имеет полное право пропустить окончание этой главы за „отсутствием улик", но автор не видит никакого другого объяснения бездействию войск Северного фронта в последние дни июня 1941 г., кроме ареста Мерецкова и ухода Сталина с работы. Война войной, а „органы" работали. Набравшая обороты и почти уже никем не управляемая машина террора и беззакония продолжала захватывать в свои жернова все новые и новые жертвы. На второй день войны, 23 июня 1941 г., волна арестов докатилась до самой вершины военного руководства: был арестован генерал армии, заместитель Наркома обороны, в прошлом - начальник Генштаба РККА К. А. Мерецков, которому накануне (21 июня 1941 г.) решением Политбюро ЦК было поручено „общее руководство Северным фронтом". Но Кирилл Афанасьевич Мерецков - не чужой человек в Ленинградском округе. С 1939 г. он был командующим ЛенВО, затем, во время финской войны, Мерецков возглавил 7-ю армию, ставшую главной ударной силой Красной Армии в боях на Карельском перешейке. А теперь переведем все эти обстоятельства на язык протокола. Получается, что командование Северного фронта состояло в июне 1941 г. из выдвиженцев, сослуживцев и просто друзей „разоблаченного врага народа". Смерть дышала им в затылок. И не та славная смерть на поле боя, к которой должен быть готов каждый полководец, а страшная гибель в пыточной камере или расстрельном подвале. И неминуемая в этом случае расправа с родными и близкими - вдобавок. Можно ли осуждать генералов Попова и Никишева (командующего и начштаба Северного фронта) за то, что в такой ситуации они не стали проявлять личную инициативу, тем более в таком деликатном вопросе, как переход границы сопредельного государства? У них был приказ - ввести в действие план прикрытия. Они его выполнили - в полном объеме, точно и в срок. Как и положено по Уставу. У них не было приказа - отказаться от предвоенного плана вторжения в Финляндию и срочно перебросить все механизированные соединения навстречу наступающим на Ленинград немцам - и они не отвели ни одного танка с финской границы. Бомбардировка Финляндии была предусмотрена заранее (в плане прикрытия были „поименно" названы 17 объектов первоочередных бомбовых ударов) - и они ее успешно провели. А вот по поводу перехода границы уже на этапе сосредоточения и развертывания войск в п. 8 Плана прикрытия было сказано довольно расплывчато: „...при благоприятных условиях ... по указанию Главного Командования быть готовым к нанесению стремительных ударов по противнику..." [ВИЖ.- 1996.- No 6]. Вероятнее всего, поэтому Попов и ждал, когда большое начальство само решит, сложились ли уже „благоприятные условия", или надо еще погодить. Да только большое начальство в это время было занято совсем другими делами. Начальник Генерального штаба Г. К. Жуков первые дни войны провел на Западной Украине, пытаясь организовать наступление войск огромного Юго-Западного фронта (в том, что из этого вышло, мы будем подробно разбираться в Части 3), а его первому заместителю, начальнику Оперативного управления Генштаба Ватутину, поручено было спасать положение на Северо-Западном фронте. Ответственного за северный участок фронта Мерецкова в этот момент избивали резиновыми дубинками и обливали следовательской мочой. Новый представитель Ставки на северо-западном направлении был назначен только 10 июля. За неимением ничего лучшего, Сталин поручил это дело маршалу Ворошилову. Правда, скоро выяснилось, что главком Ворошилов - это гораздо хуже, чем ничего, но это будет потом. Нарком обороны маршал Тимошенко, заместитель наркома обороны маршал Буденный, бывший (и будущий) начальник Генштаба маршал Шапошников собрались в конце июня в штабе Западного фронта под Могилевым, и думать про какие-то иматры, рованиеми и прочие суомисалми им было совершенно некогда. 27-28 июня танковые группы Гота и Гудериана, соединившись восточнее Минска, замкнули кольцо окружения вокруг 3, 10 и 4 армий Западного фронта. Шестисоттысячная группировка советских войск была разгромлена и большей частью взята в плен. 1 июля 1941 года немецкие танки вышли к Березине. Это означало, что третья часть пути от границы до Москвы была уже пройдена, и пройдена всего за восемь дней! А что же делал в это время Самый Главный Начальник? А самый главный, хотя и не получил даже обычного среднего образования, все уже понял. Может быть, потому так быстро и так правильно понял, что его „университетами" была подпольная работа в подрывной организации, однажды уже удачно развалившей русскую армию прямо во время мировой войны. Сталин конкретно знал, как рушатся империи и исчезают многомиллионные армии. Поэтому всего семь дней потребовалось ему для того, чтобы понять, в чем причина неслыханного разгрома. Открывшаяся в этот момент истина оказалась непомерно тяжелой даже для этого человека с опытом сибирской ссылки, кровавой бойни гражданской войны и смертельно опасных „разборок" с Троцким в 20-е годы. В ночь с 28 на 29 июня Сталин уехал на дачу, где и провел в состоянии полной прострации два дня - 29 и 30 июня, не отвечая на телефонные звонки и ни с кем не встречаясь. Последствия этого трудно понять современному россиянину, которого приучили к тому, что Первый Президент суверенной России по несколько месяцев „работал на даче с документами". Вот только сталинские порядки очень сильно отличались от ельцинских. Сталин вникал во все и командовал всем. С его подписью выходили решения о замене направляющих лопаток центробежного нагнетателя авиамотора АМ-35 или об исключении из состава возимого ЗИПа танка Т-34 „брезента и одного домкрата". Без его согласия не решались вопросы балетных постановок в Большом театре и замены в песне слов „и летели наземь самураи" на слова „и летела наземь вражья стая" (после подписания 13 апреля 1941 г. договора о нейтралитете с Японией). Вот почему двухдневное отсутствие Сталина в Кремле не могло не парализовать работу всего высшего эшелона власти. Хотите - верьте, хотите - нет, но приказ на переход границы с Финляндией поступил в 10-й мехкорпус 23-й армии Северного фронта только после того, как соратники уговорили Вождя Народов вернуться на рабочее место. В полночь с 1 на 2 июля 1941 г. 21-я танковая дивизия получила боевой приказ: „...в 6-00 2.07 перейти границу в районе Энсо и провести боевую разведку..., установить силы, состав и группировку противника. Путем захвата контрольных пленных установить нумерацию частей противника... ...по овладении ст. Иматра - станцию взорвать и огнеметными танками зажечь лес. В случае успешного действия и захвата рубежей Якола-Иматра - удерживать их до подхода нашей пехоты..." [17]. 1.6. Разгром Читаешь текст этого приказа и думаешь: как быстро, как неотвратимо меняются времена и нравы! Вот раньше - какая была лепота: „Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем..." „Я хату покинул, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать..." Это - стихи. А вот и текст боевого приказа No 01 от 15 сентября 1939 года: „...армии Белорусского фронта переходят в наступление с задачей содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов..." [1, с. 113]. И что же? Не прошло и двух лет - и на тебе: ни мирового пожара, ни восставших из ада рабочих и крестьян. Все просто и по-деловому: станцию на сопредельной территории - взорвать, лес - зажечь... Правда, ни того ни другого сделано не было. В „Журнале боевых действий 21-й танковой дивизии" читаем, что „разведотряд полностью свою задачу не выполнил, до Иматра не дошел, лес противника не зажег, лишь установил, что этот участок обороняется незначительными силами противника..." Оцените, уважаемый читатель, насколько командиры 1941 года были порядочнее советских „историков" последующих десятилетий. Уж у них-то (историков наших) противник всегда был „многократно превосходящий". Всегда и везде. Так, в созданной коллективным гением группы военных историков монографии „Битва за Ленинград" [Под ред. Зубакова В. Е.- М.: Воениздат, 1964] финские войска, при равном с нашими числе дивизий, оказались почему-то в два раза более многочисленными (220 тысяч против 114 тысяч)... Вечером первого дня наступления, в 23-30 2 июня 41 г., в штаб 21-й тд прибыл начальник Автобронетанкового управления штаба 23-й армии генерал-майор Лавринович и поставил новую (а фактически - прежнюю) боевую задачу: „...с 6-00 3.07 начать наступление на Иматра с задачей - овладеть Иматра и перешейками между озерами Ималан-Ярви, Саймаа, удерживая последний до подхода стрелковых частей". Наступление танковой дивизии должны были поддержать огнем четыре артиллерийских дивизиона 115-й стрелковой дивизии. К полудню 3 июля части заняли исходное положение для наступления. Тут же произошел и первый сбой во взаимодействии: „Артиллерия задержалась с подготовкой и начала ее только в 13-00, выпустив за час 50-55 снарядов..." Другими словами, каждое орудие сделало за час один-два выстрела. Надо полагать, такой „огневой шквал" скорее предупредил „белофиннов", нежели подавил их оборону. В 14-00 два полка (мотострелковый и танковый) 21-й танковой дивизии перешли границу и начали наступление. Дабы избежать обвинений в предвзятости, приведем ПОЛНОСТЬЮ все описание этого наступления, как оно изложено в „Журнале боевых действий": „...С переходом госграницы противник сначала оказывал слабое сопротивление, и наши части быстро продвигались вперед. К 18-00 3.07 передовые роты вышли на северные скаты высоты 107,5, где были встречены организованным огнем противника и отошли несколько назад... К 22-00 3.07 положение стабилизировалось на рубеже: лесная тропа юго-восточнее высоты 107,5, два домика севернее Якола, высота 39,5 4-я рота 2-го батальона мотострелкового полка встретила сильное сопротивление противника, перешедшего в атаку, и к 22-00 3.07 с боем отошла за нашу госграницу, потеряв три танка сгоревшими и один подбит. Решением командира дивизии дальнейшее наступление было остановлено и послано боевое донесение в штаб 23-й армии на разрешение выйти из боя. Этого разрешения мы ждали до 2-00 4 июля, в 2-25 прибыл начштаба 10 МК полковник Заев с приказом дивизии выйти из боя и сосредоточиться в районе Яски. В 2 ч. 30 мин. противник, скрытно обойдя фланги наших частей, перешел в контрнаступление по всему участку дивизии. Контрнаступление началось сильным автоматпулеметным огнем при поддержке минометов и артиллерии. В такой обстановке командир дивизии смело (так в тексте) принимает решение на выход из боя. Выход из боя был проведен по следующему плану... К 4-00 4 июля части организованно вышли из боя. Противник три раза переходил в атаку, но всегда терпел поражение и с большими потерями отбрасывался..." Вот и все. Лесная тропа, два домика. Вот и весь маршрут Освободительного Похода-2. В шесть часов вечера 3 июля танковая дивизия неуклюже потыкалась в финскую оборону, к 4 часам утра 4 июля „смело вышла из боя", преследуемая не в меру разгорячившимися финскими парнями. Наконец, в 20-00 5 июля поступил „приказ об отправке дивизии ж. д. и автотранспортом в район Черная Речка", т. е. в район предвоенной дислокации корпуса. Этим все и закончилось. Превратить Финляндию в нищее российское Нечерноземье и на этот раз не удалось. Вероятно, если бы весь бензин, израсходованный на перегруппировку 10 МК от Ленинграда к Иматре и назад, просто вылили на сопредельную территорию - эффект был бы большим. По крайней мере, уж лес бы точно подожгли... Дальше начался разгром. Точнее говоря, разгром мехкорпуса (правда, пока еще в виде раздергивания единого броневого „ядра" на мелкие „дробинки") начался еще раньше. Как только 10 МК оказался в „зоне досягаемости" командования 23-й армии, оно (командование) повело себя как завмаг, на склад которого завезли редкий „дефицит". Все Уставы, все Наставления, вся предвоенная теория о МАССИРОВАННОМ использовании танков в составе крупных механизированных соединений, все уроки немецкого „блица" на Западе, многократно изученные на штабных учениях - все было немедленно похерено и забыто. Десять бронеавтомобилей в „распоряжение штаба армии", пять танков „для действий совместно с 115-й стрелковой дивизией", танковый батальон в составе 24-х машин „в распоряжение командира 43-й сд", танковая рота в составе 10 машин „в распоряжение командира 19 стрелкового корпуса", 15 танков в состав истребительных отрядов (т. е. полувоенных формирований из работников НКВД и местных жителей). Кроме совершенно очевидного снижения ударной мощи мехкорпуса в таком использовании танков, есть и еще один, менее очевидный, момент. Танк (любой танк - немецкий, советский, английский) той эпохи был очень капризным, малонадежным и малоресурсным техническим устройством. Достаточно сказать, что межремонтный моторесурс для танка БТ-7 был установлен в 200 часов, для Т-26 - в 150 часов. Минимально необходимые для боевого применения танков условия эксплуатации можно было создать только в рамках крупного соединения с мощной собственной ремонтной и эвакуационной базой. А о каком техническом обслуживании, о каком ремонте можно говорить применительно к оснащению и возможностям истребительного отряда НКВД или даже стрелковой дивизии, большая часть бойцов которой до призыва в армию не видели ни рельсов, ни паровоза? В результате после первого же незначительного отказа 10-тонную дорогостоящую махину просто бросали в чистом поле. Дальше - больше. Общее наступление финской „Карельской армии" на Онежско-Ладожском перешейке началось только 10 июля 1941 г. Но за несколько дней до начала полномасштабных боевых действий финское командование, видимо, решило провести разведку боем на сортавальском направлении. В штабе 23-й армии это вызвало большой переполох. Уже вечером 2 июля в штаб 21-й тд, наряду с приказом начать наступление на Иматру, поступило распоряжение отправить 41-й танковый полк этой дивизии железной дорогой на сортавальское направление, в район станции Элисенваара, при этом на погрузку танкового полка в эшелон было отпущено... 30 минут! Единственное, что облегчило выполнение погрузки в столь нереальные сроки, так это то, что после всех предшествующих „перегруппировок" в 41-ом танковом полку, еще не сделавшем ни одного выстрела по противнику, остался всего 41 танк. Вот в таком составе он и был отправлен в Элисенваару. На следующий день, 4 июля, на сортавальское направление перебросили целиком уже всю 198-ю мотострелковую дивизию из состава 10 МК. После этого про наступление 10-го мехкорпуса на Иматру можно было окончательно забыть. Стоит отметить, что такое истерическое состояние, в которое пришло командование 23-й армии после первых же сообщений о переходе границы передовыми финскими отрядами, очень наглядно свидетельствует о том, что к „отражению натиска врага" на Северном фронте никто и никогда не готовился. В войсках даже не было топографических карт собственной территории. Красноречивое подтверждение этому мы находим в воспоминаниях Голушко: „...перед командиром батальона лежала схема-карта, предназначавшаяся, наверно, для туристов либо автолюбителей... ничего иного в распоряжении комбата не было. Подразделение давно ушло из района, для которого имелась военная топографическая карта..." [9]. Этот эпизод с „давно ушедшим" из района запланированных боевых действий подразделением происходит во время отступления к Кексгольму (Приозерску), т. е. не далее чем в 60 км от советско-финской границы! В тот же злополучный день, 4 июля 1941 г., командующий 23-й армией генерал-лейтенант Пшенников распорядился создать не предусмотренную никакими уставами „Армейскую танковую группу", для укомплектования которой был окончательно разукомплектован 10-й мехкорпус: из 21-й тд забрали 54 танка, из 24-й тд - 102 танка (правда, главным образом - устаревшие БТ-2). [8]. Такая активность, проявленная командованием 23-й армии 4 июля, имела простое объяснение. Именно в этот день из Генерального штаба РККА поступило, наконец, распоряжение о выведении 10 МК из состава 23-й армии и передислокации этого мехкорпуса на юго-западные подступы к Ленинграду, на немецкий фронт [8]. Вопреки широко распространенным слухам о том, что „при Сталине в стране был порядок", генерал-лейтенант не позволил генералу армии Жукову „отныкать" у него (Пшенникова) мехкорпус целиком и „заначил" без малого половину танков 10-го мехкорпуса. В ходе многодневного обратного марша от финской границы к оборонительной линии на реке Луга (более 250 км) часть оставшихся в корпусе танков вышла из строя. В результате 9 июля было решено свести 90 наиболее исправных танков в один сводный танковый полк, а остальные 98 танков распределили по стрелковым подразделениям. Вот на этом история 10 МК практически и закончилась... Еще раньше, 29 июня 1941 года, начальник Генштаба Г. К. Жуков приказал вывести 1 МК из состава Северного фронта и передать его в распоряжение командования Северо-Западного фронта [5]. Огромные танковые колонны снова двинулись в путь - на этот раз точно назад, от Гатчины к Острову. 163-я моторизованная дивизия ушла еще дальше на запад, к латвийскому городу Резекне (160 км от Пскова), где она и была 3 июля смята и разгромлена немецкими танками из корпуса Манштейна. После того, как главные ударные силы Северного фронта ушли с финской границы на запад, а авиация фронта покинула небо Карелии, будучи перенацелена на борьбу с наступающими на Псков и Ленинград немецкими танковыми дивизиями, 10 июля 1941 года началось наступление финской армии на Онежско-Ладожском перешейке. Как известно, товарищ Сталин очень низко оценивал наступательные возможности финской армии. Так, выступая 17 апреля 1940 г. на совещании начальствующего состава РККА, великий вождь и учитель сказал дословно следующее: „...финская армия очень пассивна в обороне... Дурачки, сидят в дотах и не выходят, считают, что с дотами не справятся, сидят и чай попивают... А наступление финнов гроша ломаного не стоит. Вот за 3 месяца боев, помните ли вы хоть один случай серьезного массового наступления со стороны финской армии?" [140]. Трудно понять, кого товарищ Сталин хотел обмануть - себя или своих слушателей, когда он высмеивал финскую армию за то, что она не бросилась в контрнаступление против десятикратно превосходящего противника. Но летом 41 года, когда силы сторон были примерно равны, финны и сами не стали чаек попивать, и другим не дали. Под испытанным руководством „дряхлого, вытащенного из нафталина Маннергейма" (старого генерала царской армии, 30 лет верой и правдой служившего Российской империи, участника русско-японской и первой мировой войн) финские войска заняли весь Онежско-Ладожский перешеек и в начале сентября вышли на рубеж соединяющей эти два озера реки Свирь. 30 сентября финны овладели Петрозаводском - столицей Карело-Финской (да, именно так, с прицелом на лучшее будущее, переименовали ее 31 марта 1940 г.) автономной „республики". Наступление финнов на Карельском перешейке началось еще позже, только 31 июля 1941 г. Пять дней спустя Пшенников был снят с поста командарма, но и это уже не помогло. Не помогли и железобетонные доты Сортавальского, Кексгольмского и Выборгского укрепрайонов. К концу лета финская армии вышла на рубеж старой границы, существовавшей на Карельском перешейке до „зимней войны" 1939 г. При этом в районе Выборга были окружены и разгромлены 43-я, 115-я и 123-я стрелковые дивизии 23-й армии, а командир 43-й сд, генерал-майор В. В. Кирпичников оказался в финском плену (28 июня 1950 г. он был расстрелян за то, что „потерял управление войсками, выдал финнам секретные данные о советских войсках, клеветал на советский строй и восхвалял финскую армию", в июне 1957 г.- реабилитирован посмертно) [ВИЖ.- 1992.- No 12.- С. 116]. Несмотря на то, что темп наступления противника был весьма низким (ни особенности местности, ни техническая оснащенность пехотной финской армии не позволяли ей действовать по немецкому образцу) в плену у финнов оказалось 64 188 человек [31, 32]. Это - численность пяти стрелковых дивизий Красной Армии. Тяжелая техника и вооружение 23-й армии были потеряны практически полностью. Так, выпущенный в 1993 году Генеральным штабом (теперь уже российской армии) статистический сборник „Гриф секретности снят", сообщает, что до 10 октября 1941 г. советские войска в Карелии и на Кольском полуострове потеряли 546 танков [35]. Эта цифра даже превышает суммарное количество танков, оставшихся в распоряжении командования Северного фронта после передислокации 10-го мехкорпуса и 1-й танковой дивизии 1-го мехкорпуса на немецкий фронт. Возможное объяснение этой арифметической „нестыковки" заключается в том, что в тылу Северного фронта работал (и отправлял в войска новые танки КВ) огромный Кировский завод в Ленинграде. Несколько отвлекаясь от основной темы, заметим, что всего в трех стратегических операциях, происходивших на северном фланге войны (Прибалтийской, Карельской и Ленинградской) за время с 22 июня по 10 октября 1941 г. Красная Армия потеряла (по данным из того же сборника) 4 561 танк [35, с. 368], что в семь с половиной раз превосходит первоначальную численность 4-й танковой группы вермахта, действовавшей в составе группы армий „Север" на северо-западном направлении. В конце августа 1941 г. Кейтель направил Маннергейму письмо, в котором предложил финнам совместно с вермахтом взять штурмом Ленинград. Одновременно финнам предлагалось продолжить наступление южнее реки Свирь с целью соединения с немцами, наступающими на Тихвин. Но на эти предложения президент Финляндии Рюти и главнокомандующий Маннергейм ответили 28 августа отказом. После этого 4 сентября 1941 г. в ставку Маннергейма был послан в качестве „главноуговаривающего" начальник главного штаба вооруженных сил Германии генерал Йодль - но результат был тем же самым [34]. Финны забрали то, что они считали своим,- и дальше не сделали ни шагу. Принято говорить, что „история не знает сослагательного наклонения". Зря это. Анализ нереализовавшихся альтернатив очень часто позволяет точнее и глубже понять суть того, что произошло в действительности. В реальной истории финская армия вернулась на линию границы 1939 г. (а на Онежско-Ладожском перешейке - и за эту линию) в результате кровопролитной войны. А все могло бы быть совсем не так. Так вот, что мог получить и что бы потерял Советский Союз, если бы он сам, широким „жестом доброй воли", вернул Финляндии эти захваченные в ходе „зимней войны" территории? Экономическая значимость этих районов не ахти как велика - леса и клюквы в России и без того хватает. Обсуждать такие категории, как „авторитет на мировой арене" или „общественное мнение", мы не будем. Нет предмета для обсуждения. Авторитет был такой, что СССР к тому времени уже исключили из Лиги Наций, причем именно из-за агрессии против Финляндии. Единственным союзником Союза во всем мире была братская Монголия (давно уже превращенная в советский протекторат). Что же до „общественного мнения", то оно в сталинской империи отличалось исключительной покладистостью. Обсуждать можно только военно-политические последствия такого решения. С вероятностью, близкой к 100%, можно предположить, что социал-демократическая Финляндия отказалась бы от вынужденного и противоестественного союза с фашистской Германией (который в этом случае терял для Финляндии всякий смысл и цель) и превратилась бы в нейтрального соседа Советского Союза. Результаты такого поворота событий могли бы быть гигантскими. Во-первых, в Прибалтику можно было бы перебросить (причем перебросить заблаговременно, не дожидаясь разгрома Северо-Западного фронта) огромные силы: два мехкорпуса, пятнадцать стрелковых дивизий, многочисленные авиационные и артиллерийские части Ленинградского ВО. В целом группировка советских войск в Прибалтике могла бы быть увеличена почти в два раза. В дальнейшем, в июле-августе 41 г., на немецкий фронт (а не на фронт никому не нужной финской войны) могли бы быть отправлены те резервы, которые в реальной истории пришлось отправить в Карелию. А именно: 88, 265, 272, 291, 314 стрелковые дивизии, 3-я ленинградская дивизия народного ополчения, множество отдельных полков НКВД и морской пехоты [30]. Смогли бы немцы в этом случае дойти до пригородов Ленинграда? Во-вторых, при любом развитии оборонительной операции на юго-западных подступах к Ленинграду, даже при столь катастрофическом, которое имело место в действительности, блокада Ленинграда была бы абсолютно невозможна. Ленинград расположен НЕ на полуострове. Его в принципе нельзя блокировать „с одной стороны". Имея Финляндию в качестве - нет, не союзника, а всего лишь нейтрального соседа - Ленинград можно было бы снабжать сколь угодно долго по железной дороге через Петрозаводск-Сортавала. Даже если бы немцы смогли пройти еще 250 км по лесам и болотам от Тихвина до Петрозаводска (чего в реальной истории им сделать не удалось), то и в этом случае удушить Ленинград голодом было бы невозможно: главный союзник СССР - богатая и крайне щедрая в тот момент Америка заплатила бы финнам за поставки продовольствия для Ленинграда. В крайнем случае - привезла бы через порты нейтральной Финляндии и Швеции свои продукты. Конечно, морская дорога в условиях войны крайне ненадежна, но ведь довезли же до Мурманска морскими конвоями союзников более 5 миллионов тонн всякого добра. А для того, чтобы спасти от голодной смерти два миллиона ленинградцев, с лихвой хватило бы и одного миллиона тонн тушенки (или памятного ветеранам американского яичного порошка) В-третьих, при наличии бесперебойного железнодорожного сообщения с „большой землей" мощнейшие танковые, артиллерийские, авиационные заводы Ленинграда могли бы исправно работать для фронта и для победы. Всю войну. Кто посчитает, сколько солдатских жизней можно было бы сохранить этим? Да, дорого, очень дорого обошлась советскому народу сталинская авантюра с „освобождением финских братьев от ига капитала". 1.7. Первый маршал Как Вы, вероятно, уже догадались, запланированный поход 1-й танковой дивизии к берегам Ботнического залива так и не состоялся. Помешали немцы. 29 июня 1941 г. с территории оккупированной Норвегии перешел в наступление на Мурманск отдельный горно-егерский корпус вермахта под командованием генерала Эдварда Дитля. Это было элитное соединение вермахта, специально подготовленное и оснащенное для боевых действий на Крайнем Севере. Весной 1940 г. именно горные егеря Дитля сыграли решающую роль в боях с англичанами при вторжении в Норвегию. Несмотря на сравнительную малочисленность (две дивизии, 28 тысяч человек личного состава) корпус Дитля должен был решить задачу стратегической важности: захватом Мурманска и заполярного участка Кировской железной дороги лишить Советский Союз доступа к незамерзающим портам. Два дня спустя, 1 июля 1941 г., перешел в наступление на Кандалакшу 36-й армейский корпус в составе 169 пехотной дивизии и дивизии СС „Норд". Задачей этого соединения вермахта был выход к железной дороге с целью отрезать обороняющие Мурманск части 14-й армии и Северного флота от остальной страны. План войны привязан к дорогам, особенно если речь идет о боевых действиях в заполярной лесотундре. Именно поэтому район развертывания 36-го немецкого корпуса оказался как раз на линии дороги Рованиеми-Салла (вдоль которой должна была ворваться в Финляндию 1-я танковая дивизия 1-го мехкорпуса). За эту ошибку, за пренебрежение к противнику и безобразную работу разведки немцам пришлось немедленно заплатить. Даже в крайне неблагоприятных условиях, на совершенно „противотанковой" местности 1-я танковая подтвердила свою репутацию первой. В изложении современного финского историка (весьма, кстати сказать, сочувственно относящегося к бывшим союзникам Финляндии) эти события выглядят так: „...действовавшая на южном фланге дивизия СС „Норд" оказалась неспособной наступать вследствие совершенно недостаточного уровня боевой выучки и значительной слабости руководства со стороны офицеров СС. После первых боев дивизия была даже обращена в бегство, устремилась назад и не могла поддержать 169-ю пехотную дивизию..." Крепко, видимо, „приложились" к ним танкисты генерала Баранова, если эсэсовцы как-то разом потеряли и свою „боевую выучку" и традиционную немецкую привычку слушаться командиров... Развить успех не удалось. На календаре был уже июль 41 г., и начальник Генерального штаба Жуков потребовал немедленно загрузить 1-ю тд в железнодорожные эшелоны и отправить ее туда, откуда она и приехала - на южные подступы к Ленинграду. В скобках заметим, что этот приказ, поступивший в штаб 14-й армии уже 4 июля - в самом начале сражения за Мурманск, лишний раз подтверждает наше предположение о том, что предвоенная передислокация дивизии Баранова в Заполярье была связана с чем угодно, но только не с планами отражения немецкого вторжения. И в этом случае взаимоотношения советских генералов немедленно перешли в „неуставную форму". Командующий 14-й армии генерал-лейтенант В. А. Фролов отнюдь не поспешил выполнять распоряжение Генштаба, и 1-я танковая продолжала сражаться в Заполярье до середины июля. Не будем спешить с оценками. У каждого генерала была своя правда. Жуков, отвечавший за оборону всей страны, прекрасно понимал, какие катастрофические последствия - в военном, экономическом, политическом плане - может иметь захват немцами Ленинграда. Поэтому Генштаб и спешил любыми средствами создать какой-то фронт обороны к востоку от Пскова и Нарвы. А у генерала Фролова была своя правда. Он нисколько не сомневался в том, что второго такого случая не будет, и полноценную танковую дивизию к нему на Кольский полуостров Ставка больше никогда не пришлет, поэтому и спешил максимально использовать благоприятное стечение обстоятельств. С позиции знаний сегодняшнего дня этот драматический спор разрешить еще труднее. В июле 1941 г. Жуков, конечно, не мог предположить, что „англо-американские империалисты" пришлют в помощь Сталину 17 миллионов тонн военных грузов. А в действительности на протяжении трех долгих лет войны потребности Красной Армии и оборонной промышленности по таким важнейшим позициям, как авиационный бензин, взрывчатка, алюминий, автомобили и авторезина, поезда, локомотивы и рельсы, средства связи, антибиотики, покрывались главным образом за счет помощи от злейших врагов коммунизма. В связи с таким невероятным поворотом событий оборона Мурманска и железной дороги к нему превращалась в стратегическую задачу не меньшего значения, нежели оборона Ленинграда и Москвы, нефтепромыслов Баку и Грозного. Не будет лишним отметить и то, что летом 1941 г. именно 14-я армия генерала Фролова оказалась единственной армией на всем фронте от Черного до Баренцева моря, которая выполнила поставленную ей задачу. Наступление противника было остановлено в приграничной полосе, прорваться к Мурманску и Кировской железной дороге немцам не позволили, при этом элитный корпус Дитля понес огромные (более 50%) потери в личном составе. В середине октября 1941 г. остатки 2-й и 3-й горно-егерских дивизий вермахта были отведены с Кольского полуострова в тыл для переформирования. Увы, об этом сегодня практически никто не вспоминает, а сам В. А. Фролов даже не был удостоен звания Героя Советского Союза - совершенно необычная ситуация для полководца Великой Отечественной в звании генерал-полковника. Вернемся, однако, от высот большой стратегии к трагическим событиям июля 1941 г. Неразбериха в управлении завершилась тем, что фактически ни один из вариантов использования 1-й тд как крупного ударного соединения не был реализован. Командование якобы „наступательной" Красной Армии не решилось на организацию контрнаступления, и 1-ю танковую так же, как и весь 10-й мехкорпус в 23-й армии, „раздергали по частям". Мотострелковый полк и один танковый батальон из состава 1-го танкового полка остались воевать на Кандалакшском направлении в составе 14-й армии. Кроме того, выделенные в распоряжение командира 42-го стрелкового корпуса 14-й армии полсотни танков в августе 1941 г. свели в отдельный танковый батальон, успешно сражавшийся с немцами до 1943 года [8]. Тем временем Ставка снова потребовала (Директива No 00329 от 14 июля) „танковую дивизию из района Кандалакши немедленно перебросить под Ленинград" [5]. И вот, наконец, 17 июля 41 г., ровно через месяц после того, как „мирным" июньским утром дивизия была поднята по боевой тревоге, эшелоны с 1-й танковой двинулись назад, на юг - к Ленинграду. Но и на этот раз дойти до фронта войны с Германией им было не суждено. 10 июля 1941 г. Ставка (т. е. товарищ Сталин) создала Главное командование Северо-Западного направления, которое возглавил маршал Советского Союза, член Политбюро ВКП(б), зампред Совнаркома, один из пяти членов Государственного Комитета обороны (высшего органа государственной власти того периода) Клим Ворошилов. Товарищ Ворошилов всю жизнь боролся с помещиками и капиталистами. Но в его вражде к миру капитала не было, как говорят американцы, „ничего личного". Это была ненависть по приказу. По приказу же она могла в любой момент смениться крепкой боевой дружбой. В августе 1939 г. нарком Ворошилов ведет переговоры с английским лордом сэром Реджинальдом Драксом, адмиралом английского флота и французским генералом Думенком о военном союзе против Гитлера. В сентябре того же 1939 г. нарком Ворошилов совместно с гитлеровским генералом Кестрингом обсуждает вопросы взаимодействия вермахта и Красной Армии в деле разгрома и оккупации Польши. К концу Второй мировой войны Ворошилов и вовсе превращается во что-то вроде высокопоставленного „военного дипломата". Сталин везет его с собой в Тегеран на встречу с Рузвельтом и Черчиллем, поручает ему вести переговоры о заключении мира с Венгрией и Румынией, принимать в Москве французскую военную делегацию во главе с генералом де Голлем, и т. д. Но вот к „белофинским маннергеймовским бандам" товарищ Ворошилов питал настоящую, неподдельную ненависть. Звонкие, увесистые оплеухи, которые финская армия навешала зимой 39- 40 г. „первому красному офицеру", продолжали гореть на щеках Ворошилова. К тому же дело тогда вовсе не ограничилось одними только метафорическими „оплеухами". После того, как Красная Армия понесла в войне с „финляндской козявкой" потери большие, чем потери вермахта при оккупации половины Европы, Сталин 8 мая 1940 г. выгнал Ворошилова с поста наркома. И не просто выгнал, а дал подписать на прощание совершенно секретный „Акт о приеме наркомата обороны СССР тов. Тимошенко от тов. Ворошилова" [42]. В этом удивительном документе было перечислено два десятка направлений работы оборонного ведомства, по каждому из которых констатировались „исключительная запущенность" и подмена дела „бумажными отчетами". Правда, Ворошилову оставили и звание, и членство, но бумага о том, что он разваливал оборону страны так тщательно и всесторонне, как не смог бы развалить ее и вражеский агент, пробравшийся в Кремль, лежала „на запасных путях". И Клим Ефремович об этом знал и всегда помнил. Желание „проучить зарвавшихся финских вояк" и восстановить тем самым свою репутацию умудренного опытом полководца привели в 20-х числах июля 1941 г. маршала Ворошилова в Карелию. Оценить по достоинству этот визит можно только если вспомнить, что происходило в эти дни на юго-западных подступах к Ленинграду. К концу июня 1941 г. группа армий „Север" форсировала Западную Двину на всем протяжении от Даугавпилса до Риги. Вырвавшись на оперативный простор, немцы 6 июля, после двухдневного ожесточенного боя с 3-й танковой дивизией 1 МК, заняли город Остров. 9 июля практически без боя, на плечах панически бегущих 118-й и 111-й дивизий, немцы вошли во Псков. 10 июля Г. К. Жуков от имени Ставки шлет командованию С.-З. фронта (уже 4 июля прежний командующий был отстранен и в командование фронтом вступил генерал-майор П. П. Собенников) следующую директиву: „...командиры, не выполняющие Ваши приказы и, как предатели, бросающие позиции, до сих пор не наказаны..., как следствие бездеятельности командиров части Северо-Западного фронта все время катятся назад... Командующему, члену Военного совета, прокурору и начальнику 3-го управления фронта немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями, на месте организовать активные действия по истреблению немцев, гнать и уничтожать их..." [5, с. 62]. Увы, расправиться со всеми трусами и предателями не удалось: в середине июля 1941 г. бои шли уже в ста километрах от Ленинграда. На удержание фронта по реке Луга были брошены дивизии народного ополчения. Плохо вооруженные, почти необученные, набранные из никогда не державших в руках оружия студентов и преподавателей ленинградских вузов, ополченцы гибли на лужском рубеже. Гибли будущие, так навсегда и оставшиеся неизвестными, ученые, поэты, художники, погибала творческая элита нации - ради того, чтобы на несколько дней задержать натиск врага, дать командованию время на переброску резервов. Обеспокоенный этим практически первым с начала войны срывом в реализации своих планов, Гитлер лично прибыл 21 июля в штаб группы армий „Север" и потребовал от Лееба скорейшего взятия Ленинграда. Именно в этот день Ворошилов своей властью остановил идущие к Ленинграду эшелоны и приказал выгрузить главные из оставшихся сил 1-й тд (а именно: 2-ой танковый полк в составе 4 КВ, 13 Т-28, 29 БТ-7, 57 БТ-5, 32 Т-26 и 19 бронемашин) в лесах у Ведлоозера, в 70-80 км к западу от Петрозаводска [8]. Совместно с двумя мотострелковыми полками НКВД они должны были контратаковать и разгромить финнов. Абсурдность этого решения заключена даже не в том, что на весах войны Ленинград и Петрозаводск имели очень разный вес. К несчастью, маршал Ворошилов так и не понял, что дивизия легких танков - это не волшебная „палочка-выручалочка", а инструмент. Инструмент, пригодный только для вполне определенной работы. Той самой, которую в войнах прошлых столетий выполняла казачья конная лава: гнать и рубить бегущих, захватывать штабы и склады, жечь обозы в тылу парализованного страхом врага. Другими словами