев понял: спорить бесполезно; замолчал, уткнув худой длинный нос в воротник, насупившись, наблюдал, что станет делать дальше Иван. А тот снял рукавицы,