ги, вы можете сделать еще, даже если не имеете к этому способностей. Жаркое солнце изливалось на Элайн наподобие меда, обжигающего меда. Девушка покрылась испариной. Кресло под ней, шезлонг из пластика и соломы, казалось, становились жестче и неудобнее с каждой минутой. Когда весенние птицы у них над головами устремлялись вниз и окликали друг друга, их голоса, искаженные жарой, превращались в леденящие душу вопли, от которых у нее по спине бегали мурашки. В конце концов она узнала, что Сид Бредшоу и Ли Матерли учились в средней школе в одном и том же классе, поступили в один и тот же колледж. Бредшоу происходил из гораздо менее состоятельной семьи и считал, что целью всей его жизни является "утереть нос" Ли Матерли, доказать ценность того, что ты когда-то жил в бедности. Он растолковывал преимущества бедного детства так же громогласно, как предупреждал об опасности питания продуктами с повышенным содержанием холестерина. Он испытывал неудовлетворенность из-за того, что не сколотил такого состояния, каким распоряжались Матерли, и знал, что никогда не сколотит. Он не мог наслаждаться своими собственными достижениями, своим собственным богатством. Вместо этого ему нужно было добиться желанного превосходства над Матерли, высказываясь против них и пытаясь умалить их в глазах других. Все это было очень печально - и глупо. Детское соперничество разрушило взрослую жизнь Сида Бредшоу. - Скажите, - поинтересовалась Шила, пока Элайн пыталась придумать какой-нибудь предлог, чтобы уйти, - вам не страшно жить в том самом доме, в котором когда-то жила Амелия? - А почему мне должно быть страшно? Сид протянул: - Вы хотите сказать, что вам никто не рассказывал... - Про Сочельник? - добавила Шила. Скуку и недовольство этими людьми как будто смыло свежим дождем. Элайн сказала: - Джейкоб намекал на какую-то трагедию, но я не знаю всей истории. - Учитывая последнее убийство, не годится держать вас в неведении, - заявила Шила. Теперь глаза ее заблестели. Она облизала губы, сгорая от желания поделиться скандальной историей. Она была заражена болезнью мужа - неизлечимой завистью. - Вы жили здесь тогда - пятнадцать лет назад? - спросила Элайн. - Нет, - хмыкнул Сид Бредшоу. - Мы родились не в таком доме. Нам пришлось долго работать, чтобы поселиться здесь. Работать! Вот уже десять лет, как мы живем здесь. Мне не было и тридцати шести, когда мы заключили контракт на строительство этого дома. - Он гордился своими ранними успехами. - Тогда откуда вы знаете о Сочельнике и. - Все в городе знают об этом, - объяснила Шила. - Возможно, и в штате, и в округе. Это было громкой новостью! - Она содрогнулась, но выражение лица получилось нарочитым и фальшивым. - Не могли бы вы.., рассказать мне об этом? - спросила Элайн. Она знала, что история каким-то образом выставит в невыгодном свете имя Матерли, но не могла побороть искушение узнать наконец, что именно случилось в столь давние времена. - Это была Амелия Матерли, - начала Шила. Голос ее понизился до трагического шепота, как будто она говорила в присутствии покойника или в стенах храма. - Никто никогда не считал ее нормальной. Она славилась своим крутым нравом. Ни один торговец в городке - а этот пригород был тогда еще маленьким городком - не избежал ее ярости. Соседи находили невозможным ладить с ней, как подобает достойным людям. Она страдала снобизмом - и кое-чем похуже. - Худшее и привело к тому кошмару в Сочельник, - добавил Сид. Он так же театрально передернулся и приложился к выпивке. Шила рассказывала: - Деннису было тогда десять лет. Его брату, Гордону, семь. Двое маленьких детей, не понимавших, какое зло заключено в их доме. - Она покачала головой с явным сочувствием к маленьким детям, потом продолжила: - У Ли и Амелии было тогда еще двое детей, двойняшек. Их звали Лана и Лаура. Две милые маленькие девочки, возрастом примерно в десять месяцев. Элайн подумалось - она в точности знает, к чему идет дело. И не хочет слушать об этом. И все-таки она не сделала никаких попыток прервать рассказ Шилы, загипнотизированная жарой, щебетом птиц, влажностью, которая была подобна покрывалу, и бубнящим рассказом о мучительном, непроходящем кошмаре, который эта завистливая, загорелая и несчастная женщина раскрывала перед ней, обратившейся в слух. Шила говорила: - Она была одна в доме с двойняшками, когда свихнулась. Птицы камнем падали вниз у них над головами. Птицы клекотали друг другу. Солнце жарило нещадно, как раскаленная докрасна спираль электропечи. Шила говорила: - Ли уехал с двумя мальчиками за покупками к Рождеству. У Джерри и Бесс был выходной, и они гостили в доме сестры Бесс, в Маунт-Кармеле. Пол тогда не жил с ними. Кажется, он преподавал в каком-то университете в Техасе - это было его пятой или шестой работой. Вскоре после этого его уволили. Он никогда не мог закрепиться где-нибудь, этот человек. Так или иначе, Амелия была дома с Ланой и Лаурой, а больше никого. Гнетущая жара. Птицы. Лед в стакане растаял. "Уходи!" - говорила она себе. Но она должна была узнать. - Каждому было видно, что женщина не в себе, - вставил Сид. - Каждый, у кого есть здравый смысл, не сделал бы такой глупости, как оставить ее дома наедине с этими беззащитными малышками. Шила бросила на мужа "взгляд, говоривший: "Дай мне рассказать историю", и он сомкнул рот на ободке своего стакана. Она вновь заговорила: - Джейкоб работал в городе, пополняя запасы продуктов в ресторанах для праздничных обедов, которые там предстояло подавать. Он добрался домой чуть позже пяти вечера и обнаружил ее - и то, что она натворила. Шила выпила. "Говори же!" - мысленно подстегивала Элайн женщину. Ей не нравилось, как Шила тянет, добиваясь наибольшего эффекта. Историю о любой трагедии нужно рассказывать быстро и просто, чтобы причинить как можно меньше боли. - Она пришла с ножом к двойняшкам, туда, где они лежали в своих колыбелях, - выпалила Шила. Она прикончила свою выпивку. - Она полосовала их снова и снова до тех пор, пока от них почти ничего не осталось. Непроизвольно, бессознательно Элайн наклонилась вперед в кресле, как будто поддаваясь какой-то боли в животе. - Она убила их, - закончила Шила. - И попыталась убить Джейкоба Матерли, когда тот подошел к ней, стоявшей на коленях в крови, у колыбели. У него было сильно порезано плечо, но он вырвал нож из ее руки. Потом она побежала и споткнулась на ковровой дорожке в конце лестницы. Она летела с нее до самого первого этажа. Когда Джейкоб нашел ее, она уже была мертва. Глава 6 Когда Элайн вернулась в дом Матерли, она заглянула к Джейкобу и застала старика спящим, мирно отдыхавшим, судя по его виду, после обеда, чтобы приготовиться к тяготам ужина и предстоящего долгого вечера. Во сне пораженная параличом половина его лица выглядела менее впечатляющей и уродливой, чем когда он бодрствовал. Она не стала прерывать его сон, а тихонько прикрыла дверь и прошла по коридору к своей собственной спальне. Она заперла свою дверь. Она разделась и приняла душ, разрешив теплой воде литься на нее долгие-долгие, чудесные минуты. Она не знала, какую из двух вещей старается смыть с себя: зависть Бредшоу и ненависть к семейству, которую они так явно, даже фанатично выказывали, или ужасный рассказ об убийстве двойняшек Матерли в Сочельник. Она чувствовала себя оцепенелой, ужасно старой и, возможно, парализованной, как Джейкоб. Она не обращала внимания на мыло, не обращала внимания на все, пока испускающая пар вода низвергалась на нее и изгоняла то зло, которое, казалось, просочилось в нее. Элайн влезла в пижаму и плюхнулась на кровать, натянула одеяло до подбородка. Она обнаружила, что дневное испытание совершенно измотало ее. Она всего-навсего сходила на прогулку и выслушала историю о безумии Амелии Матерли. Не прогулка измотала ее, а слушание. Она хотела только спать, спать до тех пор, пока не проснется и не найдет мир таким простым и незапутанным, как ей хотелось. У нее не было сновидений, настолько глубоким был ее покой. Пол Хоннекер приехал к ужину на десять минут позже, в то время когда остальные приступали к первому блюду. Волосы его были растрепаны, глаза - сильно налиты кровью. С лица его сошел почти весь цвет, за исключением вдавленных и уродливых синеватых теней под глазами. Он остановился в проеме двери в столовую и пристально оглядел всех по очереди, казалось, что ему как-то не верится, что он застал их здесь. Он провел по лицу своей большой рукой и прошел вокруг стола к своему стулу. Он не сел, а рухнул на него, сгорбившись над тарелкой, как будто не мог оставаться в сознании. Элайн опустила взгляд в тарелку и постаралась не замечать этого. Но при полном молчании остальных она не удержалась и снова посмотрела. Пол теперь сидел прямо, не предпринимая никаких попыток положить себе в тарелку еду из общего блюда. Это было почти так, будто он вовсе не хотел ужинать, но не мог заставить себя нарушить ритуал и не появиться совсем. - Опять ты напился, - сказал Ли Матерли. Лицо у него было суровое, жесткие морщины пролегли по нездоровой бледности, которая не покидала его с тех пор, как закричала Силия. - Ну и что с того? - бросил Пол. Подразумевалось, что это воинственный ответ, но в этом человеке не было никакого гнева, только надломленность. - Ты знаешь, к чему это приводит. - Я свою меру знаю, - отрезал Пол, оправдываясь. Казалось, ему не больше четырнадцати, с такими надутыми губами, угрюмым и отрешенным лицом он это произнес. - Не знаешь! - взорвался Ли. - С чего ты взял, что... Ли перебил его: - Ты еще не разбил свое зеркало? - Когда Пол не ответил, он повторил: - Ты не знаешь меры, Пол. Ты бьешь зеркала, и окна, и тарелки, и все, что способно отражать. Пол надулся. Ли какое-то время наблюдал за ним в нерешительности, потом дал своему лицу смягчиться. - Пол, - сказал он совершенно другим тоном, почти отцовским голосом, - пожалуйста, сделай одолжение, пожалуйста, не начинай крепко пить сейчас, не сейчас, не в такое время. Пол смотрел на свою тарелку, как будто на белом фарфоре было что-то написано, что-то очень важное. Он вздохнул: - Это самое подходящее время, чтобы пить. Более того, я не представляю более подходящего времени. - Этим Силии не поможешь, - промолвил Ли. - И это определенно не пойдет на пользу беспокоящимся за тебя. Пол словно зарядился от какого-то невидимого источника. Он поднял голову и зафиксировал спину. Слова все еще трудно давались ему из-за выпитого, но теперь они выскакивали с большей силой и уверенностью. - Ты знаешь, что говорят в городе? - Кому есть до этого дело? - Мне. - Люди всегда будут болтать, Пол. Мы привыкли к этому, мы научились справляться. - Я - нет, - вспыхнул Пол. - Они связывают удары, нанесенные Силии, с.., с другими.., с Амелией. - Имя его мертвой сестры потребовало усилий, оно как будто повисло перед ним, высказанное, налитое тяжестью и неподвижное. Ли поморщился, словно кто-то ударил его. - Мы будем выше подобных глупостей и... Пол перебил его, сказав: - Каждый глазеет на меня. Люди, которых я считал своими друзьями, - они ими не были. Ли, они думают, что, возможно, я ударил ножом Силию! - Чепуха. - Ты не слышал молвы. Поговаривают, что кровь Хоннекеров - испорченная, что напавший на Силию живет здесь, в этом доме. - Не обращай на них внимания. - Я ненавижу пригороды и маленькие городки, - простонал Пол. - Я ненавижу жить там, где все про всех все знают и женщины только и ищут темы для сплетен. - И все-таки, - настаивал Ли, - выпивка не поможет. - Мне она помогает! Все замолчали. Слышно было только, как позвякивает о тарелки столовое серебро. - Ты почему не ешь? - спросил Ли у Хоннекера. - Я не могу есть. - Пол, доктор считает, что ее шансы - пятьдесят на пятьдесят. Чем дольше она держится, тем лучше выглядит положение дел. Пол ничего не сказал. - Я совсем недавно говорил с капитаном Рандом, - сообщил Ли. Он отодвинул в сторону свою собственную еду, как будто тоже потерял тот незначительный аппетит, с которым сел за стол. - Да? Обнадеженный, Пол являл столь грустное зрелище, что Элайн пришлось отвернуться от него. Она внезапно поняла, что Пол Хоннекер наполовину верит молве, которую слышал в городе, и едва ли не спрашивает себя, уж не он ли напал с ножом на Силию. В конце концов, сумасшедших зачастую охватывают периоды амнезии, во время которых можно сделать все, что угодно, и потом не помнить об этом... - Ранд говорит, что они получили несколько донесений о автостопщике на шоссе, ехавшем именно отсюда вскоре после убийства. Три человека всплыло с тех пор, как об этой истории сообщили в газетах, и двое из них охотно помогают властям. Крупный мужчина, вероятно лет двадцати пяти - двадцати шести, одетый в джинсы и рабочую рубашку, с одним чемоданом. - Но у них не может быть уверенности, - пробормотал Пол. - Нет, пока они не найдут его. Пол хмыкнул: - Если они когда-нибудь найдут. Элайн хотелось на воздух, но она не знала, как уйти вежливо. Она не хотела задеть чьих-то чувств, но и не могла дольше выносить эти угрызения совести Пола Хоннекера. Не могла выносить главным образом потому, что, не знала, верить ли тому, что они имеют под собой подлинные основания. - Если ты не можешь есть, Пол, тебе не обязательно здесь оставаться, - сказал Ли. Он говорил мягко, успокаивающе, как будто имел большой опыт в том, что касается человеческих настроений. - Идемте, дядя Пол, - позвал Деннис, вытирая рот салфеткой и отстраняясь от стола. - Я покажу вам картину, которую только что закончил. Думаю, это пока моя лучшая. Пол Хоннекер принял приглашение, его лицо смягчилось в первый раз с тех пор, как он явился к столу. Похоже, он любил старшего сына Матерли. Элайн полагала, что на этом свете безответственные люди тянутся друг к другу. *** Когда она измерила у Джейкоба Матерли вечернее кровяное давление, температуру, послушала сердце и, как полагалось, записала показания в журнал, который ей дал доктор, старик сказал: - Итак, кто-то рассказал вам про Сочельник? Элайн удивилась: - Разве? - Это написано на вашем лице. Бессознательно она поднесла руку к щеке, как будто могла почувствовать перемену. - Вы по-прежнему очень хорошенькая, - констатировал Джейкоб. - Но в вас появилась усталость, холодность. Это происходит с каждым, кто сталкивается с историей вроде этой. Не похоже было, чтобы воспоминания еще волновали его. События последних нескольких часов побудили его углубиться в них и рассмотреть со всех углов зрения, и это больше не пугало его. Элайн призналась: - Бредшоу рассказали мне. - Эти вампиры! Она невольно рассмеялась: - Так уж прямо и вампиры? - Деньги никогда не пойдут им впрок, потому что они никогда не удовлетворятся тем, что имеют их достаточно, чтобы быть счастливыми. Она согласилась. А Джейкоб сказал: - Садитесь, Элайн. Я хочу, чтобы вы услышали это от меня. - Про Сочельник? Он кивнул: - Да. - Вы считаете, что вам следует об этом говорить? - Воспоминания какое-то время причиняли мне боль, - признал Джейкоб. - Но это было только потому, что я пытался выбросить их из головы. Конечно, мне это не вполне удалось, но с годами я сумел притупить память. Теперь воспоминания вернулись, острые и ясные, и я научился снова это принимать. Если я расскажу вам, это поможет, это немного облегчит мою душу. Кроме того, я хочу быть уверенным, что вы услышите это так, как все было, а не так, как сочинили Бредшоу. Глава 7 Сочельник, 1957 год. Снег. Снег начал идти в начале дня, сначала легкий, словно тонкая пыль из сахарной пудры, рассыпаемая по улицам и лужайкам. В течение дня скопление облаков спускалось все ниже и становилось все более свинцово-серым, равномерно окрашенным, так что уже нельзя было отличить, где за небесной пеленой покоится солнце. К четырем часам дорожные рабочие немного расчистили снег и насыпали золу. Но те, кто осмелился показаться на городских улицах, чтобы сделать последние покупки, обнаруживали, что проехать - дело непростое; машины застывали под странным углом посреди мостовой, а наименее опытные водители скрипели зубами и кляли себя за то, что не обратили внимания на метеосводки. В ресторанах, как оказалось, все шло как положено. Они сумели продать рекордное число рождественских обедов для тех, кто предпочел поесть не дома, как большинство людей, - пожилым, чьи дети больше не думали о них, молодым влюбленным, которым было неинтересно делить волшебное время встреч с родителями, одиноким людям без семьи, боявшимся остаться в одиночестве в такой тихий, унылый день. Джейкоб покинул кафе "Бронзовый фонарь", последнее из заведений Матерли, которое надлежало проверить, выкатил свою машину из гаража и начал утомительное путешествие домой. В двадцать минут шестого он заехал в гараж и выключил двигатель. Никаких других машин там не было. Ли и мальчики занимались покупками. У Джерри и Бесс был выходной, и они собирались вернуться до девяти или десяти, чтобы начать приготовления к завтрашнему традиционному празднеству. Когда он прошел через парадную дверь, то сразу почувствовал, что что-то не так, хотя с виду все было в порядке. Какой-то момент он оставался на пороге, где всего один шаг назад вернул бы его к рассыпчатому снегу и холодному декабрьскому ветру. Потом он рывком захлопнул дверь и прошел в гостиную, где в этом часу ожидал застать Амелию. Ее там не было. - Амелия? Она не отвечала. Наверху, в задней комнате, дедушкины часы пробили четверть часа. Вот уже пять лет никто не приводил в движение механизм с семидневным заводом. Кто запустил его сейчас? - Амелия! - окликнул он. Молчание. Он всмотрелся через пролеты лестницы и обнаружил, что там никого нет. Он поднялся наверх. На верхней площадке его снова охватило смутное предчувствие, заставившее остановиться перед самой дверью. Что-то было очень и очень не в порядке. Он хотел пройти в заднюю комнату, посмотреть, почему пошли дедушкины часы, но вначале заглянул в детскую, где двойняшки, Дана и Лаура, лежали в своих колыбелях. Глянул на колыбели. И увидел кровь. Сначала он не понял, что это кровь. Из противоположного конца комнаты она выглядела просто темной жидкостью, бегущей по перекладинам и ножкам колыбелей, оставляя пятна на ковре под ними. Колеблясь, он пошел к детям. Они лежали в тени неподвижно, слишком неподвижно. Он негромко окликнул их по именам, которые они еще не признавали как свои собственные, но которыми он дорожил. Дети не хныкали, не шевелились. Потом он приблизился достаточно, чтобы рассмотреть, что это кровь, и в ужасе уставился на глубокие разрезы чудовищных ран. Прошло время. Сколько времени, он впоследствии так и не смог установить. По сути дела, было так, как будто законы вселенной, механизмы физической природы разом приостановились. Он словно угодил в пузырь безвременья, взирая сквозь непрочные стены своей тюрьмы на застывший ландшафт. Когда же время возобновило свое течение и пузырь вокруг него лопнул, он издал низкий, неистовый стон, который быстро перешел в крик. Он повернулся и поковылял к коридору. Пол, казалось, ехал, как основа комнаты смеха на ярмарке, и это заставляло его опираться о стену, пока он шел, иначе он бы тут же потерял равновесие. Он отыскал комнату с дедушкиными часами. Стеклянная дверца футляра была открыта, замазана кровью. Медный маятник, заброшенный на долгие годы, был покрыт налетом и такими же темно-красными пятнами. - Амелия! - Он думал, что окликнул ее по имени. Но когда прислушался к себе, то услышал бессловесный крик, крик, вырывавшийся из сухого, потрескавшегося горла. Он повернулся и пошел обратно по коридору, заглядывая в каждую комнату, не зная наверняка, что сделает, когда найдет ее. А потом он наткнулся на нее; она уже вернулась в детскую и стояла на коленях у колыбелей, прямо в красных лужицах. Она не смотрела на него. Через прутья колыбели Ланы она вглядывалась в скрючившееся там безжизненное тельце. Ее волосы в беспорядке свисали по щекам, сворачиваясь над воротником, как будто заряженные статическим электричеством. Ее одежда была перепачкана и смята, покрыта огромными пятнами пота. Сколько бы ни длилось охватившее ее днем сумасшествие, оно нанесло ей тяжелый урон, прежде чем произошла кульминация - убийство двойняшек. - Амелия, - негромко позвал он, стоя посреди комнаты, на полпути между колыбелями и дверью. На этот раз он не мысленно окликнул ее, а действительно заговорил с ней. Он перестал кричать. Пока. Она подняла взгляд. - Они никак не переставали плакать, - сказала она. Хуже всего был ее голос. Он был совершенно нормальным. В нем не было ни малейших признаков сумасшествия. Он был холодный, грудной и, как всегда, чувственный. Прежде это было одной из ее самых привлекательных черт. Теперь это казалось непристойно и отвратительно. - Ты убила их, - произнес он. - Если бы только они не плакали так много, - повторила она. Он не нашелся что сказать. - Я завела дедушкины часы, - сообщила она. - Ты видел? - Она вытерла руку в красных пятнах о прядь волос. - Когда часы ходили, у нас не было никаких двойняшек. Теперь они снова идут, но двойняшки по-прежнему здесь. Я хочу, чтобы они ушли. Я хочу, чтобы все стало так же, как раньше. - Часы не ходили пять лет, - заметил он. Это было совершенно бессмысленно. Его речи становились такими же безумными, как ее. - Теперь они идут, - сказала Амелия. - И совсем скоро дело пойдет на лад. Все будет замечательно. Двойняшки уйдут, и я снова буду счастлива, и мы с Ли сможем разъезжать повсюду, как раньше. Двое детей - это более чем достаточно, Джейк. Ли согласится. Я просто-напросто обратила время вспять. Он прошел остававшееся до нее расстояние, избегая смотреть на мертвых близнецов. И промолвил: - Ты убила их! - Обратила время вспять, - возразила она. Несмотря на растрепанные волосы и плачевное состояние одежды, лицо ее было торжествующе-красивым. Это тоже показалось ему не правильным. Он хотел дать ей понять все это, а потом посмотреть, как она в один миг станет старой и уродливой. - Ты кромсала ножом своих собственных детей, снова, и снова, и снова. Ты - убийца, Амелия. - Разве ты не видел часы? По какой-то причине, что была выше его понимания, он должен был причинить ей боль, и понял, что часы - направление атаки, в котором она наиболее уязвима. Он объявил: - Часы не ходят! - Ходят! - Я только что заходил посмотреть на них, - сообщил он. - Они снова остановились. - Нет. - Детали заржавели. - Нет! - Часы никогда больше не пойдут. Она вскочила на ноги, лицо ее внезапно перекосилось. Она оскалила зубы в дикой, широкой и злобной ухмылке. Ноздри раздулись. Ее глаза раскрылись широко и потрясение, уставились куда-то вдаль. Он потянулся к ней. Она попятилась, занесла нож и бросилась на него. Джейкоб то ли забыл про нож, то ли подумал, что она его выронила. Она держала его у бока, наполовину скрытый ладонью и складками одежды. Он попытался отскочить назад, но не успел уклониться от удара. Лезвие распороло ему плечо и причинило жестокую боль, от которой он истошно закричал. Он упал, схватившись за руку, чувствуя, как кровь побежала у него между пальцами. Забытье обрушилось на него, как огромная темная птица. Он знал, что должен перебороть его, иначе Амелия его убьет, пока он будет лежать без сознания. Но птица была слишком тяжелая и слишком настойчивая. Она устроилась у него на лице и заслонила собой весь белый свет. К тому времени, когда он очнулся, он потерял с чашку крови или больше, хотя кровь из раны теперь текла лишь тоненькой струйкой. Он лежал в детской наедине с трупами, но ему безумно хотелось выбраться оттуда, даже если это означало привлечь Амелию шумом своих движений. В коридоре он добрел до лестницы и стал спускаться вниз, настороженный густым сумраком на первом этаже. Но когда он добрался до нижней площадки, то понял, что волноваться теперь нечего. Она, должно быть, споткнулась на ковровой дорожке, пока бежала сверху, и упала на ступеньки. Ее шея была сломана, и она лежала на последней ступеньке неопрятной грудой. Любопытно, что теперь, сознавая, что лично ему ничто не угрожает и что этот кошмар близится к концу, когда он сможет получить помощь, он отреагировал не так логично, как должен был бы. Он стоял там, над мертвым телом сумасшедшей женщины, и еще долгое время кричал, Как будто сотрясение воздуха могло изгнать из него отчаяние. Сочельник, 1957 год. Глава 8 Элайн закрыла дверь комнаты Джейкоба Матерли и прислонилась к косяку в поисках опоры. Она сумела усидеть на протяжении всей ужасной истории об убийствах в Сочельник и дождаться вместе с Джейкобом, пока вечерняя доза снотворного возымеет действие и он уснет. На протяжении всего этого времени она старалась напоминать себе, что ее собственная реакция не важна. Что имело значение - так это успокоить Джейкоба и не дать ему повода разволноваться еще больше. Он был, уже не говоря обо всем остальном, ее пациентом, единственной причиной, по которой она находилась здесь, средоточием ее новой жизни. Потому она сочувствовала ему и пыталась утешить его, прищелкивая языком и похлопывая рукой, загоняя свой страх глубоко внутрь, где он не смог бы его разглядеть. Теперь же, наконец вне поля видимости старика, страх поднялся и бешено забурлил в ней самой. Что она делает в этом доме? Да, тут есть работа, деньги, комната и питание - и чувство, что в первый раз в своей жизни она добилась успеха, встала на ноги. Но этого не достаточно, чтобы удержать ее здесь, ведь так? Она могла так же легко получить работу в более счастливом доме, вдали от столь долго вынашиваемого зла, которое нависло, словно саван, над владением Матерли. Прежде всего это было двойное убийство пятнадцатилетней давности и весь этот кошмар, который остался после него, остатки сумасшествия, которые никто никогда не сможет вытравить из этих комнат или из сознания людей, переживших последствия убийств. А совсем на поверхности было пьянство Пола Хоннекера, которое выводило ее из равновесия больше, чем она сама прежде думала. Ей никогда не нравилось находиться среди пьяниц, потому что они неуравновешенны, отрезаны от реальности, слишком склонны к пустому фантазированию. И еще был Деннис Матерли и его легкомыслие. Он и этот дом вместе внушали ей ужасную тревогу. И были, конечно, удары ножом, нанесенные Силии Тамлин. И возможно, самое страшное из всего - это упорство Джейкоба Матерли относительно того, что виновный - один из членов его собственной семьи. Оставить. Уехать прочь. Найти другую работу. Но она не могла этого сделать. Она не могла главным образом потому, что это было бы все равно что убежать от проблемы, отказаться посмотреть в глаза реальности. А она никогда не убегала. Ни от чего. Были времена, когда ее, еще ребенка, больно ранили и внушали страх холодность и бесчеловечность приюта и его персонала, так что она даже подумывала о побеге. Она мечтала о том, чтобы ее нашла богатая супружеская пара и взяла к себе в дом, кормила, и нежила, и одаривала любовью. Но вскоре она отринула эти мечты и научилась справляться с тем, что есть на самом деле. Теперь, много лет спустя, она не могла поддаться детскому порыву бежать от своих напастей. Но были, как она понимала, и другие вещи, удерживающие ее здесь. Был Ли Матерли, чья сила духа на протяжении всего этого ужасного происшествия с Силией Тамлин была просто восхитительна. Он был сильным и мужественным и молодцом перенес последний удар судьбы, пусть даже и стал чуть более бледным и не таким бодрым. Он, как считала Элайн, был воплощением отцовства. Он был строгим, умелым отцом, о котором она всегда мечтала и которого на самом деле никогда не знала. А еще был Гордон. Ей не хотелось думать об этом, потому что она боялась, что обманывает себя. И все-таки, проходя мимо друг друга по коридору или встречаясь за столом, они обменивались взглядами, которые давали ей уверенность, что он испытывает к ней ту же привязанность, которую она осторожно начинала позволять себе по отношению к нему. Зато Джейкоб Матерли явно отказался от мысли, будто кто-то из членов семьи виновен в случае с Силией Тамлин. Старик уверял ее, что он больше не придерживается мысли, что сумасшествием, которым страдала Амелия Хоннекер-Матерли, заразился также кто-то другой с ее кровью. Теперь он от чистого сердца соглашался с версией капитана Ранда насчет автостопщика. От этого ей должно было бы стать спокойнее. Не становилось. Она признавалась себе, что не верит во вновь обретенный стариком оптимизм. Слишком уж рьяно он стремился принять версию Ранда. Слишком уж шумно поддерживал вероятность того, что преступление совершил посторонний человек. За всем его видом, выражающим облегчение, и его озабоченностью тем, чтобы этого незнакомого автостопщика нашли и наказали, таились те же сомнения, которые он выказывал раньше, в те времена, когда он хотел быть более честным с самим собой. Джейкоб Матерли по-прежнему считал, что виноват Деннис, или Гордон, или Пол. Он был напуган чуть ли не до смерти, ожидая, что вот-вот что-то грянет. И она тоже, как наконец-то поняла Элайн. - Теперь вас наняли в качестве телохранителя? - спросил Гордон Матерли. Он поднялся на лестничную площадку прежде, чем она успела сообразить, что он здесь. В какой-то момент она выглядела смущенной. - Оставили обязанности медсестры, чтобы сторожить дедушкину дверь? Она улыбнулась: - Нет. Я направлялась в свою комнату, но, похоже, на этом месте силы меня покинули. Он поинтересовался, уводя ее от двери: - Как он? - Похоже, приступы его больше не беспокоят, несмотря на продолжающееся возбуждение. Я бы сказала, что в общем и целом дела его пошли на поправку. - Я волнуюсь за него, - сказал Гордон. - Я не хочу его потерять. Она улыбнулась: - Он чудесный старикан. Гордон с воодушевлением согласился, а потом заявил: - Я пришел спросить, не хотели бы вы спуститься вниз и сыграть со мной несколько партий в бильярд. Девушка хмыкнула и тут же поразилась самой себе. Зардевшись, она призналась: - Я не умею играть. Я никогда не играла. - Я вас научу, - пообещал Гордон. Это был один из самых приятных вечеров в ее жизни. В середине вечера Бесс принесла им напитки и закуски, но все прочее время они оставались в игровой комнате с глазу на глаз. Обычно Элайн не слишком интересовалась играми, потому что считала их пустой тратой времени. Но Гордон старательно объяснил ей, что пул, в отличие от многих других игр, полезен, поскольку проверяет математическое мышление игрока и чувство соотношения. Он учил ее игре, как будто это была головоломка, которую предстоит решить, объясняя удары от борта и то, как ударить по шару, чтобы послать его влево или вправо. Все это было очень захватывающе, а его общество делало это вдвойне стоящим. Когда где-то в одиннадцать тридцать она пошла спать, она чувствовала себя окрыленной. Несмотря на то, что случилось с Силией, несмотря на уныние, нависшее над домом, несмотря ни на что, она чувствовала себя замечательно. Из-за Гордона. Когда она уснула, ей приснился Гордон. Они гуляли вместе по бескрайнему саду, где вся трава была подстрижена и все кусты ухожены. Дикие фрукты росли на многих деревьях. Птицы пели над головой и сопровождали их, словно особые слуги, куда бы они ни пошли. Небо было синим, воздух - теплым, а весь остальной мир - за миллион, за миллиард лет от них. Она проснулась от грома, который ударил над крышей, словно бомба... Сперва она не распознала источник шума и даже комнату, в которой проснулась. Гром сотрясал плоское небо снова и снова, обрушивал бесплотные кулаки на дом Матерли, дребезжал оконными рамами и заставлял сам воздух одобрительно дрожать. Молнии, вызванные из другого измерения тяжелой канонадой, поигрывали желто-белыми пальцами по стеклу и отбрасывали ломкие крупицы призрачного света на кровать, в которой она лежала. И только когда полдюжины вспышек этой стробоскопической иллюминации ударили в тускло освещенную комнату, она вспомнила о доме Матерли, своей работе, своем пациенте, о нападении на Силию Тамлин, об истории про Сочельник... Ее безмятежный сон ушел. Ее сон о Гордоне улетучился. Она встала и подошла к окну. Утро было совсем темным, низкое небо набрякло от пелены холодного дождя, который прорывался сквозь деревья на ухоженный сад в хозяйских угодьях. Гроза была такой неистовой, дождь - таким плотным, что она даже не могла рассмотреть колониальный особняк Бредшоу, который обычно был виден из ее окна даже в сумерки. Особенно яростный удар грома заставил ее вздрогнуть и отскочить назад. Когда он миновал, она рассердилась. Было время - и совсем недавно, - когда она ни за что не испугалась бы грома, когда она сочла бы его всего лишь шумом, безобидным шумом. Этот дом изменил ее, а она не оказывала ему достаточного сопротивления. Элайн отвернулась от грозы, приняла душ, оделась и отправилась осмотреть Джейкоба. Он по-прежнему был полон ложной уверенности, что несостоявшийся убийца Силии Тамлин - посторонний человек. Комнаты внизу были темные, освещенные только пробивавшимся сквозь облака солнцем, которое тускло светило в глубоко посаженные, исполосованные дождем окна. На кухне она обнаружила грязные тарелки, составленные в раковину. Бесс не убирала накопившийся с утра мусор и не готовила дневную еду, хотя было уже начало одиннадцатого. Это, как она решила, означало, что у пожилой четы выходной и они уехали за покупками или в гости. Бесс была просто помешана на чистоте, чтобы оставить невыполненной свою работу. Она приготовила себе тост и кофе, поела за кухонным столом, откуда ей были видны задняя лужайка, бегущие облака, ивы, которые трепал ветер. Она неспешно пила вторую чашку кофе, когда дверь в кухню открылась и вошел Деннис Матерли. Лицо его вдоль левой щеки было заляпано алой краской, а руки покрыты зелеными пятнами. На нем были истрепанные джинсы и рабочая рубашка - гораздо менее претенциозное одеяние, чем то, в котором она привыкла его видеть. - Доброе утро! - поздоровался он, бодрый, несмотря на дождь и настрой в старом доме. Она сдавленно произнесла: - Доброе утро, Денни. - Я вижу, вы сварили кофе. - Я не наполняла кофейник, - сообщила она. - Но там, наверное, еще хватит на пару чашек. Он налил чашку, положил сахар и сливки, чересчур много, как ей показалось, потом сел за стол, прямо напротив нее, осторожно отхлебывая дымящийся напиток. - Вы слышали про Силию? - спросил он. Элайн обнаружила, что ей не хочется смотреть прямо на него. Она сказала, по-прежнему глядя мимо его плеча, на дождь: - Нет, не слышала. - У нее миновал кризис, - г выдал новость Деннис. Она посмотрела на него: - Очнулась от комы? Он нахмурился и вытянул губы. - Еще нет. Но доктора говорят, что ее шансы на полное выздоровление очень неплохие. Они намерены давать ей сильное успокоительное, когда она придет в себя, так что, вероятно, мы какое-то время не узнаем, кто виноват. Она не знала, что сказать в ответ. Она вообще не хотела с ним говорить, и особенно о том, как ударили ножом молодую девушку, которую он до этого привел в этот дом. Глядя на него, отчасти завороженная его приятной внешностью, она увидела в его глазах нечто, с чем ей не хотелось иметь дело и что она не могла ясно определить, нечто немало ее пугавшее. - А что, у Бесс и Джерри выходной? - поинтересовалась она, надеясь, что разговор сам собой угаснет в банальностях. - Да, - кивнул он. - И Бесс будет кричать как оглашенная, когда увидит тарелки, которые здесь понаставили. - Он хмыкнул и сделал последний глоток кофе. Она тоже допила свой и поставила чашку в раковину, после того как сполоснула ее. Он подошел к ней, поставил свою чашку рядом с ее и осведомился: - Вы не хотите подняться в мою мастерскую и посмотреть на последние несколько "шедевров", над которыми я так усердно работал? Она не хотела. И протянула: - Вообще-то у меня есть дела и... - Идемте, - настаивал он. - Отец уехал по делам в город. Гордон отправился вместе с ним. Некому повосторгаться миниатюрой, которую я только что закончил. А я просто гибну без поклонников. - Дядя Пол, похоже, ваш величайший поклонник, - сопротивлялась девушка. - Да, но он тоже уехал. Сегодня тот день месяца, когда он получает свой чек. К этому времени он уже взял его в банке, но не вернется домой до ужина. Он любит отмечать получение каждого чека в каком-нибудь из его любимых баров. - Деннис улыбнулся, говоря это, и она увидела, что в его лице или голосе нет ни гнева, ни упрека. Ему, казалось, вообще все равно, что его дядя - пьяница. Потом ей пришло в голову, что, если не считать Джейкоба Матерли, они одни в доме. А Джейкоб - инвалид, не способный помочь ей, если... Если - что? - Идемте, - звал Деннис. - Вы еще не ходили наверх посмотреть на мои работы, а вам давно пора это сделать. Он взял ее за руку. Его рука была теплая, большая, сухая и твердая. Она не знала, почему следовало ожидать чего-то другого, но, когда она почувствовала его руку и обнаружила, что она не холодная, она удивилась. - Мне на самом деле нужно заглянуть к вашему дедушке и посмотреть... - С ним все будет в порядке! Всего на несколько минут, - говорил он, уводя ее из кухни в нижний коридор. Элайн не видела никакого способа вежливо отклонить его приглашение и не хотела его злить. В конце концов, он был любимым сыном своего отца. И в нем текла кровь Хоннекеров... - Мне нужна честная оценка, - заявил Деннис, когда они двинулись по лестнице на второй этаж. Она не ответила. Не могла ответить, потому что у нее перехватило горло и, казалось, она вовсе потеряла дар речи. - Я ненавижу людей, которые говорят, что им все нравится. Дядя Пол - мой лучший критик, потому что он честный. Он никогда не забывает указать на мои недостатки и покритиковать просчеты в технике. Он сам немного учился искусству - в числе многих других вещей. Элайн вспомнила честность Пола Хоннекера за ужином, в тот первый вечер, когда Силия развивала свои идеи относительно полного возрождения особняка. Ей хотелось самой быть такой же правдивой. Ей хотелось преодолеть свой страх перед Деннисом и свое нежелание пойти на риск и оскорбить его. Если бы только она смогла сказать: "Я боюсь вас! Я не хочу подниматься туда с вами, пока мы одни в этом доме. Отпустите меня!" Если бы только.., если бы только она могла убежать. В конце коридора на втором этаже они открыли дверь и поднялись по крутой узкой деревянной лестнице к второй двери, которая