того как солдаты снимали шапки одну за другой. Пассажиры не сопротивлялись, но походили на животных, которых пытают. Офицер подошел к нам. - Вас отведут в комнату для допросов. - Голос у него был холодный. - Подчиняйтесь приказам. - Мы повредили наши шапки, они не действуют, - сказал папа. - Мы не под влиянием триподов. Резкий голос не изменился. - Подчиняйтесь приказам. Нас допрашивали порознь и подолгу. Потом дали поесть и отвели в гостиницу на ночлег. Папа попросил разрешения позвонить по телефону Ильзе, но ему отказали. В спальне, которую делили мы с Энди, был телефон, но его отсоединили. На следующее утро папу и Марту опять допрашивали, после чего нас принял сдержанный маленький человек с черной бородой, который сказал, что нам дано разрешение остаться в стране на семь дней. Мы можем отправиться в Фернор, но, прибыв туда, должны немедленно сообщить в полицию. Он протянул нам лист бумаги - разрешение. - А после семи дней? - спросил папа. - Вопрос будет снова рассматриваться. Вы иностранцы и проникли в нашу страну незаконно. Вас вернут в Англию, как только возобновятся полеты. Должен предупредить вас, что любое неповиновение приказам полиции вызовет немедленную депортацию в любую страну, которая вас примет. - Можно нам сохранить шапки - те, что не действуют? - Зачем? - Они могут нам еще пригодиться. - В Швейцарии нет триподов, шапки вам не понадобятся. - Он пожал плечами. - Установлено, что они безвредны. Можете их взять, если хотите. Марта продала еще золота, чтобы получить швейцарские деньги, и мы сели в поезд до Интерлейкена. Дорога проходила вдоль озера, которое тянулось, насколько хватал глаз. С утра было облачно, но теперь небо и озеро были ясными и голубыми, и вдалеке над горами виднелось лишь несколько облачков. У папы был успокоенный вид. Было от чего успокаиваться - угон, страх катастрофы и затем это происшествие в аэропорту. В реальной жизни все не так, как в телевизоре, - выстрелы громче, кровь ярче и льется страшнее. Пока я думал, что он, кроме всего прочего, предвкушает встречу с Ильзой, он сказал Анжеле: - Через несколько часов увидим маму. Узнает ли она нас после всего? - Конечно, узнает, - ответила Анжела. Она ела яблоко. - Не так много времени прошло. Марта смотрела в окно. Между озером и нами были дома, возле них играли дети, смешно скакала собака, дым поднимался из труб. - Как хорошо и безопасно здесь, - сказала она. - Как ты думаешь, нам продлят разрешение? Папа потянулся. - Я уверен. В порту бюрократы. Местная полиция - другое дело. Поезд остановился в Лозанне, по расписанию здесь тридцатиминутная остановка. - Можно нам с Энди выйти? У нас много времени, - спросил я у папы. - На всякий случай лучше не выходить. Я быстро думал. - Хотелось бы купить подарок для Ильзы. На следующей неделе у нее день рождения. Анжела не единственная, кто может проделывать такие штуки. Он поколебался, потом сказал: - Ну, ладно. Но только на четверть часа. - Вряд ли купите что-нибудь с английскими деньгами, - сказала Марта. - Я как раз думал, не поменяешь ли ты мне немного. - И долго я смогу менять? - Она улыбнулась и порылась в кошельке. - Но я сама напросилась. Двадцать франков - придется покупать что-нибудь маленькое. Ты тоже потрать немного денег, Энди. - И я, - сказала Анжела. - Нет, - ответил я. - Ты останешься здесь. - Если вы идете, я с вами. - Глаза у нее стали стальными. - Нечестно, если у вас будет подарок, а у меня нет. Она моя мама! Я поспорил, но не надеялся выиграть. Марта и ей дала двадцать франков, и Анжела тащилась за нами, пока мы осматривали станцию. Мы нашли небольшой магазин, и пока я думал, что лучше купить Ильзе - шоколад или куклу в крестьянской одежде, Анжела купила куклу. Пришлось мне покупать шоколад. Он был двух видов - по девять франков и по девятнадцать. Вначале я попросил маленький, потом передумал и взял другой. Я чувствовал, что вокруг нас собираются люди Голос рядом заставил меня вздрогнуть. "Sales anglais!" Я знал, что по-французски это значит: "Грязные англичане", но если бы даже не знал, можно было понять по тону. Парень, около шестнадцати, высокий, смуглый, в красном джерси с большим белым крестом - национальная эмблема Швейцарии. Другие тоже в джерси, толпа человек в двенадцать, большинство такого же возраста или чуть моложе, и человек с седой бородой, примерно пятидесяти лет. Те, кто был не в джерси, на руке носили повязку с белым крестом. - Пошли отсюда, - спокойно сказал Энди. Он направился к платформе, но высокий парень преградил ему дорогу. Другой, ниже ростом и светловолосый, сказал: - Что вы делаете на нашей земле, грязные англичане? - Ничего. Идем на поезд, - ответил Энди. Кто-то еще сказал: - Грязные англичане в чистом швейцарском поезде - это нехорошо. - Послушайте, - сказал Энди, - меня уже дважды назвали грязным англичанином. - Он повысил голос. - В следующий раз ударю. Наступило молчание. Я решил, что мы сможем уйти, Энди - тоже. Он двинулся на высокого парня, заставляя его отодвинуться. В их рядах открылась щель, но всего на секунду. Один из них схватил Энди за руку и повернул, другой в то же время пнул по ногам и повалил. Когда Энди упал, Анжела закричала. Я схватил ее за руку и потянул в противоположном направлении. Они сосредоточились на Энди, и, может, я сумел бы увести Анжелу, но она снова закричала, и я увидел, что с другой стороны ее схватил человек с бородой. После этого все смешалось, я пинался, лягался, бил окружающих и получал ответные удары. Удар по шее чуть не уронил меня на землю, я мельком заметил лежащего Энди, стоявшие вокруг пинали его ногами. Я закрыл лицо руками, пытаясь защититься. Слышались крики, смешивавшиеся с объявлением станционного громкоговорителя. Потом я понял, что удары прекратились, но сморщился, когда кто-то грубо схватил меня. Открыв глаза, я увидел полицейского в сером мундире; два других поднимали Энди, а красные джерси рассеялись в толпе. Анжела казалась невредимой. Изо рта Энди шла кровь, под глазом была ссадина, другая - на щеке. Когда я спросил его, как он себя чувствует, он ответил: - Ничего страшного. Думаю - выживу. Полицейские отвели нас в поезд. Я рассказывал папе, что случилось пока Марта занималась ранами Энди. Полицейский проверил наши документы. Пока он их рассматривал, папа спросил: - Что вы с ними будете делать? - Дети в вашей ответственности, - сказал старший полицейский. У него было круглое лицо, маленькие глазки, говорил он по-английски медленно, но правильно. - У вас есть разрешение ехать в Фернор. По прибытии доложите местной полиции. - Я говорю не об этих детях. - Папа опять жевал губу. - О тех, кто на них напал, - что вы будете делать с ними? - Мы не знаем их личности. - Но вы пытались установить? - Мы не уверены, что тут не было провокации. - Провокации! Дети покупали подарки матери - кстати, она швейцарка, - их назвали грязными англичанами и набросились на них. Я думал, это цивилизованная страна. Полисмен наклонил голову, глаза его были холодны. - Послушайте, англичанин. Это на самом деле цивилизованная страна. И это страна швейцарцев. Нам здесь не нужны иностранцы. Вы хотите подать жалобу? - Оставь, Мартин, - сказала Марта. Полисмен покачивался на каблуках. - Если хотите подать жалобу, вы должны немедленно сойти с поезда и отправиться со мной в отделение. Там вы останетесь, пока начальник отделения не освободится и не примет вас, чтобы обсудить жалобу. Не знаю, сколько вам придется ждать, но начальник очень занятой человек. Ну, англичанин? - Жалоб нет, - сквозь зубы сказал папа. - Хорошо. Проследите, чтобы никто из вас больше не причинял беспокойств. Желаю вам благополучного и быстрого путешествия - назад в Англию. Когда поезд тронулся, папа сказал: - Я этого не понимаю. Марта ответила: - Швейцарцы мне никогда не нравились. - И добавила: - Кроме Ильзы, конечно. Энди объяснял: - Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал такие неприятности, но разве я мог слушать и молчать? - Да, не мог, - ответил папа. - Я понимаю тебя. Но в будущем придется поступать именно так - слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем на Гернси, но все же это ксенофобия. Анжела спросила: - А что такое к-сену-фоб-и-я? - Боязнь чужеземцев. Страх и ненависть. Это ценная защита для племени, но для посторонних очень плохо. Забавно. Внешне то, что мы видели в Гернси, кажется лучше - люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить сами по себе, а здесь ксенофобия агрессивна: явное стремление нападать на чужаков. Но она более здоровая. Швейцарцы укрепились в том, что они швейцарцы, и ненавидят всех, кто не швейцарец. Нам трудно, но для них это хорошая защита от триподов. Он продолжал обсуждать это с Мартой, а поезд набирал скорость. Мы снова увидели озеро, спокойное и мирное, две-три лодки и старомодный колесный пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в происшествии. Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная сестра) и нуждается в защите. Но это означало оставить Энди во власти толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него почти закрылся, все вокруг распухло. Он увидел, что я смотрю на него, и подмигнул здоровым глазом. Папа звонил Ильзе из Женевы, и, когда поезд остановился в Интерлейкене, она ждала на платформе. Она поцеловала Марту, обняла Анжелу, но через плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы. Потом они медленно двинулись навстречу друг другу. Она протянула руки, и он взял ее в свои. Так они стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее. Наконец Ильза оторвалась. Она улыбалась и плакала в одно и то же время. Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня. - Лаври, - сказала она. - О, Лаври, как приятно снова увидеть тебя Она подошла ко мне, и я протянул ей руку. - И я рад. Странно. Я протянул руку, чтобы она не поцеловала меня; и сказал, что рад ее видеть, просто так; но оказывается, я на самом деле рад. 8 Фернор - маленькая горная деревушка, куда ведет единственная дорога. По одну сторону вздымается лесистый склон горы, по другую открывается захватывающий вид на долину глубоко внизу. Дорога из Интерлейкена здесь практически кончается, или почти кончается; она продолжается как немощеная тропа и ведет еще к полудюжине домиков и наконец к гостинице Руцке. Первый дом Руцке был построен дедом Ильзы как дача для семьи, но между мировыми войнами ее отец перестроил дачу, расширил ее и превратил в гостиницу. В ней восемь номеров, несколько комнат для посетителей и терраса впереди; на ней телескоп и на шесте швейцарский флаг. Швейцба перестала принимать посетителей, когда Швейцдед заболел. Кроме членов семьи, теперь здесь жил только работник по имени Йон, он был даже старше Швейцдеда. Он присматривал за животными - несколькими курами и двумя коровами, которым позволялось бродить по окрестным горным лугам с колокольчиками вокруг шею, - и еще он стрелял дичь. У него был старый дробовик, за которым он любовно ухаживал. Швейцба была седовласой и полной. Она плохо говорила по-английски и, казалось, боится папы и еще больше Марты, которая разговаривала с ней мягко, но скорее так, как говорят с домработницей. На второй день выпал снег, но почти немедленно растаял; Ильза сказала, что для этого времени года тепло. Я с жадностью смотрел на стойку с лыжами в одном из сараев, которую мы обнаружили с Энди. Мы с ним изучали окружающее. Местность над деревней довольно скучная - объеденная коровами трава и булыжники, но ниже - более интересная, там росли сосновые леса и было несколько отличных склонов. Внизу, в долине, виднелось озеро, и в телескоп мы могли следить за лодками. Телескоп работал, когда в него опускали монетку, но ящик для денег был открыт, поэтому можно было снова и снова опускать одну и ту же двадцатицентовую монету. Мы также помогали Йону смотреть за курами и коровами. Куры иногда прятались, и нам приходилось отыскивать яйца, а коров нужно было вечером отыскивать и приводить. Я попытался уговорить Йона доверить мне ружье, но не смог. Жизнь не очень интересная, но приятная. К тому же Швейцба готовила гораздо лучше Марты. Ее муж, Швейцдед, целые дни проводил в большой двуспальной кровати в их спальне. Только в очень хорошую погоду Швейцба и Йон перемещали его на террасу. Иногда я сидел с ним, но никогда не знал, о чем говорить, а он тоже не разговаривал. Но он всегда улыбался, когда в комнату входила Анжела. Не знаю, понимал ли он, что привело нас сюда, и знал ли вообще о триподах. Швейцарское радио и телевидение вели передачи на французском и немецком; Ильза пересказывала нам, что сообщается о событиях во внешнем мире. Казалось, повсюду у власти люди в шапках, но швейцарцы не беспокоились. Сотни лет их окружали диктатуры, империи и тому подобное, и они научились игнорировать их. Их защищали горы и армия, куда входили все взрослые мужчины. Триподы, конечно, помеха, но Наполеон и Гитлер тоже были помехой. Они чувствовали, что им следует только держаться своих гор и продолжать быть швейцарцами. Разумеется, они предпринимали меры предосторожности. С самого начала своих триппи изолировали и поместили под вооруженной охраной в лагеря. Те, что избежали облавы и пытались распространять шапки, были быстро пойманы и изолированы. Ильза, видевшая вещи только со швейцарской точки зрения, была уверена, что сумасшествие по поводу триподов быстро кончится. Папа был настроен не столь оптимистично, но надеялся, что швейцарцы сумеют отрезать себя от остального мира, оставшись оазисом свободы. В деревне мы сначала встретились с таким же враждебным отношением, как в Женеве и Лозанне. Жители деревни игнорировали нас, а хозяева магазина - тут был маленький универсам, объединенный с булочной, - оставались угрюмыми и неприветливыми. Когда пришло время возобновлять наше разрешение, деревенский полицейский, человек по имени Грац, долго колебался. В конце концов он сказал, что возобновит разрешение только потому, что мы родственники Руцке: Швейцдеда здесь хорошо знали и уважали. Местные мальчишки пошли дальше и преследовали нас, выкрикивая оскорбления. Главой у них был Руди Грац, сын полицейского. Ему было тринадцать лет, но он крепкий парень и особенно изощрялся в отношении Энди. Когда это случилось в третий раз - мы как раз возвращались из деревни в дом Руцке, - Энди остановился и повернулся. Швейцарские мальчишки тоже остановились; Руди сказал что-то на местном диалекте, и остальные засмеялись. Энди подошел к ним и произнес одно из немногих немецких слов, которые знал: "Dummkopf", что значит "дурак". Драка продолжалась минут пять. Энди был хладнокровней и лучше боксировал, а у Руди оказался хороший удар, и он несколько раз сильно ударил Энди. Ссадина у Энди под глазом снова открылась, и он потерял немало крови. Однако именно Руди первым прекратил драку. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Энди протянул руку. Швейцарец не обратил на это внимания и отвернулся, товарищи последовали за ним. После этого дружелюбнее они не стали, но преследовать нас прекратили. Иногда Анжела требовала, чтобы мы брали ее с собой, и изредка получала улыбки: вероятно, потому что она маленькая девочка, к тому же хорошенькая. Она подружилась со старой лошадью, отставницей швейцарской армии, которая паслась в поле недалеко от пекарни. Однажды, поласкав лошадь и поговорив с ней, она сказала: - Немного похожа на Принца. Тебе не кажется, Лаури? - Немного, - осторожно ответил я. - А что будет с Принцем? - Ничего. В конюшне за ним будут смотреть, пока мы не вернемся. Она презрительно посмотрела на меня. - Но мы ведь не вернемся. Так только говорят. Я не знал, чего ожидать дальше, - может быть, слез, и поэтому пробормотал что-то насчет того, что не уверен, но что все образуется. Когда я замолк, она сказала: - Иногда мне снится, что я по-прежнему триппи. Нет, даже хуже - я знаю, что случилось, и ненавижу это, но ничего не могу с собой сделать. Проснувшись окончательно, я сначала пугаюсь, а потом... Не могу объяснить, как это. Но быть триппи - хорошо. Чувствуешь себя в безопасности. Она сорвала пучок травы, и лошадь съела ее из рук. - Надеюсь, Принцу хорошо, - сказала Анжела. - Я в этом уверен. Она снова посмотрела на меня. - Не нужно притворяться. Я не хочу возвращаться - даже к Принцу. Раньше мы никогда так серьезно не разговаривали, как в этот раз. И я понял, что она храбрая девочка и к тому же гораздо более взрослая, чем я считал. Я хотел, чтобы она поняла это. В нашей семье не принято обниматься, но я обнял ее, хотя с нами был Энди. - Пошли. Швейцба ждет нас с хлебом, - сказал я. Все неожиданно изменилось, когда французская и немецкая армии без всякого предупреждения вторглись в Швейцарию. Все в деревне возбужденно обсуждали новость, на следующий день она опустела, все мужчины в возрасте между восемнадцатью и шестьюдесятью были призваны. Изменилось и отношение тех, что остался, может быть потому, что их ненависть теперь сконцентрировалась на вторгшихся армиях. Нам улыбались и даже готовы были поболтать. И все были полны уверенности. Фрау Штайзенбар, жена пекаря, два сына которой ушли в армию, сказала: - Это ужасно, но, думаю, ненадолго. Французы и немцы всегда воюют. Швейцарцы не хотят воевать, но они храбрые и любят свою родину. Они быстро прогонят французов и немцев. Мы с Энди пошли назад в гостиницу. Стоял серый холодный полдень. Хотя снега здесь еще не было, окружающие вершины белели свежими снегопадами. - Хорошо, что папа не швейцарец, его бы тоже призвали, - сказал я. - Что же будет? Тропа проходила над пропастью. Энди бросил камень, и я видел, как он упал на осыпь в сотнях метров внизу. Энди сказал: - Швейцарцы считают, что раз они патриоты, то потягаются с кем угодно. Они не понимают, что значит противостоять триппи. - Пассажиры в аэропорту перестали сопротивляться, когда солдаты начали стрелять. - Это другое дело. К чему триподам беспокоиться из-за какой-то кучки людей? Не имеет значения, что с ними случится. Но теперь они шлют армии - армии людей, которые не боятся быть убитыми. Я подумал об этом - воевать и не бояться быть убитым. Надо быть триппи, чтобы понять это. - Не думаю, чтобы война дошла до Фернора. И она не дошла. И фрау Штайзенбар оказалась права - война кончилась быстро, но не так, как она думала. На следующий день сообщили об отступлении на севере и на западе, а на утро все было кончено. Ильза переводила новости по радио: вечный мир пришел в Швейцарию, как и во все остальные страны. А следующую фразу даже я смог понять. - Heil dem Dreibeiner! Два дня спустя, глядя в телескоп, я увидел знакомый колесный пароход, прокладывавший путь по серым водам озера к Интерлейкену. И еще кое-что, неуклюже шагавшее по берегу. Я позвал папу и Энди. Когда папа смотрел, я сказал: - Теперь нам некуда бежать? Папа выглядел усталым, подбородок его зарос, в черной щетине виднелись белые пятна. В прошлом он всегда брился, как только вставал. Не отвечая, он покачал головой. Мы смотрели вниз, в далекую долину. Можно было видеть и невооруженным глазом, хотя и не так ясно, как он шагает по полям, не обращая внимания на то, куда ступает. Лицо у папы стало отчаянным и жалким. Я не понимал раньше, что чем старше человек, тем горше его отчаяние. - Но мы ведь так далеко. Они сюда, может, и не придут, - сказал я. Он снова покачал головой, медленно, как будто ему было больно. - Может быть. Вышли Марта и Анжела. Марта смотрела скорее на папу, чем на треножник: спустя какое-то время она сказала мягче, чем обычно: - Ильза с Швейцдедом - он себя не очень хорошо сегодня чувствует. Пойди посиди с ней. В последующие дни мужчины начали возвращаться в Фернор. Пострадавших было немного, потому что война длилась очень недолго. А потом, однажды утром, придя за ежедневной порцией хлеба, мы увидели, что жители деревни носят шапки. - Что делать - быстро уходить? - прошептал я Энди. - Это может привлечь внимание. Слушай, там Руди. Он не в шапке. На Гернси мы узнали, что шапки одевают в четырнадцатилетнем возрасте, может, потому, что дети не представляют угрозы. Казалось, то же правило существует и здесь. Руди на год моложе нас, значит Анжела в безопасности, но Энди и я рискуем. Мы пошли дальше, стараясь вести себя как обычно. В булочной герр Штайзенбар как раз принес поднос со свежим хлебом из пекарни, и фрау Штайзенбар за прилавком приветствовала нас обычным "Gruss Gott". Все было как всегда, кроме одного: черные шапки покрывали ее заплетенные седые волосы и его лысую голову. Фрау Штайзенбар расспросила нас о Швейцдеде и продолжала болтать, а я стремился побыстрее уйти. Наконец мы получили хлеб и сдачу и могли идти. Мы пошли по деревенской улице, но через пятьдесят метров встретили группу мужчин. Одним из них был отец Руди. Он не похож был на полицейского: маленького роста, с нездоровым видом и телосложением. Но манеры у него были полицейские. Он встал перед нами, преградив нам дорогу. - So, die Englischen Kinder... - Он внимательно посмотрел на меня. - Wie alt? Vierzehn doch? - И с трудом перевел: - Сколько тебе лет, мальчик? Тебе исполнилось четырнадцать? Значит, действительно в четырнадцать. Я искренне сказал: - Нет, сэр. В следующем году. - Ты должен принести свидетельство о рождении. - Он нахмурился. - Оно должно прийти из Англии. Это нехорошо. Нехорошо для него, может быть. Воспрянув духом, я подумал, что на этом можно играть несколько месяцев. Все еще хмурясь, он повернулся к Энди. - Но тебе уже четырнадцать. Это точно. - Нет, сэр, - сказал Энди. - Тринадцать с половиной. На самом деле он был лишь на два месяца старше меня, но выше на два дюйма, а его взрослый вид позволял дать ему и пятнадцать. Отец Руди покачал головой. - Не верю. Тебе необходимо одеть шапку. Сегодня все шапки кончились но завтра почтовый фургон привезет еще. Тебе немедленно оденут одну. Энди кивнул. - Хорошо, сэр. Я приду утром. - Нет. Ты останешься здесь. Встречаются глупцы, которые не хотят надевать шапки. Ты останешься здесь, мальчик, пока не прибудут новые шапки. Энди потянул себя за волосы: так он поступал, принимая решение. Один из мужчин - местный чемпион по борьбе - придвинулся ближе. Энди вздохнул. - Как скажете. - Он взглянул на меня - Расскажи всем, что меня задержало. - Да. Я скажу папе. - Я сделал условный знак большим пальцем. - - Не волнуйся. Все будет хорошо. Мы с Анжелой смотрели ему вслед, когда его уводили к дому полицейского. Я пытался уверить себя, что он сможет убежать, но в то же время не верил этому. Ему нужна помощь; прежде всего нужно добраться до папы и рассказать ему. На краю деревни мы встретили Руди. К моему удивлению, он остановился и спросил: - Почему с вами нет Энди? Я не видел причины не говорить ему и понял, что для него это не удивительно. Очевидно, отец его говорил об англичанах и о шапках. Но Руди не выглядел довольным, как я ожидал. Он скорее походил на мать, чем на отца, будучи рослым и светловолосым, и, как и она, постоянно широко улыбался. На этот раз он не улыбался. - Его оставили, чтобы одеть шапку? - Я кивнул. - А он хочет? - Не знаю, - я стал осторожен. - Но ведь это должно произойти... со всеми? - Говорят, да, - медленно ответил он. Папа и Марта сидели на террасе перед гостиницей и пили кофе. Они разговаривали, но когда мы появились, замолчали. Анжела выложила им новость, а я не мешал ей. Когда она кончила, Марта сказала: - Ужасно. - Она помолчала. - Но ведь до завтра шапки не появятся? Я уверена, он сумеет убежать. Энди изобретателен. Я ответил: - В доме полицейского есть комната, похожая на камеру. Нам говорил Йон. В двери наружная задвижка и два замка, а единственное окно в трех метрах и забрано решеткой. Тут никакая изобретательность не поможет. Без помощи он не сможет уйти. Она покачала головой. - Хотелось бы что-нибудь сделать. - Мы должны. - Ты не понимаешь. - Она выглядела усталой и сердитой, а на лице ее было то упрямое выражение, которое появляется у взрослых, когда они тебя не слушают. - Мы не можем. Я повторил, стараясь быть терпеливым: - Но мы должны. Марта сказала: - Йон рассказал нам о шапках, когда вас не было: он встретил знакомого в шапке. Мы решали, что делать. Здесь оставаться нельзя. Через несколько дней придут и сюда с шапками. - Что касается Энди, вопрос не дней, - ему оденут завтра утром. Она не обратила на это внимания. - Твой отец и Йон выработали план. Ты знаешь железнодорожный туннель вверх к Юнгфрау? Я кивнул. Я был там, когда в первый раз приезжал в Швейцарию. Колея проходит по дальней стороне глубокой долины, отделяющей Фернор от склонов Айгера. Поезд по туннелю поднимается внутри горы, ему требуется почти три часа, чтобы достичь конечной станции, где расположены отель, лыжная база и астрономическая обсерватория. - Отель и дорога закрыты из-за чрезвычайного положения, - продолжала Марта. - Йон говорит, что мы можем скрываться внутри туннеля. Он защитит от непогоды, а в отеле может быть пища. По крайней мере убежище на время. Лучше, чем оставаться здесь и позволить одеть на себя шапку. - Звучит прекрасно, - сказал я. - Я целиком за. Как только вернем Энди. Лицо ее приобрело гневное выражение, это значило, что она чувствует себя виноватой. - Мы не можем. Во-первых, необходимо время. Йон хочет сходить на разведку, прежде чем мы все туда переберемся. Но есть еще кое-что. Швейцдед умирает. Он может протянуть несколько часов или дней, но не больше. - Не вижу, в чем разница. Если он умирает, значит умирает. Она хрипло сказала: - Может, и не видишь. В твоем возрасте, - это уже подавление. - Но Швейцба и Ильза - для них разница есть. Мы не можем взять его с собой, а они не пойдут, пока он жив. Нам нужно продержаться еще несколько дней. Если попытаемся освободить Энди, расшевелим осиное гнездо, чем бы эта попытка ни кончилась. Они придут сразу. Она посмотрела на меня и негромко добавила: - Мне жаль. Энди мне нравится. - А если бы это был я? - спросил я. Марта не ответила. - Или Анжела? Я повернулся к отцу, который все время молчал. - Мы ведь не оставим его? Он просил рассказать тебе, что случилось. А я ответил: - Все будет в порядке - я расскажу папе. Он не смотрел мне в глаза. Сказал: - Мне тоже жаль. Но Марта права. У нас нет выбора. На полпути к деревне я остановился. Чувство собственной глупости придавило меня почти физической тяжестью. Глупости и неблагодарности. Я подумал обо всем, что сделал папа, чтобы увести нас от триподов, - поездка на Гернси, угон самолета, приезд сюда. И теперь у него новый план, как сохранить нашу безопасность. Что заставляет меня считать, что я знаю, что делать, лучше, чем он? Марта права: неудавшаяся попытка освобождения всех подвергает риску, даже если я проделаю ее в одиночку. И даже если папа сделает вид, что отказывается от меня, чтобы спасти Ильзу и остальных, все равно я привлеку опасное внимание к гостинице. Я все обдумал хладнокровно, спокойно, рационально. Был ранний вечер, неожиданно холодный; горы четко вырисовывались на фоне темно-голубого неба; на западе, где село солнце, небо было желтым. Где-то, невидимая, прокричала сойка, должно быть, ищет корм. Но я ощущал еще кое-что - за холодной рациональной мыслью. На этот раз не холодное - чувство облегчения, такое сильное, что мне хотелось крикнуть навстречу молчаливым горам. Я знал, что боюсь идти в деревню, но не понимал, насколько боюсь. Ужас, еще более сильный, чем на самолете, летевшем в Женеву. Я стоял, глядя на крыши деревни и на поднимающийся почти вертикально дым из труб. Красочная и в то же время обычная сцена, только люди под крышами утратили нечто делавшее их людьми - свою индивидуальность и волю действовать как свободные мужчины и женщины. Но их индивидуальность была отнята у них насильно; я отдавал свою из трусости. Я вспомнил, что говорил папа о Марте и полицейской машине. Бывают времена, когда все, что ты можешь сделать, - это нажать на акселератор и рисковать. Я знал ответ на вопрос, который задавал себе в самолете: не лучше ли позволить одеть на себя шапку, но оставаться живым. Глубоко вдохнув морозный горный воздух, я двинулся дальше по склону. 9 Было уже темно, когда я достиг деревни: ночь в горах наступает быстро. Первой моей целью было узнать, где держат Энди, и я решил действовать напрямую. Я сказал Марте, что иду в свою комнату читать, и прихватил с собой несколько книг как доказательство. Они были в моих руках, когда я нажал звонок у дома полицейского. Внутри тяжело прозвучали шаги, и я приготовился к встрече с отцом Руди. Но дверь открыла его мать. Она удивленно посмотрела на меня. - Ach, so. Der Englander... Was willst du? - Почитать. - Я показал ей книги. - Для моего друга Энди. Она сказала что-то, чего я не понял. Я покачал головой, и она заговорила по-английски: - Ты дать книги мне, чтобы я дать их твоему другу? Это не поможет. Я спросил: - Я могу повидаться с ним? Она с сомнением покачала головой. Я услышал голос Руди. Они о чем-то быстро поговорили, и она знаком пригласила меня войти. Руди сказал мне: - Тебе нельзя видеться с Энди без позволения моего отца. Он пошел в деревенскую гостиницу, но скоро вернется. Подождешь? По крайней мере я в доме, хотя дальнейшее не очень обнадеживает. Почему я просто не оставляю книги, чтобы их передали Энди; я был уверен, что отец Руди именно так и скажет. Фрау Грац, хоть и сомневалась, впускать ли меня в дом, принесла бутыль домашнего лимонада и шоколадное пирожное. Она дала и Руди. На столе лежала его тетрадь для уроков. Я кивком указал на нее и сказал: - Продолжай. Я не хочу мешать. Он пожал плечами. - Это Naturwissenschaft. Наука, по-вашему. Скоро мы кончим ее изучать. - Кончите? Почему? - Старший учитель сказал, что Naturwissenschaft больше не нужна. Теперь, когда правят триподы, наука не нужна. Я понимал причину этого. Наука - часть независимого мышления, а оно для человечества в прошлом. Я посмотрел на Руди. Я практически ничего не знал о нем, но он не выглядел довольным, когда я говорил о том, что Энди ожидает шапка. Мать его была в кухне, напевая что-то под радио. Я негромко сказал: - Говорят, триподы - наши друзья, все, что они делают, - к лучшему. А ты как считаешь? Он молчал. Если я ошибся, он, вероятно, расскажет отцу, и это все кончит. Но он наконец ответил: - Энди не хочет носить шапку? Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. - Нет. И я не хочу. А ты? Он перевел дыхание. - Не хочу. Я ненавижу шапку! Руди сказал, что выпустить Энди нетрудно: в кабинете отца есть дубликаты всех ключей. Он вышел из комнаты и вернулся с ключом, который протянул мне. Он сказал: - Налево и через заднюю дверь. Я пока буду отвлекать маму. Энди находился в чем-то вроде сарая, но очень прочном. Я открыл дверь и обнаружил комнату с единственной раскладушкой. Когда дверь открылась, Энди был на ногах. Я быстро сказал: - Некогда разговаривать. Руди отвлекает мать. Пошли. - Иду, - ответил он без колебаний. Было приятно чувствовать, как он идет сзади. Папа сказал, что мы ничего не можем сделать. Я никому не повредил, и все же Энди идет за мной. Из кухни показался Руди, что-то успокоительное говоря в дверь. Мы на цыпочках прошли через комнату. У входа стояло чучело медведя, использовавшееся как вешалка; хотя и побитый молью, медведь выглядел грозно. Я ткнул его кулаком в ребра, поднялась пыль. Руди немного приоткрыл наружную дверь и осторожно выглянул. Я хотел, чтобы он побыстрее выпустил нас. Вместо этого он отступил и беспомощно взглянул на меня. Дверь растворилась с противоположной стороны, и вошел отец Руди. Он был в форме. Я подумал, как она гармонирует с шапкой. Он осмотрел сцену и резко спросил: - Was heisst das? Руди стоял молча. Я тоже не знал, что сказать. - Беги. Быстро! - сказал Энди. Он бросился на отца Руди и чуть не опрокинул его. Грац закричал, а я побежал мимо, но, оглянувшись, увидел, что он держит Руди. Он снова закричал, и я увидел на улице фигуры бегущих к нам людей. Энди боролся с Грацем, пытаясь освободить Руди. Я побежал на помощь, но тут подоспели подкрепления Граца. Через несколько мгновений нас втолкнули в дом. Руди позже объяснил, что нам не повезло. Обычно его отец пропускал в гостинице несколько кружек пива с приятелями и возвращался домой один. На этот раз он рассказал об английском мальчишке, приятели обсудили это и решили, что нельзя допускать риска, особенно с иностранцем. Английскому мальчику нужно одеть шапку немедленно; один из тех, у кого уже есть шапка, на время отдаст ее. И они пошли вместе с Грацем к его дому. Их было пятеро, включая отца Руди. Они возобновили обсуждение, но скоро стало ясно, что возникла проблема. Все согласны были, что очень важно, чтобы Энди немедленно одели шапку, но кто ее отдаст? Выяснилось, что никто не хочет. Как и люди в аэропорту, они находили саму мысль о том, чтобы остаться без шапки, невыносимой - даже временно и даже для того, чтобы послужить интересам триподов. В конце концов они неохотно решили, что Грац с самого начала был прав и что придется подождать до утра, когда привезут новые шапки. Было решено, что вместе с Энди оденут шапку на меня и на Руди. Нам дали матрацы и одеяла. Появилась фрау Грац и стала суетиться вокруг Руди, но мысль о том, что его запрут, ее нисколько не беспокоила. Я подумал, каково это быть швейцаркой и женой полицейского. Когда она вышла, я принялся бродить по комнате, отыскивая возможность убежать. Энди сказал: - Я проверял. Выхода нет. - Ты не мог добраться до окна, - сказал я, - но если я встану тебе на спину, то смогу. Руди покачал головой. - Ничего не выйдет. Все окна дома имеют электрическую... как это по-вашему... тревогу? - Сигнализация, - сказал Энди. - Похоже, мы ничего не добьемся. Ты говоришь, что шапки на нас оденут в церкви? - Да. Это Zeremоnie. Большое шоу. - Может, тогда удастся сбежать. Тем временем лучше поспать. Я здесь первый, поэтому занимаю раскладушку. Энди лег и, насколько я мог судить, сразу уснул. Я лежал на своем матраце, размышляя. Я не знал, есть ли у Энди какой-нибудь план, когда он говорит о бегстве. Я не видел никаких шансов: ведь против нас вся деревня. Почтовый фургон из Интерлейкена должен был прибыть в девять, и сразу вслед за этим на нас должны были одеть шапки. Фрау Грац приготовила сытный завтрак, и хотя я подумал, что не в состоянии буду есть, запах яичницы с ветчиной убедил меня в обратном. Фрау Грац было очень довольна, что Руди наденет шапку перед самым своим днем рождения, и говорила нам, как хорошо ему после этого будет. Ее сестра Хедвиг, страдавшая от депрессии, выздоровела, как только надела шапку; да и ее собственный ревматизм чувствуется гораздо меньше. Постучали в дверь, и она пошла открывать. На кухонной стене часы с маятником, темного дерева, раскрашенного цветами, показывали 8:30. В комнате с нами были Грац и еще один мужчина. Я сознавал, что у нас нет никаких шансов. И вдруг узнал голос говорившего с фрау Грац. Я быстро встал, когда она вошла. За ней шел папа. На нем была одна из шапок, которые мы использовали при угоне. Он строго взглянул на меня и сказал Грацу: - Мне жаль, что мой сын плохо себя вел. Я возьму его домой и накажу. Герр Грац поудобнее устроился в кресле. - Не нужно. Сегодня на него оденут шапку. После этого он не будет поступать нехорошо. - Он должен быть наказан. Это мое право как его отца. - Отец имеет право, это верно, - сказал Грац после паузы. - Можете наказать его, если хотите. Папа взглянул на Энди. - Этот тоже мой. Я накажу и его. - Разрешается, - Грац кивнул. - Значит, я забираю их обоих. Грац поднял руку. - Нет. Побейте их здесь. Во дворе. У меня есть ремень. Хотите? Я не удивился, что план папы не сработал: подобно моей уловке с книгами, слишком было наивно. Но я был уверен, что у папы есть кое-что еще. Я сидел почти самодовольно, ожидая, что вот он выложит неопровержимый довод, и глупый швейцарский полицейский отступит. Но когда он наконец заговорил, я почувствовал отчаяние. - Хорошо. Но я принесу собственный ремень. Он повернулся, не глядя на меня. Я не мог поверить, что он оставляет нас. Я крикнул ему вслед: - На нас сегодня оденут шапки... скоро... Он вышел, не отвечая, и я услышал, как закрылась входная дверь. Вошла фрау Грац, предлагая нам булочки, вишневое варенье и кофе, а ее муж закурил отвратительно пахнущую трубку. Другой мужчина зевнул и принялся ковырять в зубах. Я не мог смотреть на Энди. Если бы папа вообще не приходил, было бы не так плохо. Я сам влез в это дело и должен расплачиваться. Но он пришел, с этим смехотворным объяснением, что хочет наказать нас, и сразу сдался, оставил нас, когда Грац раскусил его. Он вернулся в гостиницу к Ильзе и Анжеле. Их он защитит. Я почувствовал себя так же, как в тот раз, когда он пообещал поиграть со мной в футбол и забыл, а я пинал его. Только еще хуже: на этот раз я его ненавидел. Я дошел до того, что подумал, как бы отплатить ему - на этот раз не пинками. Мне нужно только рассказать Грацу о фальшивых шапках. Триподы заберут его, и Ильзу, и Анжелу - всех. Я уже начал: - Герр Грац... Он поднял голову. - Что, мальчик? Я покачал головой, чувствуя отвращение к себе. - Ничего. Прошло, казалось, очень много времени, когда опять зазвонил дверной звонок. На самом деле - всего несколько минут. Фрау Грац пошла открывать, раздраженно ворча. Услышав голос папы и даже увидев его в кухне, я не мог сказать ни слова. Я не хотел снова надеяться. Я даже не смотрел на него, пока Грац удивленно не вскрикнул и со стуком уронил свою трубку на стол. Фрау Грац в ужасе стояла у двери в кухню. Здесь был и Йон; и папа держал дробовик Йона. Как полагается хорошей швейцарской хозяйке, фрау Грац держала в шкафу у раковины пачку чистых полотенец, и они как раз подошли в качестве кляпов. Она думала, что это ограбление, - ей казалось бессмылицей, кто-то хочет с помощью силы избежать шапки, - и начала бормотать о том, где хранятся семейные ценности. Я заткнул ей рот, избегая ее укоризненного взгляда. Папа и Йон управлялись с мужчинами, потом папа приблизился к Руди. - Нет, - сказал я. - Он помогал нам. Он тоже не хочет надевать шапку. - Мы не можем рисковать. Если поднимут тревогу... - Руди, - сказал я, - скажи ему, что ты хочешь идти с нами. - Да, - он кивнул. - Пожалуйста. Я ненавижу шапку. - Слишком рискованно. Я не хотел спорить. Я и так чувствовал себя виноватым за то, что подумал, когда он пошел за Йоном. Но это решение я не мог принять, как и в тот раз с Энди. Я ровно сказал: - Придется взять его с собой. Папа посмотрел на меня. Пожал плечами и слегка улыбнулся. - Хорошо. Присматривай за ним. Когда мы выходили из дома, прохожий обменялся приветствиями с Йоном. Я подумал, долго ли еще до того, как поднимут тревогу. Менее получа