и, напал нечаянно на Вологду, где была застава (гарнизон) великокняжеская, захватил воевод и дворян московских и послал за вятчанами, которые не замедлили прийти к нему. Московский князь пошел опять за ним к Костроме и стал у нынешнего монастыря Ипатьевского, на мысе между Волгою и Костромою, за которою расположился Косой. Река помешала биться, и двоюродные братья помирились: великий князь отдал Косому в удел Дмитров; почему же не прежний удел его - Звенигород? Почему и прежде Василий не дал этого отцовского удела Шемяке и уступил ему удел Константина Дмитриевича! Распоряжение это объясняется последующими распоряжениями: и после великие князья стараются переменять владения князей удельных, дабы последние, постоянно живя в одном уделе, не могли приучить к себе его жителей, приобресть их любовь. Юрьевич признал Василия Васильевича старшим братом, обязался не брать великого княжения, если татары будут давать ему его, обязался также отдать всю казну, увезенную им из Москвы, равно казну покойного дяди Константина. В этом же договоре встречаем следующее условие: "Которые гости суконники завели крамолу на меня, великого князя, и на мою мать, великую княгиню, да ушли из Москвы в Тверь во время нашей войны, тех тебе не принимать". Но мир был не долог: прожив только месяц в Дмитрове, Косой отправился опять в Кострому, отославши к великому князю разметные грамоты. Проживши в Костроме до зимнего пути, отправился к брату в Галич, отсюда к Устюгу, куда пришли к нему и вятчане; не могши взять крепости устюжской Гледена силою, взял его на условиях, но, нарушив их, убил московского воеводу князя Оболенского, повесил десятильника владыки ростовского и многих устюжан перебил и перевешал. И в это самое время брат Косого Шемяка приехал в Москву звать великого князя к себе на свадьбу; но Василий Васильевич велел задержать его и стеречь в Коломне на все время войны с братом его; третий же Юрьевич, Димитрий Красный, по своему кроткому характеру не мог возбудить подозрения и был в войсках великого князя. Последний встретился с Косым в Ростовской области, при селе Скорятине. У Юрьевича кроме вятчан был двор брата его Шемяки; с великим князем кроме Димитрия Красного находился Иван можайский и новоприбывший из Литвы князь Иван Баба Друцкой, который изрядил свой полк с копьями, по литовскому обычаю. Косой не надеялся одолеть соперника силою и решился употребить коварство: заключил с великим князем перемирие до утра, и, когда Василий, понадеявшись на это, распустил свои полки для сбора припасов, вдруг прибежали к нему сторожа с вестию, что неприятель наступает. Великий князь тотчас разослал по всем сторонам приказ собираться, сам схватил трубу и начал трубить; полки московские успели собраться до прихода Косого, который был разбит, взят в плен и отвезен в Москву, и когда союзники его, вятчане, схватили воеводу великокняжеского, князя Александра Брюхатого, взяли с него богатый окуп и, несмотря на это, отвели к себе в плен, то великий князь велел ослепить Косого. Ожесточенная борьба, в которой решался вопрос, кому стать сильнее всех и подчинить себе всех других, давно уже шла между князьями, борьба, по означенному характеру не могшая отличаться мягкостию средств: так, борьба между Москвою и Тверью кончилась гибелью четырех князей тверских. Московские князья погубили их в Орде посредством хана, но не менее того погубили; теперь же, в борьбе между московскими князьями, соперники были поставлены в положение гораздо опаснейшее: прежде вопрос шел только о великом княжении Владимирском, торжество одного князя еще не грозило такою близкою гибелью побежденному: он, его сыновья и внуки могли существовать как владельцы почти независимые, тогда как теперь обстоятельства были уже не те, Косой обнаружил свой характер и свои цели, показал, что, пока он жив, имеет средства вредить, до тех пор Василий Васильевич не будет покоен; ханы в это время потеряли прежнее значение, их уже нельзя было употреблять орудием для гибели соперника, и князьям было предоставлено разделываться самим друг с другом. По ослеплении Косого великий князь выпустил брата его Шемяку из Коломны в прежний удел и заключил с ним договор, совершенно одинаковый с предыдущим. В 1440 году встречаем новый договор с Юрьевичем, где, между прочим, сказано следующее: "Также и теперь, что вы взяли на Москве нынешним приходом у меня, и у моей матери, и у моих князей, у бояр моих и детей боярских и что будет у вас, то все вы должны отдать". Это место ясно указывает на неприятельский приход Юрьевичей к Москве. Летописцы молчат об этом приходе Шемяки под 1440 годом и помещают приход его под 1442, которому предшествовал поход великого князя на Юрьевича и бегство последнего в Новгородскую область; причиною вражды Василия к Шемяке в этом случае было то, что Юрьевич ослушался зову великокняжеского и не пошел помогать Москве, когда она была осаждена ханом Улу-Махметом в 1439 году, соперники были примирены троицким архимандритом Зиновием. Если мы предположим, что в летописи перемешаны года и этот поход 1442 года должно отнести к 1440, после которого и был заключен означенный договор, то дело может объясниться легко: в 1439 году Улу-Махмет осаждал Москву; Шемяка не явился на помощь, за что великий князь пошел на него и прогнал в Новгородскую область; потом Шемяка, оправившись, явился сам под Москвою и заключил мир. Так кончилась первая половина усобицы в княжение Василия Васильевича. За право дядей боролся один Юрий, остальные три Дмитриевича были на стороне племянника, хотя, как видно, и не желали окончательного низложения брата. Все они умерли во время первой половины усобицы, до 1440 года; Петр и Константин умерли бездетны, Андрей оставил двоих сыновей - Ивана можайского и Михаила верейского. Мы видели поведение Ивана можайского в борьбе Юрия с Василием: чтобы не лишиться волости, чтобы не заставить мать свою скитаться по чужим сторонам, он принимает сторону победителя, уверяя в верности своей побежденного, - таково обыкновенно поведение слабых в борьбе двух сильных. До нас дошел договор обоих Андреевичей с Василием Васильевичем, заключенный, как видно, еще до поездки в Орду, когда еще Василий не был уверен, что получит великое княжение, ибо Андреевичи говорят: "А даст тебе бог достать свою вотчину, великое княжение, то ты нас пожалуешь, как обещался, - из великого княжения, попригожу". Андреевичи обязываются считать себя младшими братьями. После торжества дяди Юрия они заключили и с ним договор, в котором обязываются почитать его отцом, не сноситься с Василием Васильевичем и по кончине Юрия признать великое княжение за детьми его, - знак, что Юрий под предлогом старшинства вел борьбу вовсе не за старый порядок вещей и, добывши себе великое княжение, передавал его своим детям мимо законного по старине наследника. Так же точно обязался не искать великого княжения Московского под сыновьями Юрия и рязанский князь Иван Федорович, по матери родной племянник Юрию, который обязывается иметь его племянником; Василий Косой обязывается иметь рязанского князя братом равным, Димитрий Шемяка и Димитрий Красный - братом старшим. До нас дошел также договор князя Василия Ярославича, внука Владимира Андреевича, с зятем (мужем сестры) и четвероюродным братом Василием Васильевичем московским. В этом договоре замечаем другой тон, гораздо униженнее: Василий Ярославич называет московского князя старшим братом и отцом, обязывается держать под ним великое княжение честно и грозно. С 1440 года по 1445 у великого князя не было враждебных столкновений с Шемякою; последний дожидался удобного случая для возобновления борьбы, и этот случай наконец представился по поводу дел татарских. Прежде поездки Василия Васильевича с дядею в Орду, для суда пред ханом, мы встречаем известия об обычных набегах татар на украинские места: в 1425 году они приходили на Рязанскую украйну, но были разбиты рязанцами и потеряли всю добычу; в конце 1428 года они напали нечаянно на Галицкую область и стояли здесь месяц; потом взяли Кострому, Плесо, Лух и ушли Волгою вниз. Великий князь Василий послал за ними в погоню дядей своих Андрея и Константина Дмитриевичей и боярина Ивана Дмитриевича с полками московскими; они не догнали татар и возвратились; но князь Федор Стародубский-Пестрый с Федором Константиновичем Добрынским тайком от московских князей погнались за татарами, догнали задние отряды и побили. Тот же князь Федор Давыдович Пестрый по приказанию князя московского ходил на болгар и попленил всю их землю в 1431 году. В 1437 году татары опустошили границы рязанские; но гораздо важнее были дела с ними в конце года, когда хан Улу-Махмет, изгнанный из Золотой Орды братом своим, явился на границах русских и засел в Белеве. Великий князь отправил против него сильные полки под начальством обоих Юрьевичей - Шемяки и Красного, которые, по свидетельству летописца, грабили по дороге своих, русских, мучили людей, допытываясь у них имения, били скот и позволяли себе всякого рода неприличные поступки. Когда они пришли к Белеву, то хан испугался, прислал просить мира, отдаваясь на всю волю князей русских, но те не послушали его речей, двинулись к городу и нанесли татарам сильное поражение. На другой день татарские мурзы приехали опять для переговоров с великокняжескими воеводами: хан давал сына и мурз своих в заложники, обязывался, пока жив, стеречь Русскую землю и не требовать никаких выходов. Но воеводы не соглашались и на эти условия; тогда мурзы сказали им: "Не хотите мира, так оглянитесь назад!" - и воеводы увидали, что все русское войско бежит назад перед татарами. Причиною этого бегства был литовский мценский воевода Григорий Протасьев, присланный своим князем на помощь москвичам: он передался на сторону хана и начал говорить московским воеводам: "Великий князь мой прислал ко мне приказ, чтоб я не бился с ханом, а заключил с ним мир и распустил полки". Когда московские воеводы приуныли от этого объявления, Протасьев послал ночью к хану, чтоб тот утром нападал на московскую рать. Утро, как нарочно, было мглистое, и русские сторожа не видали, как татары вышли из города и напали на московские полки; Протасьев побежал прежде всех, крича: "Беги! беги!" - и все в ужасе побежали за ним. После этой победы Улу-Махмет пошел степью мимо русских границ, переправился через Волгу и засел в опустелой от русских набегов Казани, где поставил себе деревянный город на новом месте, и в июле 1439 года явился нечаянно под Москвою. Великий князь не успел собраться с силами и уехал за Волгу, оставив защищать Москву воеводу своего, князя Юрия Патрикеевича; хан стоял 10 дней под городом, взять его не мог, но наделал много зла Русской земле, на возвратном пути сжег Коломну и погубил множество людей. В 1444 году султан Мустафа пришел на Рязань со множеством татар, повоевал волости и села рязанские и остановился в степи для продажи пленников, которых выкупали рязанцы. Когда пленные были все выкуплены, Мустафа пришел опять в Рязань, на этот раз уже с миром; хотелось ему зимовать в городе, потому что в степи не было никакой возможности оставаться: осенью вся степь погорела пожаром, а зима была лютая, с большими снегами и сильными вьюгами; от бескормицы лошади у татар перемерли. Когда в Москве узнали об этом, то великий князь отправил на Мустафу двоих воевод своих - князя Василия Оболенского и Андрея Голтяева - с двором своим да мордву на лыжах. Московские воеводы нашли Мустафу под Переяславлем на речке Листани, потому что рязанцы выслали его из своего города. Несчастные татары, полузамерзшие, бесконные, не могшие владеть луками по причине сильного вихря, должны были выдержать нападение с трех сторон: от воевод московских, от мордвы и от казаков рязанских, которые упоминаются тут в первый раз. Несмотря на беспомощное состояние свое, татары резались крепко, по выражению летописца, живыми в руки не давались и были сломлены только превосходным числом неприятелей, причем сам Муста-фа был убит. Другие татары в том же году отплатили за Мустафу нападением и на Рязанскую украйну, и на землю Мордовскую; а в 1445 году хан Улу-Махмет засел в старом Нижнем Новгороде и оттуда пришел к Мурому. Великий князь вышел против него со всеми своими силами, с князьями - Шемякою, обоими Андреевичами и Василием Ярославичем; хан испугался и убежал назад в Нижний Новгород, только передовым полкам великокняжеским удалось побить татар под Муромом, Гороховцом и в других местах. Но иначе кончилось дело при второй встрече Василия с татарами Улу-Махметовыми. Весною того же года пришла в Москву весть, что двое сыновей Улу-Махметовых опять появились в русских границах, и великий князь, заговевшись на Петров пост, вышел против них. В Юрьев прискакали к нему нижегородские воеводы - князь Федор Долголядов и Юшка Драница - с вестию, "что они выбежали ночью из города, зажегши его, потому что не могли долее переносить голода: что было хлебного запасу, все переели". Тогда великий князь, проведши Петров день в Юрьеве, пошел к Суздалю и стал на реке Каменке, куда пришли к нему двоюродные братья Андреевичи и Василий Ярославич. 6 июля московское войско переполошилось, надели доспехи, подняли знамена и выступили в поле, но неприятель не показывался, и великий князь, возвратившись в стан, сел ужинать с князьями и боярами; долго пили ночью, встали на другой день уже после солнечного восхода, и Василий, отслушав заутреню, хотел было опять лечь спать, как пришла весть, что татары переправляются чрез реку Нерль. Великий князь тотчас же послал с этою вестию по всем станам, сам надел доспехи, поднял знамена и выступил в поле, но войска было у него мало, всего тысячи с полторы, потому что полки союзных князей не успели собраться, не успели прийти и союзные татары, не пришел и Шемяка, несмотря на то что к нему много раз посылали. Подле Евфимиева монастыря, по левую сторону, сошлись русские полки с татарами, и в первой стычке рать великокняжеская обратила в бегство татар; но когда стала гнаться за ними в беспорядке, то неприятель обратился и нанес русским совершенное поражение. Великий князь отбивался храбро, получил множество ран и был наконец взят в плен вместе с двоюродным братом Михаилом Андреевичем; князь Иван Андреевич можайский был также ранен и сбит с коня, но успел пересесть на другого и спасся бегством. Победители рассыпались по окрестностям для грабежа, а сыновья ханские, остановившись в Евфимиеве монастыре, сняли с великого князя крест-тельник и отослали в Москву к матери и жене пленника. Когда узнали в Москве об участи великого князя, то поднялся плач великий и рыдание многое, говорит летописец. Но за этою бедою для москвичей по следам шла другая: ночью 14 июля загорелся их город и выгорел весь; не осталось ни одного дерева, а каменные церкви распались, и стены каменные попадали во многих местах; людей много погорело: по некоторым известиям, 700 человек, по другим - гораздо больше, духовных и мирян, потому что с одной стороны огонь, а с другой - боялись татар; казны и всякого товара сгорело множество, ибо из разных городов собрались тогда жители в Москву и сели в осаде. Великие княгини Софья и Марья с детьми и боярами уехали в Ростов; по некоторым же известиям, великая княгиня Софья отправилась было сначала в Тверь, но от реки Дубны была возвращена назад Шемякою. Между тем в Москве после отъезда княгинь поднялось волнение: те, которые могли бежать, хотели оставить Москву; но чернь, собравшись, прежде всего начала строить городовые ворота, хотевших бежать хватали, били, ковали и тем прекратили волнение: все вместе начали укреплять город и готовить лес для постройки домов. Между тем победители-татары подошли было к Владимиру, но не решились на приступ и удалились сперва к Мурому, потом к Нижнему, откуда Улу-Махмет со всею Ордою и пленным великим князем отступил к Курмышу, отправивши посла своего Бегича к Шемяке, который мог теперь думать, что благоприятная судьба внезапною развязкою дает ему желанное торжество. Он принял посла с большою честию и отпустил его, по выражению летописца, "со всем лихом на великого князя" и вместе с Бегичем отправил к хану своего посла, дьяка Дубенского, хлопотать о том, чтоб Василию не выйти на великое княжение. Но хан хотел кончить дело как можно скорее, как можно скорее получить выгоды от своей победы; думая, что посол его, долго не возвращавшийся от Шемяки, убит последним, Махмет вступил в переговоры с своим пленником и согласился отпустить его в Москву. Касательно условий освобождения свидетельства разногласят: в большей части летописей сказано: "Царь Улу-Махмет и сын его утвердили великого князя крестным целованием, что дать ему с себя окуп, сколько может"; но в некоторых означена огромная сумма - 200000 рублей, намекается также и на другие какие-то условия: "А иное бог весть, и они между собою"; во всяком случае трудно согласиться, чтоб окуп был умеренный. Летописи единогласно говорят, что с великим князем выехали из Орды многие князья татарские со многими людьми. И прежде Василий принимал татарских князей в службу и давал им кормление - средство превосходное противопоставлять варварам варваров же, средство, которое Россия должна была употреблять вследствие самого своего географического положения; но современники думали не так: мы видели, как они роптали, когда при отце Василия давались литовским князьям богатые кормления; еще более возбудили их негодование подобные поступки с татарами, потому что в них не могла еще тогда погаснуть сильная ненависть к этому народу, и когда к тому еще были наложены тяжкие подати, чтоб достать деньги для окупа, то неудовольствие обнаружилось в самых стенах Москвы: им спешил воспользоваться Шемяка. Теперь больше чем когда-либо Юрьевич должен был опасаться Василия, потому что посол его к хану был перехвачен, и великий князь знал об его замыслах; но, занятый делами татарскими, он не мог еще думать о преследовании Димитрия. Последний спешил предупредить его и начал сноситься с князем Борисом тверским и можайским князем Иваном Андреевичем, у которого хотя прежде и было неудовольствие с великим князем, однако потом заключен был мир: Василий дал ему Козельск с волостями, и можайский князь вместе с братом, как мы видели, находились в Суздальской битве. Шемяка сообщил князьям слух, который носился тогда, об условиях Василия с ханом Махметом: шла молва, будто великий князь обещал отдать хану все Московское княжество, а сам удовольствовался Тверью. Князья тверской и можайский поверили или сочли полезным для себя поверить и согласились действовать заодно с Шемякою и московскими недовольными, в числе которых были бояре, гости и даже чернецы, а главным двигателем был Иван Старков; из бояр Шемякиных главными советниками летописец называет Константиновичей, из которых после на видном месте является Никита Константинович. В 1446 году московские недовольные дали знать союзным князьям, что Василий поехал молиться в Троицкий монастырь; Шемяка и Можайский ночью 12 февраля овладели врасплох Москвою, схватили мать и жену великого князя, казну его разграбили, верных бояр перехватали и пограбили, пограбили также многих граждан, и в ту же ночь Можайский отправился к Троице с большою толпою своих и Шемякиных людей. Великий князь слушал обедню 13 числа, как вдруг вбегает в церковь рязанец Бунко и объявляет ему, что Шемяка и Можайский идут на него ратию. Василий не поверил ему, потому что Бунко незадолго перед тем отъехал от него к Шемяке. "Эти люди только смущают нас, - сказал великий князь, - может ли быть, чтобы братья пошли на меня, когда я с ними в крестном целовании?" - и велел выбить Бунка из монастыря, поворотив его назад. Не поверивши Бунку, великий князь послал, однако, на всякий случай сторожей к Радонежу (на гору), но сторожа просмотрели ратных людей Можайского, ибо те увидали их прежде и сказали своему князю, который велел собрать много саней, иные с рогожами, другие с полостями, и положить в них по два человека в доспехах, а третьему велел идти сзади, как будто за возом. Въехавши на гору, ратники выскочили из возов и перехватали сторожей, которым нельзя было убежать, потому что тогда снег лежал на девять пядей. Забравши сторожей, войско Можайского пошло тотчас же к монастырю. Великий князь увидал неприятелей, как они скакали с Радонежской горы к селу Клементьевскому, и бросился было на конюшенный двор, но здесь не было ни одной готовой лошади, потому что сам он прежде не распорядился, понадеявшись на крестное целование, а люди все оторопели от страха. Тогда Василий побежал в монастырь, к Троицкой церкви, куда пономарь впустил его и запер за ним двери. Тотчас после этого вскакали на монастырь и враги; прежде всех въехал боярин Шемякин Никита Константинович, который разлетелся на коне даже на лестницу церковную, но, как стал слезать с лошади, споткнулся об камень, лежащий на паперти, и упал: когда его подняли, то он едва очнулся, шатался точно пьяный и побледнел как мертвец. Потом въехал на монастырь и сам князь Иван и стал спрашивать, где князь великий. Василий, услыхав его голос, закричал ему из церкви: "Братья! помилуйте меня! Позвольте мне остаться здесь, смотреть на образ божий, пречистой богородицы, всех святых; я не выйду из этого монастыря, постригусь здесь", - и, взявши икону с гроба св. Сергия, пошел к южным дверям, сам отпер их и, встретив князя Ивана с иконою в руках, сказал ему: "Брат! Целовали мы животворящий крест и эту икону в этой самой церкви, у этого гроба чудотворцева, что не мыслить нам друг на друга никакого лиха, а теперь не знаю, что надо мною делается?" Иван отвечал: "Государь! если мы захотим сделать тебе какое зло, то пусть это зло будет над нами; а что теперь делаем, так это мы делаем для христианства, для твоего окупа. Татары, которые с тобою пришли, когда увидят это, облегчат окуп". Василий, поставив икону на место, упал пред чудотворцевым гробом и стал молиться с такими слезами, воплем и рыданием, что прослезил самих врагов своих. Князь Иван, помолившись немного в церкви, вышел вон, сказавши Никите: "Возьми его". Великий князь, помолившись, встал и, оглянувшись кругом, спросил: "Где же брат, князь Иван?" Вместо ответа подошел к нему Никита Константинович, схватил его за плеча и сказал: "Взят ты великим князем Димитрием Юрьевичем". Василий сказал на это: "Да будет воля божия!" Тогда Никита вывел его из церкви и из монастыря, после чего посадили его на голые сани с чернецом напротив и повезли в Москву; бояр великокняжеских также перехватали, но о сыновьях, Иване и Юрии, бывших вместе с отцом в монастыре, даже и не спросили. Эти малолетные князья днем спрятались вместе с некоторыми из слуг, а ночью убежали в Юрьев, к князю Ивану Ряполовскому, в село его Боярово; Ряполовский, взявши их, побежал вместе с братьями Семеном и Димитрием и со всеми людьми своими в Муром и там заперся. Между тем великого князя привезли в Москву на ночь 14 февраля и посадили на дворе Шемякине; 16 числа на ночь ослепили и сослали в Углич вместе с женою, а мать, великую княгиню Софью Витовтовну, отослали на Чухлому. В некоторых летописях приведены причины, побудившие Шемяку ослепить Василия: "Зачем привел татар на Русскую землю и города с волостями отдал им в кормление? Татар и речь их любишь сверх меры, а христиан томишь без милости; золото, серебро и всякое имение отдаешь татарам, наконец, зачем ослепил князя Василия Юрьевича?" Услыхавши об ослеплении великого князя, брат жены его, князь Василий Ярославич, вместе с князем Семеном Ивановичем Оболенским убежали в Литву. Мы видели литовских князей в Москве, теперь видим явление обратное: и великие князья литовские принимают московских выходцев точно так же, как московские принимали литовско-русских, - с честию, дают им богатые кормления: так, Василию Ярославичу дали Брянск, Гомель, Стародуб, Мстиславль и многие другие места. Из бояр и слуг Васильевых одни присягнули Шемяке, другие убежали в Тверь; всех отважнее поступил Федор Басенок, объявивший, что не хочет служить Шемяке, который за это велел заковать его в железа; но Басенок успел вырваться из них, убежал в Коломну, подговорил там многих людей, разграбил с ними Коломенский уезд и ушел в Литву к князю Василию Ярославичу, который отдал ему и князю Семену Оболенскому Брянск. Шемяка видел, что не может быть покоен до тех пор, пока сыновья Василия находятся на свободе в Муроме с многочисленною дружиною, но не смел послать против них войско, боясь всеобщего негодования против себя, и придумал следующее средство: призвал к себе в Москву рязанского епископа Иону и стал говорить ему: "Батюшка! поезжай в свою епископию, в Муром, и возьми на свою епитрахиль детей великого князя Василия, а я с радостию их пожалую, отца их выпущу и вотчину дам достаточную, чем будет им можно жить". Владыка отправился в Муром и передал Ряполовским слова Шемяки. Те начали думать: "Если мы теперь святителя не послушаем, не пойдем к князю Димитрию с детьми великокняжескими, то он придет с войском и город возьмет; тогда и дети, и отец их, и мы все будем в его воле". Решившись исполнить требование Шемяки, они сказали Ионе: "Мы не отпустим с тобою детей великокняжеских так просто, но пойдем в соборную церковь, и там возьмешь их на свою епитрахиль". Иона согласился, пошел в церковь, отслужил молебен богородице, взял детей с пелены от пречистой на свою епитрахиль и поехал с ними к Шемяке в Переяславль, куда прибыл 6 мая. Шемяка принял малюток ласково, позвал на обед, одарил; но на третий день отослал к отцу, в Углич, в заточение. Тогда Ряполовские, увидев, что Шемяка не сдержал своего слова, стали думать, как бы освободить великого князя из заточения. В этой думе были с ними вместе: князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, которого прежде мы видели воеводою нижегородским, Семен Филимонов с детьми, Русалка, Руно и многие другие дети боярские. Они сговорились сойтись к Угличу в Петров день, в полдень. Семен Филимонов пришел ровно в срок, но Ряполовские не могли этого сделать, потому что были задержаны отрядом Шемяки, за ними посланным; они разбили этот отряд, но, зная, что уже опоздали, двинулись назад по Новгородской области в Литву, где соединились с прежними выходцами, а Филимонов пошел опять к Москве. Шемяка испугался этих движений в пользу пленного Василия, послал за владыками и начал думать с ними, с князем Иваном можайским и боярами: выпускать ли пленного Василия из заточения или нет? Сильнее всех в пользу Василия говорил епископ Иона, нареченный митрополит; он каждый день твердил Шемяке: "Сделал ты неправду, а меня ввел в грех и срам; ты обещал и князя великого выпустить, а вместо того и детей его с ним посадил; ты мне дал честное слово, и они меня послушали, а теперь я остаюсь перед ними лжецом. Выпусти его, сними грех со своей души и с моей! Что тебе может сделать слепой да малые дети? Если боишься, укрепи его еще крестом честным, да и нашею братьею, владыками". Шемяка решился наконец освободить Василия, дать ему отчину и осенью 1446 года отправился в Углич с епископами, архимандритами, игуменами. Приехавши туда, он выпустил Василия и детей его из заключения, каялся и просил у него прощения; Василий также в свою очередь складывал всю вину на одного себя, говорил: "И не так еще мне надобно было пострадать за грехи мои и клятвопреступление перед вами, старшими братьями моими, и перед всем православным христианством, которое изгубил и еще изгубить хотел. Достоин был я и смертной казни, но ты, государь, показал ко мне милосердие, не погубил меня с моими беззакониями, дал мне время покаяться". Когда он это говорил, слезы текли у него из глаз как ручьи; все присутствующие дивились такому смирению и умилению и плакали сами, на него глядя. На радости примирения Шемяка дал Василию, жене его и детям большой пир, где были все епископы, многие бояре и дети боярские; Василий получил богатые дары и Вологду в отчину, давши наперед Шемяке проклятые грамоты не искать великого княжения. Но приверженцы Василия ждали только его освобождения и толпами кинулись к нему. Затруднение состояло в проклятых грамотах, данных на себя Василием: Трифон, игумен Кириллова Белозерского монастыря, снял их на себя, когда Василий приехал из Вологды в его монастырь под предлогом накормить братию и раздать ей милостыню. С Бела-озера великий князь отправился к Твери, которой князь Борис Александрович обещал ему помощь с условием, чтоб он обручил своего старшего сына и наследника Ивана на его дочери Марье; жениху было тогда только семь лет. Василий согласился и с тверскими полками пошел на Шемяку к Москве. Между тем князь Василий Ярославич и другие московские выходцы, жившие в Литве, еще не зная об освобождении великого князя, решились, оставя семейства свои в Литве, идти к Угличу и вывести оттуда Василия. Они уже назначили срок собираться всем в Пацыне, как пришла весть, что великий князь выпущен и дана ему Вологда. Тогда князь Василий Ярославич двинулся из Мстиславля, князь Семен Оболенский с Басенком из Брянска, сошлись в Пацыне и, получивши здесь весть, что великий князь уже пошел из Вологды на Белоозеро и оттуда к Твери, двинулись к нему на помощь. Близ Ельны встретили они татарский отряд и начали было уже с ним стреляться, как татары закричали: "Кто вы?" Они отвечали: "Москвичи; идем с князем Василием Ярославичем искать своего государя, великого князя Василия Васильевича, сказывают, что он уже выпущен; а вы кто?" Татары отвечали: "Мы пришли из страны Черкасской, с двумя царевичами, детьми Улу-Махметовыми, Касимом и Эгупом; слышали царевичи о великом князе, что он пострадал от братьев, и пошли искать его за прежнее его добро и за хлеб, потому что много его добра до нас было". Когда дело таким образом объяснилось, москвичи и татары съехались, дали друг другу клятву и пошли вместе искать великого князя. Шемяка с князем Иваном можайским выступил к Волоку, навстречу неприятелю, но в его отсутствие Москва внезапно и легко была захвачена приверженцами Василия Васильевича, как прежде приверженцами Шемяки. Боярин Михаил Борисович Плещеев, отправленный великим князем с очень небольшим отрядом войска, пробрался мимо Шемякиной рати и подъехал к Москве в ночь накануне Рождества Христова, в самую заутреню; Никольские ворота были отворены для княгини Ульяны, жены Василия Владимировича (сына Владимира Андреевича); этим воспользовался Плещеев и ворвался в кремль; Шемякин наместник, Федор Галицкий, убежал от заутрени из собора; наместник князя Ивана можайского, Василий Шига, выехал было из кремля на лошади, но был схвачен истопником великой княгини Ростопчею и приведен к воеводам, которые сковали его вместе с другими боярами Шемяки и Можайского, а с граждан взяли присягу на имя великого князя Василия и начали укреплять город. Великий князь, узнавши, что Москва за ним, двинулся к Волоку на Шемяку и Можайского, которые, видя, что из Твери идет великий князь, из Литвы - Василий Ярославич с татарами, Москва взята и люди бегут от них толпами, побежали к Галичу, оттуда в Чухлому, где взяли с собою мать великого князя, Софью Витовтовну, и отправились в Каргополь. Василий, отпустивши жену в Москву, пошел за ними, взял Углич, который сдался только тогда, когда тверской князь прислал пушки осаждающим; в Угличе соединился с великим князем Василий Ярославич, и все вместе пошли к Ярославлю, где соединились с татарскими царевичами. Из Ярославля Василий послал сказать Шемяке: "Брат князь Дмитрий Юрьевич! Какая тебе честь или хвала держать в плену мою мать, а свою тетку? Неужели ты этим хочешь мне отмстить? я уже на своем столе, на великом княжении!" Отпустивши с этим посла к Шемяке, великий князь отправился в Москву, куда приехал 17 февраля 1447 года; а Шемяка, выслушавши посла Василиева, стал думать с своими боярами. "Братья, - говорил он им, - что мне томить тетку и госпожу свою, великую княгиню? Сам я бегаю, люди надобны самому, они уже и так истомлены, а тут еще надобно ее стеречь, лучше отпустим ее". Порешивши на этом, он отпустил Софью из Каргополя с боярином своим, Михаилом Федоровичем Сабуровым, и детьми боярскими. Великий князь, услыхав, что мать отпущена, поехал к ней навстречу в Троицкий монастырь, а оттуда с нею же вместе в Переяславль; боярин Шемякин, Сабуров со всеми своими товарищами добил челом великому князю, чтоб принял их к себе в службу. После этого Шемяка с Можайским решились просить мира и обратились к посредничеству князей, остававшихся верными Василию, - Михаила Андреевича верейского и Василия Ярославича серпуховского, заключили с ними перемирие и в перемирном договоре обещались бить челом своему господину, брату старшему, великому князю Василию Васильевичу, чтоб принял их в любовь и мир, пожаловал их прежними их отчинами, за что обязывались возвратить всю казну, захваченную ими у великого князя, его матери, жены, жениной матери и бояр: кроме того, Шемяка отступался от пожалования великого князя - Углича, Ржевы и Бежецкой волости, а Можайский отступался от Козельска, Алексина и Лисина, обещались отдать все взятые в казне великокняжеской договорные грамоты, ярлыки и дефтери. Любопытно высказанное в этом договоре недоверие: Шемяка и Можайский просят, чтобы великий князь не вызывал их в Москву до тех пор, пока не будет там митрополита, который один мог дать им ручательство в безопасности. На основании этих статей заключен был мир между Шемякою, Иваном можайским и великим князем. Но мы видели, что и Василий дал Шемяке в Угличе такие же проклятые грамоты. Теперь мы должны обратиться несколько назад и посмотреть, что сделал Шемяка, сидя в Москве на столе великокняжеском. Положение его здесь было незавидное: отовсюду окруженный людьми подозрительной верности, доброжелателями Василия, он не мог идти по следам своих предшественников, примышлять к своей отчине, потому что только уступками мог приобрести расположение других князей. Обязанный своим успехом содействию князя Ивана Андреевича можайского, он отдал ему Суздальское княжество; но правнуки Димитрия Константиновича были еще живы и, как видно, княжили в Суздале неизвестно в каких отношениях к московским князьям. Когда Шемяка снова лишился Москвы, то заключил с ними договор, признал старшего брата, князя Василия Юрьевича, сыном, младшего, князя Федора Юрьевича, племянником; но сын Шемяки, князь Иван Димитриевич, должен был считать князя Василия Юрьевича братом равным, следовательно, в случае смерти Шемяки суздальский князь, будучи равным сыну его и наследнику, имел равное с ним право на великое княжение Владимирское! Шемяка обязался не отдавать Суздаля князю можайскому, как отдал прежде, не вступаться в прадедину, дедину и отчину обоих братьев, Суздаль, Новгород Нижний, Городец и Вятку. Здесь, как видно, нарочно прибавлено: прадедину, чтоб показать давность права князей на эти области. Шемяка уступает суздальским одно из самых важных прав - ведаться самим с Ордою; обязывается не заключать никаких договоров с великим князем Василием без ведома князей суздальских. Касательно оборонительного и наступательного союза обязанности равные: если сам Шемяка поведет войско, то и князь суздальский должен сесть на коня, если же пошлет сына, то и суздальский князь посылает только сына или брата. Московские служилые князья и бояре, купившие волости в Суздальском княжестве во время невзгоды прежних князей его (в их неверемя), должны отступиться от своих приобретений; наконец, читаем: "Что мы, наши бояре и люди пограбили в твоей отчине, великом княженьи, то все оставить, пока даст тебе бог, велит достать своей отчины, великого княжения". Обязанный уступать требованиям князей-союзников в ущерб силе Московского княжества, Шемяка, разумеется, должен был уступать требованиям своей дружины и своих московских приверженцев; граждане, к нему не расположенные или по крайней мере равнодушные, не могли найти против них защиты на суде Шемякине, и этот суд пословицею перешел в потомство с значением суда несправедливого. Но после торжества Василиева отношения московского князя к другим князьям, союзным и враждебным, родным и неродным, принимают прежний характер. Мы видели, на каких основаниях заключен был мир с Шемякою и Можайским; до нас дошла договорная грамота последнего с великим князем; Можайский повторяет в ней: "Что ты, господин князь великий, от нас потерпел, за то за все ни ты сам, ни твоя мать, ни жена, ни дети не должны мстить ни мне, ни моим детям, не должны ничего этого ни помнить, ни поминать, ни на сердце держать". Когда детям великокняжеским исполнится по 42 лет, то они должны сами целовать крест в соблюдении этого договора. Договаривающиеся ставят в свидетели бога, богородицу, великих чудотворцев, великого святителя Николу, св. Петра митрополита, св. Леонтия Ростовского, Сергия и Кирилла, молитву родителей, отцов, дедов и прадедов; а поруками - князя тверского, его жену (сестру Можайского), князей Михаила Андреевича и Василия Ярославича; кто нарушит договор, на том не будет милости божией, богородицы, молитвы означенных святых и родительской, а поруки будут с правым на виноватого. Союз можайского князя пока еще был нужен Василию, и в сентябре 1447 года заключен был с ним новый договор, но которому великий князь пожаловал Ивана Андреевича Бежецким Верхом, половиною Заозерья и Лисиным; Можайский клянется держать великое княжение честно и грозно, без обиды, в случае смерти Василия обязуется признать его сына великим князем и быть с ним заодно, ходить на войну по приказу великокняжескому без ослушанья, но выговаривает опять: "А к тебе, великому князю, мне не ездить, пока бог не даст отца нашего митрополита в земле нашей". Князья, оставшиеся верными Василию, были награждены: в июне 1447 года заключен был договор с Михаилом Андреевичем верейским, по которому тот получал освобождение от татарской дани на два года, кроме того, большую часть Заозерья в вотчину; серпуховской князь Василий Ярославич получил за свои услуги Дмитров и еще несколько волостей. Все эти князья были довольны; не мог быть доволен один Шемяка. Везде, в Новгороде и Казани, между князьями удельными и в стенах самой Москвы, он заводил крамолы, хотел возбудить нерасположение к Василию: он не переставал сноситься с Новгородом, называя себя великим князем и требуя помощи от граждан, повторяя старое обвинение Василию, что по его поблажке Москва в руках татар, не прекратил сношений и с прежним союзником своим, Иваном можайским: последний не скрывал этого союза от великого князя, послы его прямо говорили Василию: "Если пожалуешь князя Димитрия Юрьевича, то все равно, что ты и меня, князь Ивана, пожаловал; если же не пожалуешь князя Димитрия, то это значит, что и меня ты не пожаловал". Из этого свидетельства видно, что Шемяка просил у великого князя волостей, потерянных по договору 1447 года, или других каких-либо и не получал просимого. Отказавшись от всякой власти над Вяткою, Шемяка между тем посылал подговаривать ее беспокойное народонаселение на Москву; поклявшись не сноситься с Ордою, Шемяка держал у себя казанского посла, и легко было догадаться, какие переговоры вел он с ханом, потому что последний сковал посла великокняжеского; когда же от хана Большой Орды пришли послы в Москву и великий князь послал к Шемяке за выходом, то он не дал ничего, отозвавшись, что ха