Бен Бова. Орион и завоеватель ----------------------------------------------------------------------- OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2002 ----------------------------------------------------------------------- Майклу, Мишель, Майклу, Линдси и Хейли Как мухам дети в шутку, нам боги любят крылья обрывать. У.Шекспир. Король Лир ПРОЛОГ Вернувшись в не знающий времени город под золотистым силовым куполом, Аня залечила мои раны - и телесные, и духовные. Творцы оставили нас одних среди пустынного города-мавзолея, одних среди храмов и памятников, возведенных творцами самим себе. Мои ожоги заживали быстро, но мысль о пропасти, разделившей нас после притворного предательства Ани, не переставала терзать меня. Я понимал, что она вынуждена была делать вид, будто бросила меня на произвол судьбы, иначе Сетх, зондируя мое сознание, непременно обнаружил бы, что она готовит ему засаду. Однако боль все равно не проходила, ужасное воспоминание о бездонной муке крайнего одиночества по-прежнему приносило мне страдания. Вместе с тем дни шли за днями, и наша взаимная любовь мало-помалу перекинула мостик через ужасную пропасть. Мы с Аней стояли на окраине города, перед грандиозной пирамидой Хеопса, торжественно сиявшей ослепительной белизной полированного известняка в свете утреннего солнца - великий глаз Амона только-только начал сиять, сверкая все больше по мере того, как дневное светило поднималось по небосклону. Меня томило беспокойство. Хотя в наше распоряжение предоставили целый город, я никак не мог отделаться от неприятного чувства, что мы не одни. Пусть остальные творцы разлетелись по вселенным, стремясь спасти пространственно-временной континуум от разрушения, ими же самими и вызванного - пусть и непроизвольно, - я никак не мог отделаться от тягостного покалывания в затылке, свидетельствовавшего о том, что за нами наблюдают. - По-моему, здесь ты чувствуешь себя несчастным, - заметила Аня, неспешно шагая вдоль основания колоссальной пирамиды. Я не мог не признать, что она права: - В лесах Рая было намного лучше. - Да, - согласилась Аня. - Мне тоже там нравилось, хотя тогда я этого не ценила. - Можно отправиться обратно. - Ты этого желаешь? Не успел я ответить, как перед нами появился мерцающий золотой шар. Несколько секунд повисев над полированными каменными плитами, которые образовывали дорожку вокруг пирамиды, шар коснулся их и принял человеческий облик, оказавшись Атоном, облаченным в великолепные латы из листового золота с высоким стоячим воротником и эполетами, украшенными изображениями лучистых солнц. - Да неужели ты возмечтал об уходе на покой, Орион? - изрек он чуть менее насмешливо, нежели обычно. Однако в улыбке его было больше издевки, чем человеческого тепла. И, повернувшись к Ане, добавил: - А ты, дражайшая соратница, имеешь обязанности, от которых не можешь уклониться. - Я не твоя "дражайшая соратница", Атон! - Аня подошла ближе ко мне. - А если мы с Орионом хотим немного побыть наедине в иной эре, тебе-то что? - Есть неплохая работа. - Улыбка Золотого померкла, тон стал серьезным. Я понял, что он завидует - завидует нашей с Аней взаимной любви. Прежний высокомерный цинизм тотчас же вернулся к Атону, и он приподнял золотистую бровь, воззрившись на меня. - Завидую? - Он прочитал мои мысли. - Да как бог может завидовать своему собственному творению? Не болтай глупостей, Орион! - Неужели я мало для вас сделал?! - зарычал я. - Неужели не заслужил отдыха? - Нет, нет и нет! Мои собратья творцы твердят мне, что ты почти сравнялся с нами в могуществе и мудрости. Они поздравляют меня с созданием столь полезной... творения. Он хотел сказать "куклы", но, заметив мои сжавшиеся кулаки, прикусил язык. - Ладно, Орион, - продолжил Атон, - раз ты собираешься присвоить божественные полномочия, то должен быть готов взвалить на себя и ответственность наравне с остальными. - Ты же говорил, что я твое создание, орудие, которым ты можешь пользоваться по собственному разумению. Бросив взгляд на Аню, он пожал плечами. - Что так, что этак, все едино. Либо выполняй свой долг, как остальные, либо подчиняйся моим приказам. Выбирай сам. - Ты имеешь право отказать ему, любимый. - Аня положила ладонь мне на плечо. - Ты честно заслужил это. - Может, так оно и есть, - ухмыльнулся Атон. - Да только _ты_, богиня, не можешь уклониться от исполнения своего долга. Впрочем, как и я. - Континуум может немного посуществовать и без меня, - почти столь же высокомерно, как и Атон, бросила Аня. - Нет, не может. - Он вдруг стал безмерно серьезен. - Кризис вполне реален и неотвратим. Конфликт охватил множество звездных систем и уже грозит всей Галактике. Аня побледнела, обратив свои бездонные серые глаза ко мне. В них стояла настоящая мука. Я понимал, что мы можем ускользнуть в Рай, если пожелаем. Разве несколько дней, лет или даже веков, проведенных в иной эпохе, могут играть какую-нибудь роль для существ, способных управлять временем? Мы в любой момент можем вернуться в эту точку пространственно-временного вектора, именно к этой развилке в континууме. Кризис, пугавший Атона, может подождать. Но разве мы сможем насладиться счастьем, зная, что время нашего пребывания в Раю ограничено? Даже если мы проведем там тысячу лет, предстоявшая задача будет грозной тенью маячить над нами, будто разверзшаяся впереди пропасть, будто нависший над головой дамоклов меч. Не успела Аня ответить, как я сказал: - Ну что ж, Раю придется подождать, не так ли? - Да, любимый, - печально проговорила она и кивнула: - Раю придется подождать. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НАЕМНИК Война есть акт насилия, предназначенный, чтобы заставить противника выполнить нашу волю... Война - это всего лишь продолжение политики другими средствами. Карл фон Клаузевиц. О войне 1 Поступь их была подобна поступи гиганта - десять тысяч мужчин маршировали в едином ритме, воздух и земля содрогались под стопами воинов. Они приближались. Тяжелые длинные сарисы [копье длиной 6-8 м, находившееся на вооружении в древней Македонии] первого ряда уже были направлены в наши лица, следующие еще вздымались над головами солдат, словно к нам приближался лес копий. - Стоять! - закричал командир нашей фаланги. - Пусть они тратят силы. Мы расположились на вершине небольшого каменного холма. Утреннее солнце уже пекло, раскаляя небо так, что вверх было больно смотреть. На противоположной стороне долины из скалистых холмов вырастали стены осажденного города Перинфа. Мы пришли, чтобы снять осаду. Я находился в конце десятого ряда нашей двенадцатирядной фаланги, и ничей щит не прикрывал мой правый бок. Военачальники, конечно, были впереди, только командиры последних четырех рядов находились слева. Я был выше едва ли не всех гоплитов и легко справлялся с двенадцатифутовым копьем. Но к нам приближалось войско, вооруженное шестнадцатифутовыми сарисами, и оно пользовалось репутацией непобедимого. Как и всегда их правый фланг был сильнее, насчитывая полных шестнадцать рядов. Впрочем, войско противника, топавшее по голой земле, утонуло в поднятой им пыли. Позади фаланги, слева от нас, возле приземистых деревьев, на склоне расположилась их кавалерия; всадники на нервно переминавшихся с ноги на ногу конях ожидали приказа к выступлению. У нас не было конницы, и я опасался, что, как только начнется битва, гоплиты Перинфа обратятся в бегство, поставив нас под удар. Эти простые горожане наняли нас, чтобы защитить город. Я сомневался в том, что они сумеют выдержать натиск приближавшегося закаленного в битвах войска. - Стоять, - повторил наш командир. Его бронзовый нагрудник и щит, покрытые вмятинами, потемнели от битв, а руки старого воина украшали многочисленные побелевшие шрамы. Диопейгес, предводитель нашего отряда наемников, восседал позади фаланги на прекрасном белом скакуне, готовый бежать хоть до самых Афин в случае неудачи. Случайный человек на поле боя; едва ли ему доводилось со своими солдатами сражаться против хорошо обученного войска. Я провел пальцем под ремнем, на котором держался мой шлем. Мокро... но не оттого, что день выдался жарким. Меня окружали опытные наемники, однако нас было слишком мало, а место битвы выбрал наш враг. Политиканы Перинфа умели выигрывать выборы, но войны - дело другое. Худшей их ошибкой было то, что они понадеялись на помощь Афин. Однако эти скупердяи даже не заплатили Диопейгесу; по крайней мере, так он говорил. И нам приходилось жить грабежами, что едва ли приводило в восторг перинфян, которых мы пришли защищать. Расстояние между остриями копий обеих фаланг медленно сокращалось. Наш командир выступил вперед и взревел: - Приказываю - вперед! Дружным шагом с левой ноги мы направились в сторону приближавшегося врага, опустив копья и надвинув шлемы. Замыкая ряд, я чувствовал себя в некотором смысле обнаженным - ничей щит не прикрывал мой правый бок, хотя я знал, что сумею позаботиться о себе, когда начнется сражение. Так шел я навстречу врагу, волнуясь, но не припоминая ни единой подробности о тех битвах, в которых сражался. Ничего вовсе. От удивления я сдвинул брови: память моя оказалась чиста, как у новорожденного младенца. Словно бы я родился несколько часов назад, а потом взял оружие и встал в строй. Но мне было не до размышлений. Из-за рядов приближавшейся фаланги выскочили застрельщики - пелтасты, забросавшие нас стрелами, камнями и короткими копьями. Кто-то вскрикнул и упал, пораженный стрелой в шею. Камень размером в кулак звякнул о мой щит. Пелтасты добивались, чтобы мы подняли щиты и разомкнули ряды. Тогда их фаланга сразу добилась бы успеха. Но нас учили не обращать внимания на застрельщиков и смыкать ряды над павшими. Это знал и я, только не мог вспомнить, когда и где выучился такому приему. Их кавалерия, засевшая в жидком леске, тронулась с места. Всадники не способны атаковать двигающуюся четким строем фалангу. Копья наши подобны иглам ежа, кони отвернут, как бы ни подгоняли их наездники. Но конница могла обойти нас с фланга и ударить в тыл. Ведь когда фаланга рассеяна, им остается только развлекаться, преследуя бегущих воинов. Нередко после битвы гибнет больше солдат, чем на поле сражения. Застрельщики исчезли подобно докучливым насекомым, которыми, в сущности, и являлись. Отрезок каменистой почвы между нами и врагом быстро сокращался. Мы ускорили шаг... Они тоже. Взвыли трубы с обеих сторон, мы закричали изо всех сил и перешли на бег. Обе фаланги столкнулись с громовым, полным жажды крови ревом, зазвенело и загромыхало железо копий, пробивая твердую бронзу панцирей и пронзая мягкую плоть. Все в мире вокруг меня, казалось, замедлилось, время растянулось упругой лентой. Воины теперь двигались неторопливо и плавно, словно бы под водой или в каком-то кровавом кошмаре. Впереди меня падали наши, сраженные шестнадцатифутовыми сарисами; копья пронзали их, сносили головы, просто сбивали с ног, мы же еще не доставали до вражеских воинов. Обе фаланги сшиблись, затаптывая павших. И задние все напирали, хотя первые ряды остановились. Трещали копья, воины ревели от боли и гнева, обуреваемые жаждой крови; под могучим натиском разлетались щиты. Приподнявшись над стоявшими передо мной, я направил свое копье в одного из вражеских гоплитов. Заметив движение, он поднял свой щит, но я зацепил его наконечником, отбросил в сторону и вонзил острие в горло воина. На лице его промелькнуло удивление. Потом брызнула кровь. Когда убитый упал, я вырвал копье. Наши передние ряды смялись под напором врага, вдруг оказавшегося передо мной; и я принялся пробиваться вперед через эту толпу, нанося удары копьем. Но поскольку я видел все в замедленном темпе, то успел заметить уголком глаза, как их застрельщики огибали наш правый фланг, засыпая его стрелами и короткими копьями. Я увернулся от стрелы, полет которой казался невообразимо медленным, а потом пронзил копьем щит, панцирь и тело гоплита, оказавшегося передо мной. Битва превращалась в хаос; вокруг вопили окровавленные воины. Наше войско смешалось, уже и мой ряд был уничтожен врагом. Тут я заметил, что в меня летит копьецо. Оставив свое копье в теле падавшего воина, которого только что поразил, я отбил легкое древко в сторону и только потом выхватил меч, опередив двоих гоплитов, возникших передо мной. Они медленно, словно во сне, шевелили руками. Я убил обоих, но уже приближались новые, и хотя мне казалось, что они все делают медленно - и колют, и рубят, и валят наземь щитами других воинов, - их приближение совершалось неотвратимо, как прилив. Врагов было слишком много, полководцы их знали свое дело и умели поддерживать порядок... Мы не могли победить их. Мои соратники-наемники бились отважно, но уступали врагам численностью. Никто не поворачивал, чтобы бежать, понимая, что труса ждет верная смерть. Но наш отряд уже отрезали от города Перинфа, точнее, от остатков их фаланги. Перинфян погнали через поле к деревьям, и они побежали. Конники, издавая пронзительные кличи, принялись беспощадно рубить тех, кто пытался спастись бегством. Вел конницу юноша, почти мальчишка; его золотые волосы вились по ветру, высоко подняв меч, он яростно преследовал беглецов, бросавших щиты и шлемы в надежде обрести спасение. Нас оставалось всего лишь горстка, и мы отбивались, медленно отступая вверх по склону к деревьям. Наша фаланга разбилась на части, но воины продолжали сопротивляться. Для меня все вокруг по-прежнему двигались медленно, как мухи, попавшие в мед. Я предугадывал движения, которые собирались сделать мои враги, по тому, куда они переводили взгляд или напрягали те или иные группы мышц. Нырнув под одну из длинных сарис, я вогнал острие меча в грудь воина, закрытую кожаной курткой. Он взвыл, и я вырвал у него копье из рук. Тут я увидел, что остался один, и прижался спиной к дереву с сарисой в одной руке и мечом - в другой. Дюжина соблюдавших осторожность воинов окружила меня, глаза их пылали, залитая кровью броня алела; они следили за мной, ожидая, чтобы я открылся. Многие потеряли сарисы и остались только с мечами. Передо мной были ветераны. И они не собирались рисковать, имея дело с таким опасным противником, как я, - ведь я убил немало их воинов. И все же они не хотели упустить меня. Мне оставалось только постараться прихватить с собой на тот свет побольше врагов, прежде чем они убьют меня. Я заметил, что один из них подзывает к себе лучников. Этот и вовсе не хотел рисковать. - Прекратить! - послышался зычный голос. Возле обступившего меня кольца воинов остановился всадник. Панцирь незнакомца украшала золотая филигрань, впрочем, теперь его припорошила пыль. Шлем всадника венчал белый плюмаж из конского хвоста. Отстегнув нащечные пластины, он открыл лицо. Колючую черную бороду с одной стороны покрывала запекшаяся кровь. Потом я заметил, что глаз с этой же стороны лица он потерял очень давно. Под опавшим веком виднелась полоска белой мертвой плоти. Это был явно один из полководцев. Воины чуть отступили от меня, но никто из них не опустил оружия. К нам приблизился другой военачальник, и я заметил, что оба ездят на могучих гнедых конях, не пользуясь ни стременами, ни седлами, лишь подложив под себя нечто вроде подушки из сложенных в несколько слоев одеял. - Пусть живет, - сказал чернобородый. Некоторые из воинов выразили согласие. Обращаясь ко мне, он возвысил голос: - Мне нужны хорошие воины. Будешь ли ты служить в моем войске? Я огляделся. Мои спутники уже мертвы либо были в плену. Выбора у меня не оставалось, к тому же он предлагал мне нечто лучшее, чем рабство или смерть. Я не стал долго думать: - Да! Разнообразия ради мне захотелось оказаться на стороне победителя. Он откинул назад голову и расхохотался: - Хорошо сказал. Как тебя зовут? - Орион. - Откуда ты? Я открыл было рот, но сразу понял, что мне нечего отвечать. Из своей жизни я помнил только несколько последних часов. - С севера, - уклончиво сказал я. - Должно быть, из скифов, судя по росту. Их серые глаза я узнаю повсюду. Но где твоя борода? Почему ты бритый? Я не имел об этом далее отдаленного представления. - Борода позволяет врагу ухватить тебя за горло, - услышал я свой ответ будто со стороны. Он подергал себя за густую бороду. - Неужели? Ты рассуждаешь, как мой сын. - Потом он повернулся к одному из воинов, стоявших неподалеку. - Никос, возьми его в свой отряд. Учить его не потребуется, он и без того прекрасно владеет сарисой. Ухмыльнувшись, он тронул коня шенкелями и рысью отправился прочь в сопровождении кого-то из военачальников. Таким я впервые увидел Филиппа, царя Македонского. Золотоволосый юноша, который вел конницу, оказался его сыном. Звали его Александр. 2 В ту ночь мы остановились на поле боя, чтобы сжечь мертвых и отдохнуть после тяжелого дня. Никос, к моему удивлению, оказался фракийцем, а не македонцем. - При моем отце мы совершали набеги в Македонию, угоняли их коней и скот, - рассказывал он мне возле потрескивавшего костра, набивая брюхо жареной бараниной. - Женщин тоже уводили, - добавил он, выразительно подмигнув. Никос был не старше тридцати, его волосы все еще оставались темно-каштановыми и буйными, как дикая поросль. Черную бороду заливал бараний жир. Вокруг нашего костра расположилось больше десятка воинов; лекарь из далекого Коринфа обходил лагерь, накладывая мази и повязки на раны. - А теперь ты служишь македонцам, - заметил я. Никос глотнул из бурдюка вина, забрызгав бороду и грудь. - Ей-богу, ты прав. Одноглазый старик изменил все. Стал царем и начал гонять нас как проклятых. И всех вокруг. Гонял нас летом, гонял зимой... Что для него непогода? И ни разу не проиграл ни одной битвы. Уж он-то знает, сколько нужно бобов, чтобы сварить похлебку... Он знает. - Но ведь Филипп покорил твой народ, - пробормотал я. Никос бурно возразил, замотав лохматой головой: - Нет, не покорил. У нас есть собственный царь. Филипп просто доказал, что выгоднее быть в союзе с Македонией, чем воевать с ним. "Дипломат", - подумал я. И сразу понял, что Филипп проделал со мной сегодня такую же штуку. - Теперь все племена нашей страны поддерживают македонцев, - продолжал Никос. - И Филипп осмелился бросить вызов Афинам. Если Никоса и не радовала перспектива войны с Афинами, он ничем не показывал этого. Даже напротив, выглядел вполне довольным. А потом он нагнулся ко мне и сказал негромким голосом: - А знаешь, что я думаю? Изо рта воина дурно пахло, и я заметил насекомых, копошившихся в его бороде. - Что? - спросил я, пытаясь сохранить дистанцию, чтобы какая-нибудь блоха не перепрыгнула на меня. - Я думаю, что все устроила она. - Она? - Ведьма, жена Филиппа. - Неужели жена царя - ведьма? Никос вновь понизил голос: - Она жрица древней богини, поклоняется змеям и всякой нечисти. И еще - волшебница, вот так. А как иначе объяснить это? Когда Филипп согнал своего брата с трона, я уже был достаточно большим и помогал отцу пасти стадо. Тогда все племена, что окружали Македонию, отхватывали от нее жирные куски. Не только мы, иллирийцы, но и пэонийцы, словом, все. Их грабили каждый год. - И Филипп остановил набеги? - Словно мановением своего единственного ока. А теперь все племена служат ему. Должно быть, наворожила его молосская сука, иначе не объяснишь. Я смущенно посмотрел на других мужчин, сидевших вокруг костра. Никос расхохотался. - Не беспокойся. Я не могу сказать о ведьме ничего такого, чего не говорил бы сам одноглазый старик. Он ненавидит ее. - Ненавидит свою жену? Воины закивали, заухмылялись. - Не будь она матерью его сына и наследника, царь давным-давно отослал бы ведьму назад в Эпир. - Царь не посмеет сделать это, - возразил кто-то. - Он боится ее. - Она умеет насылать чары. - И никакие не чары: она травит людей. - Травит, но не ядом, а магией. - А что она сделала с другим сыном царя... с тем, что от фессалийки? - С Арридайосом? С идиотом? - Он был здоровым ребенком. Ведьма дала ему яд, и он стал слабоумным. - А может, наколдовала, чтобы ее собственный сын стал наследником Филиппа, хотя Александр на два года моложе. Мужи углубились в спор о том, является ли жена царя отравительницей или же, напротив, волшебницей. Я слушал невнимательно. Окружавшие меня люди, свежие воспоминания о битве, прохладная темная ночь под черной чашей небес, украшенной бриллиантами звезд, - все казалось мне странным и новым. Ведь я не помнил своего прошлого до нынешнего утра. У всех здесь была семья, клан или племя; каждый мог назвать своего царя, обратиться к истории минувших поколений своего народа. Но у меня... не было никаких воспоминаний. Люди называли имена богов, которые ничего не говорили мне, пока один из воинов не упомянул Афину, богиню-воительницу, покровительницу Афин. - Эта богиня не только воительница, - говорил Никос. - Она богиня мудрости. По крайней мере, так полагают афиняне. - Они правы, - сказал один из воинов. - Ведь это она подарила оливу этому городу, так ведь? - И прялку. Афина. Облик ее возник в моей памяти. Высокая, стройная и невероятно прекрасная, с пышными черными волосами и грустными глубокими серыми глазами. - Все мы игрушки богов, - проговорил Никос. - Они дергают за веревочки, а мы прыгаем. - А я не верю в это, - сказал воин, сидевший возле него. - Я живу собственной жизнью, и никто не дергает меня за какие-то там веревочки. "Нет, все мы исполняем волю богов", - подумал я, имея в виду главным образом самого себя. Я был в этом уверен. И все же чего именно боги ждут от меня? Кто я такой и почему здесь оказался? Я не находил ответа, и вестник богов не торопился просветить меня. Огонь угасал, воины заворачивались в плащи или одеяла и укладывались на ночлег. Но у меня не было ничего, кроме грязного и короткого, к тому же запятнанного кровью, хитона. Бронзовый панцирь, поножи и шлем я сложил на земле возле себя. Ощутив ночную прохладу, я замедлил периферийное кровообращение, увеличил частоту сокращений сердца, чтобы повысить температуру тела и таким образом согреться. Я сделал это почти не думая. Но потом удивился своему умению управлять собственным телом. И тому, что во всех подробностях понимаю, что делаю. И еще я почему-то знал, что подобное выходит за пределы возможностей человека. В ужасном кровопролитном сражении я не получил даже царапины. Чужие движения казались мне замедленными, я всегда опережал своих противников. "Кто я? - вопрошал я себя, укладываясь на твердую почву и закрывая глаза. - Откуда я родом?" Несколько часов я, пытаясь заснуть, пролежал на спине, разглядывал мерцающие звезды, величественно сиявшие надо мной. Я узнал оба ковша, Кассиопею на троне, а рядом дочь ее Андромеду, прикованную к скале, и Персей уже был возле нее. Мое собственное созвездие, Орион, оставалось за горизонтом. Но я видел, что звезды Гончих Псов горели сапфирами как раз над кромкой холмов. Наконец я смежил веки, но спал ли я? Меня словно перенесли в иное место: в мир, далекий от поля битвы вблизи городских стен Перинфа. "Это сон", - говорил я себе, не веря своим глазам. Я стоял на склоне холма, покрытого травой и усеянного дикими цветами, озаряемый теплым летним солнцем. Внизу подо мной разогретый воздух мерцал над изысканными башнями и величественными монументами, высившимися вдоль широких проспектов. За городом ослепительно голубело море, отливавшее зеленью в ярком солнечном свете. Волны, не зная устали, разбивались о белый песок. Жители или погибли, или покинули город, и все же он сохранил все свое великолепие. Я припомнил, что едва заметное дрожание воздуха показывает границу защитного купола, укрывавшего город тонким, как стенка мыльного пузыря, слоем чистой энергии. Вся моя жизнь была связана с чудесным городом, я знал это с абсолютной уверенностью. И все же не мог вспомнить подробностей. Ничего, кроме уверенности в том, что жизнь моя началась здесь. Как любовь к женщине и богине, любившей меня, которая тоже имела отношение к заброшенному мертвому городу. Попытавшись шагнуть, я обнаружил, что ноги не повинуются мне. Стоя на месте, я услышал дальний, слабый, едва различимый смех. Но он был так горек, что я подумал: уж не плач ли до меня доносится?.. "Смех умирающего от горя человека" - так подумалось мне; впрочем, я не знал, с человеческих ли уст слетали эти звуки. Собрав все силы, я попытался вырваться из оков, что держали меня на месте, и спуститься вниз по склону к городу... и проснулся на лишенной травы каменистой почве, на поле вчерашнего боя возле Перинфа, под первыми лучами солнца, блеснувшими над горбами холмов. "Кто я? - гремело в моем сознании, и отголоском звенел вопрос: - Почему я здесь оказался?" 3 Наутро мы отправились к Перинфу, возле стен которого стояли основные силы Филиппа. Увы, царю хватило небольшой части своей армии, чтобы победить наемников. Большая часть македонского войска осаждала Перинф, другая же быстро приближалась к Бизантиону, расположенному на берегу узкого пролива, отделявшего Европу от Азии. Казалось, что взять штурмом город Перинф не сложно. Укрывшийся за стенами и городскими воротами, он казался мне маленьким и тесным. Неровные и грубые стены имели башни с бойницами возле обоих ворот. Лишь немногие строения виднелись из-за городской стены. Город ютился на краю воды, где каменистая равнина, опускавшаяся от далеких гор, погружалась в Пропонтиду [Мраморное море], море, раскинувшееся между проливами Геллеспонт и Боспор. И все же нечто в облике этого города казалось мне знакомым. Но всякий раз, пытаясь оживить мои воспоминания, я наталкивался в своей памяти на ровную стену, куда более прочную, чем твердыня Перинфа. Лагерь Филипп разбил на лишенной растительности равнине, почти на расстоянии полета стрелы от городской стены. Я сразу почувствовал напряженность: среди воинов ощущалось тревожное недовольство, то раздражение, которое возникает, когда бойцы слишком долго сидят на одном месте, лишенные удобств привычного лагеря, и не надеются в скором времени вернуться туда. Осада затянулась. Перинф был морским портом, и поэтому жители могли отсиживаться за запертыми воротами и упрямо отражать нападения македонцев, пока корабли доставляли осажденным припасы, а иногда даже подкрепления от союзников Афин, например из Бизантиона. Филипп, полный хозяин суши, не имел флота. Перинфяне проявили чистое безумие, понадеявшись снять осаду с помощью той горсточки наемников, которую им прислали Афины. Филипп мгновенно разделался с малочисленным войском, но, хотя битва закончилась, город оставался в осаде, упрямо не желая отворять ворота. Лошади поднимали облака пыли над своими загонами и, казалось, проявляли больше активности, чем воины. В лагере мы повсюду видели шатавшихся без дела солдат. Македонцы провели здесь уже достаточно времени, чтобы построить для себя бревенчатые избушки и протоптать между ними дорожки. Ржали нагруженные припасами и дровами мулы, которых вели мимо нас рабы. Делом занимались лишь мастера; переругиваясь, они возились с массивной катапультой и покрикивали на группу обнаженных до пояса рабов, грузивших на нее тяжелый железный брус. Еще одна группа полунагих рабов сидела, ожидая, когда им прикажут подгонять мулов. Так натягивали толстые веревки, отводившие рычаг от катапульты. Я заметил, что на снаряде-болванке кто-то нацарапал слова "От Филиппа". С грохотом ударила другая катапульта. Повернувшись, я заметил, как посланный ею снаряд, вращаясь, высоко взмыл в воздух. Перелетев стену, он исчез за ней. Вновь послышался грохот. Кто-то закричал, истошный женский визг пронзил воздух, а над стеной поднялось облако пыли, темным пятном замаравшее чистое небо. От Филиппа... _Троя_. Я вспомнил название города и другую осаду. Она закончилась давным-давно. Троя. Был ли я там? Или просто слышал сказки о ней? Я положил руку на бедро и ощутил рукоятку кинжала, который был привязан к моей ноге под хитоном. Какое отношение имеет это оружие к неясным воспоминаниям о Трое? Никос повел нашу фалангу в относительно свободную часть лагеря, подальше от вонючих загонов. Было ясно, что войско Филиппа много больше, чем могли бы выставить одни македоняне. Царь собрал здесь войска всех союзных племен, в том числе и фракийцев Никоса, но тем не менее принимал еще и наемников. - Погляди-ка на эти золоченые лилии! - Никос ткнул меня локтем под ребра, когда мы снимали наше оружие с мулов, доставивших его в лагерь. Я взглянул в ту сторону, куда он указывал. Целый отряд воинов в одинаковых полированных панцирях и шлемах из блестящей бронзы выстроился стройными рядами, их строго разглядывали трое военачальников. Кованая броня на груди солдат повторяла линии, обрисовывавшие могучие мышцы. Шлемы их венчали выкрашенные в красный цвет конские хвосты. Доспехи так и блестели под солнцем. - Аргивяне, - сказал Никос. - Свежее мясо из Пелопоннеса. - Новые наемники? - спросил я. Он кивнул и плюнул на пыльную землю. - Сам погляди. Видишь, как разоделись? Да они и не воевали ни разу, только выхаживали на парадах и слушали горделивые басни о подвигах предков. Должно быть, решили, что перинфяне попадают в обморок, завидев такое великолепие. Бросив взгляд на свою собственную броню, помятую, исцарапанную и покрытую пылью, я расхохотался. А потом удивился: подобное вооружение все равно стоило достаточно дорого. Где я получил этот панцирь? И в каких битвах сражался, где так погнул и поцарапал его? Откуда же я? Филипп и его полководцы явно понимали, что войско, которому нечего делать, начинает разлагаться. И мы каждый день упражнялись, отрабатывали передвижения в тесном строю фаланги, пока наконец любой из нас не научился владеть шестнадцатифутовой сарисой, как суповой ложкой. Наемники развлекались и осмеивали нас, мы же, македонская фаланга, маршировали, маневрировали и выслушивали выговоры от начальников. Пыль и грязь сопровождали бесконечные учения. Но я теперь понимал, почему военная машина Филиппа прокрутила мою фалангу наемников, словно мясорубка. И я, не жалуясь, маршировал со всеми, не обращая внимания на насмешки наемников. Горцы в основном не служили гоплитами в фаланге, они были пелтастами - лучниками, пращниками или метателями копий. Легкая пехота затевала битву, появляясь перед тяжеловооруженной фалангой, и разбегалась по сторонам, когда сходились гоплиты. Наемники все были гоплитами, тяжелой пехотой. - Наша земля теперь просто поставляет наемников, - сказал мне Никос. - Любой бедный парень, который хочет стать кем-то, отправляется воевать. Теперь каждый город содержит пехоту. Кроме Афин, конечно. - А кого же содержат в Афинах? - спросил я. - Болтунов-законников. - Он снова плюнул. Кое-кто вокруг нас захохотал. Я промолчал. Вокруг заспорили о том, чьи воины лучше. Иные полагали, что спартанские; однако все сошлись на том, что фиванские пользуются лучшей репутацией. - Особенно их Священный отряд, - сказал один из мужей. - Но Священный отряд - это не наемники, - указал Никос. - Они воюют только за Фивы. - Но как никто другой! - Они же любовники... Каждый мужчина в Священном отряде имеет пару. - Философы утверждают, что лучше всех воюют любовники, сражающиеся рядом. Они всегда заботятся друг о друге. - Плевал я на таких философов. Священный отряд - лучшее войско в мире. - Лучше, чем мы? - Лучше. - Но наш полководец лучше! - Они не наемники. И мы не воюем против Фив, а значит, нам незачем думать о них. - Но Фивы поставляют множество наемников. Даже Царь Царей в Азии нанимает фиванцев. - Что за Царь Царей? - спросил я. Никос удивленно поглядел на меня. - Персидский царь, - проговорил он. - Неужели ты ничего не слышал о нем? Я лишь покачал головой. Никос не доверял вновь прибывшим аргивянам. Называл их красавчиками, которым нечего делать в настоящем сражении. Те же расхаживали по лагерю с таким видом, словно являются потомками самого Ахиллеса, и осмеивали наши постоянные упражнения. - Ну почему царь не пошлет их на приступ? - бурчал Никос. - Тогда бы мы увидели, на что они годятся. Но Филипп явно не имел намерений атаковать городскую стену. Армия стояла под ней и занималась учениями - в город каждый день разве что бросали по нескольку снарядов. Перинфяне были уверены в себе и приветствовали каждый корабль, входивший в защищенную стенами гавань. Наша фаланга разместилась на постой неподалеку от надменных аргивян, и между нами часто происходили стычки. Наверное, не будь у нас общего врага, мы сражались бы друг с другом. Почти каждую ночь случались ссоры и драки. Начальники с обеих сторон строго наказывали виновных. Однажды утром сам Никос получил десять ударов кнутом. Мы стояли навытяжку и наблюдали за поркой. Один из полководцев Филиппа, по имени Парменион, пригрозил, что лишит нас вина, если мы не исправимся. - Посмотрим, останетесь ли вы задирами, если будете пить только воду, - ворчал он. Поговаривали, что и сам Парменион - любитель вина. Выпивохой он был и с виду: оплывший и краснолицый, с усеивавшими его щеки и припухший нос лопнувшими кровеносными сосудами. Конечно, аргивян наказывали их собственные начальники, но нам казалось, что с ними обходятся гораздо мягче, чем с нами. Я старался не ввязываться в ссоры. Хотя я не помнил подробностей, но тем не менее знал, что подобная армия едва не погибла из-за конфликта между вождями. Быть может, это случилось в Трое? Наконец настала ночь, и все переменилось. - А где находится Троя? - спросил я у Никоса, когда мы улеглись на одеялах перед вечерним костром. Он нахмурил лоб: - Кто знает? Быть может, это всего лишь россказни. - Нет, - сказал один из воинов. - Она на другой стороне Геллеспонта. - Город еще стоит? А я думал, его сожгли дотла. - Так оно и было. - Откуда ты знаешь? Троя ведь существовала так давно... - Во времена героев. - Героев? - переспросил я. - Подобных Ахиллесу, Одиссею и Агамемнону. _Одиссей_. Это имя звоном колокольчика отозвалось в моей памяти. Не он ли дал мне тот кинжал, что привязан к моему бедру? - Что вы, конокрады, знаете об Агамемноне! - завопил один из аргивян, стоявший на расстоянии полета камня от нашего костра. - В Трое он был одним из ахейских вождей, - отвечал я. - Он был аргивянин, - проговорил наемник, вступая в круг света, - и царь Микен. Не какой-нибудь заляпанный навозом мужик, как вы, горцы. Я вскочил на ноги. Панцирь на рослом аргивянине повторял абрис его мышц, короткий меч висел на его бедре, однако я был выше на полголовы и шире в плечах. - А я из дома Одиссея, - отвечал я, забывшись, - и помню это. Челюсть его отвисла, потом он расхохотался и упер кулаки в бедра. - Скиф, наверное, тебя ударили по голове, и ты свихнулся. Я удивился. Откуда он знает, что меня считают здесь скифом? Возле первого появился другой аргивянин. Он тоже был вооружен. Никос и несколько других воинов из моего отряда вскочили на ноги. - Одиссей мертв уже тысячу лет, - сказал второй аргивянин с наглой усмешкой, кривя заросшую бородой физиономию. - Если он вообще когда-нибудь существовал. - Он жил на свете, - сказал я. - И я говорил с ним. - В Трое, должно быть. - Оба захохотали, глядя на меня. Потом второй подошел поближе и заглянул мне в лицо. Этот был ростом едва мне до плеча. - Ты безумен, - сказал он. - Нет, он царь лжецов, - возразил первый аргивянин. Я почувствовал, как напряглись Никос и другие воины за моей спиной. - Нет же, вот погляди, - сказал я, доставая кинжал, - его подарил мне сам Одиссей... Аргивянин отпрыгнул назад и выхватил из ножен меч. - Решил зарезать меня?! - Нет, я... Он бросился на меня. Отбив меч кинжалом, я левой рукой ударил его в челюсть. Аргивянин рухнул, как убитый бык. Весь лагерь словно взорвался; вокруг дрались, кусались, лягались, боролись. Я стоял среди словно взбесившихся воинов с кинжалом в руке, а вокруг меня бушевала рукопашная. Ошеломленный, я отступил от костра. "Хорошо, хоть никто не применяет оружия", - подумал я. Тот аргивянин, который взялся за меч, еще лежал без сознания возле костра. Закричали начальники. Я убрал кинжал и кинулся в гущу дравшихся, пытаясь разнять их. На гнедом коне подъехал Филипп, с непокрытой головой и без панциря, его единственный глаз горел гневом. - Прекратите немедленно! - взревел он. Мы остановились, покоряясь властности, которая звучала в его могучем голосе. Схватка вмиг стихла. Кто стоял, кто гнулся от боли, а кто валялся на земле; все были покрыты пылью, а некоторые и кровью. Никос в порванной рубахе, под которой виднелись еще свежие рубцы на спине, стал коленом на грудь аргивянина и вцепился зубами в ухо лежавшего. Но прежде чем Филипп сумел сказать еще слово, прилетевший из темноты камень поразил царя прямо в затылок. Звук показался не менее громким, чем от падения камня, пущенного катапультой. Согнувшись, Филипп свалился с коня. Навстречу метнулся аргивянин с копьем, и я увидел, что около дюжины его земляков сошлись кольцом вокруг распростертого тела царя. Все были с мечами. Опустив голову, я бросился вперед и, пробив кольцо вооруженных воинов, выхватил копье из рук аргивянина, прежде чем он успел погрузить наконечник в тело лишившегося сознания Филиппа. Гнев и ярость вновь охватили меня, и мир вокруг замедлился. Взяв копье как дубинку, я разбил его тупым концом лицо наемнику, у которого вырвал оружие. Тот рухнул как подкошенный. Готовый защитить царя, я встал над телом Филиппа, спиной к нервно переступавшему коню. Окружившие царя вооруженные аргивяне были ошеломлены. Позади них Никос и другие воины моего отряда застыли в столь же глубоком потрясении. Вокруг опять началось смятение. Грубый мужской голос захлебнулся кровью, послышались крики, и из тьмы явился молодой Александр, золотоволосый, с дикими глазами, с окровавленным мечом в руке. - Царь! - закричал он. Расталкивая всех, кто попадался ему на пути, царевич шагал ко мне. - По-моему, он просто оглушен, господин, - сказал я. Александр сурово посмотрел на меня, затем обратился к кольцу аргивян, все еще державших в руках мечи. - Взять, - скомандовал он, - всех! Никос и остальные разоружили аргивян и увели их во тьму. - Ты спас жизнь моего отца, - сказал Александр. Тут Парменион и другие военачальники наконец подошли к нам и склонились над телом Филиппа. - Я хочу, чтобы убийц повесили, - сказал Александр в ночную тьму. - Только пусть сначала они расскажут, кто заплатил им. Но никто не слушал его. Александр остановил свои полные ярости глаза на мне: - Будь возле царя, потом я присоединюсь к вам. - И удалился. Трудно было поверить, что царевичу еще только восемнадцать лет. 4 Филипп не пришел в себя и через час. Я последовал за военачальниками, которые отнесли царя в жалкую хижину из бревен; глинобитный пол помещения покрывали грязные конские шкуры. Я стоял в открытых дверях, копье аргивянина все еще оставалось в моих руках. Офицеры уложили Филиппа на скромную постель с заботой, которую мне редко приходилось видеть. Потом лекари и полководцы столпились возле царя. Испуганная рабыня принесла кувшинчик с вином. Филипп очнулся. Хотя врачи настаивали, чтобы он оставался на ло