гда вошел запыхавшийся слуга и предложил гостям вино и маленькие пряники с печатью Ибры, которыми так славился Загосур. -- Почему у этой собаки нет лап? -- поинтересовался Фойкс, бросив взгляд на пряник, прежде чем впиться в него зубами. -- Это морская собака, тюлень. У него ласты вместо лап, он охотится на рыб. У них колонии на побережье, отсюда и до Дартаки. Кэсерил разрешил слуге налить ему глоток вина. Всего глоток -- отчасти из сдержанности, отчасти чтобы добро не пропало зря, -- ибо, как он и предполагал, едва он успел смочить в вине губы, как показался секретарь и сказал: -- Пожалуйте за мной, милорд, господа. Ферда отставил свой бокал с темным ибранским вином, Фойкс стряхнул с белого плаща крошки, и они поспешили вслед за Кэсерилом и секретарем, который повел их по лестницам и через каменный мостик к более новой части крепости. Свернув еще несколько раз, они оказались перед двойными дверями с вырезанными на них фигурами морских животных в рокнарском стиле. Двери распахнулись, явив взглядам путешественников изысканно одетого лорда, которого вел под руку другой придворный. Лорд возмущался: -- Но я пять дней ждал этой аудиенции! Что за шутки? -- Вам просто придется подождать еще немного, милорд, -- отвечал придворный, придерживая его за локоть твердой рукой. Секретарь провел Кэсерила и братьев ди Гьюра внутрь и огласил их имена и титулы. Это оказался не тронный зал, а кабинет, менее официальный и предназначенный не для церемоний, а для совещаний. Стол, достаточно большой, чтобы раскладывать на нем карты и документы, занимал дальнюю часть комнаты. На всем протяжении длинной стены были прорублены застекленные двери, выходившие на балкон с видом на море -- бухту и гавань, сердце загосурской силы, власти и богатства. Сквозь огромные стекла в комнату падал отраженный морем серебристый свет, рассеянный и бледный, от этого пламя свечей в настенных светильниках казалось тусклым и плоским. Среди полудюжины мужчин, находившихся в кабинете, Кэсерил без труда узнал Лиса и его сына. Семидесятилетний рей Ибры был худощав и плешив; его рыжая в юности шевелюра превратилась в пушистую белую бахрому вокруг макушки. Тем не менее он выглядел сильным, настороженным и энергичным. У высокого юноши, стоявшего рядом с ним, были прямые темные волосы, как у его покойной матери-дартаканки, отливавшие при дневном свете рыжиной. "По крайней мере, он казался здоровым. Хорошо..." Плащ цвета морской волны на принце был усеян сотнями жемчужин, составлявших причудливый узор, которые мягко блеснули, когда он повернулся к вновь прибывшим. Судя по массивной цепи на груди, мужчина, стоявший по другую сторону от рея, был его канцлером. Нашивки еще одного из присутствующих выдавали в нем моряка высокого ранга -- адмирала ибранского флота. Кэсерил приблизился, опустился перед Лисом на колено, довольно изящно, несмотря на боль и усталость, и склонил голову. -- Милорд, я привез из Ибры печальную весть о смерти принца Тейдеса и срочные письма от его сестры, принцессы Исель, -- он протянул верительную грамоту. Лис вскрыл печать и быстро пробежал глазами ровные строчки. Его брови вскинулись, и он пристально посмотрел на Кэсерила. -- Весьма любопытно. Встаньте, милорд посол, -- пробормотал он. Кэсерил задержал дыхание, и ему удалось подняться на ноги, даже не оттолкнувшись рукой от пола и -- это было бы ужасно! -- не ухватившись за кресло рея. Он посмотрел на принца Бергона и увидел, что тот нахмурился и не сводит с него глаз. Кэсерил приветствовал принца сердечным кивком и улыбкой. Бергон был хорошо сложенным юношей, даже красивым, когда не хмурился. Не косой, не губошлеп. Немного коренастый, но не толстый, а мускулистый. И не сорокалетний. Юный, с гладкой кожей, но с пробивающимися на щеках и подбородке тенями, что говорило о его зрелости. Кэсерил подумал, что Исель будет довольна. Пристальный взгляд Бергона стал просто непереносимым. -- Скажите что-нибудь еще! -- выпалил он. -- Прошу прощения, милорд? -- Кэсерил испуганно отступил, когда принц шагнул вперед и обошел его кругом, разглядывая сверху донизу. Дыхание Бергона участилось. -- Снимите рубашку! -- вдруг приказал он. -- Что? -- Снимите рубашку, снимите рубашку! -- Милорд... принц Бергон... -- в памяти Кэсерила немедленно всплыла омерзительная сцена, подстроенная ди Джироналом, чтобы оклеветать его перед Орико. Только здесь не было священных воронов Фонсы, чтобы выручить его. Он понизил голос. -- Я прошу вас, милорд, не позорьте меня перед всеми. -- Пожалуйста, сэр, скажите -- не вы ли более года назад, осенью были освобождены с рокнарских галер на побережье Ибры? -- Ох. Да... -- Снимите рубашку! -- принц почти пританцовывал, вновь обходя Кэсерила по кругу. Кэсерил почувствовал головокружение. Он посмотрел на Лиса, который выглядел таким же обескураженным, как и все остальные, но рей в любопытстве сделал знак рукой, уступая настойчивому и более чем странному требованию своего сына. Смущенный и испуганный, Кэсерил повиновался. Сняв плащ и тунику, он повесил их на согнутую руку и стиснул зубы, пытаясь держаться с достоинством, чтобы снести любые последующие унижения. -- Вы Кэс! Вы Кэс! -- закричал Бергон. Хмурость на его лице сменилась безумным оскалом, и он засмеялся. О боги! Принц сумасшедший! После всех этих скачек по горам и равнинам... он не подходит Исель. -- Да, мои друзья зовут меня так... -- Кэсерил оборвал фразу, ибо принц раскинул руки и обнял его, чуть не оторвав от земли. -- Отец, -- радостно закричал Бергон, -- это он! Это тот человек! -- Что... -- начал Кэсерил, потом вгляделся в его лицо попристальнее, прислушался к голосу... и губы его тоже раздвинулись в неудержимой улыбке. "Мальчик вырос!" Представить его годом младше, ниже на четыре дюйма, без тени пробивающейся бороды, с бритой головой, неловким подростком, обгоревшим на солнце... -- Пятеро богов, -- выдохнул он. -- Денни? Денни! Принц схватил Кэсерила за руки и поцеловал их. -- Куда ты делся? Когда я добрался до дома, то неделю пролежал больной, а когда наконец смог послать за тобой человека, ты уже исчез. Я нашел почти всех с корабля, но никто не знал, где ты. -- Я тоже лежал больной в приюте Матери в Загосуре. А потом я... э-э... пошел домой, в Шалион. -- Здесь! Ты был здесь все это время! Ах, чтоб меня разорвало! О-о! Но я посылал людей в госпитали и приюты -- как же они не нашли тебя? Я решил, что ты, наверное, умер от ран -- они были ужасны. -- Я был уверен, что он мертв, -- медленно проговорил Лис, наблюдавший за ними, -- раз он не пришел за наградой, коей обязан ему с тех пор мой Дом. -- Я не знал, что это принц Бергон... Седые брови Лиса недоверчиво вскинулись. -- Правда? -- Да, отец, -- подтвердил принц. -- Когда головорезы моего покойного брата похитили меня, они не сказали рокнарскому капитану, кто я. Должно быть, хотели, чтобы я попросту умер на галере. -- Хранить этот секрет глупо, принц, -- упрекнул Кэсерил -- Рокнарцы не тронули бы вас в надежде на выкуп. Да, несомненно, в надежде на огромный выкуп и политические уступки со стороны моего отца, если бы я позволил себе стать заложником своего имени, -- челюсти Бергона сжались. -- Нет. Я не собирался помогать им играть в эти игры. -- Так, значит, -- сказал Лис странным голосом, внимательно глядя на Кэсерила, -- значит, вы прикрыли собой не принца Ибры, спасая его от осквернения, а просто какого-то случайного мальчишку. -- Мальчишку-раба, милорд, -- губы Кэсерила скривились, когда он понял, что Лис гадает -- был его поступок геройством или глупостью. -- Я сомневаюсь в вашем рассудке. -- Я и сам уверен, что был тогда наполовину безумен, -- любезно согласился Кэсерил. -- Я находился на галерах с тех самых пор, как меня после падения Готоргета продали в рабство. Глаза Лиса прищурились. -- О, так вы тот самый Кэсерил? Кэсерил утвердительно кивнул, мысленно интересуясь, что именно знает Лис о той неудачной кампании, затем развернул тунику. Бергон поспешил помочь ему одеться. Кэсерил чувствовал на себе неотступные взгляды всех находившихся в кабинете, включая Ферду и Фойкса. Он улыбнулся, сдерживая рвущийся наружу смех, хотя в глубине души его уже зарождался новый страх, природы которого он еще не понимал. "Как долго я шел по этому пути?" Он вытащил из пакета последнее письмо и отвесил глубокий поклон принцу Бергону. -- Как говорится в документе, переданном мною вашему уважаемому отцу, я представляю здесь благородную прекрасную леди и прибыл не только к нему, но и к вам. Наследница Шалиона просит вашей руки, -- он протянул ошеломленному Бергону запечатанное послание. -- Теперь я предоставляю принцессе Исель возможность самой говорить от своего имени, ибо она превосходно справится с этим, благодаря своему ясному уму, естественному праву и священной цели. Потом я должен буду о многом побеседовать с вами, принц. -- Я страстно желаю выслушать вас, лорд Кэсерил, -- и Бергон, окинув взглядом кабинет, пристроился у застекленной двери, где вскрыл письмо и прочитал его, удивленно улыбаясь. Изумление читалось и на лице старого Лиса, хотя улыбки на нем не было. Кэсерил был уверен, что заставил скакать мысли рея галопом. Для своих же мыслей он сейчас молился о крыльях. Кэсерил и его спутники были приглашены к рею на обед в большой зал. Ближе к закату Кэсерил и Бергон вышли пройтись вдоль берега у подножия крепости. Здесь можно было говорить без лишних ушей, как Кэсерил и желал. Он сделал ди Гьюра знак следовать за ними на расстоянии, с которого братья не могли ничего услышать. Рокот прибоя заглушал звуки голосов. Несколько белых чаек над морем хлопали крыльями и кричали так же громко и пронзительно, как вороны. Кэсерил вспомнил, что в Ибре Бастарду были посвящены именно эти золотоглавые птицы. Бергон тоже велел своим вооруженным до зубов охранникам отойти подальше, но не отпустил их. Молчаливая предосторожность эта еще раз напомнила Кэсерилу, что гражданская война только-только завершилась, а Бергону уже довелось быть и шахматной фигурой, и игроком в этой жестокой игре. А в итоге, похоже, шахматной фигурой, которая играла сама по себе. -- Никогда не забуду тот момент, когда я впервые увидел тебя, -- сказал Бергон, -- когда меня швырнули рядом с тобой на скамью галеры. Поначалу я испугался тебя больше, чем рокнарцев. Кэсерил ухмыльнулся. -- Потому что я был грязный, покрытый язвами, обгоревший на солнце, обросший и вонючий? Бергон оскалился в ответ. -- Примерно так, -- и тихо добавил: -- Но ты улыбнулся мне и сказал: "Добрый вечер, юный сэр" таким голосом, словно приглашал меня разделить с тобой стол в таверне, а не скамью у весла. -- Ну, ты же был новичок, таких у нас было немного. -- Я много думал об этом позже. Уверен, тогда я плохо соображал... -- Конечно. Тебя доставили изрядно избитым. -- Это верно. Похищенный, испуганный, впервые в жизни по-настоящему избитый... и ты помог мне. Научил, что делать, чего ждать, как выжить. Дважды отдавал мне свою воду... -- Э, только тогда, когда она была тебе действительно необходима. Я-то к тому времени уже привык к жаре и высох настолько, насколько возможно. Человек со временем ко всему привыкает, и то, что еще недавно доводило его до лихорадки и обморока, начинает казаться лишь легким неудобством. Самым главным было -- не терять сознание за работой. -- Ты был добр ко мне. Кэсерил пожал плечами. -- Почему нет? Чего мне это стоило? Бергон покачал головой. -- Любой может быть добрым, когда у него все хорошо. Я потому и считал всегда доброту естественной добродетелью. Но когда были мы голодны, мучимы жаждой, больны, испуганы, а смерть в этом царстве страха заглядывала нам через плечо, ты оставался таким же вежливым, как джентльмен в удобном кресле перед камином. -- События могут быть ужасными и неизбежными. Люди же всегда могут сделать выбор -- если нет, как бы они все это выносили? -- Да, но... я не знал этого до тех пор, пока не столкнулся сам. Я начал верить в возможность остаться в живых. И я имею в виду не только мое тело. Кэсерил кисло улыбнулся. -- Я был тогда почти мертв. Бергон снова покачал головой и на ходу пнул ногой серебристый песок. Заходящее солнце высветило лисью рыжину в его темных дартаканских волосах. Покойная мать Бергона считалась в Шалионе суровой решительной женщиной, пытавшейся использовать борьбу между своим мужем и наследником в интересах сына. Но Бергон, похоже, очень любил ее и помнил; ребенком он пережил с ней две осады, когда они были отрезаны от армии отца во время непрекращающейся войны с его сводным братом. Он был очень привязан к этой умной женщине с твердым характером и с правом голоса на мужских советах. Когда они с Кэсерилом делили весло на галере, он часто говорил о своей покойной матери, желая приободриться, хотя и не называл ее имени. Не о своем живом отце. Зрелый разум и самообладание Бергона, выказанные им на галере, не были целиком и полностью наследием Лиса, решил Кэсерил. Улыбка Кэсерила стала шире. -- Ну, так позволь рассказать тебе, -- начал он, -- все о принцессе Исель ди Шалион... Бергон ловил каждое слово Кэсерила, когда тот принялся описывать Исель -- ее вьющиеся янтарные волосы, блестящие серые глаза, пухлые улыбчивые губы, ее мастерство наездницы и образованность. Ее хладнокровие и крепкие нервы, умение быстро и собранно действовать в момент опасности. В общем, продать Исель Бергону было столь же трудно, как продать еду умирающему от голода, воду -- изнывающему от жажды, одежду -- голому в снежную бурю; а ведь он еще даже не упомянул, что принцесса унаследует трон Шалиона! Юноша был уже наполовину влюблен. Лис представлял собой большую угрозу -- он бы заподозрил подвох. У Кэсерила не было намерений сообщать рею об этом подвохе. Бергон -- другое дело. "Ему -- только правду". -- Есть кое-что, что заставило Исель поторопиться со своей просьбой, -- продолжил Кэсерил, когда они добрались до конца пляжа и повернули обратно. -- Это величайший секрет, и она просит тебя, как ее будущего мужа, сохранить его в тайне. Это только для твоих ушей, -- он набрал в грудь морского воздуха и собрал всю свою решительность. -- Все началось с войны между Фонсой Мудрым и Золотым Генералом... Они еще дважды прошли по песку туда и обратно, ступая по своим собственным следам, прежде чем Кэсерил закончил рассказ. Солнце превратилось в красный шар и уже почти касалось плоского морского горизонта, а бившиеся о берег волны потемнели и все дальше накатывались на берег. Кэсерил был откровенен с Бергоном, так же как с Истой, и ничего не утаил, кроме разве что исповеди несчастной рейны. Рассказал он также и о Дондо, обитавшем ныне у него в животе. Лицо принца, красноватое от закатного солнца, было задумчивым. -- Лорд Кэсерил, если бы мне рассказал это кто-нибудь другой, я бы не поверил. Я бы решил, что этот человек безумен. -- Безумие могло бы быть вполне естественным следствием подобных переживаний, принц, но только не их причиной. Все это правда. Я видел это сам и убедился. Я почти уверен, что тону в этом, -- неудачное слово вкупе с шумящими морскими волнами рядом заставили Кэсерила вздрогнуть. Интересно, заметил ли Бергон, что все это время Кэсерил старался идти так, чтобы его собеседник оставался между ним и морем? -- Ты пытаешься представить меня героем детских сказок, избавляющим принцессу от злых чар поцелуем. Кэсерил прокашлялся. -- Ну, одним поцелуем тут не обойтись, полагаю. Брак должен быть осуществлен, чтобы считаться заключенным законно. Заключенным с теологической точки зрения, я бы сказал. Принц бросил на него непроницаемый взгляд. Через несколько шагов он сказал: -- Я видел твою честность в действии. Это... расширило мой мир. Меня вырастил отец, который всегда был осторожным, предусмотрительным человеком, вечно докапывающимся до тайных мотивов людей. Никто не может обмануть его. Но я видел, как он обманул сам себя. Если ты понимаешь, о чем я. -- Да. -- Было очень глупо с твоей стороны набрасываться на того рокнарского надсмотрщика. -- Да. -- Однако я уверен, случись такое снова, ты поступил бы так же. -- Зная то, что знаю сейчас... это было бы сложнее, но надеюсь... молюсь, чтобы боги оставили мою глупость при мне. -- Что же это за изумительная глупость, которая сияет ярче золота моего отца? Ты можешь научить меня ей, Кэс? -- Ох, -- выдохнул Кэсерил, -- не сомневаюсь. Кэсерил встретился с Лисом на следующее утро. Его снова проводили в высокую светлую комнату с видом на море, но на этот раз встреча протекала в значительно более узком кругу: он, рей и секретарь. Секретарь сидел за столом перед стопкой бумаг, связкой новых перьев и солидным запасом чернил. Рей расположился у другой стороны стола, где стояли искусно вырезанные из коралла и жадеита шахматы, сама же доска была сделана из полированного малахита, оникса и белого мрамора. Кэсерил поклонился, и рей пригласил его сесть напротив. -- Играете? -- поинтересовался Лис. -- Нет, милорд, -- огорченно ответил Кэсерил, -- очень плохо. -- Ах, какая жалость! -- Лис отодвинул доску в сторону. -- Бергон очень воодушевлен вашим описанием шалионского бриллианта. Вы хорошо поработали, посол. -- Всем сердцем надеюсь на это. Рей коснулся верительной грамоты Исель, лежавшей на блестящей столешнице. -- Необычный документ. Вы знаете, что он обязывает принцессу исполнить все, что вы подпишете от ее имени? -- Да, сир. -- Ее полномочия в данном вопросе довольно спорны, знаете ли. Дело в ее возрасте. -- Ну что ж, сир, если вы не признаете за ней права самой заниматься своим браком, полагаю, мне ничего больше не остается, кроме как седлать коня и возвращаться в Шалион. -- Нет-нет, я же не сказал, что я оспариваю ее права! -- в голосе старого короля промелькнуло легкое беспокойство. Кэсерил подавил улыбку. -- Конечно, сир, иметь дело с нами означает публично признать ее власть и права. -- Хм... верно. Конечно. Молодые так доверчивы. Вот почему блюсти их интересы должны мы, старики, -- он взял в руки список, полученный от Кэсерила накануне. -- Я изучил предложенные вами пункты брачного договора. Нам нужно многое обсудить. -- Прошу прощения, сир, это не предложения, это -- требования. Если вы хотите дополнить их своими, я внимательно выслушаю вас. Брови рея изогнулись дугой. -- Конечно, нет. Возьмем, к примеру, это -- о порядке наследования в случае несовершеннолетия наследника, если боги благословят их детьми. Несчастный случай во время поездки верхом -- и рейна Шалиона становится регентшей Ибры! Это неприемлемо. Бергон подвергается риску на поле боя, в отличие от своей жены. -- Ну, это мы надеемся, что она не будет ему подвергаться. Или я малосведущ в истории Ибры, милорд. Мне кажется, что мать принца перенесла две осады? Лис откашлялся. -- В любом случае, -- продолжил Кэсерил, -- это риск обоюдный, и таким же должен быть и пункт договора. Исель подвергается риску тяжелых родов, что, естественно, не угрожает Бергону. Одни неудачные роды -- и Бергон становится регентом Шалиона. Сколько ваших жен пережило вас, сэр? Лис вздохнул, помолчал и сказал: -- Ну тогда вот этот пункт, об именах. Несколько минут умеренного спора закончились решением, что Бергон ди Ибра-Шалион звучит ничуть не хуже, чем Бергон ди Шалион-Ибра, и данному пункту тоже было позволено остаться. Лис прикусил губу и задумчиво нахмурился. -- Как я понимаю, лорд Кэсерил, у вас нет земли. Почему же принцесса не наградит вас в соответствии с вашим званием? -- Она награждает меня в соответствии со своим. Исель не рейна Шалиона -- пока. -- Уф. С другой стороны, я -- рей Ибры и имею возможность высоко оценить ваши заслуги. Кэсерил только улыбнулся. Ободренный Лис заговорил о красивом поместье с видом на море и снял с доски между ними коралловую ладью. Заинтересовавшись, как далеко это может зайти, Кэсерил бросил, что море его мало привлекает. Тогда Лис завел речь о породистых лошадях и о земле под выгоны, а также о том, каким неподобающим ему видится пункт номер три. На стол встало еще несколько пешек. Кэсерил равнодушно хмыкнул. Лис деликатно вздохнул и упомянул о деньгах, на которые человек может одеваться в соответствии с ибранским титулом, более высоким, чем кастиллар, и о том, как выгодно может быть переписан пункт номер шесть. К растущей кучке фигур присоединилась жадеитовая ладья. Секретарь продолжал делать пометки. Каждый раз хмыканье Кэсерила вызывало в глазах Лиса выражение уважения и презрения одновременно; кучка фигур все увеличивалась. Вскоре рей с горечью в голосе заметил: -- Вы играете лучше, чем я ожидал, кастиллар. В конце концов Лис выпрямился в кресле и повел рукой в сторону выставленных на стол символов его возможных даров. -- Что вас не устраивает, Кэсерил? Что такого может дать вам эта девочка, чего не могу дать я? Ухмылка Кэсерила превратилась в веселую улыбку. -- Ну как же! Уверен, что она сможет предоставить мне недвижимость в Шалионе, которая меня вполне устроит: два шага в длину и шаг в ширину, и это будет моим навечно, -- и мягко, чтобы не обидеть, отодвинул фигуры обратно к Лису. -- Вероятно, я должен объясниться. У меня в животе опухоль, которая, как я полагаю, скоро убьет меня. Все эти награды -- для живых, как мне кажется. Не для умирающих. Губы Лиса шевельнулись, на его лице мелькнули изумление, испуг и смущение, каковое было быстро подавлено. У рея вырвался смешок. x x x -- Ха! Пятеро богов! У девчонки достаточно мозгов и жестокости, чтобы преподать мне урок в моем же ремесле! Неудивительно, что она предоставила вам такие полномочия. Демоны Бастарда, она отправила ко мне неподкупного посла! Три мысли одновременно возникли в голове Кэсерила: первая -- у Исель не было столь продуманного плана, вторая -- если бы ей указали на это, она сказала бы: "Хм!" и запомнила на будущее и третья -- Лису не следует знать о первой мысли. Лис посерьезнел и более внимательно посмотрел на Кэсерила. -- Мне очень жаль, что вы так больны, кастиллар. Это не повод для смеха. Мать Бергона тоже умерла от опухоли в груди, умерла совсем молодой -- в тридцать шесть лет. Все тяготы замужества не укротили и не сломили ее, но под конец... ах, впрочем, ладно. -- Мне тридцать шесть, -- не мог не заметить печально Кэсерил. Лис заморгал. -- Тогда вы плохо выглядите. -- Это так, -- согласился Кэсерил. Он взял в руки список. -- Что ж, вернемся к брачному договору... В конечном итоге из списка не было вычеркнуто ни единого пункта, и все они были одобрены. Затем Лис предложил несколько полезных дополнений, с которыми Кэсерил легко согласился. Лис для виду немного посетовал, намекнул, что недурно бы жене повиноваться мужу, -- Кэсерил дипломатично промолчал относительно недавних событий ибранской истории, в которых таковое повиновение также не имело места, -- и прошелся насчет упрямства некоторых женщин, которые слишком много на себя берут. -- Держитесь, сир, -- утешил его Кэсерил. -- Нынче вам не судьба завоевать для сына королевство. Ваша судьба -- завоевать для внука империю. Лис просветлел. Даже его секретарь улыбнулся. В конце беседы рей предложил Кэсерилу взять шахматы на память. -- Для себя я их, пожалуй, не возьму, -- отклонил его предложение Кэсерил, с сожалением глядя на точеные фигурки, -- но если их упакуют должным образом, я с удовольствием отвезу их в Шалион в качестве вашего личного свадебного подарка будущей невестке. Лис засмеялся и покачал головой. -- Хотел бы я иметь придворного, который был бы так же верен мне за столь ничтожное вознаграждение! Вы и правда ничего не хотите для себя, Кэсерил? -- Только времени. Лис с сожалением хмыкнул. -- Как и все мы. Но об этом нужно просить богов, а не рея Ибры. Кэсерил промолчал, хотя губы его дрогнули. -- Я хотел бы увидеть при жизни, как Исель благополучно выйдет замуж. Такой подарок вы и впрямь можете мне сделать, сир, не откладывая дела надолго, -- и добавил: -- И это действительно срочно -- Бергон должен стать принцем-консортом Шалиона прежде, чем Мартоу ди Джиронал станет регентом Шалиона. Даже Лис был вынужден согласно кивнуть. x x x Вечером, после обычного банкета у рея и после того, как ему удалось наконец проститься с Бергоном, который, раз уж его друг отклонил все предложенные почести и награды, решил нафаршировать его едой, Кэсерил зашел в храм. Его высокие круглые залы были пусты и тихи в этот час, служителей тоже почти не было, хотя светильники на стенах горели, как и огонь в центре. Двое священников совершали обход; Кэсерил сердечно поздоровался с ними и прошел через выложенную плиткой арку во двор Дочери. Красивые коврики для моления, сплетенные высокородными дамами Ибры, как благотворительный дар храму, оберегали колени и тела молящихся от холода мраморного пола. Кэсерил подумал, что если этот обычай переедет с Бергоном в Шалион, продолжительность зимних служб заметно увеличится. Алтарь леди окружали коврики всех цветов, форм и размеров. Кэсерил выбрал толстый и широкий, подбитый шерстью, с вышитыми весенними цветами, и расположился на нем. Целью его было помолиться, а не забыться пьяным сном, напомнил он себе... По дороге в Ибру, пока Ферда занимался лошадьми, он использовал каждую возможность попасть в дом Дочери -- даже самый маленький, деревенский -- и помолиться: за Орико, за Исель, и Бетрис, за Исту. Кроме того, побаиваясь репутации Лиса, он просил об удачном исходе миссии. На эту молитву он, судя по всему, получил ответ авансом. Насколько авансом? Раскинув руки, он поглаживал нити коврика, прошедшие петля за петлей через спокойные, терпеливые женские руки. А может, эта женщина и не была терпеливой. Может, она была усталой, или раздраженной, рассеянной, или голодной, или сердитой. Может, она умирала. Но руки ее все двигались и двигались... "Как долго я шел по этому пути?" Иногда ему казалось, что он ступил на путь леди в тот момент, когда она одарила его монетой, выпавшей из рук солдата в грязь Баосии. Теперь он совершенно не был в этом уверен, как не был уверен и в том, что хочет получить новый ответ на свои молитвы. Ужас галер был задолго до монеты в грязи. Были ли его боль, страх, мучения запланированы богами с самого начала? Неужели он был всего лишь марионеткой на ниточке? Или мулом в поводу, упрямым и сопротивляющимся, так что приходилось стегать его, чтобы двигался? Он не мог понять, чувствует удивление или ярость по этому поводу. И вспомнил, как Умегат настаивал на том, что боги не могут подчинить себе волю человека, они могут только ждать, когда она будет им предложена. В какой же миг своей жизни он согласился на это? Ох. Он вдруг вспомнил. Однажды холодной, голодной, полной отчаяния ночью в Готоргете он обходил посты. На самой высокой башне он отпустил измученного мальчика, чтобы тот немного отдохнул, и остался вместо него. Он вглядывался в лагерь неприятеля; костры горели в разоренной деревне в долине. Враги сидели там в тепле, болтали, готовили еду и делали все то, чего его гвардейцы были лишены внутри этих стен. И он думал о том, что делать дальше, как выиграть время, убедить своих людей верить, и молился. Молился. До тех пор, пока молитвы не кончились. В юности Кэсерил, следуя проторенным путем большинства благородных молодых людей, вступил в орден Брата, обещавший военную карьеру и приключения. Он возносил свои молитвы этому богу, соответствовавшему его полу, возрасту и рангу. И в башне той ночью ему показалось, что следование по этому пути привело его шаг за шагом в западню, в которой он и его люди оказались покинутыми и основной армией, и богом. Он носил медальон Брата на внутренней стороне рубашки с момента посвящения -- с тринадцати лет. Сразу после посвящения Кэсерил отбыл на службу к старому провинкару. Той ночью в башне по его лицу текли слезы усталости и отчаяния -- и ярости. Он сорвал медальон и вышвырнул его, бросил через крепостную стену, отрекаясь от бога, который отрекся от него. Вращающийся золотой диск беззвучно исчез в темноте. А он бросился на камни и молился лежа, как лежал и сейчас, и принес клятву, что любой бог сможет воспользоваться им, если освободит его людей из западни. А что касается его -- с ним все кончено. Кончено. Конечно, ничего не произошло. Разве что неожиданно пошел дождь. Чуть погодя он встал, пристыженный своей выходкой, радуясь, что никто не видел его в таком состоянии. Пришла смена, и Кэсерил молча спустился вниз. Еще несколько недель ничего не происходило, а потом прискакал упитанный курьер с известием, что все было напрасно, что вся их кровь и жертвы были проданы за золото, пролившееся в сундуки ди Джиронала. И его люди были освобождены. А его ноги в одиночестве зашагали по другой дороге... Что там сказала Иста? "Самые страшные проклятия богов приходят к нам в ответ на наши молитвы. Молитвы -- опасное дело". Итак, решив отдать свою волю богам, достаточно ли сделать это однажды -- все равно как подписаться на военную службу, принеся присягу? Или этот выбор следует делать снова и снова, каждый день? Или и то, и другое? Может ли он взять да сойти с этого пути, сесть на лошадь и уехать, скажем, в Дартаку, взять новое имя и начать новую жизнь? Так говорил Умегат о сотне других Кэсерилов, которые не взялись за это дело. Уехать, оставив, конечно, тех, кто ему доверился: Исель, Исту, и провинкару, Палли, и Бетрис... Но, увы, не Дондо. Он поерзал на коврике, ощущая неудобство в животе и пытаясь убедить себя, что причиной тому всего лишь банкет у Лиса, а не рост его ужасной опухоли. Не Дондо, выжидающий, когда рука леди вдруг ослабеет. Может, боги научились чему-то на ошибке Исты, когда у ди Льютеса не выдержали нервы? Может, они решили увериться, что их мул не сбежит с полдороги, как ди Льютес в свое время?.. Ну разве что умрет. Эта дверь всегда распахнута настежь. А что ждет по ту сторону? Ад Бастарда? Призрачное исчезновение? Мир и покой? Ха. По другую сторону храмовой площади, в доме Дочери, его ждала чудесная мягкая постель. То, что он все-таки вспомнил о ней, невзирая на безумную пляску мыслей в голове, было верным знаком, что ему пора пойти и лечь в нее. Молитва в любом случае не удалась, получился лишь спор с богами. А молитва, как он начал подозревать, встав на ноги и повернувшись к выходу, -- это переставлять ноги одну за другой, раз и еще раз. 23 В последний момент -- когда все основные пункты были согласованы, было сделано секретарем множество копий с договора, и подписано обеими сторонами и свидетелями, и скреплено печатями -- при переходе к практическому осуществлению все чуть не застопорилось. Лис уперся, и не без причины, по мнению Кэсерила, не желая посылать своего сына в Шалион со столь малыми гарантиями его личной безопасности. Но у рея в его истощенном войной государстве не было ни людей, ни денег, чтобы собрать достаточно многочисленную и надежную гвардию для охраны Бергона; Кэсерил же боялся того эффекта, который может произвести в Шалионе переход через границу целой армии, даже с такими мирными намерениями. Споры становились все горячее; Лис, пристыженный напоминанием, что он обязан Кэсерилу самой жизнью Бергона, принялся избегать посла, чем напомнил ему Орико. Кэсерил получил первое шифрованное письмо от Исель, оно пришло с курьером ордена Дочери. Письмо было написано всего через четыре дня после отъезда Кэсерила из Кардегосса и было коротким -- сообщение о том, что церемония прощания с Тейдесом прошла без эксцессов и что Исель покинет столицу тем же вечером с траурным кортежем. Она с видимым облегчением отмечала, что "наши молитвы были услышаны -- священные животные подтвердили, что душу Тейдеса принял Сын Осени. Надеюсь и уповаю, что ему будет хорошо в руках бога". Еще добавила: "Мой старший брат жив, зрение на один глаз к нему вернулось, но отечность пока не прошла. Он так и лежит в постели". А также сообщила: "Наш враг устроил двух своих племянниц ко мне фрейлинами. Я не смогу часто писать. Пусть леди поможет вам поскорее завершить дело". Он просмотрел послание в поисках приписки от Бетрис и чуть было не пропустил ее. Она оказалась на другой стороне листа. Несколько цифр, выведенных ее характерным почерком, попали под воск печати. Он соскреб воск ногтем. Цифры отослали его к странице почти в самом конце книги, к одной из самых известных молитв Ордолла -- страстной мольбе о спасении любимого от опасностей в дальней дороге. Сколько лет -- десятилетий -- прошло с тех пор, как кто-то вдали молился за него? Кэсерил не был уверен, предназначено это для его глаз или только для глаз богов, но приложил маленькую зашифрованную строчку к пяти священным точкам на теле, немного задержав ее на губах; потом вышел из комнаты и отправился на поиски Бергона. Он поделился с принцем содержимым одной стороны листа. Тот пришел восторг и от системы шифра, и от самого письмам. Кэсерил составил короткий ответ, сообщая об успехе своей миссии, а Бергон, от усердия высовывая между зубами кончик языка, старательно зашифровал собственное письмо своей невесте. Кэсерил мысленно подсчитал дни. У ди Джиронала наверняка были шпионы при дворе Ибры, значит, рано или поздно канцлер узнает о появлении там Кэсерила. Как скоро это станет известно? Догадается ли ди Джиронал, что переговоры прошли с таким головокружительным успехом? Схватит ли он принцессу? Сможет ли рассчитать следующие шаги Кэсерила? Попытается ли перехватить Бергона в Шалионе? x x x После нескольких дней топтания на месте Кэсерила внезапно осенило, что надо послать Бергона к отцу, чтобы он сам вступил в дебаты по делу, которое затрагивало его столь непосредственно. Это был посланец, от которого Лис не мог укрыться даже в личных покоях. Бергон был молод и энергичен, а Лис -- стар и утомлен. Кроме того -- это было, благоприятным моментом для политики Кэсерила, но не являлось таковым для рея -- в одном из городов Южной Ибры, ранее поддерживавшем покойного наследника, вспыхнул мятеж, и Лис был вынужден отправить туда войска. Зашедший в тупик с этими свалившимися на него проблемами и разрывающийся между великой надеждой и леденящим душу страхом за своего единственного оставшегося в живых сына, Лис переложил принятие решения на Бергона и его приближенных. Решительности, как понял Кэсерил, у Бергона было предостаточно. Принц сразу предложил путешествовать налегке, и по возможности тайно пересечь вражеские территории, пролегающие между ибранской границей и Валендой. В качестве сопровождения, кроме Кэсерила и ди Гьюра, он выбрал только трех близких друзей: двух молодых ибранских лордов -- ди Тажиля и ди Сембюра -- и марча ди Соулда, чуть постарше возрастом. Воодушевленный ди Тажиль предложил ехать под видом ибранских торговцев, направляющихся в Кардегосс. Кэсерил настаивал на том, что все, кто войдет в их отряд, -- и благородные, и простолюдины, -- должны хорошо владеть оружием. Отряд должен был собраться в день, назначенный Бергоном, -- Кэсерил молился, чтобы день этот удалось сохранить тайне, -- в одном из поместий ди Тажиля. Как выяснилось, компания оказалась не столь уж маленькой -- со слугами получилось около дюжины верховых да еще с полдюжины навьюченных поклажей мулов. В дополнение всего слуги вели в поводу четверых ибранских белоснежных горных пони -- дар невесте Бергона. Они выехали в приподнятом расположении духа, спутники принца воспринимали предстоящий поход как благородное приключение. Бергон был более серьезен и задумчив; Кэсерила это радовало -- глядя на остальных, ему казалось, что он ведет группу детей на пикник. Хотя бы Бергон представлял, что их ожидает. Это значительно лучше того, что боги предложили ему самому, мрачно подумал Кэсерил. А может, проклятие пыталось обмануть его, вовлекая в войну, вместо того чтобы дать возможность ее избежать? Могло ли оно обвести его вокруг пальца? Ведь и ди Джиронал в начале своей карьеры не был столь продажным, каким стал сейчас. Поскольку скорость передвижения отряда диктовалась шагом самого медленного мула, обратное путешествие было не таким мучительным для Кэсерила, как бешеная скачка в Загосур. Путь от побережья до Зубов Бастарда занял целых четыре дня. Там их настигло второе письмо от Исель, написанное спустя четырнадцать дней с момента отъезда Кэсерила из Кардегосса. Она сообщала, что Тейдес с должными почестями похоронен в Валенде и что ей удалось остаться там, продлив свой визит к матери и бабушке. Ди Джироналу пришлось спешно отбыть в столицу, так как он получил известие об ухудшении состояния Орико. К сожалению, вместо себя он оставил не только фрейлин-шпионок, но и несколько отрядов солдат -- охранять наследницу Шалиона. "Я теперь думаю, что с ними делать", -- писала Исель. От этой фразы волосы на затылке Кэсерила встали дыбом. Исель приложила письмо к Бергону, которое Кэсерил передал ему нераспечатанным. Бергон не поделился его содержанием, но пока расшифровывал послание и листал Ордолла, то и дело улыбался. Провинкара тоже написала несколько строк, сообщая, что Исель получила обещание поддержки ее брака с ибранским наследником не только от своего дяди, провинкара Баосии, но и еще от трех провинкаров. У Бергона по прибытии в Шалион будут защитники. Когда Кэсерил показал принцу эту записку, тот решительно кивнул. -- Отлично. Дело движется. Они отдыхали на постоялом дворе, когда туда вернулись другие путники с печальной вестью о том, что дорога завалена снегом. Сверившись с картой и со своей памятью, Кэсерил повел отряд по другой, более крутой и редко используемой дороге, где снега было меньше. До перевала они добрались, но две лошади повредили во время подъема сухожилия, а марча ди Соулда, который признался, что чувствует себя увереннее на палубе корабля, чем на спине лошади, тошнило всю дорогу и наконец вырвало. Отряд сбился в кучу, все тяжело дышали. Кэсерил, Бергон и Ферда совещались, в то время как обычно рассудительный ди Соулд смущенно бормотал извинения и протестовал против остановки. -- Может, нам следует сделать привал, развести огонь и попытаться согреть его? -- обеспокоенно спросил принц, оглядывая пустынные склоны. Кэсерил, сам еле державшийся на ногах, ответил: -- Он только выглядит, как будто у него лихорадка, но жара на самом деле нет. Он родом с побережья. Думаю, это не болезнь, а простое недомогание, которое часто случается с людьми, непривычными к высокогорью. И ему полегчает, когда мы спустимся из этого забытого богами скалистого ада. Ферда, искоса взглянув на него, поинтересовался: -- А как вы себя чувствуете, милорд? Что с вами? Бергон тоже нахмурился и вопросительно посмотрел на Кэсерила. -- Ничего такого, в чем мне помог бы привал и сидение в этих горах, так что давайте двигаться дальше. Они снова сели на лошадей и тронулись в путь. Когда позволяла ширина тропы, Бергон держался рядом с ди Соулдом. Измученный моряк вцепился в луку седла с мрачной решимостью. Через полчаса Фойкс тихо охнул и указал на груду камней, отмечавших границу между Иброй и Шалионом. Все повеселели и остановились ненадолго, чтобы добавить туда и своих камней. Они начали спуск, еще более медленный и осторожный, чем подъем. Ди Соулду не становилось хуже, что убедило Кэсерила в правильности его диагноза. Самому Кэс