и радости или боли, которые, видимо, никак не сдержать - слишком уж они яростны. Священники начинают антифон. Полухорие 1 Пришло время, Полухорие 2 Ведь Велиал безжалостен, Полухорие 1 Время конца времен Полухорие 2 В хаосе похоти. Полухорие 1 Пришло время, Полухорие 2 А Велиал ведь у вас в крови, Полухорие 1 Время, когда рождаются в вас Полухорие 2 Не ваши, чужие Полухорие 1 Зудящие лишаи, Полухорие 2 Распухший червь. Полухорие 1 Пришло время, Полухорие 2 Ведь Велиал ненавидит вас, Полухорие 1 Время смерти души, Полухорие 2 Время гибели человека, Полухорие 1 Приговоренного желанием, Полухорие 2 Казненного удовольствием; Полухорие 1 Время, когда враг Полухорие 2 Одерживает победу, Полухорие 1 Когда бабуин становится хозяином Полухорие 2 И зачинаются чудовища. Полухорие 1 Не по вашей воле, но по Его Полухорие 2 Ждет вас вечная гибель. Громко и единодушно толпа подхватывает: - Аминь! - Да будет на вас его проклятие, - произносит архинаместник своим пронзительным голосом, затем переходит в другой конец святилища и взгромождается на трон, стоящий рядом с алтарем. Снаружи слышатся неясные крики, которые становятся все громче и громче; внезапно святилище заполняется толпой беснующихся. Они бросаются к алтарю, срывают друг с друга фартуки и сваливают их в груду у подножия трона. "Нет, нет, нет" - и на каждое "нет" раздается победное "да!", сопровождающееся недвусмысленным жестом в сторону ближайшего представителя противоположного пола. Вдалеке монотонно, снова и снова повторяя слова, поют священники: "Не по вашей воле, но по Его ждет вас вечная гибель". Крупный план: доктор Пул наблюдает за происходящим из угла святилища. В кадре снова толпа: одно бессмысленное, искаженное экстазом лицо сменяется другим. И вдруг лицо Лулы: глаза сияют, губы полуоткрыты, ямочки на щеках живут полной жизнью. Она поворачивает голову и замечает доктора Пула: - Алфи! Ее тон и выражение лица вызывают столь же восторженный ответ: - Лула! Они бросаются друг к другу и страстно обнимаются. Идут секунды. На звуковой дорожке раздаются вазелиноподобные напевы "Страстной пятницы" из "Парсифаля". Лица отодвигаются друг от друга, камера отъезжает. - Скорей, скорей! Лула хватает доктора Пула за руку и тащит к алтарю. - Фартук, - командует она. Доктор Пул опускает взгляд на ее фартук, затем, сделавшись таким же красным, как вышитое "нет", отводит глаза и мямлит: - Но это же... это непристойно... Он протягивает руку, отдергивает и наконец решается. Взявшись двумя пальцами за уголок фартука, он раза два слабо и нерешительно дергает. - Сильней, - кричит девушка, - еще сильней! С почти безумной яростью - ведь он срывает не только фартук, но и влияние своей матушки, все запреты, все условности, на которых вырос, - доктор Пул делает, как ему сказано. Фартук отрывается гораздо легче, нежели он предполагал, и ботаник едва не падает навзничь. С трудом удержавшись на ногах, он стоит и сконфуженно смотрит то на фартук, олицетворяющий седьмую заповедь, то на смеющееся лицо Лулы, то снова на алый запрет. Чередование кадров: "нет" - ямочки, "нет" - ямочки, "нет"... - Да! - восторженно кричит Лула. - Да! Она выхватывает фартук у него из рук и бросает к подножию трона. Затем с криком "Да!" яростно срывает заплаты с груди и, повернувшись к алтарю, становится перед свечой на колени. Средний план: коленопреклоненная Лула со спины. Вдруг в кадр влетает какой-то седобородый мужчина, срывает оба "нет" с ее домотканых штанов и тащит девушку к выходу из святилища. Лула бьет его по лицу, толкает изо всех сил, вырывается и снова бросается в объятия к доктору Пулу. - Да? - шепчет она. И он восторженно отвечает: - Да! Они целуются, дарят друг другу восторженную улыбку и уходят в темноту за раздвижными дверьми. Когда они проходят мимо трона, архинаместник наклоняется и, иронически улыбаясь, похлопывает доктора Пула по плечу. - Как там насчет моего бинокля? - спрашивает он. Наплыв: ночь, чернильные тени и полосы лунного света. Вдали - громада разрушающегося музея округа Лос-Анджелес. Нежно обнявшиеся Лула и доктор Пул входят в кадр, затем исчезают в непроницаемой тьме. Силуэты мужчин, бегущих за женщинами, женщин, набрасывающихся на мужчин, на секунду появляются и пропадают. На фоне музыки "Страстной пятницы" то громче, то тише слышится хор воркотни и стонов, непристойных выкриков и протяжных воплей мучительного наслаждения. Рассказчик Возьмем птиц. Сколько изысканности в их любви, сколько старомодного рыцарства! И хотя гормоны, вырабатываемые в организме племенной курицы, располагают ее к половому возбуждению, воздействие их не столь сильно и не столь кратковременно, как воздействие гормонов яичника, поступающих в кровь самки млекопитающего в период течки. К тому же по вполне понятным причинам петух не в состоянии навязать свое желание не расположенной к нему курице. Этим объясняется наличие у самцов птиц яркого оперения и инстинкта ухаживания. Этим же объясняется и явное отсутствие этих привлекательных свойств у самцов млекопитающих. Ведь если любовные желания самки и ее привлекательность для самцов предопределены исключительно химически, как это имеет место у млекопитающих, то к чему самцам такое мужское достоинство, как способность к предварительному ухаживанию? У людей каждый день в году потенциально брачный. Девушки в течение нескольких дней химически не предрасположены принять ухаживания первого попавшегося мужчины. Организм девушки вырабатывает гормоны в дозах, достаточно небольших для того, чтобы даже наиболее темпераментные из них имели определенную свободу выбора. Вот почему в отличие от своих млекопитающих собратьев мужчина всегда должен был домогаться женщины. Но теперь гамма-лучи все изменили. Унаследованные стереотипы физического и умственного поведения мужчины приобрели иную форму. Благодаря полному триумфу современной науки секс стал делом сезонным, романтику поглотила случка, а химическая готовность женщины к совокуплению сделала ненужными ухаживания, рыцарственность, нежность, да и саму любовь. В этот миг из мрака появляются сияющая Лула и довольно растрепанный доктор Пул. Дородный мужчина, временно оставшийся без пары, проходит мимо. Завидев Лулу, он останавливается. Челюсть у него отвисает, глаза расширяются, дыхание становится прерывистым. Доктор Пул бросает на незнакомца взгляд, потом с беспокойством обращается к своей спутнице: - Думаю, неплохо будет прогуляться в ту сторону... Ни слова не говоря, незнакомец набрасывается на него, отшвыривает в сторону и заключает Лулу в объятия. Какое-то время она сопротивляется, но затем категорический императив химических веществ в крови заставляет ее прекратить борьбу. Со звуками, какие издает тигр во время кормежки, незнакомец поднимает девушку и уносит во тьму. Доктор Пул, успевший к этому времени подняться с земли, делает движение, словно хочет броситься за ними, чтобы отомстить, чтобы спасти невинную жертву. Но страх и скромность заставляют его замедлить шаг. Ведь если он пойдет за ними, бог знает, на что он там натолкнется. А потом, этот мужчина - волосатая груда костей и мышц... Вообще-то, наверное, лучше... Он в нерешительности останавливается, не зная, что предпринять. Внезапно из музея выбегают две хорошенькие мулатки и, обняв доктора Пула своими шоколадными руками, принимаются целовать. - Какой большой и красивый негодник! - раздается в унисон их хриплый шепот. Какое-то мгновение доктор Пул колеблется между сдерживающими воспоминаниями о матушке, верностью Луле, предписываемой всеми поэтами и романистами, с одной стороны, и теплыми, упругими фактами, какие они есть, - с другой. Секунды через четыре внутреннего конфликта он, как и следовало ожидать, выбирает факты. Ботаник улыбается, начинает отвечать на поцелуи, шепча слова, которые изумили бы мисс Хук и просто убили бы его мать, обнимает девушек и принимается ласкать их груди руками, которые прежде не делали ничего подобного - разве что в постыдных мечтаниях. Звуки, сопровождающие процесс повального совокупления, на несколько секунд делаются громче, потом стихают. Некоторое время стоит полная тишина. В сопровождении архимандритов, служек, пресвитеров и послушников в кадре величественно движутся архинаместник и патриарх Пасадены. Завидев доктора Пула и мулаток, они останавливаются. С гримасой омерзения патриарх сплевывает на землю. Архинаместник, как человек более терпимый, лишь иронически улыбается. - Доктор Пул! - окликает он своим странным фальцетом. Словно услыхав голос матушки, доктор Пул с виноватым выражением опускает свои неугомонные руки и, повернувшись к архинаместнику, пытается принять вид воплощенной невинности. "Девушки? - словно говорит его улыбка. - Кто они? Да я даже не знаю, как их зовут. Мы тут просто поболтали немного о высших тайнобрачных - и все". - Какой большой... - начинает хриплый голос. Громко кашлянув, доктор Пул пытается уклониться от сопровождающих эти слова объятий. - Не обращайте на нас внимания, - любезно говорит архинаместник. - В конце концов, Велиалов день бывает лишь раз в году. Подойдя поближе, он прикасается к золотым рогам на тиаре и возлагает руки на голову доктора Пула. - Твое обращение было внезапным и чудесным, - произносит он с неожиданной профессиональной елейностью. - Да, чудесным. - И, резко сменив тон, добавляет: - Кстати, ваши новозеландские друзья доставили нам кое-какие хлопоты. Сегодня днем их заметили на Беверли-Хиллз. Думаю, они вас искали. - Да, наверно. - Но они вас не найдут, - мило продолжает архинаместник. - С ними справился отряд служек под предводительством одного из наших инквизиторов. - Что случилось? - тревожно осведомляется доктор Пул. - Наши устроили засаду и осыпали их стрелами. Одного убили, остальные скрылись, прихватив с собой раненых. Не думаю, чтобы они побеспокоили нас снова. Но на всякий случай... - Он кивает головой двоим из сопровождающих. - Значит, так, вы отвечаете, чтобы его никто не освободил и сам он не сбежал, понятно? Два послушника склоняют головы. - А теперь, - повернувшись к доктору Пулу, заключает архинаместник, - можете зачинать уродцев сколько душе угодно. Он подмигивает, треплет доктора Пула по щеке, затем берет под руку патриарха и в сопровождении свиты удаляется. Доктор Пул смотрит им вслед, потом бросает смущенный взгляд на своих охранников. Его шею обвивают шоколадные руки. - Какой большой... - Ну что вы в самом деле! Не на публике же! Не под носом же у этих! - Какая разница? И прежде чем он успевает ответить, представители "жизни, как она есть" в два счета снова подступают к нему, хитроумно обвивают его руками и, словно наполовину упирающегося, наполовину счастливого и на все согласного Лаокоона, уводят во мрак. Послушники с отвращением одновременно сплевывают. Рассказчик L'ombre etait nuptiale, auguste et solennelle... {*} {* "Ночь свадебной была, торжественной, священной..." (фр.).} Его перебивает взрыв бешено-похотливых воплей. Рассказчик _Когда гляжу я в пруд в своем саду_ (Или в чужом - в любом саду довольно И нор угрей, и лун в воде), _мне мнится_, _Я вижу Нечто с граблями - оно_ Там, в тине, в имманентности, в мерцанье Небесных лун-угрей _в меня все метит_ - В меня - святого, дивного! И все же, _Коль совесть нечиста - что за докука_! Не лучше, впрочем, и когда чиста. Что ж удивляться, если пруд ужасный На грабли тянет нас? И Нечто бьет, И я, неловкий человек, в грязи Иль в жидком лунном свете, благодарно Других отыскиваю, чтоб слепую Иль ослепительную жизнь влачить. Наплыв: средним планом доктор Пул, спящий на песке, нанесенном ветром к подножию высокой бетонной стены. В двадцати футах от него спит один из охранников. Другой поглощен чтением старинного экземпляра "Вечного янтаря". Солнце уже высоко. Крупный план: маленькая зеленая ящерка забирается на откинутую руку доктора Пула. Он лежит неподвижно, как мертвый. Рассказчик Это блаженствующее существо явно не доктор биологии Алфред Пул. Ведь сон - это одно из непременных условий переселения душ, первейшее орудие божественной имманентности. Когда мы спим, мы перестаем жить и вместо нас живет (да еще как счастливо!) безымянный Некто, который пользуется возможностью, чтобы восстановить ясность ума, а также исцелить заброшенное и измученное самим собою тело. От завтрака до отхода ко сну вы можете любым доступным вам способом насиловать природу и отрицать факт существования вашей безликой сущности. Но даже самая рассерженная обезьяна устает в конце концов корчить рожи - ей нужен сон. И пока она спит, живущее в ней сострадание хочешь не хочешь защищает ее от самоубийства, которое она с таким неистовым рвением пыталась совершить в часы бодрствования. Но солнце встает опять, наша обезьяна опять просыпается и возвращается к своей личности и свободе волеизъявления - к еще одному дню ужимок и гримас или, если она того захочет, к началу самопознания, к первым шагам к освобождению. Переливы возбужденного женского смеха прерывают Рассказчика. Спящий вздрагивает, а после второго, более громкого взрыва смеха просыпается, садится и в замешательстве оглядывается вокруг, не соображая, где он. Опять звучит смех. Проснувшийся оборачивается. Дальний план с точки, где он сидит: две его темнокожие ночные подруги вылетают из-за дюны и мгновенно исчезают в развалинах музея. Храня сосредоточенное молчание, их по пятам преследует вождь. Все трое скрываются из виду. Спящий послушник просыпается и поворачивается к своему напарнику. - Что там такое? - спрашивает он. - Обычное дело, - отзывается тот, не отрываясь от "Вечного янтаря". В этот миг в пустынных залах музея раздаются пронзительные вопли. Послушники смотрят друг на друга, потом сплевывают в унисон. В кадре опять доктор Пул. - Боже мой! Боже мой! - громко стонет он и закрывает лицо руками. Рассказчик В пресыщенность этого утра, наступившего после того, что было вчера, впусти терзающую тебя совесть и принципы, впитанные тобою, когда ты сидел у матери на коленях, а то и лежал на них (головой вниз и с задранным подолом рубашонки), получая заслуженную порку, производимую печально и набожно, но вспоминавшуюся тобой - ирония судьбы! - как предлог и аккомпанемент бесчисленных эротических снов наяву, за которыми, естественно, следовали угрызения совести, а они, в свою очередь, влекли за собою мысль о наказании со всеми сопутствующими ощущениями. И так далее, до бесконечности. Так вот, как я уже говорил, впусти одно в другое, и в результате ты скорее всего обратишься в иную веру. Но в какую? Совершенно не понимая, в чем он теперь убежден, наш бедный герой этого не знает. А вот идет человек, от которого он в последнюю очередь может ждать каких-либо объяснений. При последних словах Рассказчика в кадре появляется Лула. - Алфи! - радостно восклицает она. - Я тебя искала. На несколько секунд в кадре появляются послушники: бросив на нее взгляд, полный омерзения, вызванного вынужденным воздержанием, они сплевывают. Тем временем, взглянув на "желанья утоленного черты", доктор Пул виновато отводит глаза. - Доброе утро, - в полном соответствии с этикетом говорит он. - Надеюсь... ты спала хорошо? Лула присаживается рядом с ним, открывает кожаную сумку, которую носит на плече, и достает оттуда полбуханки хлеба и с полдюжины крупных апельсинов. - В эти дни никто ничего не готовит, - объясняет она. - Один большой пикник, пока не наступят холода. - О да, безусловно, - отвечает доктор Пул. - Ты, наверно, ужасно голоден, - продолжает Лула. - После прошлой ночи. Она улыбается, и ямочки вылезают из укрытия. От смущения доктора Пула бросает в жар, он вспыхивает и пытается сменить тему: - Хорошие апельсины. В Новой Зеландии они растут плохо, разве что на самом... - Держи! - прерывает его Лула. Она протягивает ему краюху хлеба, отламывает такую же себе и впивается в нее крепкими белыми зубами. - Вкусно, - с набитым ртом говорит она. - Почему не ешь? Доктор Пул, который вдруг почувствовал, что голоден как волк, но для сохранения приличий не желает признаваться в этом, изящно отщипывает кусочек корочки. Лула прижимается к ботанику и кладет голову ему на плечо. - Здорово было, правда, Алфи? - Она откусывает кусок хлеба и, не дожидаясь ответа, продолжает: - С тобой гораздо лучше, чем с другими. Тебе тоже так показалось? Она бросает на него нежный взгляд. Крупный план с места, где сидит Лула: лицо доктора Пула, выражающее мучительную неловкость. - Алфи! - восклицает она. - Что случилось? - Поговорим лучше о чем-нибудь другом, - в конце концов выдавливает он. Лула выпрямляется и несколько секунд молча, внимательно разглядывает его. - Ты слишком много думаешь, - изрекает она наконец. - Думать не надо. Если думаешь, то здорово уже не получится. - Внезапно лицо ее темнеет и она тихо продолжает: - Если думаешь, это ужасно, ужасно. Ужасно попасть в руки Живого Зла. Когда я вспомню, что они сделали с Полли и ее малышом... Лула вздрагивает, глаза ее наполняются слезами, и она отворачивается. Рассказчик И опять эти слезы, этот признак личности - при виде их появляется сочувствие, которое сильнее, чем чувство вины. Позабыв про послушников, доктор Пул притягивает Лулу к себе и, пытаясь ее утешить, что-то шепчет, гладит ее, словно успокаивая плачущего ребенка. Ему это удается: через несколько минут Лула уже лежит у него на руке. Умиротворенно вздохнув, она открывает глаза, смотрит на него и улыбается с нежностью, к которой ямочки добавляют капельку восхитительного озорства. - Об этом я мечтала всегда. - Правда? - Но такого со мной никогда не было - не могло быть. Пока не пришел ты... - Она проводит рукой по его щеке и продолжает: - Вот было бы хорошо, если бы у тебя не росла борода. А то ты будешь похож на других. Но ты не такой, как они, ты совсем на них не похож. - Не так уж и не похож, - говорит доктор Пул. Нагнувшись, он целует глаза девушки, ее шею, губы, затем выпрямляется и смотрит на нее с выражением торжествующей мужественности. - Не тем не похож, а этим, - поясняет она, снова похлопав его по щеке. - Мы с тобой сидим, разговариваем, и мы счастливы, потому что ты - это ты, а я - это я. Такого тут не бывает. Разве что... - Она замолкает, и лицо ее темнеет. - Ты знаешь, что бывает с людьми, которых называют "бешеными"? - спрашивает она шепотом. На этот раз приходит очередь доктора Пула сказать, что, мол, не надо слишком много думать. Свои слова он подкрепляет действиями. Объятия крупным планом. Затем камера переходит на послушников, с отвращением наблюдающих за сценой. Когда они сплевывают, в кадр входит еще один послушник. - Приказ его высокопреосвященства, - объявляет он и делает пальцами рожки. - Это задание отменяется. Вам велено возвращаться в центр. Наплыв: корабль "Кентербери". Раненого матроса, из плеча у которого все еще торчит стрела, обвязали тросом и поднимают из вельбота на палубу шхуны. Там уже лежат две другие жертвы калифорнийских лучников - доктор Кадворт, раненный в левую ногу, и мисс Хук. У девушки в правом боку глубоко засела стрела. Врач с мрачным видом наклоняется над ней. - Морфий, - приказывает он санитару. - И поскорее в операционную. Тем временем звучат громкие слова команды, и мы внезапно слышим стук вспомогательного двигателя и лязг якорной цепи, наматывающейся на шпиль. Этель Хук открывает глаза и осматривается. На ее бледном лице появляется выражение отчаяния. - Неужели вы собираетесь уйти и оставить его здесь? - спрашивает она. - Это невозможно! - Девушка пытается приподняться на носилках, но движение причиняет ей такую боль, что она со стоном падает назад. - Тише, тише, - успокаивает врач, протирая ей руку спиртом. - Но ведь он, может быть, еще жив, - слабо протестует Этель. - Мы не должны бросать его, не должны умывать руки. - Лежите тихо, - говорит врач и, взяв у санитара шприц, вводит иглу ей в руку. Под все усиливающийся грохот якорной цепи наплыв: Лула и доктор Пул. - Есть хочется, - садясь, говорит Лула. Взяв сумку, она вынимает остатки хлеба, разламывает его на две части, большую отдает доктору Пулу, а сама откусывает от меньшей. Прожевав, собирается откусить еще, но передумывает. Повернувшись к своему другу, она берет его за руку и целует ее. - Это еще зачем? - спрашивает доктор Пул. Лула пожимает плечами: - Не знаю. Просто вдруг захотелось. - Она съедает еще немного хлеба, затем, задумчиво помолчав, поворачивается к Пулу с видом человека, который внезапно совершил важное и неожиданное открытие: - Алфи, мне кажется, я никогда больше не скажу "да" никому, кроме тебя. Доктор Пул глубоко тронут, он наклоняется и прижимает руку девушки к своему сердцу. - По-моему, я только сейчас понял, что такое жизнь, - говорит он. - Я тоже. Лула прижимается к нему, и, словно скупец, которого все время тянет пересчитывать свои сокровища, доктор Пул запускает пальцы в ее волосы, отделяет прядь за прядью, поочередно поднимает локоны, беззвучно падающие назад. Рассказчик Вот так, согласно диалектике чувства, эти двое вновь открыли для себя тот синтез химического и личного, который мы называем моногамией или романтической любовью. Раньше у Лулы гормоны исключали личность, а у доктора Пула личность никак не могла прийти в согласие с гормонами. Теперь начинает появляться великое единство. Доктор Пул засовывает руку в карман и вытаскивает томик, спасенный им вчера от сожжения. Он открывает его, листает и принимается читать вслух: Стекает аромат с ее волос, С ее одежд, и если развилось Кольцо на лбу у ней - благоуханье Пронзает ветра встречного дыханье, Душа же источает дух лесной И дикий, как у соков, что весной Кипят, в застывших почках созревая. - Что это? - спрашивает Лула. - Это ты! - Доктор Пул наклоняется и целует ее волосы. - "Душа же источает дух лесной и дикий..." Душа, - шепотом повторяет он. - Что такое душа? - спрашивает Лула. - Это... - Он замолкает, потом, решив предоставить ответ Шелли, продолжает читать: Так, смертная, стоит она, являя Собой любовь, свет, жизнь и божество. Всегда сиять в ней будет волшебство, Свет вечности, благое торжество, Что третьей сфере не дает покоя, Мечты в ней отраженье золотое И отсветы немеркнущей любви... - Но я ни слова не поняла, - жалуется Лула. - До сегодняшнего дня я тоже не понимал, - с улыбкой отзывается доктор Пул. Наплыв: "Греховная Греховных" две недели спустя. Несколько сот бородатых мужчин и неряшливых женщин стоят в двух параллельных очередях ко входу в святилище. Камера проходит по веренице угрюмых, грязных лиц и останавливается на Луле и докторе Пуле, которые как раз проходят в раздвижную дверь. Внутри мрачно и тихо. Те, кто еще два дня назад были нимфами и скачущими сатирами, пара за парой, шаркая ногами, уныло движутся мимо алтаря, мощная свеча на котором уже погашена с помощью жестяного колпачка. У подножия пустующего трона архинаместника лежит груда сброшенных седьмых заповедей. По мере того как процессия проходит мимо, архимандрит, отвечающий за общественную нравственность, протягивает каждому мужчине фартук, а женщине - фартук и четыре круглые заплатки. - Выход через боковую дверь, - всякий раз повторяет он. В эту дверь покорно выходят и Лула с доктором Пулом, когда подходит их очередь. Снаружи, на солнышке, десятка два послушников не покладая рук действуют иголками и нитками, пришивая фартуки к поясам, а заплатки - сзади к штанам и спереди к рубахам. Камера задерживается на Луле. К ней подходят три молодых семинариста в тогенбургских сутанах. Одному она подает фартук, двум другим - заплаты. Все трое принимаются за дело - одновременно и невероятно проворно. "Нет", "нет" и "нет". - Повернитесь, пожалуйста. Передав остальные заплатки, девушка повинуется, и пока специалист по фартукам отходит, чтобы обслужить доктора Пула, другие два работают иглами до того усердно, что уже через полминуты Лула становится столь же недоступной сзади, сколь и спереди. - Есть! - Готово! Портняжки из духовных расступаются; крупным планом - дело их рук: "нет", "нет". В кадре снова послушники: сплюнув в унисон, они дают тем самым выход своим чувствам и поворачиваются к дверям святилища: - Следующая леди, пожалуйста. С выражением крайнего уныния на лицах вперед выходят две неразлучные мулатки. В кадре снова доктор Пул. В фартуке и с двухнедельной бородкой он подходит к ожидающей его Луле. - Сюда, пожалуйста, - раздается пронзительный голос. Они молча становятся в другую очередь. В ней несколько сотен людей покорно ожидают, когда им даст назначение старший помощник великого инквизитора, отвечающий за общественные работы. С тремя рогами, облаченный во внушительную занскую сутану, великий человек вместе с двумя двурогими служками сидит за большим столом, на котором стоят несколько картотечных шкафчиков, спасенных из конторы страховой компании "Провидение". Двадцатисекундная монтажная композиция: Лула и доктор Пул в течение часа медленно приближаются к источнику власти. И вот наконец их очередь. Крупный план: специальный помощник великого инквизитора приказывает доктору Пулу явиться в развалины административного корпуса Университета Южной Калифорнии к директору по производству продуктов питания. Этот джентльмен позаботится о том, чтобы ботаник получил лабораторию, участок земли для опытов и до четырех человек для неквалифицированной работы. - До четырех человек, - повторяет священнослужитель, - хотя обычно... - Ох, разрешите, я пойду туда работать, - без спроса вмешивается Лула. - Прошу вас. Специальный помощник великого инквизитора бросает на нее испепеляющий взгляд и поворачивается к служкам: - А это еще что за юный сосуд Нечистого духа, скажите на милость? Один из служек достает из картотеки карточку Лулы и сообщает необходимую информацию. Сосуд восемнадцати лет от роду, пока стерилен, есть сведения, что был замечен в связи в неположенное время с одним из печально известных "бешеных", который позже был ликвидирован при попытке сопротивления аресту. Однако вина указанного сосуда доказана не была, его поведение, в общем, удовлетворительно. В прошлом году упомянутый сосуд использовался на раскопке кладбищ, в следующий сезон должен быть использован так же. - Но я хочу работать с Алфи, - возражает Лула. - Ты, кажется, забываешь, что у нас демократия, - вмешивается первый служка. - Демократия, - добавляет его коллега, - при которой каждый пролетарий пользуется неограниченной свободой. - Подлинной свободой. - Свободно исполняя волю пролетариата. - A vox proletariatus, vox Diaboli {Глас пролетариата - глас дьявола (лат.).}. - Тогда как, разумеется, vox Diaboli, vox Ecclesiae {Глас дьявола - глас церкви (лат.).}. - А мы здесь как раз и представляем церковь. - Так что сама понимаешь. - Но я устала от кладбищ, - настаивает девушка. - Мне бы для разнообразия выкапывать что-нибудь живое. Следует короткое молчание. Затем специальный помощник великого инквизитора наклоняется и, достав из-под стула весьма внушительную освященную воловью жилу, кладет ее перед собою на стол. Повернувшись к своим подчиненным, он произносит: - Поправьте меня, если я ошибусь, но, насколько мне известно, всякому сосуду, отвергающему пролетарскую свободу, полагается двадцать пять ударов за каждый проступок такого рода. Снова наступает молчание. Бедная Лула широко раскрытыми глазами смотрит на орудие наказания, затем отводит взгляд, пытается что-то сказать, с трудом сглатывает слюну и снова пробует раскрыть рот. - Я не возражаю, - наконец выдавливает она. - Я действительно хочу свободы. - Свободы отправляться раскапывать кладбища? Девушка кивает. - Достойный сосуд! - хвалит специальный помощник. Лула поворачивается к доктору Пулу; несколько секунд они молча смотрят друг другу в глаза. - До свидания, Алфи, - наконец шепчет она. - До свидания, Лула. Проходит еще несколько секунд, после чего девушка опускает глаза и уходит. - А теперь, - обращается к доктору Пулу специальный помощник, - можно вернуться к делу. Как я уже говорил, в обычное время больше двух рабочих вам не дали бы. Я выражаюсь ясно? Доктор Пул наклоняет голову. Наплыв: лаборатория, в которой второкурсники Университета Южной Калифорнии изучали когда-то основы биологии. Оборудована лаборатория как обычно: раковины, столы, бунзеновские горелки, весы, клетки для мышей и морских свинок, аквариумы для головастиков. Однако все здесь покрыто толстым слоем пыли, на полу валяется с полдюжины скелетов с полуистлевшими остатками штанов, свитеров, нейлоновых чулок, бюстгальтеров и дешевых побрякушек. Дверь отворяется; входит доктор Пул в сопровождении директора по производству продуктов питания - пожилого седобородого человека в домотканых штанах, стандартном фартуке и визитке, принадлежавшей когда-то какому-нибудь англичанину-дворецкому, служившему у администратора киностудии. - Боюсь, тут немного грязно, - извиняющимся тоном говорит директор. - Но я сегодня же днем велю убрать эти кости, а завтра сосуды-поденщицы вытрут столы и вымоют пол. - Конечно, конечно, - отвечает доктор Пул. Наплыв: это же помещение неделю спустя. Скелеты убраны, и попечением сосудов-поденщиц пол, стены и мебель почти чисты. У доктора Пула трое высокопоставленных посетителей. Архинаместник, с четырьмя рогами и в коричневом англо-нубийском одеянии Общества Молоха, сидит рядом с вождем, который облачен в сверкающий медалями мундир контр-адмирала военно-морского флота Соединенных Штатов, недавно извлеченный из могилы в Форест-Лоун. В почтительном отдалении и несколько сбоку от глав церкви и государства сидит директор по производству пищевых продуктов, все еще выряженный дворецким. Лицом к ним, в позе французского академика, готовящегося прочесть свое последнее творение кружку избранных и привилегированных слушателей, сидит доктор Пул. - Можно начинать? - осведомляется он. Главы церкви и государства смотрят друг на друга, затем поворачиваются к доктору Пулу и одновременно кивают. - "Заметки об эрозии почв и патологии растений в Южной Калифорнии, - громко начинает доктор Пул. - С предварительным отчетом о положении сельского хозяйства и планом его будущего совершенствования. Подготовлено доктором наук Алфредом Пулом, адъюнктом кафедры ботаники Оклендского университета". По мере того как он читает, в кадре появляется наплыв: склон у подножия гор Сан-Габриэль. Если не считать нескольких торчащих тут и там кактусов, это мертвая, искореженная земля, залитая солнцем. Склон изборожден сетью оврагов. Некоторые из них пока еще в начальной стадии эрозии, другие уже глубоко врезались в землю. Над одним из этих странной формы каньонов угрожающе нависает когда-то прочный дом, теперь уже частично обрушившийся. У подножия холма, на равнине, стоят мертвые каштаны наполовину в высохшей грязи, которая залила их в период дождей. За кадром слышится громкий, монотонный голос доктора Пула: - При подлинном симбиозе наблюдается взаимополезное сосуществование связанных между собою организмов. Паразитизм же заключается в том, что один организм живет за счет другого. Такая однобокая форма сосуществования в конце концов оказывается гибельной для обеих сторон: смерть хозяина неизбежно приводит к смерти паразита, который и убил своего хозяина. Современный человек и планета, хозяином которой он еще недавно себя считал, сосуществуют не как партнеры по симбиозу, а как ленточный червь и собака, как грибок и зараженная им картофелина. В кадре снова вождь. В дебрях его курчавой черной бороды в мощнейшем зевке открывается красногубый рот. За кадром доктор Пул продолжает читать: - Игнорируя очевидный факт, что подобное расточение природных ресурсов в конечном счете приведет к гибели его цивилизации и даже к исчезновению всего людского рода, современный человек поколение за поколением продолжал использовать землю так, что... - А покороче нельзя? - осведомляется вождь. Для начала доктор Пул оскорбляется. Затем, вспомнив, что он осужденный на смерть пленник, проходящий испытание у дикарей, выдавливает нервную улыбку. - Возможно, будет лучше, если мы прямо перейдем к разделу о патологии растений, - предлагает он. - Мне плевать, - отзывается вождь, - главное, чтоб покороче. - Нетерпеливость, - сентенциозно пищит архинаместник, - один из наиболее почитаемых Велиалом пороков. Тем временем доктор Пул пролистывает несколько страниц и снова принимается за чтение: - При существующем состоянии почвы урожай с квадратного акра будет ненормально низким, даже если бы основные пищевые культуры были совершенно здоровыми. Но они не здоровы. Оценив урожай на полях, исследовав зерно, плоды и клубни, находящиеся в хранилищах, изучив образцы растений с помощью незначительно поврежденного микроскопа, изготовленного еще до Этого, я пришел к выводу, что количество и разнообразие болезней растений, свирепствующих в данном районе, можно объяснить лишь одним: намеренным заражением культур посредством применения грибковых бомб, бактериологических аэрозолей и выбросов зараженной вирусом тли и других насекомых. Как иначе объяснить распространение и необычайную вирулентность таких микроорганизмов, как Giberella Saubinettii и Puccinia graminis? A вирусные мозаичные болезни? A Bacillus amylovorus, Bacillus carotovorus Pseudomonas citri, Pseudomonas tumefasiens, Bacterium {Латинские названия возбудителей болезней сельскохозяйственных культур.}... Архинаместник прерывает перечисление, которое делает доктор Пул. - А вы еще утверждаете, что люди не одержимы Велиалом! - восклицает он, качая головой. - Невероятно, до какой степени предубеждение может ослепить даже самых умных и высокообразованных... - Да, да, это все мы слышали, - нетерпеливо перебивает его вождь. - Хватит болтать, ближе к делу! Что вы против всего этого можете предпринять? Доктор Пул откашливается: - Работа предстоит долгая и весьма трудоемкая. - Но мне нужно больше еды сейчас, - безапелляционно заявляет вождь. - Уже в этом году. Предчувствуя недоброе, доктор Пул волей-неволей объясняет, что болезнеустойчивые разновидности растений можно вывести и испытать лет за десять - двенадцать. А ведь остается еще вопрос с землей: эрозия разрушает ее, эрозию нужно остановить любой ценой. Но террасирование, осушение и компостирование земли - это огромный труд, которым нужно заниматься непрерывно, год за годом. Даже в прежние времена людям не удавалось сделать все необходимое для сохранения плодородности почвы. - Это не потому, что они не могли, - вмешивается архинаместник. - Так было потому, что они не хотели. Между второй и третьей мировыми войнами у людей имелось и необходимое время, и оборудование. Но они предпочли забавляться игрой в политику с позиции силы, и что в итоге? - Отвечая на свой вопрос, архинаместник загибает толстые пальцы: - Растущее недоедание. Все большая политическая нестабильность. VI в конце концов - Это. А почему они предпочли уничтожить себя? Потому что такова была воля Велиала, потому что Он овладел... Вождь протестующе поднимает руки: - Ладно, ладно. Это не лекция по апологетике или натуральной демонологии. Мы пытаемся что-нибудь сделать. - А работа, к сожалению, займет немало времени, - говорит доктор Пул. - Сколько? - Значит, так. Лет через пять можно обуздать эрозию. Через десять будет ощутимое улучшение. Через двадцать какая-то часть вашей земли вернет плодородие процентов на семьдесят. Через пятьдесят... - Через пятьдесят лет, - перебивает его архинаместник, - число уродств у людей по сравнению с нынешним удвоится. А через сто лет победа Велиала будет окончательной. Окончательной! - с детским смешком повторяет он, затем показывает рожки и встает. - Но пока я за то, чтобы этот джентльмен делал все, что может. Наплыв: голливудское кладбище. Камера проезжает мимо надгробий, с которыми мы познакомились в предыдущее посещение. Средний план: статуя Гедды Бодди. Камера проезжает сверху вниз по изваянию, пьедесталу и надписи. "Всеми признанная любимица публики номер один. "Впряги звезду в свою колесницу"". За кадром слышится звук втыкаемой в почву лопаты и шуршание песка и гравия, когда землю отбрасывают в сторону. Камера отъезжает, и мы видим Лулу, которая, стоя в трехфутовой яме, устало копает. Звук шагов заставляет ее поднять голову. В кадре появляется Флосси, уже знакомая нам толстушка. - Как идет, нормально? - спрашивает она. Вместо ответа Лула кивает и тыльной стороной ладони утирает лоб. - Когда дойдешь до жилы, дай нам знать, - требует толстушка. - Это будет не раньше чем через час, - угрюмо отвечает Лула. - Ничего, детка, не сдавайся, - утешает Флосси с приводящей в бешенство сердечностью человека, стремящегося подбодрить товарища. - Приналяг, докажи им, что сосуд может сделать не меньше мужчины! Если будешь хорошо работать, - бодро продолжает она, - может, надзиратель разрешит тебе взять нейлоновые чулки. Смотри, какие мне достались сегодня утром! Флосси вытаскивает из кармана желанный трофей. Не считая некоторой зелени в районе носка, чулки в превосходном состоянии. - Ах! - с завистью и восхищением вскрикивает Лула. - А вот с драгоценностями нам не повезло, - пряча чулки, жалуется Флосси. - Только обручальное кольцо да паршивый браслет. Ладно, будем надеяться, эта не подведет. - Толстушка