во время пожара- Не упади ему на голову балка, я не упустил бы девчонку. Запозднились вы с приездом, господин банкир. -- Запозднился...-- задумчиво произнес Сакромозо.-- А почему вы думаете, что Репнинская жива? -- Ее видели на той стороне. Одера среди погорельцев. По описанию, во всяком случае, похожа... -- Для нас лучше принять, что она была объята пламенем. -- Пламенем так пламенем. Вина не испробуете? -- Испробую... испробую,-- мысли Сакромозо витали где-то далеко, вне дома вдовы. Что это- крах?.. Или обычная рабочая неудача, коих были десятки... Но что привезет он королю? Отказ английского флота воевать против России -- это раз. Барон Диц, очаровательный и умный пройдоха, шустрит сейчас в Петербурге... Его он тоже поставил под удар. К черту барона, к дьяволу Петербург. Он привез королю деньги, а это главное- Деньги всегда главное, при любом раскладе. Вино было кислым... -- Какие будут указания? "Женись на вдове",-- хотел крикнуть Сакромозо, но вслух сказал: -- Ждать... Видимо, придется начать все сначала. Будем искать девчонку. Не думаю, что она ушла далеко. Говорят, она совсем ребенок. -- Шельма она, а не ребенок,-- проворчал Миддельфок и опять принялся за баранину. На этом и расстались. Вечером комендант фон Шак пригласил Сакромозо поехать в гости в загородную усадьбу к очаровательной баронессе К. Усадьбу пощадила война, поэтому комендант надеялся, что ужин будет изысканным. Даже если бы баронесса была старой грымзой, а ужин состоял из двух постных блюд, Сакромозо все равно согласился бы на поездку. Куда угодно, только хоть на время убежать от самого себя. Судьба опять поставила его перед выбором, но вместо того, чтобы подать ясный знак, что-то вроде перста указующего, она гримасничает, как раскрашенная Коломбина. Поехать в карете коменданта. За ужином Сакромозо не мог скрыть улыбки. Очаровательница К. оказалась расплывшейся пятидесятилетней матроной с плохими зубами, а ужин мог похвастаться только посудой, которую ради высокого гостя извлекли из тайника в подвале. Ах, рыцарь, не ездить бы вам в загородную усадьбу, не клевать пересушенного тощего гуся, а пойти в темную безлюдную конюшню, затаиться около яслей и послушать. Вы бы услышали много интересного! -- Не перебивайте меня, Василий Федорович,-- а то я собьюсь,-- невнятно шептал женский голос.-- Кроме Миддельфока есть еще... сейчас вспомню... Шварпкопф. Но его я никогда не видела. -- Откуда вы о них знаете? -- Подслушала. Но они при мне не таились. Цейхель все время язык распускал. В Кенигсберге в Замке служит Гросс- он тоже прусский шпион. Там еще есть их агенты, только их фамилий я не знаю. -- Зачем вас похитили? -- Они не верят, что я сбежала из Петербурга по своей воле. В Кистрине они ждали главного, он должен был со мной "работать", так они говорили. И еще... в Петербург поехал кто-то от них... недавно... с каким-то очень важным заданием. Каким-то образом это задание связано со мной. Василий Федорович, увезите меня отсюда... -- Да, да... я что-нибудь придумаю- Де плачьте, княжна... моя мужественная, добрая и умная девочка... Шел дождь, из свинцовых водостоков хлестала вода. Темень была- глаз выколи, горел только один факел в галерее, и то больше чадил, чем светил. Робкая тень на секунду отразилась в луже, потом бесшумно отворилась оконце в каморе у лестницы, ведущей в подвал. На башне трубач проиграл короткую мелодию -- полночь... Последняя воля Утром пастора Тесина неожиданно вызвали к коменданту. -- Вас ждут в штабе армии,-- очень вежливо, но без обычной доброжелательной улыбки, с какой светские люди говорят с представителями церкви, заявил фон Шак.-- Вот этот офицер будет сопровождать вас. Офицер вежливо поклонился. -- Через полчаса выезжаем. Соберитесь... В крайнем смятении Тесин вернулся в свой подвал. Удивительно, что необычайная новость уже была известна раненым и взволновала всех до чрезвычайности. Срочный вызов пастора мог означать только одно- речь шла об обмене. Были и противники этой идеи. Пастор немец, об его освобождении могла хлопотать протестантская церковь. Но кто бы там ни хлопотал, перед заключенными светлым ореолом замаячило слово "свобода", и оно будоражило всех, как заглянувший в камеры свежий ветер. В глубокой задумчивости пастор сложил в сумку жалкие остатки ритуальных предметов, с которыми он и в каземате вел службу. Куда запропастилась Библия? -- Господин пастор, умоляю вас, выслушайте,-- перед Тесиным стоял мальчик.-- Все говорят, что вас обменяют. Я уверен, что вы уедете отсюда,-- он замолк на мгновенье и выдохнул: -- Возьмите меня с собой. -- Дитя мое,-- Тесин совершенно смешался.-- Ваша просьба неожиданна, поверьте, я не знаю, в силах ли... Но с моей стороны я постараюсь сделать все возможное... Но что от меня может зависеть? -- Главное, чтобы вы перед тем, как уехать навсегда, вернулись в крепость. Ах, как сбивчиво я говорю. Но вы меня понимаете? Вы должны пообещать, что вернетесь за мной. Ваша Библия у меня. Тесин не нашелся, что ответить. Появившийся в подвале офицер избавил его от продолжения трудной сцены. Во дворе стояла открытая повозка. Кроме офицера и Тесина в нее сел еще унтер-офицер. "Уж не думают ли они, что я убегу?" -- с невольной усмешкой подумал пастор. Штаб армии Дона размещался в небольшом городке, отстоящем от Кистрина на десять верст. Был чудесный, ясный день, которые часто случаются на исходе лета. Запах гари, который все время преследовал пастора и вызывал кашель, остался позади, истаял. Деревьев еще не тронула желтизна, но природа уже готовилась к долгой спячке. В воздухе летал пух семян и легкая паутина. Если мальчик прав и его вызвали в штаб для обмена, размышлял пастор, то Фермер воистину верующий человек -- первым он вызволяет из плена своего духовника. Но право, трудно понять, радоваться ли ему свободе или огорчаться? Он опять попадет в чужую армию, будет переживать все тяготы войны и молиться как за чужих, так и за своих. По зрелому размышлению было бы лучше, если бы Фермер о нем просто забыл. По прошествии какого-то времени, пусть длительного, он был бы отпущен на все четыре стороны и смог бы вернуться к своим прямым обязанностям. Правда, наивно ждать, что ему дадут приход, но он бы мог стать адвокатом или учителем, в конце концов приказчиком пошел бы в лавку, но он был бы среди своих, дома... И опять же, эта странная просьба мальчика... Пастор Тесин привык выполнять просьбы. Но взрослый человек знает, чего можно просить, а чего нельзя, потому что бессмысленно. А с ребенка чего возьмешь? У него был такой умоляющий взгляд! Неужели мальчик не понимает, что не в его власти дать ему свободу? Но врожденная склонность к оптимизму взяла верх над грустными переживаниями. "Положись на Бога и радуйся,-- приказал он себе.-- В конце концов ты покинешь ужасный подвал и приедешь к людям, которые будут тебе рады, помоешься горячей водой и выпьешь чашку настоящего кофе". Дона принял пастора сразу по прибытии. Тесин во все глаза смотрел на прославленного генерала, тот был молод, горд, в каждом его жесте сквозило несколько показное, но очень симпатичное военное удальство. Пастору вдруг стыдно стало за свой вид: белый воротник стал серым, руки в царапинах, добро бы пахло от одежды только гарью, но в этом чистом кабинете он чувствовал, что от него несет вяленой рыбой, плесенью и вообще какой-то дрянью. -- По высочайшему повелению сообщаю вам, что сегодня же вы можете вернуться в русскую армию,-- сказал генерал с очень четкой артикуляцией, у Дона была странная особенность делить фразу пополам, из-за чего она выглядела особенно значительной, -- Фельдмаршал Фермор лично хлопотал за вас. Произведен обмен. Сейчас вам дадут лошадь, и вы можете ехать к своим,-- в последнем слове не. было ни насмешки, ни упрека.-- Сопровождать вас будет трубач. Вопросы? -- Мне хотелось бы знать, на кого меня обменяли? Дона усмехнулся. -- Хотите знать, высоко ли вас ценит фельдмаршал? Высоко. Вас обменяли на генерала...-- он назвал известную фамилию. -- Ваша светлость... простите мне мою смелость, но я имею просьбу, так сказать, личного характера... в видах милосердия... Среди пленных содержится русский мальчик, он совсем ребенок и нездоров. Он болен... не могу ли я вывезти его из крепости, как моего служку... -- Кого мы будем обманывать, пастор? Кто этот мальчик- трубач, знаменосец, барабанщик? Если он надел мундир, то он отвечает за свои действия по всем правилам военного устава. Не берите грех на душу... Пастор хотел сказать, что мальчик не носит мундир вражеской армии, что он... И тут Тесин понял, что ничего не знает об этом отроке, и продолжать о нем разговор было более во вред ему, чем на пользу. -- Я могу вернуться в крепость?-- спросил он сдавленно.-- Там у меня остались кой-какие ритуальные вещи, чаша водосвятная, Библия. Ее подарил мне отец, я никогда с ней не расстаюсь. -- Это ваше право,-- сказал Дона несколько обиженно, по его пониманию, пастор должен был ликовать, а он постный, как пятница, и прячет глаза.-- Трубач приедет в Кистрин к вечеру. Может, оно и разумно -- ехать к русским ночью. Конец разговора с генералом Дона происходил при неожиданном посетителе. Кажется, этого бородатого, холеного господина Тесин видел в Кистринской крепости. В кабинете генерала он сидел не как проситель, но как гость. -- Господин пастор, не откажите в любезности. Вы едете в крепость. Передайте офицеру, пусть сюда пришлют мою карету. Я прискакал верхом,-- обратился он к Дона,-- и отбил себе все внутренности. Ну, скажем, пусть карета будет здесь в пять. -- В семь,-- уточнил Дона,-- а лучше в девять. Я не люблю торопить обед. И оба весело рассмеялись. Уже знакомый офицер повез Тесина в крепость. -- Отчего вы такой грустный, господин пастор? Или вам жалко оставлять наши подвалы?-- спросил он вполне миролюбиво.-- Скажите, Фермор- англичанин? -- Говорят, лифляндец. -- Зачем же он служит русской государыне? Говорят, она щедра... Вы не знаете, сколько она ему платит? Скажем, за месяц?.. -- Право, не знаю. -- А вы видели русскую царицу? -- Нет, я никогда не был в Петербурге. -- Ну что ж... теперь повидаете. Говорят, красивый город. "С чего бы это я. вдруг попал в Петербург?"- подумал Тесин, но спорить не стал. В то самое время, когда пастор беседовал с генералом, а потом с офицером, Лядащев развил в крепости бурную деятельность. Ему необходимо было увидеть Мелитрису, и не вечером, а сейчас, днем. Чтобы вызвать ее, он не придумал ничего лучшего, как выкатить карету на двор, поставить ее прямо перед окном, за которым размещался лазарет для русских офицеров, и начать неторопливо мыть лакированные бока своего транспорта. При этом он беззастенчиво рассматривал господ офицеров, которые толпились у окна. Среди них он увидел и взволнованную физиономию Белова. Время от времени кучер замирал в глубокой задумчивости. Сторонний наблюдатель мог предположить, что он сам с собой тренируется в азбуке глухонемых. Очевидно, единственный нужный Лядащеву зритель в окне понял его, потому что во дворе появился мальчик с пустыми ведрами и деловито проследовал к колодцу за водой. Когда, наполнив ведра, он возвращался назад, кучер, без видимой надобности, вдруг поднатужился и поднял задок кареты. -- Парень, помоги! -- крикнул кучер сдавленно. Мальчик немедленно оставил ведра и бросился на зов, хотя чем он мог помочь при своем хилом телосложении, понять было невозможно. Карета, крякнув, встала на колеса, дальше надо было помочь поправить дышло, подтянуть постромки. Кучер, не закрывая рта, пояснял, как надо это делать. Мальчик понимающе кивал. Три минуты ушло на помощь кучеру, но все нужное было сказано. Мальчик с отрешенным видом понес раненым воду. Пастор опоздал к обеду, то есть к раздаче хилой похлебки с куском хлеба, но, оказывается, мальчик позаботился о нем и теперь терпеливо стоял в сторонке с глиняной плошкой, ожидая, когда пастор выслушает поздравления с избавлением от плена. В этих бесхитростных поздравлениях звучали не только радость, но и сожаление, а то и откровенная зависть. "Слаб человек,-- думал Тесин.-- Я бросаю их в хвори и в беде, как же им не обижаться за это?" -- А теперь поешьте... У Тесина кусок в горло не шел, но он не мог отказаться от еды, поданной так заботливо. -- Дитя мое. Я исполнил вашу просьбу и попросил о вас генерала,-- как ни странно, за едой ему легче было высказать то, что мучило пастора всю дорогу.-- Но он непреклонен. Все это ужасно... но законы военного времени... Глаза мальчика округлились от удивления. -- Вы просили за меня прусского генерала? Господин пастор, как вы...-- Мелитриса не произнесла слово "наивны", но выражение лица подсказало его смысл. Тесин вдруг покраснел. Он всегда терялся, когда его честность и чистосердечие называли простодушием, что в каком-то смысле является синонимом глупости. А он вовсе не глуп... он просто порядочен, при его сане другим быть невозможно. Да и не в сане дело... -- Простите, но мне и в голову не приходило выбраться отсюда законным путем,-- продолжал мальчик. "Нельзя обижаться на этих несчастных,-- вел пастор свой монолог, старательно выскребывая плошку.-- Страдания ожесточают сердце, в плену ложь для них стала нормой жизни". -- Я хочу сделать вам признание,-- мальчик понизил голос до шепота.-- Я женщина... Пастор поднял на нее затравленный взгляд, плошка выскользнула из его вдруг онемевших пальцев и с шумом грохнулась об пол. -- Простите, святой отец, но я думала, что вы догадались. Особенно после моих расспросов о князе Оленеве...-- Мелитриса лукавила, ничего подобного она не думала, но при виде потрясения собеседника стала лепетать первое, что ей пришло в голову. -- Но что вам дало повод думать подобное?-- Тесин суетливо поднимал черепки, голос его звучал сдавленно.-- И что... раненые знают, что вы женщина? -- Некоторые знают. -- Но как вы попали сюда? -- Умоляю вас, верьте мне, господин пастор. Меня захватили в плен в Познани. Я русская княжна. Я была фрейлиной ее величества. На Тесина вдруг словно столбняк напал, он смотрел на Мелитрису, но мысли были далеко. Голубые глаза его распахнулись, а выражение лица можно было определить только как блаженное, иначе и не назовешь. Это было состояние "беседы с ангелами", которые за недосугом совершенно перестало посещать его в подвале Кистринской крепости. -- Меня зовут Мелитриса Репнинская,-- девушка осторожно коснулась руки пастора, пугаясь его неземного, экзальтированного выражения лица. Вот она -- последняя воля князя Оленева! Стоит перед ним въяве и просит о помощи. Чудо -- иначе не назовешь! Тесин сам видел, как в том месте, куда поскакал опрометчивый князь, разорвался снаряд, но если у него и были какиенибудь сомнения в гибели Оленева, на войне и не то бывает, то сейчас они полностью рассеялись. Ясно, что князь Оленев пал на поле брани и Господь в милости своей дал ему, Тесину, исполнить последнюю волю этого прекрасного и честного человека. -- Я не оставлю вас, дитя мое! Я сделаю все, что вы пожелаете,-- воскликнул он пылко, но тут же перешел на шепот. -- Для начала я откажусь возвращаться из плена. Я думаю, комендант меня поймет. -- Ни в коем случае! Ничего комендант не поймет. Послушайте меня. Из крепости я выберусь сама. Мне помогут...-- Мелитриса почти прижала губы к уху пастора, и он не посмел отклониться, только опять покраснел пунцово. Потом он прижал губы к ее изящно вырезанному ушку. "Поняла, поняла..."-кивала головой Мелитриса. Вечером у входа в конюшню мальчик стирал в бадье окровавленные бинты. Все уже привыкли к этой фигурке- всегда в движении, "всегда занят, и никто не обратил внимание, как мальчик тенью скользнул в конюшню. -- Карета господина Бромберга,-- высокомерно бросил кучер патрулю у главных ворот.-- Белено быть в штабе армии в девять вечера. Солдат скучающим взглядом окинул карету, заглянул внутрь и пошел открывать ворота. Он не мог знать, что фанера под сиденьем убрана и что, всунувшись с трудом в тайное дно, а голову упрятав под полое сиденье, в карете прячется Мелитриса. А душно-то, а пыльно! Только бы не чихнуть, Господи! Поехали... Ночные страхи Трубач явился только в полночь. Несмотря на поздний час сам комендант вышел проститься с Тесиным, не каждый день выдается отпускать из плена пастора самого главнокомандующего, пусть и враждебной армии. -- Прощайте, господин пастор. Надеюсь, вас не очень обижали? -- Благослови вас Бог. Две лошадки медленно выехали за ворота. Трубач, маленький, верткий, эдакий забияка, похожий на испанца или цыгана, не очень уверенно сидел на лошади, но куда больше его интересовала предстоящая встреча с неприятелем. -- Вы знаете по-русски? -- настойчиво спрашивал он у пастора. -- Очень мало. Но чтобы объяснить, кто мы, слов у меня хватит. -- Вы должны сейчас придумать, что будете говорить. И выучить эти слова наизусть, А то собьетесь на немецкий, а они перережут нам глотку. -- Но ведь вы будете трубить! "- Да плевали они на мою трубу. Они же разбойники... Пастора волновали совсем другие мысли. Во-первых, надо как-то поделикатнее сообщить трубачу, что к ним присоединится его служка, вовторых, хорошо бы знать точно, что он вообще присоединится. Мелитриса очень толково нашептала ему свой план побега, но он тогда был как во сне, опустил массу подробностей и теперь никак не мог вспомнить, у каких кустов она будет ждать, на этой стороне Варты или на той. Было темно, от реки тянуло сыростью, ноги лошадей тонули в тумане. -- Тут надо спешиться,-- сказал трубач.-- Мост в плохом состоянии. Я сюда ехал, чуть шею не сломал. Тесин спрыгнул на землю, взял под уздцы лошадь. Они осторожно прошли по зыбким доскам. Из кустов выступила узкая фигурка с поднятой рукой, словно случайный попутчик, который просит подвезти. Сердце у пастора забилось. -- Друг мой,-- он повернулся к трубачу.-- Я забыл предупредить, что с нами поедет мой служка. Он ждал нас около моста. -- А как он здесь оказался?-- спросил трубач, подозрительно вглядываясь в мальчика. -- Мне ничего о нем не говорили... -- Он нам необходим в пути,-- продолжал Тесин, словно не слыша вопроса.-- Он замечательно говорит по-русски. Он будет нашим переводчиком. Его зовут Валентин. -- Меня зовут Валентин,-- подтвердила Мелитриса,--а русский я знаю с детства. Трубач продолжал что-то ворчать, но Тесин уже протянул руку мнимому Валентину, и девушка неловко, но бесстрашно села на лошадь впереди пастора. Еще никогда женщина не сидела с ним так близко. Тесин невольно отпрянул, и лошадь загарцевала под ним, недовольно перебирая ногами. По счастью, Мелитриса если и ощущала неудобство, то не от близости Тесина, просто мужское седло ей было внове, да и наездницей она была неважной. За рекой стоял пост прусской армии. Солдаты грелись у костра, грели воду в котелке, и им было совершенно наплевать, что пастор, которого меняют на генерала, везет с собой мальчишку -- помощника. -- А далеко ли арьергард русских? -- спросил трубач напоследок. -- Говорят, .верстах в тридцати, но я думаю, вы их раньше встретите,-- сказал начальник караула.-- Они здесь везде шляются небольшими отрядами. Вчера в местечке Б. стычка была. -- Вот и поедем в Б.,-- предложил пастор. -- Тогда держитесь правее, но, по мне, лучше вам ехать в Ландсберг. Там вы наверняка встретите русских. Ехали молча. Трубач напряженно всматривался в темноту, в каждом кусте он угадывал очертания схоронившегося русского злоумышленника. Тесин был спокоен. Когда Господь являет чудо, можно не заботиться о последствиях и не следить за тем, как он осуществляет свой высокий замысел. Они заблудились через час или полтора. Удивительно, сколько больших и малых речек встречается в этом государстве- Мост, конечно, был сожжен. Сунулись было в воду -- глубоко. Пускать лошадей вплавь в эдакой темноте поостереглись, решили искать брод, и самое удивительное -- нашли, и благополучно переправились на другой берег. Однако вернуться на. торную дорогу не удалось, на пути их возник глубокий овраг, объехали овраг... По старой пашне лошади шли плохо. А когда половинка луны, насмешливо корча рожи, выглянула из плотных, как перины, облаков, выяснилось, что они едут не по пашне, а по болоту. Повернули назад... -- Надо ориентироваться по звездам,-- твердила Мелитриса, выискивая в небесных прогалинах невнятные светила.-- Один мой опекун говорил, что ему достаточно иметь луну и одну-единственную звездочку, чтобы найти путь. -- К луне и звездочкам надо иметь голову и знание,-- не без сарказма заметил трубач.-- Смотрите-ка, деревня... -- Здесь никого нет, я знаю. Я видела такие деревни...-- шепотом сказала Мелитриса. -- Вы хотите сказать, что она разграблена?-- не понял пастор.-- Но кто-то же здесь есть. Люди не уходят навсегда из своих домов. Но эта деревня была пуста, только голуби ворковали на брошенной голубятне, да царапала сухое дерево раскачивающаяся цепь от колодезного ведра. Вдруг меж деревьев блеснул огонек. -- Вон, вон... там люди! -- закричала Мелитриса. Удивительно, как она рассмотрела этот неяркий свет, похожий на отблеск свечи, зажженной в глубине большого строения. Они подъехали ближе. Это была мельница. Рядом с ней мирно журчала все та же речка, никакая война не в силах была заставить умолкнуть эту прекраснейшую в мире мелодию. Очевидно, внутри мельницы услышали звук подков, потому что чуть живой огонек пропал. Пастор спешился, ощупью нашел дверной молоток и принялся стучать в дверь. Ответом ему была полная тишина. -- Откройте,-- кричал Тесин,-- мы не сделаем вам ничего дурного. Нам только надо узнать дорогу. Нетерпеливый трубач начал ругаться на чем свет стоит, а потом вытащил саблю, он был вооружен до зубов, и стал яростно рубить косяк двери. Щепки летели ему в лицо, вызывая новый поток ругательств. Неизвестно, что повлияло на домочадцев, буйство трубача или мирные призывы пастора, только дверь отворилась и показалось бледное лицо хозяина. -- Давно бы так,-- бросил трубач, оттолкнул мельника и вошел в дом. Пастор и Мелитриса последовали за ним. -- Да запали свет! Невозможно разговаривать в темноте! Мельник долго шебуршал в углу, кряхтел, наконец, зажег тоненькую сальную свечку. На приезжих глянули маленькие, ненавидящие глазки. Мельник был огромного роста детина, большое тело его, кажется, не умещалось в холщовой рубахе, готовый при резком движении лопнуть по швам. Ясно было, что он только играет кротость и покладистость. Что им руководило -- страх или хитрость, разобраться на скорую руку было невозможно. -- Ты скажи нам, мельник, как проехать на Ландсберг? -- строго спросил трубач. -- О, это далеко. Это я не могу объяснить,-- перемежая польскую речь немецкими словами, сказал мельник, но заметно осмелел, увидев, что один из непрошеных гостей пастор, а другой -- мальчик. -- Если не можешь объяснить, то поедешь с нами,-- сказал трубач как о деле решенном.-- Слушай, хозяин, у тебя выпить не найдется? Горло пересохло, аж голова кружится. Мельник бросил на нахального трубача гневный взгляд, но отказать побоялся, принес три кружки и жбан пива. -- Ячменное? -- деловито осведомился трубач, со вздохом отрываясь от кружки.-- Ты собирайся, что стоишь? Лошадку оседлай. Мы верхами. -- Никуда я не поеду,-- хмуро сказал мельник. -- Это как это -- не поедешь? -- не понял трубач.-- Я при исполнении...-- начал он почти спокойно.-- У меня приказ генерала графа Дона. Да по закону военного времени...-- он уже перешел на крик, и в руке его появился пистолет. Удивительно, как быстро умел возжигаться этот резвый человек. Он наскакивал на мельника, как боевой петух. -- Тебя застрелю, а дом сожгу,-- орал он, потрясая своим оружием,-- Выведи нас к русским, а там уматывай на все четыре стороны. Шевелись... такойрастакой! Крестьянин всегда пасует перед военным человеком, даже если тот ему по плечо- И не от страха пасует, а просто знает, чувствует, что рука у военного, ожесточившегося в битвах, не дрогнет. Шутка ли- человека убить за просто так! Но это мирному человеку страшно, а для солдата убийство -- работа. Кряхтя и стеная, мельник стал одеваться, сходил в глубь дома, пошептал что-то тихим, как мыши, домочадцам, потом вывел лошаденку без седла. Поехали... Вскоре они были уже на прежней горной дороге. Ночная сырость пробирала до костей. Мелитриса заснула, доверчиво припав к груди Тесина. Пастор занемел, как отсиженная нога, но остерегался шевелиться, боясь разбудить девушку. -- Ты предупреди, когда русских увидишь,-- сказал борющийся с дремой трубач.-- Тогда остановимся, и я по всем правилам сыграю та-та... здесь фадиез... та-та, что значит: парламентарии едут. Мельник не ответил. -- Понял, что ли? -- Кабы русские нас сами раньше не увидели,-- проворчал мельник, зорко глядя по сторонам. Прошел еще час. Светало. Кустарники обочь дороги выглядели совершенно мирно и безопасно, поодаль маячил небольшой лесок. Вдруг раздался оглушительный свист, соленый, злобный окрик, на дорогу выскочило сразу несколько солдат в русской форме. Тесин почувствовал, как его стащили с лошади, засунули в рот кляп и поволокли куда-то, громко переругиваясь. Сзади пронзительно, поминая черта, кричал трубач, но скоро и он замолк. "Только бы не прибили его. Господи,-- с ужасом подумал Тесин.-- Где Мелитриса?" Последняя мысль заставила его дернуться в руках тащившего его верзилы. Ответом был удар в челюсть и новый поток брани. По некоторым словам и выражениям, которые без труда отличит каждый иностранец, пастор догадался, что он у русских. Здесь же в кустах трубача раздели почти донага и трубу отняли. Пастора вертели в руках как куклу, но сутану не сняли, может быть за полной ненадобностью, но скорее из уважения к сану. Во всяком случае, так показалось Тесину, хоть он мало понимал из беглого разговора. Более всего обозлила солдат бедность захваченных в плен, хороша добыча -- сапоги с заплатой, тощий кошелек и чужой мундир, трубу в расчет не брали. Мелитрисы нигде не было видно, и мельник исчез, растворился в белесом утреннем тумане вместе с кургузой лошадкой. Тесин не без внутреннего смешка подумал, что знание русского языка им не понадобилось и без фа-диеза обошлись. Кляп во рту разрешал все сомненья и страхи трубача. Несчастный парламентарий стоял, придерживая рукой порты, таращился на чужие мундиры и мелко дрожал то ли от страха, то ли от холода. Голосок Мелитрисы Тесин услыхал до того, как она появилась. Потом из-за кустов вынырнула фигура офицера, за ним, не поспевая за широкими шагами, семенила Мелитриса. Солдат ловко вытащил изо рта пастора влажный, тугой кляп. -- Правду ли говорит этот юноша?-- спросил офицер строго.-- Вы пастор Тесин? -- Святая правда. Я пастор их превосходительства графа Фермера. Движение офицерских бровей, и трубачу вернули все его имущество, надели сапоги, сунули в карман кошелек и даже посадили на лошадь. -- Не говорите, кто я,-- только и успела шепнуть Мелитриса. К Тесину уже подвели лошадь. Спустя полчаса пастор сидел у генерала Юдина и неторопливо рассказывал историю своего пленения и содержания в кистринском лазарете. -- Об этом мы потом поговорим подробнее,-- закончил беседу генерал.-- А теперь отдыхайте. Да... кто этот мальчик? -- Он со мной, служка... Больше вопросов Тесину не задавали. Трубачу пожаловали двадцать пять рублей, дали охранную бумагу и проводили к своим. С Мелитрисой Тесин встретился в походной кухне. На столе стоял сытный завтрак, дымился крепкий кофе. -- Ну вот мы и у своих,-- со вздохом сказал пастор. Магический ключ Разговор за ужином у генерала Дона был нетороплив и приятен, но, словно оспины на чистом лице, были рассыпаны в нем неприятные сообщения, очень тревожившие Сакромозо. -- Фермор называет поражение при Цорндорфе "неудачным случаем",-- с насмешливой улыбкой сказал генерал и стал очень подробно и смешно описывать неповоротливость русских в этой баталии, повальное пьянство, особо коснулся славных успехов прусской кавалерии.-- Говорят, перед штурмом король велел передать Зейдлипу: "Скажите генералу, что он головой отвечает за эту битву!" Ответ Зайдлица заслуживает анналов истории: "Передайте королю, что после битвы моя голова в его распоряжении!" Красиво, что и говорить! Но после описания битвы Дона с той же значительностью и скрупулезностью стал рассказывать об отступлении русских. Они уходили с поля боя на виду нашей армии, построившись в две колонны, в полном боевом порядке, между колоннами шли обозы с ранеными и матерьяльной частью, солдаты на руках тащили артиллерию, в том числе трофейную, а также уносили десять прусских знамен. Сакромозо не мог скрыть своего удивления: -- Но почему же король не преследовал их? Почему не разгромил противника полностью? -- Господин банкир, мы потеряли под Цорндорфом одиннадцать тысяч человек, и что особенно важно- ощущение собственной победы. Кто знает, что было бы, не наткнись русская солдатня на бочки с вином? В рукопашном бою русские не знают себе равных. Большая часть ран в нашей коннице -- сабельные, и раны нанесли пехотинцы. Выпьем за победу? -- Выпьем... А каковы дальнейшие планы? -- Я не раскрою вам военной тайны, если скажу, их величество очень рассчитывает на помощь англичан. Хватит им прятаться за собственное золото. Деньгами не оплатишь жизнь солдат. Нужна реальная помощь, например, флотом. Сакромозо ушел от скользкой темы. Поговорили о достоинствах кухни, о будущей зиме, перемыли кости общим знакомым, посмеялись о симпатии коменданта фон Шака к престарелой баронессе, а потом опять вернулись на прежние позиции. -- А каково настроение короля? -- Сакромозо словно за язык кто-то тянул. -- Говорят, не из самых лучших. У их Величества хандра. Но это вы сами можете узнать. В конце недели король будет в Кистрине. Вот это новость так новость! Сакромозо понял, что пора прекратить играть с судьбой в прятки, надобно принимать решение. Давно ворочалась в голове его некая мыслишка, и как ни гнал он ее от себя, напоминая о законах масонского братства, она только разбухала, как попавший в весеннюю лужу боб, и уже стала прорастать зеленым ростком. Кажется, как недавно это было: новый дом в Кенигсберге, новые связи, свежеиспеченный банк. Рыцарю не просто стать банкиром, мешают не только незнание предмета, который он так и не выучил, все за него в банке делал Ведель, он служил лишь прикрытием, но и сомнения этического и морального свойства. Выбор был мучительным, и очень тогда помог ему магистр Жак. И все совпало... Древние кабалистические таблицы не врут, только надо уметь правильно истолковать ответ. На следующее утро прямо после завтрака он отправился к магистру Жаку. Поехал верхами, взял с собой кучера, давно пора было размять лошадей. Пузатый форейтор его сидел в седле с выправкой кавалериста. Ишь, шельма... -- Мне ждать их сиятельство? -- Нет, возвращайся в крепость. Тебя пропустят, я предупредил. Встреча с магистром опять произошла в подвале, но на этот раз горел не горн, а камин и серебряный шандал о семи свечах. Тепло, уютно, пахло можжевельником и мятой. Магистр Жак понял Сакромозо с полуслова и ужасно взволновался. Из обширного, моренного до черноты дубового шкафа были извлечены пять заветных медных таблиц, на которых чья-то рука вытравила целую армию цифр. Алхимик любовно смахнул с них пыль. -- Формируйте ваш вопрос к оракулу, сударь! Я рад доверием вашим. О, я не о себе! Я червь и магический посредник. Я рад, что вы верите в авгуральную науку. Этим волшебным таблицам более трех тысяч лет. Вопрос к оракулу был давно сформулирован. По счастью, магистра Жака вовсе не надо было посвящать в существо дела, ему нужны были только цифры: число слов в вопросе, число слогов в каждом слове и тому подобное. Сакромозо начал считать эти цифры в уме и сбился. -- Дайте клочок бумаги. Магистр Жак услужливо исполнил его просьбу. Чернила были красные, словно кровью писал, поэтому доверенная бумаге тайна выглядела особенно тревожно: "Ждать ли мне приезда короля или не ждать совсем?" Сакромозо посчитал нужные цифры и немедленно сжег бумагу на пламени свечи. Магистр Жак надел очки и приступил к расчетам, губы его беззвучно шептали: восемь- двойной гентанер, пять -- пентаграмма, девять -- полное совершенство... На бумаге появился конус из цифр, опущенный острием вниз. Теперь надо было доверить полученные от математических действий цифры самим таблицам. Всем пяти, поочередно! Сакромозо не торопил магистра. Он знал, труд его долог, но не допускает ошибки. По спине рыцаря пробежал легкий озноб, который всегда рождается у человека при соприкосновении с сакральной тайной. Осторожно тикали часы, пламя нервно вздрагивало. Все было полно ожиданием. -- Вот,-- магистр протянул Сакромозо карточку, на которой были в четыре ряда написаны цифры.-- Сей магический ключ имейте при себе,-- сказал он важно,-- а ответ на ваш вопрос воспринимайте ушами. Звучит он так: "Некоторый друг человеков исполнит твое хотение к твоей погибели". Удовлетворены ли вы? -- То есть как? Нет, Сакромозо не был удовлетворен. Холодок, бродивший вдоль спины, исчез, а появившееся чувство досады вызвало неожиданную боль в висках -- в этой лавочке ему явно подсунули не тот товар. Он набычился, глядя исподлобья на алхимика. --В моем вопросе была частичка "или". -- В науке кабалла нельзя так ставить вопрос. Таблицы не отвечают либо так, либо эдак. Но ваше хотение вам известно. Оно может быть только одно. -- В том-то и дело, что нет! -- воскликнул чистосердечно Сакромозо.-- Я на перепутье. Я не знаю точно, чего хочу,-- и пылко воскликнул про себя: "Свободы! Или этот идиот,-- некоторый друг человеков -- считает, что она для меня пагубна?" -- Не рекомендуется задавать один и тот же вопрос .дважды. Но если вы доверите провидению решить за вас, что вам лучше хотеть, то мы можем повторить опыт. На составление второго вопроса Сакромозо извел целый лист бумаги. Наконец выкристаллизовалась очень точная фраза: "Прав ли я, что хочу выйти из игры?" Восемь слов. Количество слогов, кажется, одиннадцать, знаки препинания не в счет. Он вручил свою судьбу магистру, старательно сжег бумагу на свече и приготовился к длительному ожиданию. К тиканью часов присоединился еще какой-то неясный звук. -- У вас капает вода? -- Это водяные часы, не мешайте... Вот так по капле, по секунде уходит жизнь. Желая занять себя, Сакромозо стал шарить глазами по полкам и уткнулся в модель земного шара. Глянцевый бок глобуса соблазнительно подставлял ему карту Америки. Может, туда направить путь? Дракон на картине явно подмигнул ему кровавым оком. -- Ответ получен,-- торжественно провозгласил магистр Жак.-- Слушайте: "Некоторый искренний друг испровергнет твое хотение к твоему щастию",-- он выразительно посмотрел на рыцаря поверх очков. . -- Что значит -- испровергнет? -- в голосе рыцаря звучало величайшее изумление.--Исполнит, что ли? -- Испровергнет, значит, испровергнет. Старые таблицы вещают истину. Главное в ответе, что у вас есть искренний друг в щастие. Вы на правильном пути. Сакромозо задумался глубоко и надолго, магистр терпеливо за ним наблюдал. Больше вопросов науке в этот день не задавали. Посидели у камина, попили вина, потолковали о том о сем, например, о космосе-астрале, о тайне кристалла, поспорили, что есть лучший растворитель для золота. Магистр утверждал, что утренняя роса, сей эликсир, что хочешь растворит, нужно только время. Сакромозо больше упирал на смесь кислот, именуемых царской водкой. На прощанье магистр вручил ему карточку с цифрами по второму гаданию. -- Не потеряйте. Се есть ваш талисман, а словесный ответ держите в памяти. Побег Я хочу объяснить читателю, что значил побег Белова из крепости Кистрин и с какими трудностями, моральными и физическими, он столкнулся. Физических было мало, и последствия контузии не могли ему помешать. Не большой труд выставить раму из окна второго этажа, пройти в полной темноте по узкому карнизу, а потом спуститься вниз по крепкой, на века сооруженной водосточной трубе, прикрепленной к стене чугунными скобами, Главным было выехать за ворота крепости, но эту задачу взял на себя Лядащев. Обывателю двадцатого века, переживавшему если не лично, то посредством литературы, театра и кино войну 14 года, гражданскую, вторую мировую и отечественную, побег из плена в моральном отношении кажется не только вполне естественным, но и честным, геройским поступком. В самом деле, человек бежит из концлагеря, но он же бежит сражаться за свободу. Правда, за его побег расстреливают и отправляют в печь десять, сто, а может быть, тысячу человек -- нас этим не удивишь и, к сожалению, не испугаешь. Но в XVIII веке воевали иначе и думали не так, как мы. Понятие чести стояло очень высоко, но зачастую их понятие чести нам кажется не ясным, как бы размытым. Во-первых, побег русского офицера не давал прусской армии возможности получить по обмену своего соотечественника. Это было дурно не только с точки зрения прусского кодекса чести, но и нашего, русского. Есть устав войны, и ему необходимо следовать. Во-вторых, бежавший из плена сильно ухудшал судьбу оставшихся в плену товарищей, поэтому прежде, чем решиться оставить крепость, Белов оповестил об этом всех сокамерников. Объяснение было простым: в Кистрин проник работник секретного отдела, он склоняет его на побег, поскольку ему -- в целях государственных -- требуется помощь Белова. Первый вопрос к Белову был таков: "Откуда он узнал о появлении секретного работника?" Ответ был прост: "Увидел в окно, господина Л. Белов знает уже пятнадцать лет". Вопрос второй: "Каким образом Белов узнал, что у секретного отдела есть в нем надоба?" "Через мальчика, которому разрешено выходить на крепостной двор". Третий: "Почему господин Л. доверил мальчику столь важную задачу?" Над этим вопросом Белов задумался, но потом решил, что не время и не место темнить перед товарищами, которые остаются в неволе. Кроме того, "мальчик", она же Мелитриса, весь день не появлялся ни в камере, ни во дворе. А это значит, что ее не схватили и ей удалось бежать. Голос Александра неожиданно дрогнул: -- Я должен открыть вам, господа, тайну, которая мне не принадлежит. Надеюсь на вашу скромность. Тот, кого мы называли "мальчиком", есть на самом деле фрейлина Ее Величества Мелитриса Репнинская. Каким образом она попала в плен, я рассказать вам не могу. Это является тайной ее и господина Л. Последний ответ вызвал полное смятение в обитателях камеры, да что смятение,-- шок, после которого минуту молчали, глуповато и потрясение посматривая друг на друга, а потом загалдели все разом: "И ты знал и молчал..." "Не нужны мне чужие тайны, но что женщина- мог же предупредить!.. Ну это ни в какие сани, господа!.. Белов, вы скотина! А наши разговоры, господа, я умру с краской стыда на лице!" Именно последний ответ обеспечил Белову при голосовании полное единодушие: все были за побег. Даже майор кавалерии, у которого были свои счеты с секретным отделом и который во время всего разговора хмуро буравил Алекс