о две стороны, игравшие на площадях города в гораздо более опасную, чем шахматы, игру были, как и шахматные фигуры, поделены на черных и белых. 30 - А! - внезапно воскликнул Вадос. - Хорошо! Прекрасно! Ход пешкой гроссмейстера Гарсиа только что появился на табло. Но поскольку в отличие от всех я не очень внимательно следил за развитием игры, то не заметил в его ходе ничего примечательного. Увидел за ним что-то и противник Гарсиа, он минут пять раздумывал и потом, качнув головой, отодвинул назад свое кресло. Зрители разразились аплодисментами. Гарсиа как-то отрешенно улыбнулся в ответ и пожал руку противнику. Потом жестами попросил аудиторию вести себя тише и не мешать другим игрокам. Началось движение в сторону выхода, те, кто пришли только ради того, чтобы увидеть триумф чемпиона, покидали зал. В ответ на приглашение Вадоса Гарсиа подошел к президентской ложе принять поздравления. Появился официант с кофе, бренди и бисквитами; Вадос тихо говорил о чем-то с Гарсиа и Диасом. Слишком увлеченный своим новым открытием, я не обращал на них особого внимания и не прислушивался к их беседе. Не потому ли эти политики так любят шахматы, что мечтают именно о таком порядке, таком подчинении власти и в реальной жизни? Согласно легенде, шахматы были изобретены как развлечение, чтобы один властелин отдохнул за ними от непредсказуемого поведения подданных. Вполне возможно, так оно и было. Мои мысли прервал Вадос, с немым раздражением смотревший на меня. Я принес извинения, что не расслышал его слов. - Я говорил, сеньор Хаклют, что приглашаю вас отужинать в президентский дворец до вашего отъезда. А поскольку времени осталось мало, не согласитесь ли вы присоединиться к нам с гроссмейстером Гарсиа завтра вечером? - Буду очень рад, - ответил я. - Извините, если я показался невежливым - я задумался о шахматах и искусстве управления. Я сказал это по-испански, поскольку ко мне обратились на этом языке. В результате оба - и Диас и Вадос - удивленно вперили в меня взгляды. Несколько смущенный, я смотрел то на одного, то на другого. - В самом деле? - проговорил Вадос после паузы. - И какова же здесь связь, хотел бы я знать? - Я не очень хороший шахматист, - начал я довольно неуверенно. - И уж совсем никакой политик. Особенного сходства я не углядел - фигуры на шахматной доске должны идти туда, куда их ставят. Людей же передвигать гораздо труднее. Диас немного расслабился и впервые обратился непосредственно ко мне. - Для вас наблюдать за шахматной игрой - своего рода разрядка. Приходится только мечтать, чтобы в сфере управления все было организовано так же хорошо, как и на шахматной доске. - Об этом я и думал, - с готовностью согласился я. Диас и Вадос обменялись взглядами. Мне показалось, что мгновенная искра проскочила между ними. - Мы, наверное, отправимся? - обратился Вадос к жене, которая согласно улыбнулась в ответ. - Сеньор Диас, вы поедете с нами? Смуглый, нескладный мужчина кивнул. Они любезно попрощались с полной женщиной, с Гарсиа и наконец обменялись рукопожатием со мной. Я остался, выкурил последнюю сигарету и, когда закончилась следующая из четырех партий, вышел из зала. Было около одиннадцати. Секретарь шахматной федерации объяснила мне, что турнир будет продолжаться до конца недели и днем, и по вечерам и что победители региональных финалов примут участие в национальном чемпионате через неделю. - Я полагаю, что победителем, как обычно, станет Пабло Гарсиа? - спросил я. - Боюсь, что так, - вздохнула она. - Зрители начинают терять интерес - он намного сильнее других наших шахматистов. Но я не видел, что люди теряют интерес. Вернувшись в отель, я обнаружил, что все, кроме, быть может, туристов, собрались в баре у приемника. Вряд ли это можно было назвать репортажем: сообщения об очередном ходе прерывали музыкальную передачу. Мануэль установил за стойкой четыре демонстрационных табло и тут же переносил каждый ход, как только его объявляли. Шахматы в этот вечер мне уже порядком надоели. Я вышел в холл, здесь шахматная лихорадка носила более спокойный характер. Правда, играли и тут. В частности, Мария Посадор играла против незнакомого мне мужчины, но по крайней мере никто не говорил о чемпионате. Я подсказывал ходы сеньоре Посадор, пока игра не закончилась. Когда ее противник исчез на несколько минут, она с улыбкой поинтересовалась: - Вы провели приятный вечер, сеньор Хаклют? - Я был гостем Вадоса на шахматном турнире, - сказал я. Она неопределенно кивнула. - И вам понравилась игра? - Не очень. Меня гораздо больше заинтересовала аудитория. И без всякой задней мысли, просто потому, что мое открытие казалось мне достаточно любопытным, чтобы обсудить его, я рассказал о необычном делении на смуглолицых и белых, которое я заметил в зале. - О, в некотором отношении вы совершенно правы, - задумчиво ответила она. - В какой-то мере конфликт в Сьюдад-де-Вадосе связан с цветом кожи. Кстати, я должна вас поздравить. Я только что поняла, что вы стали очень хорошо говорить по-испански. - В своих служебных поездках я приобрел привычку изучать языки, - ответил я. - Арабский, хинди, немножко суахили... Но, пожалуйста, продолжайте. Что вы имеете в виду, говоря в какой-то мере? Она развела руками. - Видите ли, в Латинской Америке в целом проблема цвета кожи отсутствует. То, что у нас смуглое местное население и довольно много граждан с кожей посветлее, родившихся за границей, - результат условий, в которых Вадос основал город. Возможно, это усугубляет проблему. Но не оно породило ее. - Понимаю. Не исключено, мне мешало мое воспитание. Вы знаете, вероятно, что расовой проблемы нет и у меня на родине, в Австралии. И все же черт знает какие встречаются предрассудки в отношении цвета кожи, особенно в связи с иммиграционной политикой. Теперь меня это не волнует. Я работал по всему миру и не нахожу, что с людьми с темной кожей труднее иметь дело, чем с белыми. Но возможно, какое-то предубеждение сохранилось и во мне. Может быть, я вижу проблему, где ее вовсе нет. Я предложил ей сигарету. Как обычно, она покачала головой. - Я не признаю этот бледный табак, сеньор. Пожалуйста, попробуйте одну из моих. Мне кажется, они покрепче и у них особый аромат. Она раскрыла маленький золотой портсигар и вытолкнула из него сигарету для меня. Я взял. - Я думаю, - сказала она, ожидая, когда я предложу ей зажигалку, - что лучше видеть несуществующие проблемы, чем вовсе не замечать их. Знай мы больше о таком предубеждении у кое-кого из наших рожденных за границей граждан, и у нас, наверное, было бы меньше забот. Естественно, пришельцы привозят с собой свои представления. Некоторые из них оказались, судя по всему, заразными. Она наклонилась, чтобы прикурить, потом взглянула на часы. - Вот и еще один день закончился, - со вздохом проговорила она. - Уже поздно, мне пора. Когда мой партнер возвратится, извинитесь, пожалуйста, за меня. - Непременно, сеньора Посадор. Спокойной ночи. - Доброй ночи, сеньор. Я решил пропустить стаканчик перед сном и закурил предложенную сигарету. Человек, с которым Мария Посадор играла в шахматы, не появлялся. Меня неудержимо потянуло в сон. Осушив стакан, я поднялся в номер. Должно быть, я впал в полное забытье, как только добрался до постели. Проснулся я от ощущения крайнего неудобства. Поверхность, на которой я лежал, была твердой и холодной. Я чувствовал, что если глубоко вдохну, то начну кашлять. Но я должен был сделать глубокий вдох. Я закашлялся - мучительно, до боли в горле. Кашель заставил меня вскочить. Вокруг была полная темнота. Когда я уперся руками, чтобы встать, то понял, что лежал на бетонном полу. Но как я мог сюда попасть? На мне была только пижама, так что мои ноги и руки совершенно закоченели. Господи, где же я?.. У меня не было ни зажигалки, ни спичек. Весь подобравшись, настороже против любого, кто мог находиться в этой комнате - если это вообще была комната, - и сдерживая кашель, я водил руками перед собой, будто слепой. Скоро я наткнулся на что-то твердое. Оказалось, это скамья, она была завалена какими-то мелкими предметами. Шаря руками над скамьей, я нащупал стену и стал пробираться вдоль нее. Голова разламывалась, горло свербило, и я никак не мог понять, явь ли это или кошмарный сон. Дрожащими пальцами я нащупал выключатель. В мерцающем неестественно белом свете я узнал бункер, куда меня привозила Мария Посадор, чтобы показать видеозапись. Как я мог здесь оказаться? Послышался лязгающий звук. Кто-то вставлял ключ в замок тяжелой входной двери. Я схватил металлический брус и выключил свет. В темноте я увидел пробивающийся сквозь щель свет фонаря в чьей-то руке. Я подошел ближе к двери. Тот, кто посадил меня сюда, получит той же монетой. Дверь распахнулась - ее рванули с силой. Я прыгнул вперед, успев заметить в неясном предутреннем свете, что фигура в дверях держит не только фонарь, но и пистолет. Босой ногой я споткнулся о толстый электрический кабель на полу. Боль была неожиданной. Я не смог удержаться на ногах и уронил брус. Раздался выстрел. Что-то ударило меня в левое плечо. Ощущение было такое, будто гигантские раскаленные щипцы сжимают его. Удар швырнул меня навзничь. Шершавый бетон обжег кожу на щеке. В голове зазвенело от резкой боли. Зажегся свет. Я пытался повернуть голову, но увидел лишь пару мягких тапочек и полотняные брюки песочного цвета. Кто-то тихо произнес: - Боже мой! Как он сюда попал? Это была Мария Посадор. Я слышал, как лязгнул металл, когда она в спешке бросила фонарь и пистолет на скамью; затем она опустилась на колени рядом со мной и стала осторожно ощупывать мою залитую кровью руку. - А я ведь в сознании, - довольно глупо произнес я и захлебнулся новым неудержимым приступом кашля. Мария Посадор с удивлением смотрела на меня. - Но как вы сюда попали? - повторила она, качая головой. - Вас надо доставить в дом. И скорее! Трава была прохладной и мягкой; свежий, чистый воздух помог мне прийти в себя. Возле дома Мария Посадор позвала на помощь. Я позволил ввести себя в комнату и уложить на диван. Мне пришлось сжать зубы, когда она разрезала рукав моей пижамы и стала обрабатывать рану. Полная женщина, чем-то напоминавшая жену Толстяка Брауна, принесла бренди, и меня заставили выпить. Мария Посадор наблюдала за мной. Ее лицо ничего не выражало. - Я прошу извинить меня, - наконец сказала она. - Однажды вскоре после моего возвращения в Агуасуль, это было пять лет назад, мне приготовили засаду. Меня ударили по голове и оставили умирать. Она подняла руку и отвела от левого виска гладкие черные волосы. На виске я увидел неровный шрам. - Итак, - спокойно произнесла она, - я не часто ходила в бункер с тех пор, как сожгли телецентр. Но вчера ночью я слышала странные звуки и решила посмотреть, не случилось ли что. Возможно, глупо было идти туда одной. Подойдя к бункеру, я увидела свежие царапины на замке, будто кто-то пытался отпереть его не тем ключом. Я вернулась за пистолетом, а дальше - вы знаете. Я кивнул. В стакане оставалось еще немного бренди. Я осторожно допил его. - Наверно, я вас тоже напугал? - спросил я. - Но кто мог это сделать? Кто мог притащить меня сюда? - Мы выясним, - сказала она голосом, в котором, казалось, ломались льдинки. - Мы выясним. Полная служанка вернулась в комнату с подносом, на котором был сервирован завтрак - горячий кофе, соки, полдюжины местных холодных блюд в маленьких стеклянных розетках. - Выпейте кофе, - посоветовала Мария Посадор. - Он подкрепит вас. Меня немного знобило, хотя в комнате было очень тепло. - Знаете, - сказал я, - если бы не тот кабель, из-за которого я упал, я уверен, меня бы уже не было в живых. - Не сомневаюсь, так и планировалось, - хмуро кивнула она. Что-то наконец прояснилось у меня в голове, и я не сдержал возгласа удивления. - Сигарета, которую вы мне дали вечером, была с начинкой? Я даже привстал, охваченный подозрением. Она спокойно смотрела на меня. - Нет, насколько мне известно. Кто мог добраться до моего собственного портсигара? Кто был уверен в том, что я дам вам именно эту сигарету, а не другую? - Вы, - сказал я. Некоторое время мы оба молчали. - Да, я - произнесла она наконец. - Но в таком случае я ведь не промахнулась бы. - Возможно. Действительно, зачем нужно было бы так все усложнять. Я умолк, чувствуя, что и так уже наговорил глупостей. - Конечно, все можно было бы сделать проще, - холодно ответила она. - Вы орудие в борьбе, которая на грани открытой гражданской войны. Достаточно тех, кто ненавидит вас за это. Так что несложно было бы подобрать убийцу. Нет, сеньор! Ваше уничтожение наверняка должно быть связано и с моим устранением. В этом нет сомнений. Но одна попытка не удалась, может быть вторая. Я предложила бы вам немедленно, сегодня же покинуть страну, но они, конечно, найдут какую-нибудь формальность, чтобы затруднить ваш отъезд... Я сожалею, что вы оказались втянутым во все это. Но, как вы сами говорили мне, мы во власти неведомых сил. - Мне кажется, что эти силы не такие уж безликие, - мне было не до шуток. - Думаю, что мной манипулируют по прихоти вполне определенных лиц, будто я одна из фигур на той шахматной доске в президентском дворце! Какая еще неведомая сила могла перенести меня из отеля и поместить туда, где вы вполне могли подумать, что я устроил вам засаду? Мне представляется, что кто-то - будь то Вадос, или Диас, или кто другой - двигал нами, как если бы мы были кусочками резного дерева, которые переставляют с клетки на клетку! - Сеньор, - решительно произнесла Мария Посадор, - вы должны понять, что двадцать лет президент с помощью покойного, но отнюдь не оплакиваемого Алехандро Майора правит страной. По собственной прихоти он приводит в движение не только отдельных лиц, но и целые массы людей. Когда-то давно я еще была способна воспринимать все так же, как и вы сейчас... Но я была очень молода, когда мой муж... - Ее голос дрогнул. - Прошло семнадцать лет. Я вышла замуж очень рано. Когда-то я клялась, что уйду за ним, когда-то я клялась, что до могилы буду ходить только в черном, потом думала уйти в монастырь... А потом... как видите, я здесь. - До сегодняшней ночи я собирался убраться отсюда как можно скорее, - сказал я. - Но теперь я не буду просто ждать, когда со мной расплатятся. Меня это уже не интересует. Я хочу плату другого рода и еще не знаю, кто будет платить по счету. Но кто-то заплатит, это я заявляю совершенно твердо. 31 Полная служанка в смятении ворвалась в комнату. - Сеньора! - воскликнула она. - У ворот полицейские машины! Панчо попытается задержать их, но это ненадолго. Мария Посадор мгновенно приняла решение. - Наверное, кто-то подсказал им, чтобы они явились сюда искать тело. Вам надо быстро отправиться в погреб. Я сделала там тайник. Тайник напоминал каморку для священника в старом английском стиле, он был удобен и хорошо проветривался. Он остался со времен возвращения Марии Посадор, когда она боялась, что Вадос в любой момент может уничтожить ее. - Мне, правда, самой никогда не пришлось воспользоваться им, - добавила она. - Но политические противники Вадоса не раз прятались здесь; я хотела предложить это убежище Брауну... Я забрался в тайник и просидел в нем больше часа, жалея, что не захватил сигарет. В конце концов слуга выпустил меня оттуда и помог вернуться в гостиную. Мария Посадор сидела в кресле, задумчиво постукивая ногтями по ручке. - Отгадайте, - были ее первые слова, - кто забеспокоился первым и прислал сюда полицейских за справками? Я покачал головой. - Сеньор Энжерс. - Господи! Но полагаю, что они назвали хоть какой-нибудь липовый предлог для визита, вроде того, что вы были последней, с кем меня видели вчера вечером. - Вы хорошо понимаете ход мыслей нашей полиции. Конечно же, методы у них самые примитивные. Мне удалось их пока выпроводить, но я должна ликвидировать след пули, которую выпустила в вас, - она должна была оставить отметку на стене. И кто-то, они сказали, слышал выстрел. Думаю, что для нас обоих будет лучше, если вы останетесь в тайнике еще некоторое время. - Я с радостью буду держаться подальше от полиции до вечера, - произнес я. - Но у меня сегодня встреча, которую я ни за что не пропущу. Я приглашен на ужин в президентский дворец и намерен сказать Вадосу, что я думаю о его любимом городе. Она улыбнулась. - Я усвоила в жизни довольно рано, что привязанности человека всегда оказываются глубже, чем ему хотелось бы. Каждый связан с каким-то определенным миром. Нередко он предпочел бы, чтобы было иначе. Но есть определенные связи и обязательства, которые нельзя порвать. Если бы я покинула свою страну, уехала куда-нибудь, где меня не знают, мне все равно не удалось бы уйти от самой себя, от сознания того, что я не выполнила своего долга... Печаль слышалась в ее сочном голосе. - Что же, тогда, - закончила она уже более деловым тоном, - останьтесь здесь до вечера. Одежду я вам достану. А когда вы захотите отправиться в президентский дворец, за вами заедет машина. Водитель - человек надежный и сдержанный, что бы ни говорилось в городе о вашем исчезновении, он не станет задавать вопросов. В течение дня дважды в доме появлялась полиция - первый раз с ордером на обыск, откуда следовало, что кто-то был твердо уверен в моем местонахождении. Во второй раз заглянул сам О'Рурк. Он извинился перед сеньорой Посадор за доставленное ей беспокойство и сообщил интересную новость, что Вадос требует от него результатов расследования. Что касается его самого, то он убежден, что меня в доме нет. Действительно меня там не было. Я находился в тайнике, в подвале. Привезли обещанную одежду; смокинг сидел как влитой. Рука отекла и ныла, но кровотечения не было, и я мог двигать ею. Мне не сказали, когда я должен приехать во дворец, но я счел, что восемь часов было наиболее подходящим временем для ужина. Мария Посадор подтвердила мое предположение. Она предложила мне свой пистолет, однако я отказался. Мне претила манера Энжерса играть в полицейских и воров, да и спрятать его было некуда. Если бы я попытался пройти к Вадосу с пистолетом, меня стали бы допрашивать; вопросы же в тот вечер во дворце собирался задавать я. Машина подошла точно в назначенное время. С осунувшимся лицом Мария Посадор попрощалась со мной. - Я почти завидую вам, - задумчиво произнесла она. - Возможно, у тех, кто не имеет корней, есть свои преимущества. Происходящее в моей стране причиняет мне боль. Но я знаю, что если сделаю самую малость, чтобы поправить положение, это принесет больше вреда, чем пользы. Вы приедете сюда или вернетесь в отель? - Вернусь в отель, - ответил я. - После того что я собираюсь сказать Вадосу, думаю, меня перестанут беспокоить. - Тогда пожелаю вам удачи. Мы постараемся по мере возможности выяснить, кто пытался вас уничтожить и привез сюда. До свидания... - Она повернулась и вошла в дом. Садясь в машину, я подумал, как прекрасна эта женщина. Какая яркая личность. У меня было предчувствие, что из создавшегося положения мы можем выйти настоящими друзьями. И это было бы мне справедливым - даже щедрым - вознаграждением. Путь к президентскому дворцу был коротким. Я заметил, что нас уже пропустили к подъезду: очевидно, меня еще ждали. Во всяком случае, охрана, видимо, знала о моем приезде. Служитель открыл дверцу машины и показал водителю, где ее можно поставить. Прежде чем войти, я взглянул на лужайку и увидел, что гигантская шахматная доска снова развернута на ней. При свете прожекторов несколько человек репетировали новую партию. Президентский дворец украшала колоннада, и он выглядел традиционно. В то время как интерьер был свободен от излишеств. Я ждал в вестибюле под холодными белыми лампами дневного света, рассматривая великолепную инкскую статую. Она была украшена цветами по древнему обычаю. Служитель поспешно ушел, чтобы доложить о моем приходе. Почти сразу дверь, за которой скрылся служитель, открылась вновь и он возвратился вместе с дородным человеком, судя по важной осанке и вечернему костюму, дворецким. Выражение его лица показалось мне несколько растерянным, мой вид явно привел его в замешательство. - Сеньор Хаклют! - воскликнул он. - Вы задержались? - Меня задержали, - ответил я. - Но то было утром. А сейчас я, как видите, здесь. Что-то случилось? - Сеньор, ужин только что начался. Я сейчас доложу его превосходительству президенту. - Не утруждайте себя, - я намеренно повысил голос. - Вадос не предупредил меня о времени. Я сам принесу извинения. Я направился к двери. Он сделал не слишком уверенную попытку преградить мне путь, но я обошел его, чувствуя, как во мне растет раздражение. Прежде чем он смог снова встать у меня на пути, я был уже в зале. - Добрый вечер, - сказал я, оглядываясь по сторонам. Через широко распахнутые двойные двери виднелся стол, накрытый для ужина. Гости переговаривались за аперитивом, прежде чем пройти к столу. Все изумленно воззрились на меня. Вадос с бледным лицом и дрожащими руками походил на выброшенную на берег рыбу. Его жена, как всегда, выглядела безмятежной. На удлиненном лице Диаса застыло ехидное выражение. Гарсиа больше чем когда-либо напоминал школьного учителя. Он щурился за стеклами своих очков и улыбался, приветствуя меня. Еще в комнате находились женщина, которая могла быть женой Диаса, и несколько слуг. Часы на стене показывали без пяти восемь. Я посмотрел мимо окаменевшей компании на обеденный стол и стал считать приборы: для Вадоса, его жены, для Гарсиа, Диаса и незнакомой мне женщины. Я почувствовал, как холод сдавил мне сердце. В эту затянувшуюся паузу, не дожидаясь, пока кто-нибудь оправится, чтобы заговорить со мной, я произнес самую весомую в своей жизни фразу: - Очень сожалею, что вынужден разочаровать вас, но я не убит. Диас нервно перекрестился, а Гарсиа, сеньора Вадос и неизвестная женщина ахнули в унисон. Вадос внешне уже владел собой, только на лбу у него выступили капли пота. Голос его был тверд, когда он спросил: - Убит, сеньор Хаклют? На вас разве было покушение? Я почувствовал, что тоже вполне владею собой, и это вселило в меня необычное спокойствие. - Сеньор президент, вы пригласили меня на ужин? - Конечно. - Вы сказали слугам, что ждете меня? - Естественно! Я не вижу... - Вы не назначили мне час, когда я должен прийти. Но мне кажется, восемь часов - подходящее время для ужина. Сейчас... - я бросил взгляд на часы, - без четырех минут восемь. Однако в отличие от охраны вы уже перестали меня ждать. - Сеньор Хаклют, вы явно возбуждены... - Или у вас заведено с приходом каждого гостя добавлять новый прибор? Гарсиа в своей непосредственности повернулся к столу и стал считать приборы. Но я смотрел не на него, а на Диаса. На его крупном, будто высеченном из камня, лице было написано разочарование. Вадос дрожащими пальцами потрогал свои усы. - Что касается моего упущения - я по рассеянности, видимо, не назвал вам времени ужина, - то я приношу свои извинения. Что касается остального, то не следует делать из мухи слона. Полиция известила нас, что сегодня вас не могли найти, что вы исчезли из отеля. Был даже анонимный звонок о вашей пропаже. И никто не доложил, что вы появились вновь. - Послушайте, вы, родитель псевдочуда из бетона и стекла, - начал я резко. - Я скажу вам о городе, в отцах которого вы ходите. Вы пытались распоряжаться им так, как распоряжаются фигурами на шахматной доске. Вы низвели граждан до статуса пешек и пытались направлять их действия и даже мысли, словно они были кусками резного дерева. Вы пытались сделать это и со мной, и тут вы совершили свою самую большую и, надеюсь, последнюю ошибку. Я пришел сюда не за тем, чтобы наслаждаться трапезой с вами. Я пришел сказать вам, что человек не пешка, и если вы пытаетесь превратить человека в пешку, то должны ожидать, что рано или поздно он повернется и плюнет вам в лицо. Диас - этот громадный жеребец, способный один тащить плуг или выдрать с корнями дерево, - схватился за сердце, колени его подогнулись, глаза закатились, и он рухнул на пол без сознания. Я хотел, закончив свою тираду, тут же повернуться и уйти, чтобы немедля убраться из Сьюдад-де-Вадоса. Поступи я так, я никогда бы, наверное, не узнал, что сделали с Вадосом мои случайно выбранные слова. Двое слуг подошли к Диасу и, сгибаясь под тяжестью тела, потащили его к дивану. Тишину нарушали лишь шарканье ног и тяжелое дыхание. Я увидел, что лицо Вадоса стало серым. И в то же время мне показалось, будто тяжелое бремя сняли с его плеч. - Итак, свершилось, - произнес он. - И я не жалею об этом. Полуоправившийся Диас, сидевший на диване, поднял голову и молча не отрываясь смотрел на президента. - Нас предупреждали, - продолжал Вадос, глядя на него, - что если узнает кто-нибудь из них, то всему придет конец. Алехандро говорил нам это, разве не так, Эстебан? - Не раз, - со стоном отозвался Диас. - Не раз. - И вот теперь это свершилось. Вадос снова взглянул на меня, и подобие улыбки появилось на его бледном лице. - Но в некотором отношении вы несправедливы к нам, сеньор. Вы не какая-нибудь пешка, вы конь. 32 Слова Вадоса, казалось, повисли в воздухе, как будто не имели отношения к происшедшему. Но от меня явно ждали ответа. Пауза, в течение которой я старался постичь смысл сказанного Вадосом, затянулась... Я глупо пробормотал: - Неужели? - Матерь божья! - задыхающимся голосом произнес Диас, с трудом поднимаясь на ноги. Он угрожающе повернулся к Вадосу и не иначе ударил бы его, если бы не новый спазм, заставивший гиганта схватиться за спинку кресла, чтобы не упасть. - Я думал, он знает, а теперь... Но ведь он не знал, Хуан, глупец, он не знал! Диас опустил голову и медленно поводил ею из стороны в сторону. - Итак, завтра, вероятно, будут бои на улицах, - ледяным голосом констатировал Вадос. - Мне уже все равно, Эстебан. Ты говоришь, что он не знал, а я говорю, он знал - знал достаточно, чтобы разрушить то, что мы сделали. В последние дни бремя забот оказалось тяжелее, нежели можно вынести. Я уверял себя вначале, что так будет лучше, лучше, чем позволить разрушить в огне гражданской войны мой прекрасный город. Те, кто погиб из-за нас, умерли, ничего не зная и не имея выбора. Те же, кто погибнут на войне, по крайней мере будут знать, за что они отдают жизнь. Он понемногу взял себя в руки. - Консуэла, - обратился он к жене, - все это не стоит того, чтобы тревожить тебя, или Пабло Гарсиа, или вас, мадам, - добавил он с полупоклоном в сторону второй дамы. - Я хотел бы, чтобы вы приступили к ужину. Хаим! - рявкнул он одному из слуг. - Отведите сеньора Диаса в другую комнату и дайте ему отдохнуть. Принесите ему лекарства и бренди, позвоните доктору Руису, если приступ возобновится. А вы, сеньор Хаклют... Я очень хотел бы, чтобы вы пошли со мной. Я ожидал, что Диас станет возражать. Он поднял было голову, но, видно, передумал, расстегнул ворот рубашки и сжал в руке маленький золотой крестик, висевший у него на груди. Вадос не стал смотреть, как выполняются его указания, и вышел из комнаты. Я последовал за ним, все еще не понимая до конца смысла происшедшего, но начиная подозревать. Подозрение было сродни кошмару. Через холл и ряд комнат мы проследовали к двойной двери. Вадос сам открыл замки и включил свет. Комната почти ничем не отличалась от гостиной: низкие кресла, маленькие столики, правда, здесь было много книжных шкафов. В одном из них скрывался большой сейф. Тяжело дыша, Вадос повернул номерной замок. Я настороженно ждал, готовый отпрянуть, если Вадос достанет из сейфа оружие. Дверца открылась, обнаружив ряды папок, документы и шахматную доску, на которой были расставлены фигуры. Какое-то время Вадос смотрел на доску. Затем во внезапном порыве ярости схватил ее и с силой швырнул о стену. Фигуры разлетелись по всей комнате. - Я чувствую себя как на исповеди, - едва слышно сказал он и провел дрожащей рукой по лбу. Я стоял и ждал, что последует дальше. Он повернулся ко мне и улыбнулся. - Идите сюда, сеньор Хаклют, я вам кое-что покажу. Вы причина и орудие моего спасения. Я нес непосильное бремя. Я покушался на власть бога. Вот! Смотрите! Вы все поймете. Я сделал неуверенный шаг вперед. Единственное, о чем я успел подумать, - что Вадос сумасшедший. - Взгляните на документы в сейфе. Их слишком много, но вам, чтобы понять, достаточно несколько папок. Я колебался, и тогда он выхватил первую попавшуюся папку и сунул ее мне в руки. Она была набита бумагами. Я прочел на наклейке: "Фелипе Мендоса"; ниже от руки добавлены были две надписи: первая - "Черный королевский слон" и вторая - "Взят". Я положил дело Мендосы на стол и раскрыл другую папку, на которой значилось мое имя. Ее содержание было разделено на две части. Одна представляла собой толстую пачку исписанных от руки страниц, которые трудно было читать. Там было много сокращений, а почерк был неразборчивым и неровным. Другую часть составляло мое досье. Оно включало фотокопии письма, которое я послал, когда сделал заявку на работу в Сьюдад-де-Вадосе, анкеты, которые я заполнил в то же время, письма о назначении и подписанный со мною договор. Я знал о существовании этих документов, и они меня не удивили. Удивительными были другие бумаги. Кто-то, очевидно, следил за мной в течение трех дней в Майами перед моим приездом сюда. Кто-то не поленился съездить в Нью-Йорк и встретиться с моим последним работодателем. Кто-то взял интервью у полудюжины моих коллег в США. На последнем из донесений стояло имя, которое я узнал: Флорес. Человек, который был моим соседом по самолету, когда я летел в Сьюдад-де-Вадос. Подпись Флореса красовалась под самым примечательным из всех документов. Он гласил: "Согласно указаниям, я подробно расследовал прошлое специалиста по транспорту Бойда Даниила Хаклюта. Большие расстояния не позволили мне собрать сведения о его работе за границей. Однако представляется, что он весьма компетентен в своей области. Я слышал о нем как о специалисте самые лестные отзывы. Что касается личных связей и привязанностей, то создается впечатление, что при работе над проектом он сознательно избегает устанавливать тесные личные отношения. Это соответствует его образу жизни, а именно тому, что он работает примерно семь-восемь месяцев в году, а в остальное время устраивает себе продолжительный отдых. Характер его работы превратил его в человека любящего деньги, и я не сомневаюсь, что он будет лоялен в отношении своего работодателя, и только его. Что касается информации, которую меня просили получить особо, то хотя австралийское происхождение предполагает расовую нетерпимость, работа в таких странах, как Египет и Индия, могла повлиять на его взгляды. Имеющиеся данные не позволяют этого ни подтвердить, ни отрицать. Однако бытует утверждение, что усвоенные в детстве привычки остаются на всю жизнь. По меньшей мере можно ожидать неуважительного отношения к аборигенам. Насколько я понимаю, это соответствует желаемым качествам." Вадос внимательно наблюдал за мной, пока я читал донесение Флореса. - Да, сеньор Хаклют, - спокойно произнес он. - Кажется, ошибка была допущена именно здесь. - Вот проходимец! - проговорил я сквозь зубы. - Знал бы я, вышвырнул его из самолета. - Не сердитесь на него. Он действовал точно в соответствии с моим приказом. Вадос опустился в кресло и потянулся к звонку. - Выпьете чего-нибудь, сеньор? - предложил он. - Я готов ответить на все ваши вопросы. - Я не желаю никаких напитков, - сказал я. - Я требую объяснений. - Вы думаете, я отравлю вас? - Он слегка улыбнулся. - Время для этого прошло. Но, впрочем, как пожелаете. Садитесь. Я вытащил из сейфа еще полдюжины первых попавшихся папок и положил их на стол. Имена на папках ничего мне не говорили. - Вы, возможно, не поймете многого из того, что я собираюсь вам рассказать, сеньор Хаклют, - со вздохом произнес Вадос. - Ведь в конце концов - простите меня за откровенность - вы человек без глубоких корней, фактически оторванный от родины. Вы оставили свой дом, работаете по договорам и колесите по всему миру. Мы недооценили, насколько глубокое действие это оказало на вас, освободило вас от всех влияний, которые сформировали ваш характер в юности. Но, возможно, к лучшему, что мы допустили такую ошибку. - Послушайте, - прервал я, - я не хочу слышать банальности обо мне самом. Я хочу знать, что все это значит. - Я кивнул на папки на столе. - Если я правильно понял, вы играете в шахматы живыми людьми? Должно быть, в моем голосе все еще слышалось недоверие. Вадос наклонил голову. - Верно, - пробормотал он. - Вы сумасшедший? - Может быть. Но не в том смысле, какой вы имеете в виду. Сеньор, я говорил вам уже не раз, что Сьюдад-де-Вадос для меня родное детище. Будь у вас ребенок, разве хотели бы вы видеть его в шрамах, израненным, больше того, искалеченным на всю жизнь? Я хочу, чтобы вы поняли: я люблю свою страну! Я управляю ею уже много лет и, хотя во многом я не преуспел, мне посчастливилось достичь успеха там, где кто-то другой стал бы латать и экономить и в результате задача не удалась бы... А еще эта приглушенная взаимная ненависть, порожденная крестьянами-переселенцами, которые как болезнетворные микробы отравляют организм города. Да, они тоже люди моей страны, но я вынужден вести с ними войну. Войну против отсталости, сеньор! Он выпрямился и продолжил: - Иногда они говорят мне: "Вы напрасно построили Сьюдад-де-Вадос, когда есть трущобы в Астория-Негре, логово преступников в Пуэрто-Хоакине". Неужели я неправ? Когда не было Сьюдад-де-Вадоса, что знал мир об Агуасуле? Это было просто пятно на карте, не больше. Не было торговли, о которой стоило бы говорить, не было иностранных капиталовложений, не было ничего, кроме крестьян и их скота, продиравшихся сквозь грязь и пыль. Да, была, конечно, нефть, но она была не нашей, - она была сдана в аренду за гроши тем, кто мог приобрести оборудование, чтобы разрабатывать ее. Возможно, вы не знаете этого, сеньор. Так было двадцать лет назад. Сегодня нам принадлежит четверть бурового оборудования в Агуасуле; завтра нам будет принадлежать все. Он передохнул и продолжил: - Я видел, что так будет! Я оттирал в сторону других, потому что верил, что моя мечта осуществится. Думаю, она могла бы осуществиться целиком. Но вот возникла проблема, которая может повлечь за собой катастрофу. Вам скажут, что гражданская война... Впрочем, я хочу сообщить вам лишь факты, чтобы вы могли судить сами, Диас - хороший человек. Он тоже любит свою страну - нашу страну. Но он слышит все эти маленькие крики маленьких людей, и ему хочется бежать к каждому из них и успокаивать его. Хорошо, хорошо! Я знаю, что кто-то должен страдать ради будущего счастья для всех. Допустим, я не выделил бы четыре миллиона доларо для той задачи, которой вы занимались. Что бы я сделал с ними? Скажем, я дал бы по десять доларо каждому из четырехсот тысяч голодных в Астория-Негре и Пуэрто-Хоакине. Они потратили бы эти деньги. И очень может быть, компания, которая предполагает устроить здесь свою латиноамериканскую штаб-квартиру, что всего за несколько лет принесло бы нам доход в четыре миллиона североамериканских долларов, решила бы в конце концов обосноваться в Бразилии, так как Сьюдад-де-Вадос допустил снижение своих стандартов. Я не мог этого допустить, сеньор! И что же, наконец, происходит? Диас говорит, что если я не сделаю так, как он просит, то он заставит меня. Или он свергнет меня и сам сделает это. Что же, мне суждено увидеть, как будут бомбить мой город? Увидеть мужчин и женщин, истекающих кровью в сточных канавах, на улицах? Мне знакомо это по Куатровьентосу еще до того, как я стал президентом. Я видел, как мужчин выбрасывают из окон, видел, как пристреливают плачущих детей. Должен я сделать так, как делают другие там, за границей, - убить Диаса, чтобы избавиться от оппозиции? Он хороший человек. Мы работали вместе долго и успешно и только теперь стали ненавидеть друг друга. На заседаниях кабинета мы набрасывались один на другого, пока однажды Алехо, Алехандро Майор, которого вы знали, - мир праху его - не пришел к нам с Эстебаном и не предложил... Руки Вадоса, лежавшие на столе, напряглись так, что на них узлами вздулись вены. Он не смотрел на меня. - Поскольку мы не можем решить наши разногласия без конфликта, то конфликт этот должен подчиняться правилам. Он сказал, что мы оба знаем правила, которые будут приемлемы для нас обоих. Он говорил, что не может - ведь он был крупнейшим ученым в области управления государством! - не может каждый день определять действия всего населения, но в состоянии контролировать поступки отдельных лиц, о которых собрано достаточно информации. Я представил себе Майора во время этого разговора. Это было ставкой его жизни - провести на практике свой эксперимент с управлением государством. - Наверное, это было своего рода сумасшествие, - произнес Вадос упавшим голосом. - Но мы сочли, что такая форма сумасшествия предпочтительнее всех остальных. Я не хотел видеть мой город разорванным на части гражданской войной. Диас не хотел видеть, как его люди умирают, обливаясь кровью. И мы согласились и поклялись в том, что будем вести наши битвы на площадях города, который станет нашей шахматной доской, и ни один человек не будет ничего знать о нашей игре. Я выступил несколько наивно, все еще до конца не веря, что рассказ Вадоса - не мрачная шутка. - Прошлым вечером на шахматном турнире я обратил внимание на то, что одну сторону зала заполнили смуглокожие, а другую - белые... - Действительно, часть нашего населения имеет темную кожу, а часть - светлую. Как Алехандро объяснял нам, нельзя предвидеть, когда человек почувствует голод или жажду, если мы не знаем, когда он в последний раз ел или пил. Но можно с полной определенностью сказать, что если человек не умер, то рано или поздно он почувствует голод и жажду. Есть определенные представления, которые не меняются - так, человек, ненавидящий верующих, всегда будет антиклерикалом, независимо от того болен он или здоров, пьян или трезв. Ох, каким мелким и недостойным кажется человек! Послушав его, сеньор, - а я слушал его, он почти двадцать лет был моей правой рукой, - вы бы назвали его глуповатым ясновидцем, берущимся предсказывать будущее. Но мы знали уже, на что он способен, и согласились. Если бы мы поступили иначе, то наверняка разодрали бы уже Агуасуль на части, и, как собака в басне Эзопа, которая из жадности бросила кость в реку, мы потеряли бы все, ради спасения чего враждовали. Но никто больше этого не знал, сеньор Хаклют. До вас ни один человек в мире не знал, что происходит на самом деле. - Но как это возможно? - беспомощно сказал я. - Люди... люди... - Вы находите унизительным, что вы тоже были наняты в качестве фигуры на доске? - Вадос, не мигая смотрел на меня. - Но вы можете утешаться тем, что вы первый и единственный, кто понял происходящее. Все действительно очень просто, настолько просто, что человек не догадывался о том, какая перемена произошла в его жизни. Во всяком случае, я так думал, так думали мы. Прежде всего нам нужен был хорошо и твердо управляемый народ. Мы добились этого: в Сьюдад-де-Вадосе царят порядок и закон. Разделить население на две враждующие стороны было тоже несложно. Как вы метко заметили, зачатки раздела уже существовали, раздела на черных и белых или, точнее, на