, Мейтланд заковылял назад к "ягуару" и попил воды, чтобы подкрепиться. Старик со своим мотоциклом исчез из виду где-то за виадуком. Мейтланд растер руки и грудь, стараясь унять дрожь. Не померещилась ли ему эта одинокая фигура, не сам ли он вызвал этот призрак какой-то детской вины? Мейтланд обвел взглядом остров, тщательно осматривая откос: не выбросил ли кто за ночь что-нибудь съедобное. Обрывки газеты, яркие конфетные обертки... Но должен же он. найти чего-нибудь поесть. На крайний случай у него есть четыре бутылки бургундского -- они помогут ему продержаться, а на острове наверняка растут съедобные ягоды -- а может, найдется какой-нибудь забытый огород с грядкой одичавшей картошки. Внимание Мейтланда привлекло бетонное основание указателя прилегающей дороги. Омытый дождем бетон ярко блестел на солнце -- очень похоже на пустую доску объявлений. Надпись, нацарапанную на нем трехфутовыми буквами, с дороги сможет разглядеть любой водитель... Мейтланд обошел вокруг машины. Нужен какой-то пишущий материал или, на худой конец, что-нибудь острое, чтобы нацарапать на бетоне буквы, а потом затереть их грязью для контрастности. Над капотом висел смрад горелой резины и масла. Мейтланд посмотрел на свисающие с распределителя почерневшие провода. Одну за другой он вынул клеммы из свечей зажигания и набил карманы обгоревшими резиновыми трубками. Через полчаса Мейтланд пересек остров и сел у белого бетонного бока, вытянув перед собой ноги, как искореженные шесты. От ходьбы по траве он быстро устал. Растительность в центральной низине местами поднималась до плеча. Несколько раз Мейтланд падал, споткнувшись о скрытые в траве остатки фундаментов и кирпичной кладки, но снова поднимался и упорно двигался вперед. Он уже не обращал внимания на крапиву, которая жгла ноги сквозь разорванные брюки, примирившись с этими ожогами, как примирился с усталостью. Так он мог сосредоточиться на любой стоявшей перед ним задаче, будь то мучительный переход через крапивные заросли или преодоление опрокинутого надгробия. И эта способность сосредоточиться в какой-то мере служила ему доказательством того, что он в состоянии подчинить себе ненавистный остров. Мейтланд вытащил из карманов смокинга клеммы с обгоревшими проводами и, словно играющий ребенок, принялся раскладывать перед собой кусочки обуглившейся резины. Он был слишком слаб, чтобы чертить стоя, но ему и так удалось вытянуть руку фута на четыре от земли. Прыгающими восемнадцатидюймовыми буквами Мейтланд тщательно вывел свое послание: ПОМОГИТЕ РАНЕНОМУ ВОДИТЕЛЮ ВЫЗОВИТЕ ПОЛИЦИЮ Прислонившись к холодному бетону, он осмотрел свое произведение и жестом уличного художника в обносках богача накинул на тощие плечи влажный смокинг. Вскоре его голодный взгляд с интересом обратился к сигаретным пачкам, рваным газетам и прочему мусору у подножия откоса. В десяти футах поодаль Мейтланд увидел грязный газетный сверток, вероятно, выброшенный ночью из машины, проезжавшей по примыкающей дороге. Рваная газета была насквозь пропитана маслом. Собравшись с силами, Мейтланд пополз к ней и костылем подтянул сверток к себе. Неловкими от голода руками он разорвал бумагу, и в ноздри ему ударил запах жареной рыбы, приставший к грязным блеклым газетным снимкам. Водитель, вероятно, купил себе поесть в одном из круглосуточных кафе, образовавших целый городок у южного въезда на Вествейскую развязку. Рыбы не осталось -- однако по тому, как аккуратно был свернут кулек, Мейтланд догадался, что там найдется еще пара десятков жареных ломтиков картошки. Пока он почерневшими руками запихивал в рот эти масляные кусочки, пыль у его ног прибили первые капли дождя. Хмыкнув про себя, Мейтланд засунул бумагу в карман смокинга, поднялся на ноги и двинулся в путь. Дороги вокруг острова по-прежнему были пустынны. Над головой неслись армады темных туч, подгоняемых свежим северо-восточным ветром. Совсем один посреди бетонного ландшафта, Мейтланд заковылял к машине, рассчитывая укрыться в ней от собирающегося дождя. Он мельком взглянул на выведенные на откосе буквы, но они еле виднелись над травой. Дождь застиг его на полпути к центральной низине. Вынужденный остановиться, он стоял, вцепившись в костыль и глядя на свои скрюченные руки, дергающиеся под струями дождя, как неисправный семафор. До него вдруг дошло, что он не просто обессилел, но и как-то странно себя ведет, словно не помнит, кто он такой. Как будто некоторые участки мозга потеряли связь с центром, отвечающим за сознание. Он посмотрел по сторонам в поисках укрытия. Трава кругом металась и шумела, словно стебли переговаривались между собой. Мейтланд подставил лицо дождю и покрутил головой, хватая ртом капли. Он готов был век простоять здесь, открытый всем дождям и ветрам, но, поборов это искушение, нехотя двинулся дальше. Сбившись с пути, он забрел на огражденный участок размером с комнату, обнесенный крапивой, растущей по периметру фундамента разрушенного дома. Стоя в этом каменном загоне, словно в тупике лабиринта, он попытался сориентироваться. Между ним и автострадой плотной завесой стояла пелена дождя. Отвердевшая грязь на смокинге размылась и струями стекала на изодранные брюки, сквозь которые просвечивало окровавленное правое бедро. Растерявшись на мгновение, Мейтланд стал ощупывать запястья и локти, пытаясь опознать сам себя. -- Мейтланд!..-- выкрикнул он.-- Роберт Мейтланд!..-- И, крепко сжав костыль, заковылял из загона. В двадцати футах слева, за грудой оцинкованных железных листов, обнаружился разрушенный вход в подвал. Мейтланда стошнило прямо под струями дождя. Стерев с губ слизь, он поплелся к подвалу. Истертые ступени спускались к дверному проему с покосившейся притолокой. Мейтланд подтащил к ступеням железные листы. Тщательно уложив их между притолокой и верхней ступенькой, он соорудил грубое подобие крыши, приспособив оцинкованные листы так, чтобы дождь стекал по уклону, после чего бросил костыль на ступени и спрятался под крышей своего нового убежища. Под барабанную дробь дождя Мейтланд устроился на ступеньках, снял смокинг и ободранными руками отжал намокшую ткань. Грязная вода текла меж пальцев, как будто он стирал детскую футбольную форму. Мейтланд разложил смокинг на ступенях и потер плечи, стараясь хоть немного разогреть их ладонями. Он чувствовал, как, распространяясь от воспаленного бедра, возвращается лихорадка. Тем не менее успех в постройке даже такого захудалого убежища придал ему бодрости и подогрел неколебимое желание выжить. И теперь это желание выжить, покорить остров и овладеть его ограниченными ресурсами представлялось ему гораздо более важным, чем стремление выбраться. Мейтланд прислушался к дождю, бьющему по оцинкованному железу, и ему вспомнился дом, который его родители снимали в Камарге, на юге Франции, в последнее лето их супружества. Обычный для дельты Роны проливной дождь обрушился тогда на крышу гаража под окнами спальни, где маленький Роберт счастливо провел большую часть каникул. И то, что, когда он в первый раз повез Элен Ферфакс на юг Франции, они поехали прямо в Ла-Гранд-Мотт -- футуристический курортный комплекс на побережье в нескольких милях от Камарга,-- не было случайным совпадением. Элен тихо ненавидела тамошнюю жесткую, невыразительную архитектуру с ее стилизованными бетонными поверхностями, и ее раздражал веселый юмор Мейтланда. Тогда он очень пожалел, что рядом нет Кэтрин -- ей бы понравились и отели, и жилые домазиккураты, и обширные пустые места для парковки, оставленные проектировщиками задолго до того, как появится первый турист со своей машиной,-- словно город заранее сдался на милость победителю. Сквозь открытый дверной проем Мейтланд разглядывал лужи на заросшем травой фундаменте, в который провалился первый этаж. Когда-то здесь была маленькая типография, и у его ног валялось несколько медных пластинок-клише. Мейтланд поднял одну из них и посмотрел на размытые силуэты мужчины в темном костюме и белокурой женщины. Слушая шум дождя, он размышлял о разводе своих родителей. Словно это негативное, в перевернутых тонах, изображение неизвестных мужчины и женщины воспроизвело все неопределенности того периода, когда ему было восемь лет. Через час дождь прошел, и Мейтланд выбрался из своего убежища. Крепко держась за костыль, он снова поковылял к южному откосу. Лихорадка все усиливалась, и он бездумно смотрел на пустынное полотно дороги. Когда он добрался до откоса и посмотрел на белый бетонный бок, на котором оставил свое послание, оказалось, что все буквы стерлись. ГЛАВА 9 лихорадка На лицо Мейтланду упали последние капли дождя. Он смотрел на остатки своего послания, нацарапанного на мокром бетоне. Буквы превратились в черные пятна, горелую резину смыло на землю. Стараясь сосредоточиться, Мейтланд обследовал землю в поисках горелых трубок, которыми он писал. Неужели кто-то стер буквы? Неуверенный в себе и своей способности рассуждать здраво, Мейтланд стоял, опершись на железный костыль. Грудь и легкие разрывались от лихорадки. До него вдруг дошло, что дугообразные размывы на бетоне в точности напоминают следы от дворников на ветровом стекле. Он диким взглядом обвел остров и откосы дорог. Может, он все еще сидит в машине? Может, весь остров -- это всего лишь расширение "ягуара" в его больном сознании, а откосы -- искаженные бредом ветровое стекло и окна? Наверное, он просто лежит, навалившись на руль расшибленной грудью, а дворники заело, и они болтаются туда-сюда, выписывая на запотевших стеклах какие-то бессвязные послания... Сквозь скопление белых облаков на востоке от острова пробилось солнце, и его лучи осветили откос, как софиты -- декорации на сцене. По прилегающей дороге, натужно воя, тащился грузовик; над балюстрадой виднелся верх прямоугольного мебельного фургона. Мейтланд отвернулся. Ему вдруг не стало никакого дела ни до своего послания, ни до стершихся букв, и он двинулся напролом через высокую траву, собирая отрепьями брюк и смокинга влагу с мокрых от дождя стеблей. Остров и бетонные автострады мерцали под ослепительно ярким солнцем, наполняя пространство частыми вибрациями, которые неприятно резонировали в искалеченном теле Мейтланда. Трава у его бедер и икр вспыхивала электрическим светом, а мокрые стебли липли к коже, словно не желая его отпускать. Мейтланд перекинул больную ногу через разбитую кирпичную кладку. Так или иначе он должен взбодриться, пока у него есть силы двигаться дальше. Возвращаться к "ягуару" смысла нет, сказал он себе. Трава вокруг него всколыхнулась на легком ветру, словно выражая свое согласие. -- Сначала обследовать остров, а потом выпить вина. Трава возбужденно зашелестела, расступаясь перед ним круговыми волнами и заманивая в свой спиральный лабиринт. Словно зачарованный, Мейтланд пошел плутать по этим кругам, читая в их узорах утешительный зов необозримого зеленого существа, жаждущего защитить и направить его. Спиральные завитки кружились в воспаленном воздухе -- явный признак эпилепсии. Его собственный рассудок... лихорадка, возможно, повреждение коры головного мозга... -- Найти приставную лестницу... Трава хлестала по ногам, словно злясь на Мейтланда за то, что он по-прежнему хочет вырваться из ее зеленых объятий. Рассмеявшись над травой, он ободряюще похлопал по стеблям свободной рукой и заковылял дальше, поглаживая льнущие к талии шуршащие травинки. Ведомый травой, Мейтланд взобрался на крышу заброшенного бомбоубежища. Там он решил отдохнуть и получше рассмотреть остров. Сравнивая его с системой автострад, Мейтланд понял, что пустырь гораздо старше, чем прилегающая территория, словно этот треугольный клочок земли выжил, благодаря своей исключительной хитрости и упорству, и долго еще будет жить, незаметный и неведомый, после того, как автострады обратятся в прах. История отдельных участков острова началась задолго до Второй мировой войны. Самой древней была его восточная оконечность, та, что под виадуком,-- с церковным кладбищем и фундаментами эдвардианских одноквартирных домов. Под ржавыми обломками автомобилей все еще угадывались контуры улочек и переулков. В центре острова находились бомбоубежища, среди которых и расположился Мейтланд. С ними соседствовали остатки более поздней пристройки -- поста гражданской обороны, которому было чуть более пятнадцати лет. Мейтланд спустился с крыши бомбоубежища. Поддерживаемый стеблями травы, вьющимися вокруг, как стайка подобострастных слуг, он поковылял на запад, к центру острова. Ему пришлось перебраться через ряд низких стен, местами заваленных грудами старых покрышек и мотками ржавой стальной проволоки. Вокруг остатков бывшей кассы Мейтланд различил фундамент послевоенного кинотеатра, узенького одноэтажного "блошатника", построенного из бетонных блоков и оцинкованного железа. В десяти футах поодаль, частично заслоненные зарослями крапивы, виднелись ступени, ведущие в подвал. При виде разбитой кассы Мейтланду смутно вспомнились его детские походы в местный кинотеатр, где без конца крутили дешевые фильмы про вампиров и прочие "ужастики". Остров все больше и больше казался Мейтланду точной моделью его головы. Его прогулка по заброшенной территории была путешествием не только в прошлое острова, но и в свое собственное прошлое. Та детская злоба, с которой он взывал к Кэтрин, напомнила ему, как однажды в детстве он упорно пытался докричаться до матери, когда она в соседней комнате укачивала его младшую сестренку. По непонятной причине, что всегда его возмущало, мать так и не пришла его утешить, предоставив ему, охрипшему от злобы и недоумения, самому выбираться из пустой ванны. Слишком усталый, чтобы идти дальше, Мейтланд уселся на каменную стену. Плотной стеной вокруг возвышались в солнечных лучах заросли крапивы, чьи острые верхушки с многоярусными зубчатыми листьями напоминали башни готических соборов или пористые скалы инопланетных каменных джунглей. Желудок свело от внезапного голодного спазма, и Мейтланда стошнило прямо на колени. Он смахнул слизь и поковылял по кирпичной дорожке к южному откосу. На короткие мгновения теряя сознание, он с блуждающим взглядом бродил туда-сюда, следуя за прямым концом костыля. Бесцельно шатаясь по острову, Мейтланд обнаружил, что теряет интерес к своей плоти и к боли, огнем охватившей ногу. Он принялся, как от шелухи, освобождаться от отдельных частей тела, первым делом выбросив из головы искалеченное бедро, потом обе ноги, затем полностью очистил сознание от разбитой груди и диафрагмы. Подгоняемый холодным ветром, он пробирался сквозь траву, спокойно взирая на те уголки острова, которые так хорошо изучил за последние дни. Отождествляя остров с самим собой, он созерцал машины на автомобильном кладбище, проволочную сетку, бетонное основание дорожного знака за спиной. Теперь эти болевые точки перепутались с частями тела. Мейтланд водил руками в воздухе, пытаясь разделить остров на секторы сообразно частям своего тела, чтобы оставить каждую из них в отведенном для нее месте. Правую ногу он оставит там, где произошла авария, ободранные руки -- на стальной ограде. Грудь положит там, где он сидел, прислонившись к бетонной стене. И, совершив в каждом из этих пунктов маленький ритуал, засвидетельствует передачу своих полномочий острову. Он говорил громко -- словно священник, раздающий для причащения собственное тело: -- Я -- остров. Воздух струил свой свет. ГЛАВА 10 бомбоубежище Над головой шумели машины. От брошенного на траву окурка, пролетевшего в нескольких футах от лица, поднималась струйка дыма. Мейтланд смотрел, как эта струйка раздваивается в высоких стеблях, склонявшихся к нему. Качаясь в лучах предвечернего солнца, они словно понуждали его встать на ноги. Он сел, стараясь прояснить мысли. Все тело сотрясалось от лихорадки, раздраженная кожа под щетиной горела. По всем автострадам, обрамляющим остров, сновали автомобили. Пытаясь привести себя в чувство, Мейтланд сосредоточил взгляд на отдаленных машинах. Он кое-как поднялся на ноги, повиснув на костыле, как туша на крюке мясника. Высоко над ним, будто огненный меч в тем-, ном небе, сияла освещенная поверхность дорожного указателя. Мейтланд достал из кармана последний огрызок горелой резины и нацарапал на подсохшем бетоне очередное послание: КЭТРИН ПОМОГИ СЛИШКОМ БЫСТРО Буквы плясали по склону вкривь и вкось. Мейтланд сосредоточился на правописании, но через десять минут, когда он вернулся после неудачной попытки добраться до "ягуара", буквы исчезли, словно их стер недовольный экзаменатор. МАМА НЕ НАДО БОЛЬНО ПОЛИЦИЯ Мейтланд затаился в высокой траве у откоса, ожидая, что будет дальше, но глаза закрылись сами собой. Когда он их открыл, послание было уже стерто. Он сдался, будучи не в состоянии разобрать собственный почерк. Трава успокоительно колыхалась, заманивая охваченное лихорадкой пугало в свое лоно. Стебли обвивались вокруг него, открывая десятки проходов, каждый из которых вел в райские кущи. Понимая, что если он не доберется до "ягуара", то не переживет следующую ночь, Мейтланд взял курс на автомобильное кладбище, но через несколько минут уже послушно следовал за травой, плетущей вокруг него спиральные узоры. К его удивлению, трава вывела его к склону крутого холма над самым большим бомбоубежищем. Мейтланд потащился наверх, прислушиваясь к шороху травы. Западная стена бомбоубежища была обнесена каменной оградкой. Там Мейтланд задержался. Края пологой двускатной крыши тонули в густой поросли, пробивавшейся со дна ямы. Теперь трава молчала, словно ожидая, когда Мейтланд сделает какой-нибудь решительный шаг. Недоумевая, зачем ему понадобилось взбираться на бомбоубежище, он бросил взгляд на перевернутое такси и из последних сил двинулся к "ягуару", но, не удержавшись, поскользнулся на мокрой от дождя крыше. Рухнув на землю, он съехал по округлому склону и, нырнув в крапиву, исчез в глубинах подземной пещеры. Оказавшись в этом зеленом приюте, Мейтланд какое-то время лежал в гамаке из примятой крапивы. Густая трава и листва низкорослого кустарника скрывала все, кроме тусклого сияния вечернего солнца, и Мейтланд чуть не поверил, что лежит на дне спокойного, безмятежного моря и сквозь толщу воды пробиваются редкие лучи слабого света. Эта тишина и успокаивающий органический запах гниющих растений умерили его лихорадку. По ноге прошмыгнула какая-то маленькая тонконогая тварь, цепляясь коготками за рваную брючину. Короткими перебежками зверек добрался до колен, а потом и до паха. Мейтланд открыл глаза и, присмотревшись, различил в тусклом свете длинную морду и юркие глазки бурой крысы. Вероятно, ее привлек запах крови, сочившейся из его ляжки. Крысиная голова была обезображена открытой раной, оголявшей череп, словно эта тварь недавно вырвалась из капкана. -- Пошла вон! А-а-а! Мейтланд вскочил и, схватив костыль, застрявший в ветвях бузины над головой, стал неистово хлестать листву, сбивая стены своей зеленой кельи. Крыса убежала. Мейтланд нащупал левой ногой землю под ветвями и вышел на меркнущий вечерний свет. Он стоял в заваленном проходе, идущем под уклон вдоль западной стены убежища. Здесь растительность была скошена, образуя некое подобие ступеней, которые вели к двери убежища. -- Инструменты!.. В волнении шаря костылем в поисках опоры, Мейтланд пошатываясь заковылял по проходу, за- быв о лихорадке и больной ноге. Добравшись до двери, он стер струящийся по лицу пот. Дверь была заперта на хромированный замок и цепочку. Мейтланд просунул под цепочку костыль и сорвал ее с креплений. Толкнув дверь, он ввалился внутрь. Его встретил сладковатый, но довольно приятный запах, словно он оказался в логове большого смирного животного. Судя по всему, убежище служило приютом какому-то бродяге. С потолка свисал ряд линялых тряпок, такими же тряпками были покрыты стены и пол. Кипа одеял заменяла ложе, а из мебели были только деревянный стул и стол. Со спинки стула свисало драное акробатическое трико, линялый костюм какого-то довоенного циркача. Мейтланд прислонился к покатой стене, намереваясь провести ночь в этом заброшенном логове. На деревянном столе были кружком расставлены разные металлические предметы -- как церковная утварь на алтаре. Все они были сняты с автомобилей -- выносное зеркало заднего вида, обломки хромированной форточки, куски разбитой фары. -- "Ягуар"?.. Мейтланд узнал значок производителя -- точно такой же, как на его машине. Он взял значок, чтобы получше его рассмотреть, не замечая показавшейся в дверном проеме могучей фигуры широкогрудого мужчины, который наблюдал за ним, набычив голову и грозно поводя плечами. Не успел Мейтланд поднести значок к свету, как тяжелый кулак выбил его у него из руки. Вырванный из другой руки костыль взлетел в воздух. Крепкие пальцы сжали плечи Мейтланда и с силой вытолкнули его за дверь. Лишь через несколько секунд, оказавшись на земле, он смог разглядеть бычью спину человека, который, тяжело пыхтя, тащил его наверх, к свету угасающего дня. Незнакомец колотил Мейтланда кулаками, катал его по сырой земле и что-то бормотал себе под нос, словно пытаясь выведать некий секрет, таившийся в израненном теле своей жертвы. Теряя сознание, Мейтланд бросил последний взгляд на проходящие по автостраде машины. В интервале между ударами он увидел рыжеволосую женщину в камуфляжной куртке. Она бежала к ним, подняв высоко над головой его металлический костыль. ГЛАВА 11 спасение Отдыхайте; постарайтесь не двигаться. Мы послали за помощью. Тихий голос молодой женщины успокоил Мейтланда. Она протирала ему лицо ватным тампоном. Мейтланд отдергивал голову всякий раз, как горячая вода обжигала разодранную кожу. Озноб пробирал его до самых костей. Когда женщина приподняла ему голову, вода струйками потекла по щетине. Он открыл рот и зашевелил распухшими губами, пытаясь поймать обжигающие капли. -- Я дам вам попить -- должно быть, вас мучает жажда. Женщина указала локтем на пластиковый кувшин, стоявший на ящике у постели, но даже не потрудилась передать его Мейтланду. Ее крепкие руки ощупывали его шею и грудь. На нем уже не было смокинга, а мокрая белая рубашка почернела от масла. На полу у двери стояла керосиновая лампа без абажура, и ее свет ослепил его, когда он попытался рассмотреть лицо своей спасительницы. Мейтланд капризно заворочался, ощутив боль в ноге, и женщина укутала его плечи красным одеялом. -- Успокойтесь, мистер Мейтланд. Мы вызвали помощь. Кэтрин -- это имя вашей жены? Мейтланд слабо кивнул. Он словно оцепенел от облегчения, которое принесло ему спасение. Когда женщина подложила руку ему под голову и поднесла к губам кувшин, он ощутил благоухание ее теплого сильного тела -- смесь ароматов и запахов, от которых закружилась голова. Он лежал в комнатке размером футов десять на десять или чуть больше, и почти всю ее занимала металлическая двуспальная кровать с матрацем, на которой он и лежал. В центре потолка зияло отверстие вентиляционной шахты, но окон в комнате не было. За открытой дверью виднелись полукруглые ступени ведущей наверх лестницы. На стене в ногах постели висела выцветшая киноафиша с Джинджер Роджерс и Фредом Астером. Противоположную стену украшали более современные вырезки из богемных журналов -- психоделический постер в стиле Бердсли, зернистый крупный план мертвого Че Гевары, плакат с лозунгом "Власть черным!" и безумно взирающий из-под обритого черепа Чарльз Мэнсон на суде. Из мебели кроме ящика у кровати в комнате был лишь ломберный стол, уставленный косметическими баночками, флаконами духов, тюбиками губной помады и запачканными салфетками. К стене был прислонен дорогой кожаный чемодан. На вешалках, укрепленных на его крышке, висели юбка, свитер и нижнее белье. Мейтланд собрался с силами. Лихорадка начала отступать. Он помнил яростное нападение на него в бомбоубежище, помнил, как его вечером выволокли наружу, но боль от ударов утихла при первых же словах молодой женщины. В контексте его испытаний на острове даже эта убогая комнатушка -- расположенная, как он догадался, в губительной близости от автострады,-- по стильности и комфорту не уступала лучшим апартаментам в "Савое". Когда женщина села на постель, Мейтланд взял ее за руку, стараясь вложить в этот жест всю свою благодарность. -- Мы...-- заговорил он разбитыми губами,-- мы рядом с островом? -- И, осознав, что ей вряд ли известна его история, добавил: -- Я разбил свою машину... "ягуар"... Я слетел с автострады. Молодая женщина продолжала задумчиво жевать жвачку, сверля Мейтланда острыми глазками. -- Да, мы знаем. Вам повезло, что вы остались в живых.-- Она положила свою сильную руку ему на лоб, проверяя температуру.-- Вы не были больны до аварии? Ведь у вас лихорадка. Мейтланд покачал головой. Ему было приятно прикосновение этой холодной ладони. -- Нет, лихорадка началась позднее. Кажется, вчера. Из-за ноги... она сломана. -- Да, похоже на то. Бедняжка, я дам вам поесть. Женщина полезла в сумочку и достала плитку молочного шоколада. Она сняла серебристую обертку, отломила несколько квадратиков и вложила один Мейтланду в губы. Пока теплый шоколад таял во рту, Мейтланд смог наконец разглядеть лицо молодой женщины. Она встала, посмотрелась в походное зеркальце на стене и, не выпуская из рук шоколад, принялась ходить взад-вперед по комнате. Освещенные керосиновой лампой, ее рыжие волосы сияли в этой захудалой комнатушке, как дикое солнце. Сквозь неровно завитые кудряшки над высоким лбом пробивались лучи света. Девушка выглядела лет на двадцать; у нее было смышленое угловатое лицо с упрямым подбородком. Она даже казалась красивой в своей как бы нарочитой неряшливости. В ее обращении с Мейтландом, когда она кормила его квадратиками шоколада с отпечатками своего большого пальца, чувствовалась грубоватая почтительность. Возможно, ей было обидно ухаживать за этим состоятельным человеком, которого случайно занесло в ее убогое жилище, зная, что скоро он переберется в гораздо более комфортабельные условия. И все-таки что-то в ее голосе, в ее уверенных интонациях подсказывало Мейтланду, что она происходит совсем из другой среды. Судя по потертым джинсам, камуфляжной военной куртке и плакатам на стенах, ее вполне можно было принять за типичную недоучившуюся студентку, однако это впечатление, в свою очередь, опровергалось обилием дешевой косметики, вульгарной прической и безвкусной одеждой, развешанной на чемодане,-- все это смахивало на экипировку уличной проститутки. Вода и шоколад вернули Мейтланда к жизни. Он потер рукой рот. С минуты на минуту может приехать карета "скорой помощи" с санитарами. Его отвезут в Хаммерсмит и уложат на больничную койку. -- Вы давно вызвали "скорую"? Должно быть, они уже в пути. Я бы хотел поблагодарить вас, мисс... -- Джейн. Джейн Шеппард. Я не так уж много сделала. -- Я почти забыл, как едят. Мне бы хотелось, чтобы вы сделали еще один звонок -- доктору Элен Ферфакс. Если не возражаете... -- Не возражаю, но у меня нет телефона. Постарайтесь расслабиться. Вы совершенно измучены. Она села на постель, ощупала твердыми пальцами его правое бедро и поморщилась, осмотрев воспалившуюся рану, которая виднелась сквозь дыру в брюках. -- Жуткое зрелище. Я постараюсь ее промыть. Расстегивая брюки, она касалась руками его бедер и паха. От растворяющегося в желудке шоколада в голове у Мейтланда посветлело. -- Все в порядке. В больнице с этим разберутся. Он начал рассказывать девушке об аварии -- ему не терпелось зафиксировать свое кошмарное испытание в памяти постороннего человека, пока ничего не забылось. -- Я целых три дня просидел в капкане -- теперь в это трудно поверить. Моя машина выскочила за ограждение. Кажется, тогда я даже не поранился. Но я не мог выбраться. Никто не останавливался! Просто удивительно -- я умирал от голода на этом "островке безопасности". Если бы не вы, я бы так и умер там... Мейтланд умолк. Джейн Шеппард сидела к нему спиной, придавив бедром его правый локоть. Ее руки усердно трудились над его брюками. Она со знанием дела разрезала их до пояса, но прорезиненная ткань оказалась слишком крепкой для маникюрных ножниц. Приподняв его правую ягодицу, Джейн принялась за подкладку заднего кармана. Мейтланд видел, как она вынула оттуда ключи от машины. Девушка внимательно рассмотрела каждый по очереди и, поймав взгляд Мейтланда, со смешком положила их в ящик. -- Вам было на них неудобно...-- пояснила она и для пущей убедительности скользнула рукой к ягодице и стала растирать ушибленное место. -- Так, значит, никто не останавливался? Представляю, как это вас удивило. Мы замечаем чужой эгоизм, только когда сами становимся его жертвами. Мейтланд повернул голову и, встретив спокойный взгляд Джейн, решил пока не забирать ключи. Чувство облегчения и приятного возбуждения стало угасать, и он осмотрел комнату, чтобы удостовериться в ее реальности. Частью своего существа он все еще лежал под дождем, прислушиваясь к беспрестанному гудению невидимого транспортного потока. На какое-то мгновение он испугался, как бы эта комната вместе с ее молодой обитательницей не оказалась эпизодом его предсмертного бреда. -- С вашей стороны было очень любезно позаботиться обо мне. Вы ведь вызвали "скорую"? -- Да, я договорилась о помощи. Мой друг уже пошел. С вами будет все в порядке. -- Где именно мы находимся? Неподалеку от острова? -- Острова? А что вы называете островом? -- "Островок безопасности". Клочок пустыря под автострадой. Мы где-то рядом? -- Да, мы рядом с автострадой. Вы в полной безопасности, мистер Мейтланд. Мейтланд прислушался к отдаленному шуму транспорта. Его часы исчезли, но он догадался, что дело идет к полуночи,-- жестокий опыт подсказывал ему, что на западную ветку из центра Лондона выезжают последние машины. -- Наверное, я обронил часы. Откуда вы знаете мое имя? -- Мы нашли кое-какие документы в портфеле возле машины. И к тому же вы все время разговаривали сами с собой.-- Джейн помолчала, смерив его критическим взглядом.-- По-моему, вы на себя за что-то страшно злитесь, верно? Мейтланд проигнорировал этот вопрос. -- Вы видели мою машину? Серебристый "ягуар"? -- Нет. То есть да, видела. Вы меня запутали, когда все время твердили об острове.-- С некоторой обидой, словно напоминая Мейтланду, что он у нее в долгу, она проговорила: -- Я еле вас сюда дотащила. Вы ведь чертовски тяжелы, даже для сильного мужчины. -- Где мы? Машины... Встревоженный, он попытался сесть. Девушка стояла в ногах кровати, ее рыжие волосы горели в свете керосиновой лампы. Она смотрела на Мейтланда, как незадачливая ведьма, которая, напутав что-то в своей алхимии, наколдовала себе слишком крупную жертву и теперь соображает, как лучше воспользоваться возможностями попавшего в ее логово мертвеца. Занервничав под ее спокойным взглядом, Мейтланд принялся осматривать комнату. В одном углу, под металлическим тазом с замоченным бельем, стояли три круглые жестянки, каждая размером с рулон кинопленки. Из стены за головой у девушки, как рога, торчали скобы какого-то намоточного устройства. Мейтланд посмотрел на вентиляционную шахту и афишу с Астером и Роджерс. Джейн Шеппард тихо проговорила: -- Продолжайте. В чем дело? Вы, очевидно, силитесь что-то понять. -- Кино...-- Мейтланд указал на потолок.-- Ну конечно, это подвал разрушенного кинотеатра.-- Он устало опустил голову на несвежую подушку,-- Боже, я все еще на острове... -- Хватит твердить про остров! Вы можете уйти когда захотите, я вас тут не держу. Может, вас здесь многое не устраивает, но я сделала что могла. Если бы не я, вам бы и пожаловаться было некому! Мейтланд поднес руку к лицу, чувствуя, как по нему течет пот. -- Боже мой!.. Послушайте, мне нужен врач. -- Мы вызовем врача. А сейчас вам надо отдохнуть. Вы взвинчивали себя несколько дней подряд -- полагаю, намеренно. -- Джейн, я дам вам денег. Помогите мне выбраться на дорогу и остановить машину. Сколько вы хотите? Джейн перестала ходить по комнате и испытующе посмотрела на Мейтланда: -- А у вас есть деньги? Мейтланд устало кивнул. Сообщение этой простейшей информации, вероятно, озадачило эту смышленую, но недоверчивую женщину. Очевидно, она ко всему относилась с подозрением. -- Да, я довольно богат... Я глава архитектурной фирмы. Вы получите сколько захотите, без всякой волокиты. Так вы пошлете за помощью? Джейн пропустила вопрос мимо ушей. -- А с собой у вас есть? Скажем, фунтов пять? -- В бумажнике -- в моей машине, в багажнике. Около тридцати фунтов. Я дам вам десять. -- В багажнике...--Джейн что-то прикинула в уме и проворно схватила ключи,-- Я лучше присмотрю за ними. Не в силах пошевелиться, Мейтланд уставился на плакат с Чарльзом Мэнсоном. Он почувствовал, что снова теряет волю к жизни. Ему хотелось заснуть в этой теплой постели с запахом дешевой парфюмерии, в этой комнате без окон глубоко под землей. Он слышал, как далеко наверху на ночном ветерке шумит трава. По лестнице прогремели тяжелые башмаки, что немного вывело его из дремоты. Джейн решительно выступила вперед. Пришелец покорно остановился в дверях и обезображенной шрамами рукой прикрыл маленькие глазки от света керосиновой лампы. По его тяжелому хриплому дыханию Мейтланд узнал человека, который на него напал. Ему было около пятидесяти, и он явно страдал каким-то умственным расстройством. Его низкий лоб отвердел за целую жизнь, прожитую в неопределенности. Сморщенное лицо хранило выражение детского недоумения, словно ограниченный ум, с которым он родился, так и остался на подростковом уровне. Все напасти суровой жизни собрались воедино, чтобы сделать из этого человека великовозрастного дебила, которого вечно шпыняли жестокие и бездушные взрослые, но который все равно продолжает цепляться за свою невинную веру в простой и бесхитростный мир. Его щеки и брови, почти сросшиеся над впалой переносицей, были иссечены серебристыми рубцами, а нос -- комок аморфного хряща -- требовал постоянного внимания. Незнакомец поминутно вытирал сопли своей мощной рукой и внимательно разглядывал их в свете керосиновой лампы. Несмотря на неуклюжесть, его тело обладало изрядной силой и атлетической выправкой. Когда он перетаптывался в своих тяжелых башмаках, Мейтланд уловил в его движениях застарелую грацию акробата или тяжело контуженного спарринг-партнера. Он то и дело касался своего лица, как боксер, смахивающий боль от сильного удара. -- Ну что, Проктор, нашел? -- спросила Джейн. Мужчина покачал головой. Он переминался с ноги на ногу, как ребенок, не успевший сходить в туалет. -- Заперто,-- прохрипел он.-- Слишком крепко для Проктора. -- Надо же -- а я думала, ты можешь сломать что угодно. Ладно, поищем завтра, при дневном свете. -- Да, завтра Проктор их найдет. Он посмотрел через ее плечо на Мейтланда, и она нехотя отступила. -- Проктор, он едва заснул. Не буди его, а то он может не выдержать, и нам придется думать, куда девать труп. -- Не буду, мисс Джейн. Проктор с преувеличенной осторожностью шагнул вперед. Мейтланд повернул голову и обнаружил на нем собственный смокинг. Тщательно разглаженные шелковые лацканы блестели. Джейн тоже заметила его одеяние. -- За каким чертом ты это напялил? -- резко спросила она.-- На вечеринку собрался или просто переоделся к ужину? Проктор захихикал и не без достоинства осмотрел себя. -- На вечеринку. Да... Проктор и мисс Джейн! -- Боже всемогущий... Ну-ка, сними. Проктор недоверчиво посмотрел на нее, и его изувеченное лицо выразило обиду и мольбу. Он вцепился в концы лацканов, словно боясь, что они улетят. -- Проктор! Ты хочешь, чтобы тебя сразу увидели? В этом маскарадном костюме тебя заметят за милю! Проктор топтался в дверях, признавая логичность сказанного, но не желая расставаться со смокингом. -- Только на ночь,-- заканючил он.-- Ночью никто не заметит пиджак Проктора. -- Хорошо, только на ночь. Но смотри не потеряй голову из-за этого пиджака.-- Она указала на Мейтланда, который дремал на сырой подушке.-- Я сейчас ухожу, так что тебе придется присмотреть за ним. Просто оставь его в покое. Не приставай к нему и не вздумай снова его поколотить. Вообще-то незачем тебе здесь торчать -- сядь на лестнице. Проктор послушно кивнул и, как заправский конспиратор, крадучись попятился к двери и поднялся по лестнице. Разбуженный стуком шагов по деревянным ступеням, Мейтланд узнал рабочие сапоги, следы которых видел на откосе. Он попытался подняться в ужасе от того, что его собираются оставить наедине с этим контуженым островитянином. Теперь ему все стало ясно: бродяга поднимался на откос, чтобы поправить щиты и тем самым скрыть следы аварии. Мейтланд шепотом подозвал девушку, и она присела к нему на кровать. Комната наполнилась сладковатым дурманящим дымом, длинными струйками расползавшимся вокруг ее лица. С неожиданной нежностью она прижала к груди голову Мейтланда и стала его укачивать. Минут пять она утешала его, качала и баюкала. -- Все будет хорошо, милый. Постарайся уснуть. Когда проснешься, тебе будет лучше. Я присмотрю за тобой, дорогой. Тебе ведь хочется спать, правда, мой маленький? Бедный малыш, тебе так надо поспать. Спи, малютка, баю-бай... Когда она ушла, Мейтланд продолжал лежать в полусне, терзаемый лихорадкой, зная, что бродяга в смокинге наблюдает за ним из-за дверей. Всю ночь Проктор топтался рядом, его толстые пальцы шарили вокруг тела Мейтланда словно в поисках какого-то неведомого талисмана. Мейтланд то и дело просыпался, ощущая на лице горячее дыхание с примесью перегара, и видел над собой изуродованную физиономию Проктора. Из-за обилия шрамов его лицо при свете керосиновой лампы казалось высеченным из отшлифованного камня. За несколько часов до рассвета вернулась Джейн Шеппард. До Мейтланда доносились ее отдаленные возгласы, которыми она возвещала о своем прибытии на остров. Джейн отпустила Проктора, и он беззвучно исчез в шуршащей траве. Послышался стук высоких каблуков по ступеням. Мейтланд безучастно смотрел, как девушка нетвердой походкой приближается к постели. Она была в легком подпитии и уставилась на Мейтланда, словно не узнавая его с пьяных глаз. -- Боже! Ты все еще здесь? А я думала, ты ушел. Ну и вечерок, черт бы его побрал! Что-то напевая себе под нос, она сбросила туфли. Где была Джейн, Мейтланд мог лишь догадываться по ее костюму: карикатура на провинциальную шлюху сороковых годов -- юбка с разрезом, открывающим бедра и края чулок, и люрексная блузка, подчеркивающая острые груди. Нетвердой походкой Джейн обошла кровать, разделась, свалив одежду в чемодан, и, голая, скользнула под драное одеяло. Посмотрев на плакат с Роджерс и Астером, она взяла Мейтланда за руку, отчасти чтобы его успокоить, отчасти -- для компании. Остаток ночи и начало утра Мейтланд чувствовал сквозь лихорадку прикосновение ее сильного тела. ГЛАВА 12 акробат тром Джейн Шеппард ушла. Когда Мейтланд проснулся, в подвале было тихо. На его убогое ложе падал солнечный луч, проникший с узкой лестницы. Со стен, словно блюстители кошмар