(Рукоплескания справа.) Тут, господа, видна ясная политическая идея, и эти простые, честно, открыто сказанные слова не оставляли уже места добросовестному заблуждению со стороны польского общества. Но я должен заметить, что в царствование Императора Николая Павловича ему даже не представилось необходимости принимать особенно резкие меры по отношению к тем учреждениям, которые носили земскую окраску. Политика в царствование Николая Павловича вращалась вокруг униатского вопроса, что привело к воссоединению униатов, вращалась вокруг школьного дела, причем польский университет был перенесен из Вильны в Киев. Местным обывателям не была даже окончательно заграждена возможность поступать на государственную службу; дворянским собраниям было лишь вменено в обязанность принимать на дворянскую службу лиц, беспорочно прослуживших не менее десяти лет на военной или гражданской службе. И мало-помалу, без особой ломки планы и виды Императора начали проходить в жизнь. Но, господа, судьбе было угодно, чтобы опыт, единожды уже произведенный после смерти Екатерины Второй, повторился еще раз. По восшествии на престол, Император Александр Второй, по врожденному ему великодушию, сделал еще раз попытку привлечь на свою сторону польские элементы Западного края. Вместо того, чтобы продолжать политику проведения русских начал, которые начали уже получать преобладание над польскими стремлениями и влияниями, поставлено было целью эти стремления, эти влияния обезвредить, сделать их одним из слагаемых государственности в Западном крае. И, тривиально говоря, поляки были попросту еще раз сбиты с толку; поляки никогда не отказывались и не стремились отказаться от своей национальности, какие бы льготы им предоставлены ни были, а льготы эти с своей стороны питали надежды и иллюзии осуществления национального польского стремления --% ополячения края. Действительно, в это время к Государю Императору Александру Второму начали со всех сторон обращаться с домогательствами и просьбами. Могилевское дворянство через рогачевского предводителя Богуша обратилось к Императору с просьбой вернуть польскому дворянству все права, которые оно имело при польских королях, и ввести польское судопроизводство; подольское дворянство обратилось с ходатайством присоединить Подольскую губернию к Царству Польскому (смех справа) и т. д. Я не буду приводить других примеров, но нам, в порядке исследования хозяйственно-экономического течения, на что только я обращаю внимание в своем изложении, не мешает вспомнить попытку того времени со стороны польского дворянства укрепить за собой господство над русско-литовским простонародьем путем отмены крепостного права без наделения землей. Я упоминаю об этом только для того, чтобы вы могли учесть существующий до настоящего времени известный аристократизм местных землевладельцев, которые привыкли держать местное население под сильным экономическим гнетом и в экономической зависимости. (Голоса справа: верно.) В это-то время западнорусский народ и изобрел про себя самого весьма унылую, весьма печальную поговорку: "Зробишь -- пан бере, не зробишь -- пан дере, нехай, кажу, нас вмисти чорт побере". (Смех и рукоплескания справа.) В это время пробудились у поляков все врожденные хорошие и дурные стремления; они проснулись, пробужденные примирительной политикой Императора Александра Второго, политикой, которая, как и 30 лет перед этим, окончилась вторым вооруженным восстанием. Я не буду подробно останавливаться на тех, действительно, суровых, крутых мерах, которые были применены к местному польскому населению, о которых болезненно говорить и о которых упоминал уже предыдущий оратор. Вы знаете все те ограничения и относительно польского языка, и относительно прав службы, и относительно прав землевладения, и относительно дворянского представительства, которые были в ту пору приняты и которые продержались до 1905 г., меры, которые, по странной иронии судьбы, были результатом великодушного порыва великодушнейшего из Монархов, Царя-освободителя. Вот, господа, то исторические уроки, которые, я думаю, с достаточной яркостью указывают, что такое государство, как Россия, не может и не вправе безнаказанно отказываться от проведения своих исторических задач. (Рукоплескания и голоса справа и в центре: браво, великолепно!) Но, господа, исторические задачи забываются. В памяти у многих, однако, сохранились, я думаю, события последних лет. И действительно, любопытно просле- дить, каким образом реагировали на те потрясения, которые перенесла Россия в 1905 году и дальнейшие годы, влиятельные польские круги в Западной России. Повторялась историческая возможность, дважды от-крывавшаяся уже при Императорах Александре Первом л Александре Втором. Ведь после указа 12 декабря 1904 года и воспоследовавшего в разъяснение этого указа Высочайше утвержденного положения Комитета ми-нистров от 1 мая 1905 года, о котором тут упоминалось, представлялась возможность польскому населению идти вместе, идти рука об руку с русскими по культурному пути, по спокойному государственному руслу. Как же воспользовалась польская интеллигенция этой возможностью? Да так же, как и в первые два раза: сильным поднятием враждебного настроения по отношению ко всему русскому. (Голоса слева: неверно; голоса справа: верно; шум справа.) Случилось то, господа, что должно было случиться: каждый раз, когда слабеет в крае русская творческая сила, выдвигается и крепнет польская. Я не буду приводить вам особенно резких эпизодов из истории тех дней, резкие эпизоды ведь случались по всей России. Если я говорю на эту тему, то потому лишь, что она затронута была предыдущим оратором. Повторяю, я никого не обвиняю, я рассказываю. В 1906 году и в последующие годы в Северо-Западном и Юго-Западном крае произошло приблизительно одно и то же: и духовенство, и интеллигенция старались то смутное брожение, которое проникло в народ, направить в национальное русло. В то время, как вы знаете, были попытки насильственно сменять всех православных сельских и волостных должностных лиц, изгоняли православных учителей из школ, предъявлялись повсеместно требования. Но особенно успешно поднять народные массы не удалось -- движение, как и в прежние времена, сосредоточилось в интеллигенции и духовенстве. В Северо-Западном крае в эту эпоху особенно заметную роль сыграл римско-католический епископ, барон Рооп. Деятельность его примечательна потому, что он -- полунемец, полуполяк, человек по взглядам своим, по убеждениям спокойный, проживший долгое время в центре России, не может считаться прирожденным агитатором, он просто в силу обстоятельств, в силу необходимости и, я думаю в смягченной форме, вследствие своих качеств явился олицетворением тех польских течений, которые господствовали в это время на Литве. Он дол- жен был в угоду этим течениям даже смягчить свою аграрную политику, придать ей другие контуры, он должен был особенно сурово относиться к ксендзам литовской и белорусской национальности и заменять в литовских приходах этих ксендзов ксендзами-поляками. Из неоднократных моих бесед с епископом я вынес впечатление, что он находится под гнетом тех идей, которые господствовали над умами освободительной эпохи Императоров Александра Первого и Александра Второго. Ему казалось, он даже был уверен, что русское государственное начало в крае рушилось, что его уже нет, что осталось пустое место, которое нужно спешить заполнить польским содержимым. Он открыто, совершенно сознательно, bona fide говорил о том, что необходимо формирование полков из местных обывателей, если возможно, одного и того же исповедания, он говорил об автономии не только Царства Польского, но и об автономии других областей; он проповедовал -- я скажу его собственными словами -- "необходимость передачи в опытные, честные руки управления краем в случае дальнейшей дезорганизации существующего управления и окончательной потери авторитета органами последнего". (Слева голоса: браво.) И польская интелллигенция поддержала своего епископа. Ведь поездки епископа по своей епархии -- это было торжественное шествие но польской земле; везде триумфальные арки с польскими флагами и гербами, встречи с оркестрами музыки, с зажженными факелами, проводы всадниками в национальных костюмах, так называемыми бандериями. Гипноз был полный! Чтобы разрушить его, необходим был шок, который и воспоследовал в виде Высочайшего указа от 4 сентября об увольнении епископа барона Роопа от должности. Но то, что наиболее ярко создал барон Рооп на Литве, существовало повсюду. Польское общество стало спешно, наскоро перекрашивать Западный край в польскую краску. Сельскохозяйственные общества превратились в общества польские. Я помню хорошо Минскую сельскохозяйственную выставку 1901 года. Везде были русские флаги, русские надписи, совершенно корректное отношение к русским экспонентам. Поговорите с теми лицами, которые посетили в 1908 году и в 1909 г. сельскохозяйственные выставки в Проскурове, Виннице, Слуцке; ведь они вынесли впечатление польского края, полного игнорирования всего русского. В Юго-Западном крае в 1906 году образовалось общество русских землевладельцев, которые хотели идти вместе с поляками, идти рука об руку вместе с ними. Я помню депутацию от русских землевладельцев Юго-Западного края, которая явилась в Петербург просить о том, чтобы были уничтожены все ограничения для поляков; но ведь русские землевладельцы ошиблись. Ведь этот союз скоро рушился; в Киеве и Житомире в 1906 г. на польских съездах было провозглашено, что польская культура выше русской и что поляки имеют в Юго-Западном крае особое положение. Прочтите "Дневник Киевский" за октябрь месяц 1906 года; там помещено письмо от польских землевладельцев, заявляющих, что они достаточно сильны, что им не нужно союзничества, не нужно помощи со стороны русских. И немудрено, господа, что взгляды русских землевладельцев, являвшихся просить за поляков в Петербург, что взгляды эти изменились. Думая об этом, я часто вспоминал о том, что мне приходилось говорить польским депутатам, которые являлись ко мне перед роспуском Второй думы, перед 3 июня 1907 года. Я говорил им, я повторял им, что в политике нет мести, но есть последствия. Но поляки были не в силах изменить свое политическое направление; они не могли этого сделать и при выборах в Государственную думу и Совет; везде, где русские им предлагали соглашение, почти везде они это отвергали. Я возьму как пример Минскую губернию, где наиболее уважаемые поляки из умеренного стана во время последних выборов в Государственный совет не могли оказать никакого влияния на своих соотечественников. Все это, конечно, повлияло и на правительство, которое в 1906 году готовило законопроект о введении земства в Западном крае на началах пропорционального представительства, но намерение это оставило. Все, что я сказал, все эти исторические данные, все эти факты являются посылками, которые облегчат мне мои выводы и заключения. Вам понятно, что все историческое прошлое Западного края говорит за необходимость оградить его от племенной борьбы во время выборов в земства, оградить его от преобладающего влияния польского элемента в экономической, хозяйственной жизни, которою, главным образом, и живет местное населенно. Да, необходимо ввести земство, необходимо дать простор местной самодеятельности, необходимо развить силу тех племен, которые населяют Западный край, но историче- ские причины заставляют поставить государственные грани для защиты русского элемента, который иначе неминуемо будет оттеснен, будет отброшен. Из всего этого, господа, вытекает для меня необходимость национальных курий. И курии эти должны быть только избирательные. Превращение этих курий в собрания политические, разжигающие страсти, сеймики, решающие вопрос о том, настала или нет пора совместной выборной кампании поляков с русскими, и решающие этот вопрос мозаично, случайно, создающие действительно враждебную атмосферу для совместной деятельности польских и русских классов, -- это, по мнению правительства, недопустимо, и предложение комиссии Государственной думы о факультативном соединении национальных курий неприемлемо. Нельзя забывать, господа, что польскому элементу, полякам, при их прекрасной дисциплине, при их культурности, при их силе, немудрено будет склонять русские избирательные собрания избирать гласных совместно, но затем, пользуясь или большинством избирателей-поляков, или, к сожалению, абсентизмом русских, добиваться избрания тех из русских, которые им угодны. Но даже самое установление национальных курий не обеспечит еще, не оградит русских государственных интересов. Преобладание этих начал, преобладание над всеми другими интересами может осуществиться только путем преобладания русского элемента в земских собраниях. Теория говорит о том, что число земских гласных по различным категориям должно определяться сообразно ценности принадлежащего каждой категории имущества. Но теория в данном случае едва ли правильно разрешит сложные исторически наслоившиеся племенные соотношения. Вспомните, что большинство населения в западных губерниях, громадное большинство принадлежит к русской национальности и православному исповеданию. Более состоятельные лица -- землевладельцы -- были ранее тоже русские и православные, но с веками они утратили свою национальность, они превратились в поляков и поляков стойких. Мне помнится, что в былые времена в Вильне носитель одного из древнейших русских имен на указание ему, что предки его были православные, надменно презрительно отвечал: "Да, но еще раньше они были язычниками". (Смех справа.) Вот, господа, таким землевладельцам, а также и прирожденным полякам принадлежат громадные земельные пространства в крае, и эти земельные пространства, по мысли комиссии, должны определять число польских гласных, а численно подавляющее большинство населения, правда, земельно бедное, но сохранившее свою национальность, в расчет приниматься не должно. Простите, господа, но тут, очевидно, недоразумение. (Голоса справа: верно.) Ведь правительство предлагает учесть, принять во внимание оба признака: принять во внимание и признак национальный, и признак материальный, так сказать, имущественно-культурный, взять среднее арифметическое этих признаков; комиссия же предлагает принять во внимание лишь один признак -- признак имущественный и, наталкиваясь при этом на чрезвычайно невыгодные соотношения для русских земских гласных в некоторых уездах, вводить корректив, но корректив гораздо более опасный, чем корректив на численность населения, который предлагает правительство. Комиссия предлагает определить число польских гласных в уездах, учитывая средний по губерниям процент стоимости польской недвижимости по отношению к стоимости всей недвижимости губернии. Этот прием, конечно, увеличивает число русских гласных в некоторых, польских преимущественно уездах, но, с другой стороны, он насаждает в чисто русских уездах искусственно гласных-поляков. Возьмите примеры: Черкасский уезд Киевской губернии -- всего-навсего в нем семь владельцев-поляков полноцензовиков; по расписанию комиссии предполагается восемь гласных-поляков; в Велижском уезде Витебской губернии всего-навсего четыре цензовика-поляка, предполагается четыре гласных от поляков, тогда как в обоих уездах, если учесть стоимость польских имуществ в уезде, возможно, было бы пропорционально отвести лишь по одному гласному на уезд. Я привел самые разительные примеры, но общее число гласных-поляков по шести губерниям достигает по варианту комиссии угрожающих для русских интересов размеров. Всего по законопроекту правительства гласных-поляков 256; по варианту комиссии число их доходит до 457, на 70% более. Правда, господа, ни в одной из губерний, в общем, число поляков-гласных не превышает 30%; остальные 70% принадлежат крестьянам и русским крупным и мелким землевладельцам. По необходимо, господа, принять во внимание, что крестьяне и мелкие землевладельцы, как я уже сказал, находятся под сильным экономическим давлением польских помещиков. (Голос слева: а как в России?) Русский элемент, русские помещики там не сплочены и, к сожалению, часто не проживают в крае. Поэтому, если прямо смотреть на вещи, понятен страх преобладания 30% богатых, пустивших глубокие корни в крае польских помещиков в союзе с частью крестьян и, может быть, к сожалению, ополяченных русских. {Голоса справа: верно.) Для экономического прогресса, для поступательного движения края вперед, конечно, необходимо, как я сказал, земство; но необходимо принять во внимание и учесть и все приведенные обстоятельства, необходимо также вспомнить о роли духовенства, исторической в Западном крае, о том благотворном влиянии, которое оно имело на крестьянство, о том, как оно его соединяло. Поэтому правительство настаивает па том, чтобы в уездных собраниях было не менее трех, а в губернских собраниях -- не менее четырех представителей от духовенства. Я оставляю до постатейного чтения другие менее важные вопросы, как, например, вопрос об уменьшении ценза или о расслоении избирательного съезда на два съезда, тем более что правительство не имеет против этого принципиальных соображений. Мне остается высказаться по поводу решения комиссии относительно предоставления должностей по выборам и по назначению в земствах безразлично польского и русского происхождения. Комиссия предполагала, что раз русские гласные будут в большинстве в земских собраниях, тем самым обеспечено достаточное положение русского элемента в земских учреждениях. Я уверен, что это не так; я уверен, что только силой твердого закона можно установить минимум русского элемента в этих учреждениях. Я говорю, господа, о минимуме, так как проектом предполагается установить 50%, то есть такое число, на которое сообразно проценту населения польский элемент никогда даже не мог бы и рассчитывать. Вопрос о служащих осложняется легкостью приглашения на места польских служащих, дешевизной их, трудностью отказать почтенному иногда человеку, который просит предоставить должность поляку, отказать только потому, что он поляк, не опираясь на твердый закон; осложняется некоторым добросердечием, некоторой податливостью русского элемента. Все это равномерно относится и к вольнонаемным, и к выборным должностям. Особенную важность имеет должность председателя уп- равы, так как от него зависит и назначение на должности вольнонаемных. (Слева шум и голоса: нет.) Я слышу возгласы отрицательные, возгласы "нет". Я не буду голословен, я укажу на городские самоуправления. Там, где польский элемент может оказать достаточное воздействие, там он, как в Минском городском самоуправлении, не пропускает совсем русских -- это было на последних городских выборах, где не прошел ни один гласный по русскому списку. Нам говорят "нет". Я укажу на другие городские самоуправления, где в исполнительные органы проникает смешанный состав, как, например, в Житомире. Там все важнейшие должности по найму -- и бухгалтеры, и секретари, и юрисконсульты, и врачи, и заведующие водопроводом -- все отдано полякам. (Голоса справа: верно.) Я, господа, на этом заканчиваю свои объяснения. Но я бы не хотел сойти с этой трибуны, не подчеркнув еще раз, что цель правительственного законопроекта не в угнетении прав польских уроженцев Западного края (шум слева), а в защите уроженцев русских. (Голоса справа: браво; голоса слева: шовинизм.) Законопроект дает законное представительство всем слоям местного населения, всем интересам; он только ставит предел дальнейшей многовековой племенной политической борьбе. (Егоров, с места*: которую вы разжигаете.) Он ставит этот предел, ограждая властным и решительным словом русские государственные начала. Подтверждение этого принципа здесь, в этой зале, вами, господа, разрушит, может быть, немало иллюзий и надежд, но предупредит и немало несчастий и недоразумений, запечатлев открыто и нелицемерно, что Западный край есть я будет край русский навсегда, навеки. (Продолжительные рукоплескания справа и в центре и голоса: браво.) РЕЧЬ О ЧИСЛЕ ПОЛЬСКИХ ГЛАСНЫХ В ЗАПАДНОМ ЗЕМСТВЕ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 15 МАЯ 1910 ГОДА Господа члены Государственной думы! Я буду весьма краток. Я уже высказал вам во время общих прений взгляд правительства на те признаки, которые должны определять число польских гласных в будущем западном земстве. В настоящее время, перед окончательным решением этого вопроса, я прошу вас еще раз взглянуть на него без предвзятости. Вспомните, что дело идет не о Царстве Польском, дело идет об области, обнимающей собой шесть губерний, в которых среднее число поляков определяется цифрой в 4,2%. Цифра эта повышается для Волынской губернии до 7,9% и опускается для Подольской до 2,3%. Если даже признавать эти цифры неверными, если увеличить их на 50%, то все-таки убедитесь, что край этот далеко не польский. Если бы правительство руководствовалось национальным шовинизмом, оно предложило бы вам опереться на эти цифры, но вы знаете, что правительство само, дорожа культурным элементом, ввело в свой законопроект принцип имущественный. Надо принять еще во внимание одно обстоятельство, которое, мне кажется, упущено предыдущими ораторами, надо принять во внимание, что частное землевладение образовалось и приняло особую окраску в Западном крае не так, как оно образовалось в остальных губерниях России -- не путем естественного, правильного, местного нарастания, а в силу исторического шквала, который налетел на этот край и опрокинул в нем все русское. (Голоса справа: браво, браво!) Нельзя исключительное, притом неблагоприятное для русских антинациональное историческое явление брать в основу, единственную основу всего законопроекта; нельзя забыть все прошлое, нельзя на все махнуть рукой; торжествовала бы только теория, шаблон, одинаковый на всю Россию. Если эти высказанные мною принципы признаются вами неправильными, признаются одиумом, то этот одиум правительство на себя принимает. (Голоса справа: браво.) Вам высказали соображения о том, что правительство заражено человеконенавистничеством, что правительство желает уничтожить польский элемент и искоренить его из Западного края. (Голос слева: правильно; голос спра- ва: тише.) Но, господа, об этом не приходится говорить, если иметь в виду те широкие рамки, в которые ставит правительственный законопроект польское население в Западном крае. Я боялся бы, боялся бы тревожно другого -- это равнодушия закона к русским, которые имеют право требовать себе защиты закона. Поэтому не упорства ради, а в силу только что высказанных мною соображений, правительство настаивает на непринятии всех поправок, отрицающих те два признака, которые введены в правительственный законопроект, между прочим и поправки, внесенной Думской комиссией. Эта последняя поправка неприемлема, так как она неправильно отражает соотношение местных сил. Она принимает совершенно абстрактный средний губернский или общегубернский признак; она совершенно искусственно, сообразно этой мертвой цифре уменьшает даже количество польских голосов в тех; местностях, где они, казалось бы, имеют на это право, и вводит насильственно поляков в земства в тех местах, где по численной наличности они на это права не имеют. Что касается ценза, то правительство не возражало бы против понижения его на половину. Затем относительно введения большого количества крестьян в земства, надо обратить внимание на то, что кроме тех крестьян, в количестве одной трети, которые проходят по волостям, они будут проходить точно так же и в качестве уполномоченных от мелких землевладельцев. Поэтому увеличивать количество крестьян возможно, казалось бы, только в ущерб культурным элементам края. (Голоса слева: ага.) Помните, господа, что если в настоящее время не будет принят земский законопроект, то, несомненно, край лишится возможности к дальнейшему процветанию, которое так дорого и правительству, и Государственной думе. Не принят будет этот законопроект -- край будет долгое еще время пребывать в той экономической дремоте, в которой доселе пребывает Западная Россия. Не забывайте этого. (Рукоплескания справа и в центре.) РЕЧЬ О ФИНЛЯНДИИ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 21 МАЯ 1910 ГОДА Господа члены Государственной думы! Я думаю, вы поймете меня, если при обсуждении вопроса такой исторической важности, как вопрос финляндский, я принужден буду, говоря от имени правительства, соблюдать точно так же, как и два года тому назад *, величайшую сдержанность и осторожность. Все писаные нормы, которые определяют положение Финляндии в государство, а также все законодательные акты, относящиеся до Финляндии, за последние сто лет носят на себе следы самых разнообразных политических и исторических течений, часто друг другу противоречащих, часто случайных, зависящих от временных событий и условий. Суждения же последнего времени отличаются такой страстностью, такой склонностью опорочить финляндскую политику правительства, приписывая ей своекорыстные побуждения, что я одной из своих главнейших задач ставлю освобождение спора от излишних, затемняющих его подробностей, от принижающих его приемов, дабы представить на ваш суд очищенную от этих пут и привесок точку зрения, по моим понятиям, государственною. Я убежден, что масса материалов, документов, актов, касающихся отношений Финляндии к России, дают возможность легко защищать всякую теорию: достаточно повыдергать из архивных груд нужные для этого материалы и строить на них свои суждения. Для этого не нужно даже особой недобросовестности. Достаточно некоторой предвзятости и предубежденности. Но этот путь не для правительства. Пускай политическое построение правительства сочтется многими прямолинейным, пускай оно многим будет неприятно, но пусть не назовут его изворотливым и недоброкачественным. Я начну с того, что многим, очевидно, непонятно, почему правительство в настоящее время подняло финляндский вопрос. Финляндия процветает, Финляндия никому не мешает, и обострять отношения к ней -- это или роковая ошибка, или недобросовестная авантюра. (Голос слева: верно.) Но дело, господа, не так просто: кризис 1905 года и последующих годов оставил этот вопрос открытым, и только преступная бездеятельность власти могла бы заставить правительство его замолчать. (Голос справа: браво.) Остается неразрешенным хотя бы крупный вопрос об исполнении финляндцами воинской повинности *. Дело в кратких словах обстояло так. В 1905 году временно был приостановлен, а затем и отменен закон о распространении всеобщей воинской повинности на Великое Княжество Финляндское. Приостанавливая этот закон, Государь Император повелел в течение трех лет, до урегулирования вопроса, вносить из финляндских средств в государственное казначейство по 10 миллионов марок в год. Хотя Сейм и пытался воспользоваться этим случаем для того, чтобы распространить свое распоряжение на статные средства, которые по закону находятся в распоряжении одного Монарха, но как-никак деньги эти были заплачены. В 1908 году вопрос, однако, вернулся в первоначальное положение. Оставить его неразрешенным было невозможно, приняться же за его разрешение -- значило поднять весь финляндский вопрос, так как тут сталкивались две совершенно противоположные точки зрения: точка зрения правительственная и точка зрения финляндская. Правительственная точка зрения заключается в том, что отбытие воинской повинности и несение расходов на военную нужду болезненно касаются общеимперских интересов, отражаясь п на числе новобранцев, призываемых из русских губерний, и на количестве повинностей, уплачиваемых русским населением; а финляндская точка зрения сводилась к тому, что вопрос этот по конституции должен разрешаться односторонним актом Сейма. А каков должен был быть этот сеймовый акт, видно из представлений Сената о восстановлении отдельных финляндских войск. Этим и только этим путем, по мнению финляндцев, мог быть правильно и законно разрешен вопрос. И нельзя сказать, чтобы правительство в этом деле действовало неосторожно и вызывающе. Если бы статный фонд был неисчерпаем, то, конечно, возможно было вопрос оттянуть, путем хотя бы ежегодного перечисления из статных сумм в государственное казначейство определенных взносов взамен исполнения финляндцами личной воинской повинности. Но не желая ослаблять расходы на культурные надобности, которые питаются из статного фонда, Государь предложил Сейму изыскать суммы для этих взносов из сеймовых средств. И вот, господа, уже второй Сейм отвечает на это совершенно законное требование Монарха решительным отказом. Я остановился на этом случае как на ближайшем ме- ханическом поводе, вскрывающем русско-финляндский вопрос. Одно из двух -- приходится или взыскать и установить способ решения общеимперских вопросов и финляндских законов, касающихся интересов Империи, или примириться с односторонним разрешением их Сеймом. Но, может быть, надо было бы идти на это, может быть, государственная мудрость именно и заключается в том, чтобы сделать из Финляндии совершенно свободное, автономное государство, связанное с Россией только общими внешними интересами, и создать на пороге Петербурга благодарный и довольный народ. Конечно, господа, всякое разумное правительство перед тем, как идти на столкновение, на так называемый конфликт с частью государства, должно ясно дать себе отчет -- в чем же заключаются интересы государства, не поддаваясь при этом ни чувству ложного самолюбия, ни чувству национального шовинизма. Поэтому надлежало проанализировать, выгоднее ли для всего народа -- не для одних, конечно, только финляндцев -- полное невмешательство России во внутренние дела, во внутреннюю жизнь Финляндии. Вам, конечно, известно, что в истории русско-финляндских отношений были эпохи, когда финляндская самостоятельность достигала широких размеров, когда связь ее с Россией ослабевала. Таких главнейших было три момента: первый -- после издания октябрьского манифеста 1905 года, когда Финляндия, казалось, достигла всего того, о чем она только могла мечтать; ранее, после убийства генерал-адъютанта Бобрикова *, когда при генерал-губернаторе князе Оболенском ясен был поворот в сторону соглашения с финляндцами; наконец, еще раньше после воцарения Императора Александра Второго, когда оказывалось явное доброжелательство финляндцам. Что же эти эпохи принесли России? Что Россия от этого выиграла? Выиграть она могла, во-первых, нравственно, завоевав симпатии финляндцев и обезопасив себя с этой стороны; выиграть она могла политически, приобретя для русских граждан некоторые преимущества путем чисто финляндского законодательства; выиграть она могла, наконец, материально, связав более крепко свои экономические узы с достаточным народом, находящимся под одним с нею скипетром. Если бы были достигнуты экономические и нравственные выгоды, то, конечно, дальнейший путь был бы ясен. Благо и России, и Финляндии требовало бы полной государственной -- я подчеркиваю слово государственной -- автономии последней. Но, мне кажется, трудно доказать, что ослабление связи между Финляндией и Россией увеличивало бы симпатии Финляндии к русскому государству. Вы помните события, которые произошли в октябре 1905 года в Финляндии. Я вам их подробно излагал два года тому назад. Бы не забыли, конечно, целых кораблей, нагруженных оружием, вы не забыли и "Воймы", и красной гвардии, и безнаказанно подготовлявшихся в Финляндии террористических актов против России. Газеты того времени отражают эти настроения и эти события. Я думаю, что никогда еще активное возбуждение против России не достигало таких размеров в Финляндии, как в ту эпоху. Лозунгом тогдашним было: вооружение для защиты добытого. Но и в предыдущий период, после убийства генерал-адъютанта Бобрикова, уступки России не вызывали благодарности со стороны Финляндии. Характерны в этом отношении те всеподданнейшие доклады, которые посылал в Петербург посланный в Финляндию с примирительной миссией тогдашний генерал-губернатор князь Оболенский. Приехав в Финляндию, он был поражен возрастающей враждебностью ко всему русскому со стороны населения, особенно интеллигенции, вошедшей в сношения, в связь с русскими террористами. Интересно во всеподданнейшем докладе от 1904 года сообщение князя Оболенского, что в заседании одной из комиссий известный сенатор Лео Мехелин, доказывая необходимость упорного отстаивания разных требований, ссылался на предстоящую якобы в России революцию, имеющую вспыхнуть не далее, как в шестинедельный срок. Это было писано в 1904 г., а в последующем всеподданнейшем докладе 1905 года князь Оболенский, описывая начавшиеся в крае беспорядки, пишет: "Приведенные в первой моей всеподданнейшей записке слова Ме-хелина о предстоящем в России мятеже оправдались -- беспорядки в Петербурге и в других местах Империи состоялись именно в указанный им срок". Но еще в более мирные времена, в те времена, когда начались созывы Сеймов, когда государство начало определять свое отношение к области, без ущерба для государства, -- я говорю не своими словами, а привожу слова почтенного Н. X. Бунге * из записки, найденной в его документах, -- уже начали раздаваться обвинения со стороны финляндцев о нарушении их прав со стороны России. Далее Бунге говорит о возрастающей в то время враждебной отчужденности Финляндии от России. Но перенесемся в еще более отдаленные времена, времена крымской кампании, когда уже со стороны России никакого давления на Финляндию не оказывалось, и в те времена уже известен "союз бескровных", который мечтал об отторожении княжества от России. Но, господа, если ослабление уз Финляндии с Россией не принесло России никаких нравственных выгод, не обезопасило ее с этой стороны, то, может быть, совершенно самостоятельная работа финляндского Сейма создала такую законодательную практику, которая была выгодна для "другой страны", как в Финляндии часто называют Россию? В апреле нынешнего года при обсуждении в финляндском Сейме того самого законопроекта, который теперь обсуждаете вы, бывший сенатор Нюберг, конечно, желая привести доводы в пользу финляндской аргументации, заявил о том, что существует целый ряд законоположений, бесспорно касающихся интересов России, которые были изданы в финляндском законодательном порядке. И это, господа, безусловно так: финляндский Сейм расширял свою законодательную самостоятельность до того, что не стеснялся подчас улавливать, регулировать и даже отменять русские законодательные нормы. Принесло ли это пользу русским гражданам или, по крайней мере, было ли это безвредно? Не всегда. Я не буду приводить вам целый ряд законоположений подобного характера, как, например подчинение православной консистории финляндскому закону о гербовом сборе, как постоянные попытки подчинить финляндских граждан за преступления, совершенные ими в Империи, финляндскому уголовному закону, но я остановлюсь тут на самой яркой попытке, известной в литературе предмета, признанной фактом, попытке обойти, отменить в финляндском порядке целый ряд русских узаконений, попытке поставить Финляндию в самостоятельное якобы положение в международном союзе, попытке уравнять имперские русские интересы с интересами международными. Я говорю об Уголовном уложении 1889 года. Известно, что это Уголовное уложение было уже Высочайше утверждено 19 декабря 1889 года, а затем было манифестом от 1 декабря 1890 года, когда обнаружилась подкладка этого дела, временно приостановлено введением в действие. Тревогу тогда забил известный наш ученый, сенатор Таганцев*, который как честный человек, случайно ознакомился с этим делом. В этом его огромная, незабвенная государственная заслуга, таким образом, вряд ли русским подданным был выгоден способ решения их дел, о котором упоминал бывший сенатор Нюберг, тем более что, как известно, права русских подданных мало чем и отличаются в Финляндии от прав иностранцев *. Но перейдем теперь к следующему вопросу: о том, как материально отражается на России государственное самоопределение Финляндии. С одной стороны, на Россию ложатся все те расходы, которые обусловливаются состоянием Финляндии в составе Русского государства и которые Империи не возвращаются. Затем, Россия несет ущерб невыгоды от тех льгот, которые ею предоставляются Финляндии, от льгот таможенных, тарифных, монетных и т. д. Первая категория расходов заключает в себе расходы по защите государства, расходы по содержанию Министерства императорского двора и Министерства иностранных дел. Я намеренно не упоминаю о взносах взамен исполнения воинской повинности, так как эти взносы мы так или иначе получим. Я не принимаю во внимание доли финляндцев в уплате процентов по общеимперским займам, хотя я думаю, что военные тяготы, для которых, главным образом, и заключались наши займы, должны были бы равномерно ложиться на все части государства. Я не учитываю также доли финляндцев в содержании высших имперских учреждений, например, Государственной думы, потому что мне могут ответить, что, кроме вреда, эти учреждения ничего финляндцам принести не могут. (Слева рукоплескания и голоса: верно.) Но я думаю, что было бы совершенно справедливо, если бы на финляндцев, точно так же, как и на всю остальную Империю, упадали некоторые совершенно бесспорные расходы, ложащиеся на каждого жителя Империи в сумме: 3 руб. 59 коп. на содержание армии и флота, 10,2 коп. на содержание Министерства двора, 3,9 коп. на содержание Министерства иностранных дел; всего 3руб. 73 коп. на жителя, а если вычесть платимые финляндцами на однородные расходы -- я беру в расчет все подходящие расходы, пенсии, лоцию и т. д. -- 54 коп. с жителя, то на каждого финляндца придется 3 руб. 19 коп.; а на всю Финляндию 9 625 000 руб. На Россию тягота эта ложится по 6 коп. на каждого жителя, иными словами каждый русский, старик и младенец, женщина и мужчина, за проблематическое право обладания Финляндией платят по 6 коп. в год, а семьей в 5 душ -- 30 коп., а каждый финляндец получает льготу от Империи по 3 руб. 19 коп., а на каждое семейство 15 руб. 95 коп. в год. В расчет этот не вошли таможенные доходы, которые составляют 16 500 000 руб., между тем как наш тариф по финляндской границе -- тариф уравнительный, то есть Россия получает в свою пользу тарифные ставки в размере, взыскиваемом на остальных границах, за вычетом взыскиваемых Финляндией. Сопоставляя все это, будет ясно, почему Финляндия, расходуя на каждого жителя совершенно столько же, сколько и Россия, то есть по 15 рублей с копейками, может употреблять на культурные надобности вдвое больше, а на управление, несмотря на все припевы о нашем бюрократизме, втрое больше, чем Россия. Господа, я привел все эти цифры только для того, чтобы доказать, что развивающаяся государственность Финляндии с материальной стороны особых выгод Империи не приносит. Во всяком случае, потери нравственные, политические и материальные, вызываемые, очевидно, тем, что некоторые общеимпорские дела разр