даже зажженную свечу отнесла в глубь комнаты. После этого она нагнулась к самому уху Никиты и прошептала: "Есть". -- Боже мой, неужели! Не томите меня, рассказывайте, -- голос Никиты пресекся. Она мерила платье -- Мелитрисино, лиловое с блондами. Платье на ней, то есть Верочке, замечательно сидит, поверьте, князь, замечательно, как влитое, но лиф тугой, а в талии просто не застегивается. Вы знаете, Мелитрису, образно говоря, можно протащить через игольное ушко- так худа... Естественно, Верочка решила его слегка расставить... подпорола немного здесь и здесь... А под пластинами из китового уса вложено вот это... она сейчас даст! И Верочка, встав на колени, погрузилась по уши в содержимое своего сундука. -- Расскажите толком, Верочка, я не понял ничего! -- взывал Никита. -- Что там вложено? -- == Сейчас... Борьба с содержимым сундука увенчалась успехом. -- Вот! -- воровато оглянувшись, Верочка протянула Никите два плотно сложенных письма- на них ни подписи, ни адреса. -- Я их читала, но ничего не поняла, -- на большеротом лице Верочки появилось заговорщицкое выражение. -- Я очень испугалась, хотела сжечь. А потом вспомнила про вас. Ведь Мелитриса тоже могла их сжечь, а она их спрятала. Я думаю- для вас. Вдруг эти письма помогут найти Мелитрису. Никита пододвинул свечу, открыл первое письмо. Написано убористым, красивым ровным почерком. Неужели? Сколько лет прошло, а он отлично помнит, как писала она букву "f" и очень характерное "d". Второе письмо, очевидно, ответ, было написано по-русски: "Ваше высочество! Извините великодушно нескладность сего излияния, писано в великом тороплении перед битвою..." Никита поднял глаза на притихшую Верочку. Видно, что-то страшное увидела она в этих глазах, потому что затараторила почти не таясь, в полный голос. Так кричат от ужаса. -- Только я ничего не видела и не слышала. Так и знайте! Будете на меня ссылаться, я ото всего отопрусь! -- Тише... -- ... от всего, -- испуганным шепотом повторила Верочка и всхлипнула. -- Мое имя вообще не упоминайте, пожалуйста. А платье это лиловое она мне еще раньше подарила. -- Конечно, платье останется у вас. А письма я заберу. -- Еще бы! Страсти какие! Приехав домой, Никита закрылся в библиотеке и принялся за изучение писем. Как они попали к Мелитрисе? И какую роль играют в этом запутанном деле? Час спустя он мог ответить на второй из этих вопросов, Первое письмо было писано великой княгиней Екатериной Алексеевной: вежливое, но уверенное, если не сказать -- категоричное, все, что она хотела сказать, она сказала без всяких иносказаний и шифра. С точки зрения нынешнего правления письмо могло называться только одним словом- измена. Второе письмо было ответом, мол, все понял, сделаю, как велено. Судя по осенним событиям, это письмо было от фельдмаршала Апраксина. Теперь стало совершенно ясным, что Бернарди искал в вещах Мелитрисы. Конечно, эти письма. Искал и не нашел... Но он-то хорош! Идиот! Опекун... Да ему нельзя доверить в опеку мышь под полом, корову на лугу! Бедная, перепуганная девочка... Если искали эти письма, то почему не нашли? -- пробежала кромкой сознания мысль, но он тут же прогнал ее. Сейчас он не хотел размышлять, выдвигать предположения и сочинять гипотезы. Сейчас он хотел угрызаться совестью, сыпать соль на раны, и ругать себя площадными словами. Она ведь все ему написала. Она ждала его приезда, чтобы все рассказать, посоветоваться. Да пропади она пропадом -- Академия со всеми ее художествами! Когда Господь хочет наказать, он отнимает разум. Бернарди не мог похитить Мелитрису, потому что сам арестован. Арестован по делу Бестужева... и великая княгиня в их клане или в кружке... не знаю, как сказать, но это неважно, она с ними. Она написала это письмо Апраксину и не получила ответа. Кому позарез нужны эти письма? Неужели она опять встала на его пути, чтобы нести беду, всегда беду... И если не ему самому, то самому близкому человеку... бедная девочка! Пастырь духовный -- протоиерей Дубянский Сразу же после поездки в русскую комедию Екатерина опять спряталась в своих комнатах, благо начался пост. Великая княгиня не упускала случая показать всем приверженность греческой вере, надо было говеть. Рядом остались только самые верные люди. Душой этого домашнего кружка была попрежнему камер-юнгфера Владиславова. Вечером в среду малый двор, как называла близких ей женщин Екатерина, собрался на постную трапезу. Анна Фросс на этом сборище выглядела встревоженной. Эту умную и милую головку томили предчувствия. Прошли те времена, когда она пугливо писала записочки на память, а потом теряла их всюду. Теперь она все держала в голове и играла роль барометра при малом дворе. По каким-то ей одной видимым признакам она угадывала грядущие неприятности. И все понимали, что это не пустые догадки и не знания добытые обманным путем, а именно подсказанное внутренним чувством. -- Быть беде, поверьте... -- Какая ж беда? -- взволновалась Владиславова. -- Али с ее высочеством? -- Беда не с ее высочеством. Но ее высочеству будет все равно неприятно... очень! Ночь прошла как обычно, а утром в апартаментах великой княгини появился Шувалов и за какой-то мелкой надобностью позвал Владиславову. Почему-то сей вызов очень взволновал Екатерину. Она просто извела Анну вопросами: когда же, наконец, вернется ее камер-юнгфера? Перед обедом явился Шувалов -- серьезный, даже торжественный, стылый. Екатерина отослала Анну, но та из-за ширмы могла слышать весь разговор. -- Я уполномочен заявить, что Их Императорское Величество нашли нужным удалить от вас Владиславову Прасковью Никитишну... -- он выдержал паузу, -- как женщину вздорную и сеющую раздор между вами и великим князем. Екатерина обмерла, но вида не показала, только голову вскинула независимо. -- Вы отлично знаете, что Владиславова не вздорная и никакие раздоры она не сеет, просто она предана мне. Государыне вольно забирать у меня и назначать ко мне кого угодно, но мне тяжело... -- она почувствовала вдруг, как заломило глаза, и поняла, что вот-вот расплачется, -- мне тяжело, что все близкие мне люди становятся жертвами немилости Ее Императорского Величества, -- нет, плакать она не будет, слишком много чести! -- Я полагаю, ваше высочество, что меньше всего Их Императорское Величество, помня об их высочестве... (о, этот косолапый придворный слог!) Увязая в словах и отчаянно дергая щекой, Александр Иванович пытался объяснить, что превыше всего на свете дело, а не личные симпатии и антипатии. -- Я знаю, вы собираетесь допрашивать мою юнг-феру, но поверьте, Владиславова не пригодна к тому, чтобы давать разъяснения в чем бы там ни было. Уверяю вас, ни она, ни кто-либо другой во дворце не пользуются полным моим доверием. "А может, лучше расплакаться? -- подумала Екатерина. -- Пусть видит, в каком я горе, и донесет об этом императрице". Слезы потекли из глаз Екатерины рекой. -- Для того чтобы во дворце было меньше несчастных, а именно таковыми становятся люди, приближенные ко мне, -- продолжала великая княгиня, -- я заклинаю отослать меня к маменьке, -- мысль эта, пришедшая впервые при написании письма императрице, казалась сейчас спасительным канатом, за который Екатерина цепко схватилась, чтоб выйти на торную дорогу. Великая княгиня была очень трогательна и искренна в своем горе. Сурового мужа пятидесяти лет трудно разжалобить, но Александр Иванович почувствовал, как у него защекотало в носу. -- Заклинаю, ваше высочество, успокойтесь. Я донесу до их величества ваши слова... Екатерина рыдала. Словом, разговор был трудный. Когда Шувалов выходил в прихожую, его нагнала Анна Фросс, услужливо распахнула перед ним дверь. -- Ее правда будут допрашивать? -- спросила Анна шепотом. "Как девчонка власть взяла!" -- подумал Шувалов, любуясь прелестной формы ручкой с ямочкой на локотке. Как он раньше не видел эту ямочку? -- Не будут... выдумки все. Зайди вечером, знаешь куда... Анна потупилась, поправила локон над ухом. Вопрос ее был задан неспроста, она уже знала, что бедную женщину не просто отлучили от Екатерины, но отправили в крепость. Главную роль в этой акции сыграла вовсе не государыня, а она, Анна Фросс. Владиславова плохо себя вела: подсматривала за девушкой, задавала нескромные вопросы, мол, правда ль, что ты, душа моя, из Цербста, аль придумала? А тебе какое дело, хрычовка любопытная? Но это ладно, это пусть. Владиславова мешала Анне уже потому, что была первой при Екатерине, а честолюбивая девица хотела занять ее место. Как можно догадаться, Шувалов только подогревал желание прелестницы. Встречи Александра Ивановича и Анны, деловые и личные, хотя по сути дела они мало чем отличались, давно уже происходили не у Мюллера, а здесь, во дворце, в левом крыле в маленькой комнатенке, вернее выгородке под, лестницей. В комнатенке без окон было только самое необходимое: обширная кровать, столик с вином и сладостями, рукомой в углу. В комнату вело две двери, и обычно Александр Иванович, имея вид самый отвлеченный, входил туда со стороны сада, Анна проходила через весь дворец., также через кухни и буфетные. Встречи в комнатенке под лестницей были редки, у Шувалова хватало ума не рисковать понапрасну. Анна явилась перед ужином и, ни слова не говоря, принялась раздеваться. Александр Иванович не задавал вопросов, зная, что со временем она сама все расскажет. С любовью на этот раз управились быстро. С одной стороны -- устал маленько, а с другой -- жена ждет, ворчать будет. -- Ну? -- он погладил Анну по плечу. -- В гневе они, -- с готовностью приступила та к рассказу. -- Как ты, мой свет, ушел, -- она поцеловала большую, крепкую руку Шувалова, -- их высочество заметались по комнате, потом позвали всех: если, говорят, ко мне на место Владиславовой приставят какую-нибудь дуэнью, то пусть она приготовится к дурному обращению с моей стороны... а может, даже к побоям! -- она положила в рот засахаренный миндаль. -- У ее высочества есть недостатки, но чтобы драться? Да они пальцем никого никогда не тронули. И знаешь, мой свет, она все прибавляла: "пусть знают все!" Словно уверены они были, что кто-то из нас тут же побежит докладывать императрице. -- Можно и мне доложить... Что она еще говорила? -- Что устала страдать, -- Анна загнула на русский манер пальчик, -- мол, кротость и терпение ни к чему не ведут -- это два, а три -- они намерены изменить свое поведение. -- Вот как? Зачем нам сии перемены? -- он задумался, скребя всей пятерней подбородок. -- Шаргородская Екатерина Ивановна заходит к вам? -- Это статс-дама государыни? Нет, последнее время не приходила. -- Она ведь племянница протоиерея Дубянского... духовника императрицы... -- добавил он задумчиво. -- Ну иди, золотко... Поздно вечером, когда Екатерина в одиночестве мерила шагами комнату и ломала руки, машинально повторяя горестно-наигранный жест: "Что делать? Кто мне поможет?", в дверь осторожно постучали. -- Войдите же! Перед Екатериной предстала статс-дама Шаргородская, добрая, недалекая простушка, она была чрезвычайно смущена. Екатерина помнила ее услугу после ареста Бестужева. Есть еще люди, кому она может довериться. В глазах Шаргородской стояли, не проливаясь, слезы. -- О, ваше высочество! Выслушайте меня! Нет сил смотреть, как вы страдаете. Мы все боимся, как бы вы не изнемогли от того состояния, в котором пребываете. Позвольте мне пойти сегодня к моему дяде. Екатерина усадила статс-даму в кресло, обтерла ей слезы. -- Но что вы скажете своему дяде? -- О, я передам ему все, что вы мне прикажете. Я обещаю вам, что он сумеет так поговорить с императрицей, что вы будете этим довольны. Екатерина села рядом, женщины склонили друг к другу головы, зашептались. Уже уходя, Шаргородская созналась вдруг, покраснев, как нашкодившая девчонка. -- Я должна сказать... Я хочу быть честной, -- она замялась. -- Мне посоветовал, вернее надоумил, идти к вам Александр Иванович. -- Шувалов? -- потрясение спросила Екатерина. -- Именно, -- она сделала глубокий книксен. Следующий разговор с Шаргородской состоялся в одиннадцать часов утра. Миловидная статс-дама выглядела празднично. Улыбка так и светилась на ее лице, прыскала во все стороны солнечными зайчиками. -- Ваше Драгоценное высочество! Все устроилось самым лучшим способом. Я поговорила я дядей. Протоиерей Федор Яковлевич советует ее высочеству сказаться больной в эту ночь... ну, то есть совсем больной, чтобы просить об исповеди. И надобно устроить все так, чтобы исповедоваться позвали именно его, дабы он мог передать потом императрице все, что услышит на исповеди из собственных ваших уст. У Екатерины дух захватило -- как просто и гениально! Елизавета будет полностью уверена в ее искренности. Тайна исповеди для государыни свята! Она усмехнулась. Кто поймет русских? Они так гордятся своей истовой, непритворной религиозностью. Они говорят, что Бог- это совесть. И вот на тебе! Надобно это запомнить. На всю жизнь запомнить!" * У самой Екатерины было простое отношение к религии. Бог -- это так принято, это обычай, например, пост, когда надо говеть, или Рождество, когда надо праздновать. Поэтому она очень легко рассталась с лютеранством, сменив его на православие. "Господи, неужели тебе не все равно?" -- спрашиваем мы теперь, уверенные, что до Творца не доходят наши невысокие перегородки. Но в XVIII веке так не говорили и не думали, хотя просвещение уже несло в себе вирус атеизма. * Автор не придумал этот текст. У него просто не хватило бы на это смелости. Все рассуждения и домыслы очень подробно описаны самой Екатериной в ее "Записках". Из этих записок видно, что ее жизнь при дворе была действительно очень сложной и трудной, но сколь беззастенчиво пишет она о постоянном своем притворстве, с которым мостила дорогу к трону! С такой же немецкой нестыдливостью, с какой она описывает желудочные колики, ночное судно, понос и прочее, она пишет о своих любовных делах, изменах, обманах, интригах... Бог ей судья при жизни и по смерти ее... ________________ Как только Шаргородская удалилась, Екатерина плотно поела и легла в постель. Через час у нее "нестерпимо заболела голова", потом Живот. К ночи ее стал бить озноб. Задыхаясь, еле слышным голосом попросила она Анну позвать к постели духовника. Исполнив приказание, Анна заботливо укрыла плечи Екатерины пуховым платком, принесла грелку к ногам. Обычно это делала Владиславова. Видимо, Екатерина тоже подумала об этом, потому что через страдание прошептала: -- Бедная моя юнгфера... Где она сейчас? -- Ее не будут допрашивать. С ней будут хорошо обращаться. -- А ты откуда знаешь? -- на мгновение показалось, что нестерпимая боль отпустила Екатерину, и ее вытеснило крайнее удивление. -- Предчувствие, -- прошептала девушка Она хотела еще что-то добавить, но в спальню бочком вошел Шувалов и застыл у двери, издали таращась на великую княгиню. Оказывается, он уже позвал лейб-медика Кондоиди. Докторов явилось трое. Каждый стал заниматься своим делом. Первый слушал пульс. Второй уже подставил под руку великой княгини таз, чтобы пускать в него кровь. Третий набрал воду в клизму. -- Пульс слаб, кишечник напряжен... -- хором рапортовали медики. Екатерина металась в постели. -- Ах, оставьте меня, мне нужна духовная помощь. Александр Иванович махнул рукой, и доктора стали во фрунт. -- Я позвал вас, господа медики, чтобы вы убедились, насколько плохо чувствует себя ее высочество. Вы видите, сказалось перенапряжение души и нервов. Отложите ваши приборы до утра. Призовем сейчас в помочь ей ГосподаМедики не сразу нашлись с ответом, а в спальню уже вплывал в золотом облачении протоиерей Федор Яковлевич Дубянский, духовник Ее Императорского Величества. Их оставили вдвоем с великой княгиней. Исповедь страдалицы продолжалась около полутора часов. После разговора со святым человеком Екатерине сразу полегчало. Оставшись одна, она потребовала большую чашку крепчайшего кофе, бумаги и перо -- Исписанные листы она складывала в папку, верша основание для своего последующего огромного жизнеописания. В эту ночь она записала: "Я нашла протоиерея исполненным доброжелательства по отношению ко, мне и менее глупым, чем о нем говорили". Со временем протоиерей Дубянский станет духовником Екатерины II. Ночной разговор Весь последующий день Екатерина провела в постели. Поутру доктора сунулись было со своими ланцетами и клистирными трубками, но откатили назад, встретив ясный и серьезный взгляд Екатерины. "Болезнь -- дело государственное", -- казалось, говорил он, а медики при дворе были люди понятливые. Екатерина удобно лежала в подушках, читать не хотелось, она была вся сосредоточена на внутренней подготовительной работе, которую вел у нее в мыслях кто-то другой, не она. Раз за разом этот другой проигрывал варианты -- как лучшим образом выстроить объяснение с государыней. Сцена встречи оживала во всех подробностях, потом застывала, словно нарисованная бегло мелками на аспидной доске. Достаточно провести по ней мокрой тряпкой, и вот уже готово поле для новых цветков воображения. Екатерина казалась совсем спокойной, тем удивительнее было, что сердце ее вдруг начало частить и биться в левую лопатку. Вечером явился таинственный и важный Александр Иванович и сообщил, что в полночь он придет, чтобы сопровождать великую княгиню в покои императрицы. Проговорив все это, он не без достоинства удалился. Туалет Екатерина продумала очень тщательно. Платье должно было быть скромным, но не убогим, не темным, Елизавета не переносила темные тона, но и не праздничным. Она остановилась на светло-синем платье-робе с глубоким вырезом, прикрытым старинными желтоватыми алансонскими кружевами. В этом платье она и заснула, прикорнув в тесном кресле. Разбудила ее Анна. -- Идут, -- сказала она коротко. -- Кто? -- не поняла со сна Екатерина. -- Должна предупредить ваше высочество, что может статься, что их высочество так же захочет быть у Их Императорского Величества. Это было неприятное известие. Про мужа Екатерина забыла накрепко, и во всех воображаемых сценах ему не отводилась роль даже статиста. -- Предчувствие? -- спросила она Анну с внезапно вспыхнувшим раздражением. -- Нет, подслушала, -- ответила та серьезно и нимало не смущаясь, чувство юмора у милой девушки отсутствовало полностью. Александр Иванович вошел с поклоном, приглашая следовать за собой. Перед входом в покои императрицы они действительно встретили великого князя, но он не подождал их, а юркнул в дверь первый. Уже потом Екатерина узнала, как только Петр услышал, что жена заболела и позвала к себе духовника, он тут же пообещал любовнице Елизавете Воронцовой жениться на ней сразу после похорон. К счастью, Екатерина не знала этого сейчас, и мелочная злоба не помешала ей сосредоточиться на главном. Вошли... Вот она -- государыня. Золотая лампада светилась над ее головой. Елизавета сидела в большом кресле с широкими, обитыми красным бархатом подлокотниками, отекшие ноги ее, с трудом втиснутые в сафьяновые на изогнутом каблучке туфельки, стояли на подушке. Екатерина упала на колени, низко склонила голову, потянулась щекой к сафьяновым туфелькам, а далее звук какой-то тревожный, птичий издало ее горло, словно она что есть силы сдерживала плач, но он вырвался наружу единой нотой. -- О, государыня, припадаю к стопам вашим... Простите, заклинаю, если прогневала вас... А дальше все как трижды, четырежды отрепетировано в разговоре с самой собой, в письме, на исповеди. Вначале надо умолять, заклинать -- отпустите ее за пределы России, на родину. Рядом стоял Петр, вид он имел несколько побитый, но хорохорился, топырил сварливо нижнюю толстую губу. Стоящий несколько поодаль Александр Иванович выражал только слепое подчинение. Комната, в которой происходил разговор, была длинной, в три окна. Два из них были прикрыты шторами, в третье окно было видно звездное весеннее" небо. Между окон стояли два столика с золотыми принадлежностями для письма. Перед тем, как упасть на колени, Екатерина цепким взглядом поймала глубокий, похожий на таз поднос с письмами. Показалось ли ей или там действительно лежали ее собственные письма? -- ... жизнь моя здесь никому не нужна, я только доставляю неприятности вам, только делаю горе людям мне близким. -- Как же вы хотите, чтобы я вас отослала? У вас сын и дочь, -- негромко, грустно сказала Елизавета и закашлялась, прикрывая рот платком. -- О, мои дети в ваших руках, и лучше этого ничего для них быть не может, -- поторопилась с ответом Екатерина, она даже осмелилась чуть поднять голову, оглядывая Елизавету. Государыня сделала знак рукой, мол, Александр Иванович, поднимите ее с пола, но Екатерина осталась стоять на коленях подле императрицы. -- Но как же я объясню обществу причину вашей отсылки? -- спросила Елизавета, видимо, она тоже подготовилась к разговору. -- Тем же, чем я навлекла на себя ненависть вашего величества и великого князя, -- слова эти были дерзки, но Екатерина шла ва-банк, а то дождешься того, что тебя впрямь вышлют за границу. -- Об этом я подумаю, -- жестко сказала Елизавета, мол, это наша забота, -- но чем же вы будете жить? -- Тем, чем жила, прежде чем вы удостоили взять меня сюда. Ответ был логичен, но смешон, не в этом бы месте Екатерине кичиться своим нищенством, это почувствовала и Елизавета, когда бросила презрительно: -- Ваша мать в бегах. Что ж, пришлось проглотить и это унижение, мало ли их было за четырнадцать лет жизни в России. -- Я знаю, она в Париже, -- голос вполне правильно задрожал, и Екатерина отметила про себя: хорошо. -- Фридрих Прусский прогнал от себя мою бедную мать за излишнюю преданность России. За ширмами, что стояли вдоль стен, послышался слабый шорох. Кто там был? "Не иначе как фаворит", -- подумала Екатерина. Елизавета тоже услышала этот шорох, неловко встала с кресла. -- Да поднимите же ее! -- бросила она опять Александру Ивановичу, тон на этот раз был такой, что Шувалов не посмел ослушаться, и если бы Екатерина опять не пожелала встать, он держал бы ее за талию в висящем положении. -- Видит Бог, -- сказала вдруг Елизавета с чувством, -- как я плакала, когда вы заболели при вашем приезде в Россию, когда вы были при смерти, -- лицо государыни затуманилось, она вся ушла в воспоминания. В этот момент в комнате произошло чуть заметное перемещение. Петр чуть пододвинулся к государыне, -- а. Екатерина сделала шаг в сторону стола. Как ей хотелось подойти поближе! Но и издали она видела -- да, это ее письма, по всей видимости те, что писаны Апраксину. Неужели на самом дне лежало главное послание, то, в котором она приказывает фельдмаршалу не продолжать войну с Фридрихом! Готовясь к разговору, она не проиграла, не, смогла, не посмела представить себе, что было бы с Елизаветой, попади ей в руки ЭТО письмо. "Государыня очень больна, -- писала она Апраксину, рука не посмела вывести "при смерти", -- сейчас не до войны с Фридрихом, сейчас надо быть в столице, дабы избежать беспорядков и защитить законных наследников трона русского". Нет, не может быть, государыня не видела этого письма, иначе не было бы этого свидания... Тут новая мысль обожгла мозг- манифест! Ею вдруг овладел такой страх, такой ужас, что спина разом взмокла, в горле застрял крик. Но Елизавета, к счастью, переключилась на племянника. Как сквозь вату до Екатерины долетел голос императрицы: -- Ну, Петруша, ты хотел меня видеть. Говори... Петр мелкими шажками подбежал к Елизавете, изогнулся и зашептал в ухо. Александр Иванович тоже подошел поближе, вслушиваясь. Петр жаловался на свою горькую жизнь и на супругу. До Екатерины долетали слова: гордая, злая, упрямая. Не доверяйте ей, тетушка! -- Да ты не о ней, о себе подумай! Не ты ли на Фридриха Прусского молишься? -- запальчиво воскликнула Елизавета. -- Он враг наш. Враг России. -- Фридрих велик, -- фальцетом крикнул Петр. -- Но это не мешает ничему... Ничему! Вам не понять! Я люблю, но я не предатель. А она, -- он ткнул пальцем в сторону Екатерины, -- не любит Фридриха, но она упрямая интриганка, змея и гадина! -- Вид у Петра был до чрезвычайности возбужденный, он размахивал руками, как паяц, хотел, видно, многое сказать, да слов не находил, одни эмоции были под рукой. В голосе его слышались слезы. Уж в чем в чем, а в ненависти к жене он был искренним. -- Петруша, да как же так можно... про жену-то? -- усмехнулась Елизавета. -- Ты помолчи пока, охолонись. Она повернулась к Екатерине, и неожиданно поймала ее взгляд, устремленный на письма. Великая княгиня смутилась и, уже не сдерживаясь, крикнула Петру в лицо: -- Я хочу, сударь, сказать вам в присутствии Ее Величества, -- она присела в поклоне, -- что действительно зла на тех, кто советует вам делать мне несправедливости, и упряма, если вижу, что мои угождения не ведут ни к чему, кроме ненависти! -- Будет! -- Елизавета хлопнула в ладоши и развела их в разные стороны, как разводят дерущихся детей или сцепившихся в схватке собак. -- Я не для семейных склок вас позвала. Она отвернулась от великого князя, глядя на Екатерину горящим взглядом. -- Вы, милочка, вмешиваетесь во многие дела, которые вас не касаются. Я не посмела бы делать подобное во время императрицы Анны. Какие приказания вы посылали фельдмаршалу Апраксину? В комнате стало очень тихо. Обнаружив себя, прошуршало перо за ширмой, но и этот малый звук испуганно стих. -- Я? -- голос Екатерины прозвучал в плотной, вязкой тишине как что-то инородное. -- Мне и в голову никогда не приходило посылать ему приказания. -- Да вот же ваши письма, -- Елизавета ткнула пальцем в поднос, голос ее прозвучал зло, иронически, настороженно. -- А ведь вам было запрещено писать? Иль запамятовали? Екатерина мысленно сотворила крест. -- Ах, ваше величество, вы правы. Я нарушила запрет. И умоляю вас простить меня! Эти три письма, -- Господи, возопила она мысленно, только бы не было четвертого, -- могут доказать, что я никогда не делала никаких приказаний. -- А зачем вы ему писали? -- По дружбе. Я поздравила его с днем рождения дочери. Рождеством... еще я ему советовала, не более, следовать вашим приказам. Дальнейший обмен репликами был стремителен и остер, как выстрелы или шпажные удары. -- Бестужев говорит, что было много других писем. -- Если Бестужев так говорит, то он лжет. -- Ну так если он лжет, я велю его пытать! -- Это в. вашей власти, но я написала только три письма! Елизавета окинула ее гневным взглядом и отошла, чтобы пройтись по комнате и собраться с мыслями, -- раз, другой... Петр Федорович настороженно следил за теткой, потом вдруг пошел с ней рядом. Заговорил он явно невпопад, и сочувствие его выглядело нелепо: -- Поверьте, ваше величество, нельзя с ней договориться, она все врет! Давеча начал с ней про собак... у меня ведь, знаете, порода! Поверьте, государыня, я дело говорю! Не может про собак, а может про моего министра Штамке... зачем он ей? Неважно! Я одинок! Конечно, я нахожу душу, которая сочувствует мне во всем. Это достойные женщины! Да и Александр Иванович подтвердит. Шувалов немедленно стушевался. Елизавета расхаживала по комнате, занятая своими мыслями, но когда до нее дошли слова, которые, сбиваясь с грамматики и синтаксиса, сами собой выпрыгивали из уст разгоряченного наследника, она сказала почти участливо: -- Помолчи, Петруша. Мы с тобой потом поговорим. Шувалов поймал взгляд Елизаветы, немедленно взял Петра Федоровича под локоток и вежливо, но твердо, что-то без остановки нашептывая ему в ухо, повлек его к двери. -- Я не хочу ссорить вас еще больше, -- тихо сказала Елизавета великой княгине, -- но мне хотелось бы кое-что сказать вам... потом, сейчас уже поздно, -- добавила она неожиданно сердечно, и Екатерина тут же откликнулась на этот добрый знак. -- О, ваше величество, как я хочу отдать вам свое сердце и душу! -- Я представлю вам эту возможность. А теперь идите... Ни жива ни мертва Екатерина в сопровождении Шувалова проследовала в свои покои. Никто не встретил их по дороге, даже Анна спала. На столике рядом с кроватью стоял стакан кипяченой воды, который ей всегда ставили на ночь. Екатерина выпила его залпом. Вода не утолила жажду, не убила внутреннюю дрожь. С зажженной свечой она подошла к зеркалу. Из темноты выплыло бледное, в общем довольно хорошенькое лицо с мокрыми от пота висками и запекшимися губами. -- Я победила? -- спросила Екатерина свое отражение. -- Я выиграла эту партию? Теперь только терпение... Спрятаться ото всех и ждать... Александр Иванович тихо вернулся в апартаменты государыни. Иван Иванович уже вышел из-за ширм. Старший Шувалов вошел в тот момент, когда фаворит нежно поцеловал Елизавету в ладонь. -- Лжива беспредельно, но и умна беспредельно, -- со смешком сказала Eлизавета. -- И все-таки мне ее жаль. -- Но почему? -- Иван Иванович был душой и сердцем на стороне государыни. -- Вы не видели, какой привезли ее в Петербург. Она была худа, испугана, плохо одета- совсем ребенок. Я дарила ей соболя и драгоценности. Их немедленно отбирала у нее мать, эта негодяйка Иоганна. И ведь не уследишь! Она вела себя так, словно это ее, старую чертову перечницу, привезли в жены к наследнику. Дура! Интриганка! А дочь лежала с воспалением легких, она почти умирала. Тогда она была очень вежлива и полна желания угодить. -- Это желание у нее и сейчас налицо, -- заметил Иван Иванович. -- Еще бы... Она чувствует, что ей прищемили хвост. И шашни у нее с Бестужевым были- знаю, сердцем чувствую, -- Елизавета ударила/себя в пышную грудь. -- И письма Апраксину она писала, и вовсе не такие безгрешные, как она хочет показать. Это я тоже знаю, но что делать? Как бы ни была плоха супруга наследника, лучшей-то нет. Петрушка дурак, так пусть хоть жена у него будет умная! Старший Шувалов стоял в сторонке, с умилением слушая этот разговор, и для удовольствия своего шуршал спрятанными в кармане тайными бумагами, которые выкрала для него Анна. Взял на всякий случай -- вдруг понадобятся... Все зависело от того, как разговор потечет, а он потек в правильном направлении. Документы предъявлять рановато. Пусть полежат. Они своего часа дождутся. Корабли России В Берлине были недовольны бароном Ионой Блюмом, он это чувствовал по тону получаемых шифровок. Кажется, какое неудовольствие можно учуять, обследуя клочок бумаги, где языком цифр давались только распоряжения -- никаких оценок! Но и приказы можно по-разному отдавать. Ушел в прошлое придуманный Блюмом язык иносказания. Бесконечно обсуждать передвижение пасущихся на поле стад, как-то фрегатов, кораблей и шхун, можно в мирное время. Когда идет война, нужны подробности. Но не будешь же писать: расстояние от рогов до хвоста у стельной коровы 118 футов (читай -- длина по килю), а вымя на 58 сосцов (читай -- число орудий).. Зачем им в Берлине нужна такая скрупулезность? Не иначе как некий чиновник, мелочь, крыса канцелярская, желает выслужиться перед начальством и требует не только виды судов и курс их передвижения, но и названия, параметры, на какой верфи сработано, когда на воду спущен. Это уже, простите меня, работа не для шпиона, а для академика, любителя книжной пыли. Должны же в Берлине понимать -- он не сам роется в адмиралтейских "Юрналах", выписывая корабельные параметры, для этого у него есть моль канцелярская, которая все эти данные находит и в книжку списывает. Так этот плут и жадный человек вздумал работать сдельно. За каждое судно полтину требует. Может, он все эти шхуны и шнявы из головы сочиняет, или, того хуже, суда эти разломаны давно или в шведский плен попали! И ведь не проверишь. Вчера притащила моль бумажку. Блюм глазам своим не поверил. Написано: "шмак Сясь", при этом никаких параметров, пояснений, известно только, что сей шмак отбыл. еще осенью в Курскую губу. А посему гони полтинник! Блюм обиделся: -- Не может быть такого названия -- Сясь. Нет в русском языке такого слова. -- Как же нет, если назвали. Шмак сработан в Сясьском устье, Сясь это река. Неужели не знаете? Блюм с отчаянием тогда подумал, что здесь все можно выдумать: и название верфей, и рек, и кораблей, Россия так обширна- поди проверь! Не жалко ему пятьдесят копеек, тем более не своих, но ему нужны гарантии! Если быть точным, то и шмаки его не больно-то интересуют, ему нужны серьезные суда: корабли, фрегаты, галеры, шхуны. Сейчас Блюм стал разбираться, что к чему, а раньше его провести было легче легкого. Что он знал, например, про шхуну? Только что это трехмачтовый парусник с косыми парусами. Теперь он разбирается во всех тонкостях, потому что знает: шхуны бывают обыкновенные, в которых две или три мачты, бывают шхуны бермудские или гафель, но таких в России не строят, есть шхуны бриги- их называют бригантинами. У бригантины фок-мачта оснащена как у брига, то есть с полной прямой парусностью, но грот-мачта уже с косыми парусами. А это красивее, изящнее. У фрегатов все мачты прямые. С галерным флотом он тоже знаком, но меньше его уважает. О, корабли России! Может, и не стоило бы переходить на столь высокую и прекрасную материю после описания грязной шпионской возни Блюма, но ведь не всегда угадаешь, как естественно перейти на ту или другую тему.. А так хочется помянуть наши корабли вместе с именами пращуров наших, которые их сочиняли и строили, ходили, по их палубам, палили из пушек и птицей взлетали вверх по реям, ставя паруса и выполняя приказы -- нормальный человек не в состоянии их запомнить, но с детства от них замирала душа. Все эти звонкие команды касались просто парусов: фок-марселей, грот-бом-брамселей, фок-бомбрамселей и крюйс-стень-стакелей. Человечество много приобрело с развитием промышленной цивилизации, но сколько утрачено! Кроме потери лошадей, как тягловой силы, карет -- как транспортного средства, шпаги- как оружия, слова "сударь"- как обращения, а также массы милых и добрых понятий и вещей -- все они ушли за пыльную музейную тесьму, мне особенно жалко парусных кораблей. Кто знает, может быть, они еще вернутся -- и не только для киносъемок или учебных вояжей, а как средство передвижения. Для этого надо, чтобы люди в бестолковой их жизни поняли, наконец, что торопиться им некуда, что красота просто обязана спасти мир и что более экологически чистого двигателя, чем парус и ветер, невозможно придумать. Я держу в руках старинную книгу "Список русских военных судов", составленный блистательным морским историографом Феодосием Веселаго *. Книги его по истории русского флота я читаю как романы, право слово. "Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины" * * -- это об "Илиаде", об ахейских мужах, плывущих на троянскую брань. Наш список кораблей сух и лаконичен: имя, вооружение, параметры в футах и дюймах, даты- начало постройки и спуск на воду, место постройки и, разумеется, смерть. * Веселаго Феодосии Федорович -- моряк, историограф, педагог, полный генерал, ученый, кавалер многих русских и иностранных наград, почетный член Академий. В энциклопедии Брокгауза и Ефрона Веселаго посвящена целая страница! В энциклопедическом словаре изд. 1984 года о нем ни строчки -- помоему, безобразие! * * О. Мандельштам. ______________ "... сей длинный выводок, сей поезд журавлиный..." Суда самые разные, от разнообразия их захватывает дух: корабли, фрегаты, шнявы и шлюпы, брики и бригантины, а также люгера, флейты, иолы, гальоты, яхты, галсы -- всего не перечислишь. Особо выделены суда, связанные с именем Петра Михайлова, одни он строил, на других плавал. Под этим псевдонимом скрывался царь наш Петр I. Линейный корабль "Полтава" был сработан Петром Михайловым, а потом плавал под его флагом. Шнява "Мункер", спущенная на воду на Олонецкой верфи в 1704 году, также построена Петром вместе с мастером Иваном Немцовым. Отслужив свой недолгий век, "Мункер" сохранялся в Кронштадтской гавани для памяти и был разломан только в 1732 году. Почетное место в "Списке" занимает линейный корабль "Ингерманланд", построил его в 1715 году мастер Козенц, но проект и чертежи разработаны Петром I. Имя кораблю дано по названию древней Ижорской земли. Это был один из лучших кораблей своего времени. У "Ингерманланда" была великолепная парусная оснастка, на его фок- и грот-мачтах впервые у нас появились брамсели, паруса третьего яруса. Длительное время корабль оставался флагманским кораблем Балтийского флота, он участвовал во всех морских кампаниях, а в 1716 году под штандартом государя командовал соединенным англо-голландско-датско-русским флотом в войне со Швецией. "Ингерманланд", также было назначено хранить для памяти. Находясь на вечной стоянке в Кронштадтской гавани, он затонул во время сильного наводнения. В "Списке" Веселаго таких подробностей, естественно, нет. У перечня судов другое назначение, они должны быть названы. Имена их и пленили меня больше всего. Скажем, "Ягудиил", построен в Архангельске, через семь лет продан в Амстердаме. Есть корабль с очень длинным названием "Святой Клемент папа Римский", он нес на борту 80 орудий, построен в Петербурге мастером Качаловым. Через два года после спуска на воду в 1758 году "Святой Клемент" стал в док на тимберовку * *, потом плавал еще двадцать лет и только после этого был разломан в Кронштадте. * Кораблем в XVIII веке называли не вообще судно, а определенный его тип или вид. Разделение судов по видам было довольно условное: если 50 орудий -- линейный корабль, если менее 50 -- фрегат. * * Тимберовать- исправлять и чинить корабль с целью сделать его годным для плавания, ремонтируется в доке. ______________ Жили когда-то шнявы "Роза", "Принцесса" и "Фаворитка". "Принцесса" разбилась в 1716 году в Балтийском море у острова Рема, а "Фаворитка" погибла в Финском заливе в 1741 году, налетев в тумане на камни. Фрегат "Гремящий", линейный корабль "Благолепие", несколько "Св. Николаев", "Св. Исаакий"- много! И еще целый выводок галер и полугалер, так называемых "скампавей" *. Вот где праздник имен! * Скампавея -- название происходит от итальянского "sampare" и "via", то есть "исчезать" и "прочь". Длина скампавей около 40 м, ширина примерно 5 м, осадка небольшая, обычно двух или трехмачтовые. ___________ Очень много галер сработано мастером Аланчени-новым, они на 16 банок, длину имеют 126 футов, ширину 18. Здесь есть "Треска", "Спесивая", "Добычливая", "Удалая", "Легкая". Галеру "Турухтан", сделал мастер Борисов, она с пометой "конная"- на 16 банок, несет десять орудий. Борисов построил еще галеры "Галку", "Снегиря", "Могилев", "Орту", "Полоцк". Галера "Счастливая"- частое название в "Списке" -- мастера Кучковского, разбилась в Вина-де, жила семь лет. Галера "Быстрая" жила одиннадцать лет, была разломана в Фридрихсгаме в 1761 году. И это, оказывается, хороший возраст! Почему они так мало живут, эти дивные творения рук человеческих? Конечно, они гибнут в морских баталиях, в бурях, садятся на мели, разбиваются в тумане о скалы. Но гораздо больше погибло их на стоянке в кронштадтской гавани, воистину это кладбище кораблей. Скупая запись "разломан"- самая частая