ролингов. Когда западные короли неспособны были больше пользоваться публичной властью территориальных правителей, у них все еще оставалась кое-какая власть благодаря личным обязательствам, данным им вассалами. Поначалу феодальная власть распространялась лишь на вассалов, лично присягнувших на верность королю (vassi dominici), однако в ряде западных стран она в конце концов распространилась и на вассалов вассалов. Таким образом, путем постройки иерархии феодальной зависимости возник порядок подчиненности, который, даже будучи по своему происхождению частным и договорным, функционировал наподобие порядка публичного и обязательного. И именно из феодальных институтов выросли некоторые из важнейших политических институтов современного государства. Феодальная curia regis, первоначально бывшая собранием королевских вассалов, созванных, чтобы помочь королю советом, которого он как господин имел право у них испрашивать, в XIII в. сделалась во Франции центральным органом королевского правительства, пользующимся услугами платных чиновников. В XIII в. Генеральные Штаты во Франции и в Англии превратились из нерегулярных съездов, созываемых в периоды чрезвычайного положения, в парламенты, которые сделали свою былую обязанность своим правом. Точно так же и судебная система Англии и Франции, выросла из феодального института, а именно права вассала на публичный суд, творимый не его господином, а третьим лицом. Таким образом, невзирая на все свои противовластные тенденции, феодализм предоставил в распоряжение западных монархов прекрасный набор орудий, при помощи которых они сумели укрепить свою власть и устроить централизованные государства. Державная власть над личностью вассалов и контроль над их феодами могли сделаться (а местами и действительно стали) средством установления державной власти над всем народом и населяемой им территорией. Правители Германии и Италии не смогли как следует воспользоваться этим орудием; властителям Англии, Франции и Испании это удалось, и, начиная с 1300 г., они заложили основания мощных централизованных государств. В этих трех странах феодализм послужил колыбелью, в которой было выпестовано современное государство.*18 *18 Вклад феодализма в формирование современного государства является темой книги Heinrich Mitteis lehnrecht and Slaatsgewalt (Weimar 1933) Русский удельный князь, не имевший в своем распоряжении вассалитета и условного землевладения, находился в весьма невыгодном положении по сравнению с западным королем. Он был хозяином лишь в своем собственном поместье. Вполне естественно, в таком случае, что накопление земли становилось его навязчивой идеей. Он покупал землю, выменивал ее, брал в приданое и захватывал силой. Из-за этой страсти, усугублявшей и без того недурно развитые у них приобретательские инстинкты, более честолюбивые удельные князья превращались в обыкновенных дельцов. По этой причине, когда идеи "государства" и "суверенитета" пришли наконец в Россию (это случилось в XVII в.), их инстинктивно воспринимали сквозь вотчинную призму. Московские цари смотрели на свою империю, раскинувшуюся от Польши до Китая, глазами вотчинников - более или менее так же, как глядели некогда их предки на свои крошечные уделы. Привычка рассматривать царство и его обитателей с позиций собственника крепко укоренилась в сознании российских правителей и служилого класса. Когда императоры XIX в.- по воспитанию люди насквозь западные - твердо отказывались даровать стране конституцию, они вели себя в каком-то смысле подобно обыкновенным собственникам, опасающимся, что создание юридического прецедента поставит под угрозу их права на имущество. Последний русский государь Николай II по темпераменту идеально подходил на роль конституционного монарха. И, тем не менее, он не мог пойти на предоставление конституции, а когда его к тому вынудили, не умел соблюсти ее, ибо смотрел на самодержавную власть как на род доверительной собственности, которую долг повелевает ему передать наследнику в неприкосновенности. Вотчинное умонастроение составляло интеллектуальную и психологическую основу авторитарности, присущей большинству русских правителей и сводившейся по сути дела к нежеланию дать "земле" - вотчине - право существовать отдельно от ее владельца - правителя - и его "государства". Свойства, отличавшие внутреннее развитие ранней русской государственности,- необыкновенно глубокая пропасть между держателями политической власти и обществом и собственническая, вотчинная манера отправления державной власти,- были усугублены сокрушительным внешним событием - монгольским завоеванием 1237-41гг. Со времени своего поселения в Восточной Европе славяне приучились относиться к набегам кочевников как к неизбежному. К началу XIII в. они даже сумели установить с некогда вселявшими в них ужас половцами modus vivendi, начали вступать с ними в браки и участвовать в совместных военных предприятиях. Но у них всегда оставались и леса, куда можно было отойти в случае опасности. Кочевники редко забирались туда надолго, и славянские поселенцы, обрабатывавшие землю в районе Волги-Оки, не говоря уж о жителях отдаленных новгородских земель, были относительно ограждены от них. Поэтому появление монгольских всадников в лесных дебрях зимой 1236-1237 гг. явилось великим потрясением, следы которого и по сей день не вполне стерты в сознании русского народа. То были передовые разъезды большой армии под предводительством Батыя, внука Чингисхана, получившего в наследство часть всемирной монгольской империи, лежащую в направлении заходящего солнца. Воины Батыя не были просто мародерами в скоротечном набеге: они представляли собою превосходную боевую силу, пришедшую покорить и остаться на всегда. Главные силы их войска проникли в русский лес весной 1237 г., "как тьма, гонимая облаками", по выражению араба, видевшего их набег в другом месте. В 1237-1238 гг., а затем снова в 1239-1241 гг. они разорили русские города и деревни, вырезав всех, кто осмелился оказать им сопротивление. Из больших городов один Новгород избежал разгрома благодаря весеннему половодью, сделавшему его болотистые окрестности непроходимыми для монгольской конницы. Спалив дотла Киев, захватчики направились на запад. Они, вероятно, завоевали бы и Западную Европу, если бы летом 1242 г., когда они стояли лагерем в Венгрии, их не настигла весть о смерти Чингисхана, вслед за чем они повернули назад в Монголию и с тех пор больше не возвращались. Северо-восточная Русь и Новгород теперь сделались данниками одного из ответвлений монгольской империи, так называемой Золотой Орды, центром которой был Сарай в нижнем Поволжьи (Литва, имевшая значительное русское население, избежала этой участи).*19 Монголов не интересовала земля, а уж тем более лес; им надобны были деньги и рекруты Вместо того, чтобы оккупировать Русь, как они поступили с более богатыми и культурными Китаем и Ираном, они обложили ее данью. В 1257 г. с помощью привезенных китайских специалистов они провели первую всеобщую перепись населения Руси и, исходя из нее, разложили обязательства по выплате дани. Как и в Китае, основной единицей налогообложения был двор. В дополнение к этому на все товары, обмениваемые посредством торговли, был наложен налог с оборота ("тамга"),. Каждый город был обязан брать на постой монгольских чиновников с вооруженной стражей, занимающихся сбором дани и тамги, набором рекрутов (по большей части детей) и вообще блюдущих интересы своих хозяев. Нечем было удержать этих эмиссаров и их стражу от измывательств над населением. Русские летописи полнятся описаниями учиненных монголами зверств. Иногда население возмущалось (например, в Новгороде в 1257-1259 гг. и в ряде городов в 1262 г.), однако такое неповиновение неизменно каралось с крайней жестокостью.*20 *19 Покорившее Русь войско возглавлялось монголами, однако ряды его состояли в основном из людей тюркского происхождения, в обиходе известных под именем татар. Золотая Орда мало-помалу "отюрчилась", или "отатарилась", и по этой причине часто говорят о "татарском иге" *20 Я не хочу создать впечатления, что монголы и тюрки Золотой Орды был.и всего лишь свирепыми варварами В это время они почти во всех отношениях культурно стояли выше русских; еще в 1591 г так отзывался о них английский путешественник Джайлс Флетчер (Giles Fletcher.) Однако, как убедительно продемонстрировали во время Второй мировой войны немцы и японцы, люди, стоящие на высоком культурном уровне у себя в стране, способны вести себя на завоеванных землях вполне отвратительно Чем резче культурные различия между завоевателем и покоренным, тем более склонен первый считать своих жертв недочеловеками и обращаться с ними соответственно. Как гласит японская пословица: "На чужой стороне у человека нет соседей" Монгольский хан сделался первым бесспорным личным сувереном страны. В русских документах после 1240 г. он обычно именуется "царем", или "цезарем", каковые титулы прежде того предназначались императору Византии. Ни один князь не мог вступить на власть, не заручившись предварительно его грамотой - "ярлыком". Чтобы получить ярлык, удельным князьям, приходилось ездить в Сарай, а иногда даже и в Каракумы, в Монголию. Там им нужно было совершить особый ритуал - пройти в монгольских одеждах меж двух костров - и коленопреклоненно просить о грамоте на свою вотчину. Иногда их подвергали чудовищным издевательствам, и иные князья расстались в Сарае с жизнью. Ярлыки распределялись буквальное аукциона, где выигрывал тот, кто обещал больше всего денег и людей и лучше других гарантировал, что сможет держать в руках беспокойное население. По сути дела, условием княжения сделалось поведение, противоречащее тому, что можно назвать народным интересом. Князья находились под бдительным взором ханских агентов, рассеянных по всей Руси (еще в конце XV в. у них было постоянное представительство в Москве), и им приходилось выжимать и выжимать дань и рекрутов из населения, не будучи в состоянии задуматься о том, что приносят ему такие меры. Любой ложный шаг, любые недоимки могли закончиться вызовом в Сарай, передачей ярлыка более угодливому сопернику, а, быть может, и казнью. Князья, под влиянием момента выступавшие на стороне народа против сборщиков дани, немедленно навлекали на себя ханскую кару. В этих обстоятельствах начал действовать некий процесс естественного отбора, при котором выживали самые беспринципные и безжалостные, прочие же шли ко дну. Коллаборационизм сделался у русских вершиной политической добродетели. Вече, никогда не имевшее особой силы на Северо-Востоке, вслед за недолгой полосой подъема в XII в. переживало резкий упадок. Монголам, видевшим в нем хлопотное средоточие народного недовольства, вече пришлось совсем не по душе, и они толкали князей от него избавиться. К середине XIV в. за исключением Новгорода и Пскова от вече не осталось почти ничего. С ним исчез единственный институт, способный в какой-то мере обуздывать держателей политической власти. <<страница 82>> Ученые сильно расходятся в оценке воздействия монгольского господства на Русь; некоторые придают ему первостепенное значение, другие видят в нем лишь налет на внутренних процессах, проходивших в условиях удельного, или "феодального", строя. Вряд ли, однако, можно усомниться в том, что чужеземное засилье, в своей худшей форме тянувшееся полтора века, имело весьма пагубное действие на политический климат России. Оно усугубляло изоляцию князей от населения, к, которой они и так склонялись в силу механики удельного строя, оно мешало им осознать, свою политическую ответственность и побуждало их еще более рьяно употреблять силу для умножения своих личных богатств. Оно также приучало их к мысли, что власть по своей природе беззаконна. Князю, столкнувшемуся с народным недовольством, чтобы добиться повиновения, стоило только пригрозить позвать монголов, и такой подход с легкостью перешел в привычку. Русская жизнь неимоверно ожесточилась, о чем свидетельствует монгольское или тюркско-татарское происхождение столь великого числа русских слов, относящихся к подавлению, таких как "кандалы", они же "кайдалы", "нагайка" или "кабала". Смертная казнь, которой не знали законоуложения Киевской Руси, пришла вместе с монголами. В те годы основная масса населения впервые усвоила, что такое государство: что оно забирает все, до чего только может дотянуться, и ничего не дает взамен, и что ему надобно подчиняться, потому что за ним сила. Все это подготовило почву для политической власти весьма своеобразного сорта, соединяющей в себе туземные и монгольские элементы и появившейся в Москве, когда Золотая Орда начала отпускать узду, в которой она держала Россию. <<страница 83>> ГЛАВА 3. ТОРЖЕСТВО ВОТЧИННОГО УКЛАДА Собрание множества мелких полусуверенных политических единиц в унитарное государство, управляемое абсолютным монархом, было осуществлено в России методами, отличными от тех, которые знакомы из западной истории. Как отмечалось выше, удельный порядок отличался от западного феодализма несколькими особенностями, две из которых оказали прямое влияние на процесс политического объединения России. Во-первых, в России никогда не было одного общенационального суверена (монгольский хан тут не в счет) вместо этого в ней была единая княжеская династия, разделенная на множество соперничающих ответвлений. Вовторых, раздробление общенациональной политической власти произошло здесь не в результате узурпации ее феодалами, а из-за раздела ее между самими князьями. По этим взаимосвязанным причинам создание унитарного государства в России происходило более сложным путем, чем на Западе. Там стояла одна главная задача: обуздание узурпаторов-феодалов и отобрание у них в пользу монарха полномочий, которыми он обладал в теории, но бессилен был воспользоваться. В России для достижения той же цели надобно было сделать два шага. Прежде всего, следовало твердо установить, кому из многочисленных Рюриковичей должно сделаться единоличным держателем верховной власти - "единодержцем" Только по разрешении этого вопроса (а разрешение это должно было быть сделано силою, ибо в обычном праве наставлений на этот счет не было) - тогда и только тогда - мог победитель обратиться к более привычной задаче подавления своих соперников и приобрести также и звание "самодержца". Иными словами, в России процесс перехода от "феодальной" раздробленности требовал не одной, а двух стадий, на первой из которых князья боролись друг с другом, а на второй победоносный великий князь сражался со знатью и - в меньшей степени - с духовенством. На практике, разумеется, процесс установления "единодержавия" и "самодержавия" отнюдь не был разграничен так четко, как может показаться из этих понятий. Потребности исторического анализа, однако, делают целесообразным такое разграничение, поскольку специфичное для России движение к "единодержавной" власти многое объясняет в последующем конституционном развитии страны. Национальное объединение России началось около 1300 г., то есть одновременно с аналогичными процессами в Англии, Франции и Испании. В то время отнюдь не казалось неизбежным, что в России сложится унитарное государство, или что столицею его сделается Москва. Нет ничего проще, чем доказывать, что случилось именно так, как должно было случиться. Это к тому же и весьма приятственное занятие, ибо оно вроде бы подтверждает то мнение, что все всегда происходит к лучшему, а это придает бодрости простому человеку и вполне устраивает его начальников. Однако у концепции исторической неизбежности имеется один дефект: она крепка задним умом, то есть хороша для писателей истории, а не для ее творцов. Если судить по поведению удельных князей, то когда началось собирание Руси, не было такого уж сильного убеждения в его желательности, а уж тем паче неизбежности. Теологические и исторические основания были подведены под этот процесс значительно позже. На самом деле нелегко было бы доказать, что Россия не могла бы пойти по пути Германии или Италии и вступить в Новое время в состоянии крайней раздробленности. Если, однако, России суждено было объединиться, тогда в силу вышеозначенных причин эту задачу могли бы решить не Новгород и не Литва, а одно из северовосточных удельных княжеств. Здесь из первоначального княжества со стольным градом Ростовом Великим путем бесконечного деления вотчин получилось множество больших и малых уделов. После 1169 г., когда Андрей Боголюбский решил не бросать своего удела и не переезжать в Киев на великокняжеский стол (см. выше, стр. #57), титул великого князя стал связываться с его излюбленным городом Владимиром. Братья его и потомки их правили Владимиром поочередно с прямым потомством Боголюбского. Монголы уважали этот обычай, и человек, которого они сажали великим князем, одновременно принимал звание князя Владимирского, хотя как правило, и не переселялся во Владимир. При удельном порядке великокняжеский титул давал своему носителю мало власти над братьями, однако обладал неким престижем и предоставлял также право собирать подати с города Владимира и окрестных земель, по каковой причине этого звания усердно добивались. Монголы предпочитали наделять им князей, которых находили особенно услужливыми. В соперничестве за Владимир и за великокняжеское звание верх взяли потомки Александра Невского. Невский, старший сын князя Владимирского, во время монгольского вторжения был князем Новгородским и Псковским и отличился в сражениях с немцами, шведами и литовцами. В 1242 г., после смерти отца, он ездил в Сарай на поклон к покорителю страны, где, скорее всего, просил также ярлык на Владимир. По неизвестной причине монголы доверили Владимир младшему брату Невского, а самому ему жаловали ярлык на Киев и Новгород. Он выждал время и спустя десять лет, в 1252 г., сумел уговорить хана изменить свое решение. При помощи приданного ему ханом монгольского войска он захватил Владимир, сверг брата и принял звание великого князя. Последующее поведение Невского вполне оправдало доверие, оказанное ему монголами. В 1257-1259 гг. он подавил вспыхнувшее в Новгороде народное восстание против монгольских переписчиков, а через несколько лет сделал то же самое в еще нескольких мятежных городах. Все это, наверное, весьма пришлось по душе его хозяевам. После смерти Невского в 1263 г. монголы несколько раз отбирали Владимир у его потомков и передавали его по очереди князьям Тверским, Рязанским и Нижегородским; однако потомству его всегда удавалось забрать город обратно, и в конце концов оно сделало Владимир и великокняжеское звание наследственной собственностью, вотчиной своего дома. Невский и потомки его были обязаны своим успехом хитрой политике по отношению к завоевателю. Золотая Орда, чьими слугами они были, вышла из объединения кочевых родов и племен, собранных Чингисханом для ведения войны. Даже став большим государством, с многочисленным оседлым населением, она не располагала аппаратом, надобным для управления такой страной, как Русь, с ее просторами и разбросанным населением. Ордынские сборщики дани ("баскаки") и переписчики, сопровождаемые большими дружинами, вызывали большую неприязнь в народе и провоцировали многочисленные восстания, подавляемые монголами с большой жестокостью, но, тем не менее, вновь повторявшиеся. Если бы Русь была столь же богата и культурна, как Китай или Персия, монголы безусловна просто оккупировали бы ее и сели бы править в ней сами. Но поскольку дело обстояло не так, им не было смысла самим селиться в лесу, и они предпочитали оставаться в степях с их тучными пастбищами и богатыми торговыми путями. Сперва они попробовали использовать монгольских откупщиков, однако из этого ничего не получилось, и в конце концов они порешили, что лучше самих русских дела никто не делает. Невский, а тем паче его преемники, вполне отвечали этой задаче. По ордынскому поручению они приняли на себя административную и податную ответственность за русские земли, а в награду пользовались сравнительной независимостью от монголов в своих княжествах и некоторым влиянием в Сарае; последнее оказалось весьма добрым орудием борьбы с князьями-соперниками. Покуда деньги доставлялись аккуратно, а страна оставалась в относительно замиренном состоянии, у монголов не было причин менять сложившийся порядок дел. С наибольшим успехом коллаборационистскую тактику использовали родичи Александра Невского, сидевшие, в Московском уделе, в XIII в. еще не игравшем заметной роли. Удел этот, был выкроен в 1276 г. для сына Невского Данилы Александровича. Сыну Данилы Юрию в 1317 г удалось добиться руки ханской сестры и в придачу права на Владимирское княжение. Восемь лет спустя он был убит сыном князя Тверского, которого монголы казнили по наущению Юрия; вслед за этим Москва (впрочем, без Владимира и без великокняжеского звания) перешла к его младшему брату Ивану Даниловичу, впоследствии сделавшемуся Иваном I. Новый властитель показал себя чрезвычайно даровитым и беспринципным политиканом. По подсчетам одного исследователя, он провел большую часть своего правления либо в Сарае, либо по дороге туда, из чего можно сделать вывод о размахе его сарайских интриг.1* Будучи ловким дельцом (в народе его прозвали Калитой - "денежной сумой"), он нажил весьма по тем временам значительное состояние. Немалая доля его доходов поступала от дорожных сборов, которыми он обложил людей и товары, пересекающие его владения, оседлавшие несколько торговых путей. Эти деньги дали ему возможность не только быстро выплачивать свою долю дани, но и покрывать недоимки других князей. Последним он одалживал деньги под залог их уделов, которые иногда забирал себе за долги. Бедность русского земледелия и его ненадежность вносила в жизнь среднего удельного князя-данника немалый элемент риска, отдавая его на милость своего богатейшего родственника. *1 А. Н. Насонов, Монголы и Русь, М.-Л., 1940, стр. 110. Самым серьезным соперником Ивана в борьбе за благосклонность монголов был князь Тверской, которому после смерти старшего брата Ивана Юрия удалось отобрать у Москвы великокняжеское звание. В 1327 г. жители Твери возмутились против монголов и вырезали группу высоких сарайских чиновников, присланных для надзора за сбором дани. Немного поколебавшись, тверской князь стал на сторону восставших. Как только весть об этом достигла Ивана, он помчался в Сарай. Возвратился он во главе объединенного монгольско-русского карательного войска, которое так разорило Тверь, а в придачу и немалую часть Средней России, что этот край не совсем оправился от разрушений и полвека спустя. В награду за верность монголы пожаловали Ивану великокняжеское звание и назначили его генеральным откупщиком по сбору дани во всей Руси. Привилегия эта безусловно обходилась недешево, поскольку из-за нее Иван стал ответчиком за недоимки других князей, однако он получил и единственную в своем роде возможность влезать во внутренние дела соперничающих с ним уделов. Контроль над данью означал, по сути дела, монополию доступа на ханский двор. Воспользовавшись этим, Иван и его преемники запретили другим князьям вступать в прямые сношения с другими государствами, включая Орду, кроме как через посредничество Москвы. Таким образом Москва постепенно изолировала своих соперников и выбралась на первый план как посредница между завоевателем и его русскими подданными. Монголам не пришлось раскаиваться в милостях, которыми они осыпали Ивана. В двенадцать оставшихся лет своей жизни он служил им не хуже своего деда Александра Невского, держа в повиновении (когда надобно, то и силою) Новгород, Ростов, Смоленск и любой другой город, который осмеливался поднять голову. Карл Маркс, которого нынешнее правительство России считает авторитетным историком характеризовал этого первого выдающегося представителя московской линии как "смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа."*2 *2 Karl Marx, Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century (London, 1969), p.112 Москва извлекла из благосклонности Орды немало выгод. Монголы, часто совершавшие набеги на другие районы страны с целью грабежа и захвата пленников, склонны были уважать собственность своего главного агента, вследствие чего Московское княжество сделалось островком относительного спокойствия в стране, истерзанной постоянной резней. Чтобы заручиться защитой, которую единственно мог дать этот главный коллаборант, бояре со своими дружинниками переходили на службу к московскому князю. Pax mongolica, каковы бы ни были его темные стороны, поставил добрую часть Азии и Ближнего Востока под власть одной династии, данницей которой была Русь. Благодаря созданию этой политической общности появились широкие возможности для торговой деятельности. Именно во время монгольского господства русские купцы впервые стали пробираться до Каспийского и Черного морей и заводить торговлю с персами и турками, и именно в этот период в северо-восточных княжествах начали развиваться элементарные торговые навыки. Москва также сильно выгадала от церковной поддержки. Высший русский иерарх Митрополит Киевский, когда Киев обезлюдел, в 1299 г. перенес свой престол во Владимир. У него были веские причины для поддержки тесных связей с Ордой, поскольку во время монгольского господства церковь и монастыри освобождались от дани и всех прочих повинностей, которыми было обложено население Руси. Эта ценная привилегия оговаривалась в грамоте, которую каждый новый хан должен был подтверждать при вступлении на власть. Для сохранения своих преимуществ церковь, разумеется, нуждалась в хорошем представительстве в Сарае. В 1299 г. распря между Тверью и Москвой не была еще разрешена, и хотя Митрополит предпочитал Москву, он счел за благо держать формальный нейтралитет и посему обосновался во Владимире Однако после тверского восстания 1327 г. и разорения города Иваном I в исходе борьбы сомневаться более не приходилось. На следующий же (1328) год митрополичий престол был перенесен из Владимира в Москву, которая с этого времени сделалась центром русского православия и "святым городом". Во всех последующих усобицах по поводу великокняжеского звания церковь верно поддерживала притязания Москвы, а та в благодарность жаловала, ей крупные земельные владения, пользовавшиеся закрепленными в особых грамотах иммунитетами. Хотя сильный приобретательский дух владел всеми удельными князьями, московские князья, по-видимому, унаследовали выдающиеся деловые способности, оказавшиеся большим преимуществом в эпоху, когда политическая власть в значительной мере воспринималась и измерялась как имущество. Они собирали деревни, города и промыслы с целеустремленностью сегодняшних монополистов, вознамерившихся взвинтить цены путем скупки (какого-либо товара. Они не упускали ни малейшей возможности сделать прибыль и торговали восточными коврами, драгоценными камнями, пушниной, воском и любым другим ходким товаром. Они продолжали заниматься этим даже после того, как предъявили притязания на императорский титул, чем всегда немало изумляли бывающих в Кремле иноземцев. Как будет показано ниже (Глава 8), в XVI и XVII вв. московские цари имели практически полную монополию на оптовую торговлю страны, равно как и на промышленность и горное дело. У некоторых из них корыстолюбие достигало необыкновенных пределов: Иван III, к примеру, требовал, чтобы иноземные послы возвращали ему шкуры, овец, которых он посылал мм к столу.*3 Они богатели, пеклись о своем богатстве и предпринимали всяческие предосторожности, чтоб потомки их не промотали скопленное ими состояние. На свое счастье, князья московские, как правило, жили долго; за почти два столетия между вступлением на царствие Василия I (1389 г.) и смертью Ивана IV (1584 г.) в Москве перебывало всего пять правителей - по тем временам замечательное долгожитие. *3 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. М.. I960. III, стр 146-7 Ловкость, с которой князьям московским удалось нейтрализовать наиболее пагубную установку русского наследственного права, объясняется скорее их деловой хваткой, нежели наличием какого-то политического замысла (существование которого не подтверждается никакими свидетельствами). Они не могли совсем игнорировать обычай, требовавший, чтобы каждый наследник мужского пола получал равную долю вотчины, однако им удалось без лишнего шума обойти его. Духовные грамоты их читаются, как помещичьи завещания, и даже Москва и великокняжеское звание передаются по наследству, как простой товар. Однако богатство и власть Москвы настолько сильно зависели от ее отношений с Ордой, что от них скоро не осталось бы и следа, если бы в московском княжестве не позаботились об учреждении какого-то порядка старшинства. Так, уже в ранний период московские князья стали в своих духовных оказывать предпочтение старшему сыну, увеличивая его долю с каждым поколением, пока, наконец, к началу XVI в. он не сделался несомненным главой дома. Дмитрий Донской (ум. в 1389 г.) разделил свою вотчину между пятью сыновьями, оставив старшему, Василию I, назначенному им великим князем, примерно треть ее и предписав ему выплачивать 34,2% монгольской дани. Василий I отказал все единственному пережившему его сыну - Василию II. Как будто стремясь оградить положение Василия II как единственного наследника от покусительств со стороны своих собственных братьев, Василий I посадил его на княжение еще когда был жив сам. Когда пришла пора ему умирать, Василий II отказал своему старшему сыну Ивану III столько же городов, сколько остальным четырем сыновьям, вместе взятым. Иван III продолжил эту традицию, завещав своему старшему сыну Василию III шесть-десять шесть лучших городов из девяноста девяти имевшихся в его распоряжении; остальным четырем сыновьям пришлось поделить между собой уделы, содержащие тридцать три меньших города: Насколько была увеличена благодаря всем этим операциям доля старшего сына, можно вывести из того факта, что если при вступлении на царствование в 1389 г. Василий I должен был выплачивать 34,2% монгольской дани, причитавшейся с отцовского поместья, то ко времени вступления на престол его праправнука Василия III в 1505 г. его теоретическая доля дани (ибо к тому времени дань уже не платили) выросла до 71,7%. Таким образом, к началу XVI в. назначаемые младшим сыновьям уделы превращаются в лишь пожизненные владения и поэтому не грозят больше раздроблением семейного состояния. К этому времени вошло в обычай (как в феодальной Франции) передавать великому князю выморочные уделы. В такой форме уделы просуществовали до конца династии Рюриковичей в 1598 г. Коренное политическое преобразование - введение порядка престолонаследия по праву первородства - было совершено тихо, почти закулисно, в рамках имущественного права и через институт наследования собственности. Принятие такого порядка дало московским правителям огромное преимущество перед соперничающими князьями, продолжавшими раздроблять свои владения на равные доли между наследниками. Как говорилось выше, завоевание Москвой безусловного первенства в России включало два процесса: внешний, целью которого было принудить все другие удельные княжества, а также Новгород и Литву, признать московского правителя своим сувереном, и внутренний, направленный на придание верховной власти вотчинного, поместного, характера, то есть на переход земли и населяющих ее жителей в полную ее собственность. Корнями своими оба эти процесса уходят в идею вотчины. Происходили ли великие князья Владимирские из Москвы, Твери или какого-нибудь иного удельного княжества, они всегда рассматривали свои владения как вотчину, то есть свою безусловную собственность. Их власть над своими владениями может быть уподоблена власти держателя dominium'a в. римском праве, определяемой как "абсолютная собственность, исключающая иные виды собственности и подразумевающая за своим обладателем право пользования, злоупотребления и уничтожения".*4 Поначалу вотчинные притязания князей ограничивались городами и волостями, унаследованными или лично приобретенными ими. Однако с середины XV в., в связи с укреплением могущества московских князей.и их переходом к открытой борьбе за установление верховной власти над всей Русью, значение термина расширилось и стало обнимать всю страну. Как сказали однажды литовцам послы Ивана III, "ано не то одно наша вотчина, кои городы и волости ныне за нами: и вся русская земля, Киев и Смоленск, и иные городы, которые он [Великий Князь Литовский] за собою держит к литовской земле, с Божиею волею из старины, от наших прародителей, наша отчина".*5 Когда впоследствии Иван IV вторгся в Ливонию, которая никогда не входила в состав Киевского государства, он безо всяких колебаний стал звать вотчиной и ее. *4 Raul Vinogradoff в The Legacy of the Middle Ages. C. G. Crump and E F Jacob eds. (Oxford 1926). p. 300. *5 M. Дьяконов, Власть московских государей, СПб, 1889. стр. 133. <<страница 92>> Представление о королевстве как о личной вотчине монарха не было абсолютно чуждо и западной политической мысли. Сохранились записи о беседах Фридриха II с двумя правоведами, в которых он спрашивал их, "не является ли император по праву dominus'om всего, что принадлежит его подданным". Собеседник, у которого достало мужества ответить, полностью отверг такой взгляд: "он господин в политическом смысле, но не в смысле собственника".*6 Вотчинный подход так и не укоренился на Западе, где теоретики твердо придерживались резкого разграничения между собственностью и властью, между dominium'om и imperium'om или jurisdictio. Концепция политической власти, отправляемой как dominium, представляла собою очевидную угрозу интересам частных собственников, в Западной Европе столь многочисленных и влиятельных, и одного этого хватило, чтобы сделать ее неприемлемой. Распространение знаний римского права в XII в. способствовало подведению под это разграничение твердого теоретического основания. В своих "Шести книгах о республике" (1576-1586) Жан Бодин, основатель современной теории суверенитета, в дополнение к двум традиционным формам единоличной власти - монархической и (ее извращение) тиранической, выделил третий тип, названный им "сеньориальным". Монархия такого рода, по его мнению, создается в результате вооруженного захвата. Отличительным признаком lа monarchie seigneuriale является то обстоятельство, что "король делается господином достояния и личности своих подданных... управляя ими наподобие того, как глава семьи управляет своими рабами". Бодин добавляет, что в Европе существуют всего два таких режима, один в Турции, а другой - в Московии, хотя они широко распространены в Азии и Африке. Он считал что народы Западной Европы такого правительства не потерпели бы.*7 Речь шла, разумеется, не столько о понятиях и названиях. В основе вотчинного порядка лежала мысль о том, что между собственностью правителя и собственностью государства нет различия, тогда как в Западной Европе считалось, что такое разграничение необходимо. Начиная примерно с 1290 г. обычай во Франции требовал, чтобы король относился к имуществу короны как к неприкосновенному фонду. После 1364 г. от французских королей требовалась клятва, что они не отторгнут ни малейшей части доставшегося им при вступлении на трон королевского поместья; исключение составляли лишь государственные доходы, личное имущество и завоеванные земли. Далее, в XVI в. постановили, что завоеванные королем территории остаются в его распоряжении всего на десять лет, а потом включаются в поместье короны.*8 Таким образом, французские правители-наиболее авторитарные в Западной Европе - должны были отказаться от права собственности на имущество короны; даже нарушая этот принцип на практике, они не оспаривали его правомочности. Испанский правовед XV в. четко и кратко сформулировал отношение Западной Европы к "сеньориальному" или вотчинному, правлению: "Королю вверено лишь управление делами королевства, а не господство над вещами, ибо имущество и права Государства имеют публичный характер и не могут являться ничьей вотчиной".*9 Что же до святости частной собственности, то она была аксиомой западной политической философии и юриспруденции, начиная со Средних веков. И хотя этот принцип периодически нарушали, его правомочность никогда всерьез не ставили под сомнение, покуда не распространились социалистические учения Нового времени. Одним из стандартных критериев, использовавшихся западной мыслью для различения законного короля от деспота, было то обстоятельство, что первый уважает собственность своих подданных, а второй - нет. *6 Paul Vinogradoff, Roman in Medieval Europe (Oxford 1929), p. 62. *7 Jean Bodin, The Six Bootes of a Commonweals (1606) (Cambridge. Mass. 1962). Book II, Ch, 2, pp. 197-204. *8 Jacques Ellul, Histoire des institutions (Paris, 1956), II, стр. 235-6, 296. *9 J. H. Elliott, Imperial Spain, 1469-1716 (London 1963), p. 73. В России такие возражения против "сеньориальной" формы правления неизвестны. В целом ряде писем, адресованных Ивану IV из своего литовского прибежища, князь Андреи Курбский обрушился с нападками на .всю идею государства как вотчины. Однако проведенный недавно анализ переписки Ивана с Курбским ставит ее подлинность под такое сильное сомнение, что на нее нельзя больше полагаться как на источник.*10 В экономических обстоятельствах, господствовавших в России в Средние века и в начале Нового времени, институт частной собственности не мог устойчиво опереться ни на обычай, ни закон, а незнание римского права делалось серьезным препятствием для внесения этого института со стороны. Соответственно, между ролью царя как собственника и как суверена не проводилось разграничения. По мере московской экспансии новые территориальные приобретения немедленно присоединялись к вотчине великого князя и оставались при ней навсегда. Таким образом, российская монархия выросла прямо из порядка власти удельного княжества, то есть из порядка, который был рассчитан первоначально на экономическую эксплуатацию, основанную большей частью на рабском труде. *10 Edward L. Keenan, The Kurbskii-Groznyi Apocrypha (Cambridge, Mass. 1971) То обстоятельство, что русское государство вышло из княжеского поместья, отразилось и в происхождении его административного аппарата. К несчастью, пожар Москвы 1626 г. уничтожил большую часть архивов центральной администрации, поэтому трудно установить, когда и при каких обстоятельствах она создавалась. Однако достаточно известно для уверенного предположения, что она выросла непосредственно из учреждений, которым первоначально было поручено управление частным поместьем удельного князя. В течение долгого времени - скорее всего, до середины XVI в..- двор московского князя выполнял двойную функцию: заведования княжеским поместьем и управления остальной частью княжества. "...Вплоть до реформ 50-х и 60-х годов XVI в. общий контроль над всей системой местного управления осуществлялся не кем иным, как дворцовыми ведомствами ... которые сосредоточивали в своих руках почти все основные отрасли государственного управ