л публикацию в "Либертад". Пытаясь отвлечь от себя внимание, он снова обрушился на Мигеля Домингеса. Однако адвокату удалось одним махом отмести нападки: он доказал, что Андрес Люкас подстроил обвинение против Толстяка Брауна. Мне интересно было, как в этой новой обстановке поведет себя О'Рурк. Я предпочел не провоцировать его на новые заявления о моем выдворении из страны, но было похоже, что ему сейчас было не до меня - его занимал доктор Руис. Это все я узнал от Мануэля, который, как обычно, был в курсе событий. Он чувствовал себя передо мной неловко - ведь именно через него я узнал о нападках О'Рурка - и теперь изо всех сил старался сообщить мне что-нибудь приятное. По его словам, О'Рурк пригрозил Руису, что если тот не прекратит своих обвинений, то полиция привлечет его к ответственности за содействие клевете, а также начнет расследование причин смерти первой жены Вадоса. - Ну как, есть еще бюллетени? - спросил я. - Или их снова запретили? - Не знаю, запретили их или нет, сеньор, - грустно проговорил Мануэль, - но я не могу их больше доставать. Вы не читали сегодня "Либертад"? Он развернул на стойке газету и указал на броский заголовок. Я прочел: "Епископ Крус запретил католикам покупать или читать нелегальные информационные бюллетени". - Я ведь католик, - сказал Мануэль с сожалением, - а надеялся собрать все бюллетени. Там регулярно сообщают о шахматном турнире и часто пишут о моем сыне, он выступает очень удачно. - Значит, вы теперь перестанете снабжать меня неофициальной информацией? - пошутил я. Мануэль на это только улыбнулся. - Сеньор, до бармена так или иначе доходят все новости. Он в самом деле не хвастал. Через день он сообщил мне то, о чем не писала "Либертад" и молчало радио. Генерал Молинас заявил о полной поддержке армией О'Рурка и полиции. Он предупредил также, что в случае волнений, вызванных сносом трущоб, не сможет предоставить войска в распоряжение правительства. Известие это вызвало у меня гораздо больший интерес, чем все официальные сообщения. В свое время я не обратил особого внимания на угрозы, которые Сигейрас посылал в адрес Энжерса. Я принял их просто за горячность. Правда, я понимал, что этот негр - решительный человек. Однако теперь, когда гражданская партия практически контролировала ход событий, он увенчал отчаянные демарши народной партии поступком, который нельзя было расценить иначе как геройский. Энжерс, естественно, придерживался другого мнения. 27 Отправив жену на время волнений в Калифорнию, Энжерс пару раз приглашал меня к себе после работы. Первый раз я отговорился, однако во второй раз не смог - стало его как-то жаль. Под панцирем, который он на себя надел, порой проглядывало что-то человеческое, но я не простил ему воинственности, которая стоила жизни Толстяку Брауну. Мы отправились, закончив обработку очередных расчетов, выданных компьютером. Энжерс сидел за рулем. В квартале от дома он неожиданно сбросил скорость. - Интересно, что здесь происходит? - озабоченно спросил он. У входа в дом толпилось человек пятьдесят. Они пытались что-то разглядеть в окнах и бурно реагировали на увиденное. - Что бы там ни было, но они явно в восторге от того, что видят, - сказал я. - Похоже, они очень веселятся. - Что-то случилось с моей квартирой! - воскликнул Энжерс, приоткрыв дверцу машины. В этот момент стекло одного из окон разлетелось вдребезги, и в проеме появилась козлиная голова... - Боже мой! - пробормотал Энжерс и выскочил из машины. Он бегом пересек улицу и остановился возле привратника, который стал ему что-то объяснять. Но тут на глаза Энжерсу попался корреспондент, который, присев поудобнее, собирался сфотографировать козла, в поисках пищи пробовавшего губами занавески. Мне не приходило в голову, что Энжерс когда-либо играл в футбол. Тем не менее он весьма профессионально пробил по фотоаппарату, который, ударившись о стену дома, разлетелся вдребезги. Незадачливый фотограф, протестуя, вскочил на ноги, но Энжерс уже проталкивался сквозь толпу зевак. Я последовал за ним. Послышался вой приближающихся полицейских машин. Когда зрители поняли, что появился хозяин квартиры, толпа стала быстро редеть. Я уже без труда пробрался ко входу. Энжерс был крайне взволнован, с трудом он вставил ключ в замочную скважину, но оказалось, что дверь забаррикадирована изнутри. Он лихорадочно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого. Заметив на стене огнетушитель, он схватил его и стал бить им в дверь. Дверь слетела с петель, и мы попали в квартиру. Там оказался не только козел, но и люди. В гостиной играли четверо голых ребятишек. Куклой им служила статуэтка инков, сделанная по меньшей мере четыре столетия назад. На диване сидела старуха в ребосос, ее колени покрывала шелковая подушка, на которой она перебирала четки. На шум из спальни вышел испуганный крестьянин с жареной фасолью в руке. Откуда-то сзади послышался резкий женский голос. Женщина спрашивала, что еще разбили дети. Энжерс медленно оглядел комнату. В раме блестели остатки зеркала, повсюду валялись осколки разбитой посуды. Теперь было понятно, почему поднятый нами шум не очень обеспокоил женщину. По тюкам и узлам, разбросанным на полу, можно было предположить, что семья намеревалась остаться здесь насовсем. Они уже водрузили на комод семейное распятие, перед которым, заливая воском полированную поверхность, горели свечи. В дверях второй спальни появилась девушка лет двадцати. Она разразилась такой отборной бранью, которой мне прежде не доводилось слышать. Из-за нее выскочил поросенок и с визгом стал носиться по гостиной. Мужчина бросил фасоль на ковер и, схватив настольную лампу, пытался загнать его обратно в спальню. Я невольно восхитился Энжерсом. Не шелохнувшись, он наблюдал за происходящим и, когда поросенок выскочил в другую комнату, ледяным: голосом спросил: - Что вы делаете в моем доме? Подоспели полицейские. Посмотреть на происходящее из спальни вышла и подававшая голос женщина. В руке у нее тоже была жареная фасоль. Четверо ребятишек заревели почти одновременно, тихо завыла старуха. А девушка обрушила на полицейских не только ругань, но и один за другим бокалы, которые стояли на буфете. Только после того, как двум здоровенным стражам порядка удалось оттащить ее на кухню, мы попытались разобраться в происшедшем. Объяснения давал обескураженный крестьянин. Они перебрались в город из горной местности. Приехали сегодня. Летом у них была сильная засуха, и люди голодали. Их родственники и знакомые еще раньше перебрались в город и подыскали себе жилье, конечно, не такое хорошее и просторное, как этот дом. Когда они доехали до города и спросили, куда им дальше направиться, их привели сюда. Здесь им очень понравилось: есть и место для скота, и много воды, и мягкие полы. Только вот нет дров и негде развести огонь, поэтому завтра им придется соорудить печь. А сегодня они очень устали с дороги, пожарили на костерке немного фасоли и теперь хотели бы поскорее лечь спать. Ни больше, ни меньше. "Костерок" они устроили в раковине, использовав вместо хвороста книги. Им было трудно поверить, что вода здесь есть постоянно, и они заполнили ею все емкости, которые только нашли в доме. Сосуды с водой были на шкафах, на полках, в кладовке, под кроватями. Казалось невероятным, как за такое короткое время можно перевернуть квартиру вверх дном. - Все это, - сухо сказал Энжерс, - дело рук Сигейраса. Вы помните, Хаклют, как он угрожал мне? Я действительно вспомнил слова Сигейраса, услышанные при первом осмотре его трущоб. - Узнайте у них, не Сигейрас ли их сюда привел, - приказал Энжерс полицейскому. Однако крестьяне даже и не слышали такого имени. - Как же, черт возьми, им удалось попасть в квартиру? - требовал ответа Энжерс. - Да еще со скотом! Где, наконец, этот идиот привратник? Едва не плачущий испуганный привратник поспешил свалить все на своего помощника, двадцатилетнего парня, известного своими симпатиями к народной партии. Его же самого сегодня вызвали проверить жалобы на работу уборщиков мусора. А помощник куда-то запропастился. - Отправляйтесь искать его в трущобы! - приказал полицейским Энжерс. - Немедленно! И задержите Сигейраса, если он там! Полицейские арестовали только Сигейраса. Честно говоря, я не понимал, на что он надеялся. Это был эффектный, рассчитанный на публику демарш, но он неизбежно должен был повлечь за собой возмездие. И оно последовало. На все вопросы Сигейрас с вызовом отвечал, что он обо всем предупреждал Энжерса. Когда страсти несколько утихли и семью крестьянина убрали из квартиры, Энжерс с угрюмым видом оценил нанесенный ущерб. - Вот теперь, - заявил он, - надо пригласить корреспондентов. На следующий день снимки разоренной квартиры не только заполнили страницы "Либертад", но и оказались расклеенными на стенах домов. Комментарии были излишни: они наглядно иллюстрировали, что произойдет, если обитателей трущоб поместить в нормальные городские условия! Результат не замедлил сказаться. В тот же день в три часа полиции пришлось использовать слезоточивые газы и брандспойты, чтобы рассеять толпу молодежи, кинувшейся с палками в руках очищать от обитателей трущобы в районе монорельсовой станции. Не будь тюрьма хорошо защищена, такая же толпа вытащила бы из тюрьмы Сигейраса и просто-напросто линчевала бы его. В районе шоссе, ведущего в Куатровьентос, такие же смутьяны подожгли несколько лачуг. В ответ крестьяне выкатили на шоссе бочки из-под нефти. Обычно машины мчатся здесь со скоростью пятьдесят-шестьдесят миль в час, и из-за такого неожиданного препятствия несколько машин разбилось. Страсти продолжали накаляться, и я вспомнил дни, когда властям пришлось установить пулеметы на Пласа-дель-Сур. Я же тем временем засел в отеле с тем, чтобы поскорее закончить последнюю часть проекта, связанную с районом окраинных трущоб. Необходимо было так организовать здесь транспортные потоки, чтобы исключить "завихрения", влекущие за собой разрастание этих поселений. Проект, как мне казалось, удался, по крайней мере я был им доволен. Оставалось подсчитать его стоимость, отработать отдельные детали, и я мог послать Сьюдад-де-Вадос ко всем чертям. В понедельник утром я положил Энжерсу на стол чертежи, предварительные расчеты и прочую документацию. - Готово, - сказал я. - Здесь все. Энжерс посмотрел на меня с кислым видом и покачал головой. - Боюсь, Хаклют, - ответил он, - что это еще далеко не все. Вот, посмотрите. Он протянул мне через стол какую-то бумагу. Я пробежал ее глазами. На бланке министерства внутренних дел за подписью самого Диаса было напечатано: "По делу о лишении собственности Фернандо Сигейраса. Сеньору Энжерсу запрещается предпринимать какие-либо действия по реализации плана, представленного его ведомством, без специальных на то указаний со стороны, вышеназванного министерства". - Что это значит? - воскликнул я. - Разве он правомочен давать такие указания?! - Представьте, правомочен, - вяло ответил Энжерс, откинувшись в кресле. - Путаница в нашем безумном городе еще почище, чем взаимоотношения штатов и федеральных властей в США. Как начальник транспортного управления Сьюдад-де-Вадоса я подотчетен только самому Вадосу как мэру города, но в то же самое время в качестве автодорожного инспектора я подчиняюсь Диасу и министерству внутренних дел. А этим злосчастным проектом желают руководить сразу оба! Мне ничего не остается, как подчиниться в одном моем качестве, не подчиниться - в другом и подать в отставку - в обоих! - И такое случается часто? - Не реже двух раз в неделю, - с горечью проговорил Энжерс. - Но на сей раз - особый случай. Посмотрите, что они еще прислали. И он передал мне лист бумаги с перечнем подобных прецедентов. Их там было около двадцати. - Готов поклясться, это работа Домингеса. - Энжерс внимательно посмотрел на меня. - Во всех этих случаях решение выносилось не в пользу муниципалитета, поскольку имелись доказательства, что участвующий в разбирательстве служащий испытывал личную неприязнь к обвиняемому. Ну, а уж относительно моих чувств к Сигейрасу сомневаться не приходится. Нас это свяжет по рукам и ногам. Может потребоваться несколько месяцев, чтобы доказать, что прецеденты не имеют отношения к нашему делу. Похоже на то, что Домингес не дурак. Он ведет себя чертовски умно, затягивая разбирательство. - Что касается лично меня, - я положил оба листа на стол, - то работу я почти закончил. Вы получаете проект, а исполнение его уже не моя забота. Я свою задачу выполнил и, клянусь богом, Энжерс, никогда еще не был так рад завершению контракта. 28 В моей работе есть одна особенность. Закончив проект, я начинаю смотреть на него как бы со стороны. Еще вчера я представлял себе город в виде колонок цифр, а его жителей исключительно как водителей и пешеходов. С сегодняшнего дня у меня наступили каникулы. Завтра я, пожалуй, узнаю, принято ли решение о строительстве скоростной автомагистрали в Питермарицбурге. И если решение утверждено, я предложу им свои услуги. Сегодня же... Я отпил из бокала и представил себя туристом, тепло встреченным Сьюдад-де-Вадосом. Я приехал сюда, чтобы воочию убедиться в достижениях этого города, где самое большое в мире количество кондиционеров на душу населения, где нашли воплощение достижения человеческого гения в области градостроительства, где никогда не бывает заторов и пробок на улицах и проспектах... И где, кстати, в настоящий момент отсутствует телевидение и выходит одна-единственная газета. Я расслабился в кресле, стараясь забыть на время о происходящих здесь событиях. Однако снова представить себя туристом мне не удалось. Я почувствовал, как кто-то сел в кресло рядом. Я поднял глаза и увидел Марию Посадор. - Вы что-то перестали здесь бывать в последнее время, сеньора? - сказал я. - А жаль. В ответ она, как обычно, устало улыбнулась. - Много всяких забот, - уклончиво произнесла она. - Мне сказали, что вы уже закончили свои дела в Вадосе. - Совершенно верно. - Это значит, что вы уезжаете? - К сожалению, не сразу. Мне придется задержаться еще на несколько дней, возможно, даже на неделю. Нужно закончить последние подсчеты, утрясти детали и, надеюсь, получить гонорар. Но в принципе я работу закончил. - Вы говорите об этом без особого энтузиазма, - заметила она после небольшой паузы. - Разве вы плохо провели здесь время? - Ну, этого вы могли бы и не спрашивать. Слишком часто у меня было желание оказаться подальше от этого города. Она не спеша вынула свой золотой портсигар, достала тонкую сигарету и закурила. - Мне сказали, - она пустила облако дыма, - что вы не очень-то довольны результатами своей работы? - Я и не пытаюсь скрывать этого. Ведь когда я приехал сюда, мне сказали, что моя работа состоит в том, чтобы разделаться со всем тем, что мешает нормальному кровообращению города. Идея мне понравилась. И только потом я понял, сколь неблагодарную роль мне отвели. Она изучающе смотрела на меня своими красивыми глазами, как бы подбирая нужные слова. Наконец она заговорила: - Сеньор Хаклют, меня удручает, сколь безответственно вы подходите к своей работе. Я полагаю, вы просто поверхностный человек. Слишком много внимания вы уделяете внешней стороне вопросов и не утруждаете себя тем, чтобы разобраться, что скрывается внутри. - Часть моей работы как раз и состоит в том, чтобы разбираться, что скрывается внутри, - я был уязвлен ее словами. - В таком случае вы не того уровня специалист, каким хотите казаться, - проговорила она решительно. - Кстати, что вы, например, думаете о президенте Вадосе? - Как о человеке или как о президенте? - Человек и президент - одно лицо, - ответила она. - Мне бы хотелось, чтобы вы ответили откровенно. - Тогда я могу вам сказать, что я хорошего мнения о нем как о главе государства. Он честолюбив, и ему наверняка удастся еще многого добиться... - И его имя по-прежнему недобрым словом будут вспоминать простые люди в Астория-Негре, - закончила сеньора Посадор. - А в Пуэрто-Хоакине с наступлением темноты по-прежнему будут жечь на кострах его портреты. Или, может быть, я вас несправедливо назвала поверхностным человеком? Но ведь вы - перекати-поле. Вы живете там, где работаете, а работаете вы в разных концах света. И, пожалуйста, не считайте, что, пробыв столь недолго в Агуасуле, вы стали разбираться во всем, что в стране происходит. Затем как бы для самой себя она добавила: - Вы уедете, а здесь все так и останется. - Я знаю, - твердо ответил я. - И мне кажется, я отчетливо себе представляю, какие здесь происходят процессы. Но у меня не было времени, чтобы докопаться до их истоков. Я стал лишь свидетелем того, как они подспудно влияли на окружающих. В моей работе необходимо быть беспристрастным. Но именно здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, мне это не всегда удается. А вы мою объективность принимаете за поверхностность. Именно когда вы подошли, я думал о том, как приятно видеть в людях людей, а не элементы транспортных потоков. Хотя человек как составляющая социальной группы неизбежно становится элементом транспортных потоков! Можно провести определенную параллель между поведением людей в транспорте и их естественным поведением. Я уверен, что кто-то подобный Алехандро Майору мог бы раскрыть внутренний механизм этого, а не только ограничиться, как я, общей схемой. - Продолжайте, пожалуйста, сеньор. Мария Посадор казалась глубоко заинтересованной. В этот момент в холле появилась уже знакомая мне троица: человек с блокнотом и множеством авторучек и двое могучих сопровождающих. Человек с блокнотом, торжественно подойдя к одному из официантов, обратился с вопросом. Официант ему ответил, и троица снова вышла на улицу. - Чем они интересуются на сей раз? - спросил я сеньору Посадор, сообразив, что еще ни разу не видел результатов этих опросов в печати. - Какими-то санкциями против Сигейраса, - нетерпеливо ответила она. - Прошу вас, продолжайте! - У меня действительно сложилось впечатление от ранних работ Майора, что он ставит перед собой именно эту цель. Я делаю свои обобщения, рассматривая поведение людей, как поведение идентичных молекул газа, а потому заимствую для расчетов формулы из гидродинамики и механики жидкостей. Толпой спешащих на работу людей перед входом в метро движут некие силы, которые не менее эффективны, чем, скажем, мощный вентилятор. Эти силы не зависят от того, хорошо ли выспалась тетушка Мэй или ребенок кричал до четырех утра или проспал ли сегодня Педро, не успев выпить свою привычную чашку кофе, или нет. В этот момент действует совершенно конкретная сила, которая движет людьми, формируя из них видимый поток. Я сделал паузу. - Теперь возьмем рекламу. Реклама, по существу, не сила, а импульс к мотивированному устремлению, которое зиждется на естественных инстинктах - чувстве голода, жажды, потребности в одежде и крове, а также на привнесенных желаниях. Желании, например, быть не хуже других. Тем не менее специалисты по рекламе управляют потоком наших эмоций. В итоге они добиваются того, что мы совершаем те или иные конкретные действия, в частности отправляемся в магазин и покупаем рекламируемый товар. Конечно, здесь процесс уже намного сложнее, однако он тоже поддается управлению и может прогнозироваться. Можно, например, определить, что столько-то покупателей приобретут данный продукт за такой-то период времени, точно так же как я могу утверждать, что столько-то пассажиров при таких-то и таких-то условиях заполнят метро через десять минут после окончания рабочего дня. Насколько я понимаю, мы не можем разработать систему прогнозирования и влияния на поступки человека в течение всей его жизни лишь потому, что у нас нет возможности собрать необходимую информацию о каждом лице, участвующем в этих процессах. - Сеньор, - тихо проговорила Мария Посадор, - известно, что Алехандро Майор стремился контролировать действия и устремления людей в масштабах страны. Я сама показала вам один из методов, к которым он прибегал. Но имеется ли в виду, что таким образом можно управлять поведением каждого человека? - Им уже управляют, - удивленно ответил я. - Посмотрите на человека, который утром едет на работу в метро. Он контролирует свое поведение не больше чем пешка на шахматной доске! Он едет на работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Выбор работы для него жестко лимитирован. Может быть, он склонен, скажем, к широкому общению с людьми, поэтому он хочет стать коммивояжером. Однако его товар идет туго. Над семьей нависает угроза голода, и ему приходится заниматься тем, чего он терпеть не может - обработкой данных для компьютера. Получает он теперь, возможно, даже больше, однако пользы от него меньше, нежели от установки, которая бы автоматически считывала исходные данные. А что ему, собственно, остается? Он может только перерезать себе вены - иногда и такое случается, - но для католика самоубийство - тяжкий грех. Вот потому он и едет вместе со всеми в метро. - Вы, сеньор, циник, - сказала Мария Посадор. Даже золотистый загар плохо скрывал ее бледность. Она часто дышала. - Напротив, - возразил я. - Мне кажется, я понял все это, еще учась в колледже. Мне попалась первая книга Майора "Управление государством в двадцатом веке", где я и почерпнул эти идеи... Я выбрал себе такую сферу деятельности, где требовалось ограниченное число специалистов, а потому эта сфера избегнет автоматизации. В результате я сравнительно свободно выбираю себе работу. Мне она нравится, говорят, я неплохой специалист и к тому же, как вы выразились, перекати-поле. - Итак, вы хозяин своей судьбы, чего нельзя сказать о нас, жителях Сьюдад-де-Вадоса? - Сеньора Посадор говорила ровным голосом, однако глаза выдавали ее беспокойство. Я покачал головой. - Я сказал, что относительно свободен. В конечном итоге я нахожусь во власти все тех же неизвестных сил. Я должен есть и пить, спать и одеваться и так далее. Я также несу бремя желаний, либо навязанных рекламой, либо приобретенных в силу привычки. Я курю, выпиваю, люблю поразвлечься, когда позволяет время. Наконец, я играю в шахматы. И по существу, я такая же пешка, которой управляют те же процессы, благодаря которым развивалась наша цивилизация от времен, когда человек впервые встал на две конечности. - Вы удивляете меня, сеньор Хаклют, - произнесла сеньора Посадор после недолгого молчания. - Вы, должно быть, понимаете, что ваше пребывание у нас заложило основы продолжительной и кровопролитной борьбы... Я прервал ее, хлопнув кулаком по ладони. - Заложило основы, черт побери! - воскликнул я. - Не обвиняйте меня в непонимании сложившейся ситуации. Виной всему - решение Вадоса о создании этого города, что в свою очередь могло быть вызвано тем, что его жена слишком дорожила своей фигурой и не хотела иметь детей. Или, может быть, детей не было по иным причинам, одним словом, что-то должно было ему их заменить. Как бы то ни было, им движут те же силы, что и нами. Я старался сделать все, что мог. Конечно, я выполнял указания, а потому мне не всегда удавалось смягчать удары. Однако если Вадос в течение нескольких недель сумеет избежать открытого бунта, то, полагаю, относительное спокойствие в стране сохранится года на два. Но и через два года ситуация коренным образом не изменится. Возникнут новые проблемы. И вот тогда-то, возможно, возьмутся наконец за разрешение основных проблем - нищеты и неграмотности. А возможно, и не возьмутся. Люди не часто поступают логично. - Но ведь только что вы говорили, что поведение людей можно предугадать. Разве из этого не следует, что они руководствуются логикой? - Нет, нет же... Если вы опираетесь на такие понятия, как религия или генетическая предрасположенность, то вам придется отказаться от логики. Хотя теоретически, я думаю, и тут можно отыскать какие-то логические обоснования. Предположим, что в далеком будущем ученые смогут сказать: "У этого человека в генах преобладание таких-то аминокислот обусловит недостаточный кровообмен в ногах, попросту у него будут мерзнуть ноги, поэтому он станет постоянным потребителем электрических одеял". А на самом деле в детстве этого человека ударило током, и он станет до смерти бояться электричества, так что будет пользоваться только простыми грелками. Сеньора Посадор как-то беспомощно развела руками, не находя нужных слов. - Но если верить вам, что при наличии времени и необходимой информации можно легко предугадать поведение отдельного человека - почти так же, как и реакцию людей, спешащих на работу, - то жизнь в таком случае лишается смысла. Если, конечно, вы не относитесь к числу тех, кто собирает и использует эту информацию, а не является ее жертвой. Я покачал головой. - Нет-нет. Этому процессу настолько легко противостоять, что он никогда не станет реальностью. - Как же так? Вы ведь только что говорили совсем о другом... - Сеньора, вы сами помогли мне с примером. После того как вы показали мне, каким образом телевидение используется для воздействия на подсознание зрителей, я перестал его смотреть. Может ли хороший шахматист оставить фигуру под ударом, если он достаточно ориентируется в ситуации? Вряд ли. Скорее всего он передвинет ее в безопасное положение или, если никто не заметит, просто-напросто смахнет с доски фигуру противника. Та абсолютная система, о которой я говорил, может функционировать лишь в условиях глубочайшей тайны. В повседневной жизни не должно быть никаких изменений. И я, и вы, и этот официант должны, как обычно, есть, пить, спать, влюбляться и болеть. А вдруг такая система уже функционирует, можем ли мы это проверить? А если мы с вами не более чем пешки на шахматной доске, которым не известны правила игры? Но мы предпочитаем делать вид, что ни о чем не подозреваем, так как не можем сами двинуться на другое поле и ждем, когда это сделают за нас. - Вы представляете себе все в слишком мрачных тонах, сеньор Хаклют, - проговорила сеньора Посадор после продолжительной паузы. - Не совсем. Мы привыкли считать, что наши возможности ограничены неподвластными нам силами. До тех пор, пока эти силы не подвластны никому и мы все в одинаковом положении, мы миримся с этим. Однако знать, что есть люди, которые управляют этими незримыми силами, - совсем другое дело. - И все же нами управляют другие, ведь нередко мы имеем дело с абсолютистскими режимами. И даже вами с вашей свободой действий, разве вами не руководят люди, контролирующие какие-то моменты в экономике? Скажем, хотя бы те, кто оплачивает ваш труд? - Это меня особенно не волнует. Меня волнует нечто совсем другое. Допустим, в каком-нибудь ресторане в полдень повара готовят определенное количество каких-то блюд, столько приблизительно, сколько клиентов выберет их в сегодняшнем меню. Повара уверены, что постоянные посетители выберут именно эти блюда и у них не останется ничего лишнего. Видите ли, в этом и скрыт весь ужас: даже сами повара не заметят, что что-то изменилось. Сеньора Посадор поежилась. - Простите, если я сказал что-то неприятное, - извинился я. - Отнюдь, сеньор. - Она посмотрела на часы. - Но я чувствую себя как-то неловко с вами, сама не знаю почему. Она поднялась, явно занятая какими-то своими мыслями. - Прошу простить меня, но у меня назначена встреча. Хочу надеяться, что, - она мило улыбнулась, - незримые силы не помешают нам увидеться до вашего отъезда. До свидания, сеньор. И желаю вам успеха в вашей игре. Я быстро поднялся. - Благодарю вас. Желаю вам того же. Не согласитесь ли вы поужинать со мной до моего отъезда, чтобы хоть как-то скрасить мои последние дни здесь? Она покачала головой, уже не улыбаясь. - Нет, - спокойно ответила она. - Я не могу воспринимать вас больше просто как человека. Поймите меня, вы для меня - подручный тех сил, против которых я борюсь. Я предпочла бы, чтобы все было иначе... Она повернулась и вышла. 29 Вечером я не находил себе места. Мне хотелось расслабиться, я спустился в бар, но и это не помогло. Я решил пройтись. Вечер был теплым, дул легкий бриз. Гуляя, я вспомнил о мужчине, который сидел рядом со мной в самолете, летевшем из Флориды, том самом, который одинаково хвастался и своим европейским акцентом, и приютившей его страной. Когда я расплачивался за ужин, то обнаружил в бумажнике его визитную карточку. Звали его Флорес. Я вспомнил, как думал тогда про себя, что знаю о его городе больше, чем он, хотя ни разу там не был. Что я знал тогда? И знал ли вообще что-нибудь? Тогда я не мог бы сказать, как могу сейчас, что вон тот мужчина, который слишком быстро проскочил перекресток на европейской спортивной машине, вероятнее всего, сторонник гражданской партии, а потому длиннолицый индеец, зажигающий свечу перед фигуркой богоматери в стене, из принципа ненавидит его. Я не мог тогда сказать, что вон та старуха, которая несет на руках заспанного младенца, больше беспокоится о здоровье принадлежащего семье скота, чем ребенка, - ведь калека годен еще на то, чтобы просить подаяния, а вот больное животное не годно ни на что. Господи, какое могущество ждет всякого, у кого есть решимость и терпение использовать знание человеческой натуры! На протяжении всей истории демагоги и диктаторы пользовались этим! Но это были дилетанты, эмпирики, и в конечном счете отсутствие знаний приводило их к катастрофе. Нельзя управлять людьми, если вы не контролируете полностью не только внешней стороны их жизни - условий существования, свободы передвижения, законов, правил, но и гораздо более тонких моментов - предрассудков, страхов, убеждений, любви, неприязни. Я безответственно болтал тогда, что хорошо бы создать математические модели, аналогичные тем, которыми я пользовался в своей работе, которые были бы предназначены для определения поведения человека вообще и в конкретной ситуации в частности. Сейчас же меня осенило, что теперь я, пожалуй, располагаю чем-то похожим на такие модели. Допустим, я поеду отсюда работать над питермарицбургским проектом - крупнейшей планируемой в Африке транспортной системой. Там я буду вынужден считаться с местными условиями, следовать указаниям, предусмотреть все, что положено для белых и цветных. То же самое и здесь. Учитывать обстановку на месте... Зачем меня вообще втянули в это дело? Отнюдь не потому, что возникла реальная транспортная проблема. Просто совокупность политико-правовых аспектов потребовала решить транспортную проблему, чтобы легче прошло непопулярное решение. Мне очень хотелось верить, что я сделал все, что мог. Но факт остается фактом: я не выполнил свою работу. Моя работа осталась несделанной. Я выполнил грязную работу за людей, у которых не было необходимых знаний, чтобы сделать ее самим. Хорошо, что я здесь посторонний. Я могу покинуть Сьюдад-де-Вадос и забыть о конфликте между сторонниками народной и гражданской партий, между уроженцами других стран и коренными жителями, между Вадосом и Диасом. Возможно, когда будут подведены окончательные итоги, обнаружится значение проделанного. История помнит подобные случаи - работы барона Османна в Париже, снесение лачуг в Сен-Жиле в Лондоне, когда перепланировку улиц и расчистку трущоб использовали для того, чтобы избавиться от рассадников преступности и разврата. Но там кроме наживы преследовалась цель улучшить планировку города. А вот исподволь вызывать социальные перемены, воздействуя на баланс факторов, породивших нежелательные условия, - это гораздо тоньше и совсем другое, принципиально другое. Господи, я не ошибся! Иногда какие-то факты могут быть у вас перед глазами, но вы не пользуетесь ими, не понимая их истинного значения вообще или ценности для вас. Я надеялся, что ко мне больше подходит второе. Я только теперь понял, что обладаю могуществом, о котором раньше не подозревал. Здесь в Вадосе, столице "самой управляемой страны в мире", родилась идея использовать меня как своего рода рычаг, чтобы вызвать желаемые социальные перемены. Сами они не представляют, как это можно сделать, но отлично понимают, где получить такие знания. Теперь когда дело сделано, найдутся подражатели. Секрет - специальные знания. Я вспомнил об одном из своих предшественников по специальности. Ему принадлежал первый крупный успех в своей области: перед ним стояла задача улучшить сообщение между этажами небоскреба, в вестибюле которого люди постоянно толпились в ожидании лифтов. Он изучил обстановку и предложил установить в холле справочный стол. Входившие в здание посетители замедляли движение и либо сразу шли к справочному столу, либо делали это после некоторых колебаний. В результате ритм движения изменился и лифты стали справляться с ним. Я мог бы попробовать другое. В Южной Африке ненависть, порожденная апартеидом, бурлит не только на поверхности. Предположим, я спроектировал бы центральную пересадочную станцию таким образом, что два сегрегированных потока пассажиров - белых и черных - сталкивались бы друг с другом или пересекали друг другу дорогу. Умело оценив накапливающееся раздражение, можно сделать так, что в какой-то особенно жаркий день, когда возбужденные и усталые люди будут возвращаться после работы, оно станет непреодолимым. Достаточно одному человеку толкнуть другого, оказаться сбитым - и пожалуйста вам взрыв! Если критические точки очевидны, их замечают при планировании и требуют изменений. Но кому придет в голову, что такие факторы могут быть заложены сознательно? И здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, многое могли обнаружить при планировании города. Конечно, они не располагали достаточной информацией. Кто знал, что Фернандо Сигейрас окажется упрямым и настойчивым, как мул, или что Фелипе Мендоса получит известность не только у себя на родине и в испаноязычных странах, по и во всем мире, или что судья Ромеро впадет в маразм? Но вот что лишенные воды крестьяне хлынут в город, они могли предположить, как могли бы учесть и возможность ревностного отношения местных жителей к пришельцам. Можно было бы догадаться еще и о многих других вещах. Нет, не догадаться. Додуматься. Но создатели города - увы! - пренебрегли этим. И вот теперь призвали меня с моими знаниями и использовали, как им было нужно. Заставили ходить, как пешку на шахматной доске. Я увидел большую толпу и только тут сообразил, куда меня занесло. Каким-то образом я вышел на Пласа-дель-Оэсте и стоял теперь перед городским спортивным залом. Афиши гласили, что сегодня вечером состоятся финальные игры регионального шахматного турнира Сьюдад-де-Вадоса. Играет Пабло Гарсиа. Я понял, что собравшихся привело сюда отсутствие телевидения. Поддавшись порыву, я пробился через толпу к кассе. В вестибюле было полно народу, люди спешили занять свои места. Молоденькая кассирша с улыбкой покачала головой. - Сеньор, вы, очевидно, приезжий, - сказала она не без самодовольства. - Иначе вы бы знали, что все билеты проданы, как обычно, еще два дня назад. Она отвернулась, чтобы выдать кому-то заказанные билеты. Я направился к выходу, так и не поняв, зачем мне понадобилось сюда заходить, тем более что перспектива сидеть весь вечер и наблюдать за шахматной партией меня вовсе не привлекала. Я с трудом спустился по лестнице из-за валивших навстречу мне болельщиков. Внезапно на улице послышалась сирена. Словно из-под земли появились полицейские, которые стали оттеснять толпу, освобождая проход к залу. Я оказался у возникшего людского коридора, и в это время подъехала машина президента. Подвижный маленький человек в вечернем костюме - возможно, директор спортивного комплекса - и полная женщина с официальным значком шахматной федерации приветствовали появившихся из машин Вадоса и его жену. Улыбаясь и кивая в ответ на аплодисменты собравшихся, они направились ко входу. Проходя мимо, Вадос заметил меня. - Сеньор Хаклют! - произнес он, останавливаясь. - Вам не повезло с билетом? Я признался, что это действительно так. - Но это неважно, - добавил я. - Тем более что я оказался здесь случайно... - Нет, очень важно! - с воодушевлением воскликнул Вадос. - Мне доложили, что ваша работа закончена и вы скоро покинете нас. Немыслимо уехать, не повидав игру, которая занимает в нашей жизни столь важное место! Он повернулся к сопровождавшему его подвижному человеку. - Поместите еще одно кресло в президентскую ложу! - скомандовал он. - Сеньор Хаклют - мой гость. Я проклял про себя его любезность, но, пробормотав слова благодарности, направился следом за ним. Из просторной ложи отлично были видны четыре стола, на которых шла игра. Но я сразу же почувствовал себя тут лишним - кроме Вадоса с женой и полной женщины, которая оказалась секретарем шахматной федерации города, здесь уже сидел Диас. Он встал пожать руку Вадосу, и фотовспышка осветила этот впечатляющий момент. Взрыв аплодисментов прокатился по переполненному залу; зазвучал записанный на пленку национальный гимн. Гроссмейстеры, которые дошли до финала, заняли свои места. Улыбающийся Гарсиа раскланялся и был награжден овацией. Затем главный судья призвал к тишине, и игра началась. Каждый сидящий в зале мог свободно следить за тем, что происходило на столах, кроме того, ходы повторялись на больших освещенных табло, расположенных по всему периметру зала. Я вспомнил, что видел такие же табло перед входом, но не понял тогда их предназначения. Некоторое время я старательно делал вид, что мне весьма интересно присутствовать на матче. Но когда за шахматными досками воцарилось тяжелое раздумье, мне стало совсем скучно. Я украдкой взглянул на сеньору Вадос. Лицо ее выражало только спокойствие, и я решил, что она в совершенстве овладела искусством светской жизни. Посмотрел я и на Диаса. Надо думать, он должен испытывать некоторое напряжение в присутствии президента после того, как отменил его указание, данное Энжерсу. И действительно, я заметил, как играли мышцы на его больших руках и время от времени он косил глаза на Вадоса. Сам же Вадос казался полностью погруженным в игру. Всплеск аплодисментов, которые служители не смогли остановить, и тут же возмущенное шипение. Я заметил, как Гарсиа с удовлетворением выпрямился в кресле, а его партнер буквально стал чесаться от волнения. Коварный ход, надо полагать. Но аудитория интересовала меня больше, чем игра. Кто они - эти любители шахмат? Казалось, здесь были представлены все слои общества. Небрежно одетый мужчина, похожий на рабочего, повторял ходы Гарсиа на видавших виды карманных шахматах, наблюдая за игрой по табло. Сидящая неподалеку женщина, поглядывая на игроков, вязала. Целый сектор был плотно набит подростками. На другом конце зала более дорогие места, откуда был отлично виден стол Гарсиа, занимали мужчины во фраках и женщины с глубокими декольте, более подходящими для оперы, чем для спортивного зала. Там были и белые, и смуглокожие... И тут у меня мелькнула мысль, что зал подобен шахматной доске: черные против белых. Я стал вглядываться в лица зрителей и почувствовал, как по спине побежали мурашки. Может быть, это совпадение? Не похоже. Диас сидел справа от Вадоса, и большинство зрителей с его стороны были индейцы и мулаты. Попадались тут и белые, но смуглокожих было большинство. В противоположной стороне зала все было наоборот; темные лица встречались по одному среди множества белых. Я вспомнил, каким одиноким почувствовал себя в смуглолицей толпе на Пласа-дель-Сур в один из первых дней своего приезда. Тогда я не придал этому никакого значения. И тут мне стало совершенно очевидно, чт