-видимому, нас не заметил. Если нас не увидел полицейский, очевидно, не увидит и трипод. Я почувствовал себя уверенней. Даже ощутил какую-то беззаботность. Пели птицы - дрозды, слышалось характерное щелканье фазанов. Обычные звуки природы. Какая сумасбродная затея - погоня за триподом. Если даже он двинулся, то может снова остановиться, как тот, на болотах, или сменить курс. Деревья кончились, и мы укрылись под изгородью, окружавшей поле, на котором паслись коровы фризской породы. Слева от нас местность понижалась, открывая вид на окрестности. На многие мили виднелись поля, рощи, фермы. На удалении солнце отражалось в реке. Но солнце отражалось еще от чего-то - более холодным отражением. И это отражение приближалось к нам. Его топот перекрывал пение птиц и мычание коров. - К изгороди.., - сказал Энди. Мы перебежали метров тридцать по открытому лугу и легли. Видел ли он нас? Мы находились еще далеко, но мы не знаем, насколько далеко он видит. Я надеялся, что теперь мы спрятались. Энди прополз вперед, откуда ему лучше было видно, после недолгого колебания я присоединился к нему, оцарапав руку о куманику. Он прошептал: - Я забыл, какой он смешной - как механический клоун. Три ноги, каждая в свою очередь, двигались неуклюжей и семенящей походкой. Выглядело это смехотворно. И хотя каждый шаг покрывал не менее десяти метров, продвижение казалось медленным и трудным. Гулкий ритм становился громче, я расслышал жужжание вертолета, очевидно, следившего за триподом. Я подумал о грациозности и быстроте истребителя "Харриер" и не мог понять, почему этому отвратительному чудовищу позволяют бродить свободно, почему в тот момент, как оно отделилось от триппи, не был отдан приказ об атаке. Но когда треножник подошел ближе, я увидел крошечные точки, цеплявшиеся за его гигантские ноги. Он принес с собой своих последователей. И я уже слышал их пение и крики, слов разобрать было нельзя, но голоса звучали дико и радостно. - За что они держатся? - спросил Энди. - Не знаю. - Нога с громом опустилась, другая взметнулась в небо, и я почувствовал головокружение. - Немного не дошел до нас. - Около ста метров, - кивнул Энди. - Но не поднимай голову. Не нужно мне было говорить. Мы смотрели, как треножник с громом удаляется по долине между нами и Тодпоулом. Нога опустилась в воду, высоко взлетели брызги, сверкая, как алмазы. Триппи разразились чем-то похожим на гимн. Затем, когда очередная нога достигла высшего пункта своего подъема, что-то отделилось от нее и упало. Пение не смолкло ни на мгновение, а фигура упала на поле, как камень. Мы ждали, пока трипод не скрылся из виду, потом подошли посмотреть. Девушка лет шестнадцати, в джинсах, с переломленными ногами. Я подумал, что она мертва. Но, когда Энди наклонился к ней, она прошептала: "Да здравствует трипод...". Губы ее еле двигались, но она улыбалась. Потом улыбка померкла, девушка умерла. Самый далекий от Лондона треножник двинулся первым, остальные по очереди выступили в марш на столицу. Последним вышел трипод из Фарнхем Коммон, и тогда авиация получила свободу действий. В новостях ничего не показывали, но было объявлено, что все триподы в Англии уничтожены. Добавлялось, что аналогичные действия предприняты в других странах. Кризис кончился, мир свободен от триподов. Я догадывался, почему по телевидению ничего не показали, хотя нападение на самый первый треножник показывали. Это было отчаянное решение. Многие триппи, цеплявшиеся за треножники, убиты, и это не хотели показывать. Ужасно, особенно если вспомнить, что среди них могли оказаться люди, которых я знал; например, не было никаких известий о матери Энди. То, что они, подобно девушке на поле, умерли счастливыми, не делало их смерть менее ужасной. В следующие несколько дней утверждалось, что жизнь возвращается к норме. Странно однако, что так мало об этом говорили, особенно если вспомнить шумиху после первой высадки. Думаю, действовала цензура, но почему она по-прежнему была нужна? Начали распространяться дикие слухи. Например, что королевская семья стала триппи, забаррикадировалась в Виндзорском замке и готовит посадочную площадку для третьей волны триподов. Или что третья волна уже пришла и захватила целую страну - по одной версии Францию, по другой - США. Как сказал папа, цензура заставляет людей верить в любую нелепицу. Но, помимо слухов, действительно происходили странные вещи. По-прежнему исчезали люди. В Боулдере, ближайшем ярмарочном городе, сразу ушло сто человек: оказалось, что ушли все люди китайского происхождения. На следующий день появился библиотечный фургон и увез двух работников и нескольких читателей, пришедших менять книги. А два дня спустя Тодпоул объявил себя территорией трипода. На дороге появилась большая надпись "Да здравствует трипод", и без шлема никого туда не пропускали. Тут же всем желающим предлагали шлемы. Вечером папа достал чемоданчик, который оставил дядя Ян. Он сказал: - Триподы дали их триппи, а триппи распространяют их. Не знаю, много ли их было сначала, но теперь, должно быть, очень много. - Но как? Ведь все триподы уничтожены, - сказал Энди. Папа поднял шлем. - Простая отливка, провода и несколько транзисторов - триппи могут это готовить в тайных лабораториях. В сотнях тайных лабораторий по всему миру. - Выбрось это, - с отвращением сказала Марта. - Не знаю. - Он задумчиво смотрел на шапку. - Я знаю! Хочу, чтобы ты ее выбросил. - А как она работает? - спросил я. Папа покачал головой. - Никто не знает в сущности, как действует гипноз. Но поскольку это состояние, в котором люди контролируются внушением, должно быть что-то, вызывающее транс - через радиоволны, действующие непосредственно на электрические центры мозга, вероятно, - вместе с приказом подчиняться триподам. И эта команда распространяется на всякого, носящего шлем. Он повернул шапку, осматривая ее. - Проводка похожа на замкнутый контур. Она связана с контрольной станцией - на спутнике или на корабле триподов. В таком случае разорвать контур - значит вывести ее из строя. - Немедленно убери это из дома, - сказала Марта. - Но как ты уберешь их с голов триппи? Ну, ладно. - Он положил шапку обратно в чемоданчик. - Пока спрячу в сарае. Когда в следующий раз позвонила Ильза, трубку взял я. - Как приятно слышать твой голос, Лаври, - сказала она. - Ты вырос, наверно. Кажется, я так давно тебя не видела. Как у вас дела? Приходят плохие сообщения из Англии. Об этих триппи и о беспорядках... драках и другом. - Не так плохо, - ответил я. - Сейчас позову папу. - Минутку. Сначала я поговорю с тобой. Как дела в школе? - Небольшой беспорядок. - Но ты готовишься к экзаменам? Важно не потерять Rhythmus... Я не понимал, зачем использовать немецкое слово вместо обычного ритм. Ее акцент и голос раздражали меня, как всегда. И вообще я не понимал, какое право она имеет спрашивать меня о школьных делах; она ведь только делала вид, что интересуется. Я передал трубку папе и пошел к себе. Там был Энди, за моим компьютером. Он спросил, не возражаю ли я, я ответил - нет, но подумал, что он мог бы спросить и раньше. Попытался читать, но щелчки клавиатуры отвлекали, так что в конце концов я снова спустился в гостиную. В то же время из кухни вышла Марта за порцией вечерней выпивки. - Ильза передает привет, - наливая ей, сказал папа. - Она звонила? Жаль, что ты не позвал меня. Я хотела спросить ее о тарелке, которую мы купили в Бате в прошлом году. Не думала я, что моя память может стать хуже, но это происходит. - Нас прервали. И она сказала, что в пятый раз пытается связаться с нами. Линии перегружены. - Он помолчал. - Она сказала мне кое-что, чего я не знал; у них там нет цензуры. В Америке полиция и войска получили приказ без разговоров стрелять в людей в шлемах - убивать на месте. - Пора и нам делать то же, - сказала Марта. - Швейцарцы считают, что со дня на день мы будем... Марта... - Что? - она подняла голову от журнала. - Ильза считает, что мы должны прилететь к ней в Швейцарию. - Вздор. Правительство теперь серьезно берется за дело, и все скоро наладится. Лучше Ильзе прилететь сюда. Если ее отец держится так долго, значит он не умирает. Они какое-то время спорили, но Марта взяла верх. Это меня не удивило - Марта всегда побеждала в таких спорах. А что касается отца, то я чувствовал, что его беспокоят вовсе не триппи, а отсутствие Ильзы. Если она вернется, для него это не хуже, чем лететь к ней. Он сказал, что постарается связаться с ней. Марта сказала, что лучше вначале позвонить в аэропорт и узнать расписание. Он довольно быстро дозвонился до аэропорта, и я слышал, как он спрашивает расписание рейсов на Женеву. Разговор казался обычным, но вдруг он повесил трубку. - Ну, как? - спросила Марта. - Полеты в Швейцарию и из нее прекращены. - Вероятно, временно, пока все не наладится. По лицу папы я видел, что есть еще кое-что. - Служащий аэропорта сказал еще... Не специально, а как заключение разговора. Он сказал: "Да здравствует трипод". Из всех неприятностей совместной жизни с Энди мне особенно не нравилось то, что он встает рано. Он старался не шуметь, но это было еще хуже - наполовину проснуться и слушать, как он тихо ходит, осторожно закрывает дверь, идя в ванную, еще осторожнее открывает ее, возвращаясь. Ночью я долго не спал, думая о триппи и шапках, и эти утренние тихие шаги раздражали меня больше обычного. Я размышлял, нет ли возможности переселить его в свободную комнату на половине Марты, впрочем, без особого оптимизма, когда он окликнул: - Лаури! Он стоял у окна. Я раздраженно спросил: - Что? - Самолеты. Я услышал негромкий звук и пошел к окну. У нас хороший обзор, и я увидел два истребителя, вылетающих из-за холмов за Тодпоулом. От удовольствия видеть их я забыл о своем раздражении: такие стремительные и прекрасные сравнительно с неуклюжими треножниками. Какое значение имеют несколько человек, охваченных трансом, когда на нашей стороне такая сила? - Фантастично! - сказал я. - Там еще. Он указал на юг. Навстречу первым двум летела тройка. На соединение, решил я. И думал так, пока не начали взрываться ракеты. Это продолжалось недолго. Один из двух вспыхнул оранжевым и красным пламенем, а второй улетел на запад, атакующая тройка преследовала его. - Что это? - шепотом спросил я. Но я уже знал. Все пять - "Харриеры" со знаками военно-воздушных сил. Которая сторона в шапках, а которая свободна, я не знал, но одно было несомненно: армия тоже разделилась на наших и не наших. Приказ передали по радио: телевизионные передачи прекратились. Все свободные граждане должны оказывать помощь властям в борьбе с носящими шапки. Полное сотрудничество с полицией и армией, которые получили свободу действий в наведении порядка. Ситуация сложная, но свободные граждане, борющиеся за свою свободу, победят. Тем временем использование морского и воздушного транспорта только по специальному разрешению. Население должно оставаться дома, избегать пользоваться автомашинами, кроме крайних случаев, и слушать правительственные радиопередачи. Заявление повторили, а затем радио смолкло. Мы снова поймали эту станцию, но слышался лишь гул помех. Но следующая станция работала, диктор с йоркширским акцентом восторженно говорил, что победа свободных людей всего мира близка. Все должны быть готовы принести в жертву все, даже свою жизнь, если понадобится. Скоро человечество узнает мир и гармонию, которых оно тщетно искало с начала своей истории. Да здравствует трипод! Папа и Марта пили виски. Марта и раньше частенько выпивала, но папа никогда, только по праздникам. Он налил еще и сказал: - Будет трудно день - два, может, с неделю. Продовольствие станет проблемой. - Он протянул ей стакан. - Последний приказ был оставаться на месте. Придется, но мне это не нравится. - Мне тоже. Делай, что тебе говорят, - таков путь овец на бойню. - Но у нас нет выбора. Мы не можем выбраться из страны - триппи контролируют Хитроу, но даже если бы аэропорт был свободен, полеты все равно запрещены. Здесь по крайней мере лучше, чем в городе. - Мне никогда не нравилось принуждение, - сказала Марта. - А кому нравилось? - раздраженно ответил он. - Но приходится смотреть фактам в лицо. Она осушила свой стакан. - Смотреть им в лицо - и рассчитывать. Особенно учитывать те, что на твоей стороне. Нам говорят, что нельзя вылетать из аэропортов и отплывать из портов. Если бы у нас было летное поле и частный самолет, никто не остановил бы нас. - Но у нас нет... - Он замолк. - Ты имеешь в виду - "Эдельвейс"? Мы до него не доберемся. Между нами и рекой не менее полудюжины застав. - Надо попробовать, чтобы проверить. - Но даже если доберемся и выйдем в море, куда мы направимся? - Я имею в виду одно место. Оно далеко от всей этой суматохи, и у меня там дом. Он молча смотрел на нее. - Гернси, - в конце концов сказал я. Папа продолжал молчать. Марта спросила: - Ну? Почему бы нет? - Это нарушение. - Именно так говорит собака овце, которая выходит из ряда. - Ну, если завтра или послезавтра дела пойдут еще хуже... подумаем. - Бывают времена, когда раздумывать, а не действовать - худшая политика. - Как обычно, голос ее звучал твердо и решительно. - Действовать надо немедленно. Он долго смотрел на нее, потом кивнул в знак согласия. - Утром? - Начну собираться немедленно. - Она поставила стакан. Когда она вышла, папа налил себе еще. Он смотрел на фотографию в серебряной рамке - Ильза, смеющаяся, в летнем платье. Он уступил, понял я, потому что у Марты характер сильнее, а не потому, что согласился с ней. И, может, потому что не хотел признаться в истинных причинах своего нежелания оставить дом. Я подумал, что знаю эту причину. Это был и дом Ильзы; оставить его - значило оборвать связь с Ильзой, может быть, последнюю. 6 Марта сказала Анжеле, что мы только на несколько дней отправляемся на Гернси, иначе та не захотела бы оставить пони. Мы с Энди пошли с нею в конюшню, чтобы попрощаться. Я держался подальше от зубов лошади, но она пыталась лягнуть меня, и это ей чуть не удалось. Я решил, что вполне прожил бы в мире без пони. Тем не менее мне было грустно смотреть, как Анжела ласкает ее. Я не мог взять с собой и свой велосипед, но оставить неодушевленный предмет совсем не то, что живое, хоть и с дурным характером, как у Принца. Впрочем, с Принцем все будет в порядке: для пони неважно, кто правит миром, пока его кормят. Анжела на прощанье покормила его отрубями и вышла, весело болтая о Гернси и о том, можно ли еще в этом году купаться. Когда рассветало, мы выехали на "Ягуаре" Марты. Нас дважды останавливала полиция. Полицейские разговаривали грубо - разве мы не слышали приказ оставаться дома? - но папа и мама давали убедительные объяснения. У Марты сестра, которая одна живет в Старкроссе, у нее сердечный приступ, и она позвонила по телефону. Сержант со второй заставы спросил папу, почему тот не поехал один, чтобы увезти свою тетушку. Папа ответил, что возле нашего поселка заметили банду людей в шапках, и он не рискнул оставить детей или свою больную мать. Марта изо всех сил старалась выглядеть больной и хрупкой; к счастью, было еще темновато. После этого сержант держался дружелюбнее. Он сказал, что папе повезло, что его тетя живет по эту сторону реки; на другом берегу дела идут плохо, и всякая связь с Эксмутом утрачена. Говорят, танки триппи движутся от Дартмура - к Плимуту, вероятно, но они могут повернуть и сюда. Папа ответил, что мы как можно скорее вернемся домой. Ведь это не может долго продолжаться. Сержант, высокий костлявый человек с нашивками участника Фолклендской войны, сказал: - Дедушка рассказывал мне о войне 1914 года. Тогда говорили, что к Рождеству все кончится, а он провел в окопах четыре года. - Он покачал головой. - По крайней мере могли бы сказать, кто наш враг. Погода становилась зимней, и к тому времени, как мы добрались до причала - чуть позже девяти, - пошел мокрый снег. Прилив был высокий - это еще одна причина нашего раннего выезда, и лодки раскачивались на привязи. Мы вышли из теплой машины, и на нас набросился резкий ветер. Мы сняли с крыши машины резиновую шлюпку и спустили ее на воду. Папа сказал: - Мы с Лаури плывем первыми, потом я останусь на борту и займусь двигателем, а он будет перевозить остальных. Ладно? Марта оставалась последней, организуя переправу. Энди помог ей подняться на борт, хотя на самом деле она в этом не нуждалась; она двигалась не как бабушка. - Все в порядке? - спросила она папу. Он кивнул. - Хорошо, что я в прошлый раз заполнил баки. Не знаю, кто сейчас на заправочной станции. - Ты, наверное, не поинтересовался прогнозом? - Как ни странно, поинтересовался. Обычный прогноз, никакого "Да здравствует трипод". Прохождение холодного фронта с мокрым снегом и дождем. Ветер западный и юго-западный, силой от пяти до семи. - Все равно хорошо, что баки полны. На парусе было бы трудно. Говорили они спокойно, но я понимал, что перспектива поездки их совсем не радует. В обычных условиях мы при такой погоде никогда бы не отправились, даже вдоль берега, особенно учитывая перспективу усиления ветра. - Ждать нечего. - сказала Марта. - Пойду в камбуз займусь едой. На реке ничего не двигалось - неудивительно при такой погоде. Снег ударял в стекло рубки. Справа показался Эксмут - путаница серых влажных крыш. Я увидел кое-что еще - две фигуры в мундирах береговой охраны на причале. Толкнул папу. - Вижу, - ответил он. Одна из фигур махала нам. Другая подняла мегафон, и над мутной водой разнесся громкий голос: - На "Эдельвейсе"! Причаливайте! Папа прибавил скорости, и мы понеслись вперед, яростно раскачиваясь. - Пошлют за нами катер? - спросил Энди. - Не знаю. Папа достал из карманы сигареты, потом спички. Я удивился, что он прихватил их, - он бросил курить больше года назад. Папа закурил и глубоко затянулся. - Расскажу тебе кое-что, Энди, - Лаури знает. Вскоре после покупки "Ягуара" Марта повезла нас в Хонитон. Дело происходило летом, главные дороги забиты, и она ехала проселочными. Они тоже были загромождены, да еще повороты через каждые сто метров. Очень раздражало, особенно в такой машине. Наконец, за Плимутом, дорога очистилась, и впереди остались лишь три машины. Марта нажала на газ. Мы делали свыше восьмидесяти миль, когда она обогнала последнюю машину и поняла, что держало первые две - машина была полицейская. - Ну, и что они сделали? - спросил Энди. - Ведь они должны были записать ваш номер. - Да, но если у тебя нет радара, ты должен ковать железо, пока горячо. Им нужно было обогнать нас и перегородить дорогу. Они, должно быть, решили потом разыскать ее, но по регистрационным данным узнали ее возраст. Не думаю, чтобы их прельщала возможность поучать шестидесятилетнюю леди, которая обогнала их. Мы вышли в открытое море, и папа убавил подачу горючего. - Я вот почему вспомнил об этом. Я тогда был прав. В нормальном законопослушном мире нужно делать то, что тебе говорят люди в форме. Но этот мир исчез, по крайней мере на время. Отныне безопаснее следовать правилу Марты - закрыть глаза и прибавить газу. - Похоже, нас не преследуют, - сказал я. - Хорошо. Продолжай следить. Марта ушла вниз с Анжелой, которую, как и Ильзу, укачивало даже в хорошую погоду. Когда мы отвернули от сравнительно безопасных прибрежных вод, я почувствовал, что у меня в животе тоже все переворачивается. Еще с четверть часа я держался, с удовлетворением отметив, что Энди прилип к поручню раньше меня. Спустя короткое время папа передал мне руль, и ему тоже стало плохо. На одну Марту, казалось, море не действует. Они принесла чашки горячего чая, опасно раскачиваясь с ними вместе с палубой. Постепенно возможность преследования убывала; во все стороны простиралось пустое серое море. Вернее, почти пустое - мы видели несколько грузовых кораблей: одни из них шли на запад, другие - на восток. Папа заметил, что торговля должна сократиться: ведь неизвестно, в чьи руки попадет твой груз. Время шло медленно, и бьющие о борта волны его не ускоряли. Марта приготовила суп, я съел свою порцию с жадностью и тут же пожалел об этом. Наконец справа показалась длинная тень Олдерни, а вскоре впереди появился Гернси. Но прошел еще целый век, прежде чем мы оказались в канале Рассела, и еще один - пока мы двигались вдоль бесконечной гавани. Я чувствовал себя слабым и уставшим, но мне было весело. Мы сделали это, несмотря на дурную погоду, и теперь можно расслабиться. На Гернси я всегда чувствовал себя в безопасности. Гернси - совсем особое место - место, где пьют за здоровье королевы не как королевы, а как герцогини Нормандской, поскольку острова были частью этого герцогства, которое в 1066 году завоевало Англию. Англия, триппи, гражданская война - все это отодвинулось далеко. Папа снизил скорость до четырех узлов, как требовалось в гавани. С причала за нами наблюдала фигура в форме. Папа крикнул: - "Эдельвейс" из Эксетера, временное посещение. Можно причаливать? - Займите К3. Дорогу знаете? - Знаю, - ответил папа. - Хорошо. Добро пожаловать на Гернси. Он крикнул что-то еще, но порыв ветра отнес его слова. Папа приложил руку к уху, и человек крикнул снова, громче: Да здравствует трипод! Все молчали, пока мы с пыхтением шли к причалу. Гавань была менее загружена, чем летом, но в остальном не изменилась. В море длинными рядами раскачивались высокие мачты: здесь зимовало множество яхт. Вдоль гавани как обычно двигались машины, а за ними уступами поднимались крыши Сент-Питер-Порта. Над вершиной холма небо просветлело; как будто собиралось показаться солнце. Когда мы причалили, папа собрал нас в передней каюте. - Я рассматривал людей на берегу в бинокль, - сказал он. - Я не уверен, но по крайне мере десять процентов - в шапках. И главное - всем распоряжаются те, что в шапках. Энди возразил: - Мы знаем только, что они заправляют в гавани, - возразил Энди. - На острове такой величины - все или ничего, - папа покачал головой. - Они управляют. - Мы поедем на дачу? - спросила Анжела. - Я устала. Лицо у нее было бледное, глаза опухли. Я сам чувствовал себя плохо. - Если они взяли верх на Гернси, то на Джерси то же самое, - сказала Марта. - Может, на меньших островах. Олдерни, Сарк... - В маленькой общине мы застрянем. Когда они доберутся и туда - через несколько дней - мы будем как утки на привязи. Марта обняла Анжелу, которая негромко всхлипывала. - Мы зашли так далеко не для того, чтобы сдаться. - Остается Швейцария. - Если они взяли верх на острове, это включает и аэропорт, - нетерпеливо сказала Марта. - Запрет на полеты здесь может не действовать: для триппи чем больше путешествующих, тем лучше. Но они будут настаивать, чтобы все пассажиры были в шапках. - Да, будут. Папа отправился в кормовую кабину. Я не удивился, что он опять вспомнил Швейцарию. Для него встреча с Ильзой важнее борьбы против того, чтобы на нас одели шапки. Нет, это неправда. Но все равно очень важно. Однако я удивился, что он так легко сдался. Я смотрел на ноги людей, проходивших мимо причала, и гадал, в шапках эти люди или нет, и - в сотый раз - что же чувствуют люди в шапках. Печально думал я о том, что вскоре, вероятно, мне придется это узнать, но тут вернулся папа, неся чемоданчик дяди Яна. Он достал оттуда одну из шапок. - В основном это радиоприемник или нечто аналогичное. Проводка под резиной. Ее легко перерезать ножницами. Шапка внешне ничем не отличается, но передачу не принимает. Поэтому никакого индуцированного транса, никакого приказа повиноваться триподам. - Вы уверены? - спросил Энди. - Не вполне, - папа покачал головой. - Но можно попробовать на одном из нас, и узнаем. - Но тот, кто попробует, может стать триппи, - сказал я. - Один против четверых. Снимем шапку, если понадобится, силой. - Он помолчал. - Я вызываюсь добровольцем, но лучше попробовать на физически самом слабом, если дойдет до этого. Анжела вновь заплакала. Я не знал, что она слушает, тем более понимает. - Не Анжела, - сказала Марта. - Я, если хотите. - Ладно, пусть буду я. - сказал Энди. Папа не смотрел ни на меня, ни на Анжелу. - После Анжелы я самый слабый. Давайте закончим, - сказал я. Все молчали, пока папа лезвием своего швейцарского армейского ножа взрезал резину. Потребовалось время, но наконец он протянул мне шлем. - Разрезал в двух местах. Должно вывести ее из строя. Эта штука, казалось, корчится в моих руках как змея. Раньше я не рассматривал ее внимательно: похоже на гибкую тюбетейку. Несколько дней назад я бы не поверил, что она может отнять у меня свободу мысли и воли, но теперь верил. И не так-то легко поверить, что ее так просто вывести из строя. Если папа ошибся и она по-прежнему действует... В десять лет я однажды купался в бассейне с пятиметровой вышкой для прыжков в воду. Другие мальчики прыгали с нее, но когда я поднялся, вода мне показалась в ста милях. Я хотел слезть, но смотреть в насмешливые лица показалось мне хуже, чем нырнуть. Немного, но все же хуже. И тогда был просто физический страх; сейчас же я боялся утратить свой мозг, свою индивидуальность - все во мне, что имеет значение. Потом пришла другая мысль: а что будет, если им придется связать меня и силой снимать шапку. Уберет ли это приказ триподов из моего мозга? Доктора Монмута, чтобы разгипнотизировать меня, здесь нет. И что они сделают - свяжут меня и заткнут рот, чтобы я не поднял тревогу? И что, если снятие подействует лишь наполовину - я буду частично рабом и частично свободным? И скоро ли я окончательно сойду с ума? Все смотрели на меня. Если бы я хоть что-нибудь из этого сказал, они бы решили, что я стараюсь увильнуть. И они были бы правы. Я подумал о доске и головах, торчащих из воды. Чем дольше оттягиваешь, тем хуже. Я перевел дыхание и натянул шапку на голову. Да здравствует трипод... Мне показалось, что я произнес это, я подумал, что теперь полностью на стороне врага. Представил себе, что остальные слышали и сейчас схватят меня. Но ничего не происходило. Может, просто случайная мысль? Я мысленно повторил "Да здравствует трипод", с замирающим сердцем проверяя себя. Потом сознательно подумал: "Ненавижу триподов..." и испытал прилив облегчения. - Ну? - беспокойно спросил папа. - Все в порядке. - Я почувствовал, что дрожу. - Не работает. Папа тоже надел шапку, и мы с ним пошли в кассу аэропорта. Он попросил пять мест на вечерний рейс в Хитроу. Клерк в очках с роговой оправой, надетой поверх резины шапки, нажал клавиши и посмотрел на экран. - Есть пять мест, но вам придется разделиться: места в салоне для курящих и некурящих. - Хорошо. - Папа извлек кредитную карточку из бумажника. Клерк покачал головой. - Карточки не действуют. - Что? - Пока не кончится чрезвычайное положение. - Возьмете чек? - Если он на местный счет. - У меня нет местного счета. Я на катере. Клерк понимающе улыбнулся. - Англичанин? Я так и думал. Английские чеки не принимаются. Простите. Да здравствует трипод. Папа забрал свою карточку. - Да здравствует трипод. Банк находился рядом. Папа выписал чек и протянул служащему, который внимательно изучил его и вернул назад. - Только на местные счета. Папа, сохраняя спокойствие, сказал: - У меня нет местного счета. Как мне получить деньги? - Вернитесь в Англию. - Служащий потер рукой лоб под шапкой. - Мы обойдемся без вас. Вначале Марта не поверила. - Это Гернси, здесь все всегда дружелюбны. Я добуду деньги, управляющий в Беркли знает меня. Он уже двадцать лет меняет мои чеки. - Ты не понимаешь, Марта, - ответил папа. - Все изменилось. Если управляющий на месте, на нем шапка. И если ты будешь спорить, он заподозрит, что твоя шапка действует ненормально. Это не просто местное правило, а полная перемена отношения. - Но почему? Почему, когда человек надевает шапку, он настраивается против иностранцев? - Не знаю, но это, наверно, нужно триподам. Они думают, как Юлий Цезарь по отношению к галлам: разделяй и властвуй. Может, если они победят, мы все будем жить в маленьких деревушках, а не в городах. Так легче сохранять контроль. Впервые я услышал, чтобы кто-нибудь говорил, что мы можем проиграть. Анжела спросила: - Может, мы пойдем на дачу? Голос ее звучал испуганно. Марта резко сказала: - Они не выиграют, кем бы они ни были. Сколько денег нужно, чтобы купить билеты? - Три сотни хватит. Но... Она порылась в своей сумке и извлекла украшения - золотые браслеты, ожерелья, кольца. - Торговля антиквариатом учит ценить подвижный капитал. Я достану денег. - Я пойду с тобой, - сказал папа. Она решительно покачала головой и потянулась за одной из шапок. - Нет. Я лучше справлюсь одна. Между Гернси и Англией действуют две авиалинии. Папа попробовал другую, на случай если первый клерк поинтересуется, откуда мы нашли средства для уплаты. Второй принял груду местных банкнот без вопросов и записал нас на последний рейс. Прежде чем покинуть "Эдельвейс", папа приспособил для Энди последнюю оставшуюся шапку. Для Анджелы уже не оставалось, но папа решил, что на ребенка не обратят внимания. Когда мы поднимались от причала, я оглянулся на лодку: еще одно остается позади. Что бы ни лежало впереди, мы уходим в него без гроша, если не считать остатков украшений Марты. Погода прояснилась, и вторая половина дня была освещена водянистым солнцем. Такси провезло нас по холму, ведущему к Сент-Питер-Порту, и я узнавал знакомую местность. В прошлом все это было частью каникул и предвкушения долгих дней на море и на солнце. Слева на Куинс-Роад вход в Дом губернатора. Что-то новое стояло у входа - деревянная модель полусферы, поддерживаемая тремя паучьими ногами. Надпись под ней я не мог прочесть, но я знал, что там написано. Мы зарегистрировались рано, и Марта отвела нас в ресторан аэропорта. Она велела заказать все, что нам понравится: деньги, оставшиеся после покупки билетов, за пределами острова не нужны. Она и папа заказали шампанское. Когда официант открывал его, человек за соседним столиком сказал: - Миссис Кордрей, не так ли? Сплошной белый воротничок под черной шапкой свидетельствовал, что перед нами священник, и я узнал в нем викария того прихода, где находился дом Марты; он иногда навещал нас в нем. Глядя на шампанское, он спросил: - Отмечаете что-нибудь? - Мой день рождения, - она убедительно улыбнулась. - Хотите выпить? Он согласился, и они поболтали. Он всегда был говорун. В прошлом, однако, он всегда старался понравиться, теперь же стал резким, почти агрессивным. Он спросил, возвращаемся ли мы в Англию, и когда Марта сказала да, он одобрил, но почти презрительным тоном. - Много лучше, я уверен. Англия для англичан, Гернси для гернсийцев. Теперь дела во всех отношениях пойдут лучше. Моя мать рассказывала о жизни на острове во время немецкой оккупации: ни машин, ни туристов. Благодаря триподам, это может случиться снова. В их благословенной тени мы обретем мир. - Вы думаете, они вернутся? - спросил папа. Викарий удивился. - Я имею в виду триподов. - Но они вернулись! Разве вы не слышали новости радио Гернси? По всему миру новые высадки. Теперь они завершат свою миссию и избавят человечество от войны и греха. - Мы не знали, - сказала Марта. - А на острове есть трипод? - Пока нет. Нужно ждать и надеяться. Как второго пришествия. - Голос у него стал хриплым и искренним. - Может, это оно и есть. Первое испытание было, когда объявили посадку. Сколько помню, тут всегда проверяли пассажиров из боязни террористов. Папа сказал, что теперь, когда все в шапках, проверка не нужна, и оказался прав. Нас даже не просветили в поисках металла. Мы прошли через помещение для улетающих и почти сразу на поле. На линии использовались небольшие машины с пилотом, помощником и двумя стюардессами. Взлет прошел нормально, взлетели мы на запад, затем, когда самолет набрал высоту, пилот повернул на северо-восток, к Англии. Нам это направление не годилось: каждую милю пришлось бы проделывать в обратном направлении. Больше того, поскольку мы не знали, каков запас топлива, каждый галлон мог стать критическим. Папа встал и пошел в передний туалет; стюардессы находились сзади и готовили кофе. Мы с Энди дали папе время добраться до дверей пилотской кабины, затем последовали за ним. Это было второе испытание: заперта ли кабина? Папа повернул ручку - дверь открылась. Когда помощник повернулся, папа протиснулся внутрь, а я вслед за ним перекрыл дверь. Папа достал из кармана пистолет Марты и сказал: - Беру на себя руководство. Делайте, как я говорю, и никто не пострадает. Я боялся - на мгновение даже был уверен, - что ничего не получится. Обычно угонщики - чокнутые, а экипаж здоров; на этот раз все наоборот. Под шапкой пилот будет делать не то, что считает правильным, а то, что прикажет ему трипод. Если трипод захочет, чтобы он разбил самолет, с ним самим и сорока пассажирами на борту, пилот не будет колебаться. Оба летчика смотрели на пистолет. Пилот сказал: - Чего вы хотите? - Курс на Женеву. Он колебался, казалось, долгое время. Наша надежда была на то, что он, увидев наши шапки, не подумает, что мы против триподов. Наконец он пожал плечами. - Ладно. Пусть будет Женева. 7 Пилот, Майкл Харди, воспринял угол легче, чем я ожидал. Он спросил папу, почему тот хочет лететь в Женеву, и папа ответил, что его жена в Швейцарии, а полеты запрещены. Мне это показалось нелепой причиной, но Харди воспринял ее как должное. Я решил, что одно из общих воздействий шапки заключается в том, что люди перестают быть лыбопытными. Стюардессы и пассажиры, казалось, вообще не беспокоятся из-за происходящего. Шапка, вероятно, действовала и как транквилизатор. Насколько беззаботен пилот, выяснилось, когда он ввел данные нового курса в компьютер. Он зевнул и сказал: - Тютелька в тютельку. - Что это значит? - спросил папа. - Топливо. До Женевы хватит, но ни грамма для отклонений. Будем надеяться, что с погодой повезет. Одна из стюардесс принесла нам кофе, и пока мы пили, пилот разговаривал. Он сказал, что всегда хотел летать; школьником он жил у аэропорта Гэтуик и все свободное время смотрел на самолеты. До последнего времени он рассматривал свою работу как промежуточный этап - ему хотелось водить большие трансатлантические самолеты. Жуя бисквит, он заметил: - Теперь мне смешно, когда я об этом думаю. К чему беспокоиться? - Вам теперь хватает местных линий? - спросил папа. Харди помолчал перед ответом. - Я провел несколько лет, перевозя по небу людей со скоростью сотни миль в час. А зачем? Они не менее счастливы у себя - даже более. У моей жены доля в ферме, и я думаю, что лучше помогать ей, чем летать. Людям не нужны самолеты, да и машины и поезда тоже. Знаете, что бы я предпочел? Лошадь и двуколку. Вот это мне действительно нравится. В середине полета он еще раз сверился с компьютером и выяснил, что запас топлива еще меньше, чем казалось. - Рискованное дело, - сказал он спокойно. - Лучше было бы в Париж. Папа ответил не сразу. Может, он ждал, что Харди что-нибудь добавит или прояснит ситуацию. Женева означала для него Ильзу и для всех нас - спасение от триподов. Но это означало также поставить под угрозу жизнь всех в самолете. - Летим в Женеву, - сказал он наконец. Харди кивнул. - Пусть будет Женева. Надеюсь, встречный ветер не станет сильнее. Больше ничего не было сказано. Я вспоминал все фильмы о катастрофах самолетов, которые видел. Однажды у Энди его мать говорила о том, что боится летать - она никуда не поедет, если нужно лететь в самолете. Я считал тогда это глупым, но сейчас мне так не казалось. Мы сидим в металлической трубе в милях над землей, и если горючее кончится, наши шансы на выживание почти равны нулю. Я представил себе, как секунда за секундой пустеют баки с бензином, и почувствовал, что потею. Я думал также о том, что говорил Харди о своих чувствах. Он казался счастливым. И если триподы на самом деле несут мир, может, это хорошо? Люди будут любить друг друга; может, они перестанут думать только и себе и нескольких близких, а будут думать обо всех. В лунном свете видны были покрытые снегом горы, Харди начал подготовку к посадке. Дела это не улучшило; наоборот, если только возможно, стало еще хуже. Когда пилот выпустил шасси, один из двигателей закашлял, потом снова заработал и наконец совсем смолк. Я почувствовал настоящий ужас. Закрыл глаза, когда впереди показались посадочные огни, и не открывал их до тех пор, пока колеса не коснулись посадочной полосы. И неожиданно от облегчения ощутил сильную слабость. Харди привел самолет на стоянку вблизи вокзала, и теперь я начал беспокоиться о другом. Администрация аэропорта знала об угоне, конечно, но я не представлял себе, какова будет ее реакция. Все переговоры с землей касались только посадки. Казалось, прошло очень много времени, но тут двери раскрылись, и нам приказали высаживаться. Я видел, как папа нервно жует губу. Я подумал, что нас отделят от экипажа и остальных пассажиров, но после того как папа отдал пистолет Марты, нас всех провели через зал прибытия в небольшое помещение, где находились солдаты с автоматами. - Пожалуйста, снимите шапки с голов, - сказал старший офицер. - Это невозможно, - ответил капитан Харди. - Немедленно! Харди сказал: - Прошу разрешения заправиться и вылететь с пассажирами из Женевы. - В разрешении отказано. Снимайте шапки. Мы четверо сняли шлемы с голов, но никто из остальных не шевельнулся. Офицер отдал резкий приказ на немецком, и двое солдат приблизились к Харди. Он попятился при их приближении и крикнул офицеру: - Вы не имеете права трогать нас! Позвольте нам заправиться и улететь. Офицер не обратил на это внимания, а солдаты продолжали приближаться. Викарий, говоривший с Мартой на Гернси, стоял поблизости. Он вытянул руки и сказал: - Мы принесли вам мир. Опустите оружие и примите благословение. - И провел три вертикальные полосы правой рукой. - Во имя трипода. Когда солдаты схватили его за руки, Харди как будто сошел с ума: он вырвался, ударив при этом солдата в лицо. Остальные пассажиры с криками устремились вперед. - Быстро! Сюда... - расслышал я сквозь шум голос Марты. Мы бросились к двери, через которую вошли. Два солдата подняли автоматы. Папа сказал: - Мы не в шапках. Посмотрите. И он швырнул свою шапку на землю; солдаты не опустили оружие. Сзади поверх криков послышался выстрел, а затем автоматная очередь. Оглянувшись, я увидел двоих пассажиров на полу. Одним из них был капитан Харди, из раны на его шее струилась кровь. Все быстро кончилось. Остальные пассажиры замолчали и тупо смотрели на солдат. Двое солдат взяли за руки пожилого пассажира лет шестидесяти и отвели его в сторону. Как только один из солдат потянул с него шапку, пассажир закричал и продолжал кричать, когда солдаты перешли к следующему. Шум был ужасный и становился все страшнее, по мере