Пула, да так бесцеремонно, что он приземляется у ног вождя на четвереньки. - Ты священник? - Священник? - с тревожным удивлением переспрашивает доктор Пул и отрицательно качает головой. - Тогда почему у тебя нет бороды? - Я... я бреюсь. - Так, значит, ты не... - вождь проводит пальцем по щеке и подбородку доктора Пула. - Понятно, понятно. Встань. Доктор Пул повинуется. - Откуда ты? - Из Новой Зеландии, сэр. Доктор Пул с трудом сглатывает; ему хотелось бы, чтобы во рту не было так сухо, а голос не дрожал так от ужаса. - Из Новой Зеландии? Это далеко? - Очень. - Ты приплыл на большом корабле? Парусном? Доктор Пул кивает и в менторской манере, к которой всегда прибегает, когда общение грозит сделаться затруднительным, принимается объяснять, почему они не смогли пересечь Тихий океан на пароходе. - Нам негде было бы пополнять запасы топлива. Наши судоходные компании используют пароходы только в каботажном плавании. - Пароходы? - повторяет вождь, и на лице у него появляется интерес. - У вас все еще есть пароходы? Но значит, у вас не было Этого? Доктор Пул озадачен. - Я не совсем уловил, - говорит он. - Чего этого? - Этого. Ну, знаете, когда Он одержал верх. Подняв руки ко лбу, надсмотрщик с помощью указательных пальцев изображает рожки. Подчиненные преданно следуют его примеру. - Вы имеете в виду дьявола? - с сомнением в голосе осведомляется доктор Пул. Собеседник кивает. - Но ведь... То есть я хочу сказать... Рассказчик Наш друг - праведный конгрегационалист, но, увы, либерал. А это значит, что он никогда не отдавал Князю мира сего онтологически ему должного. Проще говоря, доктор Пул в Него не верит. - Да, Он пришел к власти, - объясняет вождь. - Выиграл битву и овладел всеми. Это случилось в день, когда люди совершили все это. Широким всеобъемлющим жестом он обводит запустение, бывшее когда-то Лос-Анджелесом. Лицо доктора Пула проясняется: он понял. - Ясно, вы имеете в виду третью мировую войну. Нет, нам посчастливилось: мы вышли сухими из воды. Благодаря своеобразному географическому положению, - тем же менторским тоном добавляет он, - Новая Зеландия не имела стратегического значения для... Эту многообещающую лекцию вождь обрывает вопросом: - Значит, у вас остались поезда? - Да, поезда у нас остались, - несколько раздраженно отвечает доктор Пул. - Но, как я говорил... - И паровозы в самом деле работают? - Конечно, работают. Как я говорил... К изумлению доктора Пула, вождь издает восторженный вопль и хлопает его по плечу. - Тогда ты можешь помочь нам снова все это наладить. Как в добрые старые дни... - Он делает пальцами рожки. - У нас будут поезда, настоящие поезда! - В порыве восторженного предвкушения вождь притягивает к себе доктора Пула, обнимает его и целует в обе щеки. Съежившись от неловкости, которая усугубляется еще и отвращением (великий человек моется редко, к тому же изо рта у него пахнет крайне скверно), доктор Пул высвобождается. - Но я не инженер, - протестует он. - Я ботаник. - А что это? - Ботаник - это человек, который знает все про строение и механизмы... - Заводов? - с надеждой спрашивает вождь. - Нет, я не договорил - про строение и механизмы жизнедеятельности растений. Ну, которые с листьями, стеблями и цветками, хотя, - поспешно добавляет доктор Пул, - не следует забывать и о тайнобрачных. Честно говоря, тайнобрачные - мои любимцы. Как вам, наверно, известно, Новая Зеландия особенно богата тайнобрачными... - Да, но как же с паровозами? - С паровозами? - презрительно переспрашивает доктор Пул. - Говорю же вам, я не отличу паровой турбины от дизеля. - Значит, ты не можешь помочь нам снова пустить поезда? - Исключено. Не говоря ни слова, вождь поднимает правую ногу, упирает ее доктору Пулу в низ живота и резко распрямляет колено. Крупный план: доктор Пул, потрясенный, весь в царапинах, однако невредимый поднимается с кучи песка, на которую упал. За кадром слышен голос вождя, зовущего людей, которые взяли доктора Пула в плен. Средний план: могильщики и рыбаки бегут на его зов. Вождь указывает на доктора Пула. - Заройте его. - Живьем или мертвого? - глубоким контральто осведомляется толстушка. Вождь смотрит на нее - кадр снят с места, где он стоит. Пересилив себя, вождь отворачивается. Губы его шевелятся. Он повторяет соответствующий отрывок из краткого катехизиса: "В чем сущность женщины? Ответ: женщина - сосуд Нечистого, источник всех уродств, враг человечества и..." - Живьем или мертвого? - повторяет толстушка. Вождь пожимает плечами. - Как хотите, - с деланным безразличием отвечает он. Толстушка принимается хлопать в ладоши. - Вот здорово! - восклицает она и поворачивается к остальным: - Пошли, ребята, позабавимся. Они обступают доктора Пула, поднимают его, вопящего благим матом, с земли и опускают ногами вперед в полузасыпанную могилу директора пивоваренной корпорации "Золотое правило". Толстушка придерживает доктора, а мужчины начинают сбрасывать сухую землю в могилу. Вскоре он зарыт уже по пояс. На звуковой дорожке крики жертвы и возбужденный смех палачей понемногу стихают; тишину нарушает голос Рассказчика. Рассказчик Жестокость, сострадание - лишь гены. Все люди милосердны, все убийцы. Собачек гладят и Дахау строят, Сжигают города и пестуют сирот, Все против линчеванья, но за Ок-Ридж. Все филантропии полны - потом, а вот НКВД - сейчас. Кого травить мы станем, а кого жалеть? Тут дело лишь в сиюминутных нормах, В словах на целлюлозе и в радиокрике, В причастности - иль к яслям коммунистов, иль к первому причастию, И лишь в познанье сущности своей Любой из нас перестает быть обезьяной. На звуковой дорожке - опять смех вперемешку с мольбами о пощаде. Внезапно раздается голос вождя: - Отойдите! Мне не видно. Могильщики повинуются. В наступившем молчании вождь смотрит вниз, на доктора Пула. - Ты разбираешься в растениях, - наконец говорит он. - Почему б тебе не выпустить там корешки? Слушатели одобрительно гогочут. - Что же ты не расцветаешь хорошенькими розовыми цветочками? Крупный план: страдальческое лицо доктора Пула. - Пощадите, пощадите... Его голос забавно срывается; новый взрыв веселья. - Я могу быть вам полезен. Могу научить, как получать хорошие урожаи. У вас будет больше еды. - Больше еды? - с внезапным интересом переспрашивает вождь, потом свирепо хмурится: - Врешь! - Нет, клянусь всемогущим Господом! Слышен возмущенный, протестующий ропот. - Может, в Новой Зеландии он и всемогущ, - отчеканивает вождь, - но не здесь - с тех пор, как случилось Это. - Но я же в самом деле могу вам помочь. - Ты готов поклясться именем Велиала? Отец доктора Пула был священнослужителем, да и сам он регулярно посещает церковь, однако сейчас он горячо и прочувственно клянется: - Клянусь Велиалом. Клянусь именем всемогущего Велиала. Все присутствующие делают пальцами рожки. Долгое молчание. - Выкапывайте. - Но, вождь, это же нечестно! - протестует толстушка. - Выкапывай, сосуд греха! Тон вождя настолько убедителен, что все начинают яростно копать, и не проходит и минуты, как доктор Пул вылезает из могилы и, покачиваясь, останавливается у подножия мавзолея. - Благодарю, - с трудом выдавливает он; колени его подгибаются, и ботаник теряет сознание. Слышен всеобщий презрительно-добродушный смех. Наклонившись со своего мраморного постамента, вождь протягивает девушке бутылку: - Эй ты, рыжий сосуд! Дай-ка ему хлебнуть вот этого, - приказывает он. - Он должен очнуться и встать на ноги. Мы возвращаемся в центр. Девушка присаживается на корточки рядом с доктором Пулом, приподнимает безжизненное тело, опирает болтающуюся голову доктора о запреты на своей груди и вливает в него укрепляющее. Наплыв: улица, четверо бородачей несут вождя на носилках. Остальные, увязая ногами в песке, плетутся сзади. Тут и там, под навесами разрушенных заправочных станций, в зияющих дверных проемах учреждений, видны груды человеческих костей. Средний план: доктор Пул, держа в правой руке бутылку, движется нетвердой походкой и с большим чувством напевает "Энни Лори". Он выпил на пустой желудок - а ведь желудок этот принадлежит человеку, чья мать всегда была ревностной поборницей трезвости, - и крепкое красное вино подействовало быстро. За красотку Энни Лори Я и жизнь свою отдам... В конце заключительной фразы в кадре появляются две девушки-могильщицы. Подойдя сзади к певцу, толстушка дружески хлопает его по спине. Доктор Пул вздрагивает, оборачивается, и на лице его внезапно появляется тревога. Однако улыбка девушки успокаивает его. - Я Флосси, - сообщает она. - Надеюсь, ты не держишь на меня зла за то, что я хотела тебя зарыть? - О нет, нисколько, - уверяет доктор Пул тоном человека, который говорит девушке, что не возражает, если она закурит. - Я ведь ничего против тебя не имею, - уверяет Флосси. - Разумеется. - Просто захотелось посмеяться, вот и все. - Конечно, конечно. - Люди ужасно смешные, когда их зарывают в землю. - Ужасно, - соглашается доктор Пул и выдавливает из себя нервный смешок. Почувствовав, что ему недостает смелости, он подбадривает себя глотком из бутылки. - Ну, до свидания, - прощается толстушка. - Мне нужно сходить поговорить с вождем насчет надставки рукавов на его новом пиджаке. Она снова хлопает доктора Пула по спине и убегает. Доктор остается с ее подругой. Украдкой бросает на нее взгляд. Ей лет восемнадцать, у нее рыжие волосы, ямочки на щеках и юное стройное тело. - Меня зовут Лула, - начинает она. - А тебя? - Алфред, - отвечает доктор Пул. - Моя мать - большая поклонница "In Memoriam", - поясняет он. - Алфред, - повторяет рыжеволосая. - Я буду звать тебя Алфи. Вот что я скажу тебе, Алфи: не очень-то мне нравятся эти публичные погребения. Не знаю, чем я отличаюсь от других, но мне не смешно. Не вижу в них ничего забавного. - Рад слышать, - отвечает доктор Пул. - Знаешь, Алфи, ты и в самом деле счастливчик, - после короткого молчания заключает она. - Счастливчик? Лула кивает: - Во-первых, тебя вырыли, такого мне видеть не приходилось; во-вторых, ты попал прямо на обряды очищения. - Обряды очищения? - Да, завтра ведь Велиалов день. Велиалов день, - повторяет она, заметив на лице собеседника недоумение. - Только не говори мне, будто не знаешь, что происходит в канун Велиалова дня. Доктор Пул отрицательно качает головой. - Но когда же у _вас_ происходит очищение? - Ну, мы каждый день принимаем ванну, - объясняет доктор Пул, который успел еще раз убедиться, что Лула этого явно не делает. - Да нет, - нетерпеливо перебивает она. - Я имею в виду очищение расы. - Расы? - Да разве же, черт побери, ваши священники оставляют в живых младенцев-уродов? Молчание. Через несколько секунд доктор Пул задает встречный вопрос: - А что, здесь рождается много уродов? Лула кивает. - С тех пор, как случилось Это, когда Он пришел к власти, - она делает рожки. - Говорят, раньше такого не было. - Кто-нибудь рассказывал тебе о воздействии гамма-излучения? - Гамма-излучения? Что это? - Из-за него-то у вас и рождаются уроды. - Ты что, хочешь сказать, что дело тут не в Велиале? - В ее голосе звучит негодование и подозрительность; она смотрит на доктора Пула, как святой Доминик на еретика-альбигойца. - Нет, конечно же, нет, - спешит успокоить девушку доктор Пул. - Он первопричина, это само собой. - Ботаник неумело и неуклюже показывает рожки. - Я просто имею в виду природу вторичной причины - средство, которое Он использовал, чтобы осуществить свой провиденциальный замысел, - понимаешь, что я хочу сказать? Его слова и скорее даже благочестивый жест рассеивают подозрения Лулы. Лицо ее проясняется, и она одаривает доктора Пула очаровательнейшей улыбкой. Ямочки на ее щеках приходят в движение, словно пара прелестных крошечных существ, ведущих свою, тайную жизнь независимо от остального лица. Доктор Пул улыбается ей в ответ, но тотчас же отводит глаза, краснея при этом до корней волос. Рассказчик Из-за безмерного уважения к матери наш бедный друг в свои тридцать восемь лет все еще холост. Он преисполнен неестественного почтения к браку и вот уже полжизни сгорает на тайном огне. Полагая, что предложить какой-нибудь добродетельной молодой леди разделить с ним постель - это кощунство, он под панцирем академической респектабельности скрывает мир страстей, в котором за эротическими фантазиями следует мучительное раскаяние, а юношеские желания непрерывно борются с материнскими наставлениями. А здесь перед ним Лула - девушка без малейших претензий на образованность или воспитанность, Лула au naturel {В естественном виде (фр.).}, пахнущая мускусом, что, если вдуматься, тоже имеет свою прелесть. Что ж тут удивительного, если он краснеет и (против воли, так как ему хочется смотреть на нее) отводит глаза. В порядке утешения и в надежде набраться смелости доктор Пул снова прибегает к бутылке. Внезапно улица сужается и превращается в тропинку между песчаными дюнами. - После вас, - учтиво поклонившись, говорит доктор Пул. Девушка улыбается, принимая любезность, к которой здесь, где мужчины шествуют впереди, а сосуды Нечистого следуют за ними, она совершенно не привыкла. В кадре зад Лулы, наблюдаемый глазами идущего следом доктора Пула. "Нет-нет, нет-нет, нет-нет", - мелькает в ритме шагов. Крупным планом доктор Пул, глаза ботаника широко раскрыты; с его лица камера вновь переходит на Лулин зад. Рассказчик Это символ, зримый, осязаемый символ его сознания. Принципы, находящиеся в разладе с вожделением, его мать и седьмая заповедь, наложенные на его фантазии, и жизнь, как она есть. Дюны становятся ниже. Дорога снова достаточно широка, чтобы идти рядом. Доктор Пул украдкой бросает взгляд на лицо спутницы и видит, что оно погрустнело. - В чем дело? - заботливо спрашивает он, с невероятной смелостью добавляет: - Лула, - и берет ее за руку. - Ужасно, - в тихом отчаянии роняет она. - Что ужасно? - Все. Не хочется думать обо всем этом, но раз уж не повезло, то от этих мыслей не отвяжешься. Разве только с ума не сходишь. Думаешь и думаешь о ком-то, хочешь и хочешь. А знаешь, что нельзя. И боишься до смерти того, что с тобой могут сделать, если проведают. Можно отдать все на свете за пять минут - пять минут свободы. Но нет, нет, нет. И ты сжимаешь кулаки и держишься - кажется, вот-вот разорвешься на части. А потом вдруг, после всех этих мучений, вдруг... - Она замолкает. - Что вдруг? - спрашивает доктор Пул. Она бросает на него быстрый взгляд, однако видит на лице собеседника лишь совершенно невинное непонимание. - Никак я тебя не раскушу. Ты сказал правду вождю? Ну, насчет того, что ты не священник, - наконец отвечает она и вся вспыхивает. - Если ты мне не веришь, - с пьяной галантностью отвечает доктор Пул, - я готов доказать. Несколько секунд Лула смотрит на него, потом встряхивает головой и в каком-то ужасе отворачивается. Ее пальцы нервно разглаживают фартук. - А все же, - продолжает он, ободренный ее внезапной застенчивостью, - ты так и не сказала, что же такое вдруг происходит. Лула оглядывается - не слышит ли кто, - потом почти шепчет: - Вдруг Он начинает овладевать всеми. Он заставляет всех думать об этих вещах по целым неделям, а это ведь против закона, это дурно. Мужчины безумеют до того, что начинают распускать руки и называют тебя сосудом, словно священники. - Сосудом? - Сосудом Нечистого, - кивает девушка. - А, понимаю. - А потом наступает Велиалов день, - помолчав, продолжает она. - И тогда... Ну, ты сам знаешь, что это означает. А потом, если ребенок получится, Он способен покарать тебя за то, что сам же заставил совершить. - Она вздрагивает и делает рожки. - Я знаю, мы должны принимать любую Его волю, но я так надеюсь, что если когда-нибудь рожу ребенка, то с ним будет все в порядке. - Ну конечно, все будет в порядке, - восклицает доктор Пул. - Ведь у тебя же все в порядке. Восхищенный собственной дерзостью, он смотрит на нее. В кадре - крупным планом то, на что он смотрит: "Нет, нет, нет, нет, нет, нет..." Лула печально качает головой: - Вот тут ты не прав. У меня лишняя пара сосков. - Ох! - произносит доктор Пул таким тоном, что сразу становится ясно: мысль о матери мгновенно свела на нет воздействие красного вина. - В этом нет ничего особенно плохого, - поспешно добавляет Лула. - Они бывают даже у лучших людей. Это совершенно законно. Можно иметь и три пары сосков. И по семь пальцев на руках и ногах. А вот все, что свыше этого, должно быть уничтожено при очищении. Взять мою подружку Полли - она недавно родила. Первенца. У него четыре пары сосков, а на руках нет больших пальцев. Вот ей надеяться не на что. Малыш, считай, уже приговорен. А ей побрили голову. - Побрили голову? - Так поступают со всеми женщинами, чьих детей уничтожают. - Но зачем? - Просто чтобы напомнить им, что Он враг, - пожимает плечами Лула. Рассказчик "Если говорить прямо, - сказал как-то Шредингер, - хотя, быть может, и несколько упрощенно, губительность брака между двоюродными братом и сестрой может быть усугублена тем, что их бабка долгое время работала в рентгеновском кабинете. Этот вопрос не должен никого тревожить лично. Но любая возможность постепенного вырождения рода человеческого из-за нежелательных скрытых мутаций должна быть предметом забот всего мирового сообщества". Должна быть, но - об этом можно и не упоминать - таковой не является. Ок-Ридж работает в три смены, в Камберленде строится атомная электростанция, а по ту сторону занавеса - бог его знает, что там строит Капица на горе Арарат, какие сюрпризы эта чудная русская душа, о которой так поэтично писал Достоевский, готовит для русских тел и туш капиталистов и социал-демократов. Песок снова мешает идти. Доктор Пул и Лула опять движутся по тропинке, змеящейся меж дюнами, и внезапно остаются одни, словно посреди Сахары. В кадре то, что представляется взору доктора Пула: нет-нет, нет-нет... Лула останавливается и поворачивается к нему: нет, нет, нет. Камера переходит на ее лицо, и он замечает на нем трагическое выражение. Рассказчик Седьмая заповедь, жизнь, как она есть. Но есть еще один факт, на который нельзя реагировать простым узковедомственным отрицанием вожделения или периодическими взрывами похоти; этот факт - личность. - Я не хочу, чтобы меня постригли, - срывающимся голосом говорит Лула. - Но этого не сделают. - Сделают. - Это невозможно, этого не должно быть... - И, удивленный собственной смелостью, доктор Пул добавляет: - Такие прекрасные волосы. Все с тем же трагическим видом Лула качает головой. - Я чувствую, - говорит она, - нутром чувствую. Я просто знаю: у него будет больше семи пальцев. Они убьют его, обрежут мне волосы, накажут плетьми, а ведь Он сам заставляет нас делать это. - Что "это"? Несколько секунд она молча смотрит на него, потом с выражением ужаса на лице опускает глаза. - А все потому, что Он хочет, чтобы мы были несчастны. Спрятав лицо в ладони, Лула безудержно рыдает. Рассказчик Вино внутри, а тут напоминает мускус О близких, теплых, зрелых и округлых - разве Что несъедобных фактах... А она все плачет... Доктор Пул обнимает девушку; она рыдает у него на плече, а он гладит ее волосы с нежностью нормального мужчины, каким мгновенно стал наш ботаник. - Не плачь, - шепчет он, - не плачь. Все будет хорошо. Я буду с тобой. Я не позволю ничего с тобой сделать. Постепенно она дает себя утешить. Рыдания становятся не такими отчаянными и мало-помалу стихают. Лула поднимает глаза; несмотря на слезы, ее улыбка настолько недвусмысленна, что всякий на месте доктора Пула незамедлительно воспользовался бы таким приглашением. Он колеблется, и, по мере того как проходят секунды, выражение ее лица меняется, она опускает ресницы, уже стыдясь признания, которое вдруг показалось ей слишком откровенным, и отворачивается. - Извини, - шепчет она и принимается смахивать слезы грязными, словно у ребенка, костяшками пальцев. Доктор Пул достает платок и ласково вытирает ей глаза. - Ты такой милый, - говорит она. - Совсем не похож на здешних мужчин. Она снова улыбается ему. На щеках у нее, словно пара очаровательных зверьков, выбирающихся из норки, появляются ямочки. Доктор Пул - настолько порывисто, что даже не успевает удивиться своему поступку, - берет в ладони лицо девушки и целует ее в губы. Несколько секунд Лула сопротивляется, но потом сдается до такой степени безоговорочно, что ее капитуляция выглядит гораздо более решительной, нежели его штурм. На звуковой дорожке "Хочу детумесценции" переходит в "Liebestod" {Смерть от любви (нем.).} из "Тристана". Внезапно Лула вздрагивает и словно коченеет. Оттолкнув доктора Пула, она бросает на него дикий взгляд, затем отворачивается и смотрит через плечо с выражением вины и ужаса. - Лула! Он пробует привлечь ее к себе, но она вырывается и убегает по узкой тропинке. "Нет-нет, нет-нет, нет-нет..." Наплыв: угол Пятой улицы и Першинг-сквер. Как и прежде, Першинг-сквер - основа и средоточие культурной жизни города. Из неглубокого колодца перед зданием филармонии две женщины достают бурдюками воду и переливают ее в глиняные кувшины, которые уносят другие женщины. На перекладине, перекинутой между двумя ржавыми фонарными столбами, висит туша только что забитого быка. Рядом в туче мух стоит мужчина и ножом вычищает внутренности. - Неплохо выглядит, - добродушно говорит вождь. Мясник ухмыляется и окровавленными пальцами делает рожки. Несколькими ярдами далее расположены общинные печи. Вождь приказывает остановиться и милостиво принимает ломоть свежеиспеченного хлеба. Пока он ест, в кадре появляется около десятка мальчиков, пошатывающихся под тяжестью чрезмерного для них груза топлива из расположенной поблизости Публичной библиотеки. Они сваливают ношу на землю и, подгоняемые пинками и руганью взрослых, спешат за новой порцией. Один из пекарей отворяет дверцу топки и лопатой бросает книги в огонь. Доктор Пул как ученый и библиофил возмущается и протестует: - Но это же ужасно! Вождь только посмеивается. - Туда - "Феноменология духа", оттуда - хлеб. И притом чертовски вкусный. Вождь откусывает еще ломоть. Тем временем доктор Пул нагибается и буквально выхватывает из пламени чудесный томик Шелли в одну двенадцатую листа. - Слава б... - начинает он, но, вспомнив, по счастью, где находится, вовремя спохватывается. Засунув томик в карман, он обращается к вождю: - Но как же культура? Как же всеобщее наследие, как же человеческая мудрость, доставшаяся с таким трудом? Как же все то лучшее, о чем думали... - Они не умеют читать, - с набитым ртом отвечает вождь. - Впрочем, это не совсем так. Мы учим их всех читать вот это. Он указывает пальцем. Средний план, снятый с его точки: Лула с ямочками и всем прочим, но при этом с крупным "нет" на фартуке и двумя "нет" поменьше на груди. - Вот все, что им нужно уметь прочесть. А теперь вперед, - приказывает он носильщикам. В кадре носилки, которые протаскивают через дверной проем в то, что осталось от бывшей кофейни Билтмора. Здесь, в зловонном полумраке, два-три десятка женщин средних лет, молоденьких и просто девочек деловито ткут на примитивных станках вроде тех, какими пользуются индейцы Центральной Америки. - Ни у одного из этих сосудов в последний раз детей не было, - объясняет вождь доктору Пулу. Потом хмурится и качает головой: - Они или производят на свет чудовищ, или бесплодны. Одному Велиалу ведомо, откуда нам брать рабочую силу. Они движутся в глубь кофейни, минуют группу трех-четырехлетних детишек, за которыми присматривает пожилой сосуд с волчьей пастью и четырнадцатью пальцами на руках, и входят во второй зал, чуть меньше первого. За кадром слышен хор юных голосов, декламирующих в унисон перв.ые фразы краткого Катехизиса. - Вопрос: какова главная цель человека? Ответ: главная цель человека - умилостивить Велиала, мольбою отвратить Его злобу и как можно дольше избегать умерщвления. Крупным планом лицо доктора Пула, на котором удивление постепенно сменяется ужасом. Затем дальний план с точки, где он стоит. Выстроившись в пять рядов по двенадцать человек в каждом, шестьдесят мальчиков и девочек тринадцати - пятнадцати лет застыли по стойке смирно и монотонно бубнят резкими визгливыми голосами. Лицом к ним на помосте сидит жирный человечек в длинном одеянии из черных и белых козлиных шкур и меховой шапке с жесткой кожаной оторочкой, к которой прикреплены средних размеров рожки. Его безбородое желтоватое лицо лоснится от обильного пота, который он беспрестанно утирает мохнатым рукавом своей рясы. В кадре снова вождь; он наклоняется, трогает доктора Пула за плечо и шепчет: - Это наш ведущий знаток сатанинских наук. Говорю тебе, что касается зловредного животного магнетизма, тут он просто мастер. За кадром бессмысленно тараторят дети: - Вопрос: на какую участь осужден человек? Ответ: Велиал для своего удовольствия из всех насельников земли выбрал лишь ныне живущих, чтоб осудить их на вечные муки. - А почему у него рога? - осведомляется доктор Пул. - Он - архимандрит, - поясняет вождь. - Его должны вотвот пожаловать третьим рогом. Средний план: помост. - Прекрасно, - произносит знаток сатанинских наук тонким визгливым голосом, похожим на голос невероятно самодовольного ребенка. - Прекрасно! - Он утирает лоб. - А теперь скажите, почему вы осуждены на вечные муки? Короткое молчание. Потом, сперва вразнобой, затем громко и отчетливо, дети отвечают: - Велиал развратил и растлил нас во всем нашем бытии. За этот разврат мы и осуждены Велиалом по заслугам. Учитель одобрительно кивает и елейно скрипит: - Такова непостижимая справедливость Повелителя Мух. - Аминь, - отзываются дети и делают рожки. - А как насчет вашего долга по отношению к ближнему? - Мой долг по отношению к ближнему, - звучит хор, - прикладывать все усилия, чтобы не дать ему сделать со мною то, что я сам хотел бы сделать с ним; повиноваться всем моим господам; всегда держать свое тело в целомудрии, исключая две недели после Велиалова дня, и исполнять свой долг в том звании, на которое Велиал соизволил меня обречь. - Что есть церковь? - Церковь - это тело, Велиал - его голова, а все одержимые - его члены. - Очень хорошо, - снова утирая пот с лица, говорит наставник. - А теперь мне нужен юный сосуд. Пробежав взглядом по рядам учеников, он указывает пальцем: - Ты. Третий слева во втором ряду. Светловолосый сосуд. Подойди. В кадре снова группа людей с носилками. В предвкушении развлечения носильщики ухмыляются, и даже полные губы вождя - очень красные и влажные на фоне черных завитков усов и бороды - расплываются в улыбке. Но Лула не улыбается. Она побледнела, прижала ладони ко рту и широко раскрытыми глазами наблюдает за происходящим с ужасом человека, которому уже доводилось проходить через подобное испытание. Доктор Пул смотрит на нее, потом на жертву; в кадре, снятом с его точки, мы видим, как девочка медленно приближается к помосту. - Ближе, - повелительно скрипит детский голос. - Стань рядом со мной. А теперь повернись к классу. Девочка повинуется. Средний план: высокая, стройная девочка лет пятнадцати с лицом скандинавской мадонны. "Нет", - провозглашает фартук, подвязанный к поясу ее измятых шорт. "Нет, нет", - гласят заплаты на ее юных грудях. Наставник осуждающе указывает на нее пальцем. - Посмотрите, - сморщив лицо в гримасу отвращения, говорит он. - Видели вы что-либо столь же отталкивающее? Он поворачивается к классу и скрипит: - Мальчики, те из вас, кто ощущает зловредный животный магнетизм, исходящий из этого сосуда, поднимите руки. Класс, снятый дальним планом. Все без исключения мальчики поднимают руки. На их лицах выражение той злобной похотливой радости, с какою правоверные наблюдают, как их духовные пастыри мучают козлов отпущения - еретиков или же еще более сурово наказывают отступников, угрожающих существующему порядку. В кадре снова наставник. Он лицемерно вздыхает и качает головой. - Этого-то я и боялся, - говорит он и поворачивается к стоящей рядом с ним на помосте девочке. - А теперь скажи мне, в чем сущность женщины? - Сущность женщины? - нерешительно переспрашивает девочка. - Да, сущность женщины. Поторапливайся! С выражением ужаса в голубых глазах она смотрит на мастера и отворачивается. Лицо ее покрывается мертвенной бледностью. Губы начинают дрожать, девушка с усилием сглатывает слюну. - Женщина, - начинает она, - женщина... Голос ее срывается, глаза наполняются слезами; отчаянно силясь сдержаться, она стискивает кулаки и кусает губы. - Дальше! - взвизгивает наставник. Взяв с пола ивовый прут, он наносит девочке сильный удар по голым икрам. - Дальше! - Женщина, - снова начинает девочка, - это сосуд Нечистого, источник всех уродств и... и... Ой! Она вздрагивает от нового удара. Знаток наук разражается смехом, класс вторит ему. - Враг... - подсказывает он. - Ага, враг человечества, наказанный Велиалом и призывающий кару на всех, кто поддается Велиалу в ней. Долгое молчание. - Ну, - говорит наконец наставник, - видишь, какова ты? Все сосуды таковы. А теперь ступай, ступай! - с внезапным гневом скрипит он и опять принимается ее сечь. Плача от боли, девочка спрыгивает с помоста и бежит на свое место в строю. В кадре снова вождь. Лоб его нахмурен, он недоволен. - Ох, уж эти мне передовые методы обучения! - обращается он к доктору Пулу. - Никакой дисциплины. Не знаю, куда мы идем. Вот когда я был мальчишкой, наш старый наставник привязывал их к скамье и обрабатывал розгой. "Я научу тебя быть сосудом", - приговаривал он, и - раз! раз! раз! Велиал мой, как они выли! Вот так и надо учить, я считаю. Ладно, хватит с меня этого, - добавляет он. - Пошли скорее! Носилки выплывают из кадра; камера задерживается на Луле, которая с болью и сочувствием глядит на залитое слезами лицо и вздрагивающие плечи маленькой жертвы во втором ряду. Чьи-то пальцы прикасаются к руке Лулы. Она вздрагивает, испуганно оборачивается, но, увидев перед собой доброе лицо доктора Пула, успокаивается. - Я полностью с тобой согласен, - шепчет он. - Это дурно, несправедливо. Быстро оглянувшись вокруг, Лула осмеливается ответить ему слабой благодарной улыбкой. - Нам пора идти, - говорит она. Они спешат за остальными. Вслед за носилками выходят из кофейни, поворачивают направо и входят в коктейль-бар. Огромная куча человеческих костей в углу зала доходит чуть ли не до потолка. Сидя на корточках в густой белой пыли, десятка два ремесленников выделывают чашки из черепов, вязальные спицы - из локтевых костей, флейты - из берцовых, ложки, рожки для обуви и домино - из тазовых и втулки для кранов - из бедренных. Объявляется перерыв; один из рабочих играет "Хочу детумесценции" на флейте из большеберцовой кости, а другой тем временем подносит вождю великолепное ожерелье из позвонков разной величины - от детских затылочных до поясничных боксера-тяжеловеса. Рассказчик "...и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи". Сухие кости тех, кто умирал тысячами, миллионами в течение трех светлых летних деньков, которые у вас еще впереди. "И сказал мне: "Сын человеческий! оживут ли кости сии?"". Я ответил отрицательно. Потому что, хотя Барух и может помочь нам не попасть (возможно) в подобное хранилище костей, он бессилен отвести от нас ту, другую, более медленную и гнусную гибель... * * * В кадре носилки, которые несут по ступеням к главному входу. Вонь здесь неимоверная, грязь - неописуемая. Крупный план: две крысы, гложущие баранью кость; рой мух над гноящимися веками маленькой девочки. Камера отъезжает, дальний план: несколько десятков женщин, половина из которых с выбритыми головами, сидят на ступенях, на полу среди отбросов, на распотрошенных остатках бывших кроватей и диванов. Каждая из них нянчит младенца, всем младенцам по два с половиной месяца, младенцы у бритоголовых матерей - уродцы. Кадры, снятые крупным планом: личики с заячьей губой, тельца с обрубками вместо рук и ног, ручонки с гроздьями пальцев, грудки, украшенные сдвоенными сосками; за кадром - голос Рассказчика. Рассказчик Это другая погибель - на сей раз не от чумы, не от яда, не от огня, не от искусственно вызванного рака, а от бесславного разрушения самой сущности биологического вида. Эта страшная и совершенно негероическая смерть, предопределенная при рождении, может быть результатом как развития атомной промышленности, так и атомной войны. В мире, питающемся энергией атомного распада, бабка каждого человека так или иначе имела дело с рентгеновским излучением. И не только бабка - дед, отец, мать, три, четыре, пять поколений предков каждого человека, которые все ненавидят Меня. С очередного уродца камера вновь переходит на доктора Пула, который стоит, прижав платок к своему слишком чувствительному носу, и с ужасом и смущением смотрит на происходящее вокруг. - Все дети выглядят словно они одного возраста, - обращается он к стоящей рядом Луле. - А ты как думал? Они же все родились между десятым и семнадцатым декабря. - Но в таком случае... - страшно смутившись, запинается доктор Пул. - Похоже, - поспешно добавляет он, - что здесь все совсем не так, как в Новой Зеландии. Несмотря на выпитое вино, он вспоминает о своей седовласой матери за океаном и, виновато покраснев, кашляет и отводит глаза. - А вон Полли! - восклицает его спутница и спешит на другой конец зала. Пробираясь между сидящими на корточках и лежащими матерями и бормоча извинения, доктор Пул движется вслед за нею. Полли сидит на набитом соломой мешке рядом с бывшей кассой. Ей лет восемнадцать-девятнадцать, она невысока и хрупка, голова у нее выбрита, словно у приготовленного к казни преступника. Красота ее лица - в тонких чертах и огромных ясных глазах. С болезненным замешательством она поднимает их на Лулу, а потом равнодушно, безо всякого выражения, переводит их на лицо незнакомца, стоящего рядом. - Милая! Лула наклоняется и целует подругу. "Нет, нет", - видит доктор Пул. Лула садится рядом с Полли и обнимает ее, стараясь утешить. Полли утыкается лицом в плечо девушки, обе плачут. Словно разделяя их горе, уродец на руках у Полли просыпается и принимается жалобно попискивать. Полли поднимает голову с плеча подруги, ее лицо залито слезами; она бросает взгляд на безобразного младенца, расстегивает рубашку и, отодвинув красное "нет", дает грудь. Ребенок с неистовой жадностью принимается сосать. - Я люблю его, - всхлипывает Полли. - Не хочу, чтобы его убили. - Милая! - только и находит что сказать Лула. - Милая! Громкий голос обрывает ее: - Тихо там! Тихо! Другие голоса подхватывают: - Тише! - Тихо там! - Тише! Тише! Разговоры резко стихают, и наступает долгое выжидательное молчание. Затем раздается звук рога и чей-то удивительно детский, но тоже весьма уверенный голос объявляет: - Его преосвященство архинаместник Велиала, владыка земли, примас Калифорнии, слуга пролетариата, епископ Голливудский! Дальний план: парадная лестница гостиницы. В длинной мантии из англо-нубийского козлиного меха и золотой короне с четырьмя длинными, острыми рогами величественно спускается архинаместник. Служка держит над ним большой зонт из козлиной шкуры, за ним следуют два-три десятка церковных сановников - от трехрогих патриархов до однорогих пресвитеров и безрогих послушников. Все они - от архинаместника и ниже - безбороды, потны, толстозады, у всех них одинаковое флейтовое контральто. Вождь встает с носилок и идет навстречу носителю духовной власти. Рассказчик Церковь и государство, Алчность и коварство - Два бабуина В одной верховной горилле. Вождь почтительно склоняет голову. Архинаместник воздевает руки к тиаре, притрагивается к двум передним рогам и возлагает получившие духовный заряд пальцы на лоб вождя. - Да не пронзят тебя никогда рога Его. - Аминь, - отзывается вождь, выпрямляется и добавляет уже не почтительным, а оживленным и деловым тоном: - Для вечера все готово? Голосом десятилетнего мальчика, в котором, однако, слышится тягучая и велеречивая вкрадчивость видавшего виды священнослужителя, давно привыкшего играть роль высшего существа, стоящего в отдалении от своих собратьев и над ними, архинаместник отвечает, что все в порядке. Под личным наблюдением трехрогого инквизитора и патриарха Пасадены группа посвященных служек и послушников проехала по всем поселениям и провела ежегодную перепись. Все матери уродцев помечены. Им побрили головы и осуществили предварительное бичевание. На сегодняшний день все виновные переправлены в один из трех центров очищения, расположенных в Риверсайде, Сан-Диего и Лос-Анджелесе. Ножи и освященные воловьи жилы готовы, и, если Велиалу будет угодно, церемония начнется в назначенный час. К завтрашнему дню очищение страны будет завершено. Архинаместник еще раз делает рожки и на несколько секунд застывает в молчании. Затем, открыв глаза, поворачивается к свите и скрипит: - Забирайте бритых, забирайте эти оскверненные сосуды, эти живые свидетельства Велиаловой злобы и отведите их на место позора. Дюжина пресвитеров и послушников сбегают с лестницы в толпу матерей. - Живей! Живей! - Во имя Велиала! Медленно, неохотно, безволосые женщины поднимаются. Прижимая свою маленькую изуродованную ношу к налитой молоком груди, они идут к дверям - в молчании, которое говорит о горе красноречивей любого крика. Средний план: Полли на мешке с соломой. Молодой послушник подходит и грубо ставит ее на ноги. - Вставай! - голосом сердитого и злобного ребенка кричит он. - Поднимайся, вместилище мерзости! Он бьет Полли по щеке. Девушка отшатывается в ожидании следующего удара и почти бегом присоединяется к подругам по несчастью, толпящимся у входа. Наплыв: ночное небо, сквозь тонкие полоски облаков просвечивают звезды, ущербная луна клонится к западу. Долгое молчание, затем слышится отдаленное пение. Постепенно мы начинаем различать слова: "Слава Велиалу, Велиалу в безднах!" - которые повторяются снова и снова. Рассказчик Перед глазами лапа обезьянья