доровье. Ю.Н. - это мой от- ец, тогда еле выползавший из психической депрессии- в начале лета 1937 г. его исключили из партии. Правда в январе 1938 г. восстановили, а в июле - вернули партбилет. 10.10.1938 г. Письмо в белом конверте, оформление зеленое, слева Герб СССР, справа марка-работница 20 коп., по адресу:г.Москва Си- вцев Вражек дом 6 кв 1. М.Т.Берггольцъ передать М.Ю.Либедин- скому. Справа печать: Кисловодск, 11.10.38, на обороте 2 пе- чати - Москва, 13 и 14.10.38 г. Письмо на 1/2 листка в клет- ку карандашом, 2 стр. "10/Х 38 г. Кисловодск. Милый Миша! Посылаю тебе картинку того города где я живу. Твоей ма- ме и бабушке посылал письма и просил сообщить как твое здор- овье? Но письма не получил, а потому ты сам напиши, как твое здоровье. Буду здесь до 22/Х 38. Передай поклон папе, а маме и бабушке скажи, что они "каки". Твой дед Ф.Б. 247 P.S. Миша! не говори "каки". Я сейчас получил письмо. Буду у вас 24/Х вечером. Ф.Б." 24 октября 1938г. - дед проездом 2 или 3 дня гостил у нас. Но я с баьушкой был в Голицыне и его не видел. 15 декабря 1938г. - Арестовали Ольгу Берггольц. 1939 г. В тюрьме в смертной тоске одиночного заключения Ольга вспоминает всю жизнь и слагает эти стихи: Сестре Мне старое снилось жилище, где раннее детство прошло, где сердце, как прежде отыщет приют, и любовь, и тепло. Мне снилось, что святки, что елка, что громко смеется сестра, что искрятся нежно и колко румяные окна с утра. А вечером дарят подарки, и сказками пахнет хвоя, и звезд золотые огарки над самою крышей стоят. ...Я знаю - убогим и ветхим становится старый наш дом; нагие унылые ветки стучат за померкшим окном. А в комнате с мебелью старой, в обиде и тесноте, живет одинокий, усталый, покинутый нами отец... Зачем же, зачем же мне снится страна отгоревшей любви? Мария, подруга, сестрица, окликни меня, позови... Март 1939 г. 10.05.1939 г. "У Папи что-то не совсем оформилось сращение кости и во- зможно на несколько дней он ляжет в больницу для вылечения." (из письма М.Т. дочери от 10.05.39г.) 248 20.05.1939 г. "Папу твоего отвезла 20-го в Военно-Медицинскую клинику- его там приняли. Ну это для него очень хорошо."(из письма М. Т. дочери и зятю от 22.05.39г.) 5 июля 1939г. - Ольгу Берггольц освободили из тюрьмы. Октябрь 1939 г.- Март 1941 г.- Главный врач, хирург Фабрич- ной поликлиники. (Личное дело с фабрики) 30.11.1939 г. "Папа замещает главного врача, очень занят и потому тебе на пальто неизвестно когда..." (конец письма без последнего листа М.Т. дочери и зятю от 30.11.39г.) 1940 г. 30.01.1940 г. "Дело вот в чем. Мы сшили пальто драповое. У Папы был драп и больше того чем требуется ему на пальто.Ну он осталь- ное и дал мне, правда драпу было маловато, но на меня все же вышло скромное пальто и весьма приличное."(из письма М.Т.до- чери от 30.01.40г.) На лето 1940 г. бабушка приехала в Москву с тем чтобы жить на даче со мной и Искрой, дочерью подруги матери и Оль- ги - Ирэны Гурской, все лето. Федор Христофорович, очевидно, считал такую нагрузку недопустимой и послал бабушке следую- щую открытку: 16.06.1940 г. Адрес туда: Москва, Сивцев-Вражек д6 кв1, М.Ф. Берггольц для М.Т.Берггольц; Обратный адрес: г. Ленинград, Володарский р-н, Елизарова 6/2 кв 6 Ф.Х.Берггольцу Текст карандашом. "16/V1 40г. Милая Маша! Получ. письмо от тебя от 8. V1 с ка- ртинкой от Миши. Спасибо Мише за картинку. Научи его писать. Рад, что устроилась. Относительно августа,что то ты мудришь. Если нужно, то хоть раз прояви свою власть материнскую- хоть до отказа. Привет от меня. Сам я и окружающие живы, здоровы по нашим годам. Ф.Б." Первые мои более или менее связные воспоминания о "деде Феде" относятся к зиме 1940-1941 гг., когда я год жил у баб- ушки в Ленинграде на Невском (тогда-проспект 25-го Октября), дом 11, кв..... В декабре 1940 г.я в очередной раз заболел. И вот, про- 249 сыпаясь, я несколько раз обнаруживал у своей кровати деда, внимательно рассматривающего меня выпуклыми светлыми глаза- ми, легкий седой пух вился повыше ушей над его круглой голо- вой. Дед был отличный диагност- он всегда старался приходить к больному во время его сна, и ставил диагноз по поведению больного во сне, его дыханию, движениям и т.д. Слушал он ме- ня через деревянный стеотоскоп, а при выстукивании по двум пальцам было приятно ощущать его прохладные ласковые пальцы. Никто из родственников не помнил, чтобы он ошибался в диагн- озах. Дед приносил игрушки, шашки, шахматы. Учил меня в них играть. Но педагогом, с моей точки зрения, он был плохим.Иг- рая, естественно, значительно лучше меня, он никогда не дав- ал мне выигрывать, а в шашки неоднократно ставил мне все 12 "сортиров". И при этом безжалостно вышучивал, чем внушил мне к этим играм устойчивую если не ненависть, то неприязнь на всю мою жизнь. Я усвоил опыт его педагогических ошибок и ни- когда не приминял его методику, обучая своих сыновей игре в шахматы. Но научившись играть, оба восприняли мое внутреннее неприятие этих игр и сами не стали, умея неплохо играть, лю- бителями шашек и шахмат. Дед часто рассказывал смешные истории и я хохотал до изнеможения. Даже бабушка, на всю жизнь обидившаяся на деда, довольно часто сдержанно улыбалась. Рассказчиком дед был ве- ликолепным - он с каким-то скучным выражением лица и серьез- ным тоном говорит нечто- а кругом все покатываются с хохота. Все это воспитало во мне настороженно-острое любопытст- во к нему. Однажды, обидившись на него за что-то, я назвал его "ипритом" (это такой отравляющий газ). Он принял это и в редких письмах, иногда подписывался:-"Твой иприт". 1941 г. 15 03 41г. Письмо в самодельном конверте на Сивцев-Вражек. "15/111 41г. Милая Муся! Посылаю тебе два рецепта на присып- ку. У нас как будто все спокойно. Никол. уехал в дом отдыха. Вот и все! Целую тебя. Желаю тебе счастья и здоровья. Твой Ф.Б." 27.03.1941 г. "Отец обещал сам послать тебе рецепты. Послал-ли? Пиши." (из письма М.Т.дочери от 27.03.41г.) Из фабричного "Личного дела" Март 1941г.-Июнь 1941г. - Хирург. Детский врач фабричной по- ликлиники. Июнь 1941г.-Март 1942г. - Главный врач, хирург фабричной по- ликлиники. 250 - Хирург призывной комиссии. Для понимания дальнейшей переписки нужно сообщить след- ующее. После окончания 2-го класса в г.Ленинграде мы с бабу- шкой приехали в Москву. 22 июня 1941 г.- Начало Отечественной Войны. После начала войны в начале июля я был эвакуирован в Татарскую АССР сначала в санаторий Берсут, а осенью в г.Чис- тополь с Интернатом детей писателей. В г. Чистополь же в ко- нце августа были эвакуированны из Москвы в большом количест- ве родственники писателей и инвалиды-писатели, не подлежащие призыву в СА. Вместе с ними приехала и моя бабушка - М.Т.Бе- рггольц. Все наши ленинградские родственники остались в Лен- инграде. Отец мой и Николай Молчанов ушли в армию. Мать моя осталась в Москве. По книге следующая встреча после 1937 г. Ольги Бергго- льц с отцом произошла в момент смерти ее бабушки Марии Иван- овны Грустилиной. Как я отмечал выше, в действительности,со- бытие это произошло 20 августа 1941 г., а по книге Ольга в интересах увеличения художественного воздействия на читате- лей привязывает его к критическим дням октября 1941 г. в об- становке жесточайшего обстрела Ленинграда немцами. То, что встреча такая была именно в момент смерти Марии Ивановны дает описание реакции отца на это. С другой стороны упоминание необходимости отъезда Ольги с мужем из Ленинграда явно относится к более позднему времени,когда Н.Молчанов ве- рнулся больной с фронта, а в конце августа он был на передо- вой. Скорее всего таких встреч было несколько - и только в книге они объединены в одну. Итак, после прощания Ольги с бабушкой,которое было при- ведено выше в конце биографии Марии Ивановны: "..... Я вышла во двор наш, взглянула на сад - он был прекр- асен в златосумрачном наряде своем, густой, вновь, разросши- йся после того, как в гражданскую его почти вырубили.... - Ольга! - вдруг окликнул меня отец. Я с радостью обернулась на его зов. Он вбежал во дворик в своем простеньком, поношенном пальто-реглане, похожем на бабью юбку, в старом, пожалуй еще времен той войны, защитном картузике - и по голубым веселым глазам его,по какому-то по- молодевшему голосу я поняла, что им как и мной,владеет то же веселое чувство сопротивления почти неминуемой гибели... - У бабки была? - быстро спросил он. - А, ну хорошо.Я вот 251 только что вырвался на минутку с приема. Ты погоди меня - я скоро. До Шлиссельбургского вместе пойдем..... Вышел отец, посерьезневший, с картузиком в руке. - Достойно теща отходит,- сказал он негромко.- Вечная па- мять....- И, упрямо тряхнув головой, точно сбрасывая какую- то внезапно свалившуюся на нее тяжесть, сурово, с так понят- ным мне чувством вызова, улыбнулся и сказал:- Ну, пошли, де- вчонка.... И мы побежали с папой по Палевскому, по его древним де- ревянным мосткам,и оба, одержимые весельем сопротивления ги- бели, разговаривали бегло, телеграфно, почти невоспроизводи- мо. Покосившись на меня, отец спросил: - Ну... комиссаришь? - Вроде... Политорганизатор. И еще работаю на радио.В ра- зных отделах. В том числе и в контрпропоганде. И еще в "Окн- ах ТАСС". Я говорила возможно небрежнее, но не в силах была сдер- жать, ни радости, ни гордости своей: ведь он все еще был для меня ПАПОЙ/разр/, которого я побаивалась, а вот теперь я шла с ним, участником двух тяжелейших войн,..... и вот я первый раз в жизни шла с ним как равная, больше- как солдат рядом с солдатом, и потому и выложила ему про все свои военные рабо- ты так много и так небрежно. - Хотели еще в военную газету взять, но я отказалась - и так еле справляюсь, - добавила я. Папа фыркнул круглыми ноздрями и зашевелил бровями, что означало высшую степень огорчения или досады. - Н-да...Таких девчонок, как ты, берут в армию, а мне от- казали! - В чем? - Я в народное ополчение просился, - помолчав, сказал он таким жалобным, виноватым, мальчишеским голосом, что вздыбл- енное мое сердце - и то замерло: я поняла, что мой папа, уч- астник двух войн, завидует мне! - Ты просто ненормальный! - сказала я ему как можно суше. - У тебя же возраст, сердце - куда тебе в ополчение? - Вот-вот, - сварливо подтвердил он, - твои товарищи мне так же сказали: доктор, ваше дело - отбирать в армию и в оп- олчение... Я военно-полевой хирург - что, я был бы лишним? А твои товарищи - бюрократы! Да,да! .....И вот сейчас он опять в чем-то обвинял меня, именно ме- ня, и завидовал мне, и просто роптал по нелепейшему поводу: почему его, уже старика, не взяли в народное ополчение? Но и зависть его и ропот дополняли ту отчаянную радость, ту неис- товую свободу и свет, которые все нарастали во мне. Мы добежали до угла Палевского и Шлиссельбургского и остановились.... - Ну, - сказал папа, - пока, девчонка! - И, помолчав сек- унду, спросил негромко:- Как Николай? 252 - Сначала, получив белый билет, очень горевал. Даром, что отступление их рота прикрывала от самого Кингесеппа...Теперь ничего, работает в ПВО. Пишет для военной газеты. И, знаешь даже продолжает свою статью "Лермонтов и Маяковский". - Не люблю я твоего Маяковского, - сказал папа. - Есенин- это да. - Полюбишь, когда прочтешь Колину работу. А после войны он сразу возмется за большую книгу: "Пять поэтов. Пушкин - Лермонтов- Некрасов- Блок- Маяковский". Это так здорово зад- умано у него, он уже столько набросков сделал! И даже сейч- ас, когда не дежурит.... - Вам надо уехать, - перебил меня отец, глядя в сторону.- Вам обязательно надо уехать. Любыми средствами. - Но ведь ты-то не уезжаешь? Еще в ополчение просишься.... - Ну-ну-ну!- прикрикнул он сердито.- В древних книгах на- писано: "Горе тому, кто покинет осажденный город". - Справедливо. Вот и мы... - Он может не выдержать с его болезнью, - сказал папа по- чти сквозь зубы и тут же, тряхнув головой, почти весело вос- кликнул: - Заболтались! А нас дело ждет.Будь здорова, девчо- нка. Он чуть толкнул меня в плечо, не поцеловал,не пожал ру- ки, не обнял и почти побежал направо, по Шлиссельбургскому, не останавливаясь и не оглядываясь. Это не было ни позой, ни насилием над собою, просто он, как и я, знал, что мы не можем погибнуть. А я еще целое мгн- овение смотрела ему вслед, на его раздувающееся смешное па- льто, смотрела в глубь Невской заставы, где была папина фаб- рика и тети-Варин госпиталь...." (О.Берггольц,"Дневные звезды",стр.256-363) 2.09.1941 г. Началом последнего периода жизни Федора Христофоровича можно смело назвать вызов его в органы НКВД, где ему в пря- мую предложили стать сексотом и стучать на работников фабри- ки ввиду, наверное вместо прежних, отбывших на фронт. "Его вызвали и предложили стать "стукачем". Он с брезгл- ивостью отказался:- "Это не моя проффессия"Его стали пугать. Он не испугался. Тогда негодяй (увы- не знаю его фамилии или клички!) - обмакнул перо в тушь и перечеркнул его паспорт, - поставив на нем _39_-ю_статью_." (пересказ событий М.Ф.Берг- гольц со слов ее сестры Ольги Берггольц, которой о своем ви- зите в УНКВД по телефону сразу же сообщил ее отец)- "39 ста- тья - запрещение проживания в крупных городах".Ему приказали срочно выехать из Ленинграда. Так мне рассказала мать в 1994 г. Но судя по дневниковой записи Ольги и по имеющимся сведе- ниям о массовой высылке людей с немецкими фамилиями подальше от линии фронта. Дело могло быть и так: 253 Его возможно вызвали в райотдел и предложили ввиду нем- ецкой фамилии покинуть город в 24 часа, а условием оставле- ния выдвинули предложение стать сексотом.Дед отказался и так далее.....затем он сразу бросился к Ольге Из дневника Ольги Берггольц. "2/1Х-41 Сегодня моего папу вызвали в управление НКВД в 12 час. дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда. Папа - военный хирург, верой и правдой отслужил Сов. власти 24 года, был в Красной Армии всю гражданскую,спас тысячи лю- дей, русский до мозга костей человек, по-настоящему любящий Россию, несмотря на свою безобидную стариковскую воркотню. Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД просто не понравилась его фамилия - это без всякой иронии. На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему народ, нужному для обороны человеку наплевали в морду и выг- оняют из города, где он родился, неизвестно куда. Собственно говоря, отправляют на смерть."Покинуть Лени- нград!" Да как же его покинешь, когда он кругом обложен, ко- гда перерезаны все пути! Это значит, что старик и подобные ему люди (а их, кажется, много - по его словам) - будут сид- еть в наших либо казармах, или их будут таскать в теплушках около города под обстрелом, не защищая - нечем-с! Я еще раз состарилась за этот день. Мне мучительно стыдно глядеть на отца. За что, за что его так? Это мы, мы во всем виноваты. Сейчас - полное душевное отупение. Ходоренко обещал по- звонить Грушко (идиот нач.милиции), а потом мне - о результ- атах, но не позвонил. Значит завтра провожаю папу. Вижу его, видимо, в после- дний раз. Мы погибнем все - это несомненно. Такие вещи, как с папой - признаки абсолютной растерянности придержащих вла- стей.... Но что, что же я могу сделать, для него?! Не придумать просто!... 5 сентября 41г. Завтра батька идет к прокурору - решается его судьба. Я бегала к Капустину- смесь унижения,пузыри со дна души и т.п. Вот заботилась всю жизнь о Счастьи Человечества, о Род- ине и т.д., а Колька мой всегда ходил в рваных носках, на мать кричала, никого из близких, родных и как следует не об- ласкала и не согрела, барахтаясь в собственном тщеславии... Но за эти три дня хлопот за отца очень сблизилась (каж- ется) с Яшей Бабушкиным, с Юрой Макогоненко...." В этот раз Ольге удалось отстоять отца и он остался в блокадном Ленинграде со справкой от прокурора и перечеркнут- ым паспортом. 254 Очевидно, к этому времени относится,сохранившийся в бу- магах Федора Христофоровича черновик письма к Н.Н.Бурденко. Текст на листе в линейку карандашом с обеих сторон. "Многоуважаемый профессор дорогой Николай Нилович! В 1914г. по окончании Юрьевского университета, медицинс- кого факультета я был призван на военную службу в качестве врача. В 1915г.встречался с Вами в качестве врача 53-й пехо- тной дивизии г.Вильно. Во время империалистической войны был контужен с вывихом правого плеча, который превратился в при- вычный вывих. Во время гражданской войны состоял в качестве Главного врача санитарного поезда, все время в рядах Красной Армии. В 1919-20 г.в г.Балашове Саратовск.перенес сыпной тиф с осложнениями, воспаление среднего уха и воспаление легких. В том же 20-м году в Ростове н/Дону перенес возвратный тиф. В 1920 г.прибыл в г.Ленинград,где был освобожден от во- енной службы и перешел в гражданскую. С 1921 г.и по сие вре- мя состоял заведующим амбулатории фабрики "Красный Ткач" по хирургии, а последнее время главврачом амбулатории. Ни я, ни моя семья репрессиям со стороны Советской Вла- сти за все время не подвергались (Отец мещанин г.Риги, реме- сленник, по происхождению латыш, проработал 49 лет на одной фабрике г.Ленинграда, умер 15 лет тому назад) 2-го сентября 1941 г. мне отказано по неизвестным мне причинам в прописке в г.Ленинграде и я подлежу высылке. Обращаюсь к Вам, как бывшему моему учителю, товарищу по профессии и Члену Верховного Совета за помощью т. к. считаю, что моя должность, безпорочная служба на фабрике Красный Тк- ач, мои годы и болезненное состояние(я инвалид 3-й группы по сердцу)..... (На отдельной бумажке, очевидно, конец письма.) ....дают на это мне полное право. Ваш бывший ученик уважающий Вас доктор Федор Христофор- ович Берггольц. Адрес - Ленинград,правый берег Невы, 96, фа- бр.Кр.Ткач - на имя главного врача - Вашке Герог.Иваныча." Неизвестно было ли такое письмо отправлено из блокадно- го Ленинграда в Москву, а тем более - был ли на него ответ. Кроме этого письма Федор Христофорович писал заявление в Горпрокуратуру о чем свидетельствует такая запись в Запис- ной книжке того времени. "Отпеч.на маш.в Ленингр.гор.прокуратуре от вр.Б.Ф.Х.про- жив.по адресу просп.Елизарова 6/2 к.6 от 3.9.41г." "Его вызывали ( и не сломали) еще и еще раз" (из дневников Ольги Берггольц) 255 19.10.1941 г. Письмо к Марии Тимофеевне по адресу: г. Чистополь, ул. Фрунзе,дом 36. На конверте с обратной стороны наклейка "Про- верено военной цензурой"и неразборчивая печать г. Чистополя с датой 1.12.41.Кроме того на конверте напечатка"24"такая же напечатка на 1-й стр.письма. "19/Х 41 Милый Машук! г.Ленинград Вчера т.е. 18.Х. я у Ляли получил твое письмо, помеченное 18./1Х 41. Значит письмо шло месяц. В нем ты сет- уешь на то, что я тебе не пишу - это письмо по счету четвер- тое, а от тебя я получил единственное. Говоришь в письме о деньгах. Деньги, маленький запас, у меня есть,но держу в за- начке так как может быть командировка, а в дороге деньги го- дятся. Так или иначе, а тебе вышлю в конце месяца. Пишешь ты о горлов.б-х Миши - его нужно показать хорошему горловику и сделать что-нибудь с горлом(прижигание). А вообще нужно зан- яться закалкой, но эта задача не по тебе. Советую тысячный раз тебе - сделай так, чтобы он сам себя обслуживал и даже помогал тебе. Твои сестры пока живы и по годам своим здоровы - ругаются как прежде и бестолковы как всегда. Тоже, с попр- авками в худшую сторону, можно сказать и про твоих племянниц Таню и Люсю. Прости, что оскорбил твое родство, но все это так. Ляли я давно советовал по состоянию здоровья выехать из города,но она упряма. В отношениях с Николаем они живут дру- жно и этого достаточно. Николай страдает как и прежде. Одна твоих сестер, Поля, уехала в деревню к матери мужа. Вот пока и все. Сам я теперь Главврачом амбулатории,но это мне бывает не по характеру моему и по силам нелегко. Пока жив, и пожа- луй здоров. Чего желаю тебе, Мише. Пиши о городе, и о детях. Пока до свидания и на всякий случай прощай. Целую тебя. Остаюсь твой Ф.Б. Р.S.Помогает-ли тебе Юрий, а если нет, то что ты предприним- аешь? Твою комнату заняли посторонние люди." Следующее письмо от 30.10.по тому же адресу.Судя по Чи- стопольской напечатке 30.11.41г. получила его бабушка раньше предыдущего.Те же напечатки военной цензуры как снаружи, так и внутри письма. Обратного адреса на конверте нет. "30/Х 41. Милая Маша! Ленинград Это уже второе письмо на твою хорошую открытку к письму, вернее с письмом шлю 200 руб.на пропитание. Интерес- но получила-ли ты мои письма,в которых я писал о нашем житье и давал советы о воспитании Миши. Этому поросенку от меня привет и скажи, что бы он учился и обслуживал себя.Живем как в Угличе - Ляля выступает в Радио и, если у вас есть радио, 256 то ее можно послушать. О Мусе ничего не знаю. Желательно мне знать помогает-ли вам Юрий Ник.? Я начинаю по временам пони- мать, что моя командировка к вам сорвалась. Ну,да все, может к лучшему. Твои сестры живы, племянницы тоже, здоровы по во- зрасту и по состоянию времени удовлетворительно. Сам я духом тверд, но плотью немощен - сказываются года - думаю все же десяток потянуть, если что не случится. Ну, а если судьба,то уж не поминайте лихом, и нет, нет - рюмочкой с огурчиком. Беспокоит меня Ляля по ее здоровью - ей нужно отдохнуть в глуши от шума городского. Пиши, как у вас жизнь? Что поде- лываете? Что за город и каковы обитатели?Пиши закрытое пись- мо - в нем можно больше написать. Ну пока - пишу на дежурст- ве в амбулатории - 12 час.ночи - пора спать. Желаю вам всего хорошего. Здоровья, бодрости. Пожелайте и мне того же. Целую вас и в ожидании ответа остаюсь ваш Ф.Б." Несмотря на условия блокады Федор Христофорович иногда навещает дочь. Так где-то в конце ноября 1941 года она запи- сывает в дневнике, что был отец и оставил банку тушенки - свой гонорар за работу в призывной комиссии. 1942 г. В конце января 1942 г. у Ольги Берггольц умирает в гос- питале муж - Николай Молчанов и она в тоске идет 1 февраля 1942 г.через полгорода к отцу в заводскую амбулаторию. "СТУПЕНЬКИ ВО ЛЬДУ.... ...., у меня тогда почти не было чувств, не было человеческ- их реакций. Вернее, были одни суженные, первичные реакции. Я только замерла, когда дошла до Невы,до перехода к па- пиной фабрике, потому что уже смеркалось и первые,нежнейшие, чуть сиреневые сумерки спускались на землю.Сиренево-розовой, дымчатой была засугробленная Нева и казалась необозримой, свирепой снежной пустыней. Отсюда до отца было дальше всего, хотя я видела через Неву его фабрику и знала, что влево от главных корпусов стоит старенькая бревенчатая амбулатория... и я пошла через Неву. Очень узенькая тропинка через Неву была твердой, утопт- анной, но какими-то неверными, чересчур легкими шагами: она была ребристой, спотыкающейся. Правый берег высился неприст- упной ледяной горой, теряясь вверху в сизо-розовых сумерках. У подножия горы закутанные в платки, не похожие на людей же- нщины брали воду из проруби. "Мне не взобраться на гору",- вяло подумала я, чувствуя, что весь мой страшный путь был напрасен. Я все же подошла к горе вплотную и вдруг увидела, что 257 вверх идут еле высеченные во льду ступеньки. Женщина, немыслимо похожая на ту, что тащила гроб,в та- ких же платках, с таким же коричневым пергаментным лицом,по- дошла ко мне. В правой руке она держала бидон с водой литра на два, не больше, но и то клонилась направо. - Поползем, подруга? - спросила она. - Поползем!... И мы на четвереньках, рядышком, тесно прижавшись друг к другу, поддерживая друг друга плечами, поползли вверх, цепл- яясь руками за верхние вырубки во льду, с трудом подтягивая ноги, со ступеньки на ступеньку, останавливаясь через каждые два-три шага. - Доктор ступеньки вырубил, - задыхаясь, сказала на четв- ертой остановке женщина. - Дай ему бог... все легче...за во- дичкой ходить... Но я не подумала, что это она говорит о моем папе. Ей было труднее, чем мне,потому что я цеплялась за верхние сту- пеньки двумя руками, а она одной - другой рукой она переста- вляла со ступеньки на ступеньку бидон с водой. Вторую полов- ину пути мы переставляли бидон по очереди, то я, то она, и так доползли до верха и дошли до ворот фабрики. Фабричный двор, и бревенчатая амбулатория, и палисадник около нее из резных балясинок, где уже много лет каждый год хлопотал над розами папа - я совершенно ничего, решительно ничего не узнала и долго стояла перед крылечком амбулатории, туго соображая: куда же это я пришла? Может, я зашла на сос- еднюю фабрику Варгунина или вообще .... совсем не туда? Что за странная деревянная избушка, полуразобранный заборчик из балясинок? Я никогда в жизни их не видела... А я тут бывала с детства и почти в такой же, только ярко-розовый день, исс- тупленно морозный, искрящийся, пришла сюда много лет назад, чтобы взглянуть на первое свое напечатанное стихотворение в стенной газете папиной фабрики, посвященное смерти Ленина. Я не вспомнила об этом тогда. Приглядевшись, я все же убедилась, что это папина боль- ница, и равнодушно отметила, что вот и все неживое - то есть здания, заборчик, сугробы - тоже может умирать.... СЕКРЕТ ЗЕМЛИ.В маленькой передней амбулатории, еле-еле осв- ещаемой из соседней комнаты, на деревянной скамейке с высо- кой спинкой, на скамейке, похожей на вокзальную, лежала жен- щина. Она была в ватнике, старательно укутана платком и леж- ала на боку, подложив сложенные ладони под щеку. Так спят на вокзалах транзитники в ожидании поезда дальнего следвания.Но она не спала. Она была мертвая. Я увидела это сразу, как во- шла. "Наверное их у папы много",- подумала я, шагнула в сосе- днюю комнату, и там, за деревянной загородочкой из пузатых столбиков, за столом сидел мой папа. 258 Низенькая толстенькая свеча башенкой ("ишь какие у него свечи!..") снизу освещала его лицо. Он очень отек, даже при свече видно было,что лицо его приняло зеленовато-голубой от- тенок... Но волосы на висках и затылке, легкие полуседые во- лосы блондина, еще топорщились и кудрявились, и глаза его, большие, выпуклые, голубые, в мерцании свечи казались особе- нно большими и голубыми. Я молча стояла перед загородочкой, перед папой. Он под- нял отекшее свое лицо, взглянул на меня снизу вверх очень пристально и вежливо спросил: - Вам кого, гражданочка? И я почему-то ответила деревянным голосом, слышным са- мой себе: - Мне нужно доктора Берггольц. - Я вас слушаю. Что вас беспокоит? Я смотрела на него и молчала. Не рыдание, не страх, не- что неведомое- что-то, что я не могу определить даже теперь, - охватило меня, но тоже что-то мертвое, бесчувственное. Он участливо повторил: - На что жалуетесь? - Папа, - выговорила я,- да ведь это я- Ляля!... Он молчал, как мне показалось, очень долго, а вероятно- всего несколько секунд. Он понял, почему я пришла к нему. Он знал, что Николай был в госпитале. И папа молча вышел из-за барьерчика, встал против меня и, низко склонив голову, молча поцеловал мне руку. Потом, рывком подняв лицо, твердым и как бы слегка отстраняющим взором взглянул мне в глаза и негром- ко сказал: - Ну, пойдем, девчонка, кипяточком напою.Может поесть что -нибудь соорудим!...- И добавил, чуть усмехнувшись: - "Щи-то ведь посоленные..." Я поняла его цитату и услышала всю горечь,с которой он сказал ее. Он очень любил Николая. Но ни о нем, ни о смерти его мы не говорили больше ни слова. Мы вошли в маленькую, слабо освященную каганцом кухню амбулатории. Свечку папа принес с собой и тут же потушил ее. Это была государственная драгоценность, ею папа пользовался только на приемах. Две женщины в халатах поверх ватников- одна низенькая и черноглазая, другая очень высокая, с резко подчеркнутыми ис- тощенными чертами лица - всплеснули руками, увидя меня. - Лялечка, - почти пропела низенькая, черноглазая,- как... как вы выросли!... - Это Матреша, - сказал папа, - не узнаешь? Матреша, луч- шая санитарка. А это - Александра Ивановна...Тоже не узнала? - Папа, да ведь я у тебя последний раз лет пять назад бы- ла... - Возможно, - бросил он и тихонько захлопал в ладоши. - А ну-ка, бабоньки, чем богаты? Кипяточку нам с дочкой! 259 Матреша стала хлопотать у маленькой плиты,что-то жарить на сковордке. Отвратительная вонь распространилась по мале- нькой кухоньке. Я догодалась, что это какой-нибудь техничес- кий жир. Пахло омерзительно, но - о, как здесь было тепло!... Я сняла платок, пальто, вязаную шапку, косынку, надетую под шапку. Я осталась в одном лыжном костюме с непокрытой головой. - Как у тебя тепло, папа! Матреша подхватила: - Тепло! Палисадничек понмножку разбираем. Доктор горюет, да ведь что ж, надо греться-то, правда? - Правда.... Я вытащила остаток своего пайка и "гвоздик"- папироску. Отец захлебнулся от счастья. - Вот это да!- сказал он, благоговейно беря "гвоздик"сво- ими большими, умными руками хирурга.- Богато живете, мужики! Нечто вонючее и странное на сковородке было подано на стол. Мой ломтик хлеба мы по-аптекарски аккуратно поделили на всех четверых, разлили по кружкам кипяток - тоже ровнехо- нько-ровнехонько, сели у столика, и было так тесно, что мы невольно прижимались друг к другу, как в битком набитом ваг- оне....Маленькое пламечко каганца металось из стороны в сто- рону, тени наши уродливые и страшные, качались на стенах ко- мнатки, и от этого еще больше казалось, что мы все куда-то едем - далеко-далеко, на поезде дальнего следования. А та, в передней, просто ждет своего... Скрипнула дверь, и в щель просунулось чье-то коричнево- пергаментное лицо, непонятно - мужчины или женщины, чем-то закутанное и обмотанное, в огромной ушанке,напяленной поверх женского платка. Ярко светящиеся темно-желтые глаза глянули из-под ушан- ки. - Доктор, мы вот... - Не студить комнату! - крикнул отец. - Залезай весь. В дверь протиснулся человек (это все-таки был мужчина); он протянул отцу на ладони что-то в бумажке. Папа раздул ноздри и зашевелил бровями. - Ну-ну, не валяйте дурака! Опять?... - Доктор, - протянул дрожащим голосом человек, - не обиж- айте! Сердито фыркнув, отец взял маленький сверточек. - Ну ладно, спасибо, но чтоб в последний раз!...Как там у вас, все в форме? - Пока все, - прохрипел человек.- Сегодня, слава тебе го- споди, тихо, вчера зажигалками замучил.... - Я к вам через часок загляну, - сказал отец, - Ступай.Да не рыпайся, иди тихо. Если что, сразу ко мне! Пятясь задом, человек чуть-чуть приоткрыл дверь и прот- иснулся в эту щель, без улыбки, но приветливо кивая нам. 260 - Пожарная охрана, - сказал папа и, высоко подняв указат- ельный палец, строго взглянул на меня, точно ждал возражения. - Герои! Львы! Люди! Еле дышат, а большого пожара ни разу не допустили. Любят наш объект, комбинат имени Тельмана. - Чего он принес тебе? Съедобное? - Деликатес! Около завода "Вена" - пивоваренный, помнишь? - у нас теперь раскопки вовсю идут, барду раскапываем много- летней давности. Раскапывают это все с трудом египетским,ра- зогревают, лепешки пекут. Стоматит чудовищный от этого "дел- икатеса". Столько народу со стоматитом в день на прием прих- одит! Ну, а как уговорить, чтоб не жрали этого? Матреша, ра- зогрей-ка нам лепешечку!... Лепешка показалась мне очень вкусной. - А у нас на Кузнечном бадаевскую землю продают,- сказала я.- Когда бадаевские склады горели, оказывается, масса саха- ра расплавленного в землю ушло. Первый метр- сто рублей ста- кан, второй - пятьдесят. Разводят водой, процеживают и пьют.... Когда мы поели, Александра Ивановна куда-то ушла, а Ма- треша опять предложила мне помыться, и я опять отказалась, вспомнив Неву и лестницу, а вспомнив ее, не по необходимос- ти, а движимая чем-то умственным и полузабытым, сказала: - Отец, ты совсем не бережешь себя... - То есть? - спросил он удивленно. - Ну вот....ступеньки во льду вырубаешь.... Он взглянул на меня почти с состраданием. - Дура ты, дочь моя и знаменитая поэтесса города Ленина,- беззлобно сказал он.- Ибо произносишь все это всуе, без веры... Мы помолчали, и, словно продолжая не обрывавшийся разго- вор, он негромко, задумчиво стал говорить: - А у нас за Невской, мне рассказывали, на одном заводе, кажется Александровском, в литейной старик один был - формо- вщик. Ну, из тех старых колдунов, которые грамоты не знали, а дело свое знали так, что и заграничные инженеры руки разв- одили.На Обуховском, например, был в свое время такой литей- щик...Отольют, скажем, ствол для пушки - ну, надо его дальше обрабатывать: сверлить там и все такое, - я не понимаю.В об- щем, массу труда человеческого класть. А вдруг отливка-то