Олдос Хаксли. Через много лет --------------------------------------------------------------- В.Бабков, перевод, примечания, 1993. О.Сорока, перевод, 1990. Т.Шишкина, примечания, 1990. Оформление серии "Millennium", издательство "Амфора", 1999. OCR: Сергей Васильченко --------------------------------------------------------------- Деревьев жизнь прейдет, леса поникнут, Туман прольется тихою слезою, И пашня примет пахаря в объятья, И лебедь умрет. Теннисон  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Все было оговорено в телеграммах. Джереми Пордиджу следовало искать цветного шофера в серой форменной одежде с гвоздикой в петлице, а цветному шоферу -- англичанина средних лет с томиком стихов Вордсворта. Несмотря на вокзальную сутолоку, они без труда нашли друг друга. -- Вы шофер мистера Стойта? -- Мистер Пордидж, саа? Джереми кивнул и слегка развел руками -- жест манекена, Вордсворт в одной руке, зонтик в другой, -- как бы показывая, что прекрасно сознает все свои недостатки и сам посмеивается над ними этакая жалкая фигура, и к тому же в самом нелепом облачении "Настоящий заморыш, -- словно говорила его поза, -- да уж какой есть". Оборонительное и, так сказать, профилактическое самоуничижение вошло у Джереми в привычку. Он прибегал к этому средству на каждом шагу. Вдруг новая мысль поставила его в тупик. Не принято ли здесь, на этом их демократическом Дальнем Западе, пожимать руки шоферам -- особенно неграм, просто чтобы пока зать, что ты не корчишь из себя важную птицу, хотя твоей стране и выпало на долю нести бремя Белого Человека?* В конце концов он решил воздержаться. Точнее говоря, решение было принято за него -- как всегда, подумал он про себя, испытывая от сознания собственных недостатков странное извращенное удовольствие. Пока он гадал, как поступить, шофер снял картуз и, щеголяя старомодной учтивостью черной прислуги, но немного переигрывая, поклонился и сказал с широкой белозубой улыбкой: "Добро пожаловать в Лос-Анджелес, мистер Пордидж, саа! -- Затем, сменив тональность своего распе ва с торжественной на доверительную, продолжал: -- Я признал бы вас даже по голосу, мистер Пордидж. И без книги". Джереми чуть смущенно усмехнулся. Проведя в Америке неделю, он стал стесняться своего голоса. Плод обучения в стенах кембриджского Тринити-колледжа за десять лет до войны, он был тонок и мелодичен, звуча ние его напоминало вечернюю молитву в английском соборе. Дома никто этого не замечал. Джереми никогда не приходилось ради самообороны подшучивать над своим голосом, не то что над внешностью или над возрастом. Здесь же, в Америке, все было иначе. Стоило ему заказать чашечку кофе или спросить дорогу в убор ную (которая в этой непостижимой стране и уборной то не называлась), как на него начинали глазеть с бес пардонным любопытством, словно на забавного уродца в парке аттракционов. Это уже переходило всякие границы. -- Где мой носильщик? -- поспешно сказал он, чтобы сменить тему разговора. Через несколько минут они были в пути. Устроившись на заднем сиденье, подальше от шофера, чтобы не быть втянутым в беседу, Джереми Пордидж с удовольствием отдался чистому наблюдению. За окном бежала Южная Калифорния, оставалось только глядеть и не зевать. Первыми перед его взором предстали бедные кварталы, где жили африканцы и филиппинцы, японцы и мек сиканцы. Какие перетасовки и комбинации черного, жел того и коричневого! Какое сложное смешение кровей! А девушки -- как они были прекрасны в этих платьях из искусственного шелка! "В муслине белом леди-негритян ки". Его любимая строка из "Прелюдии"*. Он улыбнулся про себя. А трущобы тем временем уступили место высоким зданиям делового района. Народ на улицах пошел посветлее. На каждом углу -- закусочная. Мальчишки продавали газеты с заголовками, 230 кричащими о наступлении Франко на Барселону. Большинство девушек, казалось, молятся про себя на ходу; но потом, поразмыслив, он решил, что они просто пережевывают жвачку. Жуют, а не молятся. Затем автомо биль внезапно нырнул в туннель и выскочил в другом мире -- просторном, неопрятном мире пригородов, бензоколонок и афиш, маленьких коттеджей с садиками, незастроенных участков и бумажного мусора, разбро санных там и сям магазинчиков, контор и церквей -- церквей примитивных методистов*, выстроенных, как ни странно, в стиле гранадской Картухи*, католических церквей, похожих на Кентерберийский собор, синагог, замаскированных под Айя-Софию*, сциентистских церквей* с колоннами и фронтонами, точно банки. Был зимний день и раннее утро, но солнце сияло ярко, на небе ни облачка. Машина ехала на запад, и косые солнечные лучи по очереди высвечивали перед нею, словно прожектором, каждое здание, каждую рекламу и афишу, будто специально демонстрируя новоприбывшему все здешние виды. ЗАКУСКИ.КОКТЕЙЛИ.КРУГЛОСУТОЧНО. ДЖАМБО ЭЛЬ. ДЕЛАЙТЕ ДЕЛО, ЕЗДИТЕ СМЕЛО НА КОНСОЛЬ-СУПЕРБЕНЗИНЕ! ЧУДО-ПОХОРОНЫ В БЕВЕРЛИ-ПАНТЕОНЕ ОБОЙДУТСЯ НЕДОРОГО. Автомобиль катил дальше, и вот на открытом месте возник ресторан в виде сидящего бульдога, вход меж передних лап, глаза освещены изнутри. "Зооморф, -- пробормотал себе под нос Джереми По рдидж, и еще раз: -- Зооморф". Как истый ученый, он любил смаковать слова. Бульдог канул в прошлое АСТРОЛОГИЯ, НУМЕРОЛОГИЯ*, ВРАЧЕВАНИЕ ДУШ ОТВЕДАЙТЕ НАШИХ НАТБУРГЕРОВ -- что это за штуки? Он решил попробовать, как только подвернет ся случай. И запить джамбо-элем. ОСТАНОВИСЬ И ЗАЛЕЙ КОНСОЛЬ-СУПЕРБЕНЗИНА. Шофер неожиданно остановил машину. -- Десять галлонов самого лучшего, -- распорядился он и, обернувшись к Джереми, пояснил: -- Это наша компания. Мистер Стойт, вот кто ее президент. -- Он указал через улицу на другую вывеску. ССУДЫ НАЛИЧНЫМИ ЗА ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ, -- прочел Джереми, -- КОНСУЛЬТАЦИИ ДЛЯ НАСЕЛЕНИЯ, ФИНАНСОВАЯ КОРПОРАЦИЯ. -- Эта тоже наша, -- гордо сказал шофер. Они тронулись дальше. С огромной афиши глядело лицо прекрасной девушки, искаженное страданием, -- ни дать ни взять Магдалина. РАЗБИТАЯ ЛЮБОВЬ, -- гласила надпись. -- ПО НАУЧНЫМ ДАННЫМ, 73 ПРОЦЕНТА ВЗРОСЛЫХ СТРАДАЮТ ГАЛИТОЗОМ*. В ПЕЧАЛЬНУЮ МИНУТУ ПОЗВОЛЬТЕ БЕВЕРЛИ ПАНТЕОНУ СТАТЬ ВАШИМ ДРУГОМ МАССАЖ ЛИЦА, ПЕРМАНЕНТ, МАНИКЮР. БУДУАРЧИК БЕТТИ. Сразу за будуарчиком было отделение "Уэстерн юнион". Отправить телеграмму матери... Боже милосерд ный, он едва не забыл! Джереми подался вперед и извиняющимся тоном, каким всегда говорил с прислугой, попросил шофера на минутку остановиться. Машина встала. С озабоченным выражением на робком, кроличь ем личике Джереми вылез и затрусил через улицу в отделение. "Миссис Пордидж, "Араукарии", Уокинг, Англия",-- написал он, чуть улыбаясь. Изысканная нелепость этого адреса служила ему постоянным источником удовольствия. "Араукарии", Уокинг. Купив дом, мать хотела изменить его название как слишком претенциозно-бур жуазное, слишком похожее на шутки Хилери Беллока* "Но в этом же вся прелесть,-- запротестовал он.-- Это же очаровательно". И он стал объяснять ей, как великолепно подходит им этот адрес. Какое изящное комичес кое несоответствие между названием дома и внутренним обликом его обитателей! И какой тонкий, парадоксально перевернутый смысл в том обстоятельстве, что старая подруга Оскара Уайльда, умудренная жизнью, изысканная миссис Пордидж будет писать свои блестящие пись ма из "Араукарий", и из этих же самых "Араукарий", находящихся, заметьте, в Уокинге, будут появляться труды, полные разносторонней учености и особого рафинированного остроумия, коими ее сын снискал себе репутацию. Миссис Пордидж почти сразу сообразила, куда он клонит. Слава Богу, ей не приходилось ничего разжевывать. Ей было вполне достаточно намеков и анаколуфов*, уж она-то схватывала все на лету. "Араукарии" остались "Араукариями". Надписав адрес, Джереми помешкал, задумчиво сдвинул брови и начал было грызть кончик карандаша -- фамильная привычка, -- но тут же, сбитый с тол ку, обнаружил, что у этого карандаша имеется латун ный наконечник, а от него тянется цепочка. "Миссис Пордидж, "Араукарии", Уокинг, Англия",-- прочел он вслух,надеясь, что эти слова вдохновят его и он сочи нит правильное, безупречное послание -- именно такое, какого ждет от него мать, одновременно и нежное, и ос троумное, полное искреннего почтения, скрытого за иро ничными фразами, признающее ее материнское превосходство, но и подшучивающее над ним, дабы старая леди могла потешить свою совесть, воображая сына совершен но свободным, а себя -- матерью, лишенной всяких тиранических притязаний. Это было нелегко, да еще с карандашом на непочке. После нескольких бесплодных попыток он остановился на таком, хотя и явно неудов летворительном, варианте. "Ввиду субтропического климата рискую нарушить обещание насчет белья точка Хотел бы видеть тебя здесь но только ради себя ведь ты вряд ли оценишь этот недоделанный Борнмут без конца и края точка" 232 -- Недоделанный что? -- спросила молодая женщина за стойкой. -- Б-о-р-н-м-у-т, -- продиктовал Джереми. Голубые глаза его блеснули за бифокальными стеклами очков; он улыбнулся и погладил свою лысую макушку -- жест, которого сам он никогда не замечал, но которым непроизвольно предварял все свои обычные шуточки. -- Это, знаете ли, такое мутное местечко, -- сказал он особенно мелодичным голосом, -- куда никто по доброй воле не поплывет. Девица непонимающе поглядела на него; потом, заключив по его виду, что было сказано нечто смешное, и памятуя о том, что Вежливость с Посетителями -- девиз "Уэстерн юнион", изобразила ослепительную улыбку, которой явно домогался несчастный старый болван, и продолжала читать: "Надеюсь ты хорошо проведешь время в Грасе точка Нежно целую Джереми". Телеграмма получилась дорогая; но, к счастью, подумал он, вынимая бумажник, к счастью, мистер Стойт переплатил ему огромного лишку. Три месяца работы, шесть тысяч долларов. Так что можно кутнуть. Он вернулся в автомобиль, и они поехали дальше. Миля за милей оставались позади, а пригородные дома, бензоколонки, пустыри, церковки, магазины по-прежнему неотрывно сопровождали их. Улицы огромного жилого района, тянущиеся справа и слева в просветах между пальмами, перечными деревьями, акациями, постепенно сходили на нет. ПЕРВОКЛАССНЫЕ БЛЮДА. ГОРЫ МОРОЖЕНОГО. ИИСУС СПАСЕТ МИР. ГАМБУРГЕРЫ. Снова путь им преградил красный свет. К окну подошел мальчишка-газетчик. "Франко добивается успехов в Каталонии", -- прочел Джереми и отвернулся. Ужасы этого мира достигли предела, за которым они только докучали ему. Из автомобиля перед ними вышли две пожилые 234 леди, обе с перманентной завивкой и в малиновых брюках, у обеих на руках по йоркширскому терьеру. Собак посадили на тротуар у подножия светофора. Не успели зверьки собраться с мыслями, чтобы извлечь выгоду из этого удобного соседства, как зажегся зеленый свет. Негр включил первую скорость, и машина покатила вперед, в будущее. Джереми думал о матери. Малоприятно, но у нее тоже был йоркширский терьер. ТОНКИЕ ВИНА. САНДВИЧИ С ИНДЕЙКОЙ. ЦЕРКОВЬ ПОДНИМЕТ ВАМ НАСТРОЕНИЕ НА ВСЮ НЕДЕЛЮ. ПОЛЬЗА ДЛЯ БИЗНЕСА -- ЭТО ПОЛЬЗА ДЛЯ ВАС. Откуда ни возьмись выплыл второй зооморф, на сей раз агентство по недвижимости в виде египетского сфинкса. ГРЯДЕТ ПРИШЕСТВИЕ ИИСУСА. БЮСТГАЛЬТЕРЫ "ТРИЛЛФОРМА" ПОМОГУТ ВАМ СОХРАНИТЬ ВЕЧНУЮ ЮНОСТЬ. БЕВЕРЛИ-ПАНТЕОН -- НЕОБЫКНОВЕННОЕ КЛАДБИЩЕ. С самодовольством Кота в Сапогах, демонстрирующего владения маркиза Карабаса, негр оглянулся на Джереми, повел рукой в сторону вывески и сказал: -- И это тоже наше. -- Вы имеете в виду Беверли-пантеон? Шофер кивнул. -- Это лучшее кладбище в мире, верно говорю, -- сказал он и после минутного молчания добавил: -- Может, вы захотите поглядеть его. Нам почти по пути. -- Премного благодарен, -- сказал Джереми с самой изысканной английской любезностью. Затем, чувствуя, что ему следовало бы выразить свое согласие в более теплой и демократичной форме, прокашлялся и с сознательным намерением воспроизвести местный диалект добавил, что это будет просто шикарно. Последнее слово, сказанное тринити-колледжским голосом, прозвучало так неестественно, что он покраснел от смущения. К счастью, шофер, занятый дорогой, ничего не заметил. Они свернули направо, миновали храм розенкрейцеров*, две больницы для кошек и собак, школу военных барабанщиц и еще две рекламы Беверли пантеона. Когда повернули влево, на бульвар Сансет, Джереми мельком увидел молодую женщину, которая что то покупала, на ней были светлолиловый купальник без бретелек, платиновые серьги и черный меховой жакет. Потом и ее зак ружило и унесло в прошлое. В настоящем же осталась дорога у подножия крутой холмистой гряды, дорога, окаймленная небольшими фе шенебельными магазинчиками, ресторанами, ночными клубами, зашторенными от дневного света, учреждения ми и многоквартирными домами. Затем и они в свою очередь безвозвратно исчезли. Придорожный знак изве стил путешественников, что автомобиль пересек границу Беверли-Хиллс*. Окрестности изменились. Вдоль доро ги потянулись сады богатого жилого района. Сквозь де ревья Джереми видел фасады домов, всех без исключе ния новых, выстроенных почти без исключения со вкусом элегантных, изящных стилизаций под усадьбы Лаченса*, под Малый Трианон*, под Монтичелло*, бес печных пародий на торжественные сооружения Ле Кор бюзье, фантастических калифорнийских вариантов мек сиканских асиенд и новоанглийских ферм Свернули направо Вдоль дороги замелькали огромные пальмы. Заросли мезембриантемы* вспыхивали под солнечными лучами ярким багрянцем Дома следовали друг за дружкой, словно павильоны бесконечной международной выставки. Глостершир сменял Андалусию и сменялся по очереди Туренью и Оахакой, Дюссельдор фом и Массачусетсом -- Здесь живет Гарольд Ллойд*, -- объявил шофер, указывая на нечто вроде Боболи* -- А здесь Чарли Чаплин. А здесь Пикфэйр* 236 Дорога стала резко подниматься вверх. Шофер пока зал через глубокую затененную прогалину на противоположный холм, где виднелось строение, похожее на жи лише тибетского ламы -- А там Джинджер Роджерс.* Да, сэр, -- он важно кивнул, крутанув баранку. Еще пять-шесть поворотов, и автомобиль оказался на вершине холма. Внизу и позади них была равнина с городом, распростертым по ней, точно карта, уходящая далеко в розовое марево. Впереди же и по бокам высились горы -- гряда за грядою, насколько хватал глаз, лежала высушенная Шотландия, пустынный край под однообразным голубым небом. Машина обогнула оранжевый скалистый уступ, и тут же на очередной вершине, до сих пор скрытой из поля зрения, показалась гигантская надпись из шестифутовых неоновых трубок: "БЕВЕРЛИ-ПАНТЕОН, КЛАДБИЩЕ ЗНАМЕНИТОСТЕЙ", -- а над нею, на самом вер ху, копия Пизанской башни в натуральную величину, только эта стояла ровно. -- Видите"? -- значительно произнес негр -- Башня Воскресения. В двести тысяч долларов, вот во сколько она обошлась. Да, сэр, -- он говорил с подчеркнутой торжественностью. Можно было подумать, что эти деньги шяложены им из собственного кармана. ГЛАВА ВТОРАЯ Час спустя они уже вновь были в пути, успев повидать все. Абсолютно все. Покатые лужайки, словно зеленый оазис посреди скалистой пустыни. Живописные рощицы. Могильные плиты в траве. Кладбище домашних животных с мраморной группой по мотивам лэндсировского* "Величия и бесстыдства". Крохотную Церковь Поэта, миниатюрную копию церкви Святой Троицы в Стратфорд он-Эйвоне, укомплектованную могилой Шекспира и круглосуточной органной службой -- ее имитировал автомат Вурлицера*, а скрытые динамики разносили по всему кладбищу. Потом, вплотную к ризнице, Комнату Невесты (ибо в церкви-малютке и женили, и отпевали) -- эта Комната, объяснил шофер, только что заново отделана под будуар Нормы Ширер в "Марии Антуанетте". А рядом с Комнатой Невесты -- изысканный, черного мрамора Вестибюль Праха, ведущий в Крематорий, где на всякий экстренный случай постоянно грелись три новенькие, работающие на самом современном топливе печи для кремации. Затем под неутихающий аккомпанемент "Вурлицера" они пошли осматривать Башню Воскресения -- но только снаружи, поскольку внутри ее занимали исполнительные учреждения "Корпорации кладбищ Западного побережья". Затем Детский Уголок со статуями Питера Пэна и Младенца Христа, с группками алебастровых детей, играющих с бронзовыми кроликами, прудом, где плавали лилии, и устройством, именуемым "Фонтан Радужной Музыки", из которого непрерывно извергались вода, подсвеченная разноцветными огнями, и тремоло вездесущего "Вурлицера". Затем быстро, подряд, осмотрели Садик Тишины, крошечный Тадж-Махал, покойницкую образца Старого Света. И, прибереженный шофером напоследок как главное, самое сногсшибательное свидетельство величия его босса, собственно Пантеон. Возможно ли, спрашивал себя Джереми, чтобы такое действительно существовало? Это казалось просто невероятным. Беверли-пантеон был лишен всякого правдоподобия, на такое у Джереми никогда не хватило бы фантазии. И именно этот факт доказывал, что он его действительно видел. Он закрыл глаза, чтобы не мешало мелькание за окном, и попытался восстановить в памяти детали этой невероятной реальности. Здание, построенное по мотивам беклиновского* "Острова мертвых". Круговой вестибюль. Копия роденовского "Поцелуя", 238 залитая розовым светом невидимых прожекторов. И эти лестницы из черного мрамора. Семиэтажный колумбарий, бесконечные галереи, ярус за ярусом -- могильные плиты. Бронзовые и серебряные погребальные урны, похожие на спортивные кубки. В окнах -- витражи, напоминающие работы Берн-Джонса*. Начертанные на мраморных скрижалях библейские изречения. На каждом этаже -- проникновенное мурлыканье "Вурлицера". Скульптуры... Вот что было самым невероятным, подумал Джереми, не открывая глаз. Скульптуры, вездесущие, как "Вурлицер". Статуи на каждом шагу -- сотни статуй, закупленных, скорее всего, оптом у какого-нибудь гигантского концерна по их производству в Карраре или Пьетрасанте. Сплошь женские фигуры, все обнаженные, все с самыми роскошными формами. Такого рода статуи прекрасно смотрелись бы в холле первоклассного борделя где-нибудь в Рио-де-Жанейро. "О Смерть, -- вопрошала мраморная скрижаль у входа в каждую галерею, -- где твое жало?"* Безмолвно, но красноречиво статуи предлагали свой утешительный ответ. Статуи юных прелестниц без одеяний -- одни лишь тугие пояса с берниниевской* реалистичностью врезались в их паросскую плоть*. Статуи юных прелестниц, чуть подавшихся вперед; юных прелестниц, скромно прикрывающихся обеими руками; юных прелестниц, сладко потягивающихся, или изогнувшихся, или наклонившихся завязать ремешок сандалии, а заодно и продемонстрировать свои великолепные ягодицы, или обольстительно откинувшихся назад. Юных прелестниц с голубками, с пантерами, с другими юными прелестницами, с очами, возведенными горе и знак пробуждения души. "Я есмь воскресение и жизнь"*, -- провозглашали надписи. -- "Господь -- Пастырь мой; и оттого я ни в чем не буду нуждаться"*. Ни в чем, даже в "Вурлицере", даже в прелестницах, туго перетянутых поясами. "Поглощена смерть победою"* -- и победой не духа, но тела, хорошо упитанного, неутомимого в 239 спорте и в сексе, вечно юного тела. В мусульманском парадизе совокупления длились шесть веков. Этот же новый христианский рай благодаря прогрессу выдвигал сроки, близкие к тысячелетним, и добавлял к сексуальным радости вечного тенниса, непреходящего гольфа и плавания. Неожиданно дорога пошла под уклон. Джереми вновь открыл глаза и увидел, что они достигли дальнего края гряды холмов, среди которых располагался Пантеон. Внизу лежала коричневая долина с разбросанными там и сям зелеными лоскутами и белыми точками домов. На дальнем ее конце, милях в пятнадцати-двадцати отсюда, горизонт украшала ломаная линия розоватых гор. -- Что это? -- спросил Джереми. -- Долина Сан-Фернандо, -- ответил шофер. Он показал куда-то недалеко. -- Там живет Граучо Маркс*, -- объяснил он. -- Да, сэр. У подножия холма автомобиль свернул влево, на широкую дорогу, которая бетонной лентой в окаймлении пригородных коттеджей пересекала равнину. Шофер прибавил скорость; щиты на обочине мелькали друг за другом с обескураживающей быстротой. ЭЛЬ ДОРОЖНЫЙ ПРИЮТ ОБЕД И ТАНЦЫ В ЗАМКЕ ГОНОЛУЛУ ДУХОВНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ И ПРОМЫВАНИЕ КИШЕЧНИКА К ЖИЛОМУ МАССИВУ ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ КУПИТЕ ГРЕЗУ О ДЕТСТВЕ ЗДЕСЬ. А за полосой щитов проносились мимо безукоризненно ровные ряды абрикосовых и ореховых деревьев -- уходящие в сторону от дороги аллеи сменяли одна другую, вырастая и уносясь взмахами гигантского опахала. Огромными каре с квадратную милю величиной слаженно передвигались апельсиновые сады, темно-зеленые и золотые, отблескивающие на солнце. Вдали маячил таинственный крутой росчерк горного хребта. -- Тарзана, -- неожиданно произнес шофер; и впрямь, над дорогой возникло это слово, выписанное белыми буквами. -- Тарзана-колледж, -- продолжал негр, указывая на несколько дворцов в испанском колониальном стиле, скучившихся вокруг романской базилики. -- Мистер Стойт только что подарил им Аудиторию. Они повернули направо, на дорогу поуже. Деревья пропали, уступив место необъятным полям люцерны и заплесневелым лугам, но через несколько миль появились опять, еще более великолепные. Тем временем горы на северном краю долины приблизились, а слева туманно вырисовался другой хребет, сбегающий в долину с запада. Они ехали дальше. Вдруг дорога сделала резкий поворот, словно направляясь в точку, где два хребта должны были сойтись. И тут неожиданно, в просвете между двумя фруктовыми садами, взору Джереми открылась совершенно ошеломительная картина. Примерно в полумиле от подножия гор, точно островок неподалеку от береговых скал, вздымался ввысь каменистый холм с крутыми, а кое-где и отвесными стенами. На его вершине, как бы естественным образом вырастая из нее, стоял замок. Но какой! Главная башня его походила на небоскреб, угловые низвергались к основанию холма со стремительной плавностью бетонных дамб. Замок был готическим, средневековый, феодальный -- вдвойне феодальный, готический, так сказать, до предела, более средневековый, чем любая постройка тринадцатого столетия. Ибо это... но Чудище -- иначе Джереми не мог его назвать -- было средневековым отнюдь не вследствие пошлой исторической необходимости, подобно Куси* или, допустим, Алнику*, но благодаря чистой прихоти и капризу воображения, как бы платонически. Оно было средневековым в той мере, в какой мог позволить себе быть средневековым только остроумный и беспечный современный архитектор, в какой это могли технически реализовать самые смелые современные инженеры. Джереми был так поражен, что даже заговорил. -- Господи, что это? -- спросил он, указывая на выперший из холма кошмар. 240 -- Как что? Дом мистера Стойта, -- ответил слуга; и, улыбнувшись еще раз с гордостью полномочного заместителя владельца всех этих богатств, добавил: -- Не дом, а картинка, верно говорю. Апельсиновые рощи опять сомкнулись; откинувшись на сиденье, Джереми Пордидж невесело размышлял: не слишком ли он поторопился, ответив Стойту согласием? Плата была царская; работа, составление каталога почти легендарного архива Хоберков, обещала быть весьма увлекательной. Но это кладбище, это... Чудище,-- Джереми потряс головой. Он, конечно, знал, что Стойт богат, собирает картины, а его усадьба считается калифорнийской достопримечательностью. Но никто никогда не намекал ему, что здесь его ждет это. Его тонкий вкус, вкус добродушного аскета, был жестоко оскорблен; его страшила перспектива встретиться с человеком, способным на такую чудовищную безвкусицу. Какая связь, какая близость мысли или чувства могут возникнуть между этим человеком и скромным ученым? Зачем он просил ученого приехать? Очевидно, не из-за особой любви к трудам этого ученого. Да и читал ли он их вообще? Представлял ли он себе хоть чуть-чуть облик этого ученого? Способен ли он, к примеру, понять, почему ученый не захотел изменить название "Араукарии"? А сможет ли он оценить точку зрения ученого на .. Эти тревожные думы были прерваны автомобильным гудком -- шофер сигналил с громкой и оскорбительной настойчивостью. Джереми поднял глаза Впереди, ярдах в пятидесяти, по дороге еле еле полз дряхлый "форд". К его крыше, подножкам, багажнику был с грехом по полам приторочен убогий домашний скарб -- старая железная плита, скатанные матрацы, корзина с кастрюлями и сковородками, сложенная палатка, жестяная ванночка. Проносясь мимо, Джереми мельком заметил троих хилых детей с равнодушными взглядами, женщину в наброшенной на плечи дерюге, ее худого, небритого мужа. 242 -- Сезонники, -- презрительно пояснил шофер. -- А кто это? -- спросил Джереми. -- Да сезонники же, -- повторил негр с ударением, будто оно все объясняло. -- Эти, по-моему, из Пыльного края.* Номер канзасский. Они у нас навели собирают. -- Навели собирают? -- недоуменно отозвался Дже реми. -- Ну, апельсины, навели. Сейчас сезон. Хороший для них год выдался, верно говорю. Они опять выехали на открытое место, и опять впереди появилось Чудище, на сей раз выросшее в размерах. Теперь у Джереми хватило времени рассмотреть его как следует. Одна стена с башнями ограждала холм у основания, а на полдороге к вершине, в соответствии с самой надежной средневековой моделью, разработанной после крестовых походов, имелась вторая линия обороны. На макушке стояла главная крепость, квадратная, окруженная более мелкими строениями. С главной башни Джереми перевел взгляд на кучку домиков в долине, недалеко от подножия холма. На фасаде самого большого из них красовалась надпись "При ют Стойта для больных детей". Два флага, один звезд но-полосатый, другой с алой буквой "S" на белом поле, развевались на ветру. Затем все вновь скрылось из виду зa рощей облетевших ореховых деревьев. Почти в тот же миг шофер переключил скорость и нажал на тормоз. Автомобиль плавно остановился, догнав человека, быстро идущего по траве вдоль обочины. -- Подвезти, мистер Проптер? -- окликнул шофер. Незнакомец повернул голову, улыбнулся шоферу в знак приветствия и подошел к окошку. Это был крупный мужчина, широкоплечий, но довольно сутулый; в темных волосах его пробивалась седина, а лицо, подумал Джереми, походило на лица тех статуй, которые готические скульпторы помещали высоко на западных фронтонах соборов, выдающиеся части перемежались на нем с глубокими затененными складками и впадинами, вырезанными подчеркнуто грубо, чтобы их было видно даже издалека. Но это любопытное лицо, продолжал он свои наблюдения, не только било на эффект, выигрывало не только на расстоянии; оно смотрелось и вблизи, в нем была и теплота, -- выразительное лицо, говорящее об уме и восприимчивости наряду с внутренней силой, о мягкой и ироничной открытости вкупе с энергией и напором. -- Привет, Джордж, -- сказал незнакомец, обращаясь к шоферу. -- Это очень мило с твоей стороны. -- Да я ж так рад видеть вас, мистер Проптер, -- искренне сказал негр. Затем, полуобернувшись, повел рукой в сторону Джереми и с витиеватой церемонностью произнес: -- Позвольте познакомить вас с мистером Пордиджем из Англии. Мистер Пордидж, это мистер Проптер. Двое мужчин пожали друг другу руки, и после обмена любезностями Проптер уселся в автомобиль. -- Вы к Стойту в гости? -- спросил он, когда машина тронулась. Джереми покачал головой. Нет, он по делу; приехал поглядеть кое-какие рукописи -- бумаги Хоберков, если уж быть точным. Проптер слушал внимательно, время от времени кивая, а когда Джереми кончил говорить, с минуту сидел молча. -- Взять неверующего христианина, -- наконец сказал он задумчиво, -- и остатки стоика; тщательно перемешать с хорошими манерами и старосветским образованием, добавить немного деньжат и варить несколько лет в университете. Получится блюдо под названием "ученый и джентльмен". Что ж, бывают и худшие разновидности человеческих особей. -- Он издал легкий смешок. -- Пожалуй, я и сам мог бы считать себя таковым -- когда-то, давным-давно. Джереми испытующе посмотрел на него. -- Вы не Уильям ли Проптер, а? -- спросил он.-- "Очерки о Контрреформации" часом не ваши? Его собеседник чуть поклонился. Джереми поглядел на него в изумлении и восторге. Да разве это возможно? -- спрашивал он себя. Эти "Очерки" были одной из его любимых книг -- образцовой, как он всегда считал, в своем роде. -- Обалдеть можно! -- вслух сказал он, намеренно и как бы в кавычках употребляя школьное словцо. Он давно обнаружил, что и в разговоре, и на письме можно добиться замечательного эффекта, если с толком употребить в культурном, серьезном контексте какуюнибудь жаргонную фразочку, ввернуть что-нибудь подетски невежественное и беспардонное. -- Будь я проклят! -- снова выпалил он, и нарочитая глуповатость этих реплик заставила его погладить лысину и откашляться. Опять наступило молчание. Затем, вместо того чтобы поговорить об "Очерках", как ожидал Джереми, Проптер покачал головой и сказал: -- Да мы почти все. -- Что почти все? -- спросил Джереми. -- Обалдели, -- ответил Проптер. -- И прокляты. В психологическом смысле слова, -- добавил он. Ореховая рощица кончилась, и впереди, по правому борту, опять показалось Чудище. Проптер кивнул в его сторону. -- Бедняга Джо Стойт! -- промолвил он. -- Это ж надо повесить себе на шею такой жернов! Не говоря уж обо всех остальных жерновах в придачу. Нам с вами здорово повезло, правда? Ведь у нас никогда не было возможности стать чем-нибудь похуже ученого и джентльмена! -- И, еще немного помолчав, продолжал с улыбкой: -- Бедняга Джо. К нему эти определения никак не подходят. Вам он покажется труднопереносимым. Ведь он наверняка станет вам грубить просто потому, что людей вашего типа по традиции уважают больше, чем его. К тому же, -- добавил он, глядя Джереми в со смешанным выражением симпатии и сочувствия, -- вы, вероятно, из тех, кто сам располагает ко 245 всякого рода нападкам. Боюсь, кроме ученого и джентльмена, вы еще и немножко мученик. Слегка задетый нетактичностью нового знакомого и одновременно тронутый его дружелюбием, Джереми натянуто улыбнулся и кивнул. -- Возможно, -- продолжал Проптер, -- возможно, Джо Стойт будет меньше действовать вам на нервы, если вы узнаете, что заставило его обалдеть именно на такой лад. -- И он снова указал на Чудище. -- Мы с ним вместе ходили в школу, Джо и я, -- только тогда-то никто его по имени не звал. Мы звали его Квашня или Пузо. Потому что, как вы понимаете, Джо был нашим школьным толстяком, единственным толстяком среди нас в те годы. -- Он чуть помолчал, затем продолжал другим тоном: -- Я часто думал, отчего это над толстяками всегда смеются. Вероятно, в самой излишней полноте кроется чтото неладное. Нет, например, ни одного святого, который был бы толстяком, кроме, конечно, Фомы Аквинского; но я не вижу оснований считать Фому настоящим святым, святым в популярном смысле слова, а это, между прочим, и есть его истинный смысл. Если Фома святой, то Винсент де Поль* -- нет. А если святой -- Винсент, в чем нет никаких сомнений, тогда нельзя считать святым Фому. И, возможно, его толстый живот сыграл здесь свою роль. Кто знает? Впрочем, все это пустяки. Мы ведь говорили о Джо Стойте. А бедняга Джо, как я уже сказал, был толстяком и, будучи таковым, служил нам вечной мишенью для насмешек. Боже, как мы карали его за его гормональные нарушения! А его отклик оказался таким, что хуже не придумаешь. Сверхкомпенсация... Ну вот я и дома, -- добавил он, выглядывая из окошка: автомобиль сбавил скорость и остановился перед маленьким белым бунгало посреди небольшой эвкалиптовой кущи. -- Мы еще побеседуем об этом в другой раз. Но не забудьте, если бедняга Джо чересчур обнаглеет, вспомните, кем он был в школе, и пусть вам станет жалко его -- его, а не себя. 246 Он выбрался из машины, хлопнул дверцей и, помахав шоферу, быстро пошел по тропинке к домику. Автомобиль тронулся дальше. Озадаченный и в то же время приободренный встречей с автором "Очерков", Джереми сидел, спокойно глядя в окно. Они были уже совсем близко от Чудища, и вдруг он в периый раз заметил, что холм с замком окружен рвом. В нескольких сотнях ярдах от края воды автомобиль проехал меж двух колонн, увенчанных геральдическими львами. В это мгновение он, очевидно, пересек невидимый луч, направленный на фотоэлемент, ибо не успели они миновать львов, как подъемный мост начал опускаться. За пять секунд до того как они достигли рва, мост лег на место; машина прокатила по нему и затормозила у главных ворот во внешней стене замка. Шофер вышел и, сняв телефонную трубку, удобно укрытую в одной из бойниц, доложил о прибытии. Бесшумно поднялась хромированная решетка, распахнулись двери из нержавеющей стали. Они въехали внутрь. Машина стала подниматься в гору. Во второй линии укреплений тоже имелись ворота, автоматически раскрывшиеся при их приближении. Между внутренней стороной этой второй стены и склоном холма был сооружен железобетонный мост, на котором легко умещался теннисный корт. Внизу, в тени, Джереми заметил что-то знакомое. Секундой позже он опознал копию Лурдского грота*. -- Мисс Монсипл -- католичка, -- заметил шофер, ткнув пальцем в сторону грота. -- Вот он и сделал его для нее. У нас-то в семье все просвитериане, -- добавил он. -- А кто такая мисс Монсипл? Шофер замялся. -- Это молодая леди, она вроде как дружит с мистером Стойтом, -- наконец пояснил он; потом сменил тему. Они по-прежнему ехали в гору. За гротом оказался большой кактусовый сад. Потом дорога завернула на северный 247 склон холма, и кактусы сменились травой и кустарни ком. На небольшой терраске, словно сойдя со страниц какого нибудь мифического журнала мод для жительниц Олимпа, стояла, сверхэлегантная нимфа работы Джамболоньи*, из ее безупречно отполированных грудей извер гались две водяные струи. Чуть поодаль, за проволочной сеткой, сидели среди камней или прохаживались, бесстыдно демонстрируя голые зады, несколько бабуинов. Все еще поднимаясь, автомобиль снова повернул и добрался наконец до круглой бетонной площадки, вынесенной на кронштейнах над пропастью. Сняв шляпу, шофер опять разыграл сценку приветствия старозаветным слугой юного плантатора, прибывшего в свои владения, затем начал разгружать багаж. Джереми Пордидж подошел к балюстраде и заглянул вниз. Под площадкой был почти отвесный обрыв футов в сто, потом склон круто сбегал к внутренней кольцевой стене, а за нею -- к внешним укреплениям. Дальше блестел ров, а на другом его берегу раскинулись апельсиновые сады "Im dunklen Laub die goldn Orangen gluhen"1, -- пробормотал он про себя, а затем. -- "Меж ветвей блестят они. Как фонарики в тени".* У Марвелла, решил он, лучше, чем у Гете. И апельсины словно заблестели ярче, обрели большую значимость.Джереми всегда было трудно переваривать прямые, непосредственные впечатления, это всегда более или менее выводило его из равновесия. Жизнь становилась безопасной, вещи обретали смысл, только если их переводили в слова и заключали в книжный переплет. Апельсины заняли подобающее место; но замок? Он обернулся и, опершись на парапет, посмотрел вверх. Чудище нависало над ним, громадное, наглое. Нет, с этим в поэзии никто дела не имел. Ни Чайлд Роланд, ни Король Фулы, ни Мармион, ни леди Шалотт, ни сэр Леолайн.* Сэр Леолайн, повторил он про себя с ----------------------- 1 К листве, горя, там померанцы льнут ("Миньона", пер С Шер винского) удовлетворением знатока, смакующего романтическую абсурдность, сэр Леолайн, богатый феодал, чей замок -- как там? -- пес беззубый охранял. Но у мистера Стойта не было беззубого пса -- у него были бабуины и Священный грот, у него была хромированная решетка и бумаги Ховерков, у него было кладбище, похожее на увеселительный парк, и башня, похожая на... Внезапно послышался раскатистый шум; огромные, обигые гвоздями двери в глубине раннеанглийского портика разъехались, и на площадку, словно подхваченный ураганом, вылетел плотный краснолицый человечек с густой снежно-белой шевелюрой. Коротышка устремил ся прямо к Джереми, нисколько не меняясь в лице. Оно сохраняло то замкнутое, хмурое выражение, при помо щи которого американские деловые люди, игнорируя общепринятые любезности, сразу дают иностранцам по нять, что они жители свободной страны и на мякине их не проведешь. Поскольку Джереми воспитывали не в свободной стране, он автоматически заулыбался навстречу этому несшемуся на него человеку, в котором угадал своего хозяина и работодателя. Обескураженный непоколебимой мрачностью его лица, он вдруг почувствовал свою улыб ку и почувствовал, что она неуместна, что с нею он, дол жно быть, выглядит круглым дураком. Глубоко смущен ный, он попытался прогнать ее. -- Мистер Пордидж? -- хриплым, лающим голосом просил незнакомец. -- Рад видеть. А я Стойт. -- Во иимя рукопожатия он по-прежнему пристально, без улыбки вглядывался Джереми в лицо. -- Вы старше, чем я думал, -- прибавил он. Вo второй раз за это утро Джереми воспроизвел свою самоуничижительную позу, извиняющуюся позу манекена. -- Гонимый ветром палый лист, -- сказал он. -- Годы берут свое. Годы ... Стойт оборвал его. 248 -- Сколько вам лет? -- громким повелительным то ном, точно полицейский сержант у пойманного воришки, спросил он. -- Пятьдесят четыре. -- Всего пятьдесят четыре? -- Стойт покачал голо вой -- В пятьдесят четыре еще молодцом надо быть. Как у вас с половой жизнью? -- неожиданно спросил он. В замешательстве Джереми попытался отшутиться. Он замигал; он похлопал себя по лысине. -- Mon beau prmtemps et mon ete ont fait le sault par la fenetre, 1 -- процитировал он. -- Чего? -- нахмурясь, сказал Стойт. -- Со мной по иностранному говорить без толку. У меня и образования то нету. -- Внезапно он разразился неприятным, резким смехом. -- У меня тут нефтяная компания, -- сказал он. -- Две тысячи бензозаправок в одной только Калифорнии. И работают там сплошь выпускники колледжей. -- Он снова торжествующе расхохотался. -- Подите поговорите по ино странному с ними! -- На миг он умолк, затем, сменив тему по какой то неясной ассоциации, продолжал. -- Мой агент в Лондоне -- ну, который обделывает там мои дела, -- сказал мне ваше имя. Что вы самый подходящий человек для этих , как их там? В общем, для документов, которые я купил этим летом .Чьи они -- Робуков? Хобуков? -- Хоберков, -- поправил Джереми и с мрачным удов летворением отметил, что он был абсолютно прав. Этот человек никогда не читал его книг, даже никогда не слы хал о его существовании. Между прочим, не следует за бывать, что в детстве у него была кличка Пузо. -- Хоберков, -- с презрительным нетерпением по вторил Стойт. -- Короче, он сказал, что вы годитесь. -- Потом, без паузы или перехода: -- Так что вы имели в виду насчет половой жизни, когда говорили не по нашему? Джереми смущенно засмеялся. ----------------------------------- 1 Моя весна, а с