резолюций не выносили, голосований не производили: все, что придавало бы собраниям сколько-нибудь связующий характер, было устранено. В таком порядке шли обмены мнений по всем основным вопросам, встававшим в порядок дня Государственной думы и политической жизни страны вообще. Помню разговоры о войне, о Распутине, о стачечном движении и др. Попыток перехода к активной деятельности, обсуждения и разработки каких-либо планов кампаний -- не было. Даже по такому вопросу, как выборы в Четвертую Государственную думу, не было попыток поставить вопрос о совместной деятельности. Впрочем, тогда я входил еще только в ложу. Может быть в Верховном Совете или других ложах вопрос стоял. Позднее, уже в период Четвертой Государственной думы -- не помню точно, при каких обстоятельствах -- встал вопрос о введении меня в Верховный Совет русских лож. Порядок этого введения я теперь вспоминаю не совсем ясно; по-видимому, оно было произведено в порядке кооптации меня Верховным Советом, но помню теперь, что моя ложа этот вопрос обсудила, одобрила мое введение в Верховный Совет, так что я до известной степени был ее представителем в Верховном Совете, хотя прямых выборов и не было. Я сообщал ложе о работах Верховного Совета. Никаких особых дополнительных обрядов, присяг и посвящений при переходе в Верховный Совет не было делаемо. Председателем Верховного Совета был Некрасов, казначеем -- Харитонов. Верховный Совет состоял, помнится, из 12-14 человек; состав его за мое время (1912-16 гг.) несколько изменялся; я помню следующих: Керенский, Некрасов, Волков (член Государственной думы), Степанов (член Государственной думы), А. И. Коновалов (член Государственной думы), некто Харитонов, близкий к прогрессистам, Н. Д. Соколов, Колюбакин, Головин (председатель Второй Государственной думы), Григорович-Барский (из Киева). Головин был представителем Москвы, Григорович-Барский -- Киева. Никаких обрядностей в заседаниях Верховного Совета, как и в ложе, не было. В период работы в Верховном Совете я узнал о принадлежности к ложам следующих лиц, кроме уже названных: члены Г. Д. Демидов, Коновалов, Ржевский, Ефремов, Орлов-Давыдов, Чхенкели, Гегечкори, Скобелев (их троих ввел я), члены Государственной думы Д. Лучицкий, Ледницкий (последнего лично я не встречал, но слышал, что он масон), А. И. Браудо (из Публичной библиотеки), Н. Н. Суханов, II Я. Богучарский, Швецов, Сигов (отец), Панкратов (шлис- сельбуржец), Н. В. Чайковский, поляк Венцловский. Помню, были разговоры о введении в ложу Г. А. Лопатина, но результата не помню, в ложе с ним я во всяком случае не встречался. Всего в Петербурге было 3-4 ложи. По составу среди членов были представители всех левых, вплоть до прогрессистов, октябристов не было ни одного. О Гучкове, как члене, не слыхал и не допускаю. Были ложи и в провинции -- в Москве (из членов знаю лишь Головина, слышал, кажется, еще и имя Бурышкина), в Киеве (Гр. Барский, проф. Иванов -- прогрессист, член Государственной думы) в Самаре (Кугушев), Саратове, Нижнем-Новгороде. На Волге вообще лож было несколько. Сам я организовал ложу в Кутаисе в 1911 г., в нее вошли, кроме нас с Гегечкори, еще Г. Ф. Зданович [шел по процессу 50-ти ], и Петр Кипиани, старик. Общих принципов, которыми руководствовались бы при привлечении, не было; во всяком случае, я их не помню. Я лично не задавался целью особенного расширения состава -- меня, как я уже сказал, интересовала больше информация, которую я получал на этих собраниях; поэтому я ограничился лишь тем, что ввел Гегечкори, Чхенкели и Скобелева, да еще привлек Кипиани, которых считал по их личным качествам подходящими и по личному же влиянию полезными для лож. Зданович был введен [неразборчиво ]. Во всяком случае, тот подход, которым, по вашим словам, руководствовался в деле вербовки Керенский (привлечение в ложи тех лиц, которые при перемене режима могут занять командные посты), в Верховном Совете никогда при мне сформулирован не был. Ни в ложе, ни в Верховном Совете никаких протоколов заседаний не велось -- основным правилом в ложе было вообще не оставлять никаких письменных документов об организации; поэтому и те анкетные листы, о которых я упомянул выше, уничтожались немедленно по оглашении в ложе. Единственный документ, который существовал в писаном виде -- это устав организации, его давали прочесть каждому принятому члену и хранили в строгой тайне. Содержание его, даже отдельных пунктов, я сейчас не могу припомнить. Порядок работы Верховного Совета немногим отличался от работы ложи. Та же информация, тот же обмен мнений с затушевыванием острых углов, без каких-либо резолюций, без каких-либо решений. Попыток перехода к практической деятельности до 1915-16 гг. не помню; только о Распутине сообщали материалы и пытались издать брошюру Пругавина (Новоселова?) "Старец Леонтий", а когда это не удалось, распространяли ее в писанном виде. Это отсутствие активности объясняю тем, что как только мы переходили к вопросу о практических шагах, тотчас же вставали вопросы, которые нас разъединяли и во вне лож. Помню, например, в 1913-14 г. разговоры о стачечном движении, которые уперлись в вопрос о революции. Я считал, что революция неизбежна, что мы к ней идем и должны работать для се ускорения. Остальные (во всяком случае, большинство) подходили к этому вопросу с большой опаской, так как считали, что "стихия русской массы к добру не может привести", что, зная эту массу, нельзя увлекаться мыслью о насильственных методах борьбы. (Особенно хорошо помню Волкова, который твердил мне: "Вы русской массы не знаете"). В этих условиях общая деятельность, конечно, не была возможна, к тому же я лично всегда подчеркивал, что я -- член партии и фракции, связан дисциплиной и не могу и не хочу, считаю нецелесообразным и невозможным вести политическую работу вне рамок моей партии. Оговорю -- таких прямых заявлений я не делал, в этом не было нужды, но это был вообще как бы основной пункт наших отношений, молчаливо, но единодушно признанный с самого начала. Расхождения заметно обострились и углубились после начала войны. Объявление последней застало меня в провинции -- я был тогда в Минской губернии. До момента объявления войны вопрос о ней, как что-то практически чувствуемое, как что-то близкое, не стоял. Поэтому те общие фразы, которыми я ответил на соответственные вопросы в анкете, удовлетворили, по-видимому, всех -- в таком же духе, помнится, я слышал и высказывания других. В июле 1914 г. вопрос встал конкретно и остро. Я вернулся в Петербург накануне известного заседания думы. Собрания ложи или Верховного Совета до выступления Хаустова не было. Через несколько дней после выступления Хаустова собрался Верховный Совет. Может быть потому, что все уже знали о моей солидарности с декларацией Хаустова, во всяком случае, общий вопрос об оценке войны поднят не был, это очевидно считали бесполезным. Вопрос встал в плоскости: что делать? Колюбакин заявил, что надо идти на фронт, надо принять участие в борьбе, всячески помогать ей. Колюбакин тогда же пошел на фронт и через месяц был убит. Я высказывался в том смысле, что наша задача лежит в иной плоскости, что война поставила на очередь основные общеполитические проблемы, к решению которых надо готовиться самим и надо готовить других; надо центр тяжести перенести на общеполитическую работу в стране. Отношение большинства было неопределенное. Но вскоре стали приезжать люди с театра военных действий; в Верховном Совете читали доклады о настроении армии -- главным образом члены думы, ездившие туда в командировку; помню, что уже первые доклады, уже через несколько месяцев после начала боевых действий, сообщали о настроениях среди солдат, об их разговорах о земле, о будущем государственном устройстве России и т. д. Было ясно, что политические проблемы становятся все более заостренно, но и среди членов ложи, как и в Государственной думе вообще, довольно долго большинство стояло на позиции невозможности "перепрягать коней на ходу". Только позднее, после очищения Галиции, после падения Львова и Варшавы, когда выяснилось, в какой тупик заводит страну война, и в ложах, и в Верховном Совете встал вопрос о политическом перевороте. Ставился он очень осторожно, не сразу. -- Переворот мыслился руководящими кругами в форме переворота сверху, в форме дворцового переворота; говорили о необходимости отречения Николая и замены его; кем именно, прямо не называли, но думаю, что имели в виду Михаила. В этот период Верховным Советом был сделан ряд шагов к подготовке общественного мнения к такому перевороту -- помню агитационные поездки Керенского и других в провинцию, которые совершались по прямому поручению Верховного Совета; помню сборы денег на нужды такого переворота. Кто руководил сборами и какие средства были собраны, я не знаю. Вообще с финансовыми делами организации я не знаком, но знаю, что она имела свою кассу, казначей был, как я уже сказал, Харитонов, о котором ничего, кроме его фамилии, не знаю (был он, кажется, близок к прогрессистам); были и какие-то взносы, но необязательные, я их не делал ни разу. О планах ак- тивных действий я в Верховном Совете ничего не слышал, и не знаю, были ли таковые. Перед самым мартом 1917 г. деятельность организации еще более расширилась. По уставу отдельные ложи между собой общения иметь не могли -- они сносились лишь через Верховный Совет. Но в январе и особенно в феврале 1917 г. было признано необходимым в целях влияния на общественное настроение устраивать более широкие собрания. К числу именно таких, созванных по инициативе Верховного Совета собраний, относятся те, о которых рассказывает Суханов, Шляпников и др. (февраль 1917 г., главным образом у Соколова); на эти собрания, наряду с членами лож, приглашались и посторонние, не члены. После революции я ни в ложу, ни в Верховный Совет не ходил ни разу -- как-то сразу оборвалось: и меня туда не тянуло, и оттуда меня не звали. И была ли там какая-нибудь работа, я не знаю. Ни партии (Организационный комитет и Областной комитет) , ни во фракции я о своем участии в ложе не рассказывал: я знал, что для партии мое участие вреда принести не может, а данное обязательство и моя обычная осторожность во всем, что касается других, заставляли быть особенно сдержанным. Историей организации я мало интересовался -- знал лишь, что незадолго до моего в нее вступления в ней произошла какая-то реорганизация; передавали, что главной причиной, побудившей провести ее, было обнаружение где-то в организации человека, которого считали ненадежным. Кто это был, я не знаю. Имени Бебутов -- отвечаю на ваш вопрос -- я в этой связи во всяком случае не слыхал, хотя и знал его: как-то раз мне Гегечкори передал, что есть такой Бебутов и что он хочет зачем-то со мной познакомиться. Я был у него, он говорил о своих знакомствах с Бебелем и др., о своей библиотеке, переданной им социал-демократической партии и лежавшей тогда в Берлине; попутно зачем-то упомянул, что он масон. На меня он произвел неопределенное впечатление; помню, мы говорили тогда с Гегечкори и никак не могли понять, зачем Бебутов искал встречи с нами. О военных в ложах я не знал ничего -- не знаю, входили [существовали ] ли таковые или нет. IV. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С П. Н. МИЛЮКОВЫМ 8 января 1927 г., Берлин (у Б. И. Элысина) О масонах ничего не знал. Правда, в период Четвертой Государственной думы к нему обращались с разговорами на тему о масонах, но, натыкаясь на его отрицательные отзывы, дальнейшие беседы прекращали. И он сам на эти разговоры внимания не обращал, считая их несерьезными -- только уже в 1917 г., узнав о существовании масонских обществ, вспомнил об этих попытках, но и до сих пор ничего серьезного о масонах не знает. * * * В 1912 г., после созыва Четвертой Государственной думы, наметился перелом настроения. В Третьей Государственной думе кадетам приходилось все время вести работу строго в рамках обороны, только к самому концу наметилось некоторое оживление. Выборы дали победу кадетам и открыли возможность перехода в наступление, хотя бы частично: увеличилось число мандатов и, что еще важнее, наметился сдвиг настроения избирателей. Поэтому, как только новая фракция съехалась, был поставлен вопрос о принципах тактики и о плане работ в Государственной думе. Прения с участием всех членов ЦК тянулись долго, борьба была довольно серьезная. Милюков с самого начала почувствовал, что против него выступает довольно сплоченная и довольно сильная группа, лидером ее был Некрасов. Основная линия деления проходила, по формулировке Милюкова, в отношении к революции и революционным методам ликвидации самодержавия. Милюков отстаивал необходимость ориентироваться на эволюцию и вести борьбу строго конституционными методами. Некрасов говорил о необходи- мости держать курс на насильственную ликвидацию самодержавия. По каким именно конкретным поводам выступил наружу этот общий спор, Милюков теперь не помнит, но он хорошо помнит, что вопрос встал именно в той форме, и очень заостренно, даже абстрактно, что, по мнению Милюкова, и содействовало решительности поражения Некрасова, от которого скоро отошла значительная часть его сторонников, например, Степанов и др. Горячо за Некрасова держался Колюбакин, который был вторым лидером "левых". В итоге спора Некрасов оказался в незначительном меньшинстве. Вторым -- производным -- вопросом был спор об отношении к более левым группировкам. Некрасов и Колюбакин были сторонники тесного контакта с ними, строгого согласования с ними деятельности во всех вопросах, вообще "левого блока". Милюков, не отказываясь от согласования, когда это нужно, был против блока. Он полагал, что партии кадетов придется бороться за избирателя и с левыми партиями, и поэтому нужно стремиться возможно четче выявить свое лицо и свои положительные стороны и в отношениях направо, и в отношениях налево. Линия Милюкова опять-таки победила значительным большинством, и принятый план намечал внесение кадетами ряда своих законопроектов, в том числе всю серию разработанных в 1906-07 гг. законопроектов о свободах и т. д. Поражению Некрасова, по словам Милюкова, сильно содействовали выявившиеся в процессе прений антипатичные черты его характера -- склонность к интригам, большое честолюбие и т. д. "Надо сказать, что ведь Некрасов, как человек, очень неприятный -- интриган, выбирающий самые извилистые пути". Потерпев поражение во время этих общих споров, Некрасов не отказался от своих взглядов и в дальнейшем и все время упорно проводил свою особую линию, формируя внутри кадетской фракции свою фракцию. Это чувствовалось на каждом шагу, и Милюкову приходилось постоянно вести с ним борьбу. Из конкретных споров Милюков (и то после моего напоминания) вспомнил спор о подписях под запросами левых. Милюков действительно был очень недоволен тем, что члены кадетской партии дают свои подписи под такими запро- сами левых, которые идут вразрез с общей линией фракции, обостряя без нужды отношения с октябристами и т. д., и внес во фракцию предложение о даче ее членами подписей под чужие запросы только в тех случаях, когда фракция как целое, т. е. ее президиум, это разрешает. Несмотря на сопротивление Некрасова, это предложение было принято, но соблюдалось далеко не всегда. Очень ясно Милюков почувствовал существование особого сплоченного фронта в дни мартовской революции. Непосредственно перед нею среди деятелей левого крыла прогрессивного блока усиленно разрабатывался вопрос о программе на случай революционных событий. М. М. Федоров созвал ряд собраний, которые состоялись в помещении торгово-промышленного комитета. Присутствовал ряд кадетов и прогрессистов, кое-кто из центрального военно-промышленного комитета, из союзов земств и городов; был, между прочим, Терещенко. По какому принципу производился подбор -- Милюков не знает, этим делом ведал Федоров. На этих собраниях намечена была программа переворота; конституционная монархия, Алексей с регентом -- Михаилом; кабинет во главе с кн. Львовым (кандидатура Родзянко была отведена, и Родзянко считал в этом виновным Милюкова, за что злился на него; так и было, но теперь Милюков сожалеет, что проводил Львова; что было бы в другом случае, не знает, но так вышло плохо) и т. д. Левых в кабинет приглашать не предполагалось, считалось, что не пойдут. Эта программа была принята единогласно (о ней были в общих чертах осведомлены и правые члены Прогрессивного блока, которые не возражали) и считалась официальной до самой речи Милюкова в Полуциркульном зале. После нее Милюков на совещаниях Временного комитета и др., где решались вопросы, наткнулся на сплошной фронт республиканцев во главе с Некрасовым. Этот последний набросал и первый проект заявления о республике, заявление это было неудачно -- "юридически неграмотно" -- и было оставлено без внимания, но идея отречения Михаила победила. О заговорах знает мало. Кн. Львов рассказывал Милюкову, что вел переговоры с Алексеевым осенью 1916 г. У Алексеева был план ареста царицы в ставке и заточения. План был совершенно не продуман; что делать в случае сопротивления царя, никто не знал. Он не был осуществлен, т. к. Алексеев захворал и принужден был уехать в Крым -- тогда ходили слухи, что Николай узнал и Алексеева пытались отравить. Вырубов рассказывал Милюкову, что он, по поручению Г. Львова, ездил тогда в Крым к Алексееву, чтобы продолжить переговоры. Но Алексеев сделал вид, что ничего не знает и никаких таких намерений никогда не имел. В заговор Крымова-Терещенко-Гучкова Милюков совершенно не был посвящен, знал только, что что-то готовится, но что именно -- не знал. Никого Милюков не уговаривал отсрочить переворот. * * * При обсуждении вопроса о регентстве Милюков внес предложение переехать в Москву, где "верные полки найдутся". Перед этим в качестве аргумента за невозможность принять корону выдвигали тот довод, что с таким известием нельзя выйти на улицу, не найдется ни одной части, которая поддержала бы. V. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С СОКОЛОВЫМ Берлин, у него в Schmidts-Hotel Встреча первая На мой вопрос о масонстве: "Я боюсь, как бы Вы не ошиблись в оценке этого явления, а потому, хотя я сам не принадлежал к масонам, я хочу дать Вам некоторые руководящие указания: -- Теперь расслоение классовое прошло так глубоко, что есть опасность, что радикальные элементы из рабочих и буржуазных классов не смогут с собой сговориться о каких-либо общих актах, выгодных обеим сторонам, ибо если это предложение будет внесено со стороны рабочих, то буржуа побоятся, что это усилит их, а если со стороны буржуа, то испугаются рабочие. Поэтому я полагаю, что в такое время создание органов, где представители таких радикальных элементов из рабочих и не рабочих классов могли бы встречаться на нейтральной почве, будет очень и очень полезно." "Мой друг, -- продолжил Соколов, -- согласился с этим мнением и пошел в масонскую ложу". Этот друг -- несомненно сам Соколов, или кто-то из его друзей, с кем он вошел в масоны. Это ясно из дальнейшего разговора, где мысли Соколова путались с мыслями друга, местоимения первого лица с местоимениями третьего. В общем разговоры Соколова были явно адвокатского характера. Он протяженно развивал мысль, что масонское общество ничего не давало, что все, что я объясняю масонски- ми связями, может быть объяснено и иначе: общение в Государственной думе, работа общая в левой печати и т. д. Но существования масонства он не отрицал даже косвенно признавал, приглашая быть осторожным и не смешать роль масонской организации с другими, существовавшими рядом с последней. Соколов был разговорчив. По его словам, о них [масонах ] он узнал впервые от Ип. Крымова. С последним он говорил в апреле 1917 г. в Кишиневе. Зачем Соколов поехал туда -- не знаю. Встретили там его, говорил он, хорошо: "Старые друзья в память моей работы на процессе по погрому 1903 г. даже тот же номер в той же гостинице сняли, где я остановился в тот приезд. Не успел я как следует осмотреть комнату, как мне сообщают, что какой-то офицер пришел, хочет видеть. Думаю, не убить ли? Но все равно сказал пустить. Вошел молоденький адъютант, рапортует, что генерал Крымов хочет видеть и говорить." Между прочим, я руки не подал ему. Почему -- непонятно, а после видел его в Крыму, он сознался: -- Не хотел я к Вам идти, ненавидел тогда очень Вас за приказ No 1, но как адъютанту неловко было отказаться, однако про себя решил, если руку подадите -- не дам, что бы ни вышло. Когда сказал про Крымова, о котором я немного слышал, опять мелькнула мысль, не убивать ли, но сразу решил, что тогда не стал бы так официально, через адъютанта. Сказал, что готов видеть, только прошу немного погодя, ибо еще не успел умыться в назначенное время. Пришел. Говорил о развале армии, о том, что все гибнет, о приказе No 1. "Революцию я, -- говорит, -- понимаю: армия, конечно, сила, и ее надо вырвать из рук врага. Поэтому я понимаю авторов приказа номер No 1, -- делал он как бы реверанс в сторону мою, -- но правительства я не понимаю. Как оно может терпеть то положение, которое создалось теперь?" И он просил доложить свою информацию Керенскому, подчеркивая, что так мол говорит генерал Крымов. Попутно Крымов говорил, что, конечно, то, что теперь творится наша, офицеров, вина. Мы слишком долго колебались, тянули, -- а когда взялись, уже поздно было. И попутно рассказал кое-что о военных заговорах, что 9 февраля 1917 г. в Петербурге в кабинете Родзянко было совещание лидеров Государственной думы с генералами -- был Рузский, Крымов. Решено что откладывать дальше нельзя, что в апреле, когда Николай будет ехать из ставки, его в районе армии Рузской задержат и заставят отречься. Крымову [отводилась] какая-то большая роль. Позднее Соколов разузнавал в кругах Государственной думы и земских, и получил сведения, что это была организация, во главе которой стояли Гучков и Родзянко, с ними был связан Родзянко-сын, полковник (?) Преображенского полка, который создал целую организацию из крупных офицеров. Чуть ли не и Дм. Павлович [входил в нее ]. Крымов по его словам был намечен в генерал-губернаторы Петербурга, с тем, чтобы очистить Петербург от неблагонадежных элементов. "В момент переворота всякое новое правительство слабо. Надо ударить решительно, чтобы возможные противники испугались, а то и уничтожить". Гучков позднее на вопрос, зачем им нужен был Крымов, ответил: "Он не постеснялся бы кого нужно без долгих разговоров вздернуть", -- причем по тону ответа было ясно, что речь идет о левых. О масонах у Соколова прорывалось мало: категорически и с элементом искренности (как бы удивлялся, как он мог не знать?) утверждал, что впервые слышит о Чхеидзе как о члене. Сомневался, чтобы были масонские организации в армии и чтобы их членом был Крымов; во всяком случае уверен, что Керенский и Крымов до революции не были знакомы. Когда я сказал, что февральские собрания на его, Соколова, квартире были масонские, категорически и уверенно опротестовал. Когда я заявил, что я не утверждаю, что все присутствующие были масоны, что я, наоборот, знаю, что многие не были, -- собрания были лишь организованы масонами, Соколов ответил только: "Как же их тогда можно назвать масонскими?" И тут же, как бы оправдывая свое поведение, говорил, что он давно, еще до 1905 г., старался играть роль посредника между социал-демократами и либералами. Как-то раз узнал от одного из друзей, что Милюков выработал крайне умеренную программу для Союза Освобождения -- не ту, которая была опубликована, и собирается ехать к Петрункевичу для переговоров. Я решил предупредить и поехал вперед. Петрун- кевич принял очень хорошо и привел меня в восторг своей умелой конспирацией: у него в этот день был какой-то обед; я приехал до. Он провел меня в свой кабинет, где мы с ним проговорили часа три. Гости заседали, потом разъехались, я за ними [... ] Соколов был также связан с Венцковским. Встреча вторая. Берлин, 18 января 1927г. По-прежнему упорно отрицает о масонах: "Если бы мне пришлось давать показания под присягой про масонов, то я сказал бы, что знал о них, через многие связи получал информацию, но членом никогда не был. После революции связи все порвались и никаких сведений не имел, -- сердились на приказ No 1." Но тут же заявляет, что знает, что не было постановления о закрытии деятельности [масонов ]. Охотно говорит о заговорах. Из кругов, близких Некрасову, ему в начале 1917 г. сообщили, что готовится арест царя с вынужденней отречения в пользу Михаила, что руководят Гучков и Терещенко. Когда среди военных участников назвали Крымова, то Соколов удивился: почему он попал? Все остальные -- генералы, чуть ли не командующие армиями, а Крымов -- полковник. Некрасов пояснил, что по плану организаторов нужен человек на пост командующего войсками Петербургского округа: "Левые захотят воспользоваться переворотом, и необходимо в столице иметь человека, который не побоялся бы перевешать кого надо. Крымов такой -- он в три дня очистит Питер от всех, кто не нужен"! Что такое представляет из себя Крымов, Соколов узнал позже из разговоров с полковником Готовцевым, который теперь очень видный пост занимает у большевиков. В 1917 году Готовцев захотел уйти из строя и пришел к Соколову просить протекции к Керенскому для назначения на пост директора какого-либо военно-учебного заведения. Соколов, чтобы узнать, с кем имеет дело, завел разговор о прошлом и о Кры-мове, -- дело было тотчас же после истории Корнилова. Готовцев рассказал, что во время войны Крымова считали "хорошим офицером с маленьким недостатком: не жалел солдат. На какую-нибудь пустячную разведку, связанную с огромным риском, с легкой душой слал человек по 25, зная, что много шансов за то, что никто не вернется, а если вернутся, то со слабым результатом. Нам это казалось „маленьким недостатком", но когда меня разжаловали в солдаты (Готов-цев дал пощечину сербскому наследнику, который был резок и груб с русскими офицерами; Группа последних условилась, что первый, кому наследник скажет грубость, нанесет пощечину;-- Готовцев это и сделал, за что царь разжаловал его в солдаты) и попал к Крымову, то увидел, что с точки зрения солдата недостаток этот не так-то уже мал". VI. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С Т. А. БАКУНИНОЙ 29 марта, у нее на 11, Sq. de Port-Royal Получает письма от Арсеньева о масонах. Между прочим, Арсеньев слышал от Вересаева, что в присутствии последнего Степанов-Скворцов был принят Урусовым в масонскую ложу в Москве. Тот же Арсеньев сообщал, что с масонами как-то был связан В. Ф. Джунковский. Масоном был Зилов, в 1906-07 гг. попечитель киевского учебного округа. VII. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С М. С. МАРГУЛИЕСОМ В 1907-09 гг. Совет русских лож состоял из 5 человек. (На Западе состоит из 33 человек -- эта цифра мистическая: год смерти Христа). Председатель -- С. Д. Урусов, первый товарищ председателя -- Головин, председатель Второй Государственной думы, второй товарищ председателя -- Маргулиес. Казначей -- Орлов-Давыдов. Секретарь -- Бебутов. С самого начала Совет ставил задачу "обволакивание власти людьми, сочувствующими масонству". О существовании шведского ритуала "Карма [?]" слышал, но точно не знает. ПРИЛОЖЕНИЕ М. С. Маргулиес Рукопись дневника "Годы интервенции" (из зачеркнутого) стр. 328. "Марголин за обедом сообщил вещь, разъяснившую мне очень много: после 1910 г., когда Колюбакин начал возобновлять наши заснувшие в 1909 г. ложи, в одну с Керенским вошел и Коновалов, и Гальперн, и Некрасов. Вошел потом и Соколов, Барт, вероятно, Терещенко. Теперь понятна связь Керенского с Терещенко и Некрасовым. Намеки Коновалова с 1916 года на его близость с Керенским и Н. Д. Соколовым, а также приглашение А. Гальперна управляющим делами Совета министров Временного правительства." стр. 329. (Среда, 29 апреля 1919 г.) "В 9 часов вечера у Ефремова собрание русских масонов: Ф. Мекк, Кандауров, (Коновалов занят). Сонно, скучно, дело идет о волоките, канцелярщине. Не популяризует ни моего, ни Савинкова положения. Савинков, оказывается, был только в 1917 году введен в ложу Демьянова генералом Шепловым." VIII. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С В. Я. ГУРЕВИЧЕМ Берлин, 10 мая 1930 г. Обстановка привлечения в ложу: работал во фракции трудовой группы. Как-то вышло столкновение на политической почве с Керенским. Очень острое, чуть ли не разговоры о дуэли. После того, как уладилось, на новогодней встрече 1914 г. Керенский подошел и сказал, что хочет переговорить. В разговоре: существует политическая организация в масонских формах; согласны ли? Гуревич согласился. Начались переговоры. На заседание ложи Гуревича привез Коровичен-ко. Обряд посвящения: формальностей было мало, но клятва была. Заседаний до высылки было мало. Вопросы исключительно политические. На заседаниях ложи бывали член Государственной думы Виноградов, Коровиченко, Керенский, Барт, Знаменский. В 1917 г. ничего не слышал, но в начале 1918 была попытка возобновить заседания. Инициатива А. А. Исаева. Присутствовал также Виноградов. Вопросы борьбы с большевиками. В годы Дальневосточной республики Знаменский предлагал возобновить деятельность лож во Владивостоке. Были разговоры, но ничего не вышло. IX. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С Г. АРОНСОНОМ Аронсон от Б. Гуревича. В начале войны в Витебск приезжал Колюбакин; в честь его был устроен, как там это было принято, обед, но на последний, в отличие от прежних приездов других либеральных знаменитостей, не были приглашены представители рабочих и демократических кругов. Уже после стало известно, что во время этого обеда Колюбакин принял в масоны Брука и Вол-ковера (члены Первой Государственной думы, кадеты), поляков-прогрессистов Бамаса и Федоровича (когда-то имели связи с социалистами, отошли, но считали себя левее кадетов) и Писаревского. В 1916 г. в Витебск приезжал Керенский, был тоже обед, после которого были приняты Б. Гу-ревич (председатель общегородской Витебской больничной кассы), в 1905 г. бундовец, после беспартийный, в 1914-16 гг. не участвовал даже в меньшевистской страховой группе) и М. С. Цейтлин. При приеме спрашивали о согласии вступить в организацию, которая ставит задачей борьбу за "свободу и братство". Церемониал посвящения с завязанными глазами, клятва тайны и готовности борьбы за свободу и братство. Деятельности ложи никакой не было. В 1917 г. Волковер -- губернский комиссар Временного правительства; после июльских дней Волковер вышел из кадетской партии и, заявив о возможности работы на платформе Церетели, остался на посту губернского комиссара. Писаревский -- секретарь губернского комитета, фактически вершил делами. Бамас -- помощник губернского комиссара; Федорович -- уездный комиссар. М. Цейтлин -- эсер, товарищ председателя Совета. Все -- со слов Гуревича, [который] рассказал это Арон-сону в Бутырках в 1918 г. ПРИЛОЖЕНИЕ Г. Аронсон о разговоре с Б. Гуревичем О МАСОНАХ [...] Узнал я об этом в августовский вечер 1918 г. Мы лежали на набитых соломой матрацах на деревянных нарах, смотрели на решетчатые окна на тающие лучи солнца и постепенно сменяющие день сумерки и мирно беседовали. Один из приятелей, спутник мой по дальнейшим тюремным скитаниям, наклонил голову и сказал: "Хочу поделиться с Вами небольшим секретом. Думаю, что 1917 год и особенно октябрьская революция освободили меня от присяги. Одним словом, я - масон". По-видимому, этому масону давно уже хотелось расстаться с этой тайной и, подстрекаемый моим любопытством, он рассказал мне все. Дело происходило в Витебске. [...} Кажется, это было в начале зимы 1914 г. В Витебск приезжал член Государственной думы А. М. Колюбакин. Он ехал из Петербурга на фронт, откуда, как известно, не вернулся. В Витебске у А. О. Волковича состоялся обед, и к этому моменту относится основание местной масонской ложи. В жизни нашего "Прогрессивного блока" в сущности ничего после этого не изменилось. Продолжались заседания и беседы, в которых участвовали члены масонской ложи наравне с другими. Только изредка и только для заслушания какой-нибудь особо интимной политической подробности собирались масоны отдельно, обычно уславливаясь собраться несколько ранее других, приглашенных для беседы. Собрания масонов бывали тогда очень кратки. Но интересно отметить -- они говорили друг другу "ты" -- эти люди разных возрастов и взглядов, лично между собой не близкие. Рассказчик не мог вспомнить какого-нибудь заседания ложи, посвященного обсуждению серьезных вопросов. Впрочем, он сам был введен в ложу лишь в 1915 г. К этому времени относится приезд в Витебск А. Ф. Керенского. Офи циально его миссия была -- чтение лекции о деятельности Государственной думы. Лекция была прочитана с огромным успехом. Были овации, публика ожидала члена думы у здания. А он уехал в ресторан, где в отдельном кабинете его чествовал союз приказчиков. Керенский был председателем последнего разогнанного правительством съезда приказчиков, а Гинзбург, принимавший его в Витебске, был одним из товарищей председателя съез да. Тогда же при участии А. Ф. Керенского состоялось и заседание масон ской ложи. Об этом собеседник мне рассказывал следующее. ' Его, рассказчика, как-то спросили, не согласится ли он вступить в масонскую ложу. Эти предварительные разговоры вел с ним д-р Брук. Осведомил его о немногом: в Петербурге давно существует масонская ложа, куда входят по персональному признаку руководящие деятели оппозиционных партий в Государственной думе. Девиз масонства: за истину и свободу. Цель - объединение интеллигенции на почве этих лозунгов во имя возмож- 0x08 graphic ных событий исторического значения. Война, разложение двора и сфер обязывают нас быть наготове. Если Вы согласны примкнуть к нам, вы будете связаны клятвой: свято хранить тайну о масонстве. Вот и все, что предшествовало принятию моего собеседника в масонскую ложу. Обряд посвящения происходил таким образом. Вечер. Он -- рассказчик - в темной комнате, к тому же с завязанными глазами. С ним Керенский, который торжественно читает формулу присяги. В ней нет ничего особенного. Тот же девиз: за истину и свободу, и обещание хранить тайну. Рассказчик повторяет за ним формулу присяги. Затем Керенский снимает повязку с его глаз, целует его, называет его "братом" и за руку вводит в комнату, где происходит заседание ложи. Все поднимаются с мест, целуют его, говорят ему "ты", называют его "братом"... На этом я мог бы поставить точку. Но интересно посмотреть, что стало с лицами, участвовавшими в наших политических собеседованиях и встречах, когда пришла революция 1917 г. В течение всех 8 месяцев революции большая часть нашей общественности держалась друг друга и представляла собою сплоченную группу, преимущественно на административных постах. А. О Волкович -- бессменный губернский комиссар Временного правительства, В. П. Вомас -- его заместитель, В. В. Федорович -- уездный комиссар, С. М. Писаревский -- секретарь коллегии губернского комиссара. Эти лица, как и другие умеренных направлений, не пользовались большим влиянием в это бурное время. Это влияние безраздельно принадлежало социалистам; М. Цейтлин и Б. Гинзбург были товарищами председателя Совета рабочих депутатов, а М. Цейтлин одно время комиссаром министерства земледелия (при министре В. Чернове). Неясно, поддерживали ли в 1917 г. контакт местные масоны с центральными фигурами масонского движения в России. Приведу лишь такой эпизод. 8 марта наш местный комитет спасения (городской общественный комитет, так он назывался) делегировал двух представителей в Петербург к Временному правительству. Поехали О. А. Волкович и пишущий эти строки. В Мариинском дворце заканчивалось заседание правительства. Нас ввели в помещение, и нам удалось поговорить с целым рядом министров. Особенно долго длился разговор Волковича с Некрасовым. Я в это время добивался разговора с Керенским, и помню, был очень удивлен тому, что Александр Федорович так хорошо и дружески, как доброго знакомого, встретил моего спутника. Н. В, Некрасов отнесся с особой любезностью к нашей миссии и, кстати, предоставил нам от министерства путей сообщения купе 1-го класса для возвращения в Витебск. Не лишен политического значения и следующий эпизод, которым я закончу эти заметки. После июльских дней, после выхода кадетов из правительства, А. О. Волкович неожиданно сообщил мне, что он выходит из кадетской партии. Так он и поступил. И мне кажется, что это совпало с тем отколом от кадет того крыла этой партии, которое идейно возглавлялось Некрасовым. X. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С ВЛАДИМИРОМ МИХАЙЛОВИЧЕМ ШАХОМ 3 сентября 1934 г. В 12 часов мой хороший знакомый инженер Павлицкий (инженер сочувствовал эсерам) сообщил мне о существовании масонской организации и предложил войти. Я думал долго. Давно уже я приходил к выводу, что партийная деятельность не создает того общения между политическими деятелями, которое необходимо для координирования оппозиционных и революционных сил. Идея масонства мне была симпатична, и я согласился. Церемония приема была мини-мальна: опрос на собрании, куда ввели с завязанными глазами. В Ложу входили К. Черносвитов (кадет), Брунет (народный социалист), позднее товарищ министра на Украине), проф. Рузский, Мацневич (социал-демократ из Киева, в 90-х годах сидел около 3 лет), Кармин (товарищ обер-прокурора Сената), А. Д. Марголин (присяжный поверенный, позднее -- на Украине), Павлицкий. Приема новых членов не было. Поставлена была кандидатура Басова -- Верхоянцева, но ее отвели ввиду крайней резкости политических взглядов Басова. Собирались 2 раза в месяц, обычно у Кармина. Содержание бесед: обмен информацией и обсуждение разных текущих вопросов. Никакой формальной дисциплины не существовало. Было только общее желание сговориться и затем действовать в общем направлении. У меня тоже желание имелось вполне искреннее и большое и, сказать откровенно, именно оно во многом определило мои настроения в апреле 1917 г. во время борьбы на Петербургской стороне при выборах на петербургскую общегородскую меньшевистскую конференцию. От интернационалистов тогда выступал Ерманский; я говорил от оборонцев. Ерманский занял ультра демагогическую позицию. Когда я слушал его, я думал: эта позиция делает абсолютно невозможным сговор социал-демократов с демократическими группами, стоящими от нас направо. И это соображение было для меня одним из решающих. Ложа наша собиралась до 1918 г. Помню, на последнем собрании был Черносвитов, с которым мы прощались: он уезжал в Сибирь. Директив из Центра не было, только предлагали обсудить тот или иной вопрос. От нас в Центр ходил Черносвитов. Он руководил обсуждением. XI. ЗАМЕТКИ ДЛЯ СЕБЯ А. П. Кропоткина -- как-то раз она обвиняла Некрасова в стремлении к власти. Некрасов сказал ей, что его идеал -- "черный папа", которого "никто не знает, но который все делает". Елшин -- дневники; летом 1914 г. в Самару приезжали Керенский и Некрасов; разговоры сначала на пароходе, затем где-то еще, наконец, посвящение в масоны на квартире князя В. Кугушева. Маргулиес был принят в масоны в 1905-1906 гг., в ложе были Ковалевский