ика поблекла. Килько завел глаза к потолку и пожал плечами. -- Честное слово, Гульфи, -- сказал он, -- подобные штучки вышли из моды вместе с голенищами на кнопочках. Не удивительно, что тебе теперь приходится зарабатывать на жизнь, мухлюя в карты при свете луны. Гельфанд пропустил саркастические речи друга мимо ушей. -- Не смейся над силами, недоступными твоему пониманию, дерзкий мохноног, -- произнес он, между тем как в ладони его появились прямо из воздуха пять тузов, -- ибо тебе еще предстоит увидеть, сколь могущественны мои заклинания. -- Пока я вижу только, что эта дурацкая пружинка у тебя в рукаве совсем ослабела, -- хмыкнул хоббот, наливая старому товарищу чашу пива. -- Так что давай обойдемся без волшебных порошков и белых мышей. Ты лучше скажи, с чего это мне вдруг мне выпала честь принимать такого гостя? Да еще с таким аппетитом. Прежде чем заговорить, Маг поморгал немного, фокусируя глаза, в последнее время ставшие отчего-то косить, и добившись нужного результата, мрачно уставился на Килько. -- Настало время поговорить о Кольце, -- сказал он. -- О каком таком кольце? Кольце чего? -- спросил Килько. -- Ты отлично знаешь, о каком Кольце речь, -- сказал Гельфанд. -- О том Кольце, что лежит у тебя в кармане, господин Сукинс. -- А-а-а, ты про это Кольцо, -- с невинным видом произнес Килько. -- Я-то, было, решил, что речь идет о колечке, которое ты оставил у меня в ванне после твоих упражнений с резиновой уточкой. -- Не время шутки шутить, -- сказал Гельфанд, -- ибо Зло вступило на нашу землю и опасность стоит на ее рубежах. -- Но... -- начал Килько. -- Странные дела совершаются на Востоке... -- Но... -- Рок бредет по Большой Дороге... -- Но... -- И явилась вдруг собака на сене... -- Но... -- ... муха в салате... Килько торопливо прихлопнул ладонью рот Мага, призносящий ужасные слова. -- Ты хочешь сказать... хочешь сказать... -- прошептал он, -- Бурлаг в стакане воды? -- Мммммммфлефлюг! -- подтвердил волшебник. Подтверждались худшие опасения Килько. После праздника, подумал он, придется много чего решать. Хотя разослано было всего две сотни приглашений, Фрито Сукинс не удивился, увидев, что за похожие на свинные корыта столы, расставленные под воздвигнутым на лугу Сукинсов просторным шатром, уселось в несколько раз больше народу. Молодые глаза его расширились, когда он обвел взглядом ненасытные хари, которые, забыв обо всем на свете, с хрустом вгрызались в подгорелое мясо, раздирая его на куски. Немного знакомых лиц приметил он в рыгающей и урчащей орде, шеренгой выстроившейся вдоль ломившихся от жратвы столов, впрочем, еще меньшее их число не утратило всякую узнаваемость, скрывшись под масками подсохшей подливы и мясного сока. Только теперь молодой хоббот понял, насколько отвечало истине любимое присловье дядюшки Килько: "Чтобы заткнуть хобботу глотку, нужна гора всякой снеди". А все же, подумал Фрито, уворачиваясь от пролетавшего мимо обглоданного мосла, праздник вышел на славу. Пришлось загодя вырыть множество огромных ям только для того, чтобы было где разместить горы обгорелого мяса, которое гостям предстояло запихать в свои натренированные, мускулистые глотки, а сверх того дядюшка Килько выстроил хитроумный трубопровод, по которому в бездонные животы самотеком лились сотни галлонов крепкого пива. В печальной задумчивости взирал Фрито на своих соплеменников-хобботов, шумно набивающих утробы картофельной ботвой и рассовывающих "на потом" -- по карманам курток и кошелям -- недогрызенные куски покрытого застывшим салом мяса. Время от времени, какой-нибудь слишком рьяный обжора валился в беспамятстве наземь -- к великой радости соседей, которые тут же, не упуская удачного случая, засыпали его объедками. То есть, конечно, теми объедками, которые они не могли уволочь с собой "на потом". Куда ни поворачивался Фрито, он видел и слышал лишь скрежещущие зубы хобботов да распяленные их глотки, да урчащие и подрагивающие животы. Скрежет и чавканье почти заглушили национальный гимн Шныра, нестройно исполняемый наемными музыкантами. Мы хобботы, мохнатый люд, Мы трескаем, пока дают, Любая тварь у нас в чести Лишь хобботов не жрем -- почти. Алкает рот, урчит живот, Мы жрем, пока не разорвет. Умнет сколько хочешь, -- кто бы подал, -- Веселый народец смурных объедал. Припев: Жри, жри, жри, жри, Жри, жри, жри, жри! К столам собираются хобботы кучей, Им хавать и пить никогда не прискучит -- С восхода луны и до солнца в окошке (Не съесть бы ошибкой тарелки и ложки). Коль есть еда, тащи сюда, Помрем за жрачкой -- не беда. Вечно веселым, к чему нам взрослеть? Все к нам! Играть, блевать и петь! Припев: Жри, жри, жри, жри, Жри, жри, жри, жри! Фрито слонялся вдоль составленных рядами столов, надеясь отыскать знакомую, коренастую фигуру Срама. "Жри, жри, жри..." бормотал он себе под нос, но почему-то странными казались ему эти слова. Отчего ему так одиноко в толпе веселых гуляк, отчего даже в родной деревне он ощущал себя случайно забредшим сюда чужаком? Фрито вглядывался в фаланги перемалывающих пищу зубов, в длинные, длиной в целый фут, раздвоенные на концах языки, свисавшие из сотен ртов, такие розовые и влажные под послеполуденным солнцем. Тут во главе стола, где и Фрито полагалось сидеть в качестве почетного гостя, поднялась суматоха. Дядюшка Килько влез на скамью и махал руками, требуя тишины, -- он вознамерился произнести послеобеденную Речь. После того, как гул от язвительных выкриков и грохот от ударяющихся одна о другую голов стал затихать, каждое пушистое, заостренное ухо и каждый остекленелый глаз обратились к Килько, дабы ничего не упустить из того, что он скажет. -- Дорогие мои хобботы, -- сказал он, -- дорогие мои Затыки и Перистальты, Чревниксы и Вислобрюхи, Оглоеды и Цирроузы, а также Сальценосы. (-- Пальценосы, -- поправил его брюзгливый забулдыга, который, храня верность семейному имени, затиснул в ноздрю палец до четвертой фаланги включительно.) -- Надеюсь, все вы уже набили черева настолько, что вас того и гляди вырвет. На это освященное обычаем приветствие гости традиционно ответили единогласным пуканьем и рыганьем, удостоверяя, что угощение пришлось им по вкусу. -- Как всем вам известно, я прожил в Хобботауне большую часть моей жизни, так что мнение обо всех вас я составить успел и, прежде чем покинуть вас навсегда, я хотел бы показать вам, что вы все для меня значили. Толпа одобрительно взревела, решив, что Килько сию минуту начнет раздавать долгожданные подарки. Но то, что последовало за этими словами, поразило даже Фрито, в ошалелом обожании взиравшего на своего дядю. С Килько свалились штаны. Воссоздание картины разразившегося следом буйства лучше доверить фантазии читателя, как бы она у него ни хромала. Впрочем, Килько, заранее договорившийся, что фейрверк начнется, едва он подаст условный знак, сумел увильнуть от разгневанных соплеменников. Послышался оглушительный рев, сверкнула ослепительная вспышка, и горящие жаждой мести хобботы, вокруг которых с грохотом и сверканием совершалась мировая катастрофа, взвыв от испуга, зарылись носами в грязь. Когда громыхание поутихло, несколько самых храбрых линчевателей приподнялись и, сощурясь от горячего ветра, вгляделись туда, где только что помещался на невысоком пригорке стол Килько. От пригорка и следа не осталось. От Килько тоже. -- Видели бы вы их рожи, -- заливался Килько, обращаясь к Фрито и Гельфанду. Надежно укрывшись в своей норе, старый хоббот сотрясался от ликующего хохота. -- Как они улепетывали! Как зайцы от привидения! -- Зайцы или хобботы, а все же тебе следовало быть поосторожнее, -- сказал Гельфанд. -- Ты мог кого-нибудь покалечить. -- Да что ты волнуешься? -- ответил Килько. -- Шрапнель вся в другую сторону пошла. А лучшего способа встряхнуть их перед тем, как навсегда покинуть этот городишко, все равно не придумаешь. Килько встал и принялся напоследок пересчитывать сундуки, на каждом из которых был отчетливо выведен адрес "Дольн, Эстрагон". -- Времена повсюду наступают тяжелые, -- добавил он, -- так что пора им жирок-то порастрясти. -- Тяжелые? -- удивился Фрито. -- Да, -- ответил Гельфанд. -- Зло вступило на нашу... -- Ой, ты только опять не заводись, -- нетерпеливо перебил его Килько. -- Расскажи Фрито все, что мне рассказал, и довольно. -- Твой грубиян-дядюшка имеет в виду, -- начал Маг, -- что множество знамений, виденных мною, предвещают нам всем беду -- здесь, в Шныре, и повсюду. -- Знамений? -- переспросил Фрито. -- Истинных и несомненных, -- мрачно ответствовал Гельфанд. -- Странные и ужасные чудеса видел я в прошлом году. В полях, засеянных житом, взошли ягель и африканское просо, и даже в крохотных огородах перестали расти артишоки. В декабре приключилась жара, белая ворона летала по небу, а затем наступило морковкино заговенье. Призовая голштинка разродилась двумя живыми страховыми агентами. Земля разверзлась, изрыгнув завязанные морским узлом козлиные потроха. Лик солнца померк, и с небес излились дождем раскисшие кукурузные хлопья. -- Но что же все это значит? -- задыхаясь, спросил Фрито. -- А я откуда знаю? -- дернул плечами Гельфанд, -- Во всяком случае, сюжетец из этого можно слепить -- будь здоров. Но это не все. Мои шпионы доносят, что на Востоке, в страшных Землях Фордора собираются черные силы, весь списочный состав. Орды гнусных урков и троллей умножились, и каждый день красноглазые призраки тайком проникают даже в пределы Шныра. Скоро великий ужас охватит эту землю, ибо к ней протянулась черная длань Сыроеда. -- Сыроед! -- воскликнул Фрито. -- Но Сыроеда давно нет в живых. -- Не верь всему, что слышишь от герольдов, -- серьезно сказал Килько. -- Считалось, что Сыроед безвозвратно погиб в Битве при Брильонтуре, но оказалось, что это всего лишь мечтательное заблуждение. На самом деле он и с ним вместе Девять Ноздрюлей ускользнули от истребительного отряда с помощью хитроумной уловки, -- притворившись бродячей труппой цыган-канатоходцев. Они бежали через Найо-Марш и проникли на окраину Фордора, где земельные участки падали в то время в цене, как падает на землю парализованный сокол. С той поры они засели в Фордоре и накапливают силы. Темный Карбункул Рока, коим наделен Сыроед, вскорости лопнет, наполнив своими дурными миазмами Нижесреднюю Землю. И ежели мы намереваемся уцелеть, эту болячку надлежит удалить прежде, чем Сыроед примется сам выдавливать гной. -- Да, но как это сделать? -- спросил Фрито. -- Мы обязаны не подпустить его к тому единственному, что означает победу, -- ответил Гельфанд. -- Не дать ему наложить лапу на Великое Кольцо! -- А что это за кольцо такое? -- спросил Фрито, озираясь по сторонам в поисках наиболее удобного выхода. -- Перестань озираться по сторонам в поисках наиболее удобного выхода, и я поведаю тебе об этом, -- одернул перепуганного хоббота Гельфанд. -- Множество лет назад, когда хобботы еще дрались с бурундуками за лесные орехи, эльфы выковали в своих чертогах Кольца Власти. Изготовленные по тайному рецепту, известному ныне лишь производителям зубной пасты, эти Кольца наделяют их обладателя немалой мощью. Всего их было двадцать: шесть для господ земли, пять для правителей моря, три для покорителей воздушных пространств и еще два, чтобы избавляться от дурного запаха изо рта. С этими Кольцами народы прошлых времен -- и смертные, и эльфы -- жили в великолепии и мире. -- Однако, я насчитал всего шестнадцать, -- заметил Фрито. -- А где же остальные четыре? -- Отозваны на фабрику, -- засмеялся Килько, -- брачок обнаружился. Чуть дождик, в них сразу хлоп -- короткое замыкание -- и натурально, пальца как не бывало, сгорает дочиста. -- Да, но Великое осталось, -- продолжал свою декламацию Гельфанд, -- ибо Кольцо Величия правит всеми иными, потому Сыроед и ищет его теперь пуще всех остальных. Чары его и мощь окутаны легендами, -- говорят, что многую службу способно сослужить оно своему обладателю. Говорят, что, благодаря его мощи, тот, кто носит его, способен совершать невозможное -- властвовать над любыми тварями, побеждать непобедимые армии, обращаться в рыбу и птицу, голыми руками гнуть сталь, одним махом перескакивать через какой угодно забор, завоевывать друзей и оказывать влияние на людей, избегать штрафов за незаконную парковку... -- И добиваться, чтобы его выбрали Королевой Красоты, -- закончил перечень Килько. -- Все, что душа пожелает! -- Тогда, наверное, всякий жаждет обладать Великим Кольцом, -- сказал Фрито. -- Всякий, кто жаждет его, жаждет проклятия! -- воскликнул Гельфанд, страстно взмахнув волшебным дрючком. -- Ибо так же верно, как Кольцо дает власть, оно овладевает своим владельцем! Тот, кто носит Кольцо, меняется -- медленно, но всегда не в лучшую сторону. Он становится недоверчивым, он страшится утратить могущество, сердце его каменеет. Он влюбляется в свою власть и обзаводится язвой желудка. Он становится тупоумным и раздражительным, подверженным неврозам и невралгиям, болям в пояснице и частым простудам. И скоро уже никто не зовет его больше в гости. -- Сколь ужасная драгоценность это Великое Кольцо, -- сказал Фрито. -- Да, и ужасное бремя для того, кто его понесет, -- подхватил Гельфанд, -- ибо какому-то несчастному придется оттащить его подальше от лап Сыроеда, подвергнув себя опасностям и не уклоняясь от определеной ему судьбы. Кто-то должен под злобным носом свирепого Сыроеда снести кольцо к Безднам Порока в Фордоре, имея при этом вид существа, настолько непригодного для выполнения сей задачи, что его не скоро удастся разоблачить. Фрито содрогнулся от сочувствия к подобному горемыке. -- Похоже на то, что носитель Кольца должен быть полным и законченным остолопом, -- нервно рассмеялся он. Гельфанд взглянул на Килько, тот кивнул и небрежным движеньем руки метнул что-то маленькое и блестящее на колени Фрито. Это было колечко. -- Прими мои поздравления, -- без тени усмешки вымолвил Килько. -- Ты пришел на финиш последним, а это твой утешительный приз. II. ВТРОЕМ ВЕСЕЛЕЕ, А ЧЕТВЕРТЫЙ -- ЧТО КАМЕНЬ НА ШЕЕ -- На твоем месте, -- сказал Гельфанд, -- я бы отправился в путь сколь возможно скорее. Фрито задумчиво поднял глаза от чашки с брюквенным чаем. -- Ты можешь занять мое место за каких-нибудь полгроша, Гельфанд. Что-то не помню, чтобы я сам вызвался таскать это ваше Кольцо. -- У нас нет времени на досужие шутки, -- ответил Маг, извлекая кролика из своей поношенной шляпы. -- Килько уже несколько дней как ушел и ожидает тебя в Дольне, я тоже направляюсь туда. Там, на совете всех народов Нижесредней Земли будет решаться судьба Кольца. В эту минуту в комнату вошел из столовой Срам, который все эти дни прибирался в норе, укладывая на хранение брошенные Килько вещи. Фрито сделал вид, что поглощен чаепитием. -- Наше вам, господин Фрито, -- проскрежетал Срам, дернув себя за сальный вихор на лбу. -- Вот, собираю в кучу остатнее барахло вашего дядюшки, который так таинственно сгинул и следа не оставил. Странное какое-то дельце, а? Поняв, что никаких объяснений ему не дождаться, верный слуга, шаркая, удалился в спальню Килько. Гельфанд торопливо сунул кролика, которого звучно рвало на ковер, обратно в шляпу и возобновил беседу. -- По-твоему, ему можно доверять? Фрито улыбнулся. -- Конечно. Срам был мне верным другом еще с тех пор, как нас отняли от груди и сунули в дисциплинарную школу. -- А про Кольцо он что-нибудь знает? -- Ничего, -- сказал Фрито. -- Я в этом уверен. Гельфанд с сомнением оглядел закрытую дверь спальни. -- Оно ведь еще у тебя, не так ли? Фрито кивнул и вытащил сооруженную из канцелярских скрепок цепочку, которой Кольцо крепилось к нагрудному карману его клетчатой спортивной рубашки. -- Будь с ним поосторожней, -- посоветовал Гельфанд, -- ибо сокрытые в нем странные силы способны свершать удивительные дела. -- К примеру, карман мне ржавчиной запачкать? -- спросил юный хоббот, вертя колечко в коротких и толстых пальцах. Со страхом разглядывал он Кольцо -- и уже не впервые за последние несколько дней. Яркий металл его покрывали странные символы и рисунки. Вдоль внутренней стороны тянулась таинственная надпись на неведомом Фрито языке. -- Никак не могу слов разобрать, -- сказал Фрито. -- Понятное дело, не можешь, -- сказал Гельфанд. -- Слова эльфийские, на языке Фордора. Вольный перевод таков: Это Кольцо, никакое иное, выпало эльфам сковать, Эльфы бы продали маму родную, только бы им обладать. Спящему в нем Владыке подвластен и слон, и комар, Будить Владыку не стоит, у Владыки боксерский удар. Грозная Сила таится в этом Кольце Едином, Сила сия себе на уме -- сама хочет быть Господином. При порче или поломке в ремонт Кольцо не берем. Нашедшего просят послать Сыроеду наложенным платежом. -- Шексперт сочинил, не иначе, -- сказал Фрито, поспешно засовывая Кольцо обратно в нагрудный карман. -- Ужасное и зловещее предостережение, -- сказал Гельфанд. -- Уже и сейчас слуги Сыроеда рыщут повсюду, вынюхивая, где сокрыто это Кольцо, и того гляди пронюхают. Пора отправляться в Дольн. Старый волшебник поднялся, подошел к двери в спальню и рывком отворил ее. Сквозь проем ухом вперед выпал и гулко треснулся об пол Срам, из карманов его торчали покрытые мифрилом столовые ложки Килько. -- Вот он, твой верный товарищ, -- удаляясь в спальню, промолвил Гельфанд. Срам, неуверенно ухмыляясь, тщетно пытался запихать ложки поглубже в карманы, и по вислоухой физиономии его разливалась робкая тупость, к которой Фрито за долгие годы научился относиться с приязнью. Не обращая на Срама внимания, Фрито в испуге воззвал к Магу. -- Но... но... мне еще многое нужно уладить. Мои вещи... -- Не беспокойся, -- оветил Гельфанд, появляясь из спальни с двумя чемоданами в руках, -- я уже позаботился их уложить. Ясной, словно эльфийский камень, ночью, осыпанной колючими звездами, Фрито собрал своих спутников на выпасе за городом. Помимо Срама с ним отправлялись братья-двойняшки, Мопси и Пепси Ямкинскоки, оба очень шумные -- лишиться таких в дороге было одно удовольствие. Сейчас они весело носились по выпасу. Фрито призвал их к порядку, вяло удивляясь, с какой стати Гельфанд навязал ему в компаньоны двух виляющих хвостиками идиотов, которым никто в городке не доверил бы и обгорелой спички. -- Пошли, пошли! -- закричал Мопси. -- Да, пошли, -- поддержал его Пепси и, поторопившись сделать первый шаг, тут же плюхнулся дурной башкой оземь, ухитрившись расквасить нос. -- Ну, ты совсем плохой! -- загоготал Мопси. -- А ты вдвое хуже! -- ответил с подвыванием Пепси. Фрито возвел глаза к небу. Похоже, эпопея получится длинная. Добившись, наконец, тишины, Фрито осмотрел свой отряд и его поклажу. Как он и опасался, все его наставления были забыты, каждый приволок с собой груду картофельного салата. Кроме Срама, впрочем, чей заплечный мешок оказался наполнен потрепанными романами и столовыми ложками Килько. Наконец, тронулись в путь, шагая, в соответствии с указаниями Гельфанда, по мощеному желтым клинкером Шнырому Тракту в сторону Гниля, -- это был самый длинный участок их пути к Дольну. Маг велел им совершать переходы лишь под покровом ночи и пообок от Тракта, держа уши поближе к земле, глаза нараспашку, а носы в чистоте, что для Пепси после постигшей его неудачи было отнюдь нелегко. Некоторое время они шли в молчании, ибо каждый погрузился в то, что у хобботов сходит за мысли. Фрито чем больше думал о предстоящем им долгом походе, тем сильнее тревожился. Спутники его весело подпрыгивали на ходу, обмениваясь пинками и норовя обогнать один другого, а сердце Фрито сжималось от страха. Вскоре его охватили воспоминания о более счастливых временах, и он принялся мурлыкать, а там и напевать древнюю песню гномов, которую выучил еще сидя на колене у дядюшки Килько, песню, сочинитель которой жил на свете задолго до того, как Нижесреднеземье оделось мраком. Начиналась она так: Хей-хо, хей-хо, Бездельничать легко, Хей-хо, хей-хо, хей-хо, хей-хей, Хей-хо, хей-хо... -- Отлично! Отлично! -- запищал Мопси. -- Да, отлично! Особенно про "хей-хо", -- прибавил Пепси. -- А как вы ее называете? -- спросил Срам, который тоже знал три-четыре песни(*1) . --------------------------------------------------------------- (*1) То есть это приличных было всего три-четыре. -- Я ее называю "Хей-хо", -- ответил Фрито. Но песня не развеселила его. Скоро пошел дождь, и все они рассопливились. Небеса на востоке понемногу обращались из черных в жемчужно-серые, когда четверка хобботов, усталых и сморкающихся так, что у них едва не отрывались головы, остановилась и разбила лагерь в кустах собачьей ракиты, отстоящих на много шагов от небезопасного Тракта, -- здесь они намеревались пересидеть день, отдыхая. Утомленные путешественники растянулись на земле под ветвями и, как положено хобботам, в течение нескольких часов закусывали гномовскими булками из запасов Фрито, хобботовским пивом и обваленными в сухарях телячьими отбивными. Затем, негромко стеная от тяжести, наполнявшей их животы, все повалились наземь и тут же заснули, и каждому снились свои особые хобботочьи сны, посвященные большей частью телячьим отбивным. Внезапно Фрито проснулся. Уже опускались сумерки, и какое-то тошное ощущение в животе подтолкнуло его со страхом оглядеть Тракт из-за ветвей. Вдали он увидел наполовину заслоненную листьями темную и смутную фигуру. Она медленно и осторожно перемещалась вдоль идущего в гору Тракта, походя на высокого черного всадника верхом на каком-то громадном, пятнистом звере. Фрито, у которого прямо за спиной садилось предательское солнце, задержал дыхание, когда зловещие красные глазища всадника принялись обшаривать окрестности. На один миг Фрито показалось, что пылающие уголья пронизали его, но вот они близруко сморгнули и двинулись дальше. Грузный скакун, показавшийся испуганному Фрито огромным, безобразно перекормленным боровом, с фырканьем принюхивался к влажной земле, стараясь учуять запах наших путешественников. Спутники Фрито тоже проснулись и в ужасе замерли. Они не могли отвести глаз от страшного следопыта. Наконец следопыт пришпорил своего скакуна, громко и основательно испортил воздух и сгинул. Хобботов он не заметил Хрюканье ужасного зверя давно затихло вдали, но нескоро еще решились хобботы нарушить молчание. Фрито поворотился к товарищам, попрятавшимся в мешки с провизией, и прошептал: -- Все в порядке. Уехал. Из своего мешка выглянул далеко не уверенный в этом Срам. -- Разрази меня гром, если я не обмочился с испугу, -- сообщил он и неуверенно захихикал. -- Очень уж странно и страшно! -- Странно и страшно! -- отозвались в унисон другие мешки. -- А еще страшнее получится, если я так и буду слышать эхо каждый раз, как открою хлебало! -- и Срам по разу пнул каждый мешок, отчего мешки взвыли, но никакой готовности извергнуть свое содержимое не изъявили. -- Ишь, брюзгливый какой, -- сказал один мешок. -- Брюзгливый, гад, -- сказал другой. -- Хотел бы я знать, -- сказал Фрито, -- кем было это мерзкое создание и откуда оно взялось. Срам опустил глаза в землю и поскреб подбородок. -- Я так себе мыслю, что это один из тех молодцов, насчет которых Губа-не-Дура просил не забыть предупредить вас, господин Фрито. Фрито вопросительно уставился на него. -- Ну, эта, -- сказал Срам, дернув себя за вихор и в виде извинения лизнув ступню Фрито, -- теперь-то я, вроде, припомнил разговор со старым Губаном -- как раз перед нашим уходом. Не забудь, говорил он, сказать господину Фрито, что его тут спрашивал какой-то вонючий чужак с красными гляделками. А я, значит, спрашиваю: Чужак? а он говорит: Ага, -- говорит, -- я-то ему ни бе, ни ме, так он озлился да как зашипит на меня, да ну усища черные теребить. "Проклятье, -- говорит эта непотребная тварь, -- опять упустил!" А потом погрозил мне дубинкой, влез на свою свинью, и она у него опрометью поскакала вон из Засучек, а он еще что-то такое орал навроде "Наддай, Чумазая!" А я и говорю Губану: Очень странно! Зря я вам, конешное дело, раньше про это не рассказал, господин Фрито. -- Ну ладно, -- сказал Фрито, -- чего теперь горевать, на это и времени нету. Я не уверен, конечно, но не удивлюсь, если между тем чужаком и этим мерзким следопытом существует какая-то связь. Сведя брови, Фрито задумался, но, как обычно, ничего не надумал. -- Во всяком случае, -- сказал он, -- идти в Гниль по Тракту нам больше нельзя. Придется срезать через Злющую Пущу. -- Злющую Пущу? -- хором взвыли мешки. -- Но господин Фрито, -- сказал Срам, -- там, бают, эта... привидения водятся! -- Может и водятся, -- тихо ответил Фрито, -- а только остаться здесь, это все равно что разлечься на блюдечке с голубой каемочкой. С помощью нескольких крепких пинков Фрито и Срам торопливо вытряхнули двойняшек из мешков, и вся компания подкрепилась раскиданными вокруг огрызками телячьих отбивных, дивясь пикантному вкусу, сообщенному телятине нежданной приправой из уже облепивших объедки древесных клопов. Затем путешественники тронулись в путь, причем близнецы тонюсенько стрекотали в небезосновательной надежде сойти по ночному времени за мигрирующих тараканов. Они шагали на запад, лихорадочно цепляясь за любую возможность треснуться мордой об землю, спеша, чтобы достичь безопасной лесной сени еще до восхода солнца. Фрито подсчитал, что за два дня они прошли две лиги, -- совсем неплохо для хобботов, а все-таки маловато. Чтобы назавтра достичь Гниля, придется пересечь лес за один переход. Шли молча, только тихо поскуливал Пепси. "Опять этот дурень нос расквасил, -- думал Фрито, -- да и Мопси что ни шаг, то валится". Но долгая ночь кончалась, на востоке светлело, и ровный путь сменился буграми, наростами и прыщами рыхлой и ноздреватой земли, отдающей цветом как бы в телячьи мозги. Пока путники ковыляли по ней, прорость уступила место молодым деревцам, а там и взрослым -- огромным, недовольного вида деревьям, иссеченным и скрюченным ветром, дурной погодой и артритом. Скоро лес поглотил путников, отрезав от дневного света, и новая ночь накрыла их, словно смрадное полотенце общей душевой. Многие годы назад здесь стоял приятный, радостный лес, в котором весело шумели опрятно причесанные ивы-шелюги, щеголеватые ели и грациозные сосны, резвились зудливые бородавочки и малость тронутые бурундуки. Теперь же деревья состарились, пошли пятнами чихотного мха и ножной плесени, и Чистые Рощи обратились в Злющую Пущу, полную старческих причуд. -- К утру надо бы добраться до Гниля, -- сказал Фрито, когда путешественники остановились, чтобы заправиться картофельным салатом. Остановились ненадолго, ибо озлобленный шелест, поднявшийся в деревьях над их головами, подсказал им, что мешкать не стоит. Они торопливо продолжили путь, старательно обходя встречающиеся там и сям заградительные насыпи из помета, наваленные незримыми снизу, но явно раздраженными чем-то обитателями смыкающихся над головами древесных ветвей. После нескольких часов блуждания среди навозных куч хобботы без сил рухнули на землю. Фрито, давно утратившему ориентацию, казалось, что он никогда еще не видел такой земли. -- Нам бы давным-давно полагалось выйти из этого леса, -- обеспокоенно сказал он. -- Похоже, мы заблудились. Срам, некоторое время подавленно созерцавший острые, словно бритва, когти у себя на ступнях, вдруг просветлел. -- Может, оно и так, господин Фрито, -- сказал он, -- да только особо тревожиться нечего. Тут кто-то уже проходил пару часов назад, вон их стоянка, видите? И картофельный салат они жрали, навроде нас! Фрито внимательно изучил красноречивые свидетельства. Действительно, несколько часов назад здесь кто-то был, и этот кто-то подкреплял силы на хобботочий манер. -- Быть может, двигаясь по их следу, мы сумеем выбраться отсюда. И путешественники, несмотря на одолевавшую их усталость, потащились дальше. Они шли и шли, тщетно выкликая неведомых тварей, совсем недавно прошедших здесь, судя по встречавшимся на каждом шагу следам: огрызкам телячьих отбивных, потрепанным хобботовским романам, одной из столовых ложек Килько ("Какое совпадение", -- подумал Фрито). Однако, никаких хобботов так и не увидели. Впрочем, кое-какие иные существа путникам попадались. Однажды дорогу им перебежал кролик с дешевенькими карманными часами в передних лапах, удирающий от какой-то полоумной девчонки, потом повстречалась девчонка помельше, которую лупили по мордасам три разъяренных медведя ("Лучше не встревать", -- мудро решил Фрито), видели они также засиженное мухами, брошенное пряничное бунгало с табличкой "Сдается" на марципановой двери. В конце концов, еле ползущая от усталости четверка махнула рукой на следы. Вечерний сумрак уже сгущался в угрюмом лесу, и брести дальше, не отоспавшись, у них больше не было сил. Словно одурманенные неведомым зельем, маленькие мохнатые бедолаги один за другим свернулись в ворсистые комочки и забылись сном под хранительной сенью огромного, трепещущего дерева. Срам поначалу и не понял, что уже проснулся. Он почувствовал, как что-то мягкое и упругое стягивает с него одежду, но решил, будто ему все еще снятся низменные наслаждения, которым он совсем недавно предавался в Шныре. В конце концов, явственно различив некие чмокающие звуки и треск раздираемых одежд, Срам открыл глаза и обнаружил, что лежит совершенно голый, а конечности его и голову обвивают мясистые корни дерева. Взвыв так, что у него самого уши чуть не полопались, Срам разбудил товарищей, как и он, связанных по рукам и ногам и догола раздетых содрогающимся в корчах деревом, испускавшим к тому же отчетливое воркование. Удивительное растение явно напевало себе под нос, при этом все крепче стискивая своих пленников. Хобботы с омерзением смотрели, как губастые оранжевые цветы, мурлыкая, склоняются к остаткам салата и окунаются в них. Какие-то вздутые, будто луковицы, стручки потянулись к хобботам и с отврательным чмоканьем и чавканьем присосались к их беззащитным телам. Бедняги поняли, что их, стиснутых в гнусных объятиях дерева, вот-вот зацелуют до смерти! Собрав последние силы, они завопили, взывая о помощи. -- Помогите, помогите! -- взывали они. Но никто не ответил. Пухлые оранжевые соцветья раскачивались над их беспомощными телами, извиваясь и постанывая от страсти. Один обрюзглый цветочек безжалостно приник к животу Срама и зашелся в сосущих корчах; Срам чувствовал, как его плоть втягивается в середину цветка. Затем на глазах у охваченного ужасом хоббота лепестки, издав звучное "чпок!", отпрянули, оставив на животе темный, злокачественный рубец, -- след отвратного поцелуя. Срам, лишенный возможности спастись и спасти товарищей, леденея от страха, смотрел, как начавшие словно бы задыхаться лепестки изготовляются к последнему, губительному лобзанию. Но в тот самый миг, когда красные тычинки уже опускались, чтобы свершить свое мерзкое дело, Сраму показалась, будто он слышит отзвук веселой песенки, доносящейся издалека, -- да, сомнений не было, песенка звучала все громче! Дремотный и хриплый голос напевал слова, которые по понятиям Срама и словами-то не были: Крыша вбок! Вверх дымок! Варим мескалино! Что глядишь? Кроши гашиш! Где мой метилино? К вам торчок, старичок Тимми Бензедрино! Обезумевшие от страха путешественники, напряженно вслушивались в звучащую все громче мелодию, выводимую, казалось, пораженным свинкой существом: Трах-бах, тьма в глазах! Синих птичек стая! Пусть в размякшей голове все мозги растают! Есть колеса, есть игла, травка и соломка. С дурью жизнь -- сплошной прикол, а без дури -- ломка. Старый Тимми Бензедрин -- малый в лучшем виде. С пегим хайром ниже плеч, в голубом прикиде! Отведу я вас домой -- вижу, вы в обломе -- Вы закинетесь, а я постою на стреме! Миру, Братству и Любви мы протянем руки. Так валите же за мной, если вы не глюки! Внезапно из густой листвы появилась живописная фигура, запеленутая в длинную мантию волос, напоминающих консистенцией изжеванный рахат-лукум. Фигура походила на человека, правда, не сильно. Ростом она была футов в шесть, но весила никак не больше тридцати пяти фунтов, даже с учетом облепившей ее грязи. Тело певуна, длинные руки которого свисали, доставая почти до земли, покрывали рисунки совершенно ошеломительных тонов -- от шизоидно-красного до психопатически-лазурного. С шеи, не превосходившей толщиной трубочного черенка, свисала дюжина нитей с заговоренными бусинами, а промеж бусин болтался еще амулет с оттиснутой на нем эльфийской руной "Терминатор". Сквозь сальные клочья волос глядели на мир два огромных глаза, настолько вылезших из орбит и налившихся кровью, что они походили уже не на глаза, а на пару бейсбольных мячей, сделанных из чрезмерно постной грудинки. -- Уууууууууууууу-юй-юй! -- произнесло существо, мгновенно оценив ситуацию. Затем, полуподковыляв, полуподкатившись к корням кровожадного дерева, существо плюхнулось на тощие ягодицы, вперило в дерево блеклые, похожие на блюдца глазища и принялось выпевать заклинания, показавшиеся Фрито приступом сухого кашля: Ты, зеленый кайфолом! Че тут за бадяга? Отпусти-ка малышей, пошлая коряга! Хоть сижу я на игле, клинюсь и борзею, Ты, приятель, погляжу, и меня шизее! Не стремай своих людей, я тебе толкую, Я, конечно, за любовь -- только не такую! Задохнутся малыши -- видишь, как приперты! Ну прошу тебя, кончай, старый мухомор ты! Произнеся эти слова, потасканный призрак поднял кверху паучью лапку, соорудил из двух пальцев волшебный знак "V" и изрыгнул последнее, исполненное жути заклятье: Тим! Тим! Бензедрин! Зелье! Травка! Героин! Жги бензин! Топи камин! Доза, вылет, отходняк - Нам без этого никак! Колоссальное растение содрогнулось, кольца его корней осыпались с несчастных жертв, точно вчерашняя вермишель, а сами жертвы с радостными воплями вскочили на ноги. Словно зачарованные, наблюдали они, как огромное зеленое страшилище скулит и в приступе злобы сосет свои пестики. Хобботы поспешно оделись, и Фрито с облегчением нащупал Кольцо, как и прежде, надежно соединенное скрепками с карманом рубашки. -- Спасибо вам, -- хором пропищали хобботы, виляя хвостами, -- спасибо, спасибо! Но спаситель их ничего не ответил. Словно бы и не ведая об их присутствии, он вдруг затвердел, совершенно как дерево, и сдавленно произнес: "Гха, гха, гха!", между тем как зрачки его то распахивались, то складывались наподобие нервного зонтика. Колени бедняги согнулись, разогнулись, вновь подогнулись, и в конце концов он рухнул на покрытую мхом землю, сжавшись настолько, что превратился в ком отчаянно хлещущих по сторонам волос. Пена пошла у него изо рта, а сам он завыл: -- О Боже, уберите их от меня! Они фезде, фезде, зеленые! Аггр! Оггр! ОБожеБожеБожеБожеБожеБожеБожеБоже! При этом он истерично молотил себя по чему ни попадя. Фрито изумленно заморгал и схватился за Кольцо, но передумал и надевать его не стал. Срам, склонившись над распростертым по земле чудиком, ухмыльнулся и протянул ему руку. -- Прощеньица просим, -- сказал он, -- вы не подскажете, как нам отседова... -- О, нет-нет-нет! Глядите, фон они! Фезде, фезде! Не подпускайте их ко мне! -- Кого не подпускать-то? -- вежливо поинтересовался Мопси. -- Ииих! -- взвизгнул пораженный ужасом незнакомец, ткнув перстом в собственную голову. Затем он вскочил на покрытые мозолями ноги, нагнул голову, ринулся прямиком к поцелуйному дереву и, с разбегу боднув его, без чувств рухнул к ногам перепуганных хобботов. Фрито, стянув с головы шляпчонку, зачерпнул из ближайшего ручейка водицы и приблизился к несчастному, но бесчувственное тело внезапно выкатило похожие на мраморные шарики зенки и завизжало пуще прежнего. -- Нет, нет, только не фоду! Фрито в испуге отскочил, а костлявое существо кое-как привстало, опираясь на кулаки и ступни. -- Но фсе рафно спасибо, -- сказал незнакомец. -- Это у меня кайф так фыходит. И протянув Фрито грязную руку, удивительный незнакомец ухмыльнулся во весь свой беззубый рот: -- Тим Бензедрин, к фашим услугам. Фрито и все остальные чинно представились, продолжая оглядываться на поцелуйное дерево, вновь уставившееся на них всеми своими тычинками. -- Ую-юй, фы, это, его не бойтесь, -- хрипло отдуваясь, сказал Тим, -- обиделось, понимаешь. А фы, парни, фыходит, не здешние? Фрито сдержанно сообщил, что они держали путь в Гниль да заблудились. -- Вы не могли бы показать нам туда дорогу? -- Ую-юй, ясное дело, -- рассмеялся Тим, -- раз плюнуть. Только, это, сначала ко мне на хазу заскочим, я фас с марухой моей познакомлю. Костяникой зфать. Хобботы согласились, ибо запасы картофельного салата у них вышли. Они подхватили мешки и, сгорая от любопытства, пошли следом за Бензедрином, которого мотало из стороны в сторону и который по временам присаживался вздремнуть на подходящий камушек или пенек, давая хобботам возможность подтянуться. Так они безо всякого смысла кружили среди деревьев, а Тим Бензедрин хрипло и весело орал новую песню: Легка, как шорох косячка, чиста, как тина в луже. О дева с дурью в голове -- чем дальше, тем все хуже! О рук нетвердых худоба! О ногти как иголки! О мутный, окосевший взгляд из-под немытой челки! О космы спутанных волос! Зрачки как два стакана! О голос, что сведет с ума чижа и таракана! О дева, нежная, как кайф, и хрупкая, как сайра. Костянка, я с тебя тащусь от фенек и до хайра! И едва он ее допел, как вся компания вышла на поляну, лежащую на скате невысокого холма. Посреди поляны стояла ветхая хибара, напоминавшая формой резиновый сапог, из крохотной трубы ее валил плотный, тошнотворно зеленый дым. -- Ую-юй, -- взвизгнул Тим, -- ты смотри, а моя-то дома! Предводительствуемые Тимом путешественники приблизились к не возбуждающей особого желания оказаться внутри нее хибарке. Единственное окошко -- под самой крышей -- полыхнуло белым пламенем. Стоило путешественникам переступить порог, заваленный пустыми сигаретными гильзами, обломками трубок и выгоревшими нейронами, как Тим позвал: Встретил этих вон в лесу -- славные ребята. И решил забрать с собой побалдеть на хату. Из дымных глубин прозвучал ответ: Ну, привел, так уж привел, с дурня мало спроса, Забивай же косячок, доставай колеса! Поначалу Фрито увидел лишь радужные обои на стенах, свечи-вспышки да нечто, смахивавшее на кучу измызганных половых тряпок. Но тут куча заговорила снова: Заходите же, друзья, пустим дым повыше. Будет весело у нас, как поедет крыша! Хобботы сощурили уже заслезившиеся глаза, а куча вдруг