ыла пробита. Даже Кускова47, часть трудовиков48 и
правых эсеров (конечно, Потресов49 и Ортодокс50 [Аксельрод] оставались
верными программе "jusqu'au bout"51) решили сделать энергичный шаг. 24
окт[ября] была принята Предпарламентом (всей левой стороной, кроме части
трудовиков и плехановцев при воздержании нескольких оборонцев) резолюция о
начатии немедленных переговоров об общем мире. Делая это, думали
предотвратить острый конфликт с съездом Советов, который должен был
открыться 25[-го] и обсуждать о переходе "всей власти Советам". Но уже было
поздно. В ночь на 25[-е] ленинский "военно-революц[ионный] комитет"52 занял
ряд "стратегических" позиций своими матросами и солдатами, и утром Петроград
узнал о совершившемся захвате власти. С технической стороны предприятие было
проведено артистически, а "боеспособность" прав[ительст]ва Керенского,
который еще накануне заявил в парламенте, что "все меры приняты", что
"всякая попытка будет тотчас же раздавлена" и т. д., оказалась равной нулю.
Все это произошло потому, что после Демократич[еского] совещания,
возродившего коалицию с ее программой неопределенных обещаний, начался
процесс катастрофического ухода масс к Ленину. Один за другим Советы стали
переходить к большевикам53, без всяких перевыборов: серяки солдаты и рабочие
перебегали к большевикам. В Питере за пару недель все фракции, кроме
большевиков, [превратились] в жалкое меньшинство, Чхеидзе и весь старый
президиум Совета были свергнуты. То же в Москве с Хинчуком, то же почти во
всех крупных городах. Одновременно та же эпидемия охватила армию: не имея
возможности свергать старые комитеты, объединявшие всю армейскую
интеллигенцию, и еще не решаясь установить прямое царство солдатской
охлократии54, полки, дивизии и корпуса стали, помимо комитетов, посылать в
Питер делегации, все более многочисленные и шумные, с требованием
немедленного мира; чем далее, тем все чаще рядом стояло требование передачи
власти Советам.
До прямого восстания все-таки, вероятно, еще долго не дошло бы, ибо
городские рабочие массы проявляли несомненную пассивность, не идя далее
резолюций: очевидно, опыт 3--5 июля55 оставил-таки осадок; армия же еще
терпела, пока был хлеб и не было холодно. Может быть, иди социалистич[ескоe]
большинство более быстрым темпом к образованию "правительства немедленного
мира" (которое могло быть только некоалиционным), и Ленин потерял бы надежду
на успешное восстание. У самих большевиков шла упорная борьба против Ленина
и Троцкого: Зиновьев56, Каменев57, Рязанов58 старались оттянуть развязку.
Ленин, очевидно, понял, что надо спешить и разрубил узел "мечом".
Форма этого захвата и факт его совершения накануне открытия съезда, где
у большевиков было небольшое большинство, были так отвратительны, что нельзя
было пенять на решение наших и эсеровских оборонцев немедленно уйти со
съезда59 и покинуть навсегда Смольный60. Мы, тем не менее, боролись с этим
настроением, требуя, чтобы не уходить, не дав Ленину боя. Мы предложили
поставить в самом начале ультиматум о прекращении военных действий (шла
осада Зимнего дворца61, где заперлись министры) и вступлении в переговоры о
мирной ликвидации кризиса путем соглашения об образовании демокр[атического]
пр[авительст]ва с приемлемой для всех программой. Наши увещевания не
подействовали: частью негодование, частью иллюзия, что Ленин, победив, не
продержится 3-х дней даже в Питере, побудили и м[еньшевик]ов и эсеров с
энесами уйти в самом начале. Мы остались (около 40 челов[ек]) и,
поддержанные левыми эсерами и группой "Нов[ой] жизни"62 предъявили
ультиматум. Съезд прошел мимо, и мы ушли через пару часов после оборонцев.
"Н[овая] жизнь" оставалась еще несколько дней и тоже ушла в виде протеста
против политич[еского] террора.
Ближайшие дни рассеяли все иллюзии относительно безнадежной слабости
переворота. Все петерб[ургские] и ближние войска активно поддержали
больш[евиков]. За Керенским никого не оказалось. Даже большая часть юнкеров
и все казаки отказались сражаться. В ряде городов гарнизоны немедленно
признали "советское правительство" и защищали его с оружием в руках. На
фронте были колебания, но руководящие верхи сейчас же признали, что
солдат[ские] массы не пойдут против правительства, которое станет исполнять
программу мира. Что касается рабочих масс, то они бесспорно сначала были
пассивны и их сочувствие перевороту явно парализовалось заботой о будущем,
опасением безработицы и погромов, недоверием к силе ленинцев. Но затем,
когда пришло известие, что Керенский ведет на Питер казаков63, воодушевление
охватило массы, и "красногвардейцы" сражались у Гатчины почти так же
молодецки, как кронштадт[ские] матросы.
Наши оборонцы сначала построили себе удобную теорию, что это чисто
"преторианский" переворот64, не опирающийся на пролетариат, что он лопнет,
как мыльный пузырь, через несколько дней, благодаря тому, что не справится с
экономич[еским] кризисом, не овладеет государств[енным] аппаратом и
захлебнется в крови разнузданных им погромов. Я тогда уже предостерегал не
быть слишком "оптимистичным": коалиция настолько прогнила внутренне,
настолько оттолкнула массы от прежних вождей, что самое парадоксальное
правительство из авантюристов и утопистов могло "в кредит" держаться до тех
пор, пока массы убедятся в его неспособности разрешить проблемы внеш[ней] и
внутр[еннeй] политики. Поэтому, мы с самого начала сказали: или ленинская
авантюра, пройдя все логические фазы через террор, разнуздание погромов и
крайнее ожесточение всей мелкобурж[уазной] демократии, приведет к гигантским
июньским дням русского пролетариата, к русскому 9[-му] термидора65; или же
трудности, ставшие перед самими захватчиками, заставят их понять, что не
пролетариат плюс солдатчина, а лишь пролетариат плюс демокр[атическая]
мелкая буржуазия и интеллигенция смогут кое-как справиться с наследием войны
и революции и тогда с ними можно будет разговаривать о сдаче захваченной
власти в руки "социалистической коалиции", куда войдут и они, для
осуществления не социально-анархической программы, а программы начатия
мирн[ых] переговоров с перспективой немедлен[ного] созыва Учр[едительного]
Собр[ания ].
Оборонцы сначала все восстали против самой мысли о "переговорах с
узурпаторами" и в первое время готовы были делать из этого все логические
выводы: не только поддержать стачку чиновников66 во всех ведомствах против
"Советской власти" (стачка, в которой идейные социалист[ическиe] элементы,
возмущенные большев[истскими] методами, увы! идут рядом с теми полчищами
старых чиновников, которых коалиция оставила в неприкосновенности от старого
режима и которые руководятся своей ненавистью не к ленинцам, а ко всей
демократии); не только благосклонно смотреть на авантюристические попытки
свергнуть ленинцев вооруженной же силой, путем такого же coup de forсe67,
каким был ленинский переворот; но и вести всю борьбу под знаменем
ненавистного рабочему классу "законного" Временного правительства, за
которое не поднялся ни один город и ни один полк на фронте. В этом
направлении они успели много повредить. В Питере, вопреки предостереженьям
Федора Ильича [Дана], кто-то "разрешил" нескольким офицерам поднять юнкеров
на попытку захватить большевиков врасплох. Дело кончилось расстрелом этих
несчастных и массовыми самосудами над ними со стороны матросов и солдат. В
результате восставшие массы получили первую "спайку крови", а городская Дума
и оборонцы, ставшие во главе борьбы против новой власти, стали массам
ненавистны, как первые виновники кровопролития (при захвате Зимн[его] дворца
жертвы были ничтожны с обеих сторон). В Москве было еще хуже: эсеры (военные
и думские) попытались не допустить захвата власти и вызвали шестидневную
уличную битву с ужасными (не менее 2000) результатами. И здесь солдатская
масса победила. Войтинский68 затесался в авантюру Керенского, который
вздумал чуть ли не с 1000 казаков идти отвоевывать Петербург. Все это только
усиливало ленинцев.
Более серьезные попытки оборонцев образовать новое правительство (без
к[а]д[етов], но и без большевиков), опираясь на войска фронта, к счастью,
кончились безобидно, благодаря благоразумию самих армейских комитетов,
понявших, в конце концов, что если их не предаст солдатская масса, то
вышибать клин клином -- один солдатский режим другим -- значит самим
становиться на путь преторьянских "мексиканских" переворотов69. Поняли это,
в конце концов, и все наименее фанатичные из оборонцев и, под давлением
Ф[едора] Ильича, постепенно отказались и от попытки сформирования нового
правительства, и от попытки вооруженного восстания против ленинцев. Это было
тем легче, что как только Троцкий объявил "мир", всем стало ясно, что
солдаты, даже порицающие большевиков, против них не пойдут.
Между тем, движение "бойкота" против Ленина со стороны служащих всех
учреждений, дум и т.д. приняло столь широкие размеры, что поставило новую
власть сразу в трагикомическое положение. Ее "декреты" в девяти десятых
России или в девяносто девяти сотых остаются на бумаге, и даже в Питере им
не удается подчинить себе хоть одно ведомство. Первым результатом этого
бойкота явился террор. Закрыли все буржуаз[ные] газеты и многие
социалистич[еские], на заводах били и изгоняли меньшевиков и эсеров,
кой-кого арестовали, "Правда"70 и другие большевист[ские] газеты и сами
"министры" открыто призывают к самосудам и погромам. Чтоб укрепить себя,
ленинцы, с одной стороны, понеслись "на курьерских" к заключению мира и
сделали это так грубо и неловко, что даже среди их сторонников стали
понимать, что так можно прийти лишь не только к сепаратному, но и
подло-сепаратному миру; с другой стороны, они стали приступать к социальной
демагогии: декретировали "рабочий контроль", вовсе устраняющий
предпринимателя от распоряжения заводом, объявили, в угоду левым эсерам,
"уравнительное землепользование", провозгласили мораториум для квартир и
векселей, обещают "уравнительное пользование" квартирами, перевели офицеров
на солдатский паек, обещают немедленную "национализацию банков" и делают все
это безграмотно, безответственно и бестолково, что даже Люпер71 и Дрюмон72
вряд ли превзошли бы их. Все это, конечно, только распаляет ненависть в
обывательских массах ко всему социализму и к рабочим.
Мы старались убедить наших меньшевик[ов] в том, что первым заветом,
которому мы должны следовать в таком положении, является: ни в коем случае
не участвовать в разгроме пролетариата, хотя бы он и шел по ложному пути. В
этом смысле, кажется, мы достигли успеха, т. е. добились того, что
большинство оборонцев, и наших и эсеровских, настроено сравнительно
примирительно. Даже Церетели твердо, кажется, стоит на этой позиции. Менее
тверд он в вопросе о необходимости признать единственным исходом из
положения -- соглашение с большев[иками] об образовании
общедeмокр[атической] власти (от эсеров до большевиков включительно). Вместе
с Скобелевым, Либером и др[угими], он, отказавшись от коалиции, все еще
мечтает о возможности власти из одних меньш[евиков], эсеров и энесов73, хотя
факты (цифры голосования в УС) ясно говорят, что без поддержки
большевистских масс такая дем[ократическая] власть будет еще более висеть в
воздухе, чем ленинская, а просто отвлечь эти массы от Ленина, как они
мечтают, нельзя в 2--3 недели. В нашем ЦК, во вс[яком] случ[ае], составилось
большинство за этот исход (соглашения с большев[иками]): Ф. Ильич [Дан],
Горев74, Череванин, Эрлих75 идут в этом пункте с нами. Это было вызвало
выход из ЦК 11 членов (Гвоздев , Голиков76, Зарецкая77, Скобелев. Либер,
Батуринский78, Роман79, Юрий80 и др.); за ним ушел от работы ряд видных
оборонцев. Но Церетели убедил их вернуться обратно после того, как
начавшиеся переговоры с больш[евиками] оборвались и практически вопрос (на
время) сошел с очереди.
Эти переговоры начались по инициативе железнод[орожного] и
почт[oво]-тел[eграфного] союзов81, под давлением армейск[их] делегаций при
нашем участии как посредников вместе с левыми эсерами82 и "Нов[ой]
ж[изнью]". Начались еще в первые дни, когда б[ольшеви]ки увидали всю
трудность овладения гос[ударственным] аппаратом при бойкоте демократии,
среди них начались колебания. Левые эсеры, оставшиеся после нашего ухода в
Цен[тральном] ИК, тоже грозили уйти, а рабочие и частью солдаты стали
выносить резолюции о недопустимости гражд[анской] войны и желательности
соглашения. Ленину пришлось разрешить ЦИК и ЦК своей партии повести
переговоры. Они начались в момент, когда правые эсеры, Крестьянский совет83
и энесы еще полны были иллюзий о легкости победы над большевиками и
настроены непримиримо; только наш ЦК после первых ложных шагов твердо стал
на почву соглашения. В предвар[ительных] переговорах была уже нащупана почва
для соглашения: "деловое" министерство, куда из большевиков войдут наименее
одиозные для правого крыла демократии (называли Луначар[ского]84,
Покровского85, Алексея Рыкова86), из м[еньшеви]ков и
с[оциалистов]-р[еволюционеров] войдут деловые работники, а во главе станет
Чернов87. До УС пр[авительст]во будет ответственно не перед ЦИК, а перед
специальн[ым] органом из представителей обоих Исп[олнительных] к[омите]тов
(старого и нового), Крест[ьянских] сов[етов], городских Дум Питера и Москвы,
профсоюзов и т. д. Переговоры уже шли как будто совсем мирно. Но в это время
ленинцы, одно время теснимые отрядом Керенского, стали побеждать, внесли
деморализацию в ряды его казаков, и Ленина позиция усилилась. Когда мы
поставили вопрос о том, что, как залог морального успеха переговоров, надо
прекратить царство террора, открыть все газеты, освободить из крепости
буржуазных министров и установить перемирие на внутреннем фронте (на что
Керенский прислал согласие), большевики ответили сначала оттяжкой, а потом
отказом, и переговоры были сорваны, причем все посредники признали, что вина
падает на б[ольшеви]ков. Это вызвало раскол у большевиков и в этом, пожалуй,
первый хороший результат нашей политики. Зиновьев, Каменев, Рязанов,
Ногин88, Рыков, Милютин89, Лозовский90, Ларин (он ведь теперь большевик!) и
нек[оторые] др[угие] заявили, что политика Лен[ина]-Тр[оцкого] ведет к
разгрому пролетариата, сложили с себя звания министров (четверо) и другие
должности. Правда, Зиновьев, Луначарский, Теодорович91 скоро вернулись,
раскаявшись, но остальные продолжают находиться в оппозиции.
После этого для всех нас наступила полоса бездействия -- ничего, кроме
агитации против террора большевиков и за необходимость соглашения, мы делать
не могли и, когда правые элементы демократии пытались воскресить старое
правительство или организовать на фронте новое, мы (тут и Церетели был с
нами) мешали этому. Впрочем, скоро, кажется, все убедились, что это
невозможно. Большевики же не теряли времени и засыпали Россию
демагогическими декретами. 12 ноября в Питере и ряде губерний начались
выборы в Учр[едительное] Собр[ание] (в других пришлось отложить). Мы ожидали
большого абсентизма масс: собрания не посещались, большинство газет не
выходило, было немало насилий над агитаторами всех партий, кроме
большевиков, и т. д. Оказалось другое: голосовало в Питере свыше 80 %
избирателей, а в рабочих кварталах до 90 %. Все почти солдаты и подавляющее
большинство рабочих и бедноты голосовало за большевиков (415 тысяч из 900
тысяч поданных вообще). Они завоевали 6 мест из 12. С августа (выборы в
городскую Думу) их число голосов возросло с 180 тысяч до 415. Почти такой же
успех кадет: 250 тысяч (вместо 120) и 4 места. Эсеры упали с 200 тысяч до
150 (2 места). Все остальные партии исчезли. Мы получили всего 10 тысяч (в
августе -- 25) . Потрeсовцы, шедшие с отдельным списком, -- 16 тысяч, энесы
-- 18, а плехановцы -- меньше 2 тысяч. В провинции, откуда общих итогов по
губерниям еще нет, та же картина в городах, только с еще большим успехом
кадет. Они часто идут на первом месте и имеют абсолют[ное] большинство
голосов, или же на втором месте после большевиков; на третьем почти всюду
эсеры, мы на четвертом или ниже. Мы, вообще, почти повсюду, не существуем,
как партия масс (Кавказ не в счет), и это независимо от того, идем ли мы
дружно или (как в Питере и Харькове) по двум фракц[ионным] спискам. Везде мы
в городах имеем 5--10%, избирателей, т. e. элиту рабоч[его] класса и части
интеллигенции, массы же идут за большевиками, кадетами и эсерами. В деревне,
по имеющимся сведениям, верх возьмут эсеры, но во многих местах соберут
много голосов и большевики. Судя по этим данным в Учр[едительном] С[обрании]
будет очень сильное крыло большевиков с примыкающими к ним левыми эсерами,
такое же или более сильное крыло кадетов и социалистич[еский] центр с
эсерами во главе, от которого будет зависеть большинство (стало быть, опять
или блок с большевиками, или с кадетами и более правыми). Наших же будет
минималь[ное] количество. Я думаю: 30 человек, а Ф.И. [Дан] считает, что не
более 20. Пока, судя по данным в городах, я почти наверное не попаду в УС
(из 4 пунктов, где выставлена моя кандидатура, в Питере я провалился, данные
из Харькова и Московской губернии неутешительны, остается один фронт, где
есть шансы, но где выборы лишь на днях. Ф. Ил. тоже имеет весьма неверные
шансы в одной губернии. Абрамович92 -- тоже, кажется, провалился. У
Мартынова93 кое-какие надежды в двух губерниях, где выборы на днях, то же у
Ерманского94. Пройдут наверняка только кавказцы, которые у себя не выставили
ни одного некавказца, да у Вас еще есть шансы в городе Москве и в Киевской
губернии. Фракция составится из провинциалов и нескольких очень правых
оборонцев (Дементьев95 и др.).
Ход выборов (в провинции местами они носили стамбуловский96 со стороны
большевиков характер) окрылил большевиков и сейчас же сказался на поведении
левых эсеров и железнодорожников. Левые эсеры раскололись с правыми на
совещании Крестьянских советов и, объявив свою часть чрезвычайным
крест[янским] съездом, пошли на соглашение с ленинским ЦИК, слив оба эти
учреждения и дополнив их представителями от железнодорожного и
почтово-телеграфного союзов, от профессиональных союзов и военных
организаций97. Согласно договору, могут войти в то же учреждение и партии,
ушедшие со съезда, с пропорциональным числом представителей. По расчету,
если б все вошли, то большевики имели бы половину голосов, другую половину
-- все остальные. Оборонческие партии решили не входить. Мы также, несмотря
на требование со стороны наших рабочих, решили, что входить в данных
условиях значило прикрывать нами маскарад, ибо уже теперь реальная власть не
в руках ЦИК, а Ленина и Троцкого, которые свели свой собственный парламент к
роли Булыгинской Думы98. Последнее объясняется ультранизким культурным его
уровнем, который не повысится от примеси левых эсеров. Между тем,
присоединение сейчас всех партий облегчило бы темную игру, явно направленную
к разгону Учред[ительного] Собр[ания], к которому ленинцы готовятся почти
открыто, поскольку выясняется, что у них не может быть большинства и что
кадеты будут там очень сильны. Разгон Учр[едительного] Собр[ания] означает
страшный удар по революции: если оно будет иметь силы, чтобы сопротивляться,
это начнет гражданскую войну между пролетариатом и мелкобуржуазной
демократией, которая не может нe кончиться разгромом пролетариата и победой
кадет, в конце концов. Если, что возможно, оно будет бессильно
сопротивляться соuр d'etat99, худшая форма солдатской диктатуры воцарится,
компрометируя пролетариат. Я считал поэтому необходимым поставить вопрос
ребром: если новый парламент объявит, что с момента созыва Уч[редительного]
Соб[рания] вся власть переходит ему, мы входим в этот парламент -- но только
в этом случае. Ибо выгоднее, чтоб в случае прямого нападения на
Учр[едительноe] Собр[ание] большевики не могли говорить, что их "Народный
совет" объединяет все социалистические направления. И только левые эсеры
страшно повредили, пойдя на соглашение без всяких гарантий признания
Учр[едительного] С[обрания] и отказа от террора и увлекши за собой
железнодорожников и т. п.
Вот положение. Оно трагично. Поймите, что все-таки перед нами
победившее восстание пролетариата, то есть, почти весь пролетариат стоит за
Лениным и ждет от переворота социального освобождения и притом понимает, что
он вызвал на бой все антипролетарские силы. При этих условиях не быть, хотя
бы в роли оппозиции, в рядах пролетариата -- почти нестерпимо. Но
демагогические формы, в которые облечен режим, и преторианская подкладка
господства Ленина не дают смелости идти туда, особенно в этот период, когда
власть новая еще не утвердилась и, борясь с пассивным сопротивлением
обществ[енного] организма, прибегает к насилиям всякого рода. Вчера,
например, после московской Думы, распустили петроградскую и назначили через
день перевыборы, октроировав бонапартистские изменения избирательного
закона100, И сделали все это помимо "Народного совета", в порядке декретов.
Затем, не желая "соглашения" с буржуазной демократией и социалистической
интеллигенцией, новые правители вынуждены окружать себя карьеристами самого
гнусного типа (уже целый ряд высших чиновников разоблачен, как уголовные
типы и люди старого режима). А между тем, наш "бойкот" Смольного не только
нас (особенно нас) сделал ненавистными большевистским массам, но и наших
собств[енных] рабочих страшно смущает. Многие рабочие уходят из партии. Они
говорят: "Вы были в Предпарламенте с кадетами101, а в большевистском рабочем
парламенте не хотите быть". В Европе, я боюсь, наш "абсентизм" тоже не
поймут. Но изменить положение я считаю возможным только в том случае, если и
наше (и эсеровское) правое крыло согласятся войти в ленинский парламент,
чтобы там вести агитацию. Может быть, экстренный партийный съезд102,
созываемый на 27-е, решится на это. В противном случае мы можем оказаться
вне всяких реальных средств воздействия на рабочие массы (на заводах очень
часто нашим ораторам не позволяют говорить) .
Symma summarum, значит, я не думаю, чтоб ленинская диктатура была
обречена на гибель в скором уже времени. Армия на фронте окончательно
переходит, как видно, к нему. Германия и Австрия фактически его признали, и
возможно, что союзники займут выжидатель[ную] позицию. До тех же пор, пока
армия не разочаруется в мире, добытом Лениным, может не найтись материальной
силы для какой-либо контрреволюции. Опаснее для него экономический крах,
конечно.
Самочувствие наше, как можете догадываться, весьма плохо. Присутствуешь
при разгроме революции и чувствуешь себя беспомощным что-нибудь сделать.
Отчасти поэтому я советовал ЦК ответить Вам советом не ехать сейчас. Имел в
виду, что Ваше присутствие в Стокгольме может еще очень понадобиться.
Я не хотел бы, конечно, специально порочить перед Европой
большевистскую диктатуру, так как это могло бы объективно помочь врагам
революции и социализма вообще. Но меня угнетает мысль, что немецкие,
французские и итальянские товарищи не поймут причин нашего "абсентизма" в
"новой революции". Хотел бы поэтому отправить специальное заявление для
Европы от нас, как фракции, примыкающей к Цимервальду103, с объяснением.
Однако не успел этого сделать с этой оказией. Придется следующий раз. Но Вас
попрошу ознакомить с моими сообщениями Раковского104, который, вероятно, и
сам чувствует как авантюристски большевики повели дело мира. Если сможете с
чьей-либо помощью составить для "Leip[zi]g[er] Volkzeit[un]g"105 на
основании моего письма сообщение о позиции, занятой
меньшевиками-интернационалистами, буду Вам очень благодарен. Важно, чтоб
левые немцы знали, что мы не сочли возможным поддержать большевиков.
Передайте, пожалуйства, Раковскому, что его письмо о сыне Доброджана106
я получил только теперь и что пока не вижу способов, какими теперь можно
помочь ему: вероятно, у Троцк[ого] с румынами нет дипломатич[еских]
сношений. Попытаюсь поднять шум в печати.
Привет от всех наших. Как чувствуете себя? Видели, вероятно,
Гольденб[ерга]107 и узнали от него о здешних делах. Крепко жму руку.
Ю. Цедербаум
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
1 декабря 1917 г.
Дорогой Павел Борисович!
На днях (с неделю) я послал Вам с оказией громадное письмо о наших
здешних делах. Надеюсь, получили его? Теперь пользуюсь новой оказией, чтоб
написать Вам вот о чем. По моим сведениям, в Стокгольме сейчас должны быть
Гаазе108 и Ледебур109. Мы считаем очень важным, чтобы они были осведомлены о
том, почему мы все -- интернационалисты -- сочли невозможным принять
какое-либо участие в осуществлении т. н. "диктатуры пролетариата". К
сожалению, специальной декларации для европейцев мы не успели выработать, и
я, на всякий случай, лишь прилагаю проект нашей резолюции, внесенный в ныне
заседающий чрезвычайный съезд нашей партии. За последние дни ленинский режим
обогатился объявлением "вне закона" всей кадетской партии (без всякого
внешнего повода к тому) и первым открытым нападением на Учр. Собр.: члены
его (эсеры), собиравшиеся на частные совещания (их пока съехалось меньше
100), разогнаны вооруженной силой и "декретировано", что УС соберется лишь
тогда, когда его членов будет выбрано и съедется 400 (а так как все
к[а]д[еты] будут арестованы, а челов[ек] 150 избранных большевиков,
наверное, намеренно не явится, то таков кляузно-гнусный план Ленина --
пройдет еще с месяц, пока со всех отдаленных углов соберется нужный кворум).
До тех пор, впрочем, вероятно арестуют и часть эсеров, так что диктатура
может длиться ad infinitum110. Необходимо, чтобы немецкие товарищи поняли:
1) что, хотя масса рабочих за Лениным, его режим все более становится
режимом террора не пролетариев, а "санкюлотов"111 -- разношерстной массы
вооруженных солдат, "красногвардейцев" и матросов все более, как было и с
французскими санкюлотами, превращающихся в пенсионеров государства; 2) что
попытка управлять, а тем более производить коммунистические эксперименты
против воли громадного большинства крестьян (не менее 20 миллионов
избирателей на выборах голосовало за эсеров умеренного толка) и против всей
массы городской демократии (казенных, общественных, частных служащих,
техников, либеральных профессий, народных учителей и т. п.) ни к чему, кроме
краха, привести не может; 3) что режим террора, попирания гражданских свобод
и надругательств над Учредительным Собранием во имя "классовой диктатуры"
убивает в корне зачатки демократического воспитания, приобретенного народом
за 8 месяцев, и готовит самую благодарную почву для всякого бонапартизма; 4)
что гражданская война и распад страны (Украина, казачьи области, Крым,
Сибирь, даже "Башкирия" объявили свою полную автономию, а Кавказ фактически
самоуправляется) делают позицию ленинцев при переговорах с немецким
правительством совершенно беспомощной, заставляя тем более "торо-питься" с
получением мира, что они -- во власти ими разнузданной солдатской стихии; 5)
что нам, при всем нежелании играть в руку буржуазии, которой достанется
наследство после банкротства большевиков и при решительном нашем отказе
образовать "блок всех честных людей" против Ленина и Ко. (к чему у некоторых
правых социалистов есть охота) приходится сейчас всю энергию концентрировать
на обличении и разоблачении ленинской политики в надежде, что лучшие
элементы внутри идущей за ним рабочей массы, поняв, куда их ведут, образуют
ядро, способное направить курс "диктатуры" в другую сторону. Наш лозунг --
объединение большинства Учредительного Собрания (социалистичсского) путем
соглашения между ленинцами и всеми остальными на почве разрешения задач
мира, регулирования промышленности и аграрной реформы с отказом от террора и
социально-утопических экспериментов.
От немцев мы ждем, что они, в меру возможности, будут мешать своим
империалистам использовать безумие внешней политики Троцкого, чтобы
окончательно наступить на горло России. Настоятельно необходима
международная конференция.
Скажите при случае Раковскому, что его письмо к ленинскому
правительству произвело здесь неблагоприятное впечатление. Мы все смеемся,
когда читаем, что он предлагает ленинцам добиться от Румынии свободы печати
и созыва У чр[едительного] Собр[ания]. Il est bien qualifie pour cela112,
наш милый Троцкий, разгоняющий здссьУчред. Собрание и закрывший по всей
России добрую сотню социалистических газет.
Съезд пока протекает тихо (сегодня 1-й день) , но кончится ли
благополучно, трудно сказать. Благодаря войне между Лениным и Калединым113
не могли приехать 40 кавказцев, ехавшие во главе с Жордания к нам на помощь.
При их содействии наше левое крыло могло бы образовать прочное большинство с
"левым центром" Фед.Ильича [Дана], Череванина и др. для ведения
действительно социал-демократической политики, которая могла бы не сделать
нашу неизбежную борьбу с ленинизмом частью похода всей буржуазии и мелкой
буржуазии против рабочего класса (к чему ведет фатально ленинский террор).
При отсутствии кавказцев такое большинство может оказаться маленьким и
непрочным, и тогда будет продолжаться развал партии, в нынешних условиях
более опасный, чем тот откол потресовского крыла, которым дело ограничилось
бы в первом случае (они уйдут наверное к Плеханову, ибо сейчас, под влиянием
ленинского башибузукства настроились черт знает как враждебно к самому
рабочему классу в его нынешнем виде) .
Жму крепко руку. Привет от всех наших. Дайте понять немцам, что им в
"Leipz[iger] Volkszeitung" следовало бы самым сдержанным образом писать о
ленинцах, отнюдь не допуская апологии. Когда перед Европой -- после
неизбежного краха -- раскроется истинная картина "истинно-русской"
"диктатуры пролетариата", Шейдеманы114 всех стран используют ее, чтобы
навеки опозорить все "левое" в социализме. Пусть поэтому вовремя отмежуются
от всего специфически ленинского.
А ведь, знаете, Пав. Бор., только теперь в полной мере выявилась та
"якобинская" природа ленинизма, которую Вы вскрыли в No 65 "Искры" в 1903
году!
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
30 декабря 1917 г.
Дорогой Павел Борисович!
Мы получили (я и Ф. И. [Дан]) Ваши письма, а от Раковского узнали, что
Вы уже приступаете к выпуску No 1 "Echo de Russie115". Очень хорошо! К
сожалению, не можем послать Вам ни Астрова116, ни Семковского, ни Раф.
Григорьева117. Первые двое слишком нужны здесь, последний же еще в августе,
кажется, покинул нашу партию (вместе с Лариным), негодуя на наше нежелание
раскалываться с оборонцами, но, в отличие от Ларина, не пошел к большевикам,
а застрял в группе "Новой жизни", которая все еще тщится создать свою
"партию". В то же время мы вообще потеряли немало сторонников (особенно
рабочих, уходивших от нас в виде протеста против нашего сожительства с
оборонцами). Но, кажется, уже на днях Вы получите подмогу: от нас поедет
либо Эрлих, либо Абрамович по делу созыва международной конференции (наш ЦК
и ЦК эсеров решили все сделать, чтобы добиться у европейцев ее созыва), и он
сможет помогать Вам в бюллетене. Относительно газеты я распорядился, чтобы
Вам высылали ее из редакции. Получаете ли ее? Что касается денег, то ЦК ищет
способа отправить Вам 1000 руб. и, по-видимому, на днях осуществит это.
Кредитоваться же за счет ЦИК Вы можете спокойно: расходы будут здесь
покрыты.
За время с прошлого моего письма мы имели чрезвычайный съезд. Благодаря
неявке кавказцев (из-за войны на юге, прервавшей сообщение), съезд был
неполным, и мы (левое крыло) лишились поддержки компактной группы, которая,
во главе с Жордания, несомненно поддержала бы нас во всех существенных
вопросах. Тем не менее, хотя и имея относительное большинство (50 из 120) ,
а не абсолютное и вынужденные поэтому опираться на поддержку "центра"
(Фед[ор] Ильич Череванин), мы добились удовлетворительных результатов без
существенных компромиссов. Фактически партийный аппарат перешел в наши руки,
ибо не только крайняя правая (Потресов, Голиков и др.), но и просто правая
(Либер, Богданов, Багурский, 3арецкая) объявили "бойкот" центрам ввиду-де
"большевистского" уклона наших решений. "Большевизм" этот, конечно,
заключается в том, что мы не считаем возможным от большевистской анархии
апеллировать к реставрации бездарного коалиционного режима, а лишь к
демократическому блоку; что мы за преторьянско-люмпенской стороной
большевизма не игнорируем его корней в русском пролетариате, а потому
отказываемся организовывать гражданскую войну против него и что мы отвергаем
большевистскую "политику мира" во имя интернациональной акции пролетариата
за мир, а не во имя "восстановления согласия с союзниками", т. е.
продолжения войны до весны или далее. Оборонческая оппозиция осталась в
партии, основывает новую газету, но пока не борется с нами настолько резко,
чтобы вызвать острый конфликт. Церетели не пошел с ними, но и в ЦК отказался
войти. ЦК образовался из интернационалистов и "центра" (в меньшинстве). В
редакцию газеты избраны Ал. Сам. [Мартынов] я и Фед[ор] Ильич; теперь
прибавился еще Астров. Будет выходить двухнедельный "Рабочий Интернационал"
с редакцией из Мартынова. Череванина и Ерманского.
Пока уживаемся без серьезных трений, хотя и приходится бороться с
некоторыми тенденциями бывших оборонцев, которых чересчур уж слепая вражда к
большевикам заставляет иногда уходить в сторону от политической линии,
которую сами они признали единственно возможной. Но, в общем, есть согласие,
пока не затрагиваются вопросы прошлого: здесь, как полагается, говорим на
разных языках.
Сближает нас больше всего скверное положение всей партии. Народные
массы или еще с большевиками, или уже, испытав первые разочарования,
пропитываются политическим индифферентизмом. Хотя мы собрали на выборах до
полумиллиона голосов, но масс у нас, кроме Кавказа, нет, а в революционное
время без масс трудно сохранять жизненную партийную организацию. Собрания не
посещаются. Деньги в партийную кассу не поступают, газета распространяется
мало.
Политическое положение -- ужасное. И в области мира, и в области
экономической разрухи дело явно идет к фиаско большевизма, но много
оснований опасаться, что оно сменится не торжеством демократии, а
всесторонней анархией. С одной стороны, солдат[ские] массы все дичают, а
рабочие приводятся в отчаяние безработицей; с другой -- сепаратизм окраин
дошел до апогея. При этих условиях, по-видимому, нет никаких шансов на то,
что Учред[итель-ное] Собр[ание] явится орудием возрождения, скорее всего оно
вовсе не осуществится, ибо против него все же сила, стоящая за большевиками,
за него же стоит лишь распыленная масса крестьян, выбиравшая эсеров и
способная, пожалуй, только "рассердиться" на всю революцию, если она не
осуществит Учр[едительного] Собр[а-ния], но отнюдь не отвоевать его у
большевиков. Окраины же не хотят Учр[едительного] Собр[ания] для всей
России, а лишь "федерального конгресса" из делегатов всех национальных
Учредительн[ых] Собраний. Для этого они готовы отдать Великороссию (яко
автономную) на съедение Ленину.
Среди рабочих прежнего абсолютного доверия к большевикам нет и нас уже
не ненавидят. Но до настоящего отрезвления еще далеко.
У меня к Вам просьба: отправьте, пожалуйста, заказным прилагаемое
письмо118.
Наши все в полном здравьи. Шлют Вам привет. С Новым годом, который
все-таки, быть может, заложит у нас основания марксистской рабочей партии.
Крепко жму руку.
Ю. Цедербаум
Адрес мой прежний: Сергиевская 50, кв. 9.
ПИСЬМО Н. С. КРИСТИ
30 декабря 1917 г., Петроград
Мой милый друг!
Получил возможность послать письмо с оказией и спешу ею
воспользоваться, ибо не знаю, дошло ли до тебя недавно мною посланное через
здешнюю цензуру на Стокгольм, откуда тебе должны были переслать. Так как я в
нем ругал большевиков, то не уверен, не задержал ли "товарищ шпик" это
письмо. Других же оказий не было с самого переворота, ибо на границе теперь
всех обыскивают и письма отбирают.
В том письме я подробно объяснял тебе, почему остался в "оппозиции"
новому "социалистическому" режиму, как ты и предвидела, конечно. С тех пор
положение еще более определилось. Дело не только в глубокой уверенности, что
пытаться насаждать социализм в экономически и культурно отсталой стране --
бессмысленная утопия, но и в органической неспособности моей помириться с
тем аракчеевским пониманием социализма119 и пугачевским пониманием классовой
борьбы120, которые порождаются, конечно, самым тем фактом, что европейский
идеал пытаются насадить на азиатской почве. Получается такой букет, что
трудно вынести. Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной
свободы и индивидуальности, а, напротив, высшим их воплощением, и начало
коллективизма представлял себе прямо противоположным "стадно-сти" и
нивелировке. Да не иначе понимают социализм и все, воспитавшиеся на
Марксе121 и европейской истории. Здесь же расцветает такой
"окопно-казарменный" квазисоциализм, основанный на всестороннем опрощении"
всей жизни, на культе даже не "мозолистого кулака", а просто кулака, что
чувствуешь себя как будто бы виноватым перед всяким культурным буржуа. А так
как действительность сильнее всякой идеологии, а потому под покровом "власти
пролетариата" на деле тайком распускается самое скверное мещанство со всеми
специфически русскими пороками некультурности, низкопробным карьеризмом,
взяточничеством, паразитизмом, распущенностью, безответственностью и проч.,
то ужас берет при мысли, как надолго в сознании народа дискредитируется
самая идея социализма и подрывается его собственная вера в способность
творить своими руками свою историю. Мы идем -- через анархию -- несомненно к
какому-нибудь цезаризму, основанному на потере всем народом веры в
способность самоуправляться.
Бросим, однако, политику. Сейчас у нас жесточайшие морозы, и я сильно
страдаю, тем более, что уже с месяц не могу избавиться от кашля; чуть
поправишься, пройдешься при холодном ветре, и опять хуже. Стараюсь выходить
как можно меньше и больше сижу дома, тем более, что меня утомляет ходьба в
тяжелейшем полушубке (приобрел таковой за 400 рублей к зависти всех
приятелей, которые говорят, что я в нем "импозантен": это переделанный на
штатское военный офицерский полушубок). Увы! за последние месяцы я сильно
постарел (проклятые большевики, вероятно, виноваты: сердце не выдерживает
самомалейшего утомления. Подниматься по лестнице для меня настоящая пытка, а
тут, как на грех, из-за отсутствия угля, все меньше действует лифтов.
Вообще, с углем несчастье: электричество уже горит лишь несколько часов в
сутки, а скоро, быть может, совсем погаснет. Хорошо, что наша квартира
отопляется дровами, а не паром, так что не очень холодно. Вообще, лишений
уже немало. Пища пока еще есть, но скоро, боимся, станут железные дороги, и
тогда может придтись плохо. Вообще, какое-то чудо, что мы вообще еще живем
после двух месяцев этой анархии.
Занят сейчас я меньше прежнего. "Искру" мы закрыли после того, как на
съезде овладели "Лучом" (бывшая "Рабочая газета"). Центральный комитет
теперь в руках интернационалистов, в редакции "Луча" мы с Мартыновым и
Астровым, и лишь Дан в качестве четвертого представляет ту часть бывших
оборонцев, которая после большевистского переворота примкнула к нам,
признав, что