внезапности операции удалось избежать самоубийств на территории лагеря, и штаб американской 3-й армии смог сообщить в рапорте, что выдача была проведена "без инцидентов". Но за время пути пятеро покончили с собой в поезде, а число покушавшихся на самоубийство было еще выше. В самом лагере двое успели нанести себе раны, и одного из них сфотографировали для американской армейской газеты "Старс энд страйпс". Вообще же вся операция была заснята на пленку -- вероятно, в качестве руководства на будущее. По-видимому, это единственный известный киноматериал, в котором запечатлена операция союзных сил по репатриации". Через три месяца из Платтлинга была отправлена на восток еще одна группа из 243 русских12. На этом репатриация русских пленных из Германии практически закончилась. Американские военные были в ужасе от того, что вершилось их руками или же от их имени. Несколько позже, в 1946 году, генерал Мак-Нарни заявил, что советские граждане, находящиеся в американской зоне Германии, могут более не опасаться принудительной выдачи13. Принятая Госдепартаментом Директива Мак-Нарни--Кларка казалась золотой серединой между полным отказом от выполнения советских требований и английской политикой возвращения всех советских граждан. Но даже этот компромисс вызвал почти всеобщее отвращение, возмущение и протест. Стоит еще раз напомнить, что американцы применили силу лишь по отношению к нескольким сотням бывших солдат вермахта; у них и в мыслях не было обратить штыки против женщин и детей. Причины, по которым американцы высказывали свои возражения, весьма показательны и резко отличаются от официальной английской точки зрения. 19 апреля генерал Мак-Нарни просил об уточнении Директивы на том основании, что репатриационные комиссии, пользуясь за неимением других только американским законом и процедурами, возражают 412 против репатриации нескольких сотен человек, ссылаясь на то, что данные лица не являлись гражданами, так как были лишены основных гражданских прав, как-то -- права голоса, права носить оружие и т. д.-- либо принадлежали к преследуемым группам. Через неделю Мак-Нарни более подробно описал в письме эти категории лиц и между прочим заметил: "Если бы мы строго придерживались американской интерпретации гражданства, все советские граждане были бы освобождены". Однако в ответе Объединенного комитета начальников штабов говорилось: Поскольку действующая политическая система в СССР коренным образом отличается от системы США, а вопрос о правах советских граждан может решать только советское правительство, мы не обсуждаем здесь данную проблему... Американские правила о гражданстве неприменимы к советским гражданам14. Такой подход, будь он признан законным, мог бы оказать большую услугу защите на процессах над немецкими военными преступниками, как раз тогда проходивших в Нюрнберге. На практике, впрочем, вследствие протестов армии и политических деятелей, американцы сначала оттягивали насильственную репатриацию русских в Германии, а затем, после второй выдачи власовцев из Платтлинга в мае 1945 года, и вовсе отказались от насильственных депортаций15. Так закончилась насильственная репатриация русских в союзных оккупационных зонах Германии и Австрии. Но оставался еще один район, не охваченный Директивой Мак-Нарни--Кларка. Поскольку Италия контролировалась объединенным союзным командованием из штаба союзных сил в Казерте, Директива Мак-Нарни--Кларка давала англичанам возможность настаивать на насильственной репатриации из Италии по крайней мере тех категорий пленных, которые подлежали выдаче согласно этой Директиве. Но в этом случае многие категории штатских лиц не могли бы быть депортированы, а англичане не хотели идти на такой компромисс, считая, что еще имеется возможность заставить США встать на английскую точку зрения16. Однако наступило лето 1946 года, и чиновники английского МИДа были вынуждены считаться с реальностью. Возможности переубедить Госдепартамент иссякли. Да и в самой Англии росла оппозиция. Новый канцлер герцогства Ланкастерского, лейборист Дж. Хайнд, заявил в парламенте протест против насильственной 413 репатриации и в январе провел решение о временном замораживании" применения силы. Его поддержал новый заведующий Северным отделом МИДа Роберт Хенки, ныне лорд, считавший, что проведение американской линии даст возможность спасти гражданских лиц и тем удовлетворить возражения английской армии17. Поэтому МИД порекомендовал английскому правительству принять Директиву Мак-Нарни--Кларка. Решение Бевина принять Директиву, как и последовавшее затем насильственное возвращение русских, находившихся под опекой англичан, было результатом нажима со стороны профессиональных дипломатов. Только недавно стало известно, как именно осуществлялся этот нажим. Вскоре после временного "замораживания" насильственной репатриации в английских оккупационных зонах Германии и Австрии в конце 1945 года Бевин потребовал полного отчета о проведенных до сих пор операциях такого рода. 18 января 1946 года заведующий Северным отделом Кристофер Уорнер сообщил министру иностранных дел: Насколько мне известно, к насильственным мерам до сих пор не прибегали. Для того, чтобы заставить колеблющихся выполнять распоряжения, было достаточно простого присутствия английских войск. К этой явной лжи присоединился и Томас Браймлоу, также отметивший, что "до сих пор насилия удавалось избежать". Кстати, в том же документе Браймлоу замечает -- и, по всей вероятности, справедливо,-- что американцы согласились выдать русских, подпадавших под Директиву Мак-Нарни--Кларка, только "под нажимом англичан, стремящихся провести репатриацию 500 казаков из Италии". Не исключено, что Бевин в какой-то момент собирался вообще отказаться от политики насильственной репатриации. За это говорит, например, то, что по его приказу было отменено уже начатое следствие по делу нескольких грузин, мужественно воевавших против немцев на острове Тексел18. Поскольку американцы, как заметил Браймлоу, действовали в основном под давлением англичан, представляется вероятным, что насильственные репатриации продолжались еще полтора года вследствие постоянного давления официальных лиц. Если Бевин полагал,-- а оснований думать иначе у нас нет,-- что для репатриации русских не требуется применения силы, можно понять, почему он не видел большого смысла в изменении процедуры выдач, тем более что это было чревато протестами советской стороны. Все это замечательно подтверждает справедливость слов сэра Герберта Баттерфильда: 414 О роли высших постоянных чиновников МИДа сейчас принято говорить как об общеизвестном факте, и часто отмечается, что министр иностранных дел во многом от них зависит. Говорят, что если постоянные сотрудники и не могут навязать министру свою линию, то во всяком случае у них достаточно влияния, чтобы помешать ему проводить его собственную политику19. На совещании кабинета 6 июня было принято предложение министра иностранных дел Бевина о согласовании с США английской политики в вопросе репатриации. Военное министерство приветствовало это решение, полагая, что отныне "от солдат не будет больше требоваться применения силы против людей, нежеланию которых возвращаться в СССР они сочувствуют"20. Вероятно, военное министерство не вполне оценило назначение этого шага -- во всяком случае, поначалу. Между тем предложение Бевина вовсе не предназначалось для защиты не желавших возвращаться на родину русских от отправки в СССР -- напротив, его цель состояла в выдаче тех немногих оставшихся, которых в ином случае невозможно было бы вернуть советским властям. Тем не менее на первых порах Директива привела к положительным результатам. Все "лица со спорным гражданством" могли быть освобождены и расселены там, где они хотели или могли поселиться. Появилось сообщение, что украинцы, находившиеся в Белларии, могут считаться несоветскими гражданами21. Так что те, кто по Директиве Мак-Нарни--Кларка не подлежал репатриации, отныне были в безопасности. Зато за остальными началась охота. После присоединения англичан к Директиве Мак-Нарни--Кларка события стали развиваться довольно быстро. Ровно через месяц после того, как решение кабинета было доведено до сведения штаба в Италии, был разработан подробный план по переводу всех содержащихся здесь русских, относящихся к категориям, перечисленным в Директиве, в лагеря на севере страны, где их можно было подвергнуть предварительной проверке перед передачей Советам. К концу июня около тысячи "русских" собрали в лагерях Баньоли и Аверса. Насколько известно, то были последние советские граждане, находящиеся в руках союзников и подлежащие репатриации. Заметим, кстати, что с декабря 1944 года из этого района было репатриировано 42 тысячи советских граждан22. Речь, таким образом, шла уже о принципе, а не о количестве пленных. План по выдаче этих пленных получил кодовое название "Ки-левание" ("Keelhaul") -- по наказанию, ранее бытовавшему в средневековом английском флоте23, когда матроса на веревке протас- 415 кивали под корпусом военного корабля. Многие умирали, те же, кому "везло", выходили из этого испытания полуживыми и израненными. Операция "Килевание" была началом аналогичного испытания, в котором многим предстояло погибнуть. Обычно кодовые названия операций не содержат намека на планируемые события24, однако случаются исключения25. Похоже, название "килевание" было выбрано вполне цинично -- по принципу сходства. Во всяком случае, название одного из мест содержания русских пленных в Англии -- Кил Холла (по-английски -- Keele Hall), в Стаффордшире,-- с этим никак не связано26. 14 августа операция "Килевание" началась. Были приняты меры по предотвращению самоубийств; сопровождавшие пленных отряды имели при себе ручное оружие, наручники и гранаты со слезоточивым газом. На другой день пленные были переведены в новые лагеря: 498 человек из Баньоли оказались в английском лагере возле Рими-ни, а группа из 432 человек из Аверсы (в основном жители Средней Азии) -- в американском лагере под Пизой. Это делалось во исполнение пункта Директивы о том, что "перевозка советских граждан... является совместным делом США и Англии". Единственным положительным следствием этого шага было то, что теперь штаб мог потребовать отзыва советской репатриационной комиссии,-- никаких оснований для ее пребывания в стране больше не имелось. Как было отмечено в одном из рапортов, датированных сентябрем: "Миссия несколько месяцев почти не вмешивалась в дела по репатриации, но ее деятельность в Италии противоречит интересам государственной безопасности страны"27. Английские и американские военные власти давно уже поняли, что одной из основных задач советской репатриационной миссии является шпионаж. Ее операции становились все рискованнее, и союзники понемногу теряли терпение. В Австрии была обнаружена группа агентов СМЕРШа, одетая в форму американской военной полиции. Генерал Марк Кларк отказался вновь допустить миссию в страну до выполнения поставленных им условий28. В Греции советская миссия сотрудничала с коммунистами, совершившими попытку вооруженного государственного переворота. После подавления восстания английскими силами советская миссия оставалась в стране, и 2 сентября 1945 года фельдмаршал Александер потребовал ее отзыва, заметив, что в Греции больше нет советских граждан, подлежащих репатриации. Однако МИД отклонил его требование: Томас Брайм-лоу поверил утверждению советских представителей, что где-то на Крите скрываются двое советских граждан. Правда, к концу года МИД и сам начал догадываться о характере работы миссии и предложил осуществлять надзор за этой деятельностью -- хотя и не потребовал прекратить ее вовсе29. 416 Теперь, когда последние русские, подлежавшие репатриации, были собраны в одном месте, оставалось лишь провести проверку и заключительные выдачи. МИД сообщил штабу союзных сил в Казерте, что категории пленных, не подпадающих под Директиву Мак-Нарни--Кларка, могут быть включены в контингент, передаваемый англичанами30, но осуществлявшие проверку военные не последовали этой рекомендации. В лагере, откуда прибыли пленные, уже проводилась одна проверка. Но теперь говоривший по-русски офицер должен был более тщательно повторить ту же процедуру. Эта задача была поручена Деннису Хиллсу, которого мы уже упоминали в этой книге. Он работал -с русскими военнопленными в лагере Чинечитта под Римом, а до этого, в марте 1945 года, проделал путешествие из Таранто в Одессу с солдатами Тюркской дивизии, после чего у него не осталось никаких иллюзий относительно судьбы репатриантов на родине, и поэтому он твердо решил спасти от репатриации как можно больше народу. Проверка была во многом чисто формальной, проверить показания пленного было невозможно. Перед Хиллсом лежал текст Директивы Мак-Нарни--Кларка31, и на основании ее он отфильтровывал тех, кто наверняка служил в немецкой армии. Только они и подлежали репатриации; и Хиллс тщательно следил, чтобы среди них не оказалось членов организации Тодта или других полувоенных организаций32. Несколько случаев он представил на рассмотрение штаба и наконец, методом проб и ошибок, разработал максимально мягкую в данных условиях систему. Правда, ему были предоставлены весьма широкие полномочия -- он мог совершенно произвольно решать вопрос о гражданстве того или иного пленного. Представители советской репатриационной миссии обычно заявляли свои права лишь на отдельных пленных, которым вменялись в вину военные преступления. Эти запросы поступали к капитану Тому Корринджу, а он передавал их Деннису Хиллсу. Имена пленных были написаны на клочках бумаги, а источником сведений о них служили в основном платные информаторы, которых советские офицеры держали в лагере специально для получения такого материала. Корриндж сразу же отвечал отказом на те запросы -- а таких было большинство,-- в которых обнаруживал какие-то неточности. Цену советским обвинениям он знал уже давно -- с тех пор, как ему выдали карту, на которой линия Керзона таинственным образом переместилась на много километров к западу. Скоро Деннис Хиллс понял, что оказался в очень щекотливом положении. Ведь по существу его задача сводилась к тому, чтобы обрекать человека на смерть или же, напротив, даровать ему помилование. Все его симпатии были на стороне пленных, и будь его 14--2491 417 воля -- он бы их всех объявил не подлежащими репатриации, но это было невозможно. Штаб принимал все рекомендации Хиллса, но при этом подразумевалось, что большая часть пленных должна вернуться на родину. МИД настаивал на возвращении определенного числа пленных, и существовали пределы, преступать которые в штабе считали немыслимым. Под конец Хиллс подавил все свои сомнения и стал руководствоваться личными симпатиями. Поскольку никто из пленных, по всей видимости, не был замешан в военных преступлениях в строгом смысле слова, он при вынесении приговора исходил, в частности, из того, сумеет ли этот человек выжить в советском лагере. Так, он одним махом избавил от репатриации сотню кабардинцев -- через много лет ему стало известно, что они обосновались в Дамаске. Некоторые пленные бежали, число подлежащих репатриации постепенно снижалось, и наконец Хиллс достиг такого уровня, когда понял, что на дальнейшие сокращения числа репатриируемых штаб не пойдет. Как сокрушенно объяснял он позже некоторым из тех, кому удалось выжить, -- "когда Советский Союз требовал 400 человек, я не мог послать им двадцать". В этих условиях он иногда записывал в категорию подлежащих репатриации тех, к кому испытывал личную антипатию. В лагере большим влиянием пользовался староста, бывший майор Красной армии Павел Петрович Иванов. Подобно казакам в Австрии, Иванов полагал, что готовность к сотрудничеству должна произвести на англичан благоприятное впечатление, расположить их к пленным. Поэтому он отговаривал своих товарищей по несчастью бежать и доказывал им, что нужно честно отвечать на вопросы майора Хиллса. Многие, послушавшись его, честно заявили о своем воинском звании и обрекли себя на верную смерть. Тем временем шли приготовления по выдаче советским властям бывших солдат вермахта. Штаб в Италии сделал выводы из имеющегося опыта и принял меры по предотвращению кровопролития. Все пленные из Пизы и Рикони должны были подвергнуться выдаче в ходе одной операции. Следовало принять все меры по предотвращению самоубийств и побегов, но в то же самое время охранникам было приказано при соответствующих обстоятельствах стрелять без промедления. Пунктом выдачи был выбран австрийский городок Санкт-Валентин, с июля 1945 года ставший приемным пунктом вместо Юденбурга33. 2 апреля 1947 года операция получила зловещее кодовое название "Восточный ветер". В эти дни полковник Яковлев из советской миссии в Риме писал английскому майору Симкоку: "Прошу прислать всех советских граждан в лагерь No 300 в Санкт-Валентин (Австрия). Для них все готово". В приказах союзников предусматривалось при транспортировке 418 пленных в первую очередь использование наручников, слезоточивого газа, смирительных рубашек и дубинок, в качестве последнего средства -- применение огнестрельного оружия". Трупы, по соглашению договаривающихся сторон, принимались советскими представителями в месте назначения. Для вывоза прошедших проверку русских из Пизы и Рикони на север была назначена дата -- 8-9 мая. Пленные провели на Западе ровно два года. У двенадцати пленных имелись жены и дети, жившие отдельно. Им сообщили о предстоящей выдаче мужей и отцов. То, что последовало затем, лучше всего описано в рапорте, поданном Деннисом Хиллсом через неделю после событий: Им дали 24 часа для принятия решения -- уедут ли мужчины одни или в сопровождении семей. Это сообщение вызвало душераздирающие сцены... Все мужья как один запретили своим семьям сопровождать их. Началось прощанье. Это зрелище было невыносимо. Тот факт, что никто из мужчин не согласился, чтобы с ним поехали жена и дети... убедительно свидетельствует о том, в какой ужас повергает их перспектива выдачи советским властям. Один из пленных так выразил свое отношение к этому: "Застрелите меня -- лучше спокойно умереть, чем подохнуть под пытками". Они никакие не герои; в подавляющем большинстве -- обычные средние люди, и очень сомнительно, что у них на совести есть какие-либо преступления, помимо того, что они осмелились замахнуться на ненавистный им режим. Этот аспект операции "Восточный ветер" был крайне тяжелым. Сообщение о репатриации прозвучало для семей, как смертный приговор. Дело омрачалось еще и тем, что женам и детям предлагалось, если они того пожелают, разделить судьбу мужей и отцов. Когда я думаю об этом, мне кажется, что было бы гуманней не предоставлять репатриантам возможности брать с собой близких -- тем более, что в конечном итоге они все равно предпочли расстаться с женами и детьми. Но вернемся к самой операции. Она началась еще до рассвета. Дрожащие от предутреннего холода и мрачных предчувствий мужчины -- всего 171 человек -- построились. К проволочной изгороди подъехали грузовики, спрыгнувшие с них английские солдаты побежали к воротам. Одни, сжимая в руках автоматы, выстроились в две колонны, другие стали гнать пленных к грузовикам по проходу между этими колоннами. Группами по пятнадцать человек 14* 419 пленных сажали в грузовики. Хотя среди эмигрантов-казаков ходили потом рассказы о страшных сценах насилия, англичане на сей раз подготовились к операции так тщательно, что побеги и сопротивление попросту исключались. Охрана состояла из шести офицеров и 210 солдат под командованием майора Бена Далтона. Два джипа с пулеметами и вооруженные мотоциклисты сопровождали колонну на пути в Рикони. Железнодорожная станция Рикони была забита военными. Весь район был временно обнесен колючей проволокой и охранялся несколькими взводами. Хотя в лагере пленных уже обыскивали, здесь провели еще один, более тщательный обыск -- с целью обнаружения предметов, которые могли быть использованы для самоубийства. На боковой ветке стоял пустой поезд с наглухо закрывающимися дверями и железными решетками на окнах. Тут уж ни у кого не осталось сомнений в том, куда именно направляется этот мрачный транспорт. Во время обыска (у некоторых обнаружили припрятанные перочинные ножи и бритвы) лагерный староста Павел Иванов попросил разрешения поговорить со стоящим поблизости Деннисом Хиллсом. Хиллсу было крайне трудно принять решение о репатриации этого умного, обаятельного человека, с готовностью сотрудничавшего с англичанами и пользовавшегося уважением среди обитателей лагеря. После долгих колебаний Хиллс пришел к выводу, что Иванов -- человек здоровый и умный -- сумеет уцелеть в лагере. По такому критерию были отобраны эти последние жертвы, что англичане принесли на нечистый алтарь Сталина-Берии. Теперь, перед посадкой на поезд, Иванов укоризненно бросил Хиллсу: "Значит, вы все-таки отправляете нас на смерть. А я-то в вас верил. Предала нас ваша демократия". Началась посадка. Переводчиком у майора Далтона был молодой офицер британской разведки Александр Вайнман, владевший русским. Вот как описывает он свои впечатления от этого страшного путешествия: Моя задача состояла, в частности, в том, чтобы объяснить пленным, что они должны разговаривать тихо, должны оставаться на своих местах, а если понадобится выйти в уборную, поднять руку, и их проводит охранник. Как только они услышали, что я говорю по-русски, все как один начали спрашивать, куда их везут. Я ответил уклончиво, но это не помогло делу. Они и без того уже поняли, что их ждет, и стали просить: "Не отдавайте нас Советам. Лучше расстреляйте, если хотите, но только не посылайте на пытки". Когда они садились в поезд, меня поразило равнодушное, бесстрастное 420 выражение их лиц. Сейчас от этой бесстрастности и следа не осталось. Они оживились, заговорили, заспорили, один парнишка лет двадцати вдруг разрыдался: "Они расстреляют не только нас, но и наших близких". Его слезы словно вызвали цепную реакцию, и через несколько секунд половина мужчин в поезде рыдала, выкрикивая сквозь слезы: "Как не стыдно вашему правительству, вашему народу! Как вы можете делать такие вещи!" Я не отвечал, изо всех сил стараясь подавить в себе сочувствие к этим людям, я отвернулся от них, стал смотреть в другую сторону. Мои взгляд упал на английских солдат -- таких же ребят, как и русские пленные. На лицах у них читалось замешательство и сочувствие. "Похоже, они вовсе не рады возвращению домой",-- заметил один из них. Ко мне обратился еще один русский: "Мы об одном просим -- чтобы нам позволили просто жить, но если вы не можете нам помочь -- расстреляйте нас, спасите от пыток и медленной смерти". С меня было довольно: я выскочил из вагона, не в силах вымолвить ни слова. Слезы градом катились по щекам, нет, сострадание не умерло во мне! К счастью, никто не подошел ко мне в ту минуту: если бы мне пришлось заговорить, я бы попросту разрыдался. Поезд стоял на станции еще два часа. Приезжавшие из лагеря грузовики привозили все новые группы обреченных. Наученный горьким опытом, я теперь быстро проговаривал свои инструкции и исчезал, не дожидаясь вопросов. [Одному пленному пришлось оставить собаку, о которой обещал позаботиться добродушный старшина.] Русский поднял на меня глаза. "Я все понимаю,-- сказал он,-- собака мне уже не понадобится". Около 10 часов погрузка закончилась, но поезд простоял на солнцепеке до 12.30 -- на это время было назначено отправление. Последним в вагон внесли на носилках человека, страдающего, по словам военврача, неизлечимой болезнью почек, прикованного к постели уже пять с половиной месяцев. К своему будущему он относился со спокойствием убежденного фаталиста: "Ничего хорошего от жизни я не жду. В Италии я, может, и протянул бы еще пару лет, но лучше уж сразу покончить с этими муками". Ему выделили койку в санитарном вагоне, прицепленном к поезду на случай попыток самоубийства. Путь от Рикони до Санкт-Валентина в советской оккупационной зоне Австрии занял 24 часа. За исключением двух случаев, когда мне пришлось перевести кое-что для сержанта, я не общался с пленными, решив, что так оно лучше. Ночью почти все спали на полу, измученные событиями дня. 421 422 В каждом вагоне было с полдюжины часовых, так что о побеге нечего было и думать. Утром, когда мы были уже близко от советской зоны, пленные начали отдавать охранникам часы и деньги, рвать фотографии и письма, некоторые оставили в вагоне Новый Завет. Наблюдая из окна за оживленным движением на станциях, мимо которых мы проезжали, за людьми, едущими и идущими по своим делам, я начал понимать, о чем думают эти несчастные: там, за окном, остался недоступный для них свободный мир, впереди же их ждали пытки, смерть, в лучшем случае -- десять лет в лагере. Вот и мост через реку Энс, демаркационная линия между американской и советской оккупационными зонами. Всюду расставлены советские часовые. Проехав еще семь километров, поезд остановился в Санкт-Валентине, где пленных принял полковник Старов, руководитель отдела военнопленных и перемещенных лиц советского подразделения союзной комиссии по Австрии... Началась разгрузка, но люди, выходившие из вагонов, не имели ничего общего с теми, кого я наблюдал всего сутки назад. Тогда на их лицах читались страх перед будущим, волнение, тревога, теперь они были похожи на бесчувственный скот -- так мертвы и лишены выражения были их лица. Даже у тех мальчиков, что рыдали вчера в поезде, на лицах застыло то бесстрастное выражение, которое, по мнению жителей Запада, олицетворяет чисто славянское равнодушие к смерти. Когда-то я тоже верил этой сентенции -- теперь мне стало ясно, как я заблуждался. Выкликали имена, люди спускались из вагонов и отходили на поросший клевером луг, где садились на корточки, образовав небольшие группы. По периметру луга были расставлены часовые. Список был составлен плохо, и перекличка заняла больше часа. Кроме полковника Старова, здесь было еще с десяток советских офицеров. Некоторые помогали проводить перекличку, другие просто глазели. Единственным штатским был толстый человек неприятной наружности, немного напоминавший гестаповца. Он назвался представителем ТАСС... Поезд тронулся в обратный путь. На станции Санкт-Вален-тин я узнал от австрийцев, что вечером товарный поезд для перевозки скота увезет пленных к венгерской границе, где у Советов большой лагерь. Больше я о них ничего не знаю. Одних, конечно, расстреляли, другие отбыли свои пять-де-сять лет в лагерях. Мне ясно одно: всем англичанам, находившимся в этом поезде, за исключением безнадежных кретинов, было стыдно, что им поручена такая задача. Множество беспомощных людей принесли в жертву, чтобы умилостивить советское правительство, и мне до сих пор интересно, каков был результат: заслужили ли мы его уважение или же оно лишь презрительно посмеялось над нашей наивностью. Размышления майора Вайнмана о судьбе пленных, увы, звучат слишком оптимистично. Майор Далтон в своем рапорте отмечает, что после переклички Павел Иванов и другие офицеры были отделены от рядовых. "У меня создалось впечатление,-- пишет он,-- что с ними собираются расправиться тут же". Что же до наказания, которое угрожало оставшимся пленным, то как раз в это время, стараясь задобрить западных либералов, Сталин официально отменил смертную казнь, заменив ее двадцатипятилетним сроком в исправительно-трудовых лагерях34. На другой день еще один поезд отошел от станции Рикони, увозя девять из двенадцати семейных мужчин, которые провели ночь в раздумьях о судьбе жен и детей. Троих Деннис Хиллс под разными предлогами избавил от репатриации. Группу из девяти человек в наручниках сопровождала вооруженная охрана из сорока четырех солдат, с майором Джоном Стентоном во главе. Джон Стентон хорошо помнит эту поездку. По его словам, между его людьми и пленными не успели завязаться какие-либо отношения, но его переводчик явно нервничал: быть может, по тем же причинам, что и Алек Вайнман. Никаких серьезных инцидентов в пути не было, и утром они в назначенное время прибыли в Санкт-Валентин. Через несколько минут после прибытия в купе Стентона вошел полковник Старов. Список из девяти фамилий привел советского полковника в полное замешательство, и он стал обвинять Стентона в том, что тот оставил в лагере большое число пленных. В частности, его очень интересовала судьба женщин и детей. Стентон в ответ твердил одно: он всего лишь сопровождающий офицер и не обязан знать, кого включили в его группу, а кого -- нет. Наконец, Старов вроде бы согласился с этим доводом, но заявил, что не может выдать расписку в приеме столь ничтожной по численности группы без согласования с Москвой, и отправил одного из своих офицеров связаться с центром. Поняв, что придется подождать, англичанин предложил полковнику выпить, и хотя у него был только чистый джин, Старова это вполне устроило. Их беседу нарушило появление толстяка, о котором упомянул Вайнман (между прочим, все советские офицеры, начиная с самого Старова, относились к этому "корреспонденту ТАСС" с нескрываемым подобострастием). Тяжело отдуваясь после трех ступенек, он довольно любезно сообщил Стентону, что из Москвы получено разрешение принять группу из девяти пленных и отпра- 423 вить поезд назад. Стентон принял это известие с чувством облегчения (он уже начал побаиваться, что красноармейцы намерены сыграть с ним в свою любимую игру -- отцепить и угнать локомотив). Он только одного не мог понять: как это толстяк умудрился установить связь с Москвой, когда поезд стоял в чистом поле. Как отмечал Стентон в рапорте, "корреспондент ТАСС" скорее всего был крупным начальником и советский полковник обратился за инструкциями не в Москву, а к нему лично. До отъезда из Санкт-Валентина Джон Стентон думал лишь о том, чтобы хорошо провести операцию, но теперь, когда у него появилась возможность поразмыслить над происшедшим, он начинал понимать, что тут что-то не так. Во время оперативного инструктажа ему сообщили, что его подопечные воевали против англичан (что, скорее всего, не соответствовало действительности)35, но он не мог не сочувствовать этим людям, спокойно и без сопротивления идущим навстречу своей судьбе, каждый под охраной пяти английских солдат, приставленных лишь затем, чтобы не дать несчастным кончить жизнь самоубийством. У него сложилось впечатление, что они все были расстреляны сразу после приезда. Вполне возможно, что он прав. Майор Стентон общался с советскими представителями всего одни сутки, однако он и сегодня говорит: "Жуткое впечатление, никогда о нем не забуду". О том же говорят и другие участники этой операции. Генерал-майор Джеймс Лант в то время работал в оперативном отделе штаба в Казерте, составлял приказы по операции "Восточный ветер". По его собственному признанию, тогда он не особенно сочувствовал этим людям, считая их коллаборационистами. Но, прочитав теперь рапорты Хиллса, Далтона, Стентона и других, он проникся симпатией к пленным. В рапорте Денниса Хиллса его особенно потрясли строки о женах, навсегда расстающихся с мужьями, и он впервые подумал о том, что, может, он сам и его соотечественники занимались делом, недостойным солдата. Конечно, преступление должно быть наказано, конечно, потерпеть поражение в войне -- это не сладко, но найти оправдания жестокостям, описанным в рапортах, он не мог. 9 мая в Санкт-Валентин прибыл контингент русских пленных из американского лагеря в Пизе. Если мы сравним число пленных, репатриированных из этого лагеря, с количеством пленных, вывезенных из лагеря в Рикони, мы вновь обнаружим различия в подходе американцев и англичан к делу. В обоих лагерях содержалось примерно одинаковое число пленных: немногим более 400. Когда Деннис Хиллс доложил, что после проведенной им проверки цифра подлежащих репатриации упала ниже 200, дальнейшие сокращения, как казалось ему, были уже невозможны. Между тем его 424 американский коллега ухитрился включить в список подлежащих репатриации всего 75 имен36. Так прошла операция "Восточный ветер", последняя из крупных операций по насильственной репатриации послевоенного периода умиротворения. Сообщения об этих событиях вызвали на Западе возмущение К тому времени даже завзятые либералы поняли, что Сталин рвется к мировому господству. Возмущение Подогревалось тем, что газеты уделили большое внимание историям о многочисленных самоубийствах и насилии, примененном при посадке на поезда в Рикони и Пизе37. В Лондоне комитет, возглавляемый графиней Атольской и госпожой Эльмой Денджерфилд, засыпал общественных деятелей протестами. Белоэмигрантский журналист Анатолий Байкалов снабдил их массой показаний беженцев, находящихся на Западе38. 21 мая член парламента лейборист Ричард Стоукс, широко известный своими выступлениями в защиту прав человека, задал в палате общин вопрос о том, насколько правдивы тревожные сообщения, касающиеся последней насильственной выдачи беженцев Советам. В своем ответе парламентский заместитель министра иностранных дел Кристофер Мейхью отстаивал правительственную интерпретацию Ялтинского соглашения и отвергал сообщения о насилии и попытках самоубийства, которыми сопровождалась операция. Мейхью написал Сто-уксу личное письмо на эту тему, и тот в ответе от 2 сентября резко заметил: "Я считаю весь инцидент и всю стоящую за ним политику отвратительными"39. Деннис Хиллс сообщил мне, что страшные истории в газетах были основаны на свидетельствах священника униатской церкви, имевшего доступ в лагерь. Рапорт для ответа Мейхью в палате общин составил по поручению военного министерства Деннис Хиллс, и никаких страшных подробностей там не было. Хиллс объясняет это тем, что "не знал об "инцидентах" в Римини... и поэтому не имел оснований указывать на них в рапорте..."40 В действительности при посадке на первый поезд была одна попытка самоубийства: пленный пытался перерезать себе горло, и охрана майора Далтона сумела воспрепятствовать этому лишь после ожесточенной схватки. Но Мейхью об этом ничего не знал, и его нельзя обвинять в утаивании данных41, так как майор Далтон ни словом не упомянул о происшедшем в своем рапорте, заявив, что "во время пути насилие не применялось" и "никаких инцидентов не было". Как объясняет сам Далтон, эти подробности не попали в рапорт, потому что -- "я знал, что мне не увеселительная поездка предстоит, все меры предосторожности были приняты, и поездка завершилась, как планировалось"42. Правительство также получало резкие протесты влиятельных лиц. Генерал Берроуз, бывший глава военной миссии в Москве, передал в военное министерство просьбу об амнистии для рус- 425 ских, находящихся в Англии. Просьбу написал граф Беннигсен, кавалер Военного креста, бывший в 1919 году офицером связи у Берроуза в Архангельске43. Рапорт майора Вайнмана об операции "Восточный ветер" потряс Джорджа Янга из военного министерства, и он передал это убийственное свидетельство сэру Генри Мэку, политическому советнику, отправившему в МИД протест, составленный в самых резких выражениях. В ответе МИДа говорилось, что операции такого рода более не предполагаются44. Действительно, насильственная репатриация подошла к концу. В июне Деннис Хиллс спас двенадцать грузин на острове Ли-пари в Италии, которых итальянцы собирались выдать Советам. Затем в июле советские похитили шесть старых эмигрантов из лагеря в Барлетте (Италия). Один из них покончил с собой, об остальных нам ничего не известно45. Но период замирения с СССР к тому времени кончился, сменившись холодной войной. Невзирая на советские протесты, украинская Галицийская дивизия сразу же после операции "Восточный ветер" была переведена из Италии в Англию46- Еще раньше генерал Мак-Нарни заявил, что "теперь советский гражданин может признать свое гражданство и законно остаться в американской зоне Германии" (между прочим, благодаря этому были спасены тысячи меннонитов, бежавших из СССР от преследований за веру47)- Реакцию советских властей можно было предсказать совершенно точно. На западные правительства обрушился шквал жалоб, на которые в общем никто уже не обращал внимания, хотя заставить советскую репатриационную комиссию во Франкфурте-на-Майне покинуть страну удалось только в 1949 году, да и то Советы были крайне недовольны этим обстоятельством48. Итак, в 1943--47 годах западные демократические государства передали СССР, согласно документам, 2272 тысячи советских граждан. Около 35 тысяч представителей национальных меньшинств СССР (украинцы, белорусы, калмыки и т.д.) официально зарегистрированы как оставшиеся на Западе49. На самом деле репатриации удалось избежать значительно большему числу советских граждан -- одни подделали документы для перемещенных лиц, приписав себе чужое гражданство (польское, югославское и т. п.), другие придумали что-нибудь еще. Точной статистики, к сожалению, нет, но по предварительным оценкам от репатриации спаслись от четверти до полумиллиона человек50. Большинство репатриированных было возвращено на родину в начале лета 1945 года; с сентября 1945 до начала 1946 года насильственная репатриация затормозилась. В январе 1946 -- мае 1947 были репатриированы несколько тысяч человек, что составляло незначительную долю от общего числа. В этих поздних опе- 426 рациях у многих вызывало отвращение не их масштаб, но факт их проведения в период, когда уже было ясно, что Советский Союз, требующий возвращения этих людей, является явным и беспощадным врагом Запада. Внутреннюю противоречивость британской политики того времени лучше всего, наверное, иллюстрирует акция, проводившаяся одновременно и параллельно с описанной нами операцией "Киле-вание". Речь идет об операции "Шотландский бросок", разработанной в помощь советским перебежчикам. Таким образом, англичане помогали выбраться из СССР сотням советских граждан, жаждущих сбежать из коммунистического государства, тогда как других, по большей части покинувших СССР за пять лет до этого не по своей воле, заставляли возвращаться на смерть и муки51. ПРИМЕЧАНИЯ Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления.-- Москва, Изд. АПН, 1971, с. 676. Walter Bedell Smith. Moscow Mission 1946-1949.-- London, 1950, pp. 12--14. Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1945, V, Europe.-- Washington, 1967 [в дальнейшем: FRUS 1945], pp. 1108--1109. Их протест был заявлен 24 декабря (см.: Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1945, II, General Political and Economic Matters. -- Wash ington, 1967, pp. 800--801, а также р. 1161). Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47910; см. так же: 37