ь... -- Яковлев подсовывал Бестужеву опросные листы. Алексей Петрович понял, что допрос окончен. Разумеется, императрица не была довольна ответами Бестужева -- лжив, неискренен, насмешлив, увертлив. Елизавета топала ногой, требовала большей строгости; но пока и Яковлев, и высокая комиссия жевали одни и те же вопросы, чувствуя -- время для настоящей суровости еще не пришло. Главное дело -- отставка Бестужева -- состоялось, и это было пока достаточным. Все понимали, что допросы, поиск вин, очные ставки -- все это не более, чем соблюдение формальностей. Надо было хорошо придумать и толково объяснить- за что канцлер арестован, а дальше... смертная казнь исключается, государыня не допустит, значит, ссылка... Главным был вопрос -- дойдет ли до пытки? Здесь все решало не следствие, а настроение государыни. Последнее время она сильно невзлюбила канцлера и словно мстила теперь за то, что вынуждена была семнадцать лет терпеть его советы, умничанье, крайне несимпатичную ей физиономию, надменную манеру поведения, насмешливость ни к месту... да что говорить! Но одно дело сносить все это во славу государства, в честь державе, и совсем другое терпеть, когда безумный старик всю политику в России расстроил. На допросах лютовал один Трубецкой. Яковлев жался, Бутурлин был сдержан, даже любезен. Он только что женил сына, был обласкан государыней, а счастливый человек добр. Когда он присутствовал на допросах, то они походили на дружескую беседу или спор за чашей пунша. Шувалов Александр- тот юлил. На руках у него было документов больше, чем у всей комиссии в папках, но он никак не мог сообразить, следует ли их обнародовать или погодить? Если следует- то когда? Все эти обвинительные документы тянули на дно вместе с Бестужевым великую княгиню. А как можно ее высочество туда спихивать, если Ее Величество опять три дня из покоев своих не выходили. Говорят, колики у них желудочные, боли в ногах и повышенная потливость. Понятно, что от этого не помирают, но ведь все под Богом ходим. Какая это ужасная вещь -- выбор! И Шувалов мрачнел, супился и молчал. Русская комедия После того как Екатерина сожгла свой архив, она продолжала жить затворницей. Для всех она была больна, но никто и не посягал на ее одиночество. Ничто не может во дворце оборонить лучше, чем опала государыни. Екатерина видела вокруг только врагов. Арест Бестужева был страшным ударом. Теперь, если Елизавета получит подтверждение ее вины, а возможностей у императрицы было достаточно, Екатерину ждали в лучшем случае высылка за границу, а в худшем... Худших вариантов было много: монастырь, Сибирь, крепость и даже смерть. Екатерина всегда помнила фразу: Россия непредсказуема! Знай она теперешние мысли старшего Шувалова, ей было бы гораздо легче. Но твердой надежды на успех не мог дать никто. Шувалов и сам еще не знал, как поступит. Проблеском надежды явилась радостная весть, принесенная Шкуриным. Он сообщил, что знаком с сержантом гвардейцев по имени Колышкин, который охраняет Бернарди, и сержант этот честнейший и надежнейший человек. Посылать записку к Бернарди через незнакомого человека было верхом безрассудства, но у Екатерины не было выхода. Ей бы самой увидеть этого Колышкина, в глаза бы ему посмотреть. Только через неделю ей представилась такая возможность. В связи с откровенной опалой великой княгини по всему пути к ее покоям от заднего крыльца до самой двери ведено было поменять караул. В пятницу вечером этот самый Колышкин, не без наущения Шкурина, явился во дворец к одному из своих однополчан, дежурившему на лестнице. Как только Шкурин известил об этом Екатерину, она тут же поспешила как бы прогуляться по коридору, чтобы рассеять головную боль. Увидев великую княгиню, Колышкин склонился чуть ли не до земли, а распрямившись, так и залился румянцем. Екатерина уже знала, на подкуп не пойдет -- честен, но от подарка вряд ли откажется. В качестве подарка она принесла кольцо с изумрудом. В чистых, голубых глазах Колышкина навернулись слезы то ли негодования, то ли умиления. Подарок он принял, а в обмен принес сообщение, что письмо Бернарди благополучно передал, бумажку сию по прочтению сжег, а в ответ от ювелирщика принес одно только слово: "понял". А понять Бернарди следовало: то, что курьером служил Бестужеву и самой Екатерине -- не отрицать, а вот что по фрейлинским сундукам шарил -- не объявлять ни под каким видом, если не хочешь под розыск угодить. На прощание Колышкин заявил, что через неделю будет переведен в караул к Бестужеву, если начальство не передумает. Это было уже счастье, и как водится, за хорошим известием последовало еще одно, не менее драгоценное. Анна принесла письмо от Понятовского. Екатерина ничего не знала о любимом, кроме того, что ему грозит высылка из России. -- Где же ты нашла графа? -- вопрошала Екатерина, ликуя. -- Это не я их сиятельство нашла. Это они меня нашли. Я просто гуляла по набережной, и вдруг... подошли, письмо вложили в руку и удалились. -- А на словах граф ничего не велел передать? -- Нет. Они сказали только: "Иди и не оглядывайся". Может, за их сиятельством следят? На радостях Екатерина и Анне подарила колечко с агатом -- скромное, но очень хорошей работы. Его делал десять лет назад придворный ювелирщик Луиджи, давно уехавший в свою Венецию. -- Ах, ваше высочество! -- Анна упала на колени и поцеловала подол платья Екатерины. -- Встань, глупая девочка! -- Екатерина была растрогана. -- Все оттого, ваше высочество, что я очень красивые уборы люблю. Кабы не эта любовь, может быть, я и в Россию бы не попала, -- она испуганно смолкла, поняв, что сболтнула лишнее, и при первой же возможности вышла из комнаты. "Свет глаз моих, греза жизни! -- писал Понятовский. -- Любовь моя. На коленях молю, позволь мне увидеть тебя. Стражи, стоящие на пути к твоим покоям, отказываются пропустить -- они все новые, незнакомые. Позволь упрек: я бьюсь в дверь, но рука твоя не тянется мне навстречу. Прав был Монтень, говоря: "Любовь -- неистовое влечение к тому, что убегает от нас". Избалованный благосклонностью судьбы, я думал, что любовь к тебе это только безбрежное счастье. Как я ошибался! Теперь я знаю, любовь- это мука, это спартанская лисица., выедающая сердце. "Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть, подобно тому, как ветер гасит свечу, но раздувает пожар" (Ларошфуко). О, сжалься! С. П." Екатерина покрыла поцелуями записку, потом рассмеялась. Он совсем еще мальчик -- две цитаты в таком коротком письме! И до слез умилили инициалы в конце, будто школяр писал письмо своей возлюбленной. Через полчаса Екатерина вызвала Анну. -- Снесешь ответ. Как найти дом графа, тебе Шкурин объяснит. В короткой записке Екатерина извещала возлюбленного, что приложит все силы, чтобы попасть сегодня вечером в театр. По Руси гуляла широкая масленица, и в ее честь давали русскую комедию. Появиться в театре было тем более необходимо, что при дворе уже распустили слух: великой княгине запрещено появляться на балах и в театре в связи с тем, что ее вот-вот отошлют в Германию. Екатерина поняла, что несколько "перелишила" с болезнью. В ее положении "болеть" можно было не более трех дней. Теперь надо было поговорить с мужем. Даже такая безделица, как выход в театр, не могла состояться без его разрешения. Екатерина направилась в покои Петра Федоровича, но, выйдя в переднюю залу, где обычно пребывали днем ее фрейлины, обнаружила мужа в углу за круглым столом. Он играл в карты с одной из самых некрасивых ее фрейлин -- Елизаветой Романовной Воронцовой, племянницей теперешнего канцлера. Она была отдана ко двору ее высочества в одиннадцать лет. Служба не пошла на пользу этой вечно испуганной, некрасивой и неопытной девочке. Как была необразованна, таковой и осталась, а еще стала груба, пронырлива, лжива, угодлива. Кроме того, переболела оспой, которая оставила на ее сером лице не оспины, а шрамы. Екатерина вначале не замечала фрейлины Воронцовой, потом невзлюбила ее. При дворе нельзя утаивать как любовь, так и неприязнь, и когда Елизавете Романовне предоставился случай отомстить Екатерине за пристрастность, фрейлина этим с удовольствием воспользовалась. Случай при дворе -- это фавор. Теперь всяк знал, что девятнадцатилетняя, с тяжелым взглядом и подбородком, плохо сложенная фрейлина Воронцова -- фаворитка великого князя. Любовники сидели над картами, шептались, и им было хорошо. Видимо, великий князь все время выигрывал, потому что настроение у него было преотличное. Злые языки поговаривали, что дядя регулярно снабжал племянницу деньгами на случай обязательного проигрыша. Когда Екатерина увидела два склоненных друг к другу лица, она поняла, что говорить сейчас с великим князем --только дело портить. Здесь нужен был посредник. Она остановилась на обер-гофмаршале своего двора. Александр Иванович явился по вызову тотчас же, выразив готовность исполнить любую просьбу Екатерины. Однако после первой же фразы выяснилось, что понятие "любую" никак не может вписаться в желание Екатерины ехать в русскую комедию. -- Ваше высочество, -- заявил он с поклоном, -- известно, что их высочество не жалует русскую комедию. Как бы не было неудовольствия... -- Я и не настаиваю, чтобы мой муж ехал в комедию. Главное, чтобы для меня и моих фрейлин были заказаны кареты. И Екатерина, и Шувалов знали, что главная причина неудовольствия Петра Федоровича и будет состоять в том, что с Екатериной в театр, в числе прочих, должна будет ехать фрейлина Елизавета Романовна, а великий князь уже, как говорится, нагрел стул, он хотел провести вечер со своей фавориткой. Была еще одна причина, заставляющая Шувалова не торопиться с исполнением просьбы Екатерины, -- он знал, почему она так стремится в театр. Великой княгине давно следовало обратить внимание на странную медлительность Анны Фросс. Пошлешь ее с запиской, всех дел -- на полчаса, а она отсутствует полдня и зачастую даже не придумывает причину столь долгого отсутствия. Анна носила Шувалову далеко не все записки, написанные рукой великой княгини. Девица давно сделала выбор, почитая главной своей госпожой, конечно, Екатерину. Но боясь разоблачения, а также любовь к украшениям, которыми снабжал ее старый волокита, обязывала ее время от времени снабжать Тайную канцелярию новой корреспонденцией. -- Вне всякого сомнения, ваше высочество, я донесу до Их Величества ваше пожелание, -- Шувалов стал пятиться к двери, -- но что из этого выйдет? Вы понимаете? -- приговаривал он, а сам мысленно повторял: "Нет, голуба моя, нет, лакомка... Понятовского ты сегодня не получишь!" Великий князь явился через десять минут. Он был в бешенстве. -- Я знаю, зачем вы все это выдумали! Чтобы нарочно бесить меня! Вам это доставляет особое удовольствие! Вы знаете, что я не переношу этого Сумарокова, я ни слова в этих пьесах не понимаю- все плохо, плоско, немузыкально! И вот... извольте видеть... Екатерина стояла перед мужем посередине комнаты, скрестив опущенные руки- очень спокойная, сдержанная. Один ее невозмутимый вид должен был доконать великого князя, а она еще позволила себе возражать. -- Я ведь не составляю вам общество, посему думала, что вам совершенно безразлично, буду ли я одна в своей комнате или в своей ложе на спектакле. А что касаемо русских пьес, напрасно вы их не любите. Их любит государыня. -- О, мадам, подлиза... Значит, вы надумали увидеть мою дорогую тетушку. Зачем? -- он вдруг затопал ногами. -- Я запрещаю подавать вам карету! -- Что вы кричите, как орел?! Неужели это меня остановит? -- Екатерина передернула плечами, Петр не переносил этого брезгливого жеста. -- Я пойду пешком. -- С вас станет! -- Не понимаю, ваше высочество, -- почти кротко спросила Екатерина, -- что вам за удовольствие в том, чтобы заставить меня умирать от скуки здесь в обществе собаки и попугая? Это все мое общество. Петр набрал воздуха, чтобы выдать очередную ругань, но вдруг словно поперхнулся, молча погрозил жене пальцем и вышел. Через час, в любимом платье из бело-желтой парчи с золотой диадемой в волосах, Екатерина послала к Шувалову спросить, готовы ли кареты. Александр Иванович явился немедленно, увидев роскошно прибранную великую княгиню, несколько оробел, посему голос его звучал не слишком уверенно. -- Простите, ваше высочество, по желанию Их Высочества я вынужден ответить отказом.. -- Ах, так? -- в голове мелькнул вопрос, что лучше- веселая надменность или обиженное благородство? Екатерина выбрала второе. -- Я пойду пешком! Александр Иванович, я не раба в этом доме! И передайте, если моим дамам и кавалерам запретят следовать за мной, то я пойду одна. И донесу об этом возмутительном случае государыне. Я напишу ей письмо. Этого мне никто не может запретить. Шувалов вдруг оживился: -- А что вы ей напишете... то есть Их Величеству? -- О, мне есть что сказать императрице, -- Екатерина сделала вид, что не заметила оплошности Шувалова. -- Я напишу, как со мной здесь обходятся. Напишу, что вы, для того, чтобы доставить великому князю удовольствие общаться с моими фрейлинами, поощряете его в намерении не пустить меня в театр. Екатерина говорила быстро и запальчиво о том, что жизнь ее ужасна, что муж ее ненавидит, что она попросит государыню отослать ее из России. Сама того не ведая, она в первый раз сформулировала главную свою мысль в линию поведения, которая впоследствии помогла ей выиграть все дело. Екатерина тут же села за стол и умакнула перо в чернильницу. -- Я посмотрю, как вы не посмеете передать мое письмо государыне, -- бросила она в лицо озадаченному Шувалову. Александр Иванович тихо вышел. Перо легко бежало по бумаге. Руку Екатерины вело само провидение. Она писала по-русски. В первых строках она поблагодарила Елизавету за милости и благодеяния, "коими осыпана была подательница сего с самого первого дня прибытия в Россию". Далее Екатерина писала, что, судя по всему, она не оправдала возложенное на нее доверие, и посему жизнь ее ужасна. Она вынуждена претерпевать ненависть великого князя и немилость государыни, а посему просит отослать ее к родным в Германию тем способом, который найдут подходящим. "Живя с ними в одном доме, я не вижу детей моих, -- писала Екатерина, -- поэтому становится безразличным, быть ли с ними в одном месте или во многих верстах от них. Но я знаю, что Ваше Величество в щедрости и милости своей окружат их заботами, во много раз превышающими те, которые мои слабые способности позволили бы оказывать моим детям". "Колода старая, ты у меня разжалобишься", -- подумала Екатерина, меняя перо. Далее она написала, что остаток дней проведет в уповании на милостивую заботу о них (детях) государыни, молясь Богу за их высочество Петра Федоровича и за всех, кто сделал ей добро и зло. "Здоровье мое доведено таким горем до такого состояния, что я должна спасти хотя бы свою жизнь. А для этого припадаю к ногам Вашим -- позвольте мне уехать на воды!" И опять слова восторга и благодарности. Словно в слоенном пироге: крем, тесто, крем, так и в этом письме зашифрованный упрек чередовался с воплем счастья, потом опять обида, опять восторг. Екатерина поставила точку в тот миг, когда в комнате появился Шувалов, словно в замочную скважину подсматривал. -- Кареты поданы, ваше высочество! -- тон был примирительный, вежливый, при желании в нем можно было уловить нотки раскаяния. Помаргивая глазом, он принял письмо к Елизавете. -- Напоминаю, мои дамы и кавалеры вольны сами решать -- едут они со мной в театр или нет. Направившись к двери, Екатерина, словно нечаянно, толкнула Шувалова в бок фижмами китового уса и проследовала в переднюю. Великий князь и юная Воронцова по-прежнему сидели за круглым одноногим столом с картами -- Екатерина шла к противоположной двери не напрямую, а по дуге. Ей очень хотелось пройти с независимым видом мимо мужа. Великий князь угадал ее маневр и вдруг встал, за ним поднялась его фаворитка. В ответ на этот церемонный жест Екатерина сделала глубокий реверанс и проследовала к двери. Каждая клеточка ее организма смеялась. Она опоздала в комедию. Первое, что увидела Екатерина, усаживаясь в кресло в своей ложе, был русый, тщательно причесанный затылок Понятовского. Он сидел в партере, в пяти шагах от нее. Предчувствуя ее появление, он повернул голову. Флюиды, как считали в XVIII веке (а раз считали, так и было), не только жидкость, объясняющая явления магнетизма и электричества, это еще токи, излучаемые людьми. Теплые лучи, идущие из серых глаз еговозлюбленного, прошли насквозь через сердце, и грудь заныла томлением, по спине пробежали мурашки, и дыхание перехватило. Государыни в театре не было. Но Екатерина забыла и думать об этом. Поборник справедливости В кабинет Бестужева бочком вошел небольшого роста человек в форме гвардейского сержанта, лицо его имело совершенно неслужебное выражение благодушия, он словно ждал, сейчас подследственный задаст ему какой-нибудь вопрос, и он с удовольствием ответит. Так и случилось. -- Ты что, голубчик, мой новый караульный? -- Так точно, ваша светлость. Переведен к вам с отрядом. Колышкин Mиколай Иванович. -- Сейчас я не светлость. Сейчас я арестант, -- усмехнулся Бестужев. -- Никак нет, для меня вы светлость, поскольку пострадали безвинно. Бестужев с удивлением посмотрел на сержанта. Что это он разоткровенничался? На шпиона, которого Шувалов задумал втереть в доверие, явно не похож. Бестужев плохо представлял, как должен выглядеть человек, которого позднее стали называть подсадным, но чувствовал -- как-то не так, во всяком случае без этой голубоглазой улыбки. -- Я переведен сюда сегодня утром и буду у вас с моим отрядом неделю, -- продолжал Колышкин, вдруг переходя на свойский шепот, хотя таиться ему было совершенно не от кого. -- Почему именно неделю? -- Потому что нас больше чем на неделю не определяют. Начальство боится сговора в интересах подследственного. Когда человека долго охраняешь, то привыкаешь к нему, -- добавил он доверительно и спросил: -- Дозвольте сесть? Смотрящий поверх очков Бестужев величественно кивнул. -- Это про какой же ты сговор говоришь? Про подкуп, что ли? -- Именно, ваша светлость. -- А ты, значит, неподкупный, -- скривил губы Алексей Петрович. -- Как же меня можно подкупить, если я и так за справедливость? Правда, подарки дают. Я не отказываюсь. Так на так получается. Я когда Бернардиювелирщика охранял на прошлой неделе... -- Как, он тоже арестован? -- воскликнул Бестужев. -- Так точно, ваша светлость. Пребывает в крепости невдалеке от Тайной канцелярии. На допросах еще не был. Поскольку я за справедливость, то две записки ему уже отнес и ответ передал на словах. Алексей Петрович вдруг страшно разнервничался, вскочил с места, пробежал вдоль библиотеки, на ходу машинально закрывая книжные шкафы. -- И чего же Бернарди передал на словах? -- "Одно слово: "понял" в обоих случаях. Сколько же у вас книг, ваше сиятельство! Я ведь тоже читать обожал, но сейчас недосуг. -- Он взял книгу, раскрыл ее наугад и прочел с выражением: -- "Если же под именем судьбы такое понимаем сопряжение обстоятельств, которые хотя необходимо случаются, однако по действию причин некоторые же оных часть управляются благоразумием людей, и все вообще зависит от верховной благоустрояющей причины..." -- Да будет вам, -- перебил его Бестужев, пытаясь забрать книгу. -- Кто тебе записки передавал? Колышкин, заложив страницу пальцем, цепко держал книгу. Ответил он, однако, с удовольствием и полной искренностью. -- Некто Шкурин. По должности -- камердинер. А пишущий сии записки есть величина, чьим камердинером Шкурил является. Несмотря на замысловатый язык, Бестужев понял, о ком шла речь, и сердце у него забилось. Но называть вслух великую княгиню он не хотел. -- А знает ли шкуринский господин, что ты в мой дом в караул вступил? -- спросил он нетерпеливо. -- Осмелюсь присовокупить- госпожа... а не господин, -- деликатно напомнил Колышкин. -- Пока не знают, но, думаю, сегодня им все будет известно, поскольку есть один трактир, где я с этим камердинером встречу буду иметь. -- Подарки тебе сейчас дарить или опосля? -- скривился Алексей Петрович, хотя и старался придать лицу ласковое выражение. -- Уже подарено все. Шкуринская госпожа весьма щедры. Они тоже за справедливость, -- Колышкин ласково улыбнулся, потом жестом фокусника открыл книгу на недочитанной странице и продолжил чтение: -- "... верховной благоустрояющей причины, то сие понятие с истиною согласно и обыкновенно называется разумною или философскою судьбою". -- Он поднял на Бестужева потрясенный взгляд. -- И я тоже могу послать записку шкуринской госпоже? -- А как же, ваше сиятельство! -- Колышкин неожиданно подмигнул Алексею Петровичу и опять нырнул в книгу: -- "Виды таковой судьбы суть следующие: раз, судьба слепая есть противоборное истине мнение, которое утверждает, что сей мир произошел из необходимости, без предшествующей или управляющей разумной причины. Второе, -- он перевел дух, -- судьба астрологическая, которая внешняя причина жизни, счастия и нравов человеческих поставляется в небесных светилах, и третья, -- он выразительно поднял палец, -- судьба магометанская..." * * Брянцев А. М. "Слово о связи вещей во Вселенной". _______________ Определение третьего вида судьбы Бестужев уже не слышал, он сочинял записку Екатерине. В первом варианте письмо выглядело так: "Послание мое к вам в тайнохранилище схвачено, что зело некстати. Теперь известные лица, кого именовать не хочу, требуют очищения совести и долга. Разговор идет касаемый манифеста и переписки с Цезарем поверженным". Алексей Петрович поставил точку и представил тучного испуганного Апраксина в парике барашком, с лежащим на коленях пузом. Он зачеркнул Цезаря, заменив его Квинтом Серторием. Последний был тоже достойным полководцем, но рядом с Гаем Юлием у него была труба пониже и дым пожиже. В третьем прочтении ему не понравилось слово "манифест". Не приведи Господь, и эта записка попадет в руки прокуроров, тогда не отвертишься, под розыск подведут. Пытки Алексей Петрович боялся. И не столько страшила его боль, сколько непредсказуемость собственного поведения. Чтобы он, старый человек, потерял себя и стал бы умолять о чем-то палачей! Сама мысль об этом была непереносимой. Слово "манифест" он заменил "мыслями о престолонаследии", переписал записку набело. Колышкин, видя старания Алексея Петровича, заметил как бы между прочим: -- Писать следует убористо и на малом листе, поскольку эпистолу вашу я спрячу под пуговицы, -- он показал на манжет. Алексей Петрович переписал в третий раз, сжег на свечке черновики. В окончательном варианте значилось: "Три известных лица спрашивают "о престолонаследии и переписке с Квинтом Серторием поверженным". Колышкин засунул записку за манжет не отрываясь от чтения, и Бестужев усмотрел в этом почти машинальном жесте неуважение к тайне и к себе самому. -- Может, вам подарить эту книгу? -- ядовито спросил он, обращение на "вы" усугубляло его раздражение. -- Зачем дарить, -- буркнул Колышкин, -- здесь и так все конфискуют, он окинул взглядом книжные полки. Бестужев обомлел. Может, этот нахал, этот поборник справедливости уже считает его библиотеку своей собственностью? Но ведь он прав! Что бы ему ни присудили, это будет в любом случае с конфискацией. А это значит, что все отнимут, кроме какой-либо жалкой деревеньки... А может, и ее не оставят?! Только сейчас он с полной уверенностью понял, что все эти привычные и родные вещи; стол, ковер, иконы в дорогих, серебряных окладах, эти голландского образца обитые кожей стулья с высокой спинкой, эта картина- станут принадлежать другому человеку. И он не сможет защитить эти милые его сердцу вещи! А может быть, сможет? Какое счастье, что при покупке дворца на Каменном острове он оформил все на имя жены. Государыне ничего не стоит взять под арест его супругу, как случилось с юной Марией Лесток, урожденной Мегден. И " крепости со своим лекарем сидела, и в ссылку за ним пошла. Но здесь другой случай. Елизавета Петровна из милости, а может по забывчивости, не подвергла супругу Анну Ивановну аресту. Значит, есть малая надежда, что каменноостровский особняк с парком и службами останется за ней... А это еще то значит, что можно перевести из этого дома на Каменный и серебро, и гобелены, и картины, и фарфор- все ценное... не говоря уж о платье. Перевозить следует, конечно, тайно, по ночам, если Колышкин со всем отрядом закроет на это глаза. Если гвардейский сержант увидит в этих ночных вояжах намек на справедливость, то за небольшую мзду... нет, здесь книгами не отделаешься, нужны полноценные подарки. Колышкин все понял с полуслова и с радостью во взоре согласился во всем помогать арестованному, только посоветовал делать это немедля, пока лед на Неве и на заливе крепок. -- Завтра какое число-то? -- он начал по-хозяйски загибать пальцы. -- В неделю надо уложиться. Если весна будет ранняя -- ведь март на дворе, то лед скоро станет ноздреват, следом ледокол... А там уж жди, пока понтон наведут. Если следствие споро пойдет, то вам могут уже к этому сроку... -- он запнулся, придумывая помягче наказание, и Алексей Петрович сам добавил с истеричным смешком: --... голову рубанут. -- Отнюдь! Мы с вами не верим в судьбу слепую, а верим в справедливость и разумное просвещение. -- В Бога надо веровать и в милость его, -- сурово сказал экс-канцлер -- Зови супругу мою. Опухшая от слез и головной боли, Анна Ивановна не сразу поняла, что от нее хотят, но когда сообразила, что к чему, то как-то сразу и приободрилась. В ту же ночь от дома, что близ Исаакия Долматского, отправился груженый возок, в глубине его пряталась перепуганная и озабоченная Бестужева, на козлах рядом с кучером сидел второй человек в отряде, младший чин Буев, как человек неприхотливый, он предпочитал подаркам деньги. Шустрый Колышкин меж тем встретился со Шкуриным. Давно уже у Алексея Петровича не было так спокойно на душе. Как только груженный серебром и картинами возок отъехал от дома, Бестужев сел работать. Да, да, взял перо в руки и придвинул чистый лист бумаги. Для кого? -- спросите вы. Не наивно ли трудить мозги свои ради призрачной надежды быть услышанным? Он трудился ради России- прекрасной и вечной... и ради себя самого, ведь и по сию пору говорим мы, что лучшим лекарством от беды является работа. Алексею Петровичу хотелось сделать достоянием бумаги возникшие мысли, о том, что нельзя арестовывать и тем паче конфисковывать имущество без предварительного, учиненного по правилам приговора. Голова была ясной, перо летело птицей. Жаль только, что не пришли ему эти мысли в голову ранее. А ведь мог подумать об этом, когда Лестока конфисковывали! Не глуп человек, в России живешь! Но... знать, где падать, соломки бы постелил. "Дворяне должны быть изъяты из юриспруденции суда государственного, только сословный суд может судить их с помощью поверенного, а именно advokat'а. Должность поверенного может быть доверена только дворянину! А ежели суд докажет участие дворянина в преступлениях криминальных, то и в том случае не следует конфисковывать у виновного имущество, понеже они и так понесут публичное бесчестие, ссылку или мучительную смерть". Свечи догорели, в углу на принесенном из гостиной канапе, положив под голову книгу и укрывшись камзолом, спал Колышкин. Видно, хорошие сны показывали этому с чистой совестью человеку, розовые губы его приятно улыбались. Перед тем, как впасть в сон, Колышкин со всеми подробностями рассказал о встрече со Шкуриным и о том, как пили в трактире гданьскую водку и какие там готовят потрошки -- ум отъешь! -- Записку вашего сиятельства Шкурин взял, а вам в свою очередь передал, что госпожа шкуринская все бумаги изволили предать огню. Это чтоб, значит, никому беспокойства не было, -- отрапортовал и тут же свалился набоковую. "Счастливый человек, -- подумал Бестужев с неожиданным раздражением, в такие минуты видеть чужое довольство и безмятежность особенно противно. -- А мое счастье, видно... магометанское... Где он это чудо вычитал? Что это за магометанская судьба такая..." Он осторожно вытянул из-под розовой щеки книгу, открыл страницу на закладке. -- Ага... нашел... "судьба магометанская или fatum turcicum, когда все в жизни человеческой внешними причинами так определяется, что никакими советами, никаким благоразумием или предосторожностью того избежать и отвратить не можно!" Ему хотелось запустить книгой в форточку. Принц Карл Екатерина Ивановна Бирон, она же принцесса Ядвига-Елизавета Курляндская, разговаривала с князем Оленевым очень раздражительно и невежливо не потому, что не хотела, вернее, не могла рассказать тайну исчезновения Мелитрисы. В этот момент, как сказали бы сейчас, у нее были неприятности личного характера, да что там неприятности- драма, бедствие, крушение всех надежд. Горе свалилось на принцессу Курляндскую в лице белокурого, анемичного юноши с тягучим голосом и торчащими розовыми ушами, которые выпрастывались на свободу из-под любого парика, делая его обладателя похожим на какого-то зверька лесного, впрочем, вполне безобидного. Юношу звали Карл Саксонский, он был сыном теперешнего короля Польши Августа III. Беда состояла в том, что оный Карл, вернее его отец, вознамерился отнять у принцессы и ее опальной семьи не только титул -- Курляндская, но и саму землю того же названия. Сам Бирон, бывший Курляндский герцог, все еще находился в ярославской ссылке, что не мешало ему надеяться вернуть свои права на Курляндию. И ведь все шло к тому! Бирон был страшный человек, погубитель народа, но в далекие дни юности Елизаветы, когда та бедной и всеми забытой жила в особняке при Смольном дворе, Бирон не раз защищал ее от гнева царствующей Анны Иоанновны, грозной своей любовницы. Елизавета никогда не забывала добро, и Бирон знал об этом. Потому и надеялся. Но интересы государства и политики не считаются с человеческими чувствами. В Европе вдруг вспомнили, что Курляндия формально зависит от Польши. Да мало ли кто от кого зависит? Для Елизаветы эти соображения были не указ, она всегда смотрела на Курляндию, как на свою собственность, но здесь согласилась с общественным мнением. Сами собой возникли домыслы и объяснения, как-де выгодно для России сделать юного Карла герцогом Курляндским. И вот он приехал. Свой приезд он упредил письмом, где сообщил, что "предает себя совсем в матернее призрение ее императорского величества и от высочайшей ее щедроты ожидает основания будущего своего благополучия". У принца была куча самых разнообразных мелких талантов, например, он очень недурно играл на флейте, вполне прилично ездил верхом, во всяком случае с лошади не падал, был неимоверно любопытен или любознателен, как хотите. Великий князь возненавидел его сразу -- Саксония была враждебна его кумиру -- Фридриху Прусскому, и этого было достаточно. Великую княгиню против Августа III и его сына настроил Понятовский. Таким образом, принцесса Курляндская обрела вдруг союзников в их лице и жаловалась на ненавистного Карла не только старому другу своему великому князю Петру Федоровичу, но и его супруге, если та удостаивала ее своим обществом. После ареста Бестужева Екатерина никого не принимала. По просьбе Елизаветы Карла со всем его обширным двором принял на жительство Иван Иванович Шувалов в тот самый новый дворец, который Екатерина окрестила "алансонскими кружевами". Принцу отвели весь второй этаж. Для держания караула был послан батальон гвардейцев, придворные повара и официанты являлись ежедневно, чтобы сервировать стол на пятьдесят, а то и более кувертов. Сама государыня была скромнее! Приезд принца и произведенный им "обвал" в доме фаворита как раз совпал с крайней нуждой Никиты поговорить с Иваном Ивановичем. Только через него и брата Александра он мог узнать, верна ли версия Гаврилы. Но застать Шувалова-младшего в доме было совершенно невозможно, он пропадал во дворце, а просить аудиенции у фаворита там не менее сложно, чем у самой государыни. Есть такое выражение "стать на уши". Не знаю, бытовало ли оно в XVIII веке, но именно это сделал Никита перед тем, как сесть в уютное кресло в гостиной зимнего императорского дворца в апартаментах Ивана Ивановича. Хозяин покоев был грустен и как всегда мил. -- Друг мой, как вы бледны! У вас измученный вид, -- в словах фаворита звучало искреннее сочувствие. Никита сдержанно изложил свою просьбу, здесь не до сантиментов, надо быть очень конкретным. По мере продолжения рассказа голос князя Оленева набирал высоту и страстность. Иван Иванович заулыбался, показав крепкие, белые зубы, и все равно улыбка его была бледна, как трава, выросшая в темных глубинах колодезного сруба. -- Эта горбатая принцесса говорит, что девица сбежала с мужчиной?.. А ты ревнуешь... Влюблен, Никитушка... Оленев сморщился, как от кислого. -- Да вроде бы не по возрасту, ваше сиятельство, за каждой-то юбкой... -- Она не каждая, она сирота, ты перед людьми за нее в ответе. Тебе никто не говорил, милый князь, что у тебя чрезвычайно обострено чувство порядочности? Правду сказать, всякий одаренный разумом человек этому чувству подвержен, но не так, как ты... не так. У тебя прямо свербит! -- Вы хотите сказать, что я зря волнуюсь за девицу? -- Волнуешься ты, может быть, и не зря, но неправильно волнуешься. Скажи, при чем здесь Тайная канцелярия? Если ее какой-нибудь красавецкавалергард в треуголке с пером умыкнул, то не через полицию же ее искать! И тем более не через моего братца. Случай скандальный, но поверь... такое бывает во дворце. А насчет порядочности твоей скажу, что у таких, как ты, чувство сострадания, необходимость постоянной заботы, память о чести как-то напрямую связаны с любовью. Право слово, если найдешь свою Мелитрису и окажется, что она несчастна, прости ей побег... все прости и женись на ней. А я буду у вас посаженным отцом. -- Спасибо, что все свели к шутке, ваше сиятельство. Но рискну повторить: переговорите с братом графом Александром Ивановичем. Мне ведь только узнать, не под арестом ли она... -- Сегодня во дворце бал в честь нашего славного гостя, вот там и спрошу. Если удастся хоть на миг оставить принца Карла. Он не терпит одиночества даже в толпе, а государыня очень его жалует. -- Говорят, этот принц полное ничтожество, -- машинально заметил Никита. -- Ну зачем же так, -- видно было, что Иван Иванович ни в коей мере не обиделся за Карла. -- Он добр... совершенно безобиден. Вчера государыня подарила ему 200 000 рублей, чтобы он отослал их в разоренную страну свою. -- Не пошлет, -- проворчал Никита. Саксонию разорил Фридрих II. Все, что ни делала Елизавета доброго, для Августа и его сына, все было в пику Пруссии. Кроме того. Карл был похож на ребенка, он возбуждал в Елизавете болезненное чувство нежности, которое испытываешь к голодным котятам и обиженным щенкам. Накануне своих именин принц обнаружил на столике в своей спальне обитую бархатом шкатулку, сверху она была украшена золотыми обручами. Карл открыл ее и был приятно поражен блеском золотых монет, 2500 золотых империалов подарила ему императрица с премилой запиской, мол, принц, в нашем холодном климате не растут цветы, поэтому, ваше королевское величество, примите этот скромный подарок. Карл, конечно, раззвонил эту историю по всему Петербургу, и надо было слышать, с какой неимоверной слащавостью пересказывали этот анекдот французский и австрийский послы. По столице пополз шепоток -- уж не новый ли фаворит объявился? О нет, нет... Елизавета просто жалела испуганного и ограбленного Фридрихом мальчишку. Кроме того, было приятно позлить вечно надутых племянников -- Петрушу и Екатерину- уже поделом вам, будьте умнее, добрее и почтительнее. Двор веселился. О Бестужеве словно забыли. Уже назначен был новый канцлер. О великой княгине помнили очень хорошо, но тоже делали вид, что забыли. Занятый светской жизнью Иван Иванович не сразу увидел брата, опять у Никиты неделя улетела впустую. Наконец, он получил записку от фаворита. "Я счастлив сообщить, что Мелитриса Репнинская по ведомству Ал. Ив. Шувалова не проходила. Пропажа фрейлины Репнинской известна во дворце, но говорят о ней шепотом, дабы не расстраивать государыню. Предполагают какую-то романтическую историю. Говорили даже, что она убежала со своим опекуном". Далее тон записки был серьезный. Иван Иванович сообщил, что известил полицию. Если появятся какие-либо заслуживающие внимания сведения, Иван Иванович обещал немедленно написать об этом Оленеву. У Никиты было такое чувство, словно после долгого бега он вдруг уткнулся в стену лбом. Видя волнение барина, Гаврила ненавязчиво, но настойчиво вытащил из него все. Письмо Ивана Ивановича произвело на него гораздо меньше впечатления, чем на Никиту. Не верьте ни одному слову. Я помню, когда вас разыскивал... все врали, блазнители * окаянные! На то она и Тайная канцелярия. Да ваш досточудный и достохвальный Александр Иванович, так, что ли, старшего Шувалова зовут, может и не знать, что в его дому-то делается! Они могут девочку в такое логово упрятать, что ни одна живая душа не найдет. * Блазнитель -- обманщик. ____________________ -- Но зачем? Ведь это абсурд. -- Кто их знает. Абсурдус, как всякая нелепа, вещь полезная. Это по их уму-разумению. Оболгали девочку али донос наклепали. И ведь как странно все в жизни повторяется. А, Никита Григорьевич? Вас арестовали из-за абсурдуса, теперь вот Мелитрису точно так же. В тот раз она вас освободила, теперь вы ее освободите. -- Гаврила, ты заговариваешься! -- Это я к слову Марию венецианскую вспомнил. Золотая была девица. Будь добр, кольми паче с добрым *... Я думаю, знал бы старый князь, какова она, не был бы так строг. * Будь добр, особенно с добрым. __________________ -- Что же ты тогда так радел за старого князя? -- с негодованием воскликнул Никита. -- Не мне поступки их сиятельства обсуждать, -- с достоинством ответил старый камердинер и тут же перешел на прежний тон. -- Но ведь как милостива к вам судьба. Одну взяла, другую дала! Не сразу, правда. Десять лет годила. Дала вам ума набраться. -- Гаврила! -- Ну не буду, что глотку-то рвать? Искать ее надо, Никита Григорьевич. Сами-то они людей из темницы только в ссылку отпускают. Никита опять пошел к принцессе Курляндской, что-то она знает, но молчит. Конечно, он ее не застал. У принцессы теперь была одна забота -- всеми силами отвратить государыню от ненавистного Карла. А для этого надо всегда быть на виду. Сегодня потащилась на ужин к графу Разумовскому, хоть туда ее особенно и не приглашали. Но фрейлины были в своих покоях. Прождав обер-гофмейстерину около часа, Никита пошел к Шмидтше, чтобы испросить позволения увидеть Верочку Олсуфьеву. Время было вечернее, поэтому свидание требовало не столько увещеваний и слов, сколько звонкой монеты. Никита был щедр. Уважаемая матрона сама отвела князя в комнату фрейлины, шепнув фамильярно на ухо: -- Только не за полночь, -- и исчезла. -- Мадемуазель, -- начал Никита торжественно, -- Верочка, голубушка, нет ли сведений о Мелитрисе? Верочка отрицательно затрясла головой, дернула за шнур занавески, оттащила Никиту от зашторенного окна и