усталого, опустошенного человека, человека, у которого не было в жизни цели, кроме самого себя, не было профессии и философии, кроме защиты собственных интересов, не было ни привязанностей, ни даже друзей -- только дочь и возлюбленная, наложни- ца и дитя в одном лице, предмет неистовой страсти и едва ли не слепого обожания. И это существо, на кото- рое он положился, чтобы придать своей жизни значи- мость, вдруг подвело его. Он начал подозревать ее в неверности -- но подозревать без видимых причин, и это чувство было столь странным, что органически не мог- ло вылиться ни в одну из обычных приносящих удов- летворение реакций -- вспышку гнева, попреки, рукоп- рикладство. Жизнь его теряла смысл, а он не способен был помешать этому, ибо не знал, как вести себя в та- кой ситуации, и безнадежно запутался. И вдобавок гдето на краю его сознания постоянно маячила зловещая картина: круговой мраморный вестибюль с роденовским воплощением желания в центре, и эта белая плита вни 423 зу, у подножия статуи, -- плита, на которой однажды будет выбито его имя: Джозеф Пентон Стойт, и даты рождения и смерти. А за этой надписью проступала дру- гая, оранжевыми буквами на угольно-черном фоне: "Страшно впасть в руки Бога живаго". А тут -- тут был Клэнси со своими туманными намеками на грядущий триумф. Какая радость! Какая радость! Через год-два он станет еще на миллион богаче. Но миллионы были в одном мире, а старый, несчастный, испуганный чело- век -- в другом, и связи между двумя этими мирами не было. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Джереми трудился несколько часов, разбирая, изу- чая, подшивая, составляя предварительный каталог. Нынче утром ничего интересного не попадалось -- одни отчеты, да правовые документы, да деловые письма. Всякая чепуха для Коултона, Тони* или Хаммондов; не по его носу табак. К половине первого эта нудная работа совсем утоми- ла его. Он прервал свои занятия и, дабы немного осве- житься, взял в руки записную книжку Пятого графа. "Июль 1780, -- прочел он. -- Чувственность тесно свя- зана с Печалью, и бывают случаи, когда безутешная Вдова именно благодаря искренности своей Скорби ока- зывается обманутой собственными Переживаниями и ус- тупает домогательствам Гостя, явившегося выразить Со- болезнование и владеющего Искусством переходить от Утешений к Вольностям. Я сам посмертно наградил ро- гами некоего Герцога и двоих Виконтов (одного из них не далее как вчера вечером) на тех самых Постелях, от- куда их с Помпой увезли в фамильные усыпальницы всего несколько часов назад". А это должно понравиться матери, подумал Джереми. Она просто обожает подобные штучки! Он твердо ре 424 шил, если выйдет не слишком дорого, вставить этот от- рывок в телеграмму, которую пошлет сегодня вечером. Он вернулся к записной книжке. "В одном из Приходов, состоящих под моим началом, неожиданно освободилось место, и сегодня Сестра при- слала ко мне юного Священника, коего рекомендует, и я ей верю, за его исключительную Добродетель. Но я не потерплю поблизости от себя иных Попов, кроме тех, что пьют всласть, ездят с собаками на охоту и соблазня- ют Супруг и дочерей своих Прихожан. Добродетельный Поп не делает ничего, дабы испытывать и укреплять Веру своей Паствы; но, как я и отписал Сестре, только через Веру мы обретаем Спасение". Следующая запись была помечена мартом 1784 года. "В старых Склепах, которые долго стояли заперты- ми, свешивается с потолка и покрывает стены некая тя- гучая Слизь. Сие есть Квинтэссенция разложения". "Январь 1786. Всего полдюжины заметок за столько лет. Если мне суждено так же неспешно исписать весь Дневник, я, наверное, переживу библейских Патриар- хов. Меня удручает моя лень, но я утешаюсь мыслью, что мои современники слишком жалки и не заслужива- ют Усилий, кои я мог бы предпринять, поучая и развле- кая их". Джереми бегло просмотрел три страницы рассужде- ний о политике и экономике. Затем ему попалась на гла- за более любопытная запись, датированная 1 марта 1787 года. "Умирание есть едва ли не самое неодухотворенное из всех наших действий, еще более плотское, нежели акт любви. Иногда Предсмертная Агония напоминает поту- ги человека, страдающего Запором. Сегодня я видел, как умирал М. Б." "11 января 1788. В этот день, пятьдесят лет назад, я по- явился на свет. После одиночества в материнской Утробе нас ожидает одиночество среди наших Собратьев, а за- тем следует возврат к одиночеству в Могиле. Мы про 425 водим жизнь в попытках смягчить одиночество. Но Близость никогда не превращается в слияние. Самый многолюдный Город есть лишь преизбыток запустений. Мы обмениваемся Словами, но передаем их из темницы в темницу, не надеясь, что другие поймут их также, как понимаем мы. Мы женимся, и вот в доме появляются два одиночества вместо одного; мы снова и снова повто- ряем акт любви, но и тут близость не превращается в слияние. Самый интимный контакт есть лишь контакт Поверхностей, и мы совокупляемся, как Приговоренные к смерти со своими Шлюхами в Ньюгейтской тюрьме -- через прутья клеток. Наслажденьем нельзя поделиться; его, как и Боль, можно лишь испытывать или вызывать, и когда мы дарим Наслаждение своим Любовницам или оказываем Милость Нуждающимся, мы услаждаем от- нюдь не объекты нашей Благосклонности, а лишь самих себя. Ибо Правда состоит в том, что причина и у нашей Доброты, и у Жестокости одна: мы хотим сильнее ощу- тить собственную Власть; вот к чему мы стремимся веч- но, несмотря на то что упоение Властью заставляет нас чувствовать себя еще более одинокими, чем прежде. Фактически одиночество есть удел всех людей, и смяг- чить его можно лишь с помощью Забытья, Отупения или Грез; но острота его переживания пропорциональна силе ощущения человеком собственной Власти и ее реально- му масштабу. При любых обстоятельствах; чем больше у нас Власти, тем острее мы чувствуем свое одиночество. Я наслаждался Властью на протяжении многих лет". "Июль 1788. Сегодня мне нанес визит капитан Пейви, круглолицый, жизнерадостный, грубый человек, ко- торый, несмотря на все свое благоговение передо мною, иногда не может удержаться от приступов свойственно- го ему вульгарного Веселья. Я расспросил капитана о его последнем Путешествии, и он очень подробно опи- сал мне, как Рабов содержат в трюмах; как их заковы- вают в цепи; как их кормят и в тихую погоду выпускают размяться на палубу, предварительно натянув по бортам 426 Сети, дабы воспрепятствовать самым отчаянным бро- ситься в море; как их карают за Непокорство; как судно сопровождают когорты голодных акул; как свирепству- ют цинга и иные болезни; как от долгого лежания на твердых досках у Негров стирается кожа и как корабль непрестанно качают Волны; какой ужасный смрад царит в трюме -- он способен свалить с ног самого закаленного морского волка, отважившегося спуститься туда; как час- ты смертные случаи и как поразительно быстро разлага- ются трупы -- особенно во влажном Климате поблизости от Экватора. Когда он уходил, я подарил ему золотую табакерку. Не ждав от меня такой чести, он принялся столь шумно рассыпаться в благодарностях и обещаниях блюсти мои будущие Интересы, что я вынужден был перебить его. Табакерка обошлась мне в шестьдесят ги- ней; три последних путешествия капитана Пейви принес- ли мне более сорока тысяч. Власть и достаток человека возрастают с удалением его от тех материальных объек- тов, кои являются непосредственными источниками этой власти и достатка. Риск, выпадающий на долю Генера- ла, во сто раз меньше риска, которому подвергается про- стой солдат; а на каждую гинею, заработанную после- дним, приходится сотня генеральских. Так же и со мной, Пейви и рабами. Рабы трудятся на Плантации, получая за это лишь побои и скудную пищу; капитан Пейви пре- одолевает все трудности и опасности морских Путеше- ствий и живет хуже Галантерейщика или Виноторговца; а среди того, к чему прилагаю руку я, нет ничего более материального, нежели банковские Чеки, и в награду за мои усилия золото сыплется на меня дождем. В нашем мире у человека есть три пути. Во-первых, он может из- брать удел большинства и, будучи слишком безмозглым, чтобы превратиться в отпетого негодяя, ограничивать свою врожденную низость столь же врожденной глупостью. Вовторых, можно пополнить ряды совсем уж круглых ду- раков, с болезненным упорством отрицающих свою врожденную Низость, дабы практиковать Добродетель. 427 В-третьих, можно выбрать путь здравомыслящего чело- века -- того, кто, зная о своей врожденной Низости, учится извлекать из нее выгоду и с помощью сего уме- ния возвышается над нею и над своими более глупыми Собратьями; Что касается меня, то я пожелал быть здра- вомыслящим". "Март 1789. Разум сулит счастье; Чувство возражает против того, что это Счастье; дает же Счастье лишь Здравомыслие. А само Счастье подобно пыли во рту". "Июль 1789. Если бы Мужчины и Женщины преда- вались Наслаждениям столь же шумно, как это делают Кошки, разве мог бы хоть один Лондонец спокойно спать по ночам?" "Июль 1789. Бастилия пала. Да здравствует Басти- лия!" Следующие несколько страниц были посвящены Ре- волюции. Их Джереми пропустил. В 1794 году интерес Пятого графа к Революции уступил место интересу к собственному здоровью. "Моим посетителям, -- писал он, -- я говорю, что был болен, а теперь снова поправился. Это совершенная ложь; ибо тот, кто находился на пороге Смерти, равно как и тот, кто теперь якобы здоров, не имеют со мною ничего общего. Первый был частным порождением Ли- хорадки, воплощением Боли и Апатии; второй -- тоже не я, а усталый, высохший и ко всему равнодушный ста- рик. От Существа, коим я некогда был, мне осталось лишь имя да несколько воспоминаний. Словно Человек умер и завещал пережившему его Другу горстку ненуж- ных безделушек на память". "1794. Больной Богач подобен одинокому раненому в Египетской пустыне; над его головой парят Стервят- ники, спускаясь все ниже и ниже, а рядом, все более сужая круги, рыщут Шакалы и Гиены. Таковы Наслед- ники Богача -- они окружают его столь же неусыпным вниманием. Когда я смотрю в лицо своему Племяннику и читаю на нем под маской Заботливости алчное Нетер 428 пение и Досаду на то, что я еще не умер, это вызывает у меня прилив жизненных сил. Я буду продолжать жить хотя бы затем, чтобы лишить его Счастья, до которого, как он полагает (ибо знает о моем Рецидиве), ему уже рукой подать". "1794. Мир есть Зеркало, в коем всякий видит свое Отражение". "Январь 1795. Я попробовал воспользоваться сред- ством царя Давида от старости* и нашел его негодным. Тепло нельзя передать, его можно лишь выманить изнут- ри; и там, где не теплится уже ни одна искорка, разжечь пламя не поможет и трут. Пусть Священники правы, говоря, что мы спасены чужим страданием; но я могу поклясться, что от чужого наслаждения нет никакого проку -- оно лишь усиливает в том, кто его доставляет, сознание собственной Власти и Превосходства". "1795. Когда нас покидают Чувственные Радости, мы возмещаем эту потерю, лелея в себе Гордыню и Тщесла- вие. Любовь к Господству над другими не зависит от на- ших физических возможностей и посему легко заменяет Наслаждение, уже не доступное нам вследствие телесной слабости. Меня, например, никогда не покидала любовь к Господству -- даже в Пылу Наслаждения. После моей недавней смерти оставшийся от меня Призрак вынужден довольствоваться первым, не столь сильнодействующим, зато и более безобидным из двух средств, которые дают нам Удовлетворение". "Июль 1796. Гонистерские рыбоводные пруды были вырыты в Эпоху Суеверий монахами монастыря, на деньги которого и построен мой нынешний Дом. При короле Карле I мой прапрадед велел сделать несколько свинцовых Дисков, выгравировать на них его монограм- му и дату и прикрепить к серебряным кольцам, кои за- тем были надеты на хвосты пятидесяти больших карпов. Не менее двадцати из этих Рыб живы по сей день, в чем я убедился, глядя, как они подплывают на звон коло 429 кольца к месту Кормления. Их сопровождают другие, еще более крупные, -- возможно, свидетели жизни мона- хов до Роспуска Монастырей при короле Генрихе*. На- блюдая, как они плавают в прозрачной Воде, я дивился силе и неизменной живости этих гигантских Созданий, старейшие из которых родились, наверное, еще тогда, когда была написана "Утопия"*, а младшие являются ровесниками автора "Потерянного Рая"*. Этот поэт пы- тался оправдать Бога в том, что Он содеял с Человеком. Было бы гораздо полезнее, если б он попробовал объяс- нить, что Бог содеял с Рыбой. Философы отнимают вре- мя у себя и у своих читателей, рассуждая о Бессмертии Души; Алхимики веками потели над своими тиглями в тщетной надежде найти Эликсир Бессмертия или Фило- софский Камень. Однако в любом пруду и любой реке можно обнаружить Карпов, которые пережили бы трех Платонов и полдюжины Парацельсов. Секрет вечной Жизни следует искать не в старых Книгах, не в жидком Золоте и даже не на Небесах; он должен быть найден в речной Тине и ожидает лишь искусного Удильщика". Где-то в глубине коридора зазвонил колокольчик -- пора было идти на ленч. Джереми встал, отложил запис- ную книжку Пятого графа и направился к лифту, внут- ренне улыбаясь при мысли, как приятно будет сообщить этому нахальному ослу Обиспо, что все его замечатель- ные идеи о долголетии были предвосхищены в восемнад- цатом веке. ГЛАВА ПЯТАЯ В отсутствие хозяина за ленчем было очень весело. Слуги занимались своим делом, не получая ежеминутных нагоняев. Джереми мог говорить, не рискуя нарваться на грубость или оскорбление. Обиспо беспрепятственно рассказал анекдот о трубочисте, который побежал стра- ховать свою жизнь, едва у него начался Медовый месяц, 430 и Вирджиния, погруженная в привычное теперь состоя- ние похожей на транс глубокой усталости -- она умыш- ленно не выходила из этого состояния, чтобы поменьше думать и не чувствовать себя такой виноватой, -- могла рассмеяться не таясь. И хотя какая-то часть ее существа противилась этому смеху -- ведь лучше было бы смол- чать, чтобы Зиг не решил, будто она его поощряет,-- Вирджиния все же хотела смеяться; она просто не мог- ла не смеяться, потому что анекдот был действительно очень смешной. Кроме того, на время отпала необходи- мость разыгрывать перед Дядюшкой Джо этот спектакль с Питом, и она чувствовала огромное облегчение. Не надо никого обманывать. На несколько часов она может снова стать собой -- обыкновенной, нормальной Вирджинией. Единственной ложкой дегтя было то, что эта "нормальная Вирджиния" такое жалкое существо: суще- ство, у которого руки-ноги становятся как резиновые, едва только этот проклятый Зиг вздумает заявиться в очередной раз, существо, которое не способно сдержать обещание, данное даже Пресвятой Деве. Ее смех внезап- но оборвался. Один Пит был безоговорочно несчастен -- конечно, и из-за трубочиста, и бурного веселья Вирджинии; но так- же из-за того, что пала Барселона, а вместе с нею рух- нули и все его надежды на скорую победу над фашиз- мом, на будущие встречи со старыми товарищами, которые едва ли останутся в живых. И это было не все. Смех после анекдота о трубочисте являлся лишь одним удручающим обстоятельством среди многих. Прошло уже две смены блюд, а Вирджиния еще ни разу не обра- тила на него внимания. Но почему, почему? В свете слу- чившегося за последние три недели это было необъясни- мо. С того самого вечера, когда Вирджиния повернула назад у Грота, она была так мила с ним -- часто подхо- дила поболтать, расспрашивала об Испании и даже о биологии. Мало того, она попросила посмотреть что-ни- будь через микроскоп! Дрожа от счастья, так что едва 431 смог пристроить как следует предметное стекло, он под- крутил резкость, и препарат из кишечной флоры карпа стал отчетливо виден. Потом она села на его место и склонилась над окуляром, и пряди ее каштановых волос свесились по обе стороны от микроскопа, а над краем розового свитера показалась неприкрытая шея -- такая белая, такая заманчивая, что он чуть не упал в обморок, гигантским усилием преодолев соблазн поцеловать ее. За прошедшие с тех пор дни он часто жалел, что не поддался тогда этому соблазну. Но затем снова брали верх его лучшие чувства, и он радовался, что все сложи- лось именно так. Ведь иначе, без сомнения, было бы не- хорошо. Потому что, хотя он давно уже перестал верить в эту чепуху насчет крови Агнца и прочего, в которую верили его родные, он все еще помнил слова своей на- божной и свято чтущей приличия матушки о том, как дурно целовать девушку до помолвки; в душе он по-пре- жнему оставался пылким юношей, который в трудный период созревания с восторгом внимал красноречивому пастору Шлицу и с тех пор твердо решил хранить цело- мудрие, глубоко уверовал в Святость Любви, проникся благоговением к некоему чуду, именуемому христиан- ским браком. Но пока, к сожалению, он еще слишком мало зарабатывал и не чувствовал за собой права гово- рить Вирджинии о своей высокой любви и предлагать ей сочетаться с ним христианским браком. Имелась здесь и дополнительная сложность, которая состояла в том, что с его стороны этот брак был бы христианским только в обобщенном смысле; Вирджиния же принадлежала к церкви, которую пастор Шлиц называл вавилонской блудницей, а марксисты считали особенно отвратитель- ной. Кроме того, эта церковь вряд ли отнеслась бы к нему лучше, чем он к ней; правда, теперь, после пресле- дований, которым Гитлер подверг ее в Германии, и ис- панского госпиталя, где за Питом ходили сестры-като- лички, она заметно выиграла в его глазах. И даже если бы эти финансовые и религиозные трудности каким-ни 432 будь чудом удалось уладить, все равно остался бы еще один ужасный факт -- мистер Стойт. Он, конечно же, знал, что мистер Стойт для Вирджинии не более чем отец или максимум добрый дядюшка, -- но знал это с той чрезмерной определенностью, которую порождает жела- ние; его уверенность была сродни уверенности Дон-Кихо- та, твердо знавшего, что картонное забрало его шлема прочнее стали. Когда знаешь что-то подобным образом, разумнее не задавать лишних вопросов; а если он пред- ложит Вирджинии выйти за него замуж, подробности ее отношений с мистером Стойтом почти наверняка должны будут проясниться даже помимо его воли. Очередным осложняющим фактором в этой ситуации был мистер Проптер. Ибо если мистер Проптер прав, а Пит все более и более склонялся к мысли, что это так, то, очевидно, нет никакого резона совершать поступки, которые могут затруднить переход с человеческого уров- ня на уровень вечности. И хотя он любил Вирджинию, ему едва ли удалось бы убедить себя, что брак с ней мо- жет способствовать просветлению какой бы то ни было из сторон. Прежде он, пожалуй, питал на этот счет некоторые иллюзии; однако за последние неделю-две изменил свое мнение. Точнее, теперь у него вовсе не осталось никако- го мнения; он был просто-напросто сбит с толку. Ибо характер Вирджинии неожиданно стал другим. Ее не- винность, по-детски шумная и открытая, вдруг превра- тилась в тихую и непроницаемую. Раньше она всегда беззаботно подшучивала над ним, держала себя раско- ванно, по-приятельски; но недавно в ее поведении про- изошла странная перемена. Шутки прекратились, и их место заняла какая-то трогательная заботливость. Она была очень ласкова с ним -- но не так, как девушки быва- ют ласковы с человеком, которого хотят влюбить в себя. Нет, Вирджиния была с ним ласкова, словно сестра, и даже не просто сестра: почти как сестра милосердия. И даже не просто как сестра милосердия, а как та самая 433 сестра, которая ухаживала за ним в геройском госпита- ле, -- молоденькая, с большими глазами и бледным овальным лицом, точно у Девы Марии, какой ее обычно изображают; казалось, ее всегда переполняет затаенное счастье, источник которого не в том, что происходит вок- руг, а где-то внутри; она словно вглядывалась во что-то удивительное и прекрасное, видное только ей; и когда она вглядывалась туда, у нее уже не было причин пу- гаться, к примеру, воздушного налета или расстраивать- ся из-за ампутации. Она, очевидно, смотрела на вещи с другого уровня -- с того самого, который мистер Проптер называет уровнем вечности; и реагировала на все иначе, чем люди, живущие на человеческом уровне. На человеческом уровне ты то злишься, то пугаешься; а если и спокоен, так только благодаря усилию воли. Но та сестра сохраняла спокойствие без всяких усилий. Тог- да он восхищался ею, не понимая. Теперь, спасибо мис- теру Проптеру, он уже не просто восхищался, а кое-что и понимал. Да, в последние недели Вирджиния напоминала ему именно эту сестру. Как будто в ней произошел внезапный переход от обращенности вовне к внутренней жизни; от открытого реагирования на окружающее к глубокой, за- гадочной отрешенности. Причина этого превращения ос- тавалась для него непонятной, но сам факт был налицо, и он уважал его. Уважал -- вот почему он не поцеловал ее в шею, когда она склонилась над микроскопом; вот почему ни разу не дотронулся до ее локтя и не взял ее за руку; вот почему ни единым словом не обмолвился ей о своих чувствах. Он понимал, что теперь, после ее стран- ного, необъяснимого преображения, все эти поступки были бы неуместны, почти кощунственны. Она решила быть с ним ласковой, как сестра; значит, он должен вес- ти себя как брат. А сейчас, непонятно почему, она слов- но вовсе забыла о его существовании. Сестра забыла своего брата; а сестра милосердия за- былась настолько, что позволила себе слушать гадкий 434 анекдот Обиспо о трубочисте да еще смеяться над ним. И тем не менее, заметил сбитый с толку Пит, как только она перестала смеяться, ее лицо вновь обрело выраже- ние этой таинственной отрешенности, погруженности в себя. Сестра милосердия вернулась к прежнему облику так же быстро, как оставила его. Это было недоступно его пониманию; просто в голове не укладывалось. Когда подали кофе, Обиспо объявил, что намерен ус- троить себе выходной до завтра, а поскольку в лабора- тории сейчас нет никакой срочной работы, он советует Питу сделать то же самое. Пит поблагодарил его и, при- творившись, будто спешит (ибо за обсуждением послеобе- денных планов Вирджиния наверняка проигнорировала бы его опять, а он не хотел подвергаться очередному уни- жению), наскоро проглотил кофе, невнятно извинился и покинул столовую. Чуть позже он уже шагал по залитой солнцем дороге вниз, в долину. По пути он размышлял о том, что услышал от мисте- ра Проптера во время последних встреч. О том, что он сказал насчет самого глупого места в Библии и самого умного: "Возненавидели Меня напрас- но" и "Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет"*. О том, что никому и ничего не достается даром -- на- пример, за избыток денег, за избыток власти или секса человеку приходится платить более прочной привязан- ностью к своему "я"; страна, которая развивается слиш- ком быстро, порождает тиранов, подобных Наполеону, Сталину или Гитлеру; а представители процветающей, не раздираемой внутренними склоками нации платят за это тем, что становятся чопорными, самодовольными и консервативными, как англичане. Бабуины загомонили, когда он проходил мимо. Пит вспомнил кое-какие высказывания мистера Проптера о литературе. О скуке, которую нагоняют на человека зрелого ума все эти чисто описательные пьесы и повес- ти, столь превозносимые критикой. Все эти бесчис 435 ленные, нескончаемые зарисовки из жизни, романы и литературные портреты, но ни одной общей теории за- рисовок, ни одной гипотезы в объяснение романов и портретов. Только гигантское скопище фактов, свиде- тельствующих о похоти и жадности, о страхе и често- любии, о долге и симпатиях; только факты, да к тому же еще и воображаемые, и никакой связующей фило- софии, которая возвышалась бы над здравым смыслом и местной системой условностей, никакого упорядочи- вающего принципа, который мог бы заменить простые эстетические соображения. А сколько чепухи нагороди- ли те, кто брался пролить свет на эту мешанину фак- тов, причудливо переплетенных с фантазиями! К при- меру, вся эта напыщенная болтовня о Региональной Литературе -- словно в том, чтобы записывать случаи проявления похоти, жадности и гражданской созна- тельности жителями своей страны, говорящими на мест- ном наречии, есть какая-то особенная, выдающаяся зас- луга! Или еще: набирают факты из жизни городской бедноты и делают попытку подогнать их под определе- ния какой-нибудь постмарксистской теории, которая, возможно, отчасти и верна, однако всегда неуместна. И тогда это называется Шедевром Пролетарской Прозы. Или еще: кто-нибудь намарает очередную книжонку, возвещающую, что Жизнь Свята; под этим обычно подразумевается, что всякие проявления человеческой натуры, как-то: обман, пьянство, разнузданность, сен- тиментальность -- целиком согласованы с Господом Богом, а посему вполне допустимы и даже добродетель- ны. И тогда критики сразу начинают толковать о высо- кой гуманности автора, о его мудром милосердии, о его сродстве с великим Гете и влиянии на него Уильяма Блейка*. Пит улыбнулся, думая об этом, хотя в улыбке его была доля грусти; ведь он и сам прежде воспринимал по- добные писания с той серьезностью, на которую претен- довал их высокопарный слог. 436 Неоправданная серьезность -- источник многих на- ших роковых ошибок. Серьезно, говорил мистер Проптер, следует относиться лишь к тому, что этого зас- луживает. А на чисто человеческом уровне серьезного отношения не заслуживает ничто, кроме страдающих людей, которые обязаны своими бедами собственным преступлениям и недомыслию. Но если разобраться как следует, эти преступления и недомыслие чаще всего яв- ляются результатом слишком серьезного отношения к вещам, которые этого не заслуживают. Кстати, продол- жал мистер Проптер, это и есть еще один огромный не- достаток так называемой хорошей литературы: она при- нимает условную шкалу ценностей; уважает власть и положение; восхищается успехом; полагает разумными самые сумасшедшие предрассудки государственных де- ятелей, бизнесменов, влюбленных, карьеристов, родите- лей. Словом, всерьез относится как к самому страданию, так и к причинам страдания. Она способствует увекове- чению человеческих несчастий, явно или неявно одоб- ряя те мысли, чувства и поступки, которые ни к чему, кроме несчастий, привести не могут. И преподносится это одобрение в самой великолепной и убедительной форме. Так что, даже прочитав трагедию, то есть пьесу с плохим концом, читатель бывает заворожен авторским красноречием и воображает, будто во всем этом есть не- что мудрое и благородное. Хотя на самом деле это, ко- нечно, не так. Ведь если посмотреть непредвзято, нет ни- чего более глупого и жалкого, чем темы, положенные в основу "Федры", или "Отелло", или "Грозового перева- ла", или "Агамемнона"*. Но благодаря гениальной об- работке темы эти засверкали, стали волнующими, и пото- му читатель или зритель остается при своем убеждении, будто бы, несмотря на случившуюся катастрофу, повин- ный в ней мир -- этот слишком человеческий мир -- уст- роен не так уж плохо. Нет, хорошая сатира, по существу, гораздо правдивей и, конечно же, гораздо полезнее, чем хорошая трагедия. Беда в том, что хорошая сатира -- 437 очень редкая штука; ведь очень немногие сатирики отва- живаются заходить в своей критике общепринятых цен- ностей достаточно далеко. "Кандид"*, например, замеча- телен в своем роде; но он не идет дальше развенчания основных человеческих деяний, совершаемого во имя идеала безвредности. Что ж, это верно: большинству людей стоило бы стремиться к безвредности как к наи- высшему идеалу, ибо, хотя немногие способны творить добро в позитивном смысле, нет такого человека, кото- рый не мог бы при желании воздержаться от зла. Тем не менее одна безвредность, как бы ни была она хороша, отнюдь не представляет собой высочайшего из всех воз- можных идеалов. II faut cultiver notre jardin 1 не есть пос- леднее слово человеческой мудрости; разве что предпос- леднее. Солнце светило так, что, спускаясь с холма, Пит уви- дел две маленькие радуги у грудей нимфы Джамболоньи. В голове его сразу же возникла мысль о Ное и одновре- менно -- о Вирджинии в белом атласном купальнике. Он попытался прогнать вторую мысль как несовместимую с новым, драгоценным для него образом сестры милосер- дия; а поскольку Ной не мог дать особенной пищи для размышлений, он вновь окунулся в воспоминания -- на сей раз о беседе с мистером Проптером насчет секса. Начало ей положили его собственные недоуменные рас- спросы о том, что считать нормальной половой жиз- нью -- не в статистическом смысле, конечно, а в том аб- солютном, в каком может быть названо нормальным безупречное, ничем не нарушаемое пищеварение. Какой тип половой жизни нормален в этом смысле слова? И мистер Проптер ответил: никакой. Но должен же быть эталон, запротестовал он. Если добро может проявлять- ся на животном уровне, то должен быть тип половой жизни, который абсолютно нормален и естествен, как есть абсолютно нормальный и естественный процесс ус-------------------- 1 Надо возделывать свои сад (франц.), 438 воения пищи. Но половая жизнь человека, ответил мис- тер Проптер, лежит на ином уровне, нежели пищеваре- ние. У крыс -- у тех да, у них отношения полов лежат на том же уровне, что и усвоение пищи: ведь у них все происходит инстинктивно; другими словами, контролиру- ется физиологическим разумом тела, который регулиру- ет совместную работу сердца, легких и почек, поддержи- вает нужную температуру, питает мышцы и заставляет их производить необходимые сокращения по сигналам цент- ральной нервной системы. Работа человеческого орга- низма контролируется тем же физиологическим разумом тела; благодаря этому-то разуму на животном уровне и проявляется добро. Но половая жизнь находится у лю- дей почти совершенно вне юрисдикции этого физиоло- гического разума. Он контролирует лишь клеточную активность, которая делает половую жизнь возможной. Все остальное осуществляется помимо инстинкта, на чисто человеческом уровне самосознания. Даже люди, думающие, будто они проявляют свою сексуальность как самые настоящие животные, все-таки остаются на чело- веческом уровне. Это значит, что они сознают свое "я", мыслят словесными категориями -- а где слова, там обя- зательно память и желания, суждения и фантазии; там сразу появляются прошлое и будущее, реальное и вооб- ражаемое, сожаления и предчувствия, добро и зло, по- хвальное и постыдное, прекрасное и безобразное. Самая звериная эротика в отношениях мужчин и женщин все- гда связана с какими-то из этих неживотных факто- ров -- факторов, которые привносит в любую человечес- кую ситуацию наличие языка. Это означает, что нет единственного типа человеческой сексуальности, кото- рый может быть назван "нормальным" в том смысле, в каком говорят о нормальном зрении или пищеварении. В этом смысле все виды человеческой сексуальности абсо- лютно ненормальны. О различных типах половой жизни нельзя судить, соотнося их с каким-либо естественным эталоном. О них можно судить лишь в связи с конечны 439 ми целями каждого индивидуума и результатами, кото- рых он добивается. Если, скажем, человек хочет, чтобы о нем сложилось хорошее мнение в конкретном обще- стве, он или она может без всякого риска принять за "нормальный" тот тип половой жизни, который в насто- ящее время допускается местной религией и одобряется "лучшими людьми". Однако бывают индивидуумы, при- дающие мало значения тому, что подумает о них гнев- ливый Бог или даже лучшие люди. Их главная цель -- как можно чаще испытывать острые ощущения и силь- ные чувства. Они, очевидно, представляют себе "нор- мальную" половую жизнь совсем не так, как более при- мерные члены общества. Далее, существует множество разновидностей сексуальной жизни, "нормальных" для людей, желающих взять все лучшее от обоих миров -- мира своих личных ощущений и эмоций и мира обще- ственных, то есть моральных и религиозных, соглаше- ний. К ним относятся "эталоны" Тартюфа и Пекснифа, "эталоны" священников, охочих до школьниц, и членов кабинета, имеющих тайное пристрастие к симпатичным мальчикам. И наконец, есть те, кто не заботится ни о преуспеянии в обществе, ни об умилостивлении местно- го божества, ни о том, как бы побольше пережить и пе- речувствовать, но желают в первую очередь просветле- ния и освобождения, хотят решить проблему выхода за пределы личности, подняться с человеческого уровня на уровень вечности. Их понятия о "нормальной" половой жизни далеки от эталонов всех остальных категорий. На теннисном корте дети повара-китайца запускали воздушных змеев в виде птиц, снабженных маленькими свистками и печально щебечущих под порывами ветра. Ушей Пита достигали радостные возгласы на кантонс- ком диалекте, напоминающие кряканье уток. По ту сто- рону Тихого океана, мелькнуло у Пита в мыслях, мил- лионы и миллионы таких вот ребятишек умирают или уже умерли. Внизу, в Священном гроте, стояла гипсовая статуя Пресвятой Девы. Пит подумал о коленопрекло 440 ненной Вирджинии в белых шортах и спортивной кепоч- ке, о страстных обвинительных речах его преподобия Шлица, о шутках доктора Обиспо, о высказываниях Алексиса Карреля* насчет Лурда, об "Истории инквизи- ции" Ли, о словах Тони про связь между капитализмом и протестантизмом, о Нимеллере*, и Джоне Ноксе*, и Торквемаде*, и о той сестре милосердия, и вновь о Вир- джинии, и, наконец, опять о мистере Проптере -- един- ственном среди его знакомых, способном помочь хоть немного разобраться во всей этой невероятной, немыс- лимой, дьявольской путанице. ГЛАВА ШЕСТАЯ К легкому разочарованию Джереми, Обиспо нимало не огорчило то обстоятельство, что его идеи были пред- восхищены в восемнадцатом веке. -- Расскажите-ка мне еще что-нибудь про вашего Пя- того графа, -- произнес он, когда они вместе с Вермеером плавно заскользили в подвал. -- Он, стало быть, прожил девяносто лет? --Даже больше,--ответил Джереми, -- девяносто шесть то ли девяносто семь, не помню точно. И умер, между прочим, в разгаре скандала. -- Какого такого скандала? Джереми кашлянул и похлопал себя по макушке. -- Самого обыкновенного, -- мелодичным голосом промолвил он. -- Вы хотите сказать, что этот старый пень был еще в состоянии?..-- недоверчиво спросил Обиспо. -- В состоянии,-- повторил Джереми.-- Я читал коечто об этом деле в неопубликованных бумагах Гревиля*. Он умер как раз вовремя. Его собирались арестовать. -- За что? Джереми снова мигнул и покашлял. -- Ну, -- сказал он медленно и с интонацией, живо на 441 поминающей "Крэнфорд"*,-- похоже, что он имел при- вычку развлекаться несколько кровожадным способом. -- Убил, что ли, кого-нибудь? -- Не то чтобы убил, -- ответил Джереми.-- Скорее, побил. Обиспо был сильно разочарован, но тут же утешил себя соображением, что девяностошестилетнему старцу и такой поступок делает честь. -- Я бы с удовольствием еще в этом покопался, -- до- бавил он. -- Что ж, дневник в вашем распоряжении, -- вежли- во сказал Джереми. Обиспо поблагодарил его. Вдвоем они направились к хранилищу, где Джереми корпел над архивом. -- Почерк у него довольно неразборчивый, -- предуп- редил Джереми, когда они вошли. -- По-моему, будет лучше, если я почитаю вам вслух. Обиспо возразил, что не хочет отвлекать Джереми от работы; однако, поскольку его спутник искал предлог для того, чтобы отложить сортировку скучных доку- ментов до другого раза, это возражение было встрече- но контрвозражением. Джереми упорствовал в своих альтруистических намерениях. Обиспо сказал "спаси- бо" и уселся слушать. Джереми лишил свои глаза их привычной среды обитания на время, потребное для протирки очков, затем начал перечитывать вслух за- пись, на которой остановился утром, когда позвонили к ленчу. -- "Он должен быть найден в речной Тине, -- заклю- чил он,-- и ожидает лишь искусного Удильщика". Обиспо издал смешок. -- Да это прямо определение науки,-- сказал он.-- Что такое наука? Ужение в речной тине -- стараешься выудить или бессмертие, или вообще что-нибудь, что подвернется. -- Он снова отпустил смешок и добавил, что старикан ему нравится. Джереми продолжал читать: 442 -- "Август 1796. Сегодня эта трещотка, моя племянни- ца Каролина, упрекнула меня в том, что, по ее словам, называется Непоследовательностью Поведения. Человек, гуманно относящийся к Лошадям в своей конюшне, Оле- ням в своем парке и Карпам в своем пруду, должен про- явить Последовательность, став более общительным, чем я, более терпимым к компании Дураков, более доброже- лательным к простым и бедным людям. На это я заме- тил, что само слово "Человек" есть общее Название для цепочек непоследовательных Действий, совершаемых двуногим и лишенным перьев Телом, и что такие слова, как Каролина, Джон и прочие, обозначают конкретные цепочки непоследовательных Действий, совершаемых конкретными Телами. До сих пор Человечество было последовательным только в одном -- в своей Непоследо- вательности. Иными словами, природа каждой конкрет- ной цепочки непоследовательных Действий зависит от истории личности и ее предков. Всякая цепочка Непос- ледовательностей определена заранее -- она строится по Законам, налагаемым на нее предшествующими Обстоя- тельствами. Называя Поведение Индивида последова- тельным, мы имеем в виду лишь то, что его Действия в своей непоследовательности не могут выйти за предпи- санные этими Законами рамки. Однако Последователь- ность, или Сообразность, которой требует Каролина и подобные ей Дураки, совсем другого сорта. Они упрека- ют нас за то, что наши Поступки не сообразуются с не- ким произвольным набором Предрассудков или с какимнибудь смехотворным кодексом поведения -- Еврейским, Джентльменским, Ирокезским или Христианским. Такой Сообразности достигнуть нельзя: попытка ее достигнуть приводит к Лицемерию или Слабоумию. Посмотри, пред- ложил я Каролине, на свое собственное Поведение. Ну скажи, пожалуйста, какая Сообразность существует между твоими разговорами с Деканом об Искуплении и теми Драконовскими побоями, коим ты подвергаешь де- вушек-служанок? между твоими показными благодеяни 443 ями и капканами на людей в твоих усадьбах? между тво- ими появлениями при Дворе и твоим chaise регсeе ? или между воскресной службой в церкви и теми развлече- ниями, коим ты предаешься по субботам с мужем, а по пятницам или четвергам, как всем известно, с неким Баронетом -- умолчим о его имени? Но прежде, чем я закончил последний вопрос, Каролина вышла из ком- наты". -- Бедняжка Каролина, -- усмехнувшись, сказал Обиспо. -- Что ж, сама виновата. Джереми начал читать следующую запись: -- "Декабрь 1796. После второго приступа легочной гиперемии Выздоровление шло медленнее, чем раньше, и восстановило мои силы в еще меньшей степени. Я ви- сел над бездной на одной-единственной ниточке, и имя этой ниточке -- Страдание". Элегантно оттопырив мизинец, Обиспо стряхнул пе- пел с сигареты на пол. -- Обычная для тех времен фармацевтическая траге- дия,-- про