хор продолжал полную отчаяния песню: До тех пор, пока не потеряли Зубы, волосы, себя, Будем кланяться! Покорными мы стали Без надежды... ведь она слепа! Спины от побоев волдырями покрываются. Поясницу сгибает кнут. Кнут нам тело изрежет, даже кости ломаются; Весла, цепи и соль руки в кровь изотрут. Не устать бы, мой брат, не упасть, За борт выбросят голых, как кости... От стрелы ослабел я в саду. Но народ я не предал! Грешно! Но в аду я, в аду! Поднимай, поднимай же, брат мой, весло! Наступила тишина. - Вставайте, феранки! - сказал не похожий на другие голос, который ничего общего с этой полной отчаяния песней не имел. Тень перешагнула натянутые бортовые леера. Вторая (голубая) луна осветила блестящий панцирь из неизвестного металла. У человека в руке был меч, за ним следовал лев. Кое-кто из каторжников выпрямился, а тот, что был ближе всех, сказал на прованском языке: - Да это один из рыцарей Тау! - Замолчи, - прошептал другой. - Это всего лишь видение... или еще хуже! Смотри: у него на кольчуге полумесяц! - Это всего лишь военная хитрость, - сказал Конрад. - Я оттуда, откуда и вы, родственник Великого Магистра Гуго Монферратского. Братья мои, я решил освободить вас. Много ли среди вас феранков? - А что мы теряем? - послышался молодой голос, в котором не было никакого смирения. - Умереть под кнутом или от удара ятагана... На этих кораблях нас больше двухсот, мой принц. Но мы скованы цепью, а у тех есть оружие. Дрожь пробежала по исполосованным спинам. Потом кто-то шепнул: - Тревога! Надсмотрщик! Все легли на палубу. Тень в форме бочки поднималась по трапу судна; человек шатался, держа в руках хлыст, он был явно пьян. Он хотел еще раз ударить по нывшим от боли телам, но покачнулся, и узкие ремни хлыста просвистели в пустоте. Конрад сдержал свой гнев: "Не нападать на местных жителей без провоцирующих действий". Тому, кто составлял Устав Свободных Светил было легко написать такое! Но пьяный приближался, ругаясь. Он поднес фонарь к сверкающему силуэту: - Что это такое? Клянусь Тервагантом, феранк не скован цепями! Он поднял хлыст. Но длинное тело, золотистое и грациозное, бросилось с бортовых лееров: Искандер раздавил эту скотину. Монферрат вытер щеку, на которую попала кровь. Он чувствовал себя связанным с каторжниками Анти-Земли и скомандовал второму стражнику, остававшемуся в темноте: - Снимите цепи с пленников. Вышел капитан с обнаженной саблей. Искандер поднял голову и зарычал. При виде убитого стражника и огромной кошки, которая его терзала, человек открыл было рот, чтобы закричать, поднять тревогу на остальных кораблях. На этот раз Конрад без колебаний навел свой бластер и выстрелил. Однако появились и другие тени; каторжники увлеченно наблюдали за развернувшейся борьбой, предупреждая своего освободителя: - Осторожнее, справа, сынок! Сейчас слева! Видя это, второй стражник открыл замки на цепях, что связывали шестерых гребцов. Эти окровавленные, изможденные люди выпрямились и, пустив в ход наручники, начали наносить удары стражникам. Кое у кого в руках были обломки весел и обрубки канатов. Схватка была недолгой, но упорной; на палубе везде валялись убитые стражники. - А сейчас - на другие корабли! - сказал Конрад. Всего было шесть судов: три галеры по восемьдесят пар весел, флагманский корабль и две фелуки. Так как большинство каторжан были моряками, абордаж прошел изящно. Только флагманский корабль оказал сопротивление, но Искандер совершил чудо, раскалывая, как скорлупу, головы в тюрбанах, кроша мясо. Среди феранков были два рыцаря, которые, подобрав сабли, радостно работали ими молча. Сидя на мостике командующего галерами, де Фамагуст, появившийся откуда ни возьмись, из измерения ESP или какого-нибудь другого, считал павших и отпускал им грехи. Когда каторжане овладели флагманским судном, рыцари-феранки представились Конраду: граф Альфаж и рыцарь Эстандуер. Молодой певец, который все еще помнил свою милую в Феранции, оказался кузнецом из Арманьяка; богатый купец, который обвинял своих детей, был из Оверна: корсар, который мечтал только о свободе, назвал себя Тьерри. Конрад поручил им командование на захваченных кораблях. В мгновение ока палубы и мостики были расчищены, трупы выброшены за борт, а каторжане, сбросившие цепи, снова оказались у весел. Меркуриус де Фамагуст благословил этих людей. - Мы поднимемся вверх по Тигру, - объявил он, - и да поможет нам Бог, братья мои, это будет тяжело. На полпути нам нужно будет сжечь корабли и отправиться в Фалестию пешком. - Я не знаю, - сказал с сомнением корсар, - как встретят нас в Иерушалаиме. - Вас встретят с распростертыми объятиями, - сказал Конрад. - Я ручаюсь за это. Проявление ярости Новость о том, что бесчисленная армия халифа Абд-эль-Хакима вступила в Моавский край, разнеслась по Иерушалаиму как удар молнии. До сих пор рыцарям Тау приходилось сражаться с Дамасском и пустыней: неравные силы противостояли друг другу. Но двести тысяч янычар и регулярных войск Баодада, пятьсот тысяч монголов с плоскогорий хлынули на ничтожно малый Сион. В королевском дворце об этом еще не думали. На совете крупные вассалы поздравляли короля Ги; патриарх благословлял брак, махая, как крыльями, украшенными жемчугом рукавами; рядом с королем стоял Жильбер с высокомерным, мраморным лицом. Завтра он женится на Анне. В воротах Эль-Асбата показался гонец, прибывший из пустыни. Он так гнал своего коня, а на его лице была такая маска из пыли и крови, что его тут же пропустили в зал капитулярия. Поначалу великие мужи не узнали его: это был лишь сборщик налогов. Случай забросил его к границам королевства на горящие развалины крепости спустя полчаса после ухода Абд-эль-Малека. Этот предвестник несчастья очень спешил, он тяжело дышал, язык его во рту был черным. Не произнеся ни слова, гонец упал на колени перед королем и бросил перед святейшим собранием одеревенелый мешок, покрытый клейкой массой. Веревка зацепилась за изображения сказочных чудовищ на троне, и этот своего рода бурдюк раскрылся. Из него выкатились три головы: широко раскрытые глаза были белыми, густая жидкость капала из зияющих отверстий шей. С самой маленькой головы спадала голубая копна длинных женских волос. Ги узнал своих вассалов по ту сторону реки Иордан. Поспешно поднявшись по ступенькам к своему трону, он закричал: - Дама Эсшив из Триполи! Графиня Генезарета... Что вы хотите от меня? Чем я могу вам помочь? Так Жильбер узнал, что у него была старшая сестра. Синие губы почти не шевелились, когда гонец простонал: - Они взяли крепость и всех перебили!.. Только дочь графа от другого брака смогла убежать, уведя с собой четырех детей дамы Эсшив, и, судя по всему, укрылась в замке у озера. Но их осаждают полчища сарацинов. Это передовые отряды Абд-эль-Малека... Государь, дама Эсшив просит помощи для своих детей, ради справедливости! Справедливость! В зале поднялся оглушительный шум. Все стоявшие рядом с королем рыцари закричали, их кольчуги задрожали, багровый цвет приобрели покрытые славой шрамы. Рено из земель по ту сторону Иордана ругался; фландриец со всей силой ударил по столу кулаком; тамплиеры задумчиво рассматривали наполовину вытащенные из ножен широкие лезвия своих мечей. Даже Жильбер... Он смотрел на это безжизненное лицо, которое было раньше нежным и красивым. У него было лишь одно желание: отомстить за эту неожиданно появившуюся сестру. Он так и сказал. Неподвижно застывший, Жильбер был похож сейчас на вышедшего из легенды принца. Он обратился к королю: - Государь, другие могут ждать или обсуждать. Я не могу, как бы ни велико было мое желание присутствовать завтра на празднике, который даст мне все. Соблаговолите позволить мне взять Тау и отомстить за девушку, которую я совсем не знал, но она была мне сестрой. Если еще недавно в Иерушалаиме были тысяча сердец, которые сомневались в Жильбере, рыцарей и принцев, которые к нему холодно относились, то он всех их покорил в эту минуту. Все хотели взять Тау и пойти с мечом на сарацинов. Люди обнимались, кричали, плакали. Христианские принцы забыли свои разногласия и злобу, генерал госпитальеров предлагал свои замки, а повелитель Антиохии - свою армию. Неистовство достигло наивысшей точки, когда, наклонившись, Жильбер взял в руки голову с длинными голубыми волосами и благочестиво поцеловал мертвые веки. Однако рядом не было какого-нибудь де Фамагуста, чтобы шепнуть, что замок у Тивериадского озера уже пал, что дама Эсшив была лишь сводной сестрой Д'Эста и что уничтожение людей сарацинами - как насущный хлеб и ходовая монета. Никакой ветер не остудил горячие головы. - Справедливости и мести! - кричали рыцари. - Умереть под Тау - самая прекрасная судьба! - заявил мрачно Гуго Монферратский. Единственный настоящий стратег в святой земле он знал: укрывшись за стенами Иерушалаима, при поддержке со стороны христианской Галилеи, армия Тау могла бы не только сдержать штурм Абд-эль-Хакима, но и истощить, измотать удалившегося от своих тылов противника. Но если она покинет свои укрепления, все погибло! Его мечта о сарацино-феранцузской империи умерла. И после отъезда Конрада он ничего о нем не знает. Из Баодада приходили слухи о резне и холере... Под балконом, на котором появился король Ги, его ждала огромная толпа. Один доселе слабый принц, казалось, преобразился: он поклялся не снимать кольчугу до тех пор, пока хотя бы один сарацин будет топтать святую землю. Патриарх благословил будущую армию. За несколько часов город изменился до неузнаваемости; генуэзцы закрыли свои базары, так как торговля теперь казалась бесполезной, а греки стали обсуждать: оставаться им здесь или уходить. Толпа забросала камнями прокаженных Иозафата, которых подозревали в шпионаже; какой-то торговец залез на столб и стал проповедовать священную войну, которая будет предшествовать концу света; даже жрицы любви принесли в казну свои серьги и носовые кольца. Анна де Лузиньян выразила желание увидеть Жильбера. И ей была предоставлена эта возможность. Все уже знали, что армия будет состоять из трех корпусов: король возглавит центр, Гуго Монферратский и принц Д'Эст - фланги. Жильбер пришел во дворец. Его лицо осунулось и было холодным. Анна сняла с пальца обручальное кольцо, протянула его Десту и сказала, что удаляется на гору Кермель. - Прокляните меня, оскорбите меня, - равнодушно сказал он, - но не приносите себя в жертву из-за меня. Я не стою этого. На Анти-Земле есть более достойные рыцари, готовые добиваться вашей руки. Вы видите перед собой лишь отступника и предателя. - Вы будете сражаться за Тау! - вздохнула Анна. - Я всегда обожал великие потрясения. А это даст мне возможность искупить свою вину в собственных глазах. Я, наверное, погибну за благородное дело. Принцесса заплакала, и Жильбер, никогда не видевший женских слез, смягчился. - Не плачьте, - сказал он. - Наша помолвка была лишь детской игрой... - Но не для меня, господин! - Анна, я прибыл издалека и чувствую, что постарел на тысячу лет. Неизвестные солнца слепили мне глаза и сделали мою кожу грубой; я сражался под всеми небесами, но у меня ничего нет. Все, что отныне может предложить мне Анти-Земля, это красивую смерть. Ее руки, как водоросли, цеплялись за плащ землянина, а из глаз текли хрустальные слезы. Он смотрел на нее с неожиданным ужасом, на ум приходили темные истории: в измерении ESP живут не только саламандры... из стихийной пропасти могут появиться другие, более вкрадчивые существа. Вдруг он что-то уловил в чертах Анны и грубо отстранил ее, когда она бормотала: - Вы уходите, а я сгораю от любви... - Я узнал вас, - сказал он. - Вы только русалка! Вы не можете ни сгореть сами, ни сжечь меня. Возможно, вас действительно зовут Анна де Лузиньян; наши два мира так опасно смешались! Но я всего лишь человек, и игра уже достаточно долго длится. Я хочу прожить несколько печальных дней с людьми. Я хочу умереть в кругу людей и от ударов людей! Туманные зрачки Анны опасно сузились: - Эта девушка, чьи мертвые глаза вы поцеловали, не ваша сестра. Вы не принц Д'Эст. - По-моему, вы мне уже говорили это. Но это неважно: я приведу с собой многие тысячи копий и умру под этим именем. Что касается дамы Эсшив из Триполи, то мне приятно считать ее сестрой! Это не был ни огненный джин, ни водяной демон. - Я вас в самом деле любила, Жильбер! - заплакала русалка. - Да знаете ли вы, что такое любовь? Любить - это не топить, затягивать в тину или сжигать! Да прекратим шутить. Нужно, чтобы я вспомнил дворец? Нужно ли показать королю Ги переплетение вен, которое образует трехлопастный хвост под мышкой у его дочери, его очень дорогой дочери?.. Скажите слово - и я позову этого гвардейца... Анна вытерла глаза и сказала сердито: - Зовите его. Это домовой. День был мрачным. На рассвете распахнулись городские ворота, и через них в город хлынул поток испуганных сельских жителей. Мрачные предчувствия гнали крестьян, которые покинули свои деревни. Ослы и мулы сгибались под тяжестью нехитрых пожитков, женщины несли на спинах младенцев. Ужасные слухи беспокоили народ: основные силы армии Абд-эль-Хакима шли к Тивериадскому озеру, посередине которого находилась крепость. Считали верблюдов и копья воинов. Густое облако пыли в десять стадионов сопровождало эту массу. На Кедроне охваченная паникой толпа встретилась с другой людской рекой. Но они не смешались друг с другом. Под звуки фанфар Иерушалаим открыл ворота своим воинам. Из подземелий вытягивали баллисты и метательные орудия; быки тянули катапульты, которые спускали с Сионской горы. Собрали старые осадные орудия, которые не использовались со времен Рено Д'Эста. Тамплиеры объясняли слугам действие этих машин. Они учили также некоторым хитростям, как выжить в пустыне: класть на виски под шлем мокрую тряпку; рыть ямы на стоянках - в них земля более влажная; встряхивать упряжь, чтобы освободиться от скорпионов; прикрывать костры, чтобы не привлекать ярко-красных аспидов. Наконец огромная армия пришла в движение. Длинные ряды всадников, одетых в железо, в шлемах, защищенных "кеффиехом", потекли через ворота Святого Этьена. За ними следовала возбужденная толпа людей, вооруженных только факелами и колами; затем шел длинный караван: навьюченные кладью ослы, стада овец, растекающиеся по равнине, нагруженные бурдюками с водой тележки. Вся эта масса направлялась к границе страны Моав, к Сефорийскому источнику, где должны были сойтись армии и состояться последний военный совет. Иерушалаим уже терял свою кровь и сущность. На крепостных стенах в пестрых платьях и в украшенных жемчугом головных уборах стояли женщины. Некоторые, как это сделала в свое время Андромаха, подталкивали своих сыновей к колонне, к своим мужьям или любовникам. Среди этих жен, подруг было много евреек и неверных, однако и они не были равнодушными и умоляли своих хозяев нанести сильный удар по врагу. Никто не делал попыток удержать воина, никто не бросался под копыта бело-рыжих лошадей, никто не катался от горя по песку. И Дест подумал, что человеческая любовь и в самом деле никудышная вещь, если только это она... До середины плоскогорья рыцарей сопровождали священники. Там сионский патриарх спешился, благословил армию и обнялся с крупными военачальниками. Как повторялись жесты! Этот инсценированный выезд являлся лишь пародией на ритуальную процессию святого четверга. Многие из паломников, что присоединились к воинам, были вооружены лишь листьями пальм и лилиями, но они двигались вперед, устремив глаза к солнцу. Когда удалилась живописная группа духовных лиц, эти бедные люди смело шли в глубь неумолимой пустыни, где песок был покрыт слоем соли. В оазисах рычали львы. Огромный черный рыцарь в плаще, на котором был вышит кровавого цвета знак Тау, вел людей в бой, к славе, вернее, к смерти. И Жильбер Д'Эст почувствовал себя связанным с этой силой - Гуго Монферратским. Когда они поднялись на эту Голгофу, Дест выпил до дна вино из кубка. Его археологическая подготовка позволяла ему вспомнить некоторые вещи. Когда-то на Земле существовало Святое Восточное королевство, которое пало под ударами сарацинов. Последний удар, который уничтожил его, был нанесен в битве, развернувшейся у Тивериадского озера, с целью освободить графиню Эсшив де Триполи, которая уже погибла к этому времени. Когда позже, намного позже, вдали засверкало озеро - мертвая бирюза, вставленная в оправу огненной равнины, - Жильбер не удержался и спросил пажа: - У этого озера, конечно же, есть название? Какое? - Тиверийское, господин, - ответил юноша. - Здесь Бог шел по воде. А рыцари Тау все двигались вперед, через пустыню, в которой не было ни колодцев, ни чьих-либо следов. Все реки и ручьи пересохли. Стали появляться настораживающие предзнаменования. На вторую ночь самая большая луна Анти-Земли стала кроваво-красной, а затем исчезла в черной туче. Всадники и лошади изнывали под накалившимися доспехами. Вода в бурдюках стала теплой, затем зловонной, а кожа на них потрескалась. Вслед за этой массой воинов, которые чувствовали уже приближение смерти, семенили шакалы и гиены. Битва Наконец армия прибыла в сердце безжалостной равнины... Летняя жара, словно свинец, давила маленькие пальмы над холодным и чистым, как стекло, источником. Здесь и находилось одно из мест в мире, которому суждено было стать местом катастрофы: источник Сефория. Было жарко. Очень жарко. Песок светился, как фосфор, и вся пустыня чувствовала присутствие хищника. Пот разъедал опаленные лица. В шатре короля Ги собрались на совет, который скорее походил на потасовку, крупные военачальники. ...Сколько похожих событий произошло 1500 лет назад на другой планете, знало достоверно только одно существо: Меркуриус де Фамагуст (для него в отличие от Жильбера речь тут не шла о воспоминаниях или археологических знаниях). Епископ (или имам?) присутствовал в 1287 году при другой битве ангелов. Но он не мог предупредить армию Тау. "Того, кого Бог хочет потерять, он сначала ослепляет". Вокруг шатра, где заседал совет, томилась в ожидании решения огромная армия христиан, которая находилась в боевой готовности, - люди в тяжелых панцирях и покрытые попонами лошади. Люди чувствовали голод, да и борзые уже лизали свои поводки. Вторая луна раздвоилась в мертвенно-бледный спектр и затем исчезла. По железным рядам пробежал протяжный вздох: ничего подобного люди не видели с тех пор, как принц Македонии, которого случайно звали, как и на Земле, Александром, одержал возле Арбел победу над персидским царем. Люди задыхались. Порой какой-нибудь ослабевший подросток оседал на землю и лежал как мертвый. Край полотна, которое закрывало шатер, колыхался от слабого дуновения ветерка. Воины, стоявшие снаружи, спрашивали друг друга в знойных сумерках: - Кто это? Кто вошел? Что они говорят? Опытный воин, у которого был острый слух, передал остальным: - Говорит принц де Триполи. Считают, что он заколдован, но это хитрый полководец, и он лучше всех знает военное искусство. И вот что он говорит... Человек кратко пересказал речь Жильбера. По-прежнему колеблющийся, неспокойный, тот вновь обрел качества воина-одиночки и стратега, более чем на тысячу лет превосходящего окружающих в своем развитии. Он знал уже, что армию Тау ждет погибель. Он читал это на лицах своих товарищей, в их мрачной возбужденности, в смирении нижнего звена воинов. Он вдруг всех их стал рассматривать как экипаж огромного космического корабля, который устремляется в звездную бездну дыры Лебедя или погружается в ужасающий промежуточный мир. Он умолял короля Ги (командира корабля) "ни в коем случае не углубляться в эту пустыню, которая не что иное, как пекло". - Следовало, - говорил Жильбер, - удерживать позиции и ждать штурма неверных, которые, словно волны, будут разбиваться о бронзовую стену. Страна Моав была опустошена. Стояла такая жара, что ни один феранк на открытой равнине не мог вынести ее. Пересохли все реки, в колодцах была только зловонная грязь. Покинув берега Кедрона, христиане выпили последние глотки горячей воды из своих бурдюков, а бестолковые приказы помешали им пополнить ее запасы из источника Сефории. По плоскогорью сейчас поднималась не армия, а гонимое на бойню стадо. Не боясь получить репутацию труса, Дест взывал к благоразумию своих спутников. Они знали, что в жаркой пустыне гибнет больше людей, нежели в бою! Однако, обернувшись в поисках поддержки, он понял, что остался один: люди отворачивали лица, на которых отражались растерянность и ярость; Рено с той стороны реки Иордан ликовал в своей великой ненависти к неверным, а король Ги шептал: - Однако Эсшив де Триполи была вашей сестрой, сын мой! - Речь идет не только о мести, - вмешался коннетабль Жослин. - На этот раз соединились и милосердие, и политика! Нам следует прийти на помощь нашим вассалам, которых осаждает неприятель... И, даже если мы оставим несколько костей в пустыне, разве не сказано: хорошо, когда некоторые из людей погибают за народ! - Какие люди? - воскликнул Жильбер, чувствуя, что он повторяет слова, уже произнесенные кем-то в другом месте. - Несколько истощенных защитников с обреченной башни или цвет вашей кавалерии?.. О король Ги! Совершенно ясно, что, если мы проиграем битву у Тиверии, падет заморская территория Феранции, а с ней рухнут все надежды Тау! Собравшиеся заколебались на мгновение: этот человек говорил правду! Но нужно было больше, чем вера в принца де Триполи, некоторые называли его "сомнительным и к тому же заколдованным". И тогда поднялся грозный Гуго Монферратский. Он не спал много ночей, глаза у него были красными. Захваченные утром на границе страны Моав пленники говорили о каком-то крупном сражении в Баодаде, где один человек, вооруженный молнией, пробился сквозь кольцо окружавших его янычаров Абд-эль-Малека. Был также какой-то лев... Человек тот исчез, говорили пленники, наверное, он смертельно ранен... Один мусульманский богослов уточнил: - У него было лицо ангела Азраэля. Он пытался похитить жену халифа. За такие преступления карают смертью... Смерть... смерть... Слово напоминало о нападении Бича. "Если Конрад погиб, как могу жить я?" - подумал оцепеневший от ужаса Великий Магистр. Когда он говорил, в его голосе отражалась вся сила его боли. Все умирающие христиане являлись сейчас его сыновьями, так же, как и Конрад. Нет! Он не допускал мысли о том, чтобы сидеть сложа руки в ожидании гибели отчаявшихся людей. Жители Моава, искалеченные, распятые, публично опозоренные, были его братьями. Он представил себе их муки, когда некоторые по слабости характера отказываются от своей религии и навлекают на себя вечный позор. По морщинам его сурового лица катились слезы, но Гуго не чувствовал их. Он воскликнул: - Мы все будем нести ответственность за эти стремящиеся в преисподнюю души! Мы довели их до такого состояния; но каждая душа получит искупление ценой крови Бога! Эта неистовая речь нашла свой отклик, как всякий страстный призыв... Было принято решение: христианская армия отправляется на помощь защитникам замка и города Тиверии. Когда по армии Тау передали приказ атаковать неприятеля, люди и лошади, укрытые тяжеловесными попонами, уже пошатывались; никто из них за последние двенадцать часов не ел и не пил. Бледная заря вставала на горизонте, прогоняя адскую ночь. Полураздетые принцы спали среди дымящихся развалин Тиверии. Ирония судьбы: силы Святого королевства шли на помощь городу, который сдался неприятелю; все его жители были вырезаны третьего июля, а армия короля Ги собиралась войти в Моав четвертого июля. Арабский летописец Эль-Афдал, двойник которого жил на другой планете, писал: "Сражение было дано на равнине Хиттим. Да продлятся дни того, кто видел его. Это место конца света". Утверждают, что когда-то здесь упала звезда. Лишь холмы с валунами из кремния и гранита, поросшие редкой сухой травой. Ни горного массива, ни оврага, которые могли бы служить укрытием! Воины Тау шли маршем всю ночь, неотступно следуя за разведчиками. Наконец они достигли ущелья. Только в девятом часу дня - а это показывает, с какой медлительностью тащились эти люди, ведь они шли не в бой, а на казнь - вышли на плоскогорье. Об этом сообщили повелителю неверных. Он воздал хвалу Терваганту за то, что тот посылает ему врагов, и сказал: - Да будет уличен во лжи демон! Ступайте и убейте его! Черные и красные колонны пришли в движение. От ударов стали тряслась земля. Неверные устремились большими волнами, вооруженные луками и копьями. Они имели свежие силы, их бурдюки были заполнены холодной, ледяной водой из озера. Но и измученные воины Тау сражались яростно. Ослепляемые солнцем, пошатывающиеся в своих тяжелых доспехах феранки продолжали двигаться к этой безжалостно голубой воде, к этому заселенному мертвецами городу, который они пришли освобождать. Семь раз, писал летописец, феранки отступали, а затем снова шли на штурм. В бою люди срывали с себя сверкающие на солнце латы вместе с кусками своей кожи. Были и такие, чье оружие сломалось или согнулось. Они ногтями раздирали лица своих врагов и большими пальцами выдавливали глазные яблоки. Другие в ожесточении впивались зубами в горло неприятеля. Умирающие поднимались и секли ноги лошадей. Эсклармонда - святая эльмов - приказала поднять свои носилки на холм. Сидя на ярко-красных подушках, она наблюдала за боем. Ее дыхание становилось все более учащенным и свистящим; она чувствовала каждое падение воина, каждый удар стали, но ничего не могла сделать: ее участь и судьба Анти-Земли IV были решены. Сидя по-турецки на корточках, сопровождавший ее брат Бертхольд Шварц (он привязался к этому созданию Стихии) вытирал ей платком лоб, который она расцарапала до крови. Ко второму часу битвы более двадцати тысяч рыцарей, как скошенные, усеяли песок; жгучая жажда мучила тех, кто остался жив, они пили кровь и мочу лошадей; под солнцем их раны гноились. Метательные машины глухо сотрясали равнину. Запущенные катапультами обломки скал раздавливали оставшихся в живых. Жестокий бой развернулся под хоругвями короля Ги. Мусульманские богословы предсказывали правоверным, что падение знамен христиан возвестит о победе халифа. И тот все направлял войска на штурм, чтобы сорвать эти славные лохмотья. Король с пышными белыми волосами, спадающими на кольчугу, спрятался за крепостной стеной перед большим Тау, и массы неверных неоднократно отступали. Колдунья, которая поднялась на холм Хиттим и прокляла христиан, была сражена стрелой. Она скатилась к подножию холма, где арабы подожгли до этого сухую траву, чтобы дым разъедал глаза неприятелю, и сгорела, испуская страшные крики. В двух шагах от этого места защищал шатер короля Гуго Монферратский, возвышаясь над сражающимися. Огромный и одинокий (почти все командиры погибли), он наносил страшные удары. Все было просто и ясно сейчас. Все его усилия, направленные на примирение народов, оказались напрасными, он вновь стал тем, кем был на Земле: проклятым рыцарем-монахом, который сражался последний раз. Струйки крови, стекавшие с бровей, делали его лицо похожим на страшную красно-черную маску. Но варвары Жильбера создали железный клин в полчищах мусульман, и Дест устремился вперед: - Тау и Триполи! Он почувствовал радость, когда увидел улыбающегося Гуго. Над равниной стоял раскаленный полдень, когда по приказу Абд-эль-Малека протрубили семьдесят семь фанфар. Перед янычарами извивались в танце, резали себе лица и что-то горланили дервиши. В красном от хамсина воздухе черные и пурпурные хоругви напоминали огромные крылья. Проезжая у холма, где находились золотистые носилки Саламандры, атабек на секунду остановился и протянул к ней руки: он дарил Эсклармонде эту дикую схватку. Она отвернулась. И тут, продолжает другой летописец, на этот раз христианский, который подписался Герговиусом из Триполи, случилось большое чудо. "Мы были измотаны и изнурены. Оставалось мало рыцарей Храма, госпитальеры не могли помочь раненым. Умирающие от жажды паломники были почти все уничтожены неграми из Занзибара. Сарацинские разведчики подползли к возведенному для короля шатру и подпилили его колышки так, что королевские хоругви наклонились: они упали бы при первом же толчке. Но к нам снизошла Дева Мария: пустыня стала сотрясаться до глубин, где покоились кости Адама, ослепительный луч света пронзил занавес из пыли, поднятой хамсином". Блеснули тысячи копий. С востока приближались нечеловеческого вида всадники. Не ожидавшие атаки с фланга, неверные дрогнули. Лавина обрушилась на них. Всадники были совсем близко; мираж, который увеличивал их до небес, рассеялся, но они оставались ужасными: почти голые, опаленные пустыней, они были как из преисподней, с косматыми головами и покрытыми язвами телами. Вооруженные топорами, баграми, кривыми саблями, они сидели на лошадях без седел. На их знамени был изображен кровавый Тау. Громкое пение подчиняло ритму их напор: Соленая вода! Ветер тело нам ласкает, Кнут на части разрывает! Поднимай, поднимай же, брат мой, весло! Тот, кто вел эту толпу, напоминал ростом и манерами Великого Магистра тамплиеров. Его доспехи сверкали. Когда он снял свой шлем, над его белокурыми волосами появилось пурпурное сияние. Вот таким, в момент, когда победитель еще не определился, и появился между двумя лагерями овеянный славой рыцарь. Это было последнее осознанное видение Деста на Анти-Земле: копье янычара пробило его кольчугу. Потеряв своего командующего, трипольцы отступили. Все вокруг смешалось; каторжники Конрада устремились вперед. Под ударами абордажных сабель летели головы. Халиф, обрезав себе бороду, чтобы его нельзя было узнать, сбежал с остатками войска в пустыню... Соленая вода! Ветер тело нам ласкает, Кнут на части разрывает!.. Поднимай, поднимай же, брат мой, весло! Огромный, золотистого цвета хищник бежал перед астронавтом с Земли. Он вцепился в горло атабеку из Заиорданья. Угрызения совести - Госпожа, - сказал брат Бертхольд Шварц, - надо бежать. Люди в обоих лагерях измотанны, да и ночь благоприятна для побега. Бросив носилки Саламандры, так как нести их было уже некому, они пошли вдоль русла пересохшей реки. Среди нагромождения мертвых тел и сломанного оружия текли струйки красной жидкости. Сильная усталость свалила воинов, они спали там, где упали. Победители смешались с побежденными. Слышались прерывистое хрипение умирающих, осторожные шаги шакала, смех гиены. Эсклармонда шла как в бреду. Она потеряла свои золотые сандалии; пола ее туники была в крови. Иногда они останавливались; брат Бертхольд подносил флягу к губам умирающего, отпускал ему грехи или закрывал глаза мертвому. - Иезус Мария! Какой ужас! - стонал он. А Саламандра кричала: - Замолчи! Это лишь микроорганизм. - О госпожа! Волки в пустыне не разрывают друг друга так жестоко! Посмотрите на этих двоих... Он не узнал Абд-эль-Малека, который, умирая, вонзил свои клыки в горло корсара Тьерри. Саламандра равнодушно глядела на восковые лица. - Принцесса, - сказал монах, - это тоже ваше деяние? Признайтесь! - Думаю, что да, - ответила она серьезно. - Я не могла высадиться на планету, не совершив при этом какого-нибудь зверства; но эта жестокость худшая из всех. Что ты хочешь? Это моя природа: я все сжигаю! И моя разрушительная сила все возрастает, особенно после этого турнира, где я встретила его... Кажется, это и есть любовь Саламандры! Если бы он обнял меня, я сожгла бы и его как соломинку. - Вам следовало бы отказаться от этой несущей смерть страсти! - Разве я не пыталась? Я сбежала, лгала, довела его до отчаяния... все напрасно. Он сказал мне, что преследует меня от своей Галактики и что никогда не откажется от своей цели. - Однако, принц Д'Эст... - Ты полагаешь, он похож на Жильбера? Он чист и тверд, как бриллиант... О! Эти проклятые земляне удачно выбрали своего Охотника! А мы идем в космическом пространстве, оставляя каждой планете мои чудовищные дары... Я проклята! - Господи, - взмолился Бертхольд, - прости ее, ибо она не знает, что говорит! - А ты, что ты делаешь, следуя за мной? - спросила ставшая вдруг раздраженной Эсклармонда. - Ничего, - сказал монах. - Я следую за вами и собираю ваши дары. Самые маленькие из тех, что можно собрать. Вы сжигаете, но вы и озаряете... Я никогда вам в этом не признавался: сейчас я нахожусь в поиске выхода, продвигаюсь на ощупь. Раз люди не прекращают убивать друг друга, я придумаю такое ужасное оружие, что оно испугает и образумит их всех: оно уничтожит их, разрушит крепостные стены и башни... Тот, кто будет обладать им, получит власть. Никто не осмелится больше нападать на слабых и несчастных, так как я, разумеется, предназначаю свое оружие для службы справедливости. И на Анти-Земле воцарится вечный мир. - Я уже слышала нечто подобное, - возразила она, потеряв терпение. - Как выглядит твое оружие? Она уже с ужасом представляла себе молодую планету, боровшуюся с ядерными силами... - Я вижу сорт серого пороха... - скромно ответил брат Бертхольд. Вдруг она упала на колени. Мягкая поверхность холма была усеяна трупами, вторая, зеленая, луна освещала белые, как мел, лица и застывшие в крике открытые рты. Закричал шакал, встревоженный во время своего обеда. Вздутое тело какого-то янычара скатилось к подножию холма. Лежавший среди этих безобразных трупов Жильбер Дест был еще жив. В его глазах горели странный свет, нечеловеческая тревога. Он протянул руки в темноту. - Ты здесь, Эсклармонда? Видишь, я сдержал свое последнее обещание. Я умираю за Анти-Землю. - Я пришла, - растерянно сказала она, - я тут... Он простонал: - Я тебя больше не вижу. Я не чувствую больше твоего тепла. Я холодею... Она склонилась над ним, она больше не могла ему причинить боль: он так быстро умирал! Она прижала к себе безжизненное тело. Убаюканный, согретый звездным монстром, исследователь Дест заканчивал свое последнее путешествие, а брат Бертхольд отпускал ему грехи. - Я здесь, - шептал нежный голос, который струился, как язычки пламени. - Я обнимаю, держу тебя, я уношу тебя с собой. Ты чувствуешь мои волосы? Они обвились вокруг тебя, словно золотой шатер, благоухающие амброй и сандалом. Мои руки - это два озера огня... Сейчас я могу поцеловать тебя, Жильбер, но это уже неважно, ты не чувствуешь боли. Я поднялась к тебе из звездной бездны; меня зовут Лилит, Урания. Я - Кровь Звезд! Я сдержала слово. Я люблю тебя. Вот и приближается вечное лето... Брат Бертхольд отошел в сторону и стоял, перебирая свои четки. Когда он обернулся, Саламандра все еще стояла на коленях, но руки ее уже никого не сжимали. Только маленький язычок пламени пробегал по земле, по горсти пепла. "Может быть, это ее душа?" - спросил себя в ужасе монах. Эсклармонда поднялась. - Бесполезно бежать, - сказала она. - Есть только один выход. Отведи меня к Гуго Монферратскому. Гуго боялся погони и, не расседлывая лошадей и не останавливаясь нигде на отдых, прибыл в Иерушалаим. Сионский патриарх был поднят с постели дрожащим от страха пронотарием. - Ваше Блаженство, - сказал тот. - Вернулся генерал Святого Ордена Храма. Он привел нам пленницу и... Монсеньор! Это она! - Его преосвященство, Монферратский, пленил женщину! - воскликнул верховный прелат. - Да вы с ума сошли! "Блаженство... преосвященство... речь идет о пылающем демоне!" Охваченный ужасными сомнениями, патриарх побежал по коридорам, где мерцали свечи. Он спустился в узкий двор, заполненный стражниками с факелами; на ветру развевались хоругви, во всех бойницах горели факелы. Звонили колокола всех церквей Иерушалаима, от крипты на Голгофе до часовенки королевы. Патриарх окаменел от страха... Он закрыл глаза, вновь открыл их: да, это была она! Ее волосы и глаза горели невыносимо ослепительным блеском; за ней шел Гуго Монферратский. - Святая эльмов, Эсклармонда! - воскликнул патриарх. - Да, - равнодушно ответила она. - И повелительница неверных и, кажется, еще многое другое. Я сдалась этому человеку, который привез меня, чтобы я предстала перед судом. Позаботьтесь о брате Бертхольде, который считает себя священником: это он подсказал мне идею об искуплении. - Знаете ли вы, что вас ожидает? - спросил испуганный патриарх. - Я предвижу страшный суд! Говорят, что вы вызвали засуху, голод и войну! Она пожала плечами и сказала: - Если бы только это! Вы надоели мне с вашим микроскопическим миром. - Безумная! - загремел голос Великого Магистра. - Она безумная! Конечно, мы одержали победу, но из-за нее мы потеряли цвет нашей кавалерии! Пал Жослин, ни фландрийцы, ни Дест не вернутся к своим невестам... Не рассчитывайте соблазнить этот город, который кровоточит от ваших деяний! - Как вы меня ненавидите! - воскликнула Саламандра. - Однако я сделала вам хороший подарок... Разве вы смогли бы без меня разбить Абд-эль-Малека? Партиарх перекрестился. - Да поможет вам Бог! - прошептал он. - Почему же вы не остались у неверных? Вам нет ни жалости, ни пощады! Гуго был еще более неумолимым: - Мы не воюем с женщинами, но вы - исчадие ада! - Если бы вы смогли вернуть меня туда, - сказала она, - я была бы вам очень признательна! Ведь именно поэтому я и сдалась. Поймите меня: я не могу уничтожить себя, я продолжаю сжигать и все увеличиваю опустошения! Я попала в сложное положение, а брат Бертхольд только собирается изобрести эту вещь... Бог знает, что он сможет расщепить завтра! Изолируйте меня, закройте меня, поставьте караул, а главное - постарайтесь покончить с этой неразберихой! Эти слова потрясли присутствующих. Саламандру отвели в подвал. Брат Бертхольд просил разрешения следовать за ней и получил его, так как был ее исповедником. Подземелье было заполнено водой. Она, забавляясь, осушила его и стала играть с пауками и жабами, которые лопались, как пузыри. Мрачный, с перевязанной головой (сарацинская секира рассекла ему кожу у бровей), Гуго Монферратский знал, что сын никогда не простит ему этот день. Но он был полон решимости идти до конца. Он потребовал созвать трибунал, состоявший из духовных лиц и ученых Иерушалаимского Университета, среди которых были и раввины. Эти седые головы собрались в зале капитулярия. Гуго попытался объяснить им действие особой стихии - Огня. Это было сложной задачей, так как он не мог говорить ни о Меркуриусс, ни об эльмах. Он нарисовал картину всех бед, обрушившихся на Святое королевство, об эпидемии холеры в Баодаде и о ярости воинов в сражениях. - Она - нечеловеческое существо, - говорил он