лезненно. Красное лицо ди Джиронала застыло в гримасе бешенства. Солдаты выпустили руки Кэсерила и отпрянули в стороны, разинув рты, но так и не издав испуганного крика. Только Кэсерил услышал радостный, триумфальный вопль демона смерти, который, оставляя за собой на металле раскаленный докрасна след, метнулся вверх по лезвию меча к руке ди Джиронала. С криком боли вслед за демоном из живота вытекла черная жижа -- Дондо. Вокруг державшей меч руки канцлера засверкали бело-синие искры, обвивая ее, словно плющом, а затем охватили все его тело. Очень медленно голова ди Джиронала откинулась назад, и из открытого рта вылетело белое пламя -- его душа была вынута из тела. Волосы Мартоу встали дыбом, глаза расширились и выпучились. Меч под тяжестью своего падающего хозяина все еще входил внутрь живота Кэсерила, и плоть страшно шипела, обожженная. Белое, черное и красное свились в клубок, переплелись и устремились в никуда. Душа Кэсерила, тоже оказавшись затянутой в этот смерч, поднималась из его тела, словно столб дыма. Три смерти и демон, сплетенные вместе. Они уплывали в сине-голубое Присутствие... Сознание Кэсерила взорвалось. Оно раскрывалось все шире, все глубже, все дальше, пока весь мир не раскинулся под ним, видимый словно с вершины высокой горы. Но это было не царство материи. Это был мир духов; краски его, которые не имели названия и сверкали, как бриллианты, вызвали у Кэсерила восхитительное волнение. Он слышал шепот всех сознаний в мире, похожий на вздохи ветра в лесу -- когда шелест каждого отдельного листочка звучит и сам по себе, и в общем хоре, сохраняя свою индивидуальность. Он слышал крики боли и плач всех живых существ мира. Чувствовал их стыд и радость. Надежду, отчаяние и страстное желание... Тысяча тысяч мгновений тысячи тысяч жизней протекали сквозь его развернувшуюся во всю ширь душу. С переливавшейся бликами поверхности где-то внизу отрывались и всплывали вверх пузырьки тех же неописуемых, мерцающих цветов мира душ. Они один за другим поднимались, кружась, словно в танце, -- сотни, тысячи огромных капель дождя, падающих в небо... "Вот она, смерть... души, прибывающие через разрывы тени между этим миром и миром материи". Души, выношенные и вызревшие в телах того мира, проходили сквозь смерть в новое странное рождение. "Их так много, так много, так много..." Его разум не мог вместить всех, и видение растаяло, словно вода пролилась из сложенных ладоней через неплотно сжатые пальцы. Когда-то, в смутных юношеских представлениях, леди Весны виделась ему милой, нежной девушкой. Богословы и Ордолл едва ли продвинулись дальше, описывая ее как прелестную, бессмертную и вечно молодую леди. Она -- это всеобъемлющее Сознание -- воспринимала одновременно каждый крик и каждую песню мира. Она с наслаждением и радостью смотрела на стремящиеся вверх во всей их непостижимой красоте души, словно садовник, любующийся своими цветами и вдыхающий их аромат. Теперь это Сознание обратило все свое внимание на Кэсерила. Кэсерил растворился, расплавился и каплей упал в ее ладони. Ему показалось, что она выпила его, высвободив из неистовых объятий демона и братьев ди Джиронал, которые отправились куда-то в иное место. Затем она сдула его со своих губ -- обратно, вниз, по все более суживающейся спирали, через отверстие между мирами -- через его смерть -- снова в тело. Лезвие меча ди Джиронала прошло насквозь и вышло из спины. Кровь вокруг раны алела, словно распускающаяся роза. "А теперь за дело, -- прошептала леди. -- Откройся мне, милый Кэсерил". "Можно мне посмотреть?" -- взволнованно спросил он. "Ты можешь видеть все, что способен вынести". И он вернулся на свое привычное место, а богиня проплыла через него в мир. Губы Кэсерила изогнулись в улыбке -- или только начали изгибаться; тело было таким же неповоротливым и двигалось так же медленно, как и у всех окружавших его людей. Кажется, он опускался на колени. Труп ди Джиронала еще падал на плиты двора, хотя меч его сведенные судорогой пальцы уже выпустили. Ди Сембюр поднимался, опираясь на здоровую руку, его рот был открыт -- он собирался крикнуть: "Кэсерил!" Кто-то падал ниц, а кто-то, повернувшись, начал бежать прочь. Богиня собирала проклятие Шалиона в руки, словно густую черную шерсть. Где-то на улицах Тариона она сняла его с Исель и Бергона; затем -- с Исты в Валенде, с Сары в Кардегоссе. Со всей земли Шалиона -- с гор, равнин и рек. Кэсерил не почувствовал только Орико в этом темном тумане. Леди отослала собранную тьму обратно, в другой мир; тьма, закружившись и свившись в спираль, прошла сквозь Кэсерила на ту сторону, где сразу потеряла свой черный цвет. Он не мог понять, стала она нитью или потоком сверкающей чистой воды, или вина, или чем-то еще более удивительным и прекрасным. Там ожидало иное Присутствие -- торжественное и серое, -- принявшее это нечто к себе. И в себя... затем Оно вздохнуло с облегчением... как будто обретя завершенность... или равновесие... "Я думаю, это была кровь бога". Пролитая, смешавшаяся с грязью, вновь собранная и очищенная. И наконец возвращенная обратно... "Я не понимаю. Иста ошиблась? Или я сбился, считая свои смерти?" Богиня рассмеялась. "Подумай сам..." Затем необъятное синее Присутствие вылилось через него из мира плоти стремительным потоком, словно река, летящая водопадом с горы. От пронзительной красоты зазвучавшей в его душе музыки сжалось сердце -- он знал, что не сможет вспомнить этих звуков, пока не попадет снова в ее царство. Огромная рана в тени между мирами была закрыта. Залечена. Заперта. И тут все исчезло. Он упал на колени, и твердость каменных плит под ними была первым, что он почувствовал, вернувшись. Изо всех сил стараясь держаться прямо, чтобы меч не рассек его пополам, Кэсерил осел на пятки. В результате жестокого удара снизу вверх рукоять и не вошедшая в тело часть лезвия смотрели вниз. Меч вошел в живот чуть ниже и левее пупка, а вышел правее позвоночника и выше. Теперь пришла боль. Когда он сделал первый судорожный вдох, лезвие задрожало. Вонь опаленной плоти ударила в ноздри, заглушив небесный аромат весенних цветов. Кэсерила заколотило. Но он пытался держаться очень прямо и неподвижно. Ему мучительно хотелось захихикать. Но будет больно. Еще больнее... Запах паленого шел не только от него. Перед Кэсерилом лежал ди Джиронал. Кэсерилу доводилось видеть обгоревшие трупы, но все они горели снаружи, этот же сгорел изнутри. Волосы канцлера и его одежда слегка дымились, но потом перестали. Внимание Кэсерила привлек маленький камешек у колена. Он был такой плотный. Такой постоянный. Боги не способны были поднять даже перышко, а он, обычный человек, мог запросто взять этот древний, неизменный предмет и положить его куда угодно -- хоть себе в карман. Интересно, почему он раньше не относился с должным почтением к упрямой верности материи? Сухой лист чуть поодаль заворожил его своей сложностью еще сильнее. Материя имела великое множество форм, являя собою неизъяснимую красоту, а сознания и души исходили из нее словно музыка из инструмента... материя для богов была поразительной и непостижимой. Кэсерил не мог понять, почему он не замечал этого раньше. Его собственная дрожащая рука была чудом, как и дивной работы металлический меч в его животе, как были чудом апельсиновые деревья в кадках -- одно опрокинули, но, даже сломанное, оно казалось потрясающе красивым, -- и сами кадки, и первые песни птиц, и вода -- о пятеро богов, вода! -- в фонтане, и лучи утреннего солнца, озарившие небо... -- Лорд Кэсерил! -- раздался в стороне слабый голос. Он опустил глаза и увидел подползшего к нему ди Сембюра. -- Что это было? -- ди Сембюр чуть не плакал. -- Чудеса, -- слишком много сразу и в одном месте. Он был переполнен чудесами. Они бросались в глаза, куда бы он ни посмотрел. Разговаривать было ошибкой -- от напряжения боль в животе усилилась. Но он мог говорить. Похоже, легкие меч не задел. Ему страшно хотелось откашляться и сплюнуть кровь, но он представлял, как это будет больно. "Так, значит, досталось моим кишкам. Я снова умру через три дня". До него доносился слабый запах кала, примешивавшийся к запаху горелого мяса и аромату богини. И всхлипывания... нет, погодите, пахнет не от него. Рядом свернулся калачиком баосийский капитан. Он, обхватив голову руками, плакал и раскачивался. Непохоже, чтобы был ранен. Ну конечно же -- он ведь ближайший живой свидетель, богиня, должно быть, коснулась его, проходя через Кэсерила. Кэсерил рискнул сделать еще одно усилие. -- Что ты видел? -- спросил он ди Сембюра. -- Этот человек... это был ди Джиронал? Кэсерил осторожно кивнул. -- Когда он ударил вас, раздался страшный треск, и он вспыхнул синим пламенем. Он... его... это боги покарали его? -- Не совсем. Это... несколько сложнее... Во дворе было до странности тихо. Кэсерил отважился повернуть голову. Примерно половина головорезов и несколько слуг Исель лежали, распростершись, на земле. Некоторые шепотом бормотали молитвы, другие плакали, как баосийский капитан. Остальные исчезли. Кэсерил подумал, что теперь ему понятно, почему человек должен был отдать жизнь три раза, чтобы снять проклятие. Первые две смерти необходимы были в качестве подготовки. И самая первая его смерть -- чтобы научить его принимать смерть тела -- случилась, когда его секли на галере. Он не обсчитался -- та смерть еще не была во имя Дома Шалиона, но стала ею после свадьбы Бергона и Исель; объединившись в единое целое, они разделили и проклятие, и принесенную жертву. Тайное приданое Бергона, не иначе. Кэсерил надеялся, что успеет перед смертью рассказать ему об этом. Принц будет доволен. Вторая смерть -- в башне Фонсы, в окружении воронов -- была смертью души. И потому, когда дело дошло до третьего испытания, он уже мог быть спокойным и надежным помощником для богини... на ум ему опять пришло сравнение с обученным мулом. Послышались торопливые шаги. Кэсерил поднял глаза и увидел бегущего ди Тажиля, растрепанного и пошатывающегося. Меч его был в ножнах. Он вбежал во двор и резко остановился. -- Ад Бастарда! -- мельком взглянул на своего ибранского приятеля. -- Ты в порядке, ди Сембюр? -- Эти сукины дети снова сломали мне руку. Вот с ним -- ужас что такое. Что там снаружи? -- Ди Баосия поднял людей и выставил всех, кто ворвался во дворец. Сейчас царит полная неразбериха, но уцелевшие солдаты ринулись к храму. -- Штурмовать его? -- встревоженно спросил ди Сембюр и попытался подняться на ноги. -- Нет. Сдаться вооруженным людям, которые не разорвут их в клочья. Похоже, все жители Тариона высыпали на улицы, чтобы разобраться с ними. А женщины особенно беспощадны. Ад Бастарда, -- повторил он, разглядывая дымящееся тело ди Джиронала, -- кто-то из шалионцев кричал, что видел, как канцлера поразила молния, прямо с ясного неба, за то, что он устроил побоище в День Дочери. Я не поверил. -- Я сам это видел, -- подтвердил ди Сембюр. -- Раздался такой жуткий звук, он даже не успел вскрикнуть. Ди Тажиль оттащил труп канцлера в сторону и, присев на корточки перед Кэсерилом, испуганно уставился на меч в животе. Потом заглянул Кэсерилу в лицо. -- Лорд Кэсерил, необходимо попробовать вытащить меч. Лучше сделать это прямо сейчас. -- Нет... погодите... -- Кэсерил видел однажды человека, который прожил со стрелой в груди около получаса и умер, истекая кровью, как только стрелу вытащили. -- Сначала я хочу увидеть леди Бетрис. -- Милорд, не можете же вы сидеть так! -- Ну, -- рассудительно сказал Кэсерил, -- чего я точно не могу, так это шевелиться... Он начал задыхаться, едва заговорил. Плохо. От холода его била дрожь. Но боль была не такой сильной, как он ожидал, может, потому, что он сидел неподвижно. И пока он сидел совсем неподвижно, ему всяко было не хуже, чем когда в него впивались когти Дондо. Двор наполнялся людьми. Голоса, восклицания, стоны раненых, рассказы, повторяющиеся снова и снова... Кэсерил не обращал на них внимания, вернувшись к созерцанию камешка. Скала? Гора? Откуда? Сколько ему лет? Кэсерил был поглощен этими мыслями всецело. И если поглотить его внимание так полно мог маленький камешек, что же говорить о большой горе? А боги уделяют внимание горам и всему остальному -- всему сразу. Такое же внимание, какое он уделяет чему-то одному. Он видел это глазами богини. Продлись это чуть дольше, чем тот бесконечный миг, его душа, наверное, разорвалась бы. Возможно, поэтому он чувствовал себя таким странно тесным. Был ли тот миг подарком или неосторожной случайностью? -- Кэсерил! Дрожащий голос, голос, которого он так ждал. Он поднял глаза. Если камешек был удивительным, то лицо Бетрис -- поразительным. Он часами мог бы рассматривать только линии ее носа. И ради этого куда более увлекательного процесса тут же оставил камень. Но в ее карих глазах блестели слезы, а лицо было бледным. Это было неправильно. А хуже всего -- исчезли ямочки на щеках. -- Это ты, -- радостно сказал он. Голос прозвучал глухим карканьем. -- Поцелуй меня. Она проглотила слезы и, встав рядом с ним на колени, потянулась к его лицу. Ее губы были теплыми. Их аромат был ароматом не богини, а женщины -- такой чудесный! Кэсерил прижался к ним своими холодеющими губами, словно пытаясь позаимствовать немного тепла и молодости. Да. Он купался в чудесах каждый день своей жизни и даже не подозревал об этом. Он отклонил голову назад. -- Хорошо, -- он не добавил: "Этого достаточно", потому что это было не так. -- Теперь можно вытащить меч. Его окружили люди, в основном незнакомые, с озабоченными лицами. Бетрис вытерла слезы, расстегнула на нем тунику, поднялась на ноги и встала рядом. Кто-то взял его за плечи. Паж протянул сложенную тряпку, чтобы заткнуть рану, еще кто-то держал наготове длинные полоски ткани, чтобы сразу перевязать ее. Кэсерил оглянулся. Бетрис здесь, следовательно, Исель должна быть... должна быть... -- Исель, Бергон? -- Я здесь, лорд Кэс, -- раздался голос Исель. Она встала перед ним, запыхавшаяся, бледная, испуганная. Принцесса сбросила на ходу свою верхнюю тяжелую мантию. Темное облако проклятия тоже было сброшено... или нет? Да, решил он. Внутреннее зрение его постепенно угасало, но он точно знал, что проклятия больше нет. -- Бергон с моим дядей, -- продолжала она, -- помогает очистить город от оставшихся людей ди Джиронала, -- ее голос был тверд, несмотря на потоком бегущие по лицу слезы. -- Черная тень снята, -- сказал он, -- и с вас, и с Бергона. Со всех. -- Как? -- Я расскажу об этом, если останусь в живых. -- Кэсерил! Он коротко улыбнулся, услышав знакомую возмущенную интонацию, с которой она произнесла его имя. -- Тогда живите! -- ее голос задрожал. -- Я... я приказываю вам! Ди Тажиль опустился на колени перед Кэсерилом. Тот коротко кивнул. -- Тяните. -- Очень ровно и осторожно, лорд ди Тажиль, -- настойчиво указала Исель, -- чтобы не поранить его еще больше. -- Да, миледи, -- ди Тажиль облизнул пересохшие губы и взялся за рукоять. -- Осторожно, -- задохнулся Кэсерил, -- но не так медленно, пожалуйста... Лезвие вышло из его тела; из раны хлынула теплая струя. Кэсерил надеялся, что потеряет сознание, но только напрягся всем телом, когда к животу его прижали тряпку. Он посмотрел вниз, ожидая увидеть лужу крови, но не увидел ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего кровь, -- это была прозрачная бледно-розовая жидкость. "Меч, наверное, проткнул опухоль". Которая, как выяснилось, не была вместилищем демонического зародыша, о которых рассказывал Роджерас и которые являлись Кэсерилу по ночам в кошмарах. "В любом случае уже не была". По толпе прокатился ропот изумления, когда в воздухе от этой жидкости разлился легкий аромат небесных цветов. Тогда Кэсерил, враз обессилев и размякнув, упал на руки своих помощников. Ему удалось прихватить с собой камешек, прежде чем эти руки подняли его и внесли по лестнице в спальню. Друзья были возбуждены и испуганы, а он восхитительно расслаблен и спокоен. Чудесно спокоен. И когда его уложили в постель и Бетрис взяла его за руку, он сжал ее руки, не желая отпускать. 28 Из дремы Кэсерила выдернули тихие, приглушенные голоса у дверей. В комнате царила темнота. Одинокая свеча, разгонявшая этот мрак, подсказала ему, что уже наступила ночь. Он услышал, как шепчет врач: -- Он спит, принц... рейна.... -- Нет, не сплю, -- нетерпеливо отозвался Кэсерил, -- входите, -- напрягся было, чтобы сесть, но передумал. -- Зажгите свечи. Побольше. Я хочу вас видеть. В спальню его ввалилась целая толпа, посетители старались вести себя тихо и чинно, словно внезапно смутившиеся гуляки. Исель и Бергон вместе с Бетрис и Палли, а также старший настоятель Тариона и судья Отца окружили его ложе. Они заполнили всю комнату. Кэсерил ласково улыбался им всем из своего горизонтального рая чистых простыней и покоя, пока в спальне одну за другой зажигали свечи. Бергон встревоженно посмотрел на него и хрипло прошептал врачу: -- Ну, как он? -- В моче еще было немного крови, но уже значительно меньше, чем вчера. Жара тоже уже нет. Я не осмеливаюсь давать ему больше нескольких глотков чая, пока мы не узнаем, как заживает рана. Даже не представляю, какую боль он терпит. Кэсерил решил, что предпочел бы говорить о себе сам: -- Я ранен, и в этом нет сомнений. Он сделал попытку приподняться и поморщился. -- Хотелось бы сесть немного повыше. Не могу разговаривать, ничего не видя, кроме ваших носов. Палли и Бергон бросились помогать ему. Бережно приподняли и подложили под спину взбитые подушки. -- Спасибо, -- сказала Исель врачу, который поклонился и, правильно поняв намек, отошел от кровати. Кэсерил устроился поудобнее и, вздохнув, спросил: -- Ну, что нового? Тарион еще атакуют? И хватит трагически шипеть, говорите нормально. Стоявшая в изножье его кровати Исель загадочно улыбнулась. -- Новостей довольно много, -- сказала она своим обычным твердым голосом. -- Ди Джиронал отправил приказ своим войскам в Валенде и Тистане как можно скорее идти в Тарион, чтобы помочь засланным им людям похитить меня во время праздника. Прошлой ночью отряд из Валенды столкнулся с нашими посланцами, которые везли письмо Орико в Кардегосс, и захватил их. -- Живыми? -- взволнованно спросил Кэсерил. -- Была небольшая стычка, но, слава богам, никто не убит. После чего в их лагере начались долгие споры. Что ж, он, кажется, и впрямь выбрал самых благоразумных людей из всех достойных кандидатур, предложенных городом Тарионом. -- После полудня мы пошли с ними на переговоры. Отправили, помимо парламентеров, и несколько солдат ди Джиронала, которые были свидетелями его гибели, чтобы они... чтобы они подтвердили, что его убил синий огонь... чем бы этот огонь ни был. Они плакали и несли бог весть что, но не поверить им было невозможно. Кэсерил, что же на самом деле... ох... говорят, что Орико умер. Кэсерил вздохнул. "Я так и знал". -- Когда? Старший настоятель Тариона ответил: -- Это не совсем ясно. Сегодня днем к нам прискакал курьер храма, привез мне письмо от старшего настоятеля Менденаля с сообщением, что смерть наступила ночью после свадьбы принцессы... то есть рейны. Но люди ди Джиронала утверждают, что Орико умер ночью накануне свадьбы, сделав таким образом канцлера полноправным регентом Шалиона. Мне кажется, это ложь. Но, полагаю, сейчас это не важно. "Но это было бы важно, если бы события развивались по-другому..." Кэсерил задумчиво нахмурился. -- В любом случае, -- вставил Бергон, -- узнав о вселяющей страх кончине ди Джиронала и о поражении его людей в Тарионе, а также поняв, что они выступают против своей полноправной рейны, войска сдались. Солдаты возвращаются домой. Я только что наблюдал за их уходом, -- он и в самом деле был весь в грязи, и в глазах его светилось радостное возбуждение и облегчение. -- Думаете, теперь настанет мир? Ди Джиронал держал в руках концы сетей немалой власти, и многие, имевшие к этому отношение, еще могут захотеть рискнуть. Палли фыркнул и покачал головой. -- У них больше нет поддержки ордена Сына -- тот остался без генерала, и, что еще хуже, из их рук уплыл контроль над этим орденом. Клану ди Джиронала придется научиться смирению и осторожности. -- Провинкар Тистана уже прислал мне письмо с заверениями в своей лояльности, -- сказала Исель. -- Похоже, оно было составлено в большой спешке. Мы думаем подождать еще день, чтобы убедиться, что на дорогах все спокойно, и возблагодарить богов в храме Тариона. Затем мы с Бергоном отбудем в Кардегосс в сопровождении конницы моего дяди, на похороны Орико и мою коронацию, -- уголки ее губ опустились. -- Я боюсь, вам придется ненадолго остаться здесь, лорд Кэс. Он встретился взглядом с Бетрис, ее глаза потемнели от огорчения. Куда бы ни ехала Исель, Бетрис, ее первая фрейлина, должна следовать за ней. Исель продолжала: -- Не говорите, если это причиняет вам боль, Кэсерил, но... что произошло во дворе? Дочь на самом деле убила ди Джиронала своим огнем? -- Его тело так и выглядело, -- сказал Бергон, -- хорошо пропеченным. Я никогда не видел ничего подобного. -- Это очень интересная история, -- медленно произнес Кэсерил. -- Вам следует знать правду, но... полагаю, правда эта не должна выйти за пределы этих стен, не так ли? Исель вежливо попросила врача оставить их, затем посмотрела на судью. -- А кто этот господин, Кэсерил? -- Это достопочтенный Паджинин. Он... в некотором роде мой коллега. И ему, и настоятелю будет полезно послушать. Все окружили Кэсерила и затаили дыхание. Ни Паджинин, ни настоятель, ни Палли ни знали о Дондо и демоне, так что Кэсерилу пришлось повести свой рассказ с самого начала. Он постарался как можно короче поведать о том, как пытался убить Дондо смертельной магией, и о том, что из этого вышло. И очень надеялся, что рассказ его звучит связно и не походит на лепет безумца. -- Старший настоятель Кардегосса знает об этом, -- заверил он пораженных, даже шокированных тарионцев. Лицо Палли выражало нечто среднее между изумлением и отвращением; Кэсерил виновато избегал его взгляда. -- Но когда ди Джиронал приказал своим людям держать меня, безоружного, и ударил мечом... когда он убил меня... демон смерти схватил нас всех: спутанный клубок жертв и убийц. Точнее, демон забрал ди Джироналов, но я каким-то образом оказался к ним привязанным. А потом... потом я увидел... богиню... -- голос у него сел. -- Я не знаю, какими словами описать тот мир. Это невозможно. Будь в моем распоряжении все слова всех языков, которые когда-либо существовали или будут существовать, и говори я хоть до конца времен, это все равно осталось бы невозможным... -- он задрожал, глаза затуманились слезами. -- Но ты же на самом деле не умер? -- беспокойно спросил Палли. -- О, я умер. Только ненадолго... хотя, если взглянуть на дело с другой стороны... гм... Если бы я не умер, мне не удалось бы открыть проход между мирами и богиня не смогла бы войти в наш мир и забрать проклятие. Насколько я понял, оно оказалось каплей крови Отца, хотя как вышло, что Золотой Генерал получил ее в дар, я не знаю. Впрочем, это скорее метафора. Прошу прощения. У меня... у меня не хватает слов рассказать о том, что я видел. Это все равно что взять тень от ведра и пытаться нести в ней воду. "А наши души так иссушены". Леди Весны позволила мне смотреть ее глазами, и хотя мое второе зрение покинуло меня, мне кажется, мои глаза видят все по-прежнему не совсем так, как раньше... Настоятель осенил себя священным знаком. Паджинин откашлялся и робко проговорил: -- И правда, милорд, вы больше не излучаете этот болезненный для глаз неописуемый свет. -- Нет? Как хорошо. Но ведь черное облако над Исель и Бергоном тоже исчезло? -- Да, милорд. Принц, рейна, с вашего позволения... Тени над вами больше нет. -- Значит, все в порядке. Боги, демоны, призраки -- все ушли. Во мне не осталось ничего сверхъестественного, -- счастливо улыбаясь, подвел итог Кэсерил. На лице Паджинина мелькнуло то ли сомнение, то ли усмешка. -- Я бы не сказал... -- пробормотал он. Настоятель резко толкнул судью локтем в бок и тихо прошептал: -- Но он же говорит правду? Это звучит так дико... -- О да, ваше преосвященство. В этом нет сомнений, -- в мягком взгляде, которым Паджинин окинул Кэсерила, было куда больше понимания, чем в изумленном, исполненном благоговейного страха взгляде настоятеля. -- Завтра утром, -- объявила Исель, -- Бергон и я отправимся в храм с благодарственной процессией. Мы пойдем туда босиком, чтобы выразить богам нашу признательность. -- Ох. Будьте очень осторожны. Не наступите на битое стекло или ржавые гвозди! -- Мы всю дорогу будем смотреть под ноги, -- пообещал Кэсерилу Бергон. Кэсерил посмотрел на Бетрис; рука его, лежавшая поверх одеяла, медленно двинулась в сторону ее руки. Он тихо сказал ей: -- Знаете, меня больше не преследуют призраки. Никакие. Великий груз снят с души. Освободиться от такого -- это... это... Голос у него звучал от усталости все тише. Бетрис перевернула свою руку, прикрытую его ладонью, и незаметно сжала его пальцы. -- А теперь мы уйдем, чтобы вы смогли как следует отдохнуть, -- сказала Исель, снова беспокойно сведя брови. -- Вам что-нибудь нужно, Кэсерил? Вы чего-нибудь хотите? Хоть чего-нибудь? Он чуть не сказал: "Нет, ничего", но передумал и пробормотал: -- О да. Я хочу музыки. -- Музыки? -- Наверно, спокойной такой, -- предположила Бетрис, -- чтобы убаюкала его. Бергон улыбнулся. -- Если вы не против, займитесь этим, леди Бетрис. Посетители на цыпочках -- но все равно шумно -- потянулись к выходу. Вернулся врач. Он дал Кэсерилу чай, чтобы потом тот помочился в баночку. Взяв в руки добытое сокровище, врач долго с подозрением разглядывал при свете свечей содержимое, бормоча что-то себе под нос. Наконец вернулась Бетрис и привела молодого и довольно нервного лютниста, которого, похоже, выдернула из объятий сладкого сна. Он размял пальцы, настроил лютню и сыграл семь коротких пьес. Ни одна из них не была той, которую так жаждал услышать Кэсерил; ни одна не напоминала о Леди и о Ее душах-цветах, пока лютнист не заиграл восьмую. Эта пьеса носила на себе легкий след мира богов. Кэсерил заставил музыканта повторить ее еще два раза и немного всплакнул. Бетрис поэтому решила, что он слишком устал и должен отдохнуть. И увела музыканта. Кэсерил так и не успел рассказать ей, какое чудо -- ее нос. Попытался было поведать об этом врачу, но тот в ответ влил в него большущую ложку макового сиропа, после чего они не беспокоили друг друга до самого утра. Через три дня раны Кэсерила перестали источать пахнувшую цветами жидкость и начали заживать. Врач разрешил ему немного жидкой овсянки на завтрак. Это оживило Кэсерила настолько, что он настоял, чтобы ему позволили посидеть во дворе на весеннем солнышке. Выяснилось, что для подобной экспедиции требуется огромное количество слуг и помощников, но наконец Кэсерил был благополучно усажен в кресло среди бессчетного множества шерстяных и пуховых подушек, а его ноги уложили на другое мягкое кресло. Он разогнал своих помощников и отдался восхитительному безделью. Тихо журчал фонтан, на апельсиновых деревьях распустилось еще больше душистых цветов. Парочка черно-оранжевых птичек деловито сновала туда-сюда с сухими травинками и веточками в клювах -- они строили гнездо на одной из колонн галереи. Внушительная пачка бумаг и связка перьев лежали, забытые, на столике у локтя Кэсерила, а он неотрывно смотрел на маленьких неутомимых строителей. С тех пор как царственные гости и их лорды и леди покинули Тарной, во дворце ди Баосия было очень тихо. Кэсерил с ленивой радостью улыбнулся, когда со скрипом распахнулись обитые железом ворота и появился Палли. Новой рейной на марча была возложена скучная задача присматривать за ее выздоравливающим секретарем, в то время как все остальные отбыли в столицу. Кэсерилу это казалось крайне несправедливым -- разве это достойная награда за верную службу? Палли ухаживал за ним так искренне и трогательно, что Кэсерил, который хотел бы, чтобы Исель оставила вместо него леди Бетрис, чувствовал угрызения совести. Палли, ухмыльнувшись, шутливо отсалютовал и уселся на бортик фонтана. -- Что ж, кастиллар! Ты выглядишь значительно лучше. Очень даже вертикально. А это что? -- он кивнул на бумаги. -- Работа? Вчера перед отъездом твои дамы велели, чтобы я не разрешал тебе заниматься целой кучей вещей, большинство из которых я -- тебе на радость -- забыл, но я совершенно уверен, что работа в этом списке наверняка была на первом месте. -- Да нет, -- отмахнулся Кэсерил, -- я собирался написать кое-что в манере Бихара, но потом увидел этих птиц... вон, полетела, -- он замолчал, показывая Палли на черно-оранжевую птичку. -- Люди восхваляют птиц за их строительное мастерство, но эти, клянусь богами, -- полные неумехи. Может, они молоды, и это их первая попытка. Впрочем, они довольно упорны. С другой стороны, если бы мне пришлось строить хижину, пользуясь только ртом, я бы выглядел не лучше. Я просто должен написать поэму во славу птиц. Если то, что мы можем встать и пойти, является чудом, то насколько более чудесно -- встать и полететь! Палли ошеломленно уставился на друга. -- Это поэзия или жар, Кэс? -- О, это жар стиха, лихорадка гимна. Знаешь, боги обожают поэтов. Песни и стихи состоят из того же материала, что и души; они проникают из мира в мир почти беспрепятственно. А резчики по камню... боги восхищаются ими тоже, -- он прищурился на солнце и ухмыльнулся, глядя на Палли. -- Тем не менее, -- сухо проговорил тот, -- кое-кто считает, что твоя вчерашняя ода носу леди Бетрис была тактической ошибкой. -- Но я же не смеялся над ней! -- запротестовал Кэсерил. -- Она очень сердилась на меня, когда уезжала? -- Нет-нет, она не сердилась! Она просто решила, что у тебя был жар, и очень беспокоилась из-за этого. На твоем месте я бы все свалил на лихорадку. -- Но я не мог посвятить поэму ей всей, целиком! Я пытался. Это так сложно! -- Ладно-ладно, только если тебе так не терпится восхвалять в стихах части ее тела, займись губами. Губы куда более романтичны, чем носы. -- Почему? -- удивился Кэсерил. -- Разве восхищения достоин не каждый дюйм ее тела? -- Безусловно. Но мы целуем губы. Мы не целуем носы. Обычно. Мужчины посвящают поэмы тому, что их больше соблазняет, чего они желают в большей степени. -- Как практично. Но в таком случае мужчины должны посвящать поэмы самым пикантным уголкам женского тела. -- Тогда женщины просто разорвали бы нас. Губы -- безопасный компромисс, они -- как первый шаг, мостик к чудесным тайнам. -- Ага. Так или иначе, я хочу ее всю. И нос, и губы, и ноги, и все, что посередине, и ее душу, без которой тело будет неподвижным и холодным, и начнет разлагаться, и перестанет быть объектом желания вообще. -- Уф-ф. Друг мой, да ты совсем не понимаешь, что такое романтика. -- Уверяю тебя, я вообще больше ничего не понимаю. Я чудеснейшим образом безумен! -- он откинулся на подушки и тихо рассмеялся. Палли хмыкнул и, наклонившись, взял из пачки верхний лист, единственный, на котором было что-то написано. Он посмотрел на строчки и вскинул брови. -- Что это? Это не о носах леди, -- его лицо посерьезнело, глаза еще раз пробежали по странице сверху вниз. -- На самом деле я совсем не понимаю, о чем это. Хотя мурашки бегут по телу... -- Ах, это. Так, боюсь, ничего особенного. Я пытался, но... -- Кэсерил беспомощно развел руками. -- Это не то, что я видел, -- и добавил, пытаясь объяснить: -- Я думал, в поэзии слова имеют больший смысл, что они могут существовать по обе стороны, в обоих мирах, так же, как и люди. А в итоге просто испортил бумагу, которая теперь годится только на растопку. -- Хм... -- Палли сложил лист и спрятал его во внутренний карман камзола. -- Я попытаюсь еще, -- вздохнул Кэсерил. -- Может, однажды я найду верные слова. И еще я должен написать несколько гимнов материи. Птицам. Камням. Это понравится леди, я уверен. Палли заморгал. -- Чтобы приманить ее поближе? -- Может быть. -- Опасное дело эта поэзия, да и молитвы тоже. Я, пожалуй, посвящу себя действию. Кэсерил усмехнулся. -- Осторожнее, милорд дедикат! Действие тоже может оказаться молитвой! В дальнем конце галереи послышалось перешептывание и приглушенное хихиканье. Кэсерил поднял голову и увидел несколько женщин и детей из прислуги, которые исподтишка разглядывали его, притаившись за резными перилами. Одна девочка отважно высунулась из-за колонны и помахала ему рукой. Кэсерил добродушно помахал в ответ. Хихиканье стало громче, потом зрители поспешили прочь. Палли почесал ухо и вопросительно посмотрел на Кэсерила. Тот объяснил: -- Люди все утро пытались пробраться украдкой и взглянуть на то место, где беднягу ди Джиронала поразила молния. Если лорд ди Баосия не поостережется, он потеряет свой чудесный новый дворик -- это станет местом паломничества. Палли откашлялся. -- На самом деле, Кэс, они пытаются хоть краешком глаза увидеть тебя. Двое дворцовых слуг проводят сюда любопытных, потом выводят их из дворца. Не знаю, может, стоит прекратить это. Если они беспокоят тебя, так я... -- он подобрал под себя ноги, словно собираясь встать. -- О нет, не нужно никого прогонять. Прислуге дворца и так приходится из-за меня работать лишнее, так пусть хоть извлекут из этого какую-то прибыль. Палли фыркнул, но пожал плечами, уступая. -- А у тебя так и не было жара? -- Поначалу я был не совсем уверен, но нет, не было. Врач наконец разрешил мне есть, правда, слишком мало. Думаю, я уже пошел на поправку. -- Это уже само по себе чудо, за которое не жалко заплатить вайду, чтобы увидеть. -- Да уж. Не знаю, было ли мое возвращение в мир прощальным подарком леди или она просто сохранила для себя по эту сторону дверь, которой всегда может воспользоваться. Ордолл был прав, сказав, что боги -- великие скряги. Впрочем, я не жалуюсь -- ведь тогда мы наверняка когда-нибудь встретимся, -- Кэсерил откинулся на подушки и устремил взгляд в небо голубого цвета леди. Губы его невольно растянулись в улыбке. -- Ты был самым серьезным парнем из всех, кого я знал, а сейчас ты то и дело скалишься, Кэс. Ты уверен, что после всех этих приключений она не ошиблась и запихала в тебя твою душу? Кэсерил расхохотался. -- Может, и нет! Ты же знаешь, как бывает в дороге -- упакуешь вещи в седельные сумки, а к концу пути возникает ощущение, что вещей этих стало в два раза больше. Торчат отовсюду, сумки раздуваются до невозможности. При этом ты можешь поклясться, что ничего в них не добавлял... -- он похлопал себя по бедру. -- Наверное, меня просто упаковали в этот старый сундук не так аккуратно, как было раньше. Палли покачал головой. -- Так, значит, теперь тебя распирает поэзия... Хм... Еще десять дней лечения и вынужденное безделье вовсе не утомили бы Кэсерила, если бы он не скучал по тем, кого с ним сейчас не было. Наконец тоска по ним пересилила отвращение, которое нападало на него при мысли вновь сесть на лошадь, и он стал теребить Палли, чтобы тот готовился к путешествию. Палли вяло, исключительно для приличия, упирался и протестовал, говоря, что Кэсерилу еще рано ездить верхом, но уломать себя позволил довольно быстро, поскольку и сам горел нетерпением поскорее попасть в Кардегосс. Кэсерил и его эскорт, включавший неизменных Ферду и Фойкса, не торопясь ехали по дороге, наслаждаясь чудесной теплой погодой. Путешествие совершенно не походило на их отчаянную зимнюю скачку. Каждый вечер, слезая с лошади, Кэсерил клялся и божился, что завтра они поедут медленнее, но каждое утро все с большим нетерпением подстегивал коня. Наконец вдалеке снова показались очертания Зангра. На фоне белых пушистых облаков, голубого неба и зеленых полей крепость казалась украшением пейзажа. Когда до Кардегосса оставалось несколько миль, они встретили на дороге двигавшийся навстречу небольшой обоз. Люди в ливреях провинкара Лабрана сопровождали три повозки, целую вереницу слуг и нагруженных мулов. Две повозки были набиты багажом, полог на бортах третьей был поднят, открывая свету весеннего дня сидевших в ней леди. Повозка с дамами свернула на обочину, оттуда выглянула служанка и подозвала одного из всадников. Лабранский сержант, наклонившись к ней и выслушав приказ, поскакал к Палли и Кэсерилу и отсалютовал. -- С вашего позволения, милорды, если один из вас кастиллар ди Кэсерил, миледи вдовствующая рейна Сара повелевает... просит, -- тут же поправился он, -- вас посетить ее. Нынешний провинкар Лабрана, вспомнил Кэсерил, был племянником рейны Сары. Судя по всему, ему довелось стать свидетелем ее возвращения в родовое поместье. Кэсерил ответил на приветствие. -- Я полностью в распоряжении рейны. Фойкс помог ему спешиться. Леди и их горничные спустились из повозки по лесенке и вместе двинулись в сторону соседнего луга любоваться весенними цветами. Сара осталась сидеть, поджидая Кэсерила. -- Благодарю вас, кастиллар, -- тихо сказала она. -- Я рада, что нам выпала возможность встретиться еще раз. Можете уделить мне минутку? -- Почту за честь, леди, -- он пригнулся, забираясь в повозку, и сел на мягкую скамейку напротив рейны. Мимо по дороге проходили нагруженные мулы. Мирную картину дополняли отдаленные звуки голосов, птичье чириканье, позвякивание упряжи, топот копыт и доносившийся изредка смех горничных. Сара был одета в простое платье и плащ черно-лиловых тонов -- траур по несчастному Орико. -- Мои соболезнования, -- Кэсерил понимающе кивнул на ее наряд, -- прошу меня простить, что не смог присутствовать на похоронах рея. Я был еще недостаточно здоров для путешествия. Она махнула рукой. -- Судя по тому, что рассказали мне Исель, Бергон и леди Бетрис, вы чудом остались в живых. -- Да... именно. Она одарила его странным, понимающим взглядом. -- Ведь Орико был благополучно принят богами? -- спросил Кэсерил. -- Да, Бастардом. Так же отвергнутый всеми остальными богами, как и при жизни. Увы, это породило слухи о его происхождении. -- О леди, он безусловно сын Иаса. Кроме того, я думаю, Бастард особо опекал его Дом со времен Фонсы. Так что в данном случае он выбирал первым, а не последним. Она повела худыми плечами. -- Далеко не самое удачное опекунство. За день до смерти Орико сказал мне, что хотел бы родиться сыном дровосека, а не сыном рея Шалиона. Из всех эпитафий самой подходящей мне кажется его собственная, -- она помолчала. -- Говорят, Мартоу ди Джиронал был принят Отцом. -- Да, я тоже слышал. Тело было отправлено к его дочери в Тистан. Что ж, он тоже сыграл свою роль и получил от этого не слишком много радости, -- он добавил после короткой паузы: -- Могу вас лично заверить, что его брат Дондо был отправлен в ад Бастарда. Мрачная усмешка скривила ее губы. -- Может, там улучшат его манеры. Похоже, говорить больше было не о чем. Кэсерил вспомнил, о чем давно хотел узнать. Он откашлялся. -- Орико... когда он умер, леди? Рейна изумленно посмотрела на него, подняв брови. И задержалась с ответом не более чем на секунду. -- Как это когда? На следующий день после свадьбы Исель. -- А не накануне? Значит, Мартоу ди Джироналу сообщили неверно. Не