ыли очень взволнованы встречей -- их приблизили к самым верхам, к самому интимному столу! Вначале обсуждали текущие дела, не опускаясь, однако, до мелочей. Агенты Великого Фридриха, как трудолюбивые пчелы, чуть ли не каждый день приносили информацию о поведении русской армии, о командирах полков, о лазаретах и прочем. Обсуждать эти подробности никакого времени не хватит. Только раз барон Диц позволил себе заострить внимание на донесение некоего топографа, который достал план размещения русских магазинов. План был составлен еще при Апраксине, то есть в прошлогоднюю кампанию, но топограф уверял, что два помеченных крестиками склада еще не вскрыты, видно, о них забыли по безалаберности. А в этих складах хранятся не только фураж и пшеница, но и оружие. -- Где расположены склады? -- Где-то вдоль Вислы. На карте точно обозначено. -- Но ведь там русские! -- воскликнул Сакромозо. -- Если план топографа верен, то их величество пошлет в означенный район боевой разведывательный отряд. Он же будет, в случае удачи, охранять обоз. Порох, овес и хлеб- главное, что необходимо нам для продолжения войны. Может быть, мы поручим проверить верность карты господину Цейхелю? -- и барон Диц повернулся всем корпусом к переводчику. Цейхель, так и евший глазами начальство, с готовностью кивнул головой и вдруг закашлялся. Да, конечно, он готов, он поедет куда угодно, только подальше от Кенигсберга, бубнил он, борясь с кашлем и страшно пуча глаза. Aлюм от смущения, казалось, хотел залезть под стол, потом не выдержал и что есть силы ударил Цейхеля по спине кулаком. Переводчик сразу смолк, испустив вздох облегчения. -- Господин Цейхель прав,-- подтвердил Сакромозо,-- ему необходимо уехать. Но он не может оставить город официально, так сказать, быть командированным в армию, поскольку у нас произошли некоторые неприятности с некой особой... русской... -- Подробности после,-- перебил рыцаря Диц, поднимаясь. По выражению лица барона Дица видно было, что встал он, чтобы не ноги размять, а перевести тон обыденности, которым говорил дотоле, в другую высокую стихию и акцентировать этим важность своего сообщения. -- Господа, как вы знаете, война затянулась. Известные успехи России, а главное, завоевание ею королевства Прусского, весьма заботят их величество. Да, да,-- он возвысил голос,-- их величество поклялся, что ногой не ступит в Восточную Пруссию, которая с такой легкостью отдалась противнику. В Берлине считают, что Россия опасный противник. Она не умеет воевать, но государство это слишком обширно, а насельники его слишком многочисленны. Однако есть способ помешать успеху России, способ, к которому мы не относились достаточно серьезно. Я имею в виду женщину, известную по шифровкам как "племянница леди Н.". Ее первый, как говорится, опыт,-- лицо его приняло неожиданно игривое выражение, он даже ухмыльнулся криво,-- был э... э... не совсем удачен. Но при связях этой молодой особы и, прямо скажем, таланте, опыт может быть повторен. Господа, я еду в Россию. Блюм шумно вздохнул, он уже видел во всех подробностях, как пойдет дальнейший разговор. Сакромозо вдруг покраснел, насупился. -- С девицей работал, как мне известно, барон Блюм. Я хотел бы, чтобы он ввел меня в курс дела. Что представляет собой эта... Анна Фросс? "Шлюха",-- хотелось крикнуть Блюму, но он сдержался, умоляюще глядя на Сакромозо. -- Девица Фросс способный агент,-- тихо сказал рыцарь,-- но у нас возникли некоторые осложнения. Дело в том, что положение племянницы леди Н. стало ненадежным. И он в самых общих чертах, без подробностей, Боже избавь, рассказал о недавних событиях, о приезде фрейлины Репнинской, о ее внезапном исчезновении и подозрительной шифровке. И вот тут разразился скандал. Добродушнейший Диц вдруг стал топать ногами, потрясать кулаком и ругаться сдавленным голосом, почти шепотом, что было особенно страшно. Потом вдруг обмяк, рухнул в кресло и неожиданно спокойно спросил: -- Вы точно знаете, что Фросс не арестована? -- Точно, у нас в Петербурге есть в осведомителях малый чин из Тайной канцелярии. -- И эта Репнинская подсадная утка русских? И она исчезла? -- Именно так. -- Ну что ж, фрейлейн Репнинскую необходимо найти. -- И убить! -- хищно блеснул глазами Цейхель, он опять был смел и решителен.. -- Ни в коем случае! -- барон Диц окинул всех рысьим взглядом.-- Эту особу надо расспросить самым тщательным и умным образом. Здесь какая-то тайна. Почему Фросс, если они вдвоем с Репнинской осуществляли свой "опыт", не арестована? Видимо, Репнинская работает на русских по принуждению... видимо, она не захотела открыться до конца, и русские не подозревают о соучастнице. В любом случае, Репнинскую надо найти и допросить. А я разберусь на месте. Кто поедет на поиски означенной девицы? -- Цейхель,-- твердо сказал Сакромозо. -- Но почему опять Цейхель? Почему не Блюм? -- не понял барон Диц. -- Блюм поплывет со мной в Лондон, а Цейхель совместит свое первое задание со вторым. Я дам ему людей, связи, я все ему дам... -- Ну что ж... уточним пароль,-- барон Диц поворотился к Блюму, он опять был добродушен и величествен. Оленев Только в конце июня любимец государыни Елизаветы принц Карл Саксонский двинулся из Петербурга в Пруссию на театр военных действий *. Он ехал в сопровождении огромной свиты, охраны, обоза с продовольствием, палатками-шатрами, мебелью, посудой. Словом, это был роскошный поезд, пугавший, а может пленявший, обывателей и крестьян барабанным боем, звуками труб, парчовыми вельтрапами на лошадях и обилием курфюршеских гербов, от которых пестрело в глазах, даже тюки на мулах были украшены этими геральдическими символами. Князь Никита Оленев отбыл из Петербурга в Кенигсберг несколько раньше, и хоть весьма поспешал, двигался гораздо медленнее роскошного кортежалошадей на станциях было не достать, все подставы предназначались для Карла Саксонского- Дорога совершенно измучила самого князя и его старого камердинера Гаврилу, который, конечно, увязался за барином в опасное путешествие. Теперь страдай! Мало того что лошадей нет, так еще дорога разбита, трактиры отвратительны, за плохую еду в них ломили такую цену, что у Гаврилы делалось сердцебиение. -- Господи, яви нам свою милость, покарай мошенников плохими болезнями, в карете, камердинер. -- А ты их сам и вылечишь, Никита. -- Ни за что! Харчевник -- мерзавец, плут, хахаль, мздоимец и надувало! Брашно * вчерашнее, прокисшее. Разве сие брашно? Голодные едем! * Напомним читателю, что это июнь 1758 года, в Европе идет война, прозванная впоследствии Семилетней. На одной стороне воюют Россия, Австрия, Франция и Швеция, на другой -- Пруссия и Англия. * Брашно -- еда. _______________ -- Думай лучше о брашне духовной,-- вздыхал князь, а сам озабоченно думал, что как только они въедут в разоренную войной Пруссию, то вообще могут остаться без еды и лошадей. Словом, в Риге, где наших путешественников нагнал Карл Саксонский, Никита счел за благо присоединиться к его кортежу, хорошо, имелась такая возможность. В поезде Карла Саксонского все изменилось. За принцем следовала великолепная кухня, обслуживаемая десятком поваров. Останавливались теперь не в трактирах, а в опрятных домах обывателей или прямо в чистом поле в шатрах, которые в момент ставили проворные солдаты. Ужины и завтраки были похожи на роскошные пикники. А потом опять дорога мотала свои версты. Карета Никиты следовала за экипажем лекаря их высочества -- надутым и чванливым господином, совершенно непригодным для общения. "Он неуч, он пиявки через руку ставит..." -- брезгливо пояснил Гаврила, наблюдавший как-то вечером искусство лекаря (одному из свитских стало плохо). Никита не понял, как это -- "через руку", но выяснять не стал, и так видно -- противный старик. Зато полковой священник, его повозка следовала за каретой князя, был приятнейшим человеком. Он и опекал Оленева и слугу его в течение всего длинного пути. Принц Карл торопился в Кенигсберг, чтобы принять участие в летней кампании под предводительством нового фельдмаршала Фермера. Случайный его попутчик ехал в Пруссию за другой надобностью. Оленев вовсе не собирался стать волонтером. "Задача моя проста,-- говорил он.-- Я должен выполнить долг перед Богом и людьми". Так, окрашивая слова свои торжественным и несколько ханжеским тоном, объяснял он себе и другим, почему отправился на поиск своей подопечной- фрейлины Мелитрисы Репнинской. Гаврилу несказанно раздражал такой подход к делу, и, хотя путешествие их в обозе Карла было не только сносным, но и вполне комфортным, он продолжал ворчать с ясным намерением не дать барину хоть на минуту обрести душевный покой. -- Хорошо едем, но принц Карла-то не торопится. Зачем ему под ядра спешить? А мы торопимся. Не хвастая отъездом, хвастай приездом. Гаврилу злили и обижали важные слова барина о "долге перед. Богом и людьми", и раздражал его не столько лицемерный и высокопарный их оттенок, сколько неправильное направление скорби барина. Богу, Никита Григорьевич, сейчас не до нас, а люди здесь и вовсе ни при чем. Главное в нашем деле не долг исполнить, а девочку от супостатов спасти... Цветок невинный, астразвездочка... В то, что Мелитриса сбежала с мужчиной по любовным делам, Гаврила не верил ни на минуту. "Не побег сие есть, но плен. Пленили нашу жемчужинку, а теперь везут по диавольским своим нуждам в горнило войны и мрака",-- негодовал старый камердинер. Никита и сам так же думал, примерно так, но молчал. Не его вина, что он полтора месяца бездействовал, не предпринимая попыток найти Мелитрису. Маршрут его поисков зависел от принцессы Курляндской -- наставницы фрейлин Ее Величества,-- только она могла узнать подробности исчезновения Мелитрисы. Но как на грех принцессе приспичило заняться своими делами: она окончательно собралась выйти замуж за графа Черкасова, своего старого обожателя. Великой княгине поторопить бы принцессу, косвенно они обе были заинтересованы в получении сведений о пропавшей фрейлине, но Екатерине тоже было недосуг -- любовь с Понятовским отнимала все ее физические и моральные силы. Но всему свое время, пришел июнь, и вновь испеченная графиня Черкасова нашла время встретиться с тем самым подпоручиком, который производил обыск во фрейлинских покоях. Сведений о Мелитрисе было до смешного мало. Юный подпоручик, млея от внимания столь высокой особы и весело тараща глаза, божился, что ничего не знает и узнать не может. -- А начни я любопытствовать, тут же на губу... а то и того хуже -- под суд! Служба у нас такая. -- Ну уж- и под суд...-- приговаривала с улыбкой принцесса.-- Спасу я вас от суда-то,-- а сама совала деньги (и не малые). Решающую роль, однако, сыграли не монеты, а обещание добиться повышения в чине. Обещание было высказано не только подпоручику, но и его маменьке, женщине весьма неглупой. "От подпоручьего-то звания кто хошь взвоет,-- сказала маменька принцессе,-- уж я на моего надавлю..." И надавила. Подпоручик носил сведения малой толикой, видно, доставались они нелегко, юное личико его похудело, глаза смотрели с опаской и все время косили в угол. Как только принцесса поняла, что осушила этот сосуд тайных знаний досуха, она добилась свидания с великой княгиней и была внимательно выслушана. Далее события развивались стремительно- Через камердинера своего Шкурина Екатерина позвала князя Оленева во дворец. -- Благодарю вас за аудиенцию, ваше высочество,-- почтительно склонился Никита. Екатерина удовлетворенно кивнула, разговор начался правильно, он ничего не требует, только просит. Надо сказать, начало их беседы было полно недомолвок, почтительных поклонов и удовлетворенных кивков. Учтивые слова их плавали на поверхности некоторого водоема, величественные, словно лотосы, а смысл разговора несли невидимые глазу резвые придонные струи. -- Наша встреча состоялась как нельзя кстати. Завтра я уезжаю в Ораниенбаум, а оттуда в Петергоф. Государыня Елизавета намечает отметить праздник Петра и Павла в этом году особенно пышно,-- она замялась, как бы спрашивая себя- о чем мы?-- и легко вернулась к разговору.-- Помнится, князь, вы имели до меня просьбу касательно некой молодой особы? Никита всем своим видом выразил полное согласие, даже руками сделал эдакий жест, обозначающий восхищение памятью их высочества. -- Оная девица жива и благополучна. ЕЙ не грозит беда. Некоторое время назад- какое именно, мне не известно, упомянутая особа оставила столицу, чтобы в сопровождении господина Икс посетить могилу отца. -- Не хотите ли вы сказать, ваше высочество, что княжна Репнинская поехала на Гросс-Егерсдорфское поле?-- вне себя от изумления и явно выпав из законов этикета, воскликнул Никита. -- Я думаю, что это только условное обозначение цели их путешествия,-- невозмутимо отозвалась Екатерина.-- Сейчас они, очевидно, в Кенигсберге. Кто сопровождает девицу -- я не знаю. Зачем они поехали в Пруссию -- мне не известно. Отношения сей девицы с означенным господином -- для меня полная тайна. Одно достоверно -- она путешествует под чужим именем. Ее зовут теперь графиня Грауфельд. Никита встрепенулся было, тысяча вопросов ульем жужжала в голове, но великая княгиня остановила его движением руки. -- Милый князь, я не могу вам сказать больше, чем мне удалось узнать. И не хочу строить догадок. Они принесли бы больше вреда, чем пользы. Она улыбнулась, и этой улыбкой словно ширму поставила, в довершение всего в руках ее появился большой веер, на котором французский художник изобразил Дафниса и Хлою предававшимися радостям любви, а также пейзаж, овец и собак. Екатерина обмахивала неразгоряченное лицо значительно и неторопливо, нимало не тяготясь возникшей в разговоре паузой. -- Не будет ли нескромностью с моей стороны узнать, какие ваши дальнейшие планы?-- спросила она наконец. -- Ехать в Пруссию. -- А может так случиться, что вы там вдруг встретите полковника Белова? Он ваш друг? -- Он мой друг, и я его непременно встречу. Лицо ее оживилось, и она сказала уже совсем другим тоном, в котором не было и тени наигранной значительности. -- Передайте Белову, что я помню о нем. И еще передайте: дело фельдмаршала Апраксина отнюдь не кончено. Оно движется к своей развязке, которая, как мне кажется,. очень будет зависеть от успехов нашей доблестной армии. "Кому это она: говорит? При чем здесь Сашка и какое отношение он имеет к Апраксину? -- пронеслось в голове Никиты.-- Нет, это скорее информация для меня. Она намекает на письма..." -- Мне не совсем понятны мотивы, коими руководствуется ваше высочество, давая мне подобные... -- А вам и не нужно знать мотивов,-- перебила его Екатерина.-- Просто запомните и передайте Белову, что особой опасности для него сейчас нет. Но его могут вызвать в качестве свидетеля. Но лучше бы, чтобы его искали и не нашли. Уж очень-то искать не будут. Так пусть ваш друг... от греха нырнет поглубже. Зачем она улыбается? Что значит -- Белову не угрожает опасность. Какая -- не угрожает? И какая могла угрожать? Ясно одно -- своим поручением она оказывает любезность и мне и Сашке, она выказывает доверие... но держит меня за болвана... Он был не далек от истины. Если бы Никита мог читать чужие мысли, его наверняка обидели бы насмешливые размышления великой княгини: "Милый князь, зачем вы так таращите глаза? Вы ничего не поняли... И вы, и ваш друг служите мне, а потому оба связаны с этим именем -- Репнинская. И все это втайне друг от друга... А как же -- честь не позволяет!.. Право слово, будь вы менее щепетильны, может быть, больше было бы толку. Встретитесь с Беловым -- обсудите все. Я предоставляю вам эту возможность..." И опять веер неспешно заходил в руке, сидящая на камне Хлоя взволнованно заколебалась, нарисованные собаки занервничали, овцы тоже пришли в волнение, словно рябь на реке. Аудиенция тянулась, хотя все было сказано. Нет... не все. Она явно ждет от меня каких-то слов... или поступков. Ясно каких, ей нужны письма... ее тайные послания к Апраксину. А может быть, для дела выгоднее отдать их прямо сейчас? Или сказать, мол, как только фрейлина Репнинская найдется, письма станут опять вашей собственностью? Уж Сашка бы знал, как надобно поступить... -- Я не забыла и второй вашей просьбы,-- голос Екатерины звучал попрежнему насмешливо, словно просьба эта касалась какой-то светской мелочи.-- Вы, кажется, интересовались нашим общим другом с острова Мальты? Это была уже щедрость -- королевская! -- вспомнить сейчас о Сакромозо. Никита замер, боясь каким-либо жестом или даже дыханием своим спугнуть прихотливый бег мыслей в умной голове собеседницы. -- У Сакромозо карие глаза... родинка, вернее, пятнышко без выпуклости вот здесь,-- она коснулась своего острого подбородка,-- лицо бледное... и еще, очень характерный жест. Когда он нервничает или чем-то озабочен, то начинает тереть свои руки -- оч-чень красивой формы... так, словно они у него чешутся,-- она показала, проиграла всю сцену,-- потом опомнится, смутится, сядет как ни в чем не бывало. -- О, благодарю вас, ваше высочество, за вашу милость и доверие ко мне. -- Вот именно, доверие,-- сказала она строго.-- Я могу быть уверена, что бумаги мои будут в сохранности? --Да. Никита расстегнул пуговку потайного кармана в камзоле, достал письма и с поклоном протянул их Екатерине. И тут на глазах свершилось чудо, исчезла чопорная и надменная великая княгиня, перед ним сидела прежняя Фике -- испуганная, взволнованная и счастливая. Ей и в голову не пришло стесняться князя Оленева. Она цепко держала свои письма, читала их с жадностью, мяла от нетерпения, чему-то усмехалась. Потом перевела дух, как после быстрого бега или утоления любовной лихорадки. Письма были аккуратно сложены и спрятаны за лиф. -- И еще скажу вам, князь. Я знаю вас уже четырнадцать лет. Это большой срок, поэтому я с полным правом могу дать оценку вашему поведению- Я нахожу его безупречным,-- она улыбнулась кокетливо, обнажившийся надломленный с уголка передний зуб не только не испортил этой улыбки, но придал ей домашний, интимный характер. Никита вспыхнул, чувствуя, что не только лицо его покраснело, кровь прилила и к шее, и к рукам, даже икры ног вспотели. -- Поэтому я по-прежнему ваш должник,-- продолжала Екатерина.-- В случае нужды обращайтесь ко мне всегда- я помогу,-- в последних словах уже не было никакого кокетства, это были посулы царицы, небожительницы, которая обратила взор свой на смертного и обещала вспомнить о нем, когда придет срок. Никита склонился чуть ли не до полу. -- Ах, да, чуть не забыла. Попробуйте поискать вашу девицу в Кенигсберге в гостинице "Синий осел". Не правда ли, странное название? Когда Никита уходил, вслед ему прозвучал звон колокольчика. -- Иван, затопи камин,-- приказала великая княгиня вошедшему слуге. "Даже спрятанные на груди письма жгут ей кожу,-- подумал Никита.-- Сейчас бумаги пойдут в огонь. И все будет забыто". Через три дня Никита был уже в дороге. "Синий осел" Оленев не застал в Кенигсберге друга. Белов отбыл в армию, в какой-то польский городишко, название которого квартирная хозяйка фрау К., постная, некрасивая особа, конечно, запамятовала. Во время их короткого диалога с лица ее не сходило выражение подозрительности, словно неожиданный гость, хоть и выглядел приличным человеком, в любую минуту может посягнуть на ее собственность или, того хуже,-- честь. Но как только Оленев сообщил, что он друг ее постояльца, что намеревается дождаться его здесь и готов заплатить вдвое за уже оплаченное жилье, эта сухая роза сделала неробкую попытку расцвести, обнажив в улыбке бледные десны и дурные зубы. О, она обожает русских! Они так щедры, приветливы и нетребовательны! Оленеву были предоставлены Сашины апартаменты, Гавриле отвели крохотную комнатенку с балконом. Камердинер сразу же взял бразды правления в этом маленьком хозяйстве в свои руки. Но фрау К. не сдалась. Пытаясь закрепить только ей видимые и понятные права на постояльца, она двинулась утром с большим подносом в комнату князя. На подносе дымился кофе, булочки были поджарены, масло уложено розочками. В дверях она была остановлена Гаврилой. Он строго посмотрел сухой розе в глаза, отнял поднос и плотно закрыл за собой дверь. После этой сцены хозяйка не упускала возможности многозначительно улыбнуться постояльцу и намекнуть прямым текстом, что не все русские щедры и приветливы, встречаются такие крохоборы, что и немцев за пояс заткнут. Словом, кенигсбергская жизнь потекла, и Никита тут же постарался пустить ее по нужному руслу. Но было вовсе не просто найти в большом, чужом городе, где полно трактиров, гербергов, постоялых дворов и гостиниц- нужную. Mикита предположил, что искомый "Синий осел" должен располагаться не в центре. Вряд ли Мелитриса и ее спутник, кем бы он ни был, захотят афишировать свое пребывание в прусской столице. Но поиск надо начинать все равно с центра города. Вначале он расспросил хозяйку. -- А почему он синий? -- спросила разумная женщина. -- Какой цвет предпочитаете вы? -- Зачем мне предпочитать цвет ослов? Они бесцветны. Словом, фрау К. не знала такой гостиницы. После этого разговора Никита стал обращаться к хозяевам всех гостиниц, харчевен и аптек, которые встречались на его пути. Было бы легче, если бы спрашиваемые честно отвечали "не знаю". Не желая ронять своего профессионального реноме и симпатизируя русскому с безукоризненным немецким, они давали советы и взаимоисключающие друг друга указания. Никита нашел "Синего осла" только на третий день. Надо ли описывать, каким громом среди ясного неба, "ударом поддых", как говаривал Корсак, было сообщение, что проживающая в гостинице графиня Грауфельд оставила сей дом неделю или около того назад при странных обстоятельствах. -- И что это были за обстоятельства? -- Мне не хотелось бы говорить на эту тему, сударь,-- твердо сказал хозяин. -- Но вы же сами сказали мне про "обстоятельства"! -- Простите, сударь, во всем виновата моя болтливость. Время военное, смутное... -- Графиня Грауфельд жила одна? -- Нет. Графиня приехала с господином. -- Графом Грауфельдом? , -- У господина была другая фамилия. Сейчас посмотрю... вот Осипоф... Он опекун графини. -- Как опекун? Я ее опекун! Хозяин посмотрел на Оленева внимательно. Вся эта история с прежними постояльцами выглядела подозрительно, а теперь что ни день появляются какието люди, и всех интересует эта русская девочка в очках. -- Что за фамилия такая дурацкая -- Осипов? Куда они отбыли? -- негодовал Оленев. -- Сие мне неизвестно. Хозяину давно прискучил глупый разговор, да и не обязан он... "Синий осел" приличная гостиница, а не притон для таинственных проходимцев. Но... "Нет такой вершины, которой не возьмет осел, груженный золотом",-- говорят французы. Оленев был щедр, а "Синий осел" не был исключением из прочих упрямых парнокопытных. Хозяин не только рассказал все подробности "загадочных обстоятельств", но показал недавно вернувшуюся к жизни служанку, что лежала в комнате за стойкой, а потом проводил Никиту в те самые апартаменты, где жила таинственная графиня. -- Когда все приключилось, я имею в виду выстрел, дамы -- графиня и ее дуэнья, занимались шитьем. Вот здесь на столе лежало очень много оранжевой материи, такой шелковой... Прямо зарево! Я и не знал, что русские так любят оранжевый цвет-Никита вдруг усомнился во всем, рассказ хозяина попахивал легким сумасшествием. -- Как выглядела графиня? -- Юна... худа... красива,-- хозяин поднял глаза к потолку.-- Дуэнью зовут Фаина. Она добра и бестолкова, крупная такая дама,-- он поднял руки и растопырил пальцы, показывая полногрудость загадочной дуэньи.-- Да, забыл сказать... графиня носила линзы. Она! На квартиру Никита явился совсем потерянный. Что делать? С чего начать поиск? Вывод напрашивался сам собой -- надо звать на помощь друзей. -- Сейчас лето. Корсак ваш в плавание ушел, помяните мое слово,-- пытался отрезвить барина Гаврила. -- Ушел, значит, письмо ему оставлю. Корсак человек общительный, мог чтонибудь видеть, слышать... Гаврила, неужели ты не хочешь съездить в Me-мель? Алешка о нем столько рассказывал! Дорогу в Мемель покрыли за три дня. С чем хорошо в Пруссии, так это с дорогами: гладкие, твердые, без ненужных изгибов. Да и что говорить, место плоское и грунт отменный. При таких песчаных грунтах и в России могли бы быть приличные дороги. Имея в кармане рекомендательное письмо от Ивана Ивановича Шувалова, Оленев сразу направил стопы к вице-адмиралу Полянскому -- ив тот же день был принят. Полянский принял князя очень благосклонно и сообщил, что фрегат Корсака вкупе с галиотом "Стрельна" вышли в море во исполнение приказа Ее Величества. Оленевым было испрошено позволение оставить Корсаку малое письмецо и получено разрешение передать оную писульку флигель-адъютанту с тем, чтобы в конце навигации, а именно осенью, он и вручил ее адресату. От последних слов вице-адмирала Никите стало особенно тошно. Мало ли какие беды случались у него в жизни, но в одном судьба всегда была к нему милостива -- она не отказывала в помощи друзей. Где вы, гардемарины? В самом трагическом настроении он вернулся в Кенигсберг, и тут ему повезло. Не столько веря в успех, с которого начал поиск (так грибник все шарит и шарит под елкой, где в прошлом году нашел белый), Никита опять поехал к "Синему ослу". И надо же такому случиться, что в тот самый момент, когда он приступил к разговору с хозяином, в общую залу вошла невообразимая особа в обширной шляпе с васильками и оранжевой юбке, очень похожей на те абажуры, которыми далекие потомки Оленева стали украшать свой призрачный уют. -- Она,-- сказал хозяин, не скрывая своего восхищения.-- Сия дама уже приходила сюда после отъезда. На ее имя поступает почта. Только она ни бельмеса по-немецки. Несколько слов... Фаина подплыла к стоящему за стойкой хозяину, отстранила Никиту локтем, расправила на груди черные кружева и сказала на чудовищном немецком: -- Потеряла брошку... в комнате, когда здесь жила... -- Вам ничего нет,-- поспешно отозвался хозяин, выразительно кося глазами в сторону князя. Никита понял, что слова про потерянную брошку не более чем пароль. Удостоверившись взглядом в моральной поддержке хозяина, он решительно положил руку на сдобное плечо обладательницы васильков: -- Вы были горничной у княжны Репнинской? Дама крепко зажмурилась, потом подпрыгнула на месте и с неожиданным проворством метнулась к двери. Никита бросился за ней, крича вдогонку: -- Подождите, сударыня. У меня благие намерения. Я друг Мелитрисы. Я князь Оленев. Я ее опекун. Мы сейчас купим сто брошек. Где Мелитриса? Он догнал ее уже на улице, и то потому, что она вдруг встала столбом, повернув к нему разгоряченное лицо: -- Это я вам письмо послала? -- В нем было три слова? -- ответил Никита вопросом на вопрос. -- Вот именно, сударь.-- Фаина улыбнулась,-- и заметьте, написано ее почерком. А она мне говорила: "Фаина, можешь сама написать эти три слова. Главное, чтоб он их получил". Видя явное смущение князя, она плавным жестом поправила поля шляпы, кокетливо повела плечом. -- Только уйдемте отсюда поскорее. Мне нельзя здесь задерживаться. И она почти побежала вперед, матерчатые васильки порхали перед ее красными щеками, как мотыльки. -- Нам надо поговорить,-- поспешая за ней, повторял Никита. Они поговорили, отбежав от "Синего осла" на расстояние, которое обычным шагом можно покрыть только за полчаса. Перед ними расстилалось живописное длинное озеро, за спиной- обычная улочка, застроенная серыми, узкими, впритык стоящими домами, противоположный берег принадлежал садам и ивам. -- Туда,-- Фаина указала на узкий пешеходный мостик и побежала к деревьям, купающим в воде ветви, длинные, как волосы красавицы. Под ивами она перевела дух. -- Только я вам ничего определенного сказать не могу. Так и знайте. -- А мне и не надо,-- Никита уже отсчитал пять монет.-- Мне бы в самых общих чертах. Он готов под присягой поклясться, что не заметил, как из его руки исчезли деньги. Вот он их держал, вот размышлял, а не обидит ли ее сия подачка, а вот, судя по удовлетворенному лицу Фаины, деньги уже находятся где-то в складках ее обширной оранжевой юбки, а может, под шляпкой или под парусящими от ветра кружевами. -- Спрашивайте... ладно. Бог с вами. Но знайте, мне вам ничего отвечать нельзя. Меня не только от должности отставят, но и жизни могут лишить. Я знаю, что говорю. Но знаю также, что превыше всего в мире -- любовь,-- васильки на шляпе закивали с полным согласием.-- Отвечать вам буду только "да" и "нет", а то ведь вы захотите душу мою до дна опорожнить. -- Согласен. Где Мелитриса? Фаина выразительно расширила глаза. -- Ах, да... Мелитриса сейчас в Кенигсберге? -- Нет. -- То есть как -- нет? Ее увезли? --Да. -- Силой? -- Нет. -- Кто? -- Кто-кто... Дед Пихто!-- в сердцах крикнула Фаина.-- Договорились ведь! -- Ну ладно, успокойтесь. Ее увез Осипов? -- Видя, что она медлит с ответом, Никита уточнил: -- Тот человек, что жил с ней в гостинице? --Да. -- Ей угрожает опасность? Фаина пожала плечами, де, нам всем в этой земной юдоли угрожает опасность. -- Он повез ее в Петербург? -- Туда ей нельзя,-- вдруг более развернуто ответила Фаина. -- Почему? Вздох, поднятые к небу глаза... Чертова оранжевая утка -- как с ней разговаривать? -- Вы можете мне внятно сказать, кто и зачем похитил Мелитрису? Кому вы служите? -- Никита поспешно отсчитывал серебрянные рубли,-- руки его от нетерпения дрожали.-- Кто этот Осипов? -- Вот этого я вам никогда не скажу,-- Фаина решительно отвела его руку с деньгами.-- И как вы фамилию-то эту узнали? Не положено вам знать, кто такой Осипов. Засекреченная эта фамилия! И забудьте ее. Они к Мелитрисе хорошо относятся, не обижают. Они ее спасти хотят. -- От чего -- спасти? -- Как от чего? Она же государыню хотела отравить! -- Государыню?..-- Никита что есть силы вцепился в ствол ивы, да так ловко, что оцарапал руку корешком отломанного сука. Не хотела Фаина этого говорить, но, видно, бдительность потеряла, видя, как князь страдает, где-то на дне души отворились вдруг запретные двери, и тайна проворным воробьем выпорхнула на свободу. Сейчас главное клетку поплотнее захлопнуть, ничего более не сказать. Эх, как он руку-то располосовал. Наверное, гвоздь в старом дереве был -- не иначе. Никита меж тем достал платок, стараясь стянуть кровоточащую рану. Вечная его. история! Он вспомнил вдруг, как поранился стаканом, когда Гаврила принес весть о смерти младенца-брата. Но "смерть общий удел", говорят древние. Мальчик мог умереть, это понятно. Но Мелитриса не может быть отравительницей. Хотя на Руси все возможно. Бумага все стерпит. -- Донос? -- он строго посмотрел на Фаину. Та трясла головой -- ничего больше не скажу! Да он и не будет спрашивать. Теперь понятно, почему дело это окутано тайной и почему Фаина помертвела от страха. Перед Тайной канцелярией мы все делаем стойку смирно и запечатываем рты. -- Успокойтесь. Я не буду вас больше мучить вопросами. Но адрес свой вы мне можете дать? -- Нет. -- Клянусь, я им воспользуюсь только в случае крайней необходимости. -- Нет. -- Подойдем с другого боку... Я должен найти Мелитрису. Я должен ей помочь. Я должен ее увидеть. Фаина смотрела на него вытаращив глаза, потом отерла тыльной стороной ладони пот на висках и подносье. -- Она верит мне,-- продолжал Никита, ударяя себя в грудь кулаком, в котором были зажаты монеты.-- Я не имею права бросить ее на произвол судьбы. Ради Мелитрисы я приехал в этот город. И плевать я хотел на Тайную канцелярию! -- В Польшу они ее повезли,-- сказала Фаина свистящим шепотом.-- В горнило войны. Зачем -- не знаю. Думаю, что они ее прячут.-- Она поймала кулак Никиты, разжала его без усилия и взяла деньги. -- Только ради любви, так и знай. Ишь, вспотели,-- она любовно огладила монеты. -- А Осипов -- подлинная фамилия? Фаина погрозила Никите пальцем, словно нашкодившему ребенку, потом подобрала юбки и быстро пошла прочь. -- Клянусь, ни одна живая душа не узнает о нашем разговоре. Спасибо. -- Прощайте, князь,-- донеслось из ивовой пущи, оранжевая юбка последний раз полыхнула закатом и пропала за деревьями. Разное Как это часто бывает, если ты на правильном пути, судьба не останавливается в своих благодеяниях. Зайдя в тот же вечер в недавно открытый православный храм, Оленев встретил там своего попутчика- полкового священника отца Пантелеймона, милейшего человека, и тут же выяснил, что отец Пантелеймон собирается в действующую армию. Никита сразу стал просить взять его с собой. -- Волонтером, ваше сиятельство? Помнится, вы не хотели воевать. Что заставило вас переменить решение? Зачем вам ввергать себя в пучину горя, греха и соблазна? -- Какой соблазн, батюшка? Я должен найти друга- полковника Белова. Может быть, военная канцелярия в самом Кенигсберге смогла бы сообщить мне, где находится его полк? -- Могла бы,-- улыбнулся священник,-- только за точность бы не поручилась. -- Вот и я так думаю, а потому буду искать его в самой армии. Никита надеялся, что рекомендательное письмо Шувалова, уже послужившее ему, откроет полог палатки фельдмаршала Фермера. -- Ну что ж,-- сказал милейший отец Пантелеймон,-- рад оказать вам услугу. Но для поездки в армию, которая, по моим сведениям, вышла из города Познань и направляется теперь к Одеру, чтобы идти воевать Брандербургию, вам надо иметь тщательно выправленный паспорт. -- Я же оформил паспорт в Петербурге. -- Его, батюшка князь, надо перерегистрировать в местной ратуше у нашего наместника графа Корфа. Если вы завтра представите мне свой паспорт, то я, пожалуй, помогу вам ускорить эту процедуру. Теперь предстояло сообщить Габриле о предстоящем отъезде, да так, чтобы он не потащился за барином. В этом была своя трудность. Гавриле не нравился Кенигсберг и его жители. Влажный морской воздух вызывал у камердинера боли в суставах (можно подумать, что в Петербурге воздух был суше), квартира была тесна и неудобна, торговля шла плохо. Гаврила решил в Пруссии подзаработать и захватил из отечества капли глазные, кармин красный, пудру для париков и чрезвычайно вонючую мазь для снятия мозолей. Но как видно, глаза у немцев не болели, а обувь готовили удобную и не способствующую мозолеобразованию. Еще Никита подозревал, что не последнюю роль в образовавшейся нелюбви к прусской столице сыграла одна из ее дочерей, а именно фрау К. Отношения их, как уже говорено, получили трещинку сразу по приезде, и Гаврила тут же это неблагополучие и усугубил. Начав торговлю, он, конечно, предложил сухой розе красный кармин, дабы подрумянила она свои бледные ланиты. Фрау К. обиделась смертельно и тут же нажаловалась Никите. Смысл ее речей сводился к тому, что "может быть, она и не красавица и, может быть, ей не двадцать лет, но она никому не позволит... и так далее". "Немедленно отвяжись от фрау К.",-- приказал Никита камердинеру, но этим только подлил масла в огонь. Камердинер хотел бы отвязаться, да не знал, как это сделать, жили-то рядом! Скоро разногласия Гаврилы и квартирной хозяйки приняли более жесткий характер, потому что затронули проблемы национальные, а также победителей и побежденных, Гаврила был обозначен как человек жестокий, нетерпимый, глупый, а также оккупант и феодал. Враждебные стороны были безукоризненно вежливы, но не разговаривали, а шипели, как сало на сковороде. Зная вполне сносно разговорный немецкий, Гаврила не удостаивал им хозяйку, а в витиеватую немецкую фразу вставлял столько слов из родного "великого и могучего", что сам себя с трудом понимал- Фрау К. вообще разговаривала только пословицам, считая, очевидно, что с народной мудростью не поспоришь. Allzurlug ist dumm -- этой фразой кончала она беседы с камердинером. Такая была расстановка сил, когда Никита сообщил, что собирается уезжать из Кенигсберга, оставив Гаврилу здесь. Последних слов камердинер просто не услышал, сказав "глупости какие", и тут же начал собираться, и спрашивать, что готовить на сегодняшний праздничный ужин -- отметить надо событие! Умный учится, дурак учит. -- Гаврила, я еду в армию... на войну, понимаешь? -- И на войне бриться надо, а кто вам воду поутру согреет? Кто умоет, кто оденет? -- Сам оденусь, в конце концов! Денщика мне Белов даст... -- Глупости какие! Белов ваш только брать умеет, а чтоб давать... Они препирались до самого вечера, Гаврила меж тем успел приготовить "курю в щах богатых" и "блины тонкие", расходуя, по мнению хозяйки, немыслимое количество дров. В довершение всего был приготовлен взварец -- великолепный напиток из пива, вина, меду и кореньев разных с пряностями. Гаврила сам предложил позвать фрау К. к столу -- "расставаться надо подобру, а то пути не будет". Фрау милостиво согласилась: выпила, откушала, опробовала, привезенная из России черная икра произвела на нее особо сильное впечатление, а то, что Гаврила прислуживал за столом и с поклоном подносил ей кушанья, примирило ее полностью с феодалом и оккупантом. Но за десертом Гаврила развязал язык: -- Смешной вы, немцы, народ... -- Прекрати, Гаврила... -- Слушаюсь, ваше сиятельство... Так вот, сколько лет с вами вожусь, а понять не могу, с чего вы такие скопидомы? -- последнее слово он, естественно, произнес по-русски. -- Что есть скопидом?-- доброжелательно поинтересовалась фрау. -- Скопидом -- это такой гомункулус, который себя и близких своих из-за талера удавит... Фрау К. посмотрела на Никиту, ожидая внятного перевода, но поскольку он его не сделал, как могла поддержала разговор: -- Талер сейчас очень хорошие деньги! Даже Гаврила не нашелся, что можно на это возразить. По счастью, Никите удалось отвести разговор из-под падающих Гавриловых бомб на более спокойные позиции. Стали обсуждать тягости войны, высокие цены, разговор как-то сам собой вышел на Белова. То да се, и вдруг спокойным тоном брошенная фраза: -- Господину Белову нужна была моя квартира, чтобы следить во-он за тем домом. -- А что это за дом такой?-- насторожился Никита. -- Торговый дом Альберта Молина. Господин Белов все искал какого-то человека со странной фамилией... Я один раз слышала, он обсуждал с кем-то... но забыла. -- А у Белова бывали гости? -- О, да... Иногда был симпатичный такой человек... он моряк. Фамилию его я забыла, но он сам мне ее перевел -- степная лисица. -- Корсак! -- воскликнул радостно Никита. -- Вот именно. Было еще много господ офицеров. Веселые люди, деньги и вино лились рекой. Один раз был переводчик из замка, он немец, зовут его Цейхель, но они поссорились, и крупно. Говорили, что до дуэли дело не дошло, но я думаю- врут,-- язык сухой розы слегка заплетался, щеки без всякого кармина украсились румянцем, она была счастлива,-- Бывал еще один немец... а может, и не немец, я не поняла его национальности. Да и зачем банкиру национальность? А господин Бромберг оч-чень уважаемый человек. Господин Белов его отличал, можно даже сказать, что они дружили. -- А вдруг Белов написал этому Бромбергу письмо из армии? -- Может