мена. Согласно св. Ефрему Сирину, на-рекая животных, он поистине соучаствовал в творческом деле Бога. Во Христе мы снова обретаем эту силу, помогая каждой твари обрести полноту бытия. Если мы должны наследовать землю, научимся узна-вать, называть по имени, освобождать все тварное, возвра-щая его к должному состоянию, и перестанем суетиться что-то "налаживая" и "устраивая" на пользу самим себе. Точно так же должны мы обращаться и друг с другом. Как жаль, что, помогая людям, мы тщимся "решать их проблемы"! Это, почти неизбежно, приводит к тому, что мы наклеиваем ярлыки абстракций на неповторимые ситуации. На самом же деле мы должны не решать, не ставить диагноз, не наклеивать ярлыки, а узнавать или, точнее по-знавать -- познавать как первый человек, каждое существо, каждую ситуацию в их совершенной неповторимости. Когда ситуация уж очень безвыходна, мы начинаем по-нимать, что нужно не столько найти из нее выход, сколько выразить ее. Тут хорош поэт или художник; и порой, по ми-лости Божьей, мы сами можем стать этим поэтом и худож-ником. Каждая ситуация в нашем мире требует не "делово-го", а "художественного" подхода. Если мы наследуем зем-лю, мы обязаны этим не "умелому администрированию", а чем-то, похожему на тонкость и творческий дух. Кроткие -- это те, кто не "добивается" и не "устраивает", а беспомощно взирает на жизнь. Кому же, как не им, ска-зать в единеньи с Божьим Словом то слово, которое освобо-дит всякую тварь, вернув ее к самой себе? Только они н могут по-настоящему радоваться власти над землей. Итак, не гневайтесь на благоденствие нечестивых -- ни у них, ни у вашего гнева нет будущего. Радуйтесь о Боге, и взором веры и надежды вы увидите творимый Им мир сквозь' от-чаяние и безысходность века сего. Глава 6 (интерлюдия) Первые два блаженства как бы негативны -- они удер-живают прибой властности и деловитости. Благодаря им создается пустота, в которой может действовать Бог. Имен-но в этой пустоте Он переделывает нас. Конечно, главное для Него -- создать в нас любовь, ми-лосердие. Только эта добродетель делает нас совершенными. Но в земной жизни она не расцветет без веры и без надеж-ды. С верой и надеждой связаны два первые блаженства; они создают место для любви, с которой связаны шесть остальных. Вера и надежда тоже "негативны"; они освобождают нас от власти сиеминутных потребностей. Благодаря вере мы смотрим на мир глазами Божьей правды и потому способны противостоять давлению "видимого" Надежда дает нам си-лу ждать, пока Бог не уладит все по-своему; благодаря ей мы свободны от стремления к немедленным результатам и от разумного желания рассчитывать все наперед. Эти доб-родетели выводят нас из мира, где правит, в лучшем слу-чае, людская фантазия, в истинный, но сокровенный мир Божьих действий. Живущий верой и надеждой как бы пре-бывает в пустоте, в которой творит Бог. Наш мир -- не мир полноты, а мир недостатка. Человек пал, он не в раю. Но падшим людям кажется, что они знают, как в этом мире управляться. Такое знание -- ложь, и идет от "отца лжи (см. Ин. 8, 44). Вот почему так необходимы вера и надежда. Они отуча-ют нас от мнимого знания и учат ждать полноты, которую дает только Бог. Однако чистая пустота, по притче Господ-ней, очень опасна; она привлекает бесов, которые хуже прежних (см. Мтф. 12, 43--45). Заполнить ее должна любовь. Любовь наполняет, делает нашу жизнь полной, но что же это такое? Апостол говорит нам в послании к Коринфянам, что всякое проявление любви -- двусмысленно, двузначно. Можно совершать подвиги доброделания и все же не иметь любви. Знаки ее и симптомы немаловажны, ни не они -- главное. Как говорит Джордж Макдональд, "мы про-сто не можем отличить полностью истинную любовь от лож-ной, пока мы не умерли"... Различить ее можно лишь тогда, когда это уже не нужно. Пока мы живем в этом двузначном мире, мы никак не установим до конца причины и моти-вы даже собственных наших действий. Мы так привыкли психологизировать, что нам кажется, будто где-то внутри лежит "наше истинное я". В определен-ном смысле это верно (см. дальше, о чистых сердцем). Но тайна нашей души ведома только Богу, и мы в нее проник-нуть не можем. Ошибка начинается тогда, когда мы предпола-гаем, что способны истолковать своими силами (и в свою пользу) то, что отделяет "внутреннее" от "внешнего". Лю-бим мы и сомневаться во "внешнем" других людей, обычно -- уже не в их пользу. Такой подход к людям очень опасен. Теперь нередко го-ворят: "Важно не то, что ты делаешь, а то, какой ты". Опять же, в определенном смысле, это верно -- важнее всего наша сокровенная глубина, ведомая лишь Богу. Достигнуть ее не помогут никакие, сколь бы то ни было тонкие, методы, со-зданные человеком. Если же речь идет о том "внутреннем", что мы увидеть можем, оно не столь уж важно. Часто бы-вает важней, что мы делаем. Например, иногда мы не лю-бим кого-нибудь, но все же помогаем ему. Почему нелюбовь важнее, чем тот удивительный факт, что мы способны пода-вить свои недобрые чувства? Вполне возможно, что именно это выражает истинный замысел Бога, даже если не выра-жает нашего замысла. Иногда мы говорим: "Сам не пойму, почему я так сделал"; значит, истинная причина много глубже доступной нам "психики". Поэтому Церковь и учит церковному послушанию, благо-даря которому наши действия хоть как-то отделены от хао-са настроений. Послушание позволяет нам выражать мило-сердие, а не собственные наши прихоти и фантазии. Мы должны выполнять "Золотую заповедь *, хотим мы этого или нет. Есть и другой верный путь, доступный всем христианам -- путь сакраментальных знаков и символов, в которые Цер-ковь облекает свою жизнь. Жизнь эта -- своего рода свя-щенное действо; в нем мы можем символически выражать нашу глубочайшую сущность. Церковь "без пятна и порока" (Еф. 5, 27), мы -- в пороках и пятнах; но, совершая таинства, * "Золотая заповедь" ("золотое правило" этики) -- "не делай дру-гому того, чего не хочешь себе" (прим. ред.). мы становимся тем, что лучше нас, укрепляя нового человека, зарождающегося в нашей сокровенной глубине. Не будем отступать, если мы не "видим в этом толка", если таинства "ничего не говорят нам". Не литургия долж-на приспособиться к нам, а мы -- к литургии. Она рассчи-тана на зрелых, на духовно взрослых людей. Быть может, это мы не созрели, это мы еще плохо слышим. Наверное, мы вправе сказать, что, совершая таинства, "облекаемся во Христа" (см. Р. 13, 14). Как всякое "переодевание", это -- действие; более того, это похоже на игру; но только так мы соучаствуем в реальности, которая здесь, на земле, выра-жает себя в символах и ритуальных жестах. Если мы преданно, щедро и терпеливо будем следовать тем символам, какие дает нам Церковь, чтобы выразить любовь, рано или поздно придут более спонтанные признаки этой добродетели. Но не они определяют, насколько ценно наше участие в литургии; как раз наоборот. Спонтанные проявления" любви всегда двузначны, обряд однозначен. Именно он, обряд, взращает нового человека, зародившегося в нас; и наша верность обряду дает нам надежду на то, что наши "спонтанные проявления" станут выражать именно любовь, а не что иное. Теперь мы можем обратиться к дру-гим блаженствам, тесно связанным с любовью. Глава 7 Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Первые два блаженства, о которых мы говорили, со-здают некую пустоту. Когда мы отказываемся от властности и своеволия, другие побуждения могут вступить в игру; но отказ этот, сам по себе, даст лишь величину отрицательную. Остаться при ней опасно. И остальные блаженства, преду-преждая нас об опасности, учат, чем ее заполнить. Блаженство плачущих предостерегает нас против дурной отрешенности, как бы говорящей: "У меня ничего нет, я ни-чего не могу, но что с того? Мне это безразлично". Тот, кому безразлично, не заплачет, а потому не обретет блаженства, Оно обещано именно тем, кто не только тих и беззащитен, но и доступен страданию. Это исключает для христианина какую бы то ни было "эмоциональную тупость". Нельзя забывать, что без чувств нет человека. Некоторые виды духовности отвергают естественные человеческие реак-ции и, по-видимому, предпочитают какое-то каменное нечув-ствие. Но пророчество Иезекииля твердо говорит нам: "... и возьму из плоти вашей сердце каменное и дам вам сердце плотяное". Жестокосердие, глухота чувств -- один из плодов грехопадения. Искупая первородный грех, мы чувствуем не меньше, а больше. Конечно, это не значит, что мы должны потакать любой своей эмоции. Определенная дисциплина и в чувствах, и в их выражении -- весьма желательна. Полезно обуздывать чувства, но не уничтожать их. Разберемся в том , чем дурны иногда наши чувства. Тог-да мы яснее увидим, что делать с ними на христианском пути. Обычнее всего -- несоразмерность, неадекватность на-ших реакций, инфантильные чувства "по пустякам", которые лишь косвенно соответствуют обстоятельствам. Что бы ни означало блаженство плачущих, оно, по меньшей мере, го-ворит о настоящем страдании, об "адекватной эмоциональ-ной реакции". Это надо помнить. Но средство против неаде-кватных чувств -- не бесчувствие, и не фальшивая бодрость, а чувства, сообразные здравому разуму. Часто мы понимаем неправильно призыв апостола Павла "всегда радуйтесь". Христианин не вправе радоваться любой ценой. Как бы мы ни толковали апостольские слова (Фил. 4, 4), они ни в коей мере не возбраняют страдания, ибо пла-чущие -- блаженны. Блаженство плачущих должно поддер-живать нас, когда мы несчастливы, и защитить нас от по-кровительственных советов "бодриться". Тот же самый апо-стол сказал не "подбодрите плачущих", а "плачьте с плачу-щими". (Р. 12, 15). Невредно подумать о том, что же такое христианская ра-дость. Утешая страдающих, мы часто объясняем им, что вера велит страдать меньше. Может быть, нам просто легче самим, когда наш подопечный спокоен? Ведь плачущие очень тяжелы, они мешают нам, раздражают. Больные, стра-дающие, умирающие нарушают один из самых строгих за-претов нашего общества. Что, если напоминания о "христи-анской радости" -- лишь благочестивый вариант этого за-прета? Вот почему так важно помнить, что Христос связал с блаженством не просто чувства, а "отрицательные эмоции". Он благословил те мучительные и унизительные куски на-шей жизни, когда мы слишком несчастны, чтобы выполнить требования неумолимого мира, и даже церковные люди су-рово укоряют нас, призывая к ханжеской бодрости. 'Конечно, это не опровергает слов апостола, а только по-могает правильно понять их, найти им должное место. Пре-жде всего заметим, что радоваться умеет лишь тот, кто уме-ет плакать. Радость нельзя сохранить, убегая от страданий. Тот, кто постоянно боится несчастья, не будет счастливым-Глуповатый гедонизм многих наших современников не дает ничего, кроме досады, а наш вольнодумный век, гонящийся за наслаждением, порождает необычайно много несчастли-вых, неспособных к чувству невротиков. Как это ни странно, в наше бесчувственное время слова о блаженстве плачущих даже важнее, чем призыв к радости, ибо радость обрести невозможно, если всеми доступными способами бежишь от страдания. Однако плачущие блаженны не только по этой причине. Чтобы полнее понять нашу заповедь, обратимся снова к "стратегии искупления". Почему Христос должен был постра-дать? (см. Лк. 24, 26). Почему лишь тех, кто берет на себя крест, можно считать Его последователями (см. Мтф. 10, 38 и др.)? Что значат слова апостола Павла: "... восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых" (Кол. 1, 24). Ответ один: Христос страдал и умер, ибо удел человеческий: -- страдание и смерть. Если Он хотел спасти людей, Он дол-жен был, как добрый пастырь, отправиться туда, где живут заблудшие овцы. Любое другое спасение было бы ложью, и речь шла бы не о нас, людях, а о каких-то несуществующих созданиях. Такого же реализма Господь ждет от нас. Мы должны знать, где мы, если хотим оттуда выйти._ Человек занимает в мироздании особое место -- он не только тварь, он соработник Божий (см. Кор. 3,9). По уди-вительному слову св. Григория Нисского, каждый сам рож-дает себя. Точно так же каждый участвует в своем спасении. Ко-нечно, мы не можем спастись без Божьей помощи. Но с на-ми, людьми, Бог трудится не Один, Он ждет от нас соуча-стия. "... со страхом и трепетом совершайте свое спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению" (Фил. 2, 12--13). Тем самым, если Бог принял наше страдание во Христе, мы тоже должны принимать наше страдание. Если Христос взял на Себя наши кресты, мы должны нести и свой крест, и кресты ближних. Люди созданы так, что они тесно связаны друг с другом; это знает даже биология. Каждый из нас созидает другого, и в падшем мире каждый другого и губит. Дело искупления не терпит разобщенности, каким бы разумным ни казалось стремление всех отделиться. Писание ясно говорит: "Носите бремена друг друга" (Гал 16, 2). Если мы хотим увидеть человека, как он есть, мы должны посмотреть на страдающего Христа. Вот он, человек (Ин. 19, 5). Таковы мы, люди. Вот как мы беспомощны, истерза-ны, измучены. Мало того: вот как мы терзаем и мучаем дру-гих. Именно мы несем в себе ту злобу, ту жестокость, ту бесстыдную глумливость, от которой страдал Спаситель. Как тут не заплакать? Согласно более или менее искусственной схеме св. Авгу-стина, блаженство плачущих связано с даром ведения. Это верно: тот, кто знает правду о человеческой жизни, не мо-жет презирать плачущего. Относится это и к правде о самом себе, к покаянию. Очень может быть, что у Матфея "плачущие" значит "каю-щиеся". Такие слезы прольет лишь тот, кто честно смотрит на самого себя. Но христианин не просто видит человеческий удел. В растерзанном лице ближнего он видит растерзанное и спаса-ющее лицо Христа. Если мы достаточно мужественны и смиренны, чтобы смотреть на него, мы тем самым и отожде-ствляем себя со Спасителем. Наши слезы тогда -- очень. глубокое соучастие в Его деле. Очень важно понять, что от этого, в определенном смыс-ле, ничего не меняется. Соединяясь в страдании с Христом, мы страдаем ничуть не меньше. Страдание обретает другую перспективу, и в этом смысле нам легче его перенести. Но мы страдаем, нам плохо, и телу, и душе. Нередко мы мечтаем о том, что научимся страдать геро-ически. как бы нести крест, того не замечая. Но правы де Коссад и Тереза из Лизье: истинная благодать в том, что у нас нет на него сил. Здесь очень важен пример Христа. Мы не должны ду-мать о том, что, как Человек, Он был как бы лучше защи-щен, ибо мог вызвать легион ангелов. Он их не вызвал. Он переносил человеческое горе, черпая силу лишь из челове-ческих источников, и Новый Завет ясно говорит нам, что Он очень страдал. Знал Он и тот душевный слом, который связан с сильной физической болью. Хуже того, были мину-ты, когда Он познал самое страшное страдание -- чувство, что все совершенно бесцельно (см. Мтф. 27, 46). Христос назвал блаженным не легкое неудобство, кото-рое делает жизнь занимательней. "Он во дни плоти Своей, с сильным воплем и слезами принес молитвы" (Евр. 5, 7). Так страдал Христос, в наши дни так страдала Тереза из Лизье, смотревшая во тьму отчаяния. Здесь не место мнимому геройству. Конечно, бывает страдание, которым можно покрасоваться. Можно уйти в страдание от истинных своих забот, можно обеспечить себе бесчувствие, можно даже придать себе интересность в на-шем безликом мире. Но Господь благословил не это. Для христианской жизни важно само страдание, а оно выглядит далеко не так красиво, как нам бы хотелось. Сколько бы ни обновлялся Святым Духом наш "внутрен-ний человек", человек внешний, и тело и душа, -- ветшает день ото дня и непременно умрет (см. 2 Кор 4, 16). Перед лицом смерти -- не до шуток. Мы участвуем в страстях Христовых, испытывая истинную боль и нужно со всем сми-рением это признать. Мы должны принять Божий дар -- "вино, что веселит сердце человека". Бог в Своей промыслительной милости не требует от нас, чтобы мы всегда были в полном сознании, как бы без "наркоза". Кроме таких средств утешения, как вино, у нас есть драгоценный дар сна, есть друзья, книги, есть просто временное отупение. Не надо стыдиться того, что прибегаешь ко всем этим средст-вам. Однако нельзя так пристраститься к "наркотикам", что-бы забыть, что мы слабы и в каком мире живем. Успокой- тельные действия должны увеличивать, а не уменьшать реа-листический взгляд на жизнь. Особенно опасен один наркотик -- суетливое желание "все уладить". Конечно, кое-что иногда уладить можно, и мы вправе это делать. Но нельзя себя обманывать. Сколько бы ситуаций мы ни уладили, мы все же останемся лицом к лицу с беспомощностью человека. Полное изменение нашего удела -- в руке Божьей, и больше нигде. Все остальное -- лишь перекладывание бремени из одной руки в другую. Нам не разрешить последних проблем греха и смерти. Их разре-шает только Бог. Вот почему так важно страдать. Когда мы страдаем, мы знаем, каков наш истинный удел. Мы видим правду о пад-шем мире и падшем человеке. Как тут не плакать? Иногда считают, что нужно различать страдание как плод греха и страдание искупительное. Те, кто так думает, делают вывод, что в этой, земной жизни можно избавить-ся от первых, "заслуженных" страданий. Это -- чистый вздор. Всякое страдание -- плод первородного греха, наше-го или чужого. Именно его взял на Себя распятый Христос, именно его должны нести на себе христиане; и большая часть каждого из наших крестов проистекает не от чужих грехов, а от наших собственных. Наш крест -- это мы сами. Нет никаких оснований считать, что в этой жизни мы изба-вимся от собственного бремени. Конечно, Господь облегчает нам бремя, но не снимает его. Только после воскресения мертвых тела наши будут способны к полному счастью. Тек самым, мы никак не вправе презирать ни свое, ни чужое страдание. Напротив, мы должны его почитать. В "Артуриаде" * Чарльза Уильямса есть поразительная сцена. Когда сам Галахад достигает замка, где спрятан Грааль, он не входит победоносно в ворота, а падает на ко-лени. "О, Господи, прости! -- молит он. -- Прости, благо-слови меня, Отец!" Льюис пишет об этом отрывке: ** "Христи-ане часто думают о том, как много страданий причиняет мир святым; но и святые причиняют миру немало страда-ний". Поистине, любое сколь угодно созидающее действие что-то и разрушает, а то, что разрушается. -- не чистое, бес-примесное зло, как бы много зла в нем не было. Боль греш-ника остается болью и, тем самым, обретает благородство. Христианское страдание очень тонко и никак не связано с презрением, пренебрежением или осуждением. Христианскоестраданиеоченьтонкоиникак но в этом. Искупительным можно назвать то страдание, ко-торое отдано Христу, то есть сострадание, "страдание вместе с другими". Христианин знает, что Христос взял на Себя его муки и, тем самым, соединил их с муками всех других лю-дей. Страдание становится состраданием через Страсти Хрис-товы. Теперь мы сможем понять, почему блаженство плачу-щих связано с милосердием. Обычно страдающий человек становится эгоистичней. Тот же, кто страдает со Христом, пробивает стену самости. Быть может, горе его еще горше, ибо он лишен такой отдушины, как злоба; зато он прича-щается тайне Божьей любви. Поэтому в глубине ада про-буждается надежда. Такое страдание чисто, беспримесно, беспомощно; однако только тот, кто испытал его, может знать, что Господь "творит все, что хочет" (Пс. 13, 4, 6). Именно на этой глубине страдание и радость едины. При-зыв апостола обращен к тем, кто перешагнул жалость к се-бе и соединился в своей скорби с жертвенной любовью Спасителя. Блаженство христианской радости, блаженство плачущп.х сводится, главным образом, к надежде. Не к оптимизму -- его нет, а к убежденности в любви и силе Божьей. Плачу-щие -- блаженство, ибо они утешатся. Существует страда-ние, которое утешиться не хочет. Более того: некоторые предпочитают растравлять свою боль. Это -- не христиан^ ский путь. Нам, христианам, достался тягчайший, но и бла-женный удел -- мы должны страдать честно, не обращая страданий в себялюбивую усладу. Боль, благословенная Спасителем, не презирает утеше-ния, но знает, что утешить истинно может один лишь Бог. Тем самым, эта боль неразрывно связана с радостью во Христе; однако, скажем снова, она не "облегчена", не ус-ловна, а очень мучительна. * "Артуриадой" автор называет цикл поэм английского писателя и мыслителя Чарльза Уильямса (1886--1945): "Он сошел с неба"(1938; дополнено "Прощением грехов" -- 1950), "Талиесин в Логрисе" (1938), "Облик Беатриче" (1943); дополн. 19 54). Приведенный отрывок из по-следней поэмы, изд. 1954 года. ** Отрывок из К. С. Льюиса (1898--1963)--из "Уильямс и Артуриа-да" (1948; дополн. -- в книге Ч. Уильямса "Талиесин в Логрисе", 1974, цитировано по этому изданию). Глава 8 Блаженные алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся Перед нами снова заповедь блаженства, которая суще-ствует в двух версиях. У Луки она проще и, вероятно, древнее: "Блаженны алчущие ныне, ибо насытетесь" (Лк. 6, 21), а противопоставленр ей: "Горе вам. пресыщенные ныне, ибо вз алчете" (Лк. 6, 25). Прямой смысл ее столь очевиден, что не нуждается в толкованиях. Она естественно входит в провозглашенный Христом "перевотор", обобщенный в сти-хе из Матфея: "Последние будут первыми, а первые -- по-следними" (Мтф. 20, 16). Правилом поведения такая заповедь быть не может; что-бы добиться этого блаженства, ничего не надо и нельзя сделать. Если мы перестанем есть, мы ничего не добъемся, и, кроме того, нарушим другую мысль Нового Завета -- столь же простое и очень "либеральное" поучение апостола Пав-ла о еде (Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест" -- см. Р., гл. 14). Нарушим мы и подражание Христу, Который и ел, и пил, так что Его даже обозвали человеком, который любит есть и пить вино" (см. Мтф. 11, 19). Правда, заповедь существует и в иной версии, быть мо-жет -- восходящей к словам Самого Спасителя. У Матфея мы читаем: "Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся". Однако отложим ненадолго ее моральные толкования и остановимся подробней на евангельской значимости того го-лода, о котором говорится у Луки. Мы видели на примере предыдущей заповеди ("плачущих"), что дело искупления не требует от нас, чтобы мы изничтожили наши чувства. Точно так же не требует оно, чтобы мы подавили наши фи-зические потребности. И то, и другое надо не уничтожить, а выправить. Надо обуздывать не потому, что они слишком велики, а потому, что они неверны. Один из подобных слу-чаев описывает Льюис в "Переландре": "Когда он (Рэнсом) уронил пустую тыкву и собирался взять вторую, ему пришло в голову, что он не хочет ни пить, ни есть. Ему просто хо-телось испытать еще раз наслаждение, столь сильное, почти духовное ... Но почему-то он ощущал, что лучше этого не делать. Он думал об этом, и вспоминал, как часто там, на Земле, стремился к удовольствию по велению разума, а не по велению голода или жажды". Как видим, такое стремле-ние с голодом не связано. Это -- мечтание, а не голод, и диктует его мозг, а не желудок. Несомненно, мозгу здесь делать нечего. Голод должен принадлежать не воображению, а желудку. Другая ошибка -- наша страсть запасливости. Христос велит нам молиться о хлебе насущном (то есть -- о хлебе на каждый день), и это вполне реалистично. Однако многие предпочитают запасать пищу впрок, что ведет к немалой опасности. Конечно, нет ничего дурного в том, чтобы приоб-рести больше еды, чем съешь за день; например,, домини-канцам это разрешали, ибо если они шли просить каждый день, им 'оставалось мало времени на занятия и проповедь. Опасность -- не в самом факте, а в том, что он может вы-йти из-под нашей власти и стать кумиром. Если же речь идет о должном отношении к еде, полезно вспомнить притчу из житий отцов-пустынников. Один монах никак не мог решить, оставаться ли ему в пустыне. Он по-шел к авве Пафнутию за советом. Старец сказал: "Читай одну молитву утром, одну -- днем, одну -- вечером, и ешь, когда голоден, пей, когда жаждешь, а если хочешь спать -- спи. Тогда ты можешь остаться в пустыне". Молодой инок еще сомневался и пошел к авве Иоанну. Тот сказал: "Не читай молитв. Только сиди в келье, ешь, пей и спи". Монах, однако, пошел к авве Арсению, который сказал ему: "Дер-жись того, что сказали тебе отцы. Мне нечего прибавить". Для духовной жизни, необходимо реалистически видеть, что такое человек, не прикрывая этого благочестием. Моло-дой монах должен научиться правильному ответу на глав-ные человеческие нужды -- голод, жажду, усталость -- ибо только на этой основе, основе истины, может стоять молит-ва. Если он попытается эти нужды обойти, его духовная жизнь будет чистой фантазией. Одна из добрых сторон такого возвращения к истине -- в том, что мы ощутим, как мы зависимы. Когда мы слишком благополучны (в любом смысле слова), нам может пока-заться, что многое, если не все, зависит от нас, а это -- большой соблазн для падшего человека. На самом деле мы зависим буквально от всего; и вера наша не станет реалистичной, пока мы этого не признаем. Конечно, в первую очередь мы зависим от Бога; но мало того, мы зависим от тварного мира, такими Бог нас создал. Можно освободить-ся от некоторых, не очень нужных связей, но очень опасно думать, что ты свободен от связей нерасторжимых, без ко-торых человека просто нет. Когда мы выправим наши главные физические чувства, мы научимся ценить, скажем, еду. Выправление это не надо понимать по-ханжески. Божий мир -- странное место, по-требностей у нас много, и, научившись ценить главное, мы разберемся, что ценить из "лишнего"; прежде же этого мы ничего вообще не сможем оценить. В конце концов, блажен-ство алчущих не обещает им "минимального рациона" -- они не едва удовлетворят голод, но насытятся. А это, по-видимому, значит, что они получат много хороших вещей. Св. Фома Аквинат учит, что ни одно истинное желание не сотворено всуе. Однако такое насыщение вряд ли возможно в нынешнем, мире этом. Всех -- даже должных -- желаний ему не удовлетворить. Что ж, пытаться изменить его так, чтобы он удовлетворил их? Эта дорога перекрыта блажен-ством кротких. Принять, как стоики, его ущербность и хо-теть лишь того, что у нас есть? И эта дорога перекрыта блаженством плачущих. Мы должны сохранять стремление к лучшему миру, но не печься и не суетиться о том, что еще недостижимо. Тут мы и .подходим к той версии блаженства, которую предлагает евангелист Матфей, "Блаженны алчущие и жаждущие правды". Несомненно, что правда эта -- правда Царства, о которой говорит Спаситель в следующей главе: "Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это '-;се приложится всем" (Мтф. б, 33). Стремление к Божьему Царству не удовлетворишь ни телевизором, ни привязанно-стью, ни "религиозной жизнью". Что бы мы ни ставили вза-мен его, мы обнаружим раньше или позже, что, как блуд-ный сын, питались желудями; и нам придется вспомнить об истинном нашем доме и об Отчей любви. Пленительные мирские блага, к которым мы так стре-мимся, недостаточно весомы и постоянны, чтобы дать нам блаженство. Это не значит, что надо отказаться от них; нет, надо придать им весомость и постоянство, поставив во гла-ву угла не их, но главную нашу цель -- полноту Царства Божия. Тогда они найдут свое настоящее место. Мистики, создавшие "Облако неведения" *, рассуждают о том, что смущало многих людей на их духовном пути: сколько можно есть и сколько -- говорить? На этот вопрос по их мнению, нет ответа. Спрашивать надо иначе: сколько нужно созерцать Бога в той сияющей тьме, о которой идет у них речь? Ответ -- прост: сколько можешь; прочее прило-жится. Все остальное встанет на свое место, и тогда ответом на вопросы, сколько спать, сколько пить, есть, говорить, бу-дет: "Бери, что можешь взять!". Обуздывать желания надо постольку, поскольку они ме-шают стремиться к Богу. Но это -- "временная мера". Идеал для нас -- не укрощение желаний, а удовлетворение их, если они подчинены исканию Божьего Царства. Мы ча-сто говорим о борьбе со всякими желаниями, словно желать можно только греха. Говоря строго, желать греха невоз-можно. Тяга к тому или иному греху -- искаженная тяга к истинной ценности. Иногда кажется, что мы были бы счаст-ливей, если бы перестали "стараться" и "предались наслаж-дениям". Это -- чистая мнимость. Грех утоления не знает. Более того: тяга к доброму гораздо основательнее и даже сильнее. Этой тяге мы и должны следовать -- именно тяге, а не ощущению, что мы добра достигли. Многие из нас к ча-су смерти только начнут выздоравливать, но суть не в том, суть -- в направлении. Лучше выздороветь хоть когда-ни-будь, чем убивать себя, не замечая болезни. Блаженны те, кто начал жаждать и алкать правды; хотя страдать они будут, ибо в земной жизни ничто меньшее не насытит их. Сейчас мы должны учиться правильным желани-ям. Бессмысленно просить у Бога каплю воды. Он может дать нам только все, и не меньше. Бессмысленно и гово-рить, что этого нам много. Да, много, но мы для этого со-зданы. Мы сами слишком велики для себя. Утешения, которые Бог посылает нам, готовят нас к это-му полному благу. Картезианец Гугон II учит, что утешения и богооставленность чередуются в нашей жизни, чтобы мы не забыли, где наш истинный дом, и не приняли путешест-вия за возвращение домой. Св. Василий Великий полагает, что и духовные и естест-венные радости дают нам предощущение рая. Именно так их * Анонимный англ. мистический трактат XIV века. надо принимать, за это ценить, не забывая, что получим мы неизмеримо больше. Св. Фома Аквинский говорит, что нельзя славить Бога, презирая сотворенное Им. Нам приходится обуздывать глупые стремления, которые помешали бы тяге к Царству; но главное -- обрести высшую способность: гово-рить желанию "да", а не "нет". Наш удивительный удел в этом мире -- сохранять же-лания живыми, чтобы, в конце концов, мы могли "насытить-ся". Скаредность не приучит нас к раю. Пустота, обра-зованная в нас нищетой и кротостью, помогает нам научить-ся зависимости от Бога, а только тогда можно узнать истин-ное алканье и жажду правды, и начать свой путь к блажен-ству. Научит она и ждать, ибо нетерпение и жадность меша-ют обрести что бы то ни было -- не потому, что разрушают предмет наших желаний, а потому, что препятствуют радо-сти. Попытка обеспечить владение Богом обеспечит нам только иллюзию. Падший человек стремится к владению, и, пока мы не отучимся от этого, нам будет больно. Блаженны те, кто согласился жаждать и алкать, отка-завшись от мнимого обладания. Поистине только таких и можно насытить. Их стремление к Богу, их любовь выходит за пределы земной жизни; но даже земная их жизнь блаженна и полна, хотя им ведомо блаженство плачущих. Глава 9 Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут Если мы увидели Божью правду и возжаждали ее, если мы плачем о мире, где ее так мало, мы естественно ощутим негодование и гнев. Гнев -- искушение тех, кто видит ясно. Можно ли вынести, что Божий мир столь безобразно испор-чен слабостью и злобой человека? Чем пыльче стремимся мы к правде Царства Божьего, тем труднее нам спокойно гля-деть на мирское зло. "Ужас овладевает мною при виде нече-стивых, оставляющих закон Твой" (Пс. 118, 53). Именно к этой естественной реакции обращено наше бла-женство. Блаженны милостивые. Стремление к правде не должно делать нас жесткими и жестокими. Иногда считают, что существует некий особый, "правед-ный" гнев. На самом деле всякий гнев праведен, и всякий неправеден. "Гнев человека не творит правды Божьей" (Иак. 1, 20). Негодование проистекает из искренней тяги к правде, но "гнев человека" к правде не приводит. Он неверен тактически, такой гнев приближает нас не к Божьей правде, а в лучшем случае к мнимой человеческой праведности. Однако повторим, чем истинней человек видит, тем силь-нее он жаждет правды, тем больше у него причин гневаться. Ему очень трудно отказаться от гнева, счесть его греховным или бесплодным. Того, кто жаждет Божьей правды, не успо-коишь оптимистическими советами. Ложный, равнодушный оптимизм Богу не нужен. Даже самый эгоистичный, самый неправедный гнев в оп-ределенном смысле праведен, ибочеловекне создан для бед и разочарований. Злая досада и та в своем роде резонна, ибо свидетельствует о недолжном состоянии мира. Но тут мы подходим к немаловажной истине. Мы сами тоже повинны в недолжном состоянии мира. Мы и сами в недолжном состоянии. Конечно, нелепо считать, что каждый из нас ответственен в прямом смысле слова за все мирское зло. Мысль о том, что страдания наши -- непременно плод наших грехов, отвергнута Самим Богом (см. Книгу Нова). Слепорожденный страдает не за свой грех и не за грех своих предков (см. Ии. 9,1--3, а также Лк. 13, 1--5). Но в более глубоком, мистическом смысле доктрина пер-вородного греха учит, что никто не отделен от мирского зла. Помните об этом, так как гнев наш обычно основан на том, что зло где-то вне нас. Если идти по этой дороге, бороться с каким-то "внешним" злом, мы только породим новое зло, отражающее нашу греховность. Христос назвал блаженными кротких и за то, что они не пытаются "навести порядок", понимая, что такие попытки просто заменят один тип зла другим. Гнев, призывающий нас к действию, вовлечет нас з дела, которые просто не могут привести к правде. Блажен-ство жаждущих правды сулит не такое насыщение. Милостивые блаженны, ибо их помилует Бог. Без мцлости Божьей блаженства нет. Милость и правда нерасторжимы. Тяга к правде не будет насыщена, плачущие не будут утеше-ны, если не получат милости от Бога. Апостол Иаков предупреждает нас: "Суд без милости не оказавшему милости" (Иак. 2, 12 и далее. Контекст помога-ет глубже понять эти слова). Лишь слепой может подумать, что он не нуждается в милости Божьей. Пока мы судим по внешним признакам, нам кажется, что мы "еще ничего". Самооправдание -- одно из любимых занятий падшего чело-века, и оно почти всегда бывает "за чужой счет". Но истина, делающая нас свободными(Ин. 32), ставит свои условия- У нее другие критерии, не мирские. Глядя на себя, мы должны честно видеть, как далеки мы от совершен-ства. Спасти нас может не наше слово, а только слово Божье, творящее жизнь из смерти, красоту из безобразия, бытие из небытия. Глядя на несовершенство падшего мира, мы должны упо-вать на спасение всех и каждого. "Се, творю все новое" (Откр. 21, 15). Вот истинное измерение правды, которой мы жаждем. Гнев человека тем и плох, что он неправильно отвечает на правильный вопрос. Он отвечает неполно, противопостав-ляя некое "я" всем другим и некую часть этого "я" -- дру-гим частям. Господь же творит целостно. На первый взгляд это трудно примирить с тем. что возможна и вечная гибель; да, она возможна, но ни в коем случав нельзя так понимать и подчеркивать ее, чтобы отбросить домостроительство спа-сения. Ни богословие, ни философия не разрешают нам пред-ставлять себе, что рай и ад как бы соседствуют друг с другом, причем каждый из них свидетельствует о неудаче своего соседа. Гибель возможна, но бессмысленна. Она не ущемляет и не умаляет неба. Небо целостно, в нем нет "пробелов". Имен-но это верно в сложном учении апокатастасисе. Иулиания Норичская пишет: "Я не увидела греха"' во всем. что было-явлено ей, был только Бог, только правда. Верная учению Церкви, она признавала, что ад возможен, но он не входил в ее видение Божьего мира, и она не знала, как может он со-четаться с обетованием: "Все будет хорошо". Ад реален, и это не уступка нашей сентиментальности, а богословская истина. Милостивый провидит целостность Царствия. Он не может обречь на гибель ни одной его части, как не может Бог нена-видеть ни одну Свою тварь. Слова "Бог спасает" и "Бог осу-ждает" -- не параллельны, они просто не могут стоять ря-дом. Бог не осуждает и не судит. Суд -- не действие Божие, как говорит нам Иоанн Богослов, суд в том, что некоторые люди сами предпочли тьму (см. Ин. 3, 1 9). В боге же все -- свет (см. Еф. 5, 13--14). Он не извергает света. Значит и мы не должны никого извергать. Слово Господ-не "Не судите" (Мтф. 7, 1) непреложно и окончательно. Исключений из него нет. Отсюда следует, что нам надо видеть человечество лишь в его целостности, не разделяя людей на хороших и плохих, и даже на худших и лучших. Все мы грешны, все нуждаемся в истине. Не пытайтесь снискать милость только для "своих". Когда мы увидим мир так, негодование наше станет иным. Нас уже не будет злить то или иное зло; мы просто не смо-жем принять ничего, кроме замысленного Ботом совершен-ства. Только тогда наша жажда правды станет истинной и полной. Согласно христианской аскетической традиции, бессмыс-ленно и бесплодно тратить гнев на других. Его надо обра-щать на бесов, а не на людей, тем самым (и прежде всего) -- на бесов в самих себе. Отрицая "мир сей", мы не вправе отрицать ни одного человека. Обоюдоострый меч Слова (см. Евр. 4, 12) разделяет не отдельных людей, а всех людей, взятых вместе, от зловонной неправды, в которой мы томим-ся. Он отделяет человека от греха, а не от ближнего. Именно Милость -- не в том, чтобы потворствовать злу или искать ему оправдания. Она -- единственно здравая реакция на зло. Только она позволяет прямо смотреть на него, ибо знает большую силу, Слово Божие. Это и можно назвать "праведным гневом". Тот, кто гне-вается правильно, отказывается участвовать в делах падшего мира, хотя и сам он -- его часть. Простая человеческая злость -- один из симптомов общей нашей греховности. Когда нам трудно быть добрыми с теми, кто нас обидел, это говорит лишь об одном: и мы, и они опутаны сетями мир-ской неправды. Бывает и так, что мы не можем жить в од-ном доме, даже в одной стране с кем-нибудь из братьев (см. о Павле и Варнаве в "Деяниях", 15, 39). И наша боль, и несправедливость обидчика -- знаки того, что мир еще во зле лежит, а потому не только обидчик, но и мы нуждаемся в милости. Грех разделил нас, а нам противно разделение. Надежда наша -- в зачатках нового творения, хотя очень часто нам виден лишь холодный и немощный мир греха. В этой надежде нет разделения и ссоры. -- "Прощать"--не значит "хорошо относиться к обидчику". Наши чувства к нему зависят от нашего душевного склада. Чем мы чувствительнее, тем менее вероятно, что мы сможем побороть свою боль. Прощение -- в ином. Оно в том, что мы отказываемся жить в царстве ссор и разделений. Прощающий алчет и жаждет целостности; он не хочет и не может списать кого-то со счета, извергнуть из числа ближних. Ему тяжко в мире, где "мы еще не достигли совершенства. Казалось бы странно, что сострадание и милость зиждятся на неприятии. Однако в любом ином случае они ока-жутся непрочными сантиментами. Конечно, это не значит, что мягкосердечие дурно. Очень хорошо пожалеть кого-ни-будь. Но милость, названная блаженной, идет дальше; и только на этом уров