бще массы. Не испытывал даже самого примитивного ощущения - что нечто маячит над ним и грозит обрушится, - которое должно было бы появиться, если бы сфера была твердой. Объект не был предметом: это была не сфера, а круг. Не три измерения, а два. Дверь. Открытая. Темнота за порогом не обременялась сиянием, блеском или самым слабым отсветом. Такая совершенная чернота не могла быть ни естественной, ни созданной человеческими руками, и за то время, что он смотрел на нее, глаза Эдуардо заболели от напряженного поиска измерений и деталей, которых не существовало. Он захотел убежать. Но вместо этого приблизился к двери. Его сердце колотилось, а кровяное давление, без сомнения, должно было скоро вылиться в инсульт. Он сжал дробовик с надеждой - которая была только патетической - на его эффективность, выставив его впереди себя. Так первобытный троглодит, должно быть, совал в опасную сторону свой талисман, покрытый рунами, со вставками из зубов дикого зверя, лоснящийся от жертвенной крови и увенчанный клоком волос злого колдуна. Однако страх перед дверью - и перед неизвестным царством и существами в нем - был не таким отупляющим, как страх старости и самосомнения, с которым он жил последнее время. Если есть возможность получить какие-то доказательства своего опыта, то он намеревался использовать ее столько, сколько смогут выдержать его нервы. Надеялся, что не проснется спокойно на следующее утро с жутким подозрением, что его мозги все же размякли и собственным чувствам он больше доверять не может. Осторожно передвигаясь по мертвой и примятой траве луга, утопая ногами в разжиженной весенней почве, он оставался напряженным, опасаясь любого изменения внутри круга исключительной темноты: уменьшения черноты, появления теней внутри мрака, искры, намека на движение, чего-нибудь, что может сигнализировать о приближении... пришельца. Остановился в трех футах от края этого утомительного для глаз мрака, слегка вытянул голову вперед - изумленный, как бродяга из сказки, глядевший в самое большое волшебное зеркало черта, какое только могли вообразить себе братья Гримм, которое ничего не отражало. Оно было заколдованно или что-то в этом роде, но предоставляло замечательную возможность бросить взгляд, при котором дыбом встают волосы, - взгляд прямо в вечность. Держа дробовик одной рукой, другой он нащупал и поднял с земли камень величиной с лимон. Осторожно бросил его в дверь: был уверен больше чем на пятьдесят процентов, что камешек отлетит от черноты с жестким металлическим лязгом. Было легче поверить, что он видит предмет, чем в то, что заглядывает в бесконечность. Но камень пересек вертикальную плоскость двери и исчез без звука. Он придвинулся ближе. В качестве эксперимента ткнул стволом ремингтоновского ружья во мрак за воображаемым порогом. Ствол не просто пропал во тьме. Нет, сама чернота так недвусмысленно заявила свои права на переднюю часть его ружья, что ему показалось, будто кто-то запустил мощную электропилу на полную скорость и провел лезвием по стволу до затворной рамы, почти дойдя до приклада, и аккуратно срезал металл. Эдуардо вытянул "ремингтон" обратно, и снова появилась передняя часть ствола. Казалось, ее ничто не затронуло. Коснулся стали и дерева с клетками резьбы на зажиме затворной рамы. На ощупь все было таким, каким оно и должно быть. Глубоко вздохнув, точно не зная, храбрец он или безумец, старик поднял дрожащую руку, как бы говоря кому-то "привет", протянул ее вперед, и... ощутил место перехода между этим миром и тем... что бы там ни находилось за дверью! В ладони начало покалывать, а пальцы стали словно ватные. Холод: он почти чувствовал, что его рука касается подобия лужи, но слишком нежно, чтобы прорвать поверхностное натяжение. Его взяло сомнение. - Тебе семьдесят лет, - проворчал он. - Что у тебя есть из того, что страшно потерять? Тяжело сглотнув, сунул руку дальше в эти ворота, и она исчезла точно так же, как и дробовик. Ей не встретилось никакого сопротивления, и его запястье теперь кончалось аккуратным обрубком. - Боже, - сказал он тихо. Сжал кулак, открыл ладонь и снова сжал, но так и не смог определить, повинуется ли ему рука с той стороны барьера. Все чувства заканчивались в том месте, где эта адская чернота пересекала его запястье. Когда отдернул руку от двери, она оказалась такой же, не изменившейся, как и дробовик. Все мышцы действовали, как и прежде, и он снова чувствовал ее целиком. Эдуардо поглядел вокруг - в глубокую и мирную майскую ночь. Лес вставал по бокам этого невозможного круга тьмы. Луг поднимался наверх, замороженный бледным сиянием луны. Дом выше луга. Некоторые окна темны, а другие заполнены светом. Пики гор на западе, шапки снега сверкают в послеполуночном небе. Сцена слишком полна деталями, чтобы снится или быть частью галлюцинации слабоумного старика, смысла которой нельзя понять. Он не был старым глупым маразматиком, в конце концов. Старым, да. Неумным, быть может. Но не маразматиком. Снова обратил свое внимание на дверь - и внезапно подумал, что смотрит на нее словно бы сбоку. Он представил себе длинную трубу из эбонита, совсем не отражающего свет, ведущую прямо в ночь, немного похожую на нефтепровод. Он тянется через тундру Аляски, пробивается иногда через горы и висит в разреженном воздухе, когда по пути пересекает различные низменности. Достигает этого уголка земли, где продолжается прямо и правильно, не изгибаясь, и уходит в космос: туннель к звездам. Когда Эдуардо шагнул к одному краю тридцатифутового пятна и поглядел на него с другой стороны, то обнаружил нечто совершенно отличное - но не менее странное - от образа трубопровода в своем мозгу. Лес лежал за огромными воротами, неизменный, насколько он это мог определить. Луна светила, и деревья тянулись к ней, словно стремясь как-то ответить на ласку этого серебристого сияния, а где-то вдалеке ухала сова, вылетевшая на охоту. Дверь исчезала, если смотреть на нее сбоку. Ее толщина, если она у нее была, оказалась меньше, чем у нитки или хорошо наточенного лезвия бритвы. Эдуардо прошел за нее. Поглядев оттуда, под углом в сто восемьдесят градусов, прямо напротив места первоначального наблюдения, увидел дверь в виде того же самого тридцатифутового круга, загадки, лишенной каких-либо черт. В обратной перспективе эта загадка, казалось, поглощает не часть леса, а луг и дом на вершине склона за ним. Дверь была как огромная монета, толщиной с лист бумаги, поставленная на ребро. Он прошел к другому краю: отсюда уже не мог различить даже самую узкую нить сверхъестественной черноты посреди меньшей темноты ночи. Протянул руку, но она наткнулась только на пустой воздух. Сбоку двери просто не существовало - от этой мысли замутило. Старик приблизил лицо к невидимому краю этой круглой чертовщины, затем изогнулся влево, поглядев на ту часть двери, которую обозначил как "переднюю". И погрузил левую руку в темноту настолько же глубоко, как и раньше. Он удивился собственной смелости и понял, что слишком быстро поверил в то, что феномен перед ним совсем безвреден, и это после всего того, что случилось. Любопытство, этот старый убийца котов - и не так уж малого числа людей, - поймало его в свои объятия. Не вынимая левой руки, он выгнулся вправо и поглядел на "заднюю" часть двери. Его пальцы не проходили насквозь. Он засунул руку глубже, но она все никак не появлялась с другой стороны. Дверь была тоньше бритвенного лезвия, но, однако, он уже пропихнул в нее четырнадцать дюймов руки и предплечья. Куда же исчезла его рука? Вздрогнув, он вытянул ее из "загадки" и вернулся на луг, только однажды бросив взгляд на "перед" двери. Заинтересовало, а что же случится с ним, если он шагнет внутрь обеими ногами, весь, и останется без какой-либо связи с тем миром, который он да сих пор знал. Что обнаружит за дверью? Сможет ли вернуться, если ему не понравится то, что там найдет? Но дозы любопытства, необходимой, чтобы решиться на подобный риск, у него не нашлось. Эдуардо стоял у края, размышляя - и постепенно все явственней ощущая, что "нечто" появляется. Прежде чем он смог решить, что же делать, эта чистая эссенция темноты прорвалась, вытекла из двери - океан ночи, который одним глотком вобрал его в свое сухое, но затопляющее нутро. Когда Эдуардо Фернандес пришел в себя, то обнаружил, что лежит животом на прошлогодней примятой траве, голова повернута вправо, а взгляд направлен на длинный луг перед домом. Заря еще не занялась, но какое-то время явно прошло. Луна уже закатилась, и ночь была тусклой и бесцветной без ее серебристого колдовства. Старик был глубоко, до самых изначальных своих недр потрясен, но мозг оставался незамутненным: помнил дверь. Он перекатился на спину, сел и поглядел вокруг. Монета из черноты толщиной с бритвенное лезвие исчезла. Лес стоял там же и такой же, какой всегда. Он дополз до того места, где находилась дверь, тупо размышляя, не обвалилась ли она и не лежит ли теперь плоско на земле, превратившись в бездонный колодец. Но она просто пропала. Дрожащий и обессиленный, ежась от головной боли, настолько мощной, что, казалось, сквозь мозг протянули раскаленную проволоку и теперь ее подергивают, он аккуратно встал на ноги. Его качало, как пьяницу, протрезвевшего после недельного кутежа. Доковылял до того места, куда, как помнил, положил свою видеокамеру. Ее там не было. Поискал вокруг, постепенно расширяя зону, начиная от того места, где камера должна была лежать, пока, наконец, не убедился, что находится уже там, где сегодня не был. Найти камеры он не смог. Дробовик исчез точно так же. И отброшенный дискмен с наушниками. С неохотой он вернулся в дом. Сварил крепкого кофе, почти такого же горького и черного, как эспрессо. С первой чашкой он выпил две таблетки аспирина. Обычно он делал слабый отвар и ограничивал себя двумя-тремя чашками. Слишком много кофеина может спровоцировать неприятности с простатой. Но этим утром его вообще не волновала простата, даже то, что она может раздуться как баскетбольный мяч. Ему был нужен кофе. Отстегнул кобуру, с покойно пролежавшим в ней все это время пистолетом, и положил ее на кухонный стол. Затем вытащил стул и сел так, чтобы легко можно было схватить оружие снова. Повторно осмотрел ту руку, которую засовывал в дверь, как будто всерьез считал, что она может внезапно обратиться в прах. А почему нет? Было ли это более невероятным, чем то, что уже произошло? С первыми лучами солнца Эдуардо пристегнул кобуру и отправился на луг к границе нижнего леса, где снова долго искал камеру, дробовик и дискмен. Исчезли. Можно обойтись и без дробовика. Это совсем не единственное его оружие. Дискмен уже выполнил свою задачу, больше не нужен. Кроме того, он вспомнил, как изнутри лился дым и как накалился корпус, когда он открепил плейер от пояса: наверняка сломался. Однако было ужасно жаль камеры, так как без нее у него не оставалось свидетельств того, что он видел. Может быть, поэтому ее и забрали. Снова в доме сварил еще одну джезву кофе. Для чего ему, черт возьми, вообще нужна эта простата? Из кабинета он принес блокнот "делового формата" с листами желтой линованной бумаги и пару шариковых ручек. Затем сел за кухонный стол, и понемногу осушая второй кофейник, принялся заполнять страницы своим правильным, твердым почерком. На первой странице он вывел: "Меня зовут Эдуардо Фернандес, и я был свидетелем серии странных и необъяснимых событий. Я не слишком большой охотник вести дневник: часто решал начать его точно с наступлением нового года, но всегда до самого конца января находились другие дела. Однако теперь я достаточно встревожен, чтобы изложить здесь все, что видел и могу еще увидеть в последующие дни. Поэтому намерен оставить в этом блокноте запись происходящего на тот случай, если не смогу в будущем рассказать это сам". Он попытался передать всю свою необычную историю простыми словами, с минимумом прилагательных и без эмоций, даже избегал рассуждений о природе этого явления или силы, которая сотворила дверь. По правде говоря, он сомневался, стоит ли называть это дверью, но в конце концов использовал именно этот термин, потому что знал, на каком-то уровне вне языка и логики, что "дверь" - это как раз то, нужное слово. Если умрет - столкнувшись с этим, он может и погибнуть - прежде чем добудет доказательства того, что эти странные события действительно происходили, то теперь у него была надежда. На того, кто прочитает его отчет, произведут должное впечатление его холодность, спокойный стиль, и этот неизвестный читатель не станет расценивать отчет как бред слабоумного старика. Он так увлекся своим писанием, что проработал все время ленча и далее до полудня, прежде чем оторвался сготовить себе что-нибудь поесть. Из-за того, что и завтрак пропустил, аппетит у него был. Он отрезал холодной цыплячьей грудки, оставшейся от вчерашнего ужина, и построил пару высоких сандвичей с сыром, помидором, латуком и горчицей. Сандвичи с пивом были прекрасным завтраком потому, что их можно было есть, одновременно продолжая составлять отчет на желтой "делового формата" бумаге. К сумеркам он довел рассказ до настоящего времени. Заканчивалось все так: "Я не ожидаю увидеть снова дверь, потому что подозреваю, что она уже выполнила свое назначение. Что-то прошло через нее. Хотел бы узнать, что это было. А может быть, я этого и не хочу". 9 Хитер разбудил какой-то звук. Сначала это было тихое поскребывание, затем резкое царапанье, источник которого нельзя было определить. Она села, выпрямившись на кровати, внезапно встревоженная. Ночь снова стала тихой. Поглядела на часы. Десять минут третьего утра. Несколько месяцев назад она бы приписала свою встревоженность страхам из незапомнившегося сна, просто перевернулась бы на другой бок и попыталась снова заснуть. Но не сейчас. Вечером она улеглась поверх покрывала. Потому что не собиралась выпутываться из одеял в тот момент, когда потребуется встать очень быстро. Уже несколько недель она спала в тренировочном костюме вместо обычных футболки и трусиков. Даже в пижаме чувствовала себя слишком уязвимой. Тренировочный костюм вполне годился для того, чтобы в нем спать, и плюс к этому она всегда была уже одетой, на тот случай, если какая-нибудь неприятность случится посреди ночи. Как сейчас. Несмотря на затянувшееся молчание, она взяла с тумбочки оружие. Это был револьвер Корта тридцать восьмого калибра, сделанный в Германии на Ваффенфабрик Корт, - может быть, самый лучший пистолет в мире. Револьвер был только малой частью всего вооружения, постепенно закупленного по совету Альмы Брайсон. С того дня, когда ранили Джека, она провела много часов в полицейском тире. Поэтому сейчас револьвер казался естественным продолжением ее руки. Размерами ее арсенал превосходил арсенал Альмы, которому она сама когда-то удивлялась. И теперь уже, ее тревожило, что Альма недостаточно вооружена для защиты от всяких неожиданностей. Новые законы скоро вступят в действие, и это сделает закупку оружия затруднительной. Ей пришлось взвесить разумность траты большей части их ограниченного дохода на средства защиты, которые могли никогда не потребоваться, но перевесила та мысль, что все ее даже самые жуткие сценарии будущего могут оказаться слишком оптимистичными. Когда-то она считала подобное настроение проявлением четко выраженной паранойи. Времена изменились. Что когда-то было болезнью, теперь стало трезвым реализмом. Она не любила думать об этом. Это ее угнетало. Пока ночь оставалась подозрительно тихой, прошла через спальню к двери в холл. Не нужно было включать никаких лампочек. За последние несколько месяцев она провела так много ночей без отдыха, расхаживая по дому, что теперь могла передвигаться из комнаты в комнату в темноте ловко и тихо, как кошка. На стене прямо в спальне находилась панель управления сигнализацией, которую она установила через неделю после событий на бензозаправке Аркадяна. Лентой зеленых светящихся букв монитор сообщил ей, что все БЕЗОПАСНО. Сигнализация проведена во все места, где дом соприкасался с внешним миром, магнитные контакты были установлены на каждой внешней двери и каждом окне, поэтому она могла быть уверена, что звук, разбудивший ее, не был произведен человеком, пробравшимся внутрь помещения. В подобном случае уже зазвучала бы сирена и властный мужской голос произнес бы запись с микропроцессора: ВЫ ВТОРГЛИСЬ В ДОМ, ПОСТАВЛЕННЫЙ НА ЗАЩИТУ. ПОЛИЦИЯ ВЫЗВАНА. УХОДИТЕ НЕМЕДЛЕННО. Босиком Хит шагнула в темный коридор второго этажа и подошла к комнате Тоби. Каждый вечер она проверяла, открыты ли обе двери, в ее и его комнату, чтобы услышать, если он позовет. Несколько секунд она простояла около его постели, слушая тихое сопение. Фигура мальчика под одеялом ясно вырисовывалась в слабом свете, который перетекал из ночного города через узкие щели в жалюзи "Леволор". Он был мертв для мира и ни в коем случае не мог быть источником того звука, который прервал ее сон. Хитер вернулась в холл, вышла к лестнице и спустилась вниз, на первый этаж. В тесной каморке и затем в гостиной прошла мимо всех окон, глядя наружу, ожидая увидеть что-нибудь настораживающее. Тихая улица выглядела настолько мирной, будто бы она располагалась в маленьком городке Среднего Запада, а не в Лос-Анджелесе. Никто не устраивал грязных игр на лужайке перед домом, не крался вдоль северной стены. Хитер начала думать, что этот подозрительный звук был частью ее кошмара. Она теперь редко хорошо высыпалась, но обычно помнила свои сны. Слишком часто в них была бензозаправка Аркадяна, хотя она проезжала около этого места только один раз, на следующий день после перестрелки. Сны были оперным спектаклем с пулями и кровью и огнем, в котором Джек часто сгорал заживо. Нередко она Тоби присутствовала при всей пальбе, и одного из них или обоих часто ранили вместе с Джеком, один или оба сгорали. Иногда хорошо стриженный блондин в костюме от Армани вставал на колени рядом с ней, - лежащей, изрешеченной пулями, - прикладывал губы к ее ранам и пил кровь. Убийца мог быть слепым, вообще с безглазыми впадинами, полными мутного пламени. Его улыбка обнажала зубы, острые, как клыки гадюки, и однажды он сказал ей: "Я возьму Тоби с собой в ад - посажу маленького ублюдка на поводок, и он станет моей собакой-поводырем". Хитер подумала, насколько страшен должен быть тот, сегодняшний сон, который не хотел выходить из памяти, если поддающиеся воспоминанию кошмары так ужасны? Обойдя всю гостиную, она вернулась к арочному дверному проходу и пересекла холл, ведущий к столовой, уже решив, что ее воображение перестаралось. Не было никакой опасности, от которой надо срочно уберечь себя и сына. Она больше не держала "корт" перед собой, а опустила руку, прижав его к ноге, дулом в пол, и ее пальцы на спусковом крючке были так же сдержанны, как и сам крючок. Заметив кого-то снаружи, кто передвигался вдоль окон столовой, она снова наполнилась тревогой. Жалюзи были открыты, но занавески повсюду опущены. Освещенный уличным фонарем, ночеброд отбрасывал тень, которая проникала сквозь стекло и образовывала рябь на мягких складках полупрозрачной ткани. Тень быстро исчезла, как будто ее отбросила ночная птица в полете, но у Хитер уже не оставалось никаких сомнений, что она принадлежит человеку. Поспешила на кухню. Кафельный пол под ее босыми ногами был холодным. Другая панель управления сигнализацией находилась на стене рядом со смежной дверью в гараж. Она быстро, тычками, набрала код. При том, что Джек находился в больнице, и неизвестно сколько еще продлилось бы его лечение, а она сама без работы и их финансовое будущее было неясным, Хитер долго колебалась перед тем, как потратиться на дорогую сигнализацию для защиты от грабителей: всегда была убеждена, что подобные системы безопасности уместны в больших особняках в Бель-Эйр и Беверли-Хиллз, а не для семей среднего класса. Затем узнала, что шесть домов из шестнадцати в их квартале уже оборудованы высокотехничной защитой. Теперь светящиеся зеленые буквы на полосе монитора изменились: с БЕЗОПАСНО на гораздо менее утешительное ГОТОВ К ЗАЩИТЕ. Можно включить сигнализацию и вызвать полицию. Но если так сделать, подонки снаружи разбегутся. К тому времени как явится патрульная машина, арестовывать будет некого. Она была уверена в том, что знает, что они такое - хотя не кто они - и что у них на уме. Надо ошеломить их и продержать на мушке до тех пор, пока не прибудет помощь. Когда она, тихо отодвинув засов, открыла дверь - НЕ ГОТОВ К ЗАЩИТЕ, предупредила система безопасности - и шагнула в гараж, то поняла, что уже не контролирует себя. Страх поймал ее в свои сети. Испуг? Да, но не один он заставил ее сердце биться сильнее и быстрее. Ярость была тем, что двигало вперед. Она была разгневана новой попыткой сделать из нее жертву и решила расплатиться со своими мучителями, невзирая на риск. Бетонный пол гаража был еще холоднее, чем кафель на кухне. Хитер обошла бампер ближайшей машины. Остановившись между крыльями двух автомобилей, она ждала, напрягая слух. Свет проходил только через ряд высоких шестидюймовых по площади окошек в двойных дверях гаража. Болезненный желтый свет уличного фонаря. Густые тени, казалось, презирали его, отказывались отступить. Там: шепот снаружи. Мягкие шаги на дорожке вдоль южной стороны дома. Затем предупредительный свист, которого она ожидала. Ублюдки! Она быстро прошла между машин к большой двери в задней стене гаража. Замок был завернут изнутри. Легко нажала на него, вынимая язычок из держащей планки безо всякого клацанья, которое бы неминуемо раздалось, открывай она дверь, не приняв мер предосторожности. Затем повернула ручку, осторожно дернула дверь на себя, и шагнула на дорожку за домом. Майская ночь была нежна. Полная луна, уже на последнем отрезке своего пути к западу, большей частью скрылась за облаками. Она действовала не в ответ на что-либо. И даже не защищала Тоби. Если с ней что-нибудь произойдет, то он может оказаться в большой опасности. Сильный риск, очень сильный. Она была неуправляема. И знала это. Ничего не поделаешь: испытано достаточно. Больше ей не выдержать. Нельзя остановиться! Справа от нее было крытое заднее крыльцо, перед ним - патио. Дворик освещался пятнами лунного свечения, которое проникало сквозь рваную пелену облаков. Высокие эвкалипты, бенджамины поменьше и низкие кусты покрыты крапинками лунного серебра. Она была на западной стороне дома. Кралась налево по дорожке, к югу. На углу остановилась и прислушалась. Так как ветра не было, то отчетливо слышался зловещий свист - звук, который только увеличивал ее ярость. Обрывки разговора. Ни слова не разобрать. Крадущиеся шаги поспешили к задней части дома. Низкий подавлений смех, почти хихиканье. Они так отлично веселятся, так радостно играют! Определив по звуку быстро приближающихся шагов, что чужак сейчас появится, и вознамерившись напугать его до чертиков, Хитер шагнула вперед. Момент был рассчитан превосходно - они встретились на повороте с дорожки. Она была удивлена, обнаружив, что он выше ее: думала, им лет по десять, одиннадцать, двенадцать самое большее. Хулиган издал слабый возглас "Ах!" от неожиданности. Напугать их хорошенько было бы легче, будь они помоложе. Но теперь никакого отступления: они довели ее. И затем... Она продолжала надвигаться, столкнулась с ним, отпихнула его назад до упора и притиснула к увитой плющом бетонной стене, которая обозначала южную границу их собственности. Банка спрея с краской вылетела из его руки и, звякнув, ударилась о дорожку. Столкновение выдуло из него всю отвагу. Его рот разинулся, он судорожно задышал. Шаги второго. Бегущего на нее. Вжавшись в первого парня лицом к лицу, даже в темноте она увидела, что ему лет шестнадцать или семнадцать, может быть, больше. Достаточно, чтобы все понимать. Она с размаху ударила его коленом между раздвинутых ног и отвернулась, как только он упал и, хватая ртом воздух, принялся блевать на клумбу, идущую вдоль стены. Второй парень летел на нее быстро. Он не видел оружия, и у нее не было времени останавливать его угрозами. Шагнула на него, вместо того, чтобы отскочить, крутанулась на левой ноге, и пнула его в пах ногой. Из-за того, что она двигалась навстречу, удар получился мощный: она достала его лодыжкой и подъемом ноги вместо пальцев. Он упал за ней с шумом на дорожку, и закатался около первого мальчишки, захваченный схожим приступом рвоты. Третий бежал к ним вдоль дорожки, от передней части дома, но его занесло, он остановился в пятнадцати футах от Хитер и попытался отступить. - Стой, где стоишь, - сказала она. - У меня оружие. Хотя она подняла "корт", держа его обеими руками, но голоса не повысила, и ее спокойный тон сделал приказ более грозным, чем если бы она прокричала его в ярости. Он остановился, но, вероятно, револьвера в темноте разглядеть не мог. Его телодвижения подсказали ей, что он все еще обдумывает, сбежать или напасть. - Помоги мне Господь, - сказала она по-приятельски легко. - Я выбью твои мозги. Сама была удивлена прозвучавшей в голосе холодной ненавистью. Конечно, она его не застрелит, в этом была уверена. Но звук ее собственного голоса пугал... и заставлял задуматься. Его плечи опустились. Вся поза изменилась. Он поверил ее угрозе. Черная радость наполнила Хитер. Около трех месяцев интенсивных занятий тайквондо и уроков самозащиты для женщин, которые проводили бесплатно для членов семей полицейских по три раза в неделю в гимнастическом зале отдела, оправдали себя. Ее правая нога адски болела, возможно, не меньше, чем пах у второго мальчишки. Должно быть, сломала кость, и уж точно будет прихрамывать с неделю, даже если трещины никакой нет, но все же она была очень рада, что схватила трех вандалов, так рада, что вполне могла пострадать ради своего триумфа. - Иди сюда, - сказала она. - Ну, иди. Третий поднял руки над головой. Он держал по банке спрея в каждой. - Ложись на землю рядом со своими приятелями, - приказала женщина, и он сделал все по ее словам. Луна выплыла из-за облаков, что было похоже на то, как включают прожектора на сцене в четверть силы, после полной темноты. Она могла видеть достаточно хорошо, что все они старшие подростки, лет по шестнадцать-восемнадцать. Они не соответствовали популярному стереотипу шпаны: не были ни черные, ни латиноамериканцы. Белые мальчишки - и не выглядели бедными. Один из них одет в хорошо скроенную кожаную куртку, а другой носил свитер с крупными петлями, изделие явно отличное и со сложной вязкой. Ночная тишина прерывалась только жалобными стонами, которые выдавливали из себя, продолжая тошнить, двое покалеченных. Схватка так быстро развернулась на площадке в восемь футов между домом и границей ее собственности, и в такой относительной тишине, что даже не пробудила соседей. Наставив на них револьвер, Хитер спросила: - Вы здесь были раньше? Двое все еще не могли отвечать, даже если бы захотели, но и третий молчал. - Я спросила, были ли вы здесь раньше, - сказала она резко. - И занимались ли здесь подобными гадостями. - Сука, - сказал третий парень. Она осознала, что, возможно, очень скоро потеряет контроль над ситуацией, даже при том, что _п_о_к_а_ единственная с оружием, особенно если пораженные в пах отправятся быстрее, чем ожидалось. Пришлось лгать, чтобы убедить в том, что она нечто большее, чем жена полицейского с некоторыми навыками проворных движений: - Слушайте, вы, сопляки, - я могу убить вас всех, вернуться в дом, принести пару ножей и вложить их вам в руки, прежде чем прибудет черно-белая карета. Может быть, они потащат меня в суд, а может быть - нет. Но разве засадят в тюрьму жену героя-полицейского и мать восьмилетнего мальчика? - Ты этого не сделаешь, - сказал третий мальчишка, хотя произнес он это после некоторого колебания. Жилка неуверенности затрепетала в его голосе. Она продолжала удивляться тому, с какой неподдельной яростью и ожесточенностью говорит. - Не сделаю, да? Мой Джек, его двух партнеров застрелили рядом с ним за один год, он сам лежит в больнице с марта и пролежит там еще недели, а может быть, месяцы. Бог знает, как он будет страдать весь остаток своей жизни, даже если когда-нибудь сможет нормально ходить. Я без работы с октября, почти все деньги истрачены, не могу спать из-за ублюдков вроде вас. Ты думаешь, я не ищу кого-нибудь, чтобы заставить его помучиться в отместку, или считаешь, что не получу большего удовольствия, помучив вас, доставив вам настоящую боль? Не сделаю? А? А? Я не сделаю, сопляк? Боже! Ее трясло. Она даже не подозревала, что в ней есть подобная чернота. Почувствовала, как комок поднимается к горлу и была вынуждена тяжело бороться, чтобы отправить его обратно вниз. Судя по всему их виду, она напугала трех хулиганов даже сильнее, чем напугалась сама. Их глаза расширились от ужаса под лунным светом. - Мы... были здесь... раньше, - задыхаясь, проговорил парень, которого она пнула. - Как часто? - Д-дважды. На дом нападали дважды, один раз в конце марта, другой в середине апреля. Злобно посмотрев на них, Хитер спросила: - Откуда вы? - Отсюда, - ответил парень, которого она не трогала. - Вы не из соседей, я знаю. - Из Лос-Анджелеса. - Это большой город, - настаивала она. - С Хиллз. - Беверли-Хиллз? - Да. - Все трое? - Да. - Не пытайтесь меня надуть. - Это правда, мы оттуда - почему это не может быть правдой? Непоколоченный парень положил руки на виски, как будто его вдруг охватили угрызения совести, хотя гораздо больше это походило на внезапный приступ головной боли. Лунный свет блеснул на его наручных часах и преломился на краях блестящего металлического ремешка. - Что это за часы? - спросила она. - А? - Какая фирма? - Ролекс. Так она и думала, хотя все равно не смогла сдержать своего изумления: - Ролекс? - Я не вру. Подарили на Рождество. - Боже! Он начал снимать их. - Вот, возьми. - Оставь их, - сказала Хитер презрительно. - Нет, правда. - Кто подарил их тебе? - Предки. Они золотые. - Парень снял их и протянул ей, предлагая. - Камней нет, но все из золота, часы и ремешок. - Вот как, - сказала она недоверчиво, пятнадцать тысяч баксов, двадцать тысяч? - Что-то вроде, - сказал один из покалеченных. - Это не самая дорогая модель. - Можешь взять их, - повторил хозяин часов. - Сколько тебе лет? - Семнадцать. - Ты все еще ходишь в школу? - Старший класс. Вот, возьми часы. - Ты все еще ходишь в школу, и получаешь часы за пятнадцать тысяч на Рождество? - Они твои. Нагнувшись к съежившемуся трио, игнорируя боль в правой ноге, она нацелила "корт" на лицо парня с часами. Все трое снова закаменели от страха. - Я могу вышибить тебе мозги, ты, испорченный ползунок, я точно могу, но я не собираюсь красть твои часы, даже если бы они стоили миллион. Надень их. Золотые пластинки ремешка "Ролекс" щелкали, пока он нервно загонял его на запястье и нащупывал пряжку. Хитер хотела знать, почему со всеми привилегиями и преимуществами, которые могли дать им их семьи, эти три парня с Беверли-Хиллз шныряют ночью вокруг с таким трудом заработанного дома полицейского, которого чуть не убили, когда он пытался сохранить ту самую социальную стабильность, которая позволяла ему иметь лишь достаточно еды, а им часы "Ролекс". Откуда их убожество, искаженные ценности, нигилизм? Его нельзя оправдать нищетой. Тогда кем или чем это можно оправдать? - Покажите мне ваши бумажники, - сказала Хит резко. Парни нащупали бумажники в задних карманах и протянули их ей. Они все время поглядывали и отводили взгляд от ее "корта". Дуло тридцать восьмого калибра казалось им жерлом пушки. - Вынимайте все наличные. Может быть, все дело в том, что они выросли в то время, когда масс-медиа атаковали всех сначала бесконечными пророчествами о ядерной войне, а потом, после падения Советского Союза, постоянными предупреждениями о быстро надвигающейся экологической катастрофе. Может быть, беспрестанные, но стильно оформленные и упакованные сообщения о мраке и гибели в ближайшем будущем, которые подняли рейтинг "Новостей" Нильсена, убедили их, что у них нет ничего впереди. А у черных ребят еще хуже, потому что им твердят в добавление, что им никогда не справиться, что система против них, справедливости нет, нет даже смысла искать. И может быть, с этим ничего нельзя поделать! Она не знала, не была даже уверена, что ее это заботит. Ничего из того, что она может сказать или сделать, их не исправит и не переубедит. Каждый парень держал наличные в одной руке, а бумажник в другой, ожидая чего-то с надеждой. Хитер сначала решила не задавать этого вопроса, а потом передумала и все-таки спросила, сочтя, что так будет лучше: - У кого-нибудь есть кредитные карточки? Невероятно, но у двоих кредитки оказались. Парень, которого она загнала спиной к стене имел "Америкэн Экспресс" и "Виза-кард". У парня с "Ролексом" была "Мастер-кард". Глядя на них, встречаясь с их встревоженными глазами в лунном свете, она находила утешение в уверенности, что большинство детей не похожи на этих троих. Большинство сражается за то, чтобы просуществовать в безнравственном обществе нравственным образом, и обычно вырастают в хороших людей. Может быть, даже эти ублюдки постепенно станут нормальными, один или двое из них, во всяком случае. Но сколько тех, кто потерял свой моральный компас в эти дни, не только среди тинэйджеров, но во всех возрастных группах? Десять процентов? Наверняка больше. Так много уличной преступности и преступности в белых воротничках, так много лжи мошенничества, жадности и зависти. Двадцать процентов? И какой процент может выдержать демократия, чтобы не погибнуть? - Бросайте ваши бумажники на дорожку, - сказала она, указывая на место рядом с собой. Они сделали, как она указала. - Положите деньги и карточки в карманы. Ошеломленные, они сделали и это. - Мне не нужны ваши деньги. Я не преступная шваль, как вы. Держа револьвер в правой руке, она собрала бумажники левой. Затем распрямилась и чуть отступила от них, не давая поблажек правой ноге, до тех пор пока не дошла до двери гаража. Она не задала им ни одного вопроса из тех, что вертелись у нее в голове. Их ответы - если у них есть ответы - были бы очень витиеватыми и многословными. Хит терпеть не могла этой речистости! Современный мир скрипел, смазанный поверхностной ложью, маслянистыми увертками, ловкими самооправданиями. - Все, что мне нужно, - ваши документы, - сказала Хитер, поднимая кулак, в котором сжимала бумажники. - Это мне скажет, кто вы и где я могу найти вас. Если вы когда-нибудь причините нам вред, даже только проедете мимо и плюнете на лужайку, я явлюсь к вашим домам, подожду, но выберу нужный момент... - Она взвела курок "корта", и взгляды всех троих переместились с ее глаз на пистолет. - Оружие побольше, чем это, с большим калибром, кое-что с взрывными пулями, прострелит вам ногу и раздробит кость так сильно, что придется ее ампутировать. Если я прострелю обе ноги, то вы проведете в инвалидной коляске остаток жизни. Может быть, кто-то из вас получит пулю в пах, и тогда не сможет принести в этот мир больше никого, похожего на себя. Луна скользнула за облака. Ночь была глубока. С заднего двора донеслось непристойное пение какого-то мерзавца. Каждый из битых все еще держал руку на паху, и оба корчили от боли гримасы. Кроме того, она угрожала им оружием вне своего дома. Аргумент против нее был еще тот, что они не представляли реальной угрозы потому, что не пересекли порога дома. Хотя они и выписывали свои ненавистные и грязные уже граффити три раза, хотя они и причинили финансовый и моральный эмоциональный ущерб ей и ее ребенку, она знала, что и жена полицейского-героя не гарантирована от преследования по различным обвинениям, которое неминуемо окончится тем, что посадят в тюрьму ее, а не их. - Убирайтесь! Они поднялись на ноги, но застыли, как будто испугавшись, что им выстрелят в спину. - Идите, - сказала она, - ну! Наконец они поспешно прошли мимо нее, вдоль дома, а она следовала за ними на расстоянии, чтобы убедиться в том, что подонки на самом деле уйдут. Да, шли и оглядывались. На лужайке перед домом, стоя в мокрой от росы траве, она смогла хорошенько разглядеть, что они сотворили с по крайней мере двумя из трех возможных стен. Красные, желтые и кисло-зелено-яблочные надписи, казалось, блестели при свете уличного фонаря. Изобразили повсюду свои персональные хулиганские эмблемки, предпочитали корень на "е-" с различными суффиксами и без них, превращающими его и в существительное, и в прилагательное, и в глаголы. Центральное послание было то же, что и в предыдущие два раза: ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА. Трое ребят - двое из них хромые - дошли до своей машины, которую припарковали недалеко от блока домов к северу. Они отъехали с визгом закрутившихся колес, оставляя облачко синего дыма позади. ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА. ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОВДОВЕЛА ЕГО ЖЕНА. ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОСТАЛИСЬ СИРОТАМИ ДЕТИ. Хитер была больше возбуждена иррациональностью граффити, чем схваткой с тремя хулиганами. Джек не виновен: исполнял свой долг. Как предполагалось, он должен был отнять автомат у маньяка-убийцы, не прибегая к смертельному насилию? Ее охватило ощущение, будто вся цивилизация тонет в море безумной ненависти. ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ! ЭНСОН ОЛИВЕР и был тот маньяк с "мини-узи", многообещающий режиссер, выпустивший три картины за четыре последних года. Не удивительно, что он снимал злые фильмы о злых людях. Со времени перестрелки Хитер посмотрела все три. Оливер превосходно обращался с камерой, и у него был мощный стиль рассказчика. Некоторые его кадры потрясали. Он, должно быть, даже имел талант и в свое время мог быть почтен Оскаром и другими наградами. Но в его работах было беспокоящее нравственное высокомерие, самодовольство и задиристость, которые, как теперь оказалось, были лишь внешними ранними признаками более глубоких проблем, вызванных чрезмерным увлечением наркотиками. УБИЙЦА. Она не хотела, чтобы Тоби увидел, как его отцу приклеивают ярлык убийцы. Ну, он видел это раньше. Дважды, и повсюду на его доме. Он слышал это в школе, и также дважды дрался из-за этого. Он был маленький, но мужественный мальчик. Хотя он и проиграл в обоих схватках, но, без сомнения, отверг бы ее совет подставить другую щеку и продолжал бы драться с еще большей яростью. Утром, после того как она отвезет его в школу, то закрасит все граффити. Как и прежде, кое-кто из соседей поможет. Потребуется толстый слой краски на подпорченных местах оттого, что дом был выкрашен в желто-бежевый цвет. Даже так это будет временный ремонт, потому что набрызганная краска включала в себя какой-то химикат, который ее проедал. Через неск