ществляется вовсе не так, что сначала возни- [
Стр.93]
каст некая абстрактная мысль, которая затем из "педагогических"
соображений облекается в некий образ, и не в силу неких грез или ни к чему
не обязывающих фантазий. Гете нащупывал суть истинной имагинации, когда
говорил о "точной фантазии". Имагинативное сознание ничего не изобретает,
оно обнаруживает свои созерцательные образы как спонтанные явления. Их
нельзя соотносить с материальным планом -- результатом будет абсурдная
фантастика. Но сквозь них, как сквозь окно, можно заглянуть в
сверхчувственную реальность, желающую открыть себя. При переводе в будничное
сознание могут возникнуть заблуждения, как у апостола Павла, который ожидал
скорого осуществления своих созерцательных образов. С той поры ход мировой
истории откорректировал "короткие замыкания", которые, понятно, могли
возникнуть в эпоху первохристиан. Тем не менее грандиозная панорама
апокалипсиса из Послания к Фессалоникийцам остается вполне правомерной,
равно как и то, что сказано о грядущем сообществе умерших и "оставшихся", об
упразднении в будущем той разделенности живых и умерших, которая знакома
земным людям, "оставшимся".
Мировоззренчески необходимое для нас ныне различение тех огромных
содержаний, что в языке эсхатологических образов как бы сосредоточены в
зародышах, включает в себя и различение "пришествия" и "Страшного суда". В
апокалипсисе Павла этого различения нет, в апокалипсисе горы Елеонской
собственно "воскресение" на упомянуто. В апокалипсисе же Иоанна явление
Христа на облаке приведено уже в гл. 14 (Откр. 14:14), тогда как последняя
победа над смертью созерцается значительно позже -- лишь в гл. 20 (Откр.
20:14). Между ними в гл. 19 Христос является как "всадник на белом коне".
Евангелие от Луки содержит одно важное указание. Мы обязаны Луке не
только тем, что он сохранил фразу о "временах [kairoi] язычников" и таким
образом обозначил временной диапазон апокалипсиса горы Елеонской, -- Лука к
тому же единственный из новозаветных авторов донес до нас слова Христа о
днях "Сына Человеческого": "Придут дни, когда пожелаете видеть хотя один из
дней Сына Человеческого" (Лк. 17:22). В иных пассажах и у Луки "день" Сына
Человеческого есть устойчивое выражение, обозна- [ Стр.94]
чающее время возвращения Христа, как, например, уже цитированный
отрывок: "<...>в тот день, когда Сын Человеческий явится
(apokalyptetai)". И несмотря на это, ст. 17:22 гласит: "один из дней Сына
Человеческого". Не имеется ли в виду, что пришествий будет несколько?
При первом своем пришествии Христос вступил на почву "sarx", "плоти".
Он должен был принять материальное тело, чтобы "достичь лица" (как говорил
Рильке) земных людей, которые более не заглядывают в духовные миры. В этом
зримом теле Он прошел через смерть на Голгофе. С вознесением Он принял форму
бытия, которая земному человеку пока недоступна. То, что "Сей Иисус,
вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его
восходящим на небо", знаменует шаг вперед в сознании людей. Возвратившийся
Христос не вступит вновь на земную почву, но будет зрим в своем
сверхчувственном облике. Как некогда Павел на пути в Дамаск, человечество
обретет непосредственный, собственный опыт, что Христос присутствует при нем
духовно, конкретно и личностно. Состоится вторая "встреча" людей с Христом,
но теперь на более высоком уровне. Возможность "встречи" в сверхчувственном
уже есть результат воздействия Его спасительного деяния при первом
пришествии во плоти. Слово "встреча", "сретение" мы находим в притче о
десяти девах (Мф. 25:6) и в апокалипсисе от Павла в Первом послании к
Фессалоникийцам (1 Фес. 4:17). Поскольку Христос, по словам Павла,
"нисходит", возвращаясь к людям, но при этом не касается земли,
напрашивается мысль, что Христос, как мы говорили, идет навстречу человеку
до нижнего предела духовного мира и что это пришествие имеет место не в
вышнем, а в самом нижнем из небес. Это -- "один из дней" Сына Человеческого.
Антропософия говорит о пришествии Христа "в эфирном теле". Область жизненных
и формоообразующих сил есть низшая ступень сверхчувственного мира, который
подступает к нам здесь ближе всего. Человечеству назначено мало-помалу
"пробудиться" для этого сверхчувственного мира и в нем лицом к лицу
встретиться с живым Христом. И тогда в далеком будущем, в соответствии со
все возрастающими сверхчувственными возможностями людей, обозначится встреча
на еще более высоком уровне, в духов- [Стр.95]
ной сфере, где обитает душевное, "астральное" начало. И, наконец, в еще
более отдаленном будущем произойдет встреча полностью "пробудившегося"
истинного человеческого "я" с "Я" Христа, опять-таки еще ступенью выше. Так
могло бы наполниться конкретной жизнью одиноко стоящее слово Луки о многих
днях Сына Человеческого. Как бы там ни было, это слово Луки дает важное
указание на куда большую временную емкость эсхатологического образа в Новом
Завете, чем можно предположить, неправильно, "буквально" истолковывая
видения Павла.
При таком расширении картины мира становится яснее и идея
перевоплощения, дающего людям возможность самим пройти долгие фазы
становления и участвовать во все более осознанных и задушевных встречах с
Христом.
Наиболее детальная эсхатология содержится в Откровении Иоанна.
Этапы развития человечества в Откровении Иоанна
Попробуем теперь рассмотреть Откровение Иоанна исходя из того, что он
излагает постепенное развитие христианского человечества. Происходит это
развитие при непрерывной смене места действия -- земли и неба. Христианство,
с одной стороны -- воплощенное на Земле, а с другой -- вне плоти, в вышнем
мире, развивается и делается все более значимым фактором эсхатологической
драмы. В итоге вышний и нижний миры проникнут друг в друга. "Новая земля",
обновленная благодаря импульсам свыше, пребудет вместе с "новым небом",
которое в свою очередь обновится, помолодеет благодаря событиям на
христианской земле. Из этого обоюдного проникновения возникнет новый
Иерусалим, который есть и небо, и земля. Мистерия Христа, соединяющая небо и
землю, охватывает созревающее христианское человечество. Апокалипсис Иоанна
показывает это созревание в последовательности своих видений. Рассмотрев
Откровение, мы затем еще раз вернемся к идее перевоплощения.
Воскресший Христос, явившись Иоанну на Патмосе, диктует ему послания
для семи церквей. В этих семи церквах [Стр.96]
представлен спектр живущего на земле христианства, с различными
оттенками переживаний и стремлений, несостоятельности и успеха
соответственно различию стоящих перед церквами целей. Великие цели мирового
свершения проступают уже в обетованиях, простирающихся вплоть до вознесения
с восседанием на престоле.
Эти заключительные слова о престоле: "Побеждающему дам сесть со Мною на
престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле его" (Откр.
3:21) -- зачин велеликого видения гл. 4 и 5, в центре которого стоит
божественный престол. Иоанн восхищен в вышний мир. Он слышит голос: "Взойди
сюда" (Откр. 4:1) -- и становится свидетелем извечного Трисвятого "свят,
свят, свят", что звучит там, и свидетелем новизны, приходящей в этот мир
вечности через событие Голгофы. Жертвенный "Агнец" приносит это деяние к
престолу Отца, что эхом отзывается в, "новой песни", которую заводят высшие
существа самого внутреннего круга в дополнение с извечному "свят, свят,
свят". Существа эти -- херувимские четыре "животных" и двадцать четыре
"старца" -- как благоговейное эхо познания поют "новую песнь", которая затем
распространяется по кругу в восхвалениях, возносимых воинствами Ангелов и
существами тварного мира. В "новой песни", которая берет начало у самого
престола, содержится элемент, идущий от земного человечества, среди коего и
была принесена жертва Агнца; этот земной элемент "суть молитвы, святых"
(Откр. 5:8). Земные люди, предавшиеся Христу, сами еще не в состоянии
присоединиться к этому хору, но их душевные порывы восходят ввысь и могут
быть восприняты в вышнем мире и стать зримы как фимиам, курящийся в золотых
чашах "старцев" вместе с "новой песнью".
"Молитвы святых" возносятся от христиан, обитающих на земле. После того
как началось "снятие печатей", принявшие мученическую смерть христиане сами
являются в вышнем мире. Иоанн видит их под небесным жертвенником (Откр.
6:9). Знаменательно, что для них используется слово "psychai", "души",
которые после смерти, в бестелесном состоянии, имеют самостоятельное
осознанное бытие. Здесь Иоанн впервые видит души христиан по ту сторону
земной жизни. [ Стр.97]
По сравнению с тем, что будет сказано в дальнейшем, это первое их
явление еще в известной степени окрашено робостью и сдержанностью и
оставляет впечатление чего-то "первоначального". Души еще не вполне
умиротворены, успокоены в своей новой форме бытия, они живут с мучительным
вопросом: "доколе?" Их вопрос Иоанн передает словами, звучащими
ветхозаветно. В его Откровении вообще нередко можно наблюдать, что он с
известным пиететом блюдет связь с прежними апокалиптическими "школами" и при
случае пользуется издревле освященными, устойчивыми выражениями, вливая в
них, однако, новое христианское содержание. "Доколе, Владыка святый и
истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?" Слово
"мстить" передается здесь греческим "ek-dikein", в смысле справедливых
последствий, которые должны наступить по закону судьбы -- закону посева и
жатвы. Закон посева и жатвы, поступка и следствия, имеет силу и в случае
смерти Христа. Но по своим особенным предпосылкам Его смерть имеет
спасительные последствия. Христианские мученики находятся на пути к тому,
чтобы возродить в своей жертвенной смерти толику силы, проистекающей от
смерти Христа. То, что в ветхозаветной формулировке звучит как призыв к
мести, в христианском понимании есть вопрос о свершении смысла, о плоде
жертвы. Земные страдания мучеников как будто бы растворяются в мире -- а где
же воздаяние?
Ответ Бога на вопрос "доколе?" указывает, что еще не пришла пора: "и
сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и
братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число". Дабы принести
зрелый плод, единственное в своем роде деяние Голгофы требует ответа со
стороны человечества. В мудрости своей божественное Провидение устроило так,
что спасительное деяние, которое могло быть совершено не самим земным
человечеством, а только лишь милостью божественного существа, не обрекает
тем не менее спасаемых на одну лишь пассивность. В экономической политике
существует понятие "конструктивная помощь" (constructive aid); такая помощь
предусматривает, что того, кому помогают, нельзя вводить в соблазн
ничегонеделания, напротив, именно вследствие способа оказываемой ему помощи
он начи [Стр.98]
нает развивать собственную активность. Спасительное деяние Христа --
"конструктивная помощь" в высочайшем ;смысле. Павел дерзнул сказать:
"<...> и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело
Его" (Кол. 1:24). Человек, внутренне принимающий Спасение, может только
активно включиться в его свершение, чтобы жертва Христа сущностно по-новому
ожила в нем, -- иного ему не дано. Вопрошающим мученикам указывают, что
такой активный ответ человечества на событие Голгофы еще не осуществлен в
той степени, какую Провидение сочтет достаточной. Божественная "экономика"
предполагает, что (человечество должно еще больше страдать, лишь тогда
жертва Христа станет вполне плодотворной. Таким образом души мучеников
находят свое место в более широких божественных смысловых соотношениях. Пока
они должны успокоиться "еще на малое время". Им дозволено покуда избыть
земное страдание и глубоко вздохнуть в мире божественного покоя. То, что на
их вопрос дан такой ответ, связано с дальнейшим развитием их посмертного
бытия, является результатом их мученической смерти. "И даны были каждому из
них одежды белые" (Откр. 6:11). Вместо не существующего уже земного тела
лишившимся плоти душам, пока они, пребывая в покое вышних миров, отходят от
ужаса пережитого и пока разрешается мука, с которой они вопрошали Бога, --
лишившимся плоти душам предоставляется в качестве нового "органа"
сверхчувственный покров, в который они могут "облечься" (2 Кор. 5:4).
Лишениям в нижнем мире соответствует приобретение в вышнем -- души
становятся более сознательными и способными к действию гражданами вышнего
мира, когда с ними срастается тончайший, сотканный из света организм, еще не
тождественный, однако, телу воскресения.
В промежутке между снятием шестой и седьмой печатей "запечатлеваются"
сто сорок четыре тысячи. Мы вновь находимся в области земного. Названное
число, конечно, не является суммой, полученной механическим сложением. Оно
"услышано" (Откр. 7:4) в духе как божественно устрояющий звук. Лишь полнота
всех звездных нюансов возможного человеческого бытия составляет великое
"Человечество Лю- [Стр.99]
дей", симфонию рода человеческого. На место организованного в
двенадцать колен -- по числу созвездий зодиака -- ветхозаветного народа
является богоизбранный народ христианства. Он живет на земле в чудовищных
апокалиптических бурях, которые начались со снятием печатей. Но
"запечатление" ста сорока четырех тысяч происходит в тот миг, когда "не дул
ветер <...> на землю". Провидение находит возможность мгновений
глубочайшей божественной тишины среди бушующих несчастий. В этом успокоении
ветра Иоанн видит "Ангела, восходящего от востока солнца", -- это как бы
Ангел Пасхи, который кладет печать Бога живого на челах ста сорока четырех
тысяч. Христианство на земле уже развилось настолько, что сущность Христа
может быть запечатлена в людях вплоть до телесности, как "character
indelebilis", "неизгладимый отпечаток".
"Запечатление" знаменует этап развития на пути к телу воскресения. В
речи о "хлебе жизни" в гл. 6 Евангелия от Иоанна Христос применяет образ
запечатления к Самому Себе. Не пищу тленную даст Он, но пищу вечную, "ибо на
Нем положил печать Свою Отец, Бог" (Ин. 6:27). Насыщение пищею вечности
относится здесь к будущему -- "которую даст вам Сын Человеческий", -- после
свершения мистерии Голгофы, которая пророчески озаряет Пасху у моря
Галилейского. Но уже через год Христос преодолеет смерть и сможет дать людям
пищу, созидающую тело воскресения, ибо Он несет духовную печать, проникающую
Его телесность. Пророческое видение Иоанна показывает, каким образом
начинает действовать запечатление как подготовка к воскресению на Страшном
суде людей, предавшихся Христу.
После запечатления живущих на земле христиан идет видение, которое
вновь являет христиан по ту сторону земного бытия, "великое множество людей,
которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков"
(Откр. 7:9). Хотя это видение непосредственно примыкает к предыдущему,
тайновидец все же понимает, что эти картины разделены во времени. Стих
начинается словами "После сего взглянул я" (Откр. 7:9). "После сего" --
"meta tauta" -- по-гречески слово "сего" стоит во множественном числе. В
начале гл. 7 тоже стоят слова "после сего", но здесь в [Стр.100 ]
греческом употреблено единственное число ("meta touto"). Формулировка
"meta tauta" характеризует большие отрезки времени19. Значит,
между событиями двух видений, вероятно, произошло еще многое, относящееся к
"великой скорби" (Откр. 7:14). Запечатленные в земной жизни христиане могли
тем временем скончаться и пережить переход в мир иной. Выражение "никто не
мог перечесть" еще раз явственно показывает, что число сто сорок четыре
тысячи не подразумевает статистического количества.
По сравнению с первым видением мучеников отчетливо заметна перемена.
"Белые одежды" даруются теперь мученикам уже не в ходе посмертных
переживаний; нынешние мученики еще в христианской жизни на земле благодаря
интенсивному общению со Христом "омыли" свою тонкую природную оболочку "и
убелили (leukainein) одежды свои Кровию Агнца" (Откр. 7:14). Они еще на
земле очистили "излучение своей ауры" и силою крови Христовой образовали
тончайший световой организм, который теперь, после физической смерти,
является в вышнем мире. Они стоят "с пальмовыми ветвями в руках своих" и
вместо мучительного вопроса "доколе?" возглашают великий праздничный гимн:
"Спасение ("soteria" -- великое избавление) Богу нашему <.,.> и
Агнцу!" (Откр. 7:10). Здесь очень важен дательный падеж -- "Богу нашему".
Спасение мира началось от Бога. Посылая в мир Христа, Бог-Отец говорил
соответственно: "Спасение человекам!" Теперь же "soteria", великое спасение,
обрело почву на земле, "подошло" к людям. Теперь оно сияет из пронизанного
Христом человека как благодарность, возвращаясь снизу вверх, в божественный
мир. Умершие христиане приносят с собой в вышний мир нечто имеющее значение
там, наверху. Человеческое прославление подхватывают Ангелы (Откр.
7:11--12), которые через земных людей соприкасаются со спасительным деянием,
свершившимся не на небе, но на земле (ср.: 1 Петр. 1:12).
Умершим дозволено действовать в вышнем мире. Они служат Богу во храме.
Этот аспект дополнен образом опять-таки иного рода: в вышнем мире они ходят
путями, какими Агнец
____________________________________________________________________
19 Rau, Christoph. Struktur und Rhythmus im
Johannesevangelium. Stuttgart 1972, S. 47. Ha c. 44--47 автор излагает,
сколь важную роль в Евангелии от Иоанна играют словосочетания "meta tauta" и
"meta touto". [Стр.101]
водит их "на живые источники вод". Как в античном мире посмертным
проводником душ (psychopompos) был Гермес, так теперь душам в их развитии
сопутствует Христос, благодаря чему они как бы восходят к первоистокам
жизни. "Водить" по-гречески "hodegein", т. е. "прокладывать путь". Теперь
может состояться внутреннее примирение с пережитыми на земле ужасами -- это
выражено удивительно простым и задушевным образом: "отрет Бог всякую слезу с
очей их".
Сразу после этого нам вновь напоминают о находящихся на земле
христианах. Вновь на небе слышны возносящиеся "молитвы святых". Ангелы
заботятся об этих достигших вышнего мира благочестивых порывах, им дано
"множество фимиама", с помощью которого Ангелы как бы сообщают молитвам
добавочную субстанциальность. То, что возносится ввысь, эхом откликается
сверху вниз: "и взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и
поверг на землю" (Откр. 8:5).
Грянувшие с трубным гласом катастрофы все больше разрушают земной мир,
что все сильнее отражается и на судьбах людей. Прежде чем звучит седьмая
труба, Иоанн слышит: "Встань и измерь храм Божий и жертвенник, и
поклоняющихся в нем" (Откр. 11:1). Внешний двор храма отдан язычникам,
попирающим святой город. Мы вновь на земле. Здесь имеется в виду не небесный
храм, не небесный жертвенник, но"и не просто город Иерусалим, хотя слова
"будут попирать святый город" могут заключать в себе и картину разрушения
Иерусалима.
Закон "настанет время и настало уже" действует и здесь. В
заключительной главе Апокалипсиса святой город как небесный Иерусалим сойдет
с неба, казалось бы, без всякого предшествовавшего развития. И все же такое
развитие в Апокалипсисе как раз присутствует. "Святой город" Древнего мира
безвозвратно отдан на поругание. Однако посреди разрушения издревле
существовавших ценностей благодаря деянию Христа в области, где живут земные
люди, прорастает новый, приобщающийся святости мир. Средневековый искатель
Грааля искал в конечном счете не географически локализованную твердыню, но
тот самый прорастающий, пасхальный, незримый земной мир. Так и Иоанн среди
всеобщего уничтожения видит "храм с жертвенником". И со- [Стр.102]
вершенно ясно, что речь идет не о чем-то внешнем, ибо Иоанн должен
данной ему для измерения "тростью" -- хотя это еще не "золотая трость",
которой ему предстоит затем измерить небесный Иерусалим (Откр. 21:15), --
измерить и самих "поклоняющихся в нем". Иными словами, на пути к конечной
цели подводится "промежуточный итог": осознание того, насколько развилось
прорастающее будущее.
Здесь появляются еще "два свидетеля", в которых отчетливо узнаваемы
Моисей и Илия в их земном перевоплощении. Они "облечены во вретище" (Откр.
11:3). Эти два Божиих свидетеля среди катастрофических событий внешне
неприметны, однако действуют они с исключительной духовной силой, пока не
погибнут от "зверя, выходящего из бездны". Зверь этот, как здесь
недвусмысленно сказано, "победит их" (Откр. 11:7). Развитие в истинном своем
облике не есть непрерывное, неуклонное движение вперед, как представляется
наивному оптимизму. Это -- движение, которое то и дело наталкивается на
препятствия, терпит неудачи, отступает назад, но все же постепенно ведет к
цели. Во всяком духовном развитии как раз такие негативные моменты
способствуют углублению. Слово "победить" -- одно из ключевых в
Апокалипсисе. Каждое из семи посланий заканчивается обетованием
"побеждающему". Человек может достичь своей цели, только если он сознательно
преодолеет негативную возможность формирования своего существа; и,
по-видимому, это связано с тайной свободы. Внутренний путь к такой "победе"
ведет и через опыт "поражения", благодаря которому человек как раз и
созревает для окончательного преодоления, окончательной победы. Зверь
победит двух свидетелей Божиих, убьет их и оставит трупы их "на улице
великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь
наш распят" (Откр. 11:8). Подобно тому как небесный Иерусалим имеет
предварительные ступени, имеет их и подпадающий бездне "Вавилон" -- символ
всего земного человечества, утратившего связь с вышним миром и не
стремящегося ее восстановить. В этом великом городе оставленной Богом и
Духом, чисто материалистической цивилизации распятие Христа происходит как
бы постоянно. Однако за смертью двух свидетелей следует событие, созвучное
Пасхе и вознесению Христа. Происходит воскресение во плоти, и свидетели вос-
[Стр.103]
ходят "на небо на облаке" (Откр. 11:11--12). Все это, как однозначно
сказано, видят люди, настроенные к ним враждебно: "и смотрели на них враги
их". Воскресение и вознесение Христа были событиями объективными, но
созерцали их лишь те, кто обладал для этого внутренними предпосылками.
Каиафа и Пилат не созерцали ничего. Гл. 11 Откровения Иоанна указывает в
грядущее, где реальность сверхчувственного все сильнее стучится во врата
сознания людей и становится зрима даже для тех, кто не желает о ней знать. В
рассказе о воскресении и вознесении свидетелей речь идет не о грубо
материальных процессах -- недаром в Апокалипсисе для понятия "смотреть"
использованы два разных слова. Люди "смотрят" на трупы двух свидетелей --
здесь стоит слово "blepein" (Откр. 11:9). Это обычное зрение. Когда же речь
идет о воскресении (Откр. 11:11) и далее о вознесении (Откр. 11:12), то для
обозначения, что люди "смотрели" на эти события, в обоих случаях
употребляется слово "theorem", имеющее ярко выраженный духовный оттенок. Как
в Пасхальное утро, так и здесь происходит "великое землетрясение".
Пресуществление земного тела, связанного с землей, заставляет содрогнуться и
самое землю. Как говорит Новалис, "все смертное сотрясается в своих устоях".
Здесь дело идет не только об активизации умерших душ в вышнем мире, но
и о чем-то находящемся на пути между пасхальным воскресением и Страшным
судом; говоря осторожно, о чем-то связанном с воскресением и вознесением.
Здесь тоже есть предварительные ступени. Как событие такого рода в
древнейшем прошлом человечества, до Голгофы, когда действовали еще
первородные, райские силы, можно истолковать загадочный пассаж из книги
Бытия, где о Енохе, седьмом патриархе после Адама, скупо сообщено: "И ходил
Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его" (Быт. 5:24). В
этом насыщенном предчувствиями сумеречном свете, возможно, станет понятным и
таинственное место в Евангелии от Матфея, что в связи со Страстной пятницей
и Пасхой "многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по
воскресении Его, вошли во святый град и явились многим" (Мф. 27:52--53).
Обретение тела воскресения, даже если оно, по Павлу, вступает в бытие в не
имеющем временной протяженности мгновении Страшного суда (1 Кор. 15:52),
опять-та- [ Стр.104]
ки есть всего лишь конечный пункт долгой линии развития. Уже в седой
древности дохристианские "святые" начали потихоньку преобразовывать не
только свою тонкую природу, но и -- через духовную первооснову -- земное
тело, стараясь одухотворить его. Этой преобразовательной работе, начатой еще
до Христа, без Христова деяния было бы суждено остаться незавершенной. Но
благодаря Христову деянию первоначальный "воскрешающий" элемент как бы
утверждается и укрепляется. Вступление этих возрожденных святых "в святой
город" -- так Иерусалим в Евангелиях назван еще только в одном месте (Мф.
4:5) -- позволяет вдобавок угадывать еще и скрытый смысл, а именно что
всякое одухотворение земной телесности уже означает вхождение в силовое поле
небесного Иерусалима.
Длительное отлучение христианской теологической мысли от конкретного
духовного "реализма" привело к тому, что она оперирует слишком застывшими
понятиями и слишком поспешно склоняется к выводам типа "или--или". Если телу
воскресения земного человека дано в полной мере явиться лишь на Страшном
суде, это никоим образом не должно исключать, что прежде могут произойти
события, еще не тождественные последнему и окончательному, но лежащие на
пути к нему.
После того как вострубил седьмой Ангел, ровно на середине Откровения
звучит имя Михаил (Откр. 12:7). "Война на небе" между Михаилом и его
Ангелами, с одной стороны, и драконом и ангелами, с другой, заканчивается
низвержением дракона на землю. "Война" эта происходит в сверхчувственных
сферах. Человек, во плоти или без оной, в этом образном описании не упомянут
вообще. Лишь в великом победном гимне, которому Иоанн внимает затем как
мощной инспирации (Откр. 12:10), открывается тайна, что и при этом небесном
событии человек был действующим лицом и даже играл очень важную роль. Гимн
начинается словами: "Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и
власть (exousia) Христа Его". Таким образом, здесь вновь подхватывается гимн
умерших христиан: "Спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!"
(Откр. 7:10) Слово "спасение" ("soteria", "великое избавление") больше нигде
в Откровении не встречается, лишь в гл. 19 оно будет приве- [Стр.105]
дено в третий и последний раз (Откр. 9:1). Если рассматривать
Апокалипсис в целом -- а для понимания это просто необходимо, -- то
бросается в глаза, что три пассажа, где присутствует слово "soteria",
образуют вместе некую композицию. В ст. 7:10 мы отметили знаменательное
употребление дательного падежа -- "Богу нашему <...> и Агнцу": это
означает, что, приняв спасение ("soteria"), люди теперь в свою очередь
струят его ввысь, как великое благодарение Богу, как приношение. В ст. 12:10
стоит уже не дательный, а родительный падеж -- "спасение <...> Бога
нашего". Приношение человека "подступило" к вышнему миру и отныне принято
им. Полагать, что человек ничего Богу дать не может, ибо все и так
принадлежит Богу, а потому сама идея человеческой жертвы есть примитивное
заблуждение, -- значит впадать в упрощенчество. Разумеется, все изначально
принадлежит Богу. Однако для того, чтобы человек был сотворен воистину по
образу и подобию Божию в назначенной ему свободе, Бог предоставил человеку
"пространство свободы", как гласит псалом: "Небо -- небо Господу, а землю Он
дал сынам человеческим" (Пс. 114:24). Набожный мог услышать и другую речь
Бога: *Сын мой! отдай сердце твое мне" (Притч. 23:26). Но человек может
отказать в своем сердце даже Богу. В своей земной независимости он обладает
возможностью отчуждать собственность от Бога. Принося жертву, он осознает
положение вещей и старается добровольно вернуть Богу Его отчужденную
собственность. Когда говорят, что человек должен что-то дать Богу, это вовсе
не проявление безбожной гордыни. Господу было угодно именно так все устроить
-- из любви к нашей возрастающей свободе. После жертвы Христа, которая
оживает в людях, христианство осуществляет свое жертвенное служение. Слово
"soteria", трижды произнесенное в Откровении, знаменует три стадии: в ст.
7:10 -- приношение человека (дательный падеж!); в ст. 12:10 -- приятие этого
приношения в великий момент мировой истории ("ныне", "arti"); в ст. 1.9:1 о
спасении Бога говорится не как в ст. 12:10, что оно "настало" ("egeneto"),
но что оно уже есть и пребывает в покойной непреложности. Сопоставим эти при
пассажа:
7:10. Спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу! [ Стр.106]
12:10. Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть
Христа Его.
19:1. Аллилуйя! спасение и слава, и честь и сила Господу нашему!
Первый пассаж предшествует снятию седьмой (последней) печати. Второй
следует после того, как прозвучала седьмая (последняя) труба. Третий --
после того, как вылита седьмая (последняя) чаша гнева Божия. Три важнейших
момента в апокалиптическом постепенном восхождении (семь печатей, семь труб,
семь чаш гнева Божия) отмечены этими тремя пассажами.
То, что спасение и сила стали "Божиими", связано с христианским
становлением земных людей. Хвала Богу звучит уже после седьмой трубы:
"Благодарим Тебя, Господи Боже Вседержитель, Который еси и был и грядешь,
что ты приял силу Твою великую и воцарился" (Откр. 11:17). Однако же это
предполагает период по меньшей мере ущемленного божественного всесилия --
вплоть до бессилия Бога на земле, результатом чего являются страсти
Христовы. Слова апостола ^Павла "Бог все во всем" (1 Кор. 15:28)-- это не
описание тогдашнего состояния, но перспектива грядущего совершенства, когда
благодаря идущей от земли жертве Бог снова вступит в свою истинную силу. Уже
во многих псалмах мотив "Господь царствует" (Пс. 93, 97, 99, а также 47)
предвосхищает это событие. Да и можно ли было бы в молитве "Отче наш"
говорить: "да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя на земли..." -- если
бы все это уже непреложно свершилось.
Слово "ныне" (arti), которым начинается гимн в той главе, где речь идет
об Архангеле Михаиле, в Новом Завете встречается редко, но в важнейших
местах20.
__________________________________________________________________________
20 В Евангелии от Матфея, где, как и в Евангелии от Иоанна,
присутствует тайная символика чисел, "art!" повторяется семь раз (3:15;
9:18; 11:12; 23:39; 26:29; 53:64). Трижды мы находим "ap'arti" ("отныне") --
слово, которым отмечен решающий для мира миг жертвы Христа, когда меняется
все. Оно стоит в заключение общественного служения Христа в начале Страстной
недели (Мф. 23:39), на Тайной вечере (26:29) и на допросе перед синедрионом
(26:64). Не менее знаменательно это слово и в Евангелии от Иоанна, где его
появление в тексте определяется священным порядком числа: семь раз "art!"
употребляется, чтобы подчеркнуть настоящий момент при исцелении слепого (Ин.
9:19-- 25) и омовении ног (13:7, 33, 37), а также в прощальной речи Христа
(16:12, 31). Трижды употребляется слово "доныне"/"доселе": "Ты хорошее вино
сбе- per доселе" (2:10), "Отец Мой доныне делает" (5:17), "Доныне вы ничего
не просили во имя Мое" (16:24). Трижды -- "отныне": "отныне будете видеть
небо отверстым" (1:51), "Теперь (Так в православном каноне. -- Ред.]
сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы
поверили..." (13:19). "Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И
отныне знаете Его..." (14:7) Это слово помогает ощутить неповторимость
деяния Христа и приложимо также и к тем моментам в дальнейшем развитии
христианства, где это основополагающее "ныне", "теперь" вспыхивает вновь.
Так оно звучит и в главе Откровения от Иоанна как первое слово Михайлова
гимна, звучит во всей своей апокалиптичности [Стр.107]
То, что борьба Архангела Михаила с драконом приходит к победе не без
участия человека, обнаруживается в словах: "Они победили его кровию Агнца и
словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти"
(Откр. 12:11). Это классический пример тому, что созерцаемые Иоанном видения
нередко содержат лишь один аспект и могут быть дополнены. Судя по этим
видениям, победу одержал Архангел Михаил со своими Ангелами. Гимн в свою
очередь тоже односторонне описывает ситуацию словами: "Они победили его".
"Они" именуются в гимне еще и "братия наши", а следовательно, "громкий
голос", воспевающий гимн, который слышит Иоанн, это голос душ христиан,
живущих по ту сторону бытия. Правомерны оба аспекта: и Михаил со своими
Ангелами, но и человек, который может стать мечом Михаила на земле --
"кровию Агнца".
С низвержением дракона взгляд тайновидца вновь обращается к земле.
Небесная жена как космическая душа человечества, облеченная в солнце, луну и
звезды, влачит теперь свое существование в "пустыне", а с "прочими от семени
ее" -- таким многозначительным мистическим словосочетанием обозначаются
здесь христиане -- дракон сражается на земле (Откр. 12:17).
Это один из явных парадоксов Апокалипсиса: на небесах торжествуют
победу, а на земле -- словно никакого ликования и не было -- царствует
антихрист. "Наверху" одержана решающая победа, но требуется еще какое-то
время, прежде чем она скажется "внизу". Перед нами своего рода "сдвиг по
фазе". В ст. 11:7 "зверь, выходящий из бездны", побеждает обоих свидетелей,
и теперь это событие повторяется. "Дано было ему [зверю. -- Р.Ф.] вести
войну со святыми и победить их" (Откр. 13:7). Это было "дано" зверю
[Стр.108]
так же, как Пилату "было дано <.:.> свыше" властвовать над жизнью
и смертью Иисуса (Ин. 19:11). Переживание "безнадежности" тоже неотъемлемый
этап "созревания" христианина. Только "терпение" (hypomone) и "смирение"
позволяют "святым" выдержать на земле режим антихриста, ужесточающийся до
отвратительной системы насилия ("никому нельзя будет ни покупать, ни
продавать", кроме тех, кто принял "начертание на правую руку их или на чело
их"). "Терпение святых" (Откр. 13:10) и несокрушимая их "вера" стоят как
незыблемая скала посреди мира, в котором властвует антихрист.
"Святые" с их терпением и верой одновременно осознают свою
принадлежность вышнему уровню бытия. Иоанн созерцает в "великом городе" храм
и молящихся в нем как своего рода "область Грааля", за пределами географии,
на "незримой земле", -- так же и христиане, живущие в царстве антихриста,
духовно объединяются в более высокой сфере, где они превыше злодеяний
"зверя", -- это "гора Сион", которая тоже принадлежит "прорастающему"
небесному Иерусалиму. На этой святой горе Иоанн созерцает Христа в облике
Агнца и с ним сто сорок четыре тысячи. Послание к Евреям опять-таки говорит
о "горе Сион" как о месте духовного сбора христиан. "Но вы приступили к горе
Сиону и ко граду Бога живаго" (Евр. 12:22).
Этим собравшимся вокруг Христа теперь, когда антихрист творит свои
бесчинства, сообщается новая, более высокая способность/В голосе неба,
который слышен сначала "как шум от множества вод и звук сильного грома",
узнается "голос как бы гуслистов, играющих на гуслях своих"21
(Откр. 14:2). "Гуслисты" поют "новую песнь" (Откр. 14:3). Как мы
помним, вначале эту "новую песнь" пели избранные существа ближнего к
престолу круга -- четыре херувимских животных и двадцать четыре старца, у
которых в руках тоже были гусли. Человек тогда участвовал в этом событии
только восходящими к небу с фимиамом "молитвами святых". Теперь ситуация
иная. Новая песнь, начавшаяся в кругу приближенных к престолу Бога,
расходится вширь. На сей раз гуслисты и певцы не вышние существа внутреннего
________________________________________________________
21 Ср.: Bock, Emil. Apokalypse. Stuttgart 1951: Posaunen und
Harfen, S. 167. [Стр.109]
круга, но другие, поющие теперь "пред" этими избранными. Кто эти
"другие", подхватившие новую песнь, прямо не сказано. Они дают этой песни
достичь слуха ста сорока четырех тысяч запечатленных, единственных на земле
людей, вообще способных услышать небесную музыку. И не только услышать, но и
"научиться" новой песни. Меж тем как в царстве антихриста всякому глубокому
чувству людей грозит истребление, в душах "святых" под воздействием жертвы
Христа прорастает совершенно новый мир чувств. В древних культурах звучали
отголоски "старой песни" времен творения, изначального откровения. Древняя
культура разрушается, и это знаменуют слова "повержен будет Вавилон, великий
город, и уже не будет его". Вместе с "Вавилоном" погибнет и все, что
относится к "искусствам его". "И голоса играющих на гуслях, и поющих, и
играющих на свирелях, и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не
будет уже в тебе никакого художника, никакого художества" (Откр. 18:22).
"Новая песнь" -- это расцветающая благодаря приближению человека ко Христу
новая "музыка", новый мир чувствования, новая культура. Однако она уже не
падет в души, как "старая песнь", словно в сновидении, здесь необходимо
напряжение внутренних сил, святое "обучение". Обучение это включает
свободное, самостоятельное стремление человека сознательно работать над
расширением собственного внутреннего мира. "Придите ко Мне все", -- говорит
Спаситель, -- "научитесь от меня". Сто сорок четыре тысячи запечатленных
"девственны" в своем душевном начале и "незапятнанны", их духовное начало не
несет на себе трупных пятен "лжи". Эти сто сорок четыре тысячи в силу
"запечатления", которое еще прежде выпало на их долю (Откр. 7:3), оказались
способны уберечься от начертания зверя, от "charagma" (семь раз упоминается
"charagma" "зверя": в ст. 13:16--17; 14:9, 11; 16:2; 19:20; 20:4). Печать на
челе избранных превращается теперь в имя Агнца и Отца Его (Откр. 14:1). В
первом предчувствии далекой цели, в шестом послании к Филадельфийской церкви
дается обетование: "и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего,
нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое" (Откр.
3:12). [Стр .110]
Эта троица имен превращается в двоицу в ст. 14:1, чтобы наконец в
свершении небесного Иерусалима соединить воедино имя Отца и Агнца (Откр.
22:4). "И узрят лице Его, и имя Его будет на челах их". Это процесс, в
котором троица сначала разделяется, а затем вновь соединяется в гармонию. В
ст. 14:1 во главе угла стоит аспект жертвы.
В ст. 14:12 в седьмой и в последний раз говорится о "терпении святых",
которое отныне близко к воздаянию.
После того как ряд семикратно повторяющихся слов о "терпении" закончен
(в ст. 1:9; 2:2,3, 19; 3:10; 12:10; 14:12), начинается еще более мощный
апокалиптический ряд из семи повторов другого мотива -- обетования
блаженства (в ст. 1:3; 14:13: 16:15; 19:9; 20:6; 22:7, 14),