говорить с ним. Во время этих переговоров намеченному кандидату впервые сообщалось о существовании организации, но только в самых общих чертах, причем обычно подчеркивалась политическая сторона задач организации. Некоторое представление о характере этих предварительных переговоров дает нижеследующее сообщение о них, сделанное одним из видных деятелей русского масонства этого периода в рассказе о своем участии в масонской организации12. "Как-то раз, -- передавал этот деятель, -- ко мне подошел NN и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов. Упомянул он при этом, что для вступления необходимо принятие какой-то присяги и что это вообще связано с некоторой обрядностью. О том, что это масонская организация, он мне прямо не говорил. Я не был знаком с характером этой организации; равным образом я тогда мало знал и о масонстве вообще, но почему-то -- почему именно, теперь уже не припомню -- сразу понял, что речь идет о масонской ложе и тотчас же выразил свое согласие". Для понимания этого рассказа необходимо знать, что изложенный разговор шел между двумя депутатами Государственной думы, принадлежавшими, правда, к различным партиям ее левого сектора (X входил в социал-демократическую фракцию, NN был членом фракции конституционных демократов), но сравнительно много сталкивающимися между собой в процессе думской работы, ведшими и ранее политические беседы и вообще довольно хорошо знавшими друг друга лично. Рассказчик не мог вспомнить с уверенностью, обсуждался ли в их прежних разговорах вопрос о согласовании действий партий левого крыла Государственной думы, но он помнил, что такие разговоры в то время были очень обычны, так что более чем вероятно, что они велись и между рассказчиком и его собеседником (если так, то, по-видимому, они показали его NN как человека, подходящего по настроениям для масонской организации). Во всяком случае очень характерно, что никаких колебаний у рассказчика не появлялось, принципиальное согласие на свое вступление он дал сейчас же -- это говорит о том, насколько ощутительна была в то время потребность в таком объединении, расчет на каковую был, как уже сказано выше, основным в планах реформаторов русского масонства. Приблизительно в подобных же чертах изображают предварительные переговоры о вступлении в масонскую организацию и все известные мне рассказы других масонов об их вступлении в эту организацию -- такие рассказы мне известны не только о Петербурге, но и о провинции. Надо только добавить, что обычно в этой беседе бралось обязательство никому не рассказывать уже об этих предварительных переговорах и давались некоторые советы о предстоящих при приеме "испытаниях", о необходимости подготовиться к вопросам анкеты, которые придется заполнить, и т. д. Намеченный таким образом кандидат, после того как предварительные переговоры с ним бывали признаны закончившимися удовлетворительно, приглашался прийти в то место, где должен был состояться его официальный прием. Обстановку этого последнего рассказы масонов рисуют в следующих чертах. На назначенной квартире намеченного кандидата встречало то самое лицо, которое вело с ним предварительные переговоры (на языке масонов его звали "рекомендующим братом"). Кандидата вводили в отдельную комнату, где "рекомендующий брат" давал ему анкетный лист с рядом вопросов, ответить на которые кандидат был должен, и оставлял его на некоторое время одного. Найти экземпляр этого анкетного листка мне не удалось, равно как не удалось и восстановить полный перечень стоявших в нем вопросов. Но общий характер его достаточно характеризуется теми обрывками, которые сохранились в памяти лиц, рассказывавших мне о своей масонской деятельности. Судя по этим рассказам, в анкете стояли следующие вопросы (редакция их была, конечно, иная -- я передаю только смысл их): Как Вы относитесь к семье? Как Вы смотрите на задачи человеческого прогресса? Ваш взгляд на религию? Какие пути и методы международных отношений Вы признаете? Как Вы относитесь к войне? Что Вы считаете необходимым делать в случае нападения на Россию? Какую форму государственного управления Вы считаете наиболее желательной для России? И т. д. Вопросов, выяснявших отношение отвечающего к социализму и к рабочему движению, в анкете вообще не имелось, равно как не имелось и вопросов, выяснявших отношение к революционным методам борьбы. В общем, и отдельные вопросы и вся анкета в целом были составлены так, чтобы отвечающий сформулировал свою точку зрения на необходимость стремиться к превращению всего человечества в одну братскую семью (которая вела бы свою родословную от семьи, как первичной ячейки), причем особенно сильно был подчеркнут момент пацифистский, момент отрицательного отношения к войнам как методам решения международных конфликтов. Это последнее обстоятельство тем интереснее, что выработка анкеты относится к 1909-10 гг., когда вопрос о войне еще не стоял так остро, как позднее, после начала балканских войн (оно с несомненностью свидетельствует о сильном влиянии пацифистского движения на масонство). Но заключительный вопрос этой группы -- об отношении к нападению на Россию -- как бы подводил к ответу в духе будущего "оборончества" и несомненно отражал тревоги французских масонов тех лет -- как известно, во Франции тогда сильно боялись нападения Германии, а масонство русское не только в прошлом было связано с масонством французским, но и в период, о котором идет речь, было тесно с ним связано организационно, действуя, где нужно, от имени Великого Востока Франции (так именно именем последнего производился прием новых членов в ложи). Интересно также, что антирелигиозный момент в русском масонстве не был подчеркнут -- в этом было его существенное расхождение с масонством французским. Судя по рассказам, соответствующая группа вопросов была средактирована так, что отвечающий неизбежно должен был в своем ответе подчеркнуть свою терпимость к религиозным взглядам всех верующих. Наоборот, вопрос о форме правления с самого начала подводил к максималистскому в тех условиях ответу -- к выявлению республиканских симпатий отвечающего. Когда составление ответов бывало закончено, вступающий давал о том указанный ему условный сигнал. О дальнейшей процедуре приема подробный рассказ имеется в уже цитированных мною воспоминаниях упомянутого выше X, соответствующее место из которых я процитирую полностью: "Когда я написал ответы, в комнату вошел NN, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи13. Через некоторое время NN вернулся, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где мне предложили сесть. Здесь мне был задан вопрос -- после я узнал, что спрашивающий назывался "испытующим": Знаете ли Вы, где Вы находитесь? Я ответил: На собрании масонской ложи. В говорившем я тотчас узнал Z -- его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Z задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты. Я отвечал в духе своих только что написанных ответов. Затем Z предложил мне встать. Я встал и услышал, что встали и все присутствовавшие. Z произнес слова клятвы -- об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если бы это было связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях14. Я повторял слова. Потом Z, обращаясь к присутствующим, задал вопрос: Чего просит брат? Присутствующие хором ответили: Брат просит света! Вслед за тем NN снял мне повязку с глаз и поцеловал меня как нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и остальные из присутствующих. Последними, как я увидел, были... всего человек 5-6." Никаких других обрядов, предусмотренных старым масонским ритуалом (описание их можно найти в любой книге по истории масонства) при этом не применялось. Вообще отступления от старомасонских обычаев и обрядов в русском масонстве были очень значительны. Обрядовая сторона в нем, можно сказать, была сведена почти на-нет. Тенденция к этому имеется и в западноевропейском, особенно во французском, масонстве, но нигде она не получила такого резкого выражения, как в России. Масонских "храмов" в последней не существовало -- заседания лож происходили в обычных комнатах, в частных квартирах у кого-либо из членов. Специальные масонские одеяния и украшения после "реформы" 1908-1909 гг. были совершенно изгнаны из обихода (в 1906-08 гг. обрядовая сторона играла гораздо большую роль). Если бы кто-нибудь посторонний попал на такое заседание незаметно для его участников, то с внешней стороны он не заметил бы ничего необычного, ничего такого, с чем наше представление привыкло связывать понятие масонства, -- он увидел бы просто небольшую группу человек в 6-8, хорошо знакомых, мирно ведущих беседу на общественно-политические темы. Только одна черта, быть может, бросилась бы ему при некоторой наблюдательности в глаза -- это тот факт, что все присутствующие обращаются на ты, взаимно называя друг друга братьями. Этот момент руководители русского масонства сочли нужным сохранить, придавая ему большое значение: братское, дружеское отношение друг к другу на собраниях лож должно было, по их мнению, служить залогом дружеского взаимного доверия при обращениях внутри лож, на общественной арене, а обращение на ты во время заседаний лож было внешним выражением братского отношения. Но подобное обращение на ты практиковалось только во время заседаний лож; вне их, особенно при посторонних, масоны обращались друг к другу по-обычному -- на вы или на ты в зависимости от их личных отношений. И если на заседание какой-нибудь ложи случайно попадал кто-нибудь посторонний -- такие случаи бывали нередко: кто-нибудь из знакомых хозяина заходил "на огонек", а иногда приглашали кого-нибудь из интересных приезжих -- не членов ложи -- то при нем правило обязательного обращения на ты не применялось. Рассказчики передают, что иногда это выглядело немного курьезно: закрывается дверь за посторонним, и все переходят на ты. Заседания лож проводились регулярно, 2-4 раза в месяц; работы их носили характер исключительно политический. Обычно они начинались со взаимной информации общеполитического характера и о внутренней жизни тех политических партий, члены которых в ложу входили. Особых партийных секретов не сообщалось; но, конечно, эта информация давала больше, чем попадавшие в газету сведения, касалась более интимных внутрипартийных отношений. После информации начинался обмен мнениями по вопросам, поднятым в процессе информации, или по какому-либо специальному намеченному вопросу общеполитического характера. В процессе этого обмена мнений руководители особенно заботились о том, чтобы дебаты не принимали сколько-нибудь обостренного тона, а держались строго в рамках дружеского, "братского" обмена мнений, задачей которого является выяснение вопроса о возможности сближения позиций представленных в ложе политических групп, о возможности того или другого согласования их действий. Как только замечалось, что расхождения чересчур велики, чтобы их можно было сгладить, и особенно если появлялись указания, что дальнейший обмен мнений может обострить отношения между членами ложи, обсуждавшийся вопрос снимался с порядка дня, прения переводились на другую тему. Никаких решений формально обязательного характера ложи не выносили; никогда вопрос о подчинении меньшинства большинству не ставился. Но так как члены ложи были проникнуты желанием найти общий язык и общие точки соприкосновения, то нередко намечалась общая точка зрения на обсуждаемый вопрос, общая линия поведения. Однако даже и в этих случаях -- даже тогда, когда единогласие в ложе было полное, -- намеченная общая точка зрения письменно не формулировалась, в резолюциях ничто не фиксировалось. Вообще, основным правилом в этом отношении было устранение из практики лож всего, что могло бы быть истолковано как имеющее моменты формального принуждения. Влияние работы лож должно было исключительно ограничиваться моментами морального характера -- взаимное убеждение, дружеское воздействие друг на друга, внушенное всем желание стремиться к возможному согласованию мнений и действий. VI Такова была организация отдельных лож и нормальная их работа. Объединение их и общее ими руководство лежало на плечах Верховного Совета. Время и обстановка возникновения последнего мне неизвестны, равно как неизвестен и первоначальный порядок его формирования. Есть некоторое основание полагать, что он был создан более или менее самочинно тою группой реформаторов русского масонства, о которой я говорил выше и которая в 1909-10 гг. поставила русское масонство на определенно политические рельсы. Точные и относительно полные сведения о Верховном Совете у меня имеются для 1912-16 гг. В этот период в Совет входило 12-15 человек (число членов не было точно фиксировано). По политическим взглядам здесь были представлены все левые политические группы от прогрессистов до социал-демократов, тяготевших к большевикам. Формально партийных большевиков Верховный Совет, насколько мне известно, в своем составе не имел (в ложах они, по-видимому, были); что же касается до остальных фракций и партий, то в Совет входили очень и очень ответственные их члены -- иногда фактические и формальные лидеры. Председателем Совета был кадет, член Государственной думы; казначеем -- беспартийный, близкий к прогрессистам (не член Думы). Персональный состав Совета был более или менее прочным; количество из него выбывших и вновь в него введенных членов за указанные годы было невелико. Для понимания дальнейшего чрезвычайно существенно отметить, что добрая половина членов Совета была депутатами Государственной думы, -- последние играли большую роль и в той группе реформаторов русского масонства, о которой я не раз говорил выше15. Введение новых членов производилось на основах, близких к кооптации: Совет намечал кандидатуру того или иного лица, участие которого, по его мнению, было бы полезно для Совета -- конечно, таковым мог быть только член какой-либо ложи. Но насколько мне известно, вопрос всегда проводился и через ту ложу, к которой новый кандидат принадлежал. Формально ее решения не спрашивали, голосования за и против намеченной кандидатуры не производилось, но факт включения из ее среды члена в Совет ей становился известным, и она молчаливо давала на это согласие, так что новый член Совета был в составе последнего в известных пределах и представителем ложи. Представительство это сводилось к тому, что он, по-прежнему работая и в составе ложи, осведомлял последнюю о деятельности Совета, в тех рамках, в которых Совету это казалось удобным. При вступлении в Совет от нового члена не требовалось никаких дополнительных присяг и вообще процедура этого вступления была совершенно свободна от обрядов. Отсутствовала обрядовая сторона и в работе Совета: так же, как и ложи, он собирался в частных квартирах, в обычных комнатах; члены его на заседания являлись в обычной одежде, без каких-либо масонских украшений. Нормальная работа Совета шла в тех же рамках, что и работа отдельных лож -- та же информация, тот же обмен мнений по политическим вопросам без принятия каких-либо решений. Отличием было только существование особой информации о работах отдельных лож. Зато характер обмена мнений был заметно отличен: так как в Совете большинство состояло членами Государственной думы, то среди вопросов, встававших на обсуждение, были главным образом вопросы, связанные с деятельностью последней. По существу в центре всей работы Совета, стояла задача внесения возможно большей согласованности в действия партий левого сектора Думы. Решения особенно связывающего характера -- как я уже сказал -- здесь не выносились (особенно за этим следили представители наиболее левой части Совета), но к возможно более точной формулировке тех пунктов, на принятии которых сходились все члены Совета, прилагалось немало усилий. Выполнять таким образом сформулированные мнения никто не был обязан, но молчаливо полагалось, что члены Совета -- поскольку они все признавали необходимость стремиться к возможному согласованию действий партий левого сектора думы -- при выступлениях в своих партиях и фракциях с этим мнением Совета будут считаться. И действительно, в известных пределах такое согласование получалось -- во всяком случае, согласование к взаимной поддержке в Государственной думе наблюдалось. Обычно выгодно это бывало для крайних левых фракций Государственной думы, которым поддержка других левых депутатов часто бывала нужна при таких актах, как внесение запросов, законопроектов и т. д. Как известно, для внесения запроса нужны были подписи 33 депутатов, в то время как в IV Государственной думе общее число социал-демократов и трудовиков вместе было меньше этой цифры. Этим пытались было одно время пользоваться официальные руководители конституционных демократов для введения в известных пределах цензуры исходивших от крайних левых запросов. Попытки эти потерпели крушение, причем одной из обусловивших его причин была готовность, с какой депутаты-масоны из умеренно левых партий давали свои подписи, не считаясь иногда даже с мнением своей фракции (известно, что на этой почве внутри кадетов часто бывали трения). Наряду с этими вопросами, связанными с практической политикой сектора Государственной думы, в Верховном Совете часто вставали и основные вопросы тактического характера -- об общей оценке момента, об общих методах борьбы за политическую свободу, и т. д. Сильным толчком к конкретизации этих споров послужили политические стачки рабочих 1913-14 гг., заставившие Совет много внимания уделять вопросам об отношении к массовым рабочим движениям и к революционным методам борьбы вообще. В этих случаях об отношении к стачкам у многих членов Совета выявилось недоверие и даже боязнь массовых движений вообще. Оказалось, что при всем их политическом радикализме, все представители буржуазно-прогрессивных групп были единодушны в своей боязни "русского бунта -- бессмысленного и беспощадного". Особенно выпукло эту точку зрения защищал член Совета -- левый кадет (депутат Государственной думы, ныне покойный), который указывал, что ни один человек, знающий "стихию русской массы", не может смотреть оптимистически на перспективы революционной борьбы, ибо "стихия русской массы к добру не может привести". Позиция членов Совета -- социалистов интереса не представляет: они защищали ту линию отношения к стачечной борьбе, которая нашла отражение в тогдашней социал-демократической меньшевистской литературе. Как и следовало ожидать, общего мнения по этому вопросу у Совета не нашлось; попытка члена Совета социал-демократа меньшевика поставить на обсуждение вопрос о какой-нибудь общей акции, задачей которой была бы поддержка стачечного движения и привлечения к нему общественных симпатий, не привела к успешным результатам. На этом частном случае выявилась общая неспособность Совета и масонской организации вообще достигать крупных результатов, поскольку речь шла о больших политических вопросах, отношение к которым в общеполитическом масштабе различных групп, представленных в Совете, было резко % различным. Успешными усилия Совета могли быть только там, где речь шла о сравнительно небольших вопросах, о сглаживании углов и т. д. Во всяком случае прения по этому вопросу были значительным событием в жизни Совета, -- судя по всему, они были, быть может, первым толчком к формированию внутри Совета той политической идеологии, которая вскоре стала играть большую роль и за пределами масонской организации -- идеологии политического переворота, совершенного на верхах, помимо масс (а в некоторых изложениях -- при нужде и с обращением против масс штыками). Оформилась и широко пустила свои корни эта идеология уже в годы войны. Последняя застала Совет, как и все другие, впрочем, русские политические организации, совершенно неподготовленным к решению поднимаемых ею вопросов. Оказалось, что пацифизм русского масонства, о котором я говорил выше, носил в высшей степени поверхностный и, я сказал бы, академический характер, вращаясь в мире туманных и отвлеченных общих формул о необходимости перестройки международных отношений на основе принципов братской любви и солидарности, о необходимости стремления к мирному, братскому улаживанию международных конфликтов. Эти формулы были достаточны для ответов на соответствующие пункты масонской анкеты -- в этих ответах можно было (так и бывало обычно) на вопрос о поведении в случае нападения на Россию отозваться декларированием своего намерения в этом случае "стремиться к возможно скорейшей ликвидации этой войны тем или иным мирным путем" (из соответствующего ответа одного из опрошенных мною масонов). Но они оказывались совершенно недостаточными, когда война стала суровой действительностью. В дни, предшествовавшие объявлению войны, целый ряд виднейших членов Совета был в отъезде из Петербурга -- это ведь были дни летнего перерыва в работе Государственной думы. Поэтому устроить собрание Совета в период после австрийского ультиматума и до известного торжественного заседания Государственной думы не представилось возможным. (Не исключена, впрочем, возможность, что частные совещания некоторых членов Совета и были, но о них у меня не имеется сведений). Только после заседания Думы, к которому съехались почти все члены Совета -- депутаты Думы, оказалось возможным устроить официальное собрание Совета. Но к этому времени члены Совета как члены соответствующих думских фракций уже заняли ту или иную более или менее определенную позицию по отношению к войне, причем всеми ясно ощущалась невозможность сгладить остроту разногласий между, например, социал-демократами и кадетами. Как всегда в подобных случаях, Совет предпочел обойти основной вопрос о войне, ее причинах и об общем отношении к ней; на обсуждение вопрос о войне встал только в форме вопроса о том, что делать при уже создавшихся условиях. Эта попытка обойти разногласия, конечно, не могла быть удачной. Один из членов Совета -- очень видный кадет -- выступил с горячей речью, доказывая, что единственное и нужное сейчас дело -- это идти на фронт, чтобы сражаться в рядах армии16. Его антагонистом явился член Совета -- социал-демократ, меньшевик, который доказывал, что задачи политических деятелей должны лежать в совершенно иной области, что война неизбежно с небывалой доселе остротой в порядок политической жизни страны поставит основные вопросы общеполитической проблемы, к разрешению которых члены Совета должны готовиться сами и работать над подготовкой других, что поэтому нужно все силы обратить на политическую работу в стране, придав ей большую определенность и заостренность. Как всегда бывало в Совете, между этими крайними точками зрения наметился ряд переходных оттенков, причем большинство центр тяжести вопроса переносило на работу по смягчению вредных последствий войны, говоря о необходимости участия в работе по обслуживанию фронта, помощи семьям мобилизованных, и т. д. Во всяком случае, член Совета, социал-демократ, в этот момент оказался в Совете более одинок, чем когда-либо раньше. Настроения членов Совета в годы войны эволюционировали в направлении общей эволюции тогдашних настроений в стране. Многие из лож и даже Совета пошли на работу по обслуживанию фронта уполномоченными и представителями различных комитетов помощи. Сношения с фронтом были, благодаря этому, у Совета довольно хорошие; приезжающие с фронта члены Совета или лож делали Совету подробные доклады о положении дел, о настроениях на фронтах и т. д. Очень скоро в этих докладах появились тревожные ноты -- разговоры о дефектах в организации снабжения, о бездарности командования в кругах, связанных с масонской организацией, завоевали себе право гражданства, быть может, раньше, чем в каких бы то ни было других. Очень скоро приезжающие стали сообщать о настроениях среди солдат, об ожиданиях, которые назревают в разбуженной войной серой массе. Чем дальше, тем яснее становилось, что основные политические проблемы в порядок дня русской дейтвитель-ности уже поставлены, что не сегодня-завтра их неизбежно придется разрешать -- и притом разрешать в направлении самых широких реформ, самых широких уступок общественным низам. Подобная оценка положения становилась почти общепризнанной, завоевывая теперь в ряды своих сторонни- ков такие круги, в самой подлинной "благонадежности" которых еще недавно не могло быть никаких сомнений. Боязнь "стихии русского народа" у них, правда, не стала меньшей -- быть может, она даже усилилась с того момента, когда в руки этой "стихии", облаченной в серую шинель, дали трехлинейную винтовку. Но так как слишком очевидно было, что "неперепряженные кони" несут к неминуемой пропасти, то сама боязнь "стихии" заставляла все чаще и чаще думать о "перепряжении коней на скаку", о необходимости торопиться с этой операцией -- пока еще не поздно, пока "стихия" не взяла этого дела в свои руки. В подобной атмосфере, на почве подобных настроений идеология политического переворота, проводимого сверху, стала приобретать многих и пламенных адептов в самых разнообразных кругах, создавая благоприятнейшую почву для всевозможных заговоров, планов заговоров и еще больше разговоров о таких планах. Такими планами были полны последние два перед революцией года войны -- история их еще совершенно не изучена, хотя в целом ряде отношений она представляет огромнейший интерес, так как планы эти и разговоры о них сыграли огромную роль главным образом в деле подготовки командного состава армии и офицерства вообще к событиям марта 1917 г., обеспечив в одних случаях нейтральное, в других -- сочувственное к ним отношение. К сожалению, изучение этой истории и в настоящее время еще не представляется возможным, так как участники и инициаторы подобных планов предпочитают до сих пор хранить полную о них тайну. Даже о наиболее крупных из них -- например, плане ареста царя в ставке с целью заточения в монастырь царицы (осень 1916 г.), о планах ареста царского поезда, о плане нападения на царский автомобиль и т. д. -- в литературе неизвестно ничего, кроме разве случайных и не всегда ясных намеков17. Только об одном из всей серии этих заговоров мы знаем несколько более подробно -- об убийстве Распутина; но новейшая литература вопроса показывает, что и в его истории остается все еще очень и очень много неясных моментов и притом как раз в интереснейшей для историка области -- в вопросе организации и подготовки этого убийства18. Подобная бедность материалов делает крайне трудным изучение в наше время истории этих заговоров, хотя, быть может, попытка сводки материалов о них была бы и теперь уже нелишней. Надо надеяться, что с течением времени участники этих заговоров снимут наложенный ими на себя обет молчания и расскажут нам о них поподробнее. Но поскольку дело идет об идеологии этого заговорщического движения, то уже теперь можно с полной достоверностью утверждать, что центром, где она формулировалась, где она впервые получила свою более или менее осознанную формулировку, были масонские организации. Я уже отмечал выше, что почва для нее была готова там и раньше, война только дала возможность четче поставить вопрос, точнее формулировать конкретные выводы. Из этих моих слов отнюдь не следует делать вывода, что масонские организации, как целое, играли активную роль в практических шагах по созданию и проведению заговорщических планов. Наоборот, относительно Верховного Совета у меня имеются заслуживающие полного доверия указания, что там, например, вопросы о таких конкретных мероприятиях даже не ставились (относительно отдельных лож делать такие утверждения я не берусь, так как о многих из них у меня совершенно нет сведений). Такого рода вовлечение Совета в организационные мероприятия вообще не было возможным -- он был слишком многочислен, его состав был слишком разнороден в политическом отношении. Но ряд руководящих его членов, вынашивающих планы таких заговоров, имел близкие сношения с организаторами и несомненно являлся их вдохновителем. Более подробно эта их роль может быть освещена только после освещения заговорщических попыток, с одной стороны, и жизни отдельных масонских лож, с другой. VII До сих пор я не касался организационной работы Совета -- для истории масонства и его политической роли гораздо более важно было проследить эволюцию его политических настроений. К тому же эта область работы Совета и не является особенно разносторонней. Главной задачей Совета в этом отношении была работа по расширению сети лож. С этой целью ряд членов Совета предпринимал агитационно-организационные поездки по провинции, причем маршрут этих поездок обсуждался в Совете. Относительно широко эта деятельность развернулась в годы войны, в результате чего в марте 1917 года ложи были учреждены, помимо столиц, также в целом ряде крупных и средних городов Поволжья, Урала, Северо- и Юго-Западного края, на Юге, в Закавказье и т. д. Общее число лож мне неизвестно, но, по-видимому, оно приближалось к 20. Принципы, которыми руководствовались организаторы лож при вербовке в них новых членов, поскольку их удается установить, сводились к стремлению собрать в них всех наиболее активных и влиятельных в данной местности общественных деятелей радикального и либерального лагеря. Активных участников местного рабочего движения в них обычно даже и не пытались привлекать, зато так называемых легальных социал-демократов (большевиков и меньшевиков) и социалистов-революционеров в члены ложи привлекали с особою охотою. Иметь в ложах представителей этих групп считалось, по-видимому, обязательным, так как сформированные из одних либералов ложи совершенно не удовлетворяли задачам согласования деятельности групп левого лагеря. В годы войны -- ближе к революции -- в принципах, на которых подбирался состав лож, стали заметную роль играть соображения о возможной роли того или иного лица после ожидаемого политического переворота. Всех лиц, которые выказывали себя способными на руководящую роль при подобных событиях, поскольку они удовлетворяли прочим требованиям, организаторы лож сознательно и особенно настойчиво стремились вовлечь в их состав. В этот период ложи на местах определенно становятся ячейками будущей местной власти -- вернее, резервуарами, из которых будущая, созданная после переворота центральная власть сможет черпать надежных, со своей точки зрения, кандидатов для замещения постов власти местной. Особенно рельефно этот момент выступает в организационной работе двух виднейших представителей Верховного Совета, которые потом, в 1917 г., играли видную роль во Временном Правительстве и действительно, со своей точки зрения, не без успеха использовали созданные заранее "резервуары". В этом отношении очень показателен пример в городе N, где из семи членов ложи летом 1917 года четверо занимало административные посты -- губернского секретаря и его помощника, секретаря губернского комиссара и комиссара уездного, -- а пятый был товарищем председателя городского Совета. Учреждение местной ложи проводилось всегда в присутствии члена Верховного Совета и его представителя; в дальнейшем ложа работала самостоятельно, поддерживая, по возможности, постоянное общение с Советом. К официальной переписке прибегать было воспрещено -- переписка получастного характера обычно велась между учредителем и членами ложи. Кроме того, члены местных лож пользовались всеми возможными случаями для личных поездок в Петербург, а члены Верховного Совета по мере возможности совершали объезды лож. Приезжавшие в Петербург представители местных лож иногда допускались на заседания Совета -- наиболее крупные провинциальные ложи, кажется, даже имели право делегировать представителей в Совет. Кроме работы по расширению организационной сети, Совет делал иногда попытки проведения агитационных кампаний. Главной из них была кампания по поводу роли Распутина при дворе. Начата она была еще в 1913-14 гг., несколько позднее Советом была сделана попытка издания какой-то направленной против Распутина брошюры19, а когда эта попытка не удалась (брошюра была задержана цензурой), то Советом были приняты шаги к распространению этой брошюры в размноженном на пишущей машинке виде. Таким же путем размножались и другие материалы о Распутине -- например, тоже сожженная цензурой брошюра миссионера Новоселова, сотрудника "Московских ведомостей", разоблачавшего "хлыстовство" Распутина. В целях популяризации принципов, лежавших в основе масонской организации, масонами же, но, по-видимому, не Верховным Советом, была издана в 1915 г. книга некоего Сидоренко (кажется, псевдоним), об итальянских карбонариях. Книга эта была подвергнута жестокой и справедливой, с точки зрения исторической, критике на страницах "Голоса минувшего", но задачей ее составителей и издателей была отнюдь не история движения итальянских карбонариев 1820-30 гг., а популяризация идей карбонариев русских периода 1915 г., а для этой цели они считали возможным модернизи- ровать на свой лад предания об организационной структуре итальянских заговорщиков. Необходимо отметить также, что в эти же годы приток русских в масонство шел и за границей, в эмиграции. Центром по-прежнему был Париж, но в ряды масонства теперь здесь пошли главным образом эмигранты, социалисты-революционеры и близкие к ним. Фактов участия за границей в масонских ложах социал-демократов (большевиков или меньшевиков) мне установить не удалось -- ни одно из конкретных указаний, которые до меня дошли, при проверке подтверждения не получило. Но конечно, такая возможность сама по себе не исключена. Работа русских масонов во французских ложах в эти годы по существу не отличалась от работы там же русских масонов в 1901-05 гг. -- ее положительной стороной была по-прежнему популяризация идей русской революции, программ русских революционных партий. Работа эта велась довольно энергично (например, читались доклады для масонов-французов о социализации земли и т. д.) и, по-видимому, не без успеха. Правда, роль французского масонства в это время шла на убыль, и результаты этой работы русских масонов не были так значительны, как в 1901-05 гг. Впрочем, и тогда успех русских масонов определялся не столько их собственными пропагандистскими талантами, сколько пропагандистским зарядом развертывавшихся в России событий. VIII В месяцы, предшествовавшие марту 1917 года, руководители организации развертывали энергичную деятельность, торопясь с осуществлением планов переворота сверху. В их теперешних рассказах часто прорываются ноты раздражения на лидеров прогрессивного блока, к которым военные -- участники заговоров -- обращались с запросами об их отношении к подготовительным актам. Лидеры прогрессивного блока упорно сдерживали все эти попытки, подчеркивая, что не все еще возможности влияния на Николая исчерпаны. На этой почве прошло размежевание между руководителями масонства и лидерами прогрессивного блока, часто в пределах одной и той же партии, размежевание, которое выявилось несколько позднее, во время борьбы в период 1917 года, и привело к ряду резких конфликтов, например, в кадетской партии. Когда разразились события марта 1917 года, отношение к ним руководителей Совета было далеко не одинаковое. Некоторые из них, очень влиятельные в Совете, упорно думали о соглашении с наиболее прогрессивной частью командного состава армии для борьбы и направо -- против царя, и налево -- против "улицы". Других, наоборот, "улица" эта захватила и они приняли активное участие в придании ее движению возможно организованного характера, тем самым сильно содействуя ее успеху. Это расхождение, само по себе очень характерное для разнородности настроений даже в основной группе руководителей Совета, не смогло принять сколько-нибудь значительных размеров, так как события поставили Совет перед лицом свершившегося факта. Вообще же в эти дни члены Совета играли очень активную роль -- ряд их состоял членами Временного комитета Государственной думы, участвовал в совещаниях по формированию Временного правительства, а потом вошел в состав этого последнего. При определении этого состава руководители Совета вообще сыграли заметную роль -- именно в их влиянии следует искать причин появления некоторых, казалось бы, совершенно никому не известных кандидатур. Вскоре после марта 1917 года в составе Верховного Совета произошли существенные перемены. Из него ушел единственный бывший там представитель социал-демократов (меньшевиков), расхождения между которым и большинством Совета, как я уже отмечал, выявлялись часто и ранее. Кое-кто отошел направо. Зато оставшиеся, пополненные вернувшимися из эмиграциии масонами-парижанами, сплотились более тесно, образовав политически довольно однородную группу от левых кадетов и прогрессистов до правых социал-демократов, которая в течение почти всего периода Временного правительства играла фактически руководящую роль в направлении политики последнего. Но история масонства в эти и последующие месяцы уже выходит за рамки моего настоящего очерка. ПРИМЕЧАНИЯ Заявление, сделанное Кедриным в 1906 или 1907 годах в счет идти не может, ибо, как будет показано ниже, оно относится к периоду до оформления русского масонства в том виде, в каком оно стало играть политическую роль, и к тому же он признал свою принадлежность не к русской, а к французской ложе. В. П. Полонский в своей статье о "Тайном Интернационале Бакунина" ("Каторга и ссылка", кн. 5, 1926, стр. 77) ссылается на указание III Отделения о том, что Бакунин "в одно из своих посещений Гарибальди был принят последним в масонскую ложу". Письмо Бакунина к Герцену от 23 марта 1866 г. (Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Изд. 1896, стр. 164) не только делает это указание вполне правдоподобным, но и заставляет думать, что "масонский зигзаг" в био графии Бакунина был более серьезен, чем он сам пытается изобразить. В этом письме, прося друзей "перестать думать", что он "когда-либо зани мался серьезно франкмасонством", Бакунин прибавляет: "В Лондоне я не хотел разуверять тебя, Герцен, потому что не мог отвечать на другие вопросы". Последние встречи Бакунина с Герценым в Лондоне относятся к осени 1864 г. (см. составленную М. Неттлау хронологическую канву к биографии М. Бакунина) -- следовательно, опровергнуть упреки Герцена в увлечении "франкмасонерией" Бакунин нашел возможным только мини мум через полтора года после их появления. Следы влияния масонских идей в писаниях Бакунина приходится наблюдать и позднее. О "князе" и "княгине" Накашидзе и об их русско-польском масонском журнале с террористической окраской, один номер которого им удалось выпустить на французском языке в середине 1890-х годов в Лондоне, я не г