Дин Кунц. Зимняя луна --------------------------------------------------------------- Origin: Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory Spellchecked by Олег Царьков, 11 Nov 98 ---------------------------------------------------------------  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРОД УМИРАЮЩЕГО ДНЯ *  1 Смерть была за рулем изумрудно-зеленого "лексуса". Машина съехала с улицы, миновала четыре бензоколонки и остановилась на одной из двух дорожек полного техобслуживания. Джек Макгарвей, стоя напротив станции, заметил машину, но не водителя. Даже под комковатым, вздувшимся небом, которое спрятало солнце, "лексус" блистал, как драгоценный камень - лоснящийся и роскошный. Окна были сильно затемнены, так что Макгарвей бы не смог разглядеть водителя, даже если бы и попытался. Джек, полицейский тридцати двух лет, с женой, ребенком и большими долгами, никогда даже и не мечтал купить такой шикарный автомобиль, однако и зависти к владельцу "лексуса" у него не возникло. Он часто вспоминал фразу отца о том, что зависть - это мысленная кража. Если ты жаждешь имущества другого человека, говорил отец, тогда ты обязан хотеть принять на себя все его заботы, все тревоги и муки вместе с богатством. Он немного полюбовался автомобилем, восхищаясь им точно так же, как и бесценной картиной в Музее Джетти или первым изданием романа Джеймса М.Кэйна, в старом потемневшем переплете, - без особого желания обладать, просто получая удовольствие от одного факта его существования. В обществе, которое, как часто казалось ему, катилось в яму безвластия, где уродство и страх каждый день все шире пробивали себе дорогу, его душа радовалась любому подтверждению того, что руки людей еще способны производить прекрасные и качественные вещи. "Лексус", конечно, был импортным, спроектирован и собран на чужих берегах; но ведь именно весь род людской казался ему проклятым, а не одни соотечественники, и поэтому радовали признаки существования какой-то нормы и самоотверженного следования ей независимо от того, где он их находил. Из конторы поспешно вышел служащий в серой форме, приблизился к блестящему автомобилю, и Джек снова повернулся к Хассаму Аркадяну. - Моя станция - остров чистоты в море грязи, око разума в буре безумия, - Аркадян говорил серьезно, совсем не подозревая о мелодраматическом звучании этого своего заявления. Он был строен, лет сорока, с темными волосами и аккуратно подстриженными усами. Складки на его серых рабочих брюках из шелка были четки и резки, как лезвие, а рубашка и пиджак из того же комплекта - без единого пятнышка. - У меня была алюминиевая обшивка и кирпичи, обработанные новым напылителем, - сказал он, указывая на фасад станции автосервиса взмахом руки. - Краска на этом бы не удержалась, даже металлическая. Обошлось не дешево. Но теперь, когда эти малолетние гангстеры или тупоумные рекламные приставалы бродят вокруг днем и ночью и опрыскивают стены своими вздорными надписями, мы соскребываем все это, соскребываем прямо на следующее утро. Тщательно причесанный и выбритый, со своей необычайной энергией и быстрыми худыми руками Аркадян казался хирургом, который начинает рабочий день в операционной. Но он был владельцем и управляющим станции автосервиса. - Вы не знаете, - спросил он печально, - есть ли профессора, которые написали книги о смысле этих граффити? - Смысле граффити? Какой в них смысл? - Они называют это уличным искусством, - сказал Лютер Брайсон, напарник Джека. Аркадян глянул недоверчиво на черного верзилу-полицейского. - Вы думаете, то, чем занимаются эти подонки, - искусство? - Э, нет, не я, - сказал Лютер. При росте в шесть футов три дюйма и весе в двести десять фунтов он был на три дюйма выше Джека и на сорок фунтов тяжелее, а Аркадяна, может быть, превышал дюймов на восемь и фунтов на семьдесят. Хотя он был хорошим напарником и добрым парнем, его гранитная физиономия, казалось, совершенно не обладала подвижностью, необходимой для сотворения улыбки. Глубоко поставленные глаза смотрели строго вперед. Мой взгляд "Малькольм-Икс", называл он это. В форме или без нее, Лютер Брайсон мог смутить кого угодно, от папы римского до карманного воришки. Сейчас он не использовал свой взгляд, не пытался сконфузить Аркадяна и был с ним совершенно согласен. - Не я. Я просто говорю, что так это называет трусливая липкозадая толпа. Уличное искусство. Владелец станции торжественно произнес: - Они профессора. Воспитанные люди. Доктора искусств и литературы. Их родители дали им образование, роскошь, которая была непозволительной для моих папы и мамы, но все они - тупоумны. Другого слова не найти. Тупоумны, тупоумны, тупоумны! - Его выразительное лицо выдавало разочарование и злость, которые Джек встречал все чаще в этом Городе Ангелов. - Каких дурней производят университеты в наши дни! Аркадян потрудился, чтобы превратить свою станцию в нечто особенное. На границах его собственности стояли клинообразные кадки из кирпича, в которых росли арекаструмы, азалии, гнущиеся под тяжестью красных бутонов, с переливом в розовый или в пурпурный цвета. Не было ни грязи, ни мусора. Портик над бензоколонками поддерживали кирпичные колонны, и в целом станция имела причудливый колониальный вид. В любое время года станция казалось неуместной в Лос-Анджелесе. Свежевыкрашенная, чистая, она выделялась на фоне запущенности, в девяностых годах распространившейся по городу, как злокачественная опухоль. - Ну, пойдемте посмотрим, - сказал Аркадян и кивнул на южную сторону здания. - У бедняги, должно быть, артерии в мозгу скоро лопнут от всего этого, - ответил Лютер. - Кто-то должен ему доказать, что нынче не модно тревожиться по такому поводу. Низкий и угрожающий рокот грома прокатился по раздувшемуся небу. Поглядев на темные тучи, Лютер заявил: - Погодники пророчили сегодня дождь. - Может быть, это был не гром. Может быть, кто-то наконец подорвал мэрию. - Ты думаешь? Ну, если там было полно политиков, - сказал Лютер, - мы сможем отдохнуть до конца наших дней, отыщем хороший бар, кое-что отпразднуем. - Идемте же, - позвал их Аркадян. Он подошел к северному краю здания, неподалеку от которого они оставили патрульную машину. - Поглядите на это. Я хочу, чтобы вы увидели мои туалетные комнаты. - Его туалетные комнаты? - переспросил Лютер. Джек рассмеялся. - Черт возьми, ты можешь предложить занятие получше? - Гораздо безопасней, чем охотиться за скверными парнями, - сказал Лютер и последовал за Аркадяном. Джек снова поглядел на "лексус". Симпатичная машина. С места до шестидесяти миль за сколько секунду? Восемь? Семь? Руля слушается, должно быть, так покорно, как только может присниться. Водитель вышел из автомобиля и стоял рядом. Джек мало что заметил, разве только то, что парень был одет в просторный двубортный костюм от Армани. "Лексус", между прочим, тоже обладал модными колесами с проволочными спицами и хромовыми закрылками у покрышек. Отражение грозовых облаков медленно двигалось по ветровому стеклу, придавая законченность загадочно-дымчатым фигурам в глубине его ювелирной зелени. Вздохнув, Джек пошел за Лютером мимо двух открытых ремонтных ям гаража. Первое "стойло" было пусто, но над вторым висел на гидравлическом подъемнике серый "БМВ". Молодой азиат в комбинезоне механика трудился под автомобилем. Инструменты и различные приспособления были аккуратно разложены на полочках вдоль стены, от пола до потолка, и обе ямы выглядели чище, чем кухни в некоторых четырехзвездочных ресторанах. На углу здания стояла пара аппаратов по продаже газированной воды. Они урчали и позвякивали, как будто производили и разливали напитки по бутылкам в собственной утробе. За углом находились мужская и женская уборные, у которых Аркадян уже открыл двери. - Поглядите, поглядите - я хочу, чтобы вы увидели мои туалеты. В обеих комнатушках полы и стены были из белого кафеля, белые унитазы, белые мусорные баки с качающейся крышкой, белые раковины с блестящими хромом кранами и большие зеркала над раковинами. - Ни единого пятнышка, - сказал Аркадян торопливо, сбиваясь от еле сдерживаемой злости. - Ни трещинки на зеркалах, чистейшие раковины - мы моем их после каждого клиента, дезинфицируем каждый день, вы можете есть с нашего пола, и это будет безопасней, чем есть с тарелки на кухне вашей матушки. Поглядев на Джека поверх головы Аркадяна, Лютер улыбнулся и: - Мне кажется, я бы съел стейк с печеным картофелем. А ты? - Только салат, - Джек. - Мне надо похудеть на несколько фунтов. Даже если Аркадян и расслышал бы их слова, он вряд ли бы посмеялся вместе с ними. Он позвенел ключами на кольце. - Я держу их закрытыми и даю ключи только клиентам. Городской инспектор приезжает ко мне и говорит, что по новым правилам уборные - общественные сооружения, поэтому я должен держать их открытыми для всех - не важно, покупают ли они у меня что-нибудь или нет. Он снова позвенел ключами, сильнее, злее, затем еще сильнее. Ни Джек, ни Лютер никак на это не отреагировали. - Позвольте быть честным. Я заплачу за чистоту. Если их открыть, то пьяницы и бездельники под наркотиками, которые живут в парках и на бульварах, будут приходить в мои уборные, мочиться на пол и выташнивать в раковины. Вы не поверите, какой беспорядок тогда будет: отвратительные вещи, о которых мне стыдно говорить. Аркадян и вправду покраснел при мысли о том, что может рассказать. Он помахал бренчащими ключами в воздухе перед каждой открытой дверью, чем напомнил Джеку ни много ни мало, а жреца-вуду за таинственным ритуалом - в данном случае, начатом, чтобы избежать визита подонков, которые могут испачкать его уборные. Лицо его покрылось пятнами и стало таким же беспокойным, как предгрозовое небо. - Позвольте мне вам кое-что сказать. Хассам Аркадян работает шестьдесят и семьдесят часов в неделю. Хассам Аркадян нанимает восьмерых рабочих на полную ставку, и платит налоги в половину заработанного, но Хассам Аркадян не собирается провести свою жизнь, вытирая блевотину только из-за того, что кучка тупых бюрократов больше сочувствует всяким ленивым пьянчугам-психам-наркоманам, чем людям, которые пытаются изо всех сил вести порядочную жизнь. Он закончил свою речь в спешке, шепотом. Прекратил бренчать ключами. Вздохнул. Затем затворил двери и запер их на замок. Джек чувствовал себя отвратительно. Он заметил, что и Лютеру было неловко. Иногда полицейский не может сделать для пострадавшего ничего более, чем кивнуть и покачать головой от огорчения и изумления глубиной падения всего города. Это было чуть ли не самым скверным в его работе. Мистер Аркадян пошел за угол, снова к фасаду станции. Теперь он не шагал так быстро, как раньше. Его плечи тяжело опустились, и впервые он выглядел более удрученным, чем разгневанным, как будто решил, может быть, и подсознательно, уступить в этой схватке. Джек понадеялся, что это не так. В своей каждодневной жизни Хассам постоянно боролся за осуществление мечты о лучшем будущем в лучшем мире. Он был одним из тех, немногих, которых становится все меньше, что еще сохранили силы для сопротивления энтропии. Солдат цивилизации, сражавшихся на стороне надежды, было уже слишком мало для целой армии. Приведя в порядок ремни с кобурой, Джек и Лютер последовали за Аркадяном мимо автоматов с напитками. Человек в костюме от Армани стоял у второго аппарата и изучал ассортимент. Он был ровесником Джека, высокий, светловолосый, чисто выбритый, с бронзовым лицом, чего в это время года можно было добиться, только загорая под лампой. Когда они проходили рядом с ним, он вынул из кармана мешковатых брюк горсть мелочи и принялся перебирать монетки. Недалеко от бензоколонок служащий протирал ветровое стекло "лексуса", хотя оно выглядело свежевымытым еще тогда, когда автомобиль свернул с улицы. Аркадян остановился около окна с зеркальным стеклом, закрывающим половину передней стенки офиса станции. - Уличное искусство, - произнес он тихо и печально, когда Джек и Лютер подошли к нему. - Только дурак может назвать эго чем-то еще, кроме вандализма. Варвары разошлись. Недавно в городе несколько вандалов испробовали свои пульверизаторы с шаблонами и кислотной пастой. Они вытравили свои символы и лозунги на стеклах припаркованных машин и окнах контор, которые не закрывались на ночь безопасными ставнями. Фасадное окно станции Аркадяна периодически покрывалось полудюжиной личных отметок членов одной и той же банды, некоторые повторялись дважды и трижды. Четырехдюймовыми буквами они также выгравировали: КРОВАВАЯ БАНЯ БЛИЗКО. Эти антиобщественные акции часто напоминали Джеку события в нацистской Германии, о которых он когда-то читал: еще до начала войны головорезы-психопаты ("Kristallnacht") однажды целую ночь бродили по улицам, пачкая стены словами, полными ненависти, и били стекла в окнах домов и лавочек евреев, до тех пор, пока улицы не заблестели так, словно они были вымощены хрусталем. Иногда ему казалось, что те варвары, о которых рассуждал Аркадян, были новыми фашистами, с обоих краев нынешнего политического спектра, ненавидящими не только евреев, а любого, кто имел отношение к социальному порядку и культуре. Их вандализм был замедленной "Kristallnacht", растянувшейся на годы, а не часы. - Следующее окно еще хуже, - сказал Аркадян, уводя их за угол к северной стороне станции. Эта стена конторы была украшена другим огромным стеклом, на котором, в дополнение к символике банды, квадратными буквами было выведено: АРМЯНСКИЙ УРОД. Даже вид этого расового оскорбления не смог снова разжечь гнев Хассама Аркадяна. Он печально поглядел на обидные слова и произнес: - Всегда пытался относиться к людям хорошо. Я не совершенен и не без греха. А кто без греха? Но я делал все, что мог, чтобы быть хорошим человеком, справедливым, честным - и теперь вот это. - Это вас вряд ли утешит, - ответил Лютер, - но если бы все зависело от меня, то тогда закон позволял бы взять тех подонков, которые все это сделали, и написать второе слово прямо у них на глазах. Урод. Вытравить это на их шкуре кислотой так же, как они сделали с вашим окном. Заставить их походить с этим пару лет и посмотреть, насколько исправились их мозги, прежде чем предложить им пластическую операцию. - Вы думаете, что сможете найти тех, кто это сделал? - спросил Аркадян, хотя был совершенно уверен в ответе. Лютер покачал головой, а Джек сказал: - Невозможно. Мы, конечно, составим рапорт, но у нас не хватит людей, чтобы разбираться с таким мелким преступлением. Лучшее, что вы можете сделать, - это установить металлические раскатывающиеся шторы в тот же день, когда поменяете стекла, чтобы на ночь они все закрывали. - Иначе придется ставить новые стекла каждую неделю, - добавил Лютер, - и очень скоро ваша страховая компания откажется от вас. - Они уже не страхуют меня от вандализма, после одного иска, - сказал Хассам Аркадян. - Единственное, от чего меня еще страхуют, это землетрясение, потоп и пожар. И от пожара только в том случае, если он начался не во время беспорядков. Они постояли в молчании, глядя на окно, размышляя о своей беспомощности. Поднялся холодный мартовский ветер. В кадке рядом зашуршал арекаструм, и тихое потрескивание раздавалось там, где ветви с огромными листами отходили от ствола. - Что ж, - наконец сказал Джек, - могло быть хуже, мистер Аркадян. Я имею в виду, что вы, по крайней мере, живете на Восточной стороне, в довольно хорошей части города. - Да, но не это надрывает мне сердце, - ответил Аркадян, - а хорошее соседство. Джек даже не хотел и думать об этом. Лютер заговорил, но был прерван громким треском и воплем гнева, донесшимися со стороны фасада. Когда они все трое поспешили за угол, под неистовым порывом ветра задребезжали зеркальные стекла окон. В пятидесяти футах человек в костюме от Армани снова пнул автомат с напитками. Пенящаяся банка пепси лежала у него за спиной, ее содержимое вытекало на асфальт. - Отрава, - кричал он аппарату, - отрава, черт тебя побери, отрава! Аркадян бросился к клиенту. - Сэр, пожалуйста, я очень сожалею, если машина неверно исполнила ваш заказ! - Эй, подождите там, - Лютер обращался как к владельцу станции, так и к разъяренному незнакомцу. Джек отловил Аркадяна у парадной двери, положил руку ему на плечо: - Лучше позвольте разобраться нам. - Чертова отрава, - огрызнулся злобно клиент и сжал кулак, как будто намереваясь теперь сразить автомат более метким ударом. - Этот аппарат, - сказал Аркадян Джеку и Лютеру. - Все уверяют, что он отлажен, но он все равно продолжает давать пепси, когда вы нажимаете кнопку "Орандж Краш". Как бы не были плохи дела в Городе Ангелов в эти дни, Джеку было трудно поверить, будто Аркадян уже свыкся со зрелищем людей, выходящих из себя всякий раз, когда неугодная им банка пепси выпадает на поднос автомата. Покупатель отвернулся от аппарата и от них, как будто собрался уйти и бросить "лексус". Он, казалось, трясся от ярости, но, скорее всего, это буйный ветер колыхал его просторный костюм. - Что здесь случилось? - спросил Лютер, направляясь к парню, и в тот же миг гром раскатился по низкому небу и пальмы в северной кадке забились о задник черных туч. Джек тронулся за Лютером, когда заметил, что пиджак у блондина, стоявшего спиной, оттопырился в стороны, трепыхаясь, как крылья летучей мыши. Но ведь только что пиджак был застегнут. Двубортный пиджак, дважды застегнут. Разозленный тип все еще стоял, отвернувшись от них, ссутулившись, наклонив голову. Из-за своего столь просторного и подрагивающего костюма он казался не совсем человеком, а скорее горбатым троллем. Парень начал поворачиваться, и Джек не удивился бы, если бы увидел искаженную яростью морду зверя, но это было все то же загорелое и чисто выбритое лицо, что и прежде. Зачем сукин сын расстегнул пиджак, если у него под ним нет ничего такого, что ему вдруг потребовалось? А что может требоваться безрассудному и разозленному человеку под пиджаком, таким свободным, просторным пиджаком костюма? Даже весьма вместительным, черт возьми? Джек закричал, предупреждая Лютера. Но Лютер и сам почувствовал что-то неладное. Его правая рука потянулась к пистолету, пристегнутому ремнем к бедру. Нарушитель имел преимущество, потому что был зачинщиком. Никто не мог понять, что развязка уже близко. Поэтому он мерно зашагал к ним, держа оружие обеими руками, прежде чем Лютер и Джек коснулись своих револьверов. Автоматная очередь заколотила плотно. Пули ударили в грудь Лютер, сшибли великана с ног, отбросили его назад. Хассам Аркадян закрутился от одного-двух-трех страшных укусов и грузно упал, крича в агонии. Джек рванулся к застекленной двери офиса и почти укрылся за ней, когда его ударило по левой ноге. Он почувствовал, будто по бедру с размаху саданули железной дубинкой, но это была пуля, а не удар. Он упал лицом на пол конторы. Дверь, покачавшись, закрылась за ним, автоматная очередь расщепила ее, и клейкие ломти нагретого стекла повалились ему на спину. Теплая боль выжала из него пот. Играло радио. Золотое ретро. Дионна Уорвик пела о том, что миру нужна любовь, сладкая любовь. Снаружи все еще стонал Аркадян, но не доносилось ни звука от Лютера Брайсона. Мертв? Не смей думать об этом. Мертв? Нельзя думать об этом. Брызнула ешь одна очередь. Еще кто-то закричал. Возможно, служащий у "лексуса". Это не был продолжительный крик. Короткий, быстро оборванный. Аркадян на улице тоже больше не кричал. Он рыдал и молился Господу. Сильный, холодный ветер заставил зеркальное стекло дрожать и загудел сквозь разбитую дверь. Скоро придет человек с автоматом. 2 Джек был ошеломлен количеством собственной крови на линолеумном полу вокруг себя. Содрогнулся от приступа тошноты, и жирный пот выступил на лице. Он не мог оторвать взгляда от расширяющегося пятна, которое темнело на его брюках. Его еще никогда не подстреливали. Боль была ужасной, но не настолько, насколько он ожидал. Хуже боли было чувство нарушения целостности и неуязвимости, жуткое, безумное осознание истинной хрупкости человеческого тела. Он не сможет долго продержаться в сознании. Голодная темнота уже съела края его поля зрения. Он, вероятно, не сможет опираться на левую ногу, и у него нет времени, чтобы вставать на одну правую, - тогда он будет совсем беззащитен. Стряхивая битое стекло, как змея с блестящей чешуей сбрасывает свою кожу, оставляя за собой кровавый хвост, он быстро пополз на животе вдоль L-образной конторки, за которой у Аркадяна стоял кассовый аппарат. Скоро придет человек с автоматом. По звуку, который производило оружие, и по тому немногому, что удалось разглядеть, Джек решил, что это был пистолет-пулемет - возможно, "мини-узи". Он был меньше десяти дюймов в длину, со спицевым прикладом, который складывался вперед, но гораздо тяжелее пистолета. Около двух килограммов с одним магазином, еще тяжелее с двумя магазинами, приделанными парно под прямым углом, с сорока патронами в общей сложности. Это как носить обычный мешок сахара на перевязи: совершенно точно, что от такого начинаются хронические боли в шее. Но они будут не слишком сильны, если приспособить кобуру на плече под костюмом от Армани, а если у человека есть коварные враги, то про такую мелочь можно вообще забыть. Так же это мог быть FN Р-90 или, возможна, британский "бушмен-2", но не чешский "скорпион", потому что стреляет патронами только калибра 32-АСР. Судя по тому, как легко пули повалили Лютера, это должен быть автомат с большей убойной силой, чем у "скорпиона", как раз такой, как у девятимиллиметрового "узи". Сорок патронов в "узи" для разбега, а сукин сын выстрелил раз двенадцать, максимум шестнадцать, так что по крайней мере двадцать четыре заряда осталось, и еще в кармане может быть полно запасных обойм. Загремел гром, воздух отяжелел, набухая дождем, ветер визжал, прорываясь сквозь разрушенную дверь, и оружие снова затарахтело. Снаружи призывы Хассама Аркадяна к Господу резко замерли. Джек отчаянно и неуклюже протиснулся за угол конторки, думая о немыслимом. Лютер Брайсон мертв. Аркадян мертв. Служащий мертв. Похоже на то, что и молодой азиат-механик тоже. С ними все кончено. Мир перевернулся с ног на голову быстрее чем за минуту. Теперь они один на один, выживет сильнейший, и Джек не боялся этой игры. Хотя дарвиновский отбор явно благоволил к этому парню с большущей пушкой и отличным снаряжением, хитрость и ум пересилят калибр. Джека и раньше спасали мозги, и они должны помочь ему снова. Выжить показалось легче, когда он уперся в стену спиной; преимущество было на его стороне, и не надо ни о ком заботиться, кроме себя. С одной-единственной, собственной задницей, поставленной на карту, он был более сосредоточен, свободен для рискованной пассивности или отчаянного безрассудства: не надо становиться трусом или дураком-камикадзе в зависимости от вынуждающих обстоятельств. Добравшись до укромного местечка за конторкой, он обнаружил, что ему все же не придется наслаждаться свободой единственно выжившего. Там съежилась женщина: маленькая, с длинными темными волосами, довольно симпатичная. Серая рубашка, рабочие брюки, белые носки, черные туфли с тонкой резиновой подошвой. Она была лет тридцати пяти, может быть, на пять или шесть лет моложе Хассама Аркадяна. Вероятно, его жена. Нет, теперь уже не жена... Вдова сидела на полу, поджав колени к груди, тесно обняв руками ноги, пытаясь сделаться как можно меньше, сжаться до невидимости. Ее присутствие все меняло для Джека, снова возвращало его к профессиональным обязанностям и сокращало собственные шансы выжить. Он не мог поменять убежище, тем более снова допустить опрометчивых поступков. Ему надо думать упорней и яснее, определять лучший способ действия и делать только верные ходы. Он за нее в ответе, раз клялся служить людям и защищать их, и был достаточно старомоден, чтобы принимать эту клятву всерьез. Глаза женщины были расширены от ужаса и мерцали непролитыми слезами. Даже охваченная страхом за собственную жизнь, она, казалось, поняла, почему неожиданно умолк Аркадян. Джек вынул свой револьвер. Служить и защищать. Он не смог сдержать дрожи. Его левая нога была горячей, но остальная часть тела леденела, как будто все тепло вытянулось через рану. Снаружи непрерывный треск автоматной очереди завершился взрывом, который потряс всю станцию, опрокинув аппарат по продаже сладостей в офисе и выбив оба больших окна, на которых были выписаны знаки банды. Съежившаяся женщина закрыла лицо руками, Джек зажмурил глаза - стекло полетело через конторку туда, где они нашли убежище. Когда он открыл глаза, бесконечные фаланги теней и лучей света шарили по конторе. Ветер, врывавшийся сквозь разбитую дверь, больше был не холодным, а горячим, и призраки, роившиеся на стенах, оказались отблесками огня. Маньяк с "узи" попал в одну из бензоколонок. Осторожно, не опираясь на левую ногу, Джек передвинулся к конторке. Хотя рана его не выглядела столь серьезной, он понимал, что скоро и, вероятно, внезапно, ему станет хуже. Он не хотел приближать это мгновение своими собственными действиями, опасаясь, что одной яростной вспышки боли будет достаточно, чтобы отключиться. Под большим давлением струи горящего бензина били из изрешеченной колонки, брызгая, как расплавленная лава, на асфальт. Дорога шла под наклоном к деловой улице, и мерцающая река уже потекла в том направлении. От взрыва вспыхнула крыша портика над колонками. Пламя быстро переползло на основное здание. "Лексус" был в огне. Безумный ублюдок погубил свою собственную машину, что, как почему-то казалось, сделало его еще более неуправляемым и опасным, чем все другое, совершенное им раньше. Посреди ада, который стал панорамным с того момента, когда бензин устремился по тротуару, убийцы нигде не было видно. Может быть, в нем возобладали по крайней мере какие-то остатки здравого смысла и он ушел пешком? Более вероятно, что он был в двухямном гараже, выбрав именно этот маршрут для подхода к ним, чтобы не предпринимать дерзких попыток проникнуть через разбитую переднюю дверь. Меньше чем в пятнадцати футах от Джека - крашеная металлическая дверь, соединявшая гараж с конторой. Она была закрыта. Привалившись к конторке, он взял револьвер обеими руками и прицелился в дверь, жестко уперев расставленные локти перед собой в стол, готовый стрелять в мерзавца при первой возможности. Его руки дрожали. Так было холодно. Он попытался стиснуть оружие крепче, что помогло, но все равно не смог полностью подавить дрожь. Темнота в углах поля зрения на какое-то время отступила. Теперь она начала вторжение заново. Он бешено заморгал, пытаясь смыть пугающую периферическую слепоту, как будто удаляя пылинку, но бесполезно. Воздух пах бензином и горячей смолой. Переменчивый ветер вдул дым в комнату - немного, но достаточно, чтобы захотелось прокашляться. Он сжал зубы, допуская лишь тихие удушливые хрипы в горле, ведь убийца мог быть и недалеко от двери, еще не решивший толком, что предпринять. Вдруг, услышав его, он наконец определится. Все еще направляя револьвер прямо на дверь, ведущую из гаража, Джек бросил взгляд наружу, на вихри будущего пожара и пенные клубы черного дыма, опасаясь ошибки. Автоматчик может прийти, в конце концов, и из огня, как демон смерти. Снова взгляд на металлическую дверь, выкрашенную в бледнейше-голубой цвет. Как большая толща чистой воды, на которую смотришь сквозь слой хрустального льда. От этого цвета опять стало холодно. От всего ему становилось холодно - от пустого металлического "тук-тук" работающего сердца, от тихого, как шепот, рыдания женщины, съежившейся на полу позади него, от блестящих осколков битого стекла. Даже рев и треск огня студили его. Снаружи бурлящее пламя обошло весь портик и достигло передней части станции. Крыша, должно быть, теперь в огне. Бледно-голубая дверь. Открой ее, ты, безумный сукин сын! Ну же, давай! Другой взрыв. Джеку пришлось отвернуться от двери гаража и посмотреть прямо на переднюю часть станции, чтобы разглядеть, что там случилось, потому что почти все периферическое зрение его оставило. Бак с горючим "лексуса". Салон сократившегося до черного скелета автомобиля поглотило пожаром, обернуло жадными языками огня, которые содрали с него роскошную изумрудную краску, прекрасную кожаную обивку и другие шикарные аксессуары. Голубая дверь оставалась закрытой. Револьвер, казалось, весил сто фунтов. Руки заныли. Джек не мог держать оружие неподвижно. Он едва мог держать его вообще. Захотелось лечь и закрыть глаза. Немного поспать. Увидеть недолгий сон: зеленое пастбище, полевые цветы, голубое небо, давно забытый город. Когда поглядел вниз на свою ногу, то обнаружил, что стоит в луже крови. Артерия, должно быть, задета, может быть, разорвана: он сжался, голова закружилась от одного взгляда вниз, снова подступила тошнота и дрожь внутри. Огонь бушевал на крыше. Он мог слышать его над своей головой, по звуку, четко отличавшемуся от треска и рева пламени перед станцией: хлопала кровельная дранка, балки затрещали, когда все узлы конструкции оказались охвачены неистовым, сухим теплом. Осталось всего несколько секунд, прежде чем потолок вспыхнет или осядет на них. Джек не понимал, как ему может становится все холоднее, в то время как огонь бушует вокруг. Пот, стекавший по лицу, был, как ледяная вода. Даже если крыша и не просядет в ближайшие пару минут, он умрет или слишком ослабнет для того, чтобы нажать спусковой крючок к тому времени, когда, наконец, убийца ворвется к ним. Он не мог больше ждать. Оружие осталось в правой руке. Левая нужна была для того, чтобы упереться в пластмассовую крышку конторки, когда он обогнул ее край, перенеся весь вес с левой ноги. Но когда он достиг края конторки, то был слишком ошарашен усталостью, чтобы прыгать десять или двенадцать футов до голубой двери. Пришлось использовать пальцы левой ноги для баланса, перенося на них минимум давления, необходимого только для того, чтобы держаться прямо, когда он толчками двигался через помещение офиса. К его удивлению, боль была терпимой. Затем он осознал, что сносит ее лишь потому, что левая нога одеревенела. Холодное покалывание прошло по конечности от бедра до щиколотки. Теперь и сама рана не была горячей, даже не теплой. Дверь. Его левая рука на ручке кажется так далеко, как будто он глядит на нее через другой конец подзорной трубы. Револьвер в правой руке. Повис вдоль тела. Как массивная гантель. Усилия, необходимые для того, чтобы его поднять, заставили Джека изогнуться от неожиданного спазма в животе. Убийца, может быть, ждет с той стороны, глядит за ручкой, поэтому Джек распахнул дверь и быстро шагнул в проем, выставив револьвер впереди себя. Он споткнулся, почти упал, и прошел мимо двери, качая револьвером справа-налево; сердце колотилось так яростно, что от этого тряслись слабеющие руки, но цели не было. Он видел весь путь через гараж, так как "БМВ" подняли на платформу. Единственным человеком в поле зрения был механик-азиат, такой же мертвый, как и бетон, на котором он растянулся. Джек повернулся к голубой двери. С этой стороны она была черной, что казалось зловещим, даже матово-черной. Теперь она затворилась за ним. Он шагнул к ней, намереваясь открыть. И вместо этого повалился на нее. Подгоняемая изменчивым ветром, волна горького смолянистого дыма влилась в гараж. Закашлявшись, Джек дернул за ручку и открыл дверь. Контора была полна дыма - прихожая преисподней. Он крикнул женщине, зовя ее подойти к нему, и испугался, обнаружив, что его голос оказался не громче тонкого хрипа. Однако она уже раньше зашевелилась и еще до того, как он отважился крикнуть снова, появилась из мутного дыма, зажимая одной рукой и рот и нос. Сначала, когда она привалилась к нему, Джек решил, что та просто ищет поддержки, силы, которой он не может ей дать, но затем осознал, что женщина предлагает ему опереться на нее. А ведь это он давал клятву, обещая служить и защищать. Он почувствовал печальную иронию в том, что не мог взять ее на руки и унести отсюда прочь, как должны делать герои, судя по фильмам. Он оперся на женщину настолько, насколько мог себе позволить, и повернул с ней налево, в направлении дверцы открытой ямы, которая потемнела от дыма. Левую ногу он волочил. Больше не было никаких ощущений - ни боли, ни даже покалывания. Мертвый вес. Шел, зажмуривая глаза, когда попадал в жгучий дым, ощущал вспышки тепла на веках. Сдерживая дыхание, сопротивлялся мощному позыву тошноты. Кто-то кричал резким и ужасным криком снова и снова. Нет, это не крик. Сирены, которые быстро приближаются. Затем они оказались снаружи, что он определил по смене ветра, и открыл рот, ловя воздух, поступавший в его легкие холодным и чистым. Мир расплылся от слез, вызванных обжигающим дымом, и он принялся судорожно моргать, до тех пор, пока не смог хоть что-то разглядеть. Из-за потери крови или шока его поле зрения сократилось до узкого туннеля перед лицом. Это было похоже на то, как виден мир сквозь дуло двустволки, потому что окружающая темнота была расплывающейся, мягкой, словно извивы стального канала ствола. Слева все было в пламени: "лексус", портик, станция автосервиса. Тело Аркадяна в огне. Лютера - еще нет, но полыхающие угли уже падали на него - куски кровельной дранки и дерева, и через мгновение форма полицейского вспыхнула. Горящий бензин все еще был из изрешеченной колонки и тек к улице. Асфальт на всей площади, объятой пожаром, плавился и пузырился. Пенные массы густого черного дыма поднимались над городом, смешиваясь с нависшими черными и серыми грозовыми тучами. Кто-то выругался. Джек резко дернул головой вправо, прочь от ужасного, но гипнотически чарующего ада, и сфокусировал свой взгляд на автомате по продаже напитков на углу станции. Убийца стоял там и, как будто забыв о разрушении, которое сотворил, скармливал монеты первому из двух автоматов. Еще двое неугодные банки пепси лежали на асфальте позади него. "Узи" он держал левой рукой, прижимая к боку, ствол был направлен вниз. Бандит треснул ребром кулака по одной из кнопок из ряда заказов. Слабо оттолкнув женщину, Джек прошептал: - Ложись... Потом он неуклюже повернулся к убийце, качаясь, едва в силах оставаться на ногах. Банка воды загремела на подносе. Автоматчик нагнулся вперед, прищурился, затем снова выругался. Неудержимо дрожа, Джек сражался со своим револьвером, пытаясь поднять его. Тот, казалось, был прикован к земле короткой цепью, и ему требовалось вздернуть целый мир только для того, чтобы оружие оказалось на достаточно высоком уровне для прицеливания. Заметив его, психопат в дорогом костюме отнесся к факту появления постороннего довольно высокомерно, не спеша повернулся и сделал пару шагов, поднимая собственное оружие. Джек выдавил из пистолета пулю. Он был так слаб, что отдача толкнула его назад и сшибла с ног. Убийца выпустил очередь из шести или восьми выстрелов. Джек уже сошел с линии огня. Пока пули разрезали воздух над его головой, он выстрелил еще раз, а затем третий, скорчившись на асфальте. Невероятно, но третий выстрел ударил убийцу в грудь и оттолкнул его на автомат по продаже газировки. Бандит опрокинулся на него и упал на колени. Похоже, тяжело ранен, может быть, даже смертельно: белая шелковая рубашка становилась красной так же быстро, как и трюковой шарф в ловких руках фокусника, но пока он не был мертв и все еще держал "мини-узи". Сирены гудели чрезвычайно громко. Помощь, вероятно, была близко, но, может быть, она придет слишком поздно. Разрыв грома пробил небесную дамбу, и потоки ледяного дождя внезапно упали мегатонной. С усилием, от которого почти лишился сознания, Джек сел и сжал револьвер обеими руками. Он выдавил еще пулю, которая пролетела далеко от цели. Отдача перешла в мышечный спазм кистей. Вся сила из рук ушла, и он отпустил револьвер, который брякнулся об асфальт между его вытянутыми ногами. Убийца выстрелил два, три, четыре раза, и Джек дважды ощутил толчки в грудь. Его откинуло, он распростерся на земле. Затылок больно ударился о тротуар. Попытался снова сесть, но смог только поднять голову, и не высоко, но достаточно, чтобы увидеть, как убийца упал сразу после своей последней очереди лицом на асфальт. Пуля в грудь все-таки выбила его из строя, хотя и не слишком быстро. Голова Джека склонилась на левое плечо. Даже когда его туннельное зрение стало еще уже, он увидел черно-белое качающееся пятно, которое сошло с улицы, на большой скорости приблизилось к станции и заболталось в разные стороны у стоянки, когда водитель нажал на тормоза. Джек почти что ослеп. Темнота одолевала его. Он почувствовал себя беспомощным, как младенец, и начал кричать. Потом услышал, как открылись дверцы и зазвучали громкие возгласы полицейских. Все закончилось. Лютер мертв. Почти год прошел с тех пор, как на глазах у Джека застрелили Томми Фернандеса. Томми, затем Лютер. Два напарника, хороших друга в один год. Но все закончилось. Голоса. Сирены. Треск, который, вероятно, произвел портик, осев на бензоколонки. Звуки быстро глохли, как будто кто-то упорно набивал его уши ватой. Его слух замирал почти точно так же, как и исчезало его зрение. Другие чувства тоже. Он постоянно поджимал сухие губы, безуспешно пытаясь вызвать немного слюны и ощутить вкус чего-нибудь, хотя бы едкого дыма бензина и горящей смолы. И не мог уловить никакого запаха, хотя еще секунду назад воздух распирало отвратительной вонью. Джек не чувствовал под собой тротуара. И порывистого ветра. Не чувствовал больше боли. Даже покалывания. Только холод. Глубокий, пронизывающий насквозь холод. Полная глухота охватила его. Отчаянно цепляясь за частички жизни в теле, которое стало для его мозга бесчувственным вместилищем, он подумал: а увидит ли он снова Хитер и Тоби. Затем попытался вызвать перед собой их лица, но не смог вспомнить, как они выглядят: его жена и сын, два человека, которых он любил больше самой жизни, не смог вспомнить их глаза или цвет их волос, и это пугало его, ужасало. Он осознал, что весь сотрясаем тоской, как будто они умерли, но не чувствовал самой дрожи; понял, что плачет, но не чувствовал слез, напрягался изо всех сил, чтобы увидеть их бесценные лица. Тоби и Хитер. Хитер и Тоби, но его воображение было так же слепо, как и глаза. Внутри него была не бездонная пропасть темноты, а пустая холодная белизна, как пелена метели - холодной, леденящей, безжалостной. 3 Сверкнула молния, за ней последовал грохот грома, настолько мощный, что задрожали окна на кухне. Буря началась не с мелкого моросящего дождичка, а с внезапного ливня, словно облака были полными внутри и могли разбиться, как скорлупа яйца, и выплеснут