олько недель каждая надпись и картинка постепенно вновь проявится, как дух, чье имя написано на дощечке медиума во время сеанса, - послание от душ и из ада. Невзирая на беспорядок в доме, гнев прошел. У Хитер больше не было сил, чтобы его поддерживать. Эти последние несколько месяцев совершенно подкосили. Она устала, так сильно устала. Прихрамывая, она зашла в дом через заднюю дверь гаража и закрыла ее за собой. Также закрыла смежную дверь между гаражом и кухней и набрала код, чтобы поставить снова на охрану. БЕЗОПАСНО. Не совсем. Не всегда. Поднялась наверх проведать Тоби. Он все еще глубоко спал. Стоя в дверном проеме комнаты сына, слушая его сопение, она поняла, почему мать и отец Энсона Оливера не могли поверить, что их сын был способен на массовую бойню. Он был их ребенком, их маленьким мальчиком, их красивым молодым человеком, воплощением лучших собственных качеств, источником гордости и надежды. Она симпатизировала им в этом, жалела их, молилась, чтобы ей не пришлось испытать боль такую же, как и у них. Но страстно желала, чтобы они заткнулись и отстали от нее! Родители Оли вера проводили эффективную кампанию во всех средствах информации, чтобы представить своего сына как доброго, талантливого человека, не способного на то, что ему приписывают. Они утверждали, что "узи", найденный на месте преступления, не принадлежал ему. Никаких записей, которые убеждали, что он покупал и регистрировал такое оружие, не существовало. Но полностью автоматический "мини-узи" был незаконным оружием. Оливер, без сомнения, платил за него наличными на черном рынке. Ничего загадочного в отсутствии чека или регистрации. Хитер вышла из комнаты Тоби и вернулась к себе, села на край кровати и зажгла ночник. Она отложила револьвер и занялась содержимым трех бумажников. Из водительских удостоверений узнала, что одному из ребят было шестнадцать, а двоим по семнадцать лет. Они действительно жили в Беверли-Хиллз. В одном бумажнике, среди фотографий миловидной блондинки школьного возраста и осклабившегося в ухмылке ирландского сеттера, Хитер нашла переводную картинку двух дюймов в диаметре, на которую глядела некоторое время с недоверием, прежде чем выудить ее из пластикового кармашка. Это была одна из тех вещиц, что часто продавались на полке "забавностей" в канцелярских магазинчиках, аптеках, салонах аудиозаписей и книжных: дети украшали ими школьные тетради и бесчисленное множество других мелочей. Бумажное покрытие следовало отклеить, чтобы обнажить лицевую поверхность. Она была глянцево-черная, с гофрированными серебряными буквами: ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ. Кто-то уже торговал его смертью. Безумно. Безумно и странно. Что более всего раздражало в этом Хитер, так это то, что существовал рывок Энсона Оливера - легендарной фигуры, возможно, даже мученика. Может быть, это следовало предвидеть? Родители Оливера не были единственными людьми, которые старательно полировали его образ со времени перестрелки. Невеста режиссера, беременная его ребенком, объявила, что он вообще не пользовался наркотиками. Его дважды арестовывали за вождение автомобиля под кокаином: тем не менее, эти соскальзывания с пьедестала были названы чем-то давно пройденным и преодоленным. Невеста была актрисой, не просто красивая, но с ангельским, беззащитным личиком, которое гарантировало ей много места в теленовостях: ее большие, милые глаза всегда казались полными слез. Различные сообщества кинодеятелей, связанных с этим режиссером, напечатали на целый лист некролог в "Голливуд Репортер" и "Дейли Вераети", скорбя об утрате такого творческого таланта. Заметили, что его спорные фильмы разозлили многих людей из власть имущих и возвестили, что он жил и умер ради искусства. Все это намекало, что "узи" был вложен ему в руки, равно как кокаин и пентахлорфенол. Из-за того, что все те, кто проходили вниз и вверх по улице рядом со станцией Аркадяна, ныряли под крышу, едва заслышав звуки выстрелов, никто не мог свидетельствовать, что Энсон Оливер имел в руках оружие, исключая погибших - и Джека. Миссис Аркадян никогда не видела автоматчика, потому что скрывалась в конторе. Когда она вышла со станции с Джеком, то была совершенно ослепшей от дыма и сажи, которые запачкали ее контактные линзы. Через два дня после перестрелки Хитер была вынуждена поменять номер телефона на новый, незарегистрированный, из-за того, что фанатичные обожатели Энсона Оливера звонили без перерыва. Многие из них вещали о преступном заговоре, в котором Джек фигурировал как наемный убийца. Это было безумием. Парень был киношником (Бога ради, не президентом Соединенных Штатов!). Политики, шефы корпораций, военные лидеры и полицейское начальство не дрожали от ужаса, но отстранились из страха, что некоторые воинственные режиссеры Голливуда соберутся ударить по ним своими кинофильмами. Черт, если они так чувствительны к этому, то, конечно, теперь страна вряд ли потеряет еще одного режиссера. И все эти люди действительно верили, что Джек застрелил своего собственного партнера и троих других людей на станции, затем пустил три пули в самого себя, (все среди бела дня, где вполне могли быть свидетели)? Смертельно рисковал, доставил себе жуткую боль и страдания, и подстроил труднейшую реабилитацию только для того, чтобы история о смерти Энсона Оливера выглядела более правдоподобной? Ответ, конечно, был - "да"! Они на самом деле верили в подобную нелепость. Она нашла доказательство этому в другом пластиковом кармашке этого же бумажника. Еще одна наклейка, тоже кружок двух дюймов в диаметре. Черная подкладка, красные буквы, три имени одно над другим: ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ? Ее переполнило отвращение. Сравнивать нервного режиссера, который сделал три порочных фильма с Джоном Кеннеди (жертвой Освальда) или даже с Джоном Ленноном (жертвой Марка Дэвида Чэпмена) - это омерзительно. Но приравнивать Джека к парочке этих прославленных убийц было гадостью еще хуже. ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ? Первой мыслью было позвонить с утра адвокату, выяснить, кто производит всю эту дрянь, и преследовать их за каждый цент, который они на этом заработали. Но, тем не менее, пока она глядела на ненавистную наклейку, ее рвение ослабло потому, что поставщик всей этой гадости использовал знак вопроса. ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ? Предположение, размышление на тому - это не совсем то же, что обвинение. Знак вопроса делает это предположением и, возможно, гарантирует защиту от успешного преследования за клевету. Внезапно у нее появилось довольно сил, чтобы поддерживать свой гнев. Она собрала бумажники и бросила их на нижнюю полку ночного столика вместе с наклейками. Захлопнула дверцу - не разбудила ли Тоби? Сейчас очень много людей с большим восторгом воспримут заведомо нелепую теорию заговора, чем потревожат себя поисками фактов или примут единственную, явную правду. Они, казалось, смешали реальную жизнь с фантастикой, жадно ища византийские схемы и кабалистические знаки, наподобие маниакальных простаков из новелл Ладлэма. Но реальность была почти всегда менее театральной и неизмеримо менее красочной. Возможно, это просто механизм совладания, способ, которым они пытаются - и делают в этом успехи - привнести порядок в высокотехничный мир, чьи социальные и технологические изменения вызывают у них головокружение и страх. Механизм совладания или нет, но это безумно! Говоря о безумии, покалечила двоих этих ребят. Не важно, что они достойны этого. Теперь, когда напряжение момента спало, почувствовала... не угрызения совести, не совсем так, потому что они заслужили то, что она сделала с ними... но печаль от того, что это было необходимо. Хитер чувствовала себя замаранной. Ее радость снижалась вместе с уровнем адреналина в крови. Осмотрев свою правую ногу: та начинала распухать, но боль оставалась терпимой. - Боже правый, дамочка, - убеждала она себя, - ты думаешь, кто ты такая? - одна из черепашек-ниндзя? Затем взяла из медицинского шкафчика в ванной две таблетки экседрина и запила их тепловатой водой. В спальне выключила ночник. Она не боялась темноты. Чего боялась, так это вреда, который могут причинить друг другу люди в темноте. Или в разгар дня. 10 Десятое июня совсем не было таким днем, который нужно проводить дома взаперти. Небо фаянсово-голубое, температура колебалась около восьмидесяти градусов, а луга все еще слепяще зеленели, потому что летний жар пока не иссушил трав. Эдуардо провел большую часть благоуханного дня в кресле-качалке из гнутого орешника на переднем крыльце. Другая видеокамера, заряженная лентой и совершенно новыми батарейками, лежала на полу крыльца около кресла. Рядом с камерой дробовик. Пару раз мужчина вставал, чтобы взять свежего пива или принять ванну. И однажды совершил получасовую прогулку по ближайшим полям, неся с собой камеру. Но, однако, большую часть дня, провел в кресле - ожидая. Оно было в лесу. Эдуардо чувствовал костным мозгом, что нечто прошло через черную дверь третьего мая, более пяти недель назад. Знал это, ощущал его. Понятия не имел, что это было и где оно начало свое путешествие, но знал, что оно пришло из какого-то странного мира в одну монтанскую ночь. С тех пор оно, должно быть, нашло какую-то берлогу, где и укрывалось. Все другие объяснения ситуации не имели смысла. Спряталось. Если захочет открыть свое присутствие, оно проявит себя ему этой ночью или другой. Лес, огромный и густой, предлагал неисчислимое множество мест для того, чтобы скрыться. Хотя та дверь была огромной, это совершенно не значило, что путешественник - или корабль, принесший его, если он существовал, был таким же большим. Эдуардо однажды был в Нью-Йорке и проехал по Голландскому туннелю, который был значительно просторней, чем нужно для любой машины. Что бы ни прошло через эти черные, как смерть, ворота, оно должно быть не больше человека, может быть, даже меньше, и способно спрятаться почти везде в заросших лесом долинах и ущельях. Дверь действительно ничего не говорила о самом пришельце, кроме того, что он был, без сомнения, разумным. Развитая наука и изощренная инженерия лежали за созданием этой двери. Эдуардо прочел достаточно у Хайнлайна и Кларка - и выборочно у других в том же духе, - чтобы натренировать свое воображение, и вполне понимал, что тот, кто вторгся, может иметь самое различное происхождение. Более похоже на неземное. Однако оно может быть и чем-то из другого измерения или параллельного мира. Или даже человеком, открывшим проход в это время из далекого будущего. От просчитывания многочисленных вариантов кружилась голова, но он больше не чувствовал себя идиотом, когда размышлял о них. Также прекратил смущаться, когда брал фантастику в библиотеке, - хотя обложка часто бывала дрянной, даже когда художник сильно старался, и его аппетит в этой области стал ненасытным. К тому же он обнаружил, что у него больше не хватает терпения читать реалистов, которые были его кумирами всю жизнь. Их произведения просто не казались ему такими, как раньше. Черт возьми, они теперь вовсе не были для него реалистическими! Стоило прочесть только несколько страниц книги или один рассказ, как Эдуардо явственно ощущал, что их точка зрения охватывает чрезвычайно маленький сектор реальности, как будто они глядят на мир через щель в маске сварщика. Они, конечно, писали хорошо, но писали только о крошечной лучинке человеческого знания в большом мире и бесконечной вселенной. Теперь Эдуардо предпочитал писателей, которые могли заглянуть за горизонт и знали, что человечество однажды подойдет к концу своего детского возраста. Их верящий разум смог одержать триумф над предрассудками, невежеством и осмеливался мечтать. Ему захотелось снова купить второй дискмен и дать "Вормхарту" еще один шанс. Эдуардо подумал, что хорошо бы поверить в то, что существо, которое прошло через двери, было именно человеком из далекого будущего, или, по крайней мере, добронравным существом. Но оно ушло в бега вот уже больше чем пять недель назад, а такая секретность явно не указывала на его благие намерения. Он пытался не быть ксенофобом. Но инстинкт подсказывал, что его задело не просто нечто, отличное от человеческого, но также искони враждебное ему. Хотя его внимание было сосредоточено чаще на нижнем восточном лесе, на той его части, где открылась дверь, Эдуардо не чувствовал себя уютно, прогуливаясь и по северному или западному лесу, из-за того, что вечнозеленая ширь смыкались со всех сторон вокруг ранчо с единственным разрывом - полями на юге. Что бы ни вошло в нижний бор, оно легко может проникнуть под покров деревьев в любом крыле этой зеленой подковы. Он полагал возможным, что путешественник еще окончательно не выбрал себе укрытия в окрестностях, а кружит среди сосен на западных холмах и по горам. Может быть, он уже давно отступил в какое-нибудь защищенное высотой, отрезанное от мира ущелье или пещеру в отдаленном уголке Скалистых Гор, за много миль от ранчо Квотермесса. Но Эдуардо не верил, что это так. Иногда, прогуливаясь вблизи леса, изучая тени под деревьями, ожидая чего-нибудь необычного, он чувствовал... некое присутствие. Так просто, необъяснимо. Присутствие! В эти моменты, хотя и не видя и не слыша ничего необычного, он ощущал, что больше не один. Так и ждал. Рано или поздно что-то случится снова! В эти дни, пока росло нетерпение, он напоминал себе две вещи. Во-первых, он уже привык ждать; с тех пор, как умерла три года назад Маргарита, он больше ничего и не делал, только ждал, когда придет ему время присоединиться к ней. Во-вторых, когда, наконец, что-то произойдет и путешественник выберет время, чтобы явить себя в том или ином виде, то скорее всего ему, Эдуардо, сильно захочется, чтобы все так и оставалось, секретным и непроявленным. Теперь он поднял пустую пивную бутылку, встал с качалки, намереваясь сварить кофе, - и увидел енота. Тот стоял во дворе, в восьми - десяти футах от порога, и глядел на мужчину. Раньше он его не заметил, потому что был поглощен наблюдениями за дальними деревьями - когда-то светившимися - у подножия луга. Лес и поля были густо населены всяким зверьем. Частые встречи с белками, кроликами, лисами, опоссумами, оленями, большерогими козами и другими, помельче, было одной из самых привлекательных сторон такой отшельнической жизни вне города. Еноты, может быть, самые предприимчивые и деятельные из всех созданий по соседству, были весьма разумны и изощрены в утолении собственного любопытства. Однако агрессивность в деле розыска пропитания делала их почти невыносимыми, а все забавные выходки быстро надоедали, тем более что проворство почти человечьих лап всегда помогало им легко избежать возмездия. В те дни, когда в стойлах держали лошадей, до смерти Стенли Квотермесса, еноты - хотя и бывшие по своей природе мелкими хищниками - проявляли бесконечную изобретательность во время набегов, целью которых было слопать яблоки или другие лошадиные подкормки. Они и теперь, невзирая на то, что мусорные баки оборудовали антиенотными крышками, время от времени брали контейнеры приступом, нахально, будто находились не на чужом ранчо, а в своем собственном логове; иногда, озадаченные, пропадали, обдумывали ситуацию несколько недель, в конце концов изобретали новые пути к овладению мусором, и рано или поздно все свои замыслы осуществляли. Особь на дворе была взрослым зверьком, гладким и толстым, с блестящей шкуркой, мех которой был чуть менее пушистым, чем зимой. Он сидел на задних лапах, передние поджав к грудке, подняв высоко морду и глядя на Эдуардо. Хотя еноты не склонны к одиночеству и обычно бродят по двое или стайками, других не было видно ни на переднем дворе, ни на краю луга. Они также ночные животные. Очень редко их можно видеть на открытом месте среди бела дня. Уже давно, с тех пор как в стойлах не осталось лошадей, а мусорные баки стали надежно закрываться, Эдуардо прекратил отгонять енотов - до того доходило, что забирались по ночам на крышу. Занимаясь на верху дома своими хриплыми играми или охотой на мышей, они порой мешали спать. Старик перешел к началу ступенек крыльца, пользуясь преимуществом нечастой возможности понаблюдать одного из "бандитов" на свету в такой близости. Енот завертел головой, следя за ним. Природа прокляла этих плутов и наградила прекрасным мехом, оказав тем самым трагическую услугу, ибо сделала их ценными для человеческого рода, который неустанно занимался нарциссическими поисками материалов для собственного украшения. У этого был особенно пушистый хвост, с черным кольцом, восхитительно-глянцевый. - Что же тебя выгнало наружу в солнечное утро? - спросил Эдуардо. Антрацитово-черные глазки животного смотрели на него с почти явным любопытством. - Должно быть, кризис идентификации, воображаешь, что ты белка или кто-нибудь в этом роде. Примерно полминуты енот суматошными движениями лапок деловито причесывал мех на мордочке, затем снова застыл и посмотрел пристально на Эдуардо. Дикие звери - даже агрессивные еноты - редко входят в такой прямой контакт глазами, как этот плут. Обычно они следят за людьми воровато, искоса или кидая быстрые осторожные взгляды. Некоторые утверждают, будто неохотно встречаются с прямым взглядом больше чем на несколько секунд, из-за понимания превосходства человека. Якобы, это животный способ выразить смирение простолюдина в присутствии короля; другие говорят, что это доказывает, будто животные - невинные создания Господа - видят в глазах человека пятно греха и стыдятся за людской род. У Эдуардо была собственная теория: животные осознают, что люди - это самые злые и жестокие твари, яростные и непредсказуемые, и избегают прямого столкновения из страха и осторожности. Не так вел себя этот енот. Казалось, что он вовсе не боится и, тем более, не чувствует никакой униженности перед человеком. - По крайней мере, перед таким жалким старикашкой, да? Зверек только смотрел на него. В конце концов, енот менее неотразим, чем жажда, и Эдуардо пошел в дом за следующей банкой пива. Кольца портьеры пропели что-то, когда он раздвинул ее - повешенную в честь наступления тепла две недели назад - и еще раз, когда он задернул ее за собой. Ожидая, что странный звук спугнет енота и тот унесется прочь, поглядел сквозь прозрачную ткань, но увидел, что маленький мошенник подошел на пару футов ближе к ступенькам и, остановившись на прямой линии к двери, держит его под наблюдением. - Забавный негодник! Затем прошел на кухню, в конец холла и первым делом поглядел на часы, висевшие над двойной плитой, так как наручных не носил: три двадцать. Эдуардо был приятно расслаблен и намеревался поддерживать в себе это состояние до самого сна. Однако не хотел стать отъявленной размазней и решил поужинать на час раньше, в шесть вместо семи, чтобы заполнить желудок пищей, а не только пивом. Надо будет взять книгу в постель и лечь как можно раньше. Ожидание того, что должно что-то случиться, расшатывало нервы. Он взял еще бутылку "Короны" из холодильника. У нее была отламывающаяся крышка, но в руках чувствовалась некоторая неловкость - приступа артрита. Открывалка лежала на резательной доске у раковины. Открутив крышку с бутылки, он случайно бросил взгляд за окно поверх раковины - и увидел енота на заднем дворе. Тот был в двенадцати - четырнадцати футах от крыльца. Сидел на задних лапах, передние у груди, голова задрана кверху. Из-за того, что двор поднимался склоном по направлению к западному лесу, енот оказался в таком месте, откуда мог смотреть поверх перил крыльца, прямо в кухонное окно. И он смотрел на него. Эдуардо прошел к задней двери, открыл замок и отворил ее. Енот перешел со своего места на другое, откуда мог продолжать свое наблюдение. Человек раздвинул портьеру, которая произвела тот же самый скрипучий звук, как и та, что висела в передней части дома. Затем вышел на крыльцо, немного поразмышлял, а потом спустился по трем ступенькам во двор. Черные глаза зверька заблестели. Когда Эдуардо покрыл половину расстояния между ними, енот встал на все четыре лапы и быстро пробежал футов двадцать вверх по склону. Там он остановился, повернулся к мужчине, сел прямо на задние лапы и уставился на него, как прежде. До сих пор он думал, что это тот же самый енот, который разглядывал его на переднем дворе. Внезапно пришло в голову, что это может быть уже и другой зверь. Эдуардо быстро обошел дом вдоль северной стороны, стараясь держать этого енота в поле зрения. Дошел до той точки, с которой мог видеть одновременно и передний, и задний двор - и двух часовых с полосатыми хвостами. Они оба глядели на него. Он направился к еноту, который сидел перед домом. Когда приблизился, зверек развернулся к нему хвостом и побежал через двор. Там, где он счел себя в безопасности, енот остановился и сел глядеть на него, спиной к высокой некошенной траве луга. - Черт меня побери, - произнес Эдуардо. Он вернулся к переднему крыльцу и сел в кресло-качалку. Ожидание кончилось. Прошло чуть больше пяти недель, и события начались. Наконец он вспомнил, что оставил пиво у раковины на кухне и пошел внутрь, потому что теперь больше чем когда-либо нуждался в пиве. Задняя дверь была открыта, хотя портьера за ним задернулась, когда выходил наружу. Он затворил дверь, взял банку и встал у окна, поизучал некоторое время енота на заднем дворе, а затем вернулся к переднему крыльцу. Первый енот отполз от края луга и теперь снова был в десяти футах от крыльца. Эдуардо поднял видеокамеру и пару минут снимал маленького негодяя. Не было ничего достаточно удивительного для того, чтобы убедить скептиков, что ранним утром третьего мая открылась дверь извне: однако, для ночного животного не было обычным застывать вот так надолго при свете дня, столь явно встречаясь глазами с оператором камеры. Это могло оказаться первым маленьким фрагментом в мозаике доказательств. Закончив съемку, старик сел в качалку, потягивая пиво и поглядывая на енота, наблюдавшего за ним самим. Начал ждать, что же произойдет дальше. Время от времени полосатохвостый часовой приглаживал усы, чесал мех на мордочке, скреб за ушами, и совершал прочие маленькие действия из своего туалетного ритуала. Но никаких изменений не происходило. Полшестого он пошел внутрь дома пообедать, захватил с собой пустую пивную посуду, видеокамеру и дробовик. Прикрыл и запер на замок переднюю дверь. Сквозь овальное окошко со скошенной рамой увидел, что енот все еще на посту. За кухонным столом Эдуардо воздал должное раннему ужину из макарон-ригатони с пряной колбасой и тоненькими кусочками густо намазанного маслом итальянского хлеба. Желтый блокнот делового формата положил рядом с тарелкой и, пока ел, описал интригующие события этого дня. Уже почти довел запись до настоящего момента, когда незнакомый клацающий звук отвлек его: бросил взгляд на электроплитку, затем в каждое из двух окон, ожидая увидеть, что Кто-то стучит по стеклу. Когда повернулся на стуле, то увидел на кухне позади себя енота. Сидящего на задних лапах, глядящего на него. Он выдвинул стул из-за стола и быстро вскочил на ноги. Очевидно, животное проникло на кухню из холла. Однако как оно сначала попало внутрь дома - было загадкой. Клацание, которое привлекло его внимание, производили коготки зверя, стуча о дубовый пол. Они снова забарабанили по дереву, хотя сам енот не двигался. Эдуардо понял, что зверек охвачен какой-то резкой дрожью. Сначала подумал, что тот напугался, оказавшись в доме, чувствует себя в опасности, загнанным в угол. Отошел на пару шагов назад, уступая зверьку дорогу. Енот издал тонкое мяуканье, которое не было ни угрозой, ни выражением страха, но, вне всяких сомнений, голосом страдания. Это была боль от раны или какой-то хвори. Его первой мыслью было: бешенство. Пистолет двадцать второго калибра лежал на столе: Эдуардо в эти дни постоянно держал оружие рядом с собой. Он взял его, хотя и не хотел убивать енота в доме и надеялся, что этого делать не придется. Теперь он заметил, что глаза зверька неестественно выпучены и что мех под ними весь мокрый и слипшийся от слез. Маленькие лапки скребли по воздуху, а хвост с черным кольцом бешено бился о дубовый пол и болтался из стороны в сторону. Давясь, енот раздвинул задние лапы и свалился на бок. Он забился в конвульсиях, бока тяжело вздымались при попытках вздохнуть. Внезапно кровь запузырилась из ноздрей и брызнула струйками из ушей. После последнего спазма, стукнув снова коготками о пол, зверек замер в молчании. Умер. - Боже правый! - сказал Эдуардо, и поднял дрожащую руку к лицу, чтобы стереть с брови капельку пота, неожиданно покрывшего линию волос на лбу. Мертвый енот не выглядел таким большим, как часовые снаружи, но он не думал, что тот кажется меньше только из-за того, что смерть его съежила. Совершенно ясно, что это третий экземпляр моложе других двоих, или, может быть, те были самцами, а это - самка. Вспомнил, что оставил кухонную дверь открытой, когда обходил все вокруг дома, чтобы поглядеть, является ли зверек на переднем посту и на заднем одним и тем же. Портьера была задернута. Но она легкая, всего лишь рама из сосновых реек и ткань. Енот вполне мог оттолкнуть ее достаточно широко, чтобы просунуть морду, голову, а затем и все тело, и забраться в дом, прежде чем он вернулся закрыть внутреннюю дверь. Где зверек прятался в доме, когда он полдня просидел в кресле-качалке? Что замышлял, пока готовил ужин? Подошел к окну у раковины. Так как сегодня он ел раньше обычного, а летом солнце заходит поздно, то сумерки еще не наступили, и можно было ясно разглядеть замаскированного наблюдателя. Тот был на заднем дворе, сидел на задних лапах, и присматривал за домом. Осторожно обойдя бедное создание на полу, эдуардо спустился в холл, отпер переднюю дверь и шагнул наружу, желая выяснить, караулит ли еще другой часовой. Зверь был не во дворе; где он оставил его, а на крыльце, в нескольких футах от двери. Он лежал на боку, кровь натекла из того уха, которое было видно, она была на ноздрях, а глаза широко распахнулись и остекленели. Эдуардо переключил внимание с енота на нижний лес у начала луга. Заходящее солнце, зависнув между двух горных пиков, бросало косые оранжевые лучи на стволы тех самых деревьев, но не могло разогнать непокорные тени. Когда он вернулся на кухню и поглядел снова за окно, енот на заднем дворе бешено носился по кругу. Вышел на крыльцо и услышал, как зверь скулит от боли. Через несколько секунд, споткнувшись, упал. Его бока некоторое время колыхались, а потом зверь замер без движения. Эдуардо поглядел вверх, мимо мертвого животного на луг, на лес, который окаймлял каменный домик, в котором он жил, когда был управляющим. Темнота среди этих деревьев была гуще, чем в нижнем лесу, так как опавшее солнце теперь освещало только верхние ветки, и медленно скользило за Скалистые Горы. Нечто находилось в лесу. Эдуардо не думал, что странное поведение енотов объясняется бешенством или вообще какой-то болезнью. Нечто... управляло ими. Может быть, средства, с помощью которых оно это делало, оказались настолько физически невыносимыми для животных, что привели к их внезапной, судорожной смерти? А может быть, существо в лесу намеренно убило их, чтобы показать, насколько сильна его власть, продемонстрировать Эдуардо свою мощь и дать понять, что вполне может расправиться с ним так же легко, как оно погубило зверьков. Он почувствовал, что за ним наблюдают - и не только глазами какого-нибудь другого енота. Голый пик самой высокой горы завис, как приливная волна гранита. Оранжевое солнце медленно опустилось в каменное море. Все густеющая, как чернила, тьма поднялась над сосновыми ветками, но Эдуардо знал, что даже самая черная мгла в природе не может сравниться с мраком в сердце лесного наблюдателя - если, конечно, у него вообще было сердце. Хотя Эдуардо был убежден, что болезнь не играла никакой роли в поведении и не она довела до смерти енотов, он не мог быть совершенно уверенным в своем диагнозе, и поэтому предпринял кое-какие меры предосторожности; возясь с телами. Повязал бинт на нос и рот и надел пару резиновых перчаток, не соприкасался прямо с тушками, а поднял каждую из них лопаткой с короткой ручкой, а затем опустил в три пластиковых пакета для мусора. Закрутил верх каждого пакета, завязал узел, и положил в багажник своего "чероки" в гараже. Смыв водой из шланга маленькие липкие пятна с крыльца, извел несколько тряпок, чтобы оттереть чистым лизолом пол на кухне. Наконец отбросил тряпки в ведро, содрал перчатки и швырнул их поверх тряпок, а ведро поставил на заднее крыльцо, чтобы разобраться с ним позже. Также он положил в машину заряженный дробовик двенадцатого калибра и пистолет двадцать второго. Взял с собой видеокамеру, потому что не знал, когда точно она может понадобиться. Кроме того, находившаяся в ней лента содержала запись агонии енотов, а он не хотел потерять ее так же, как и ту кассету, на которой запечатлел светящийся лес и черную дверь. Из тех же соображений захватил и желтый блокнот, который был наполовину заполнен его рукописным отчетом о недавних событиях. К тому времени, когда он приготовился ехать в Иглз Руст, долгие сумерки сменились ночью. Он совсем не жаждал возвращаться в темный дом, хотя никогда раньше о таком не тревожился. Поэтому включил свет в кухне и нижнем холле. Подумав еще немного, зажег лампы в гостиной и кабинете. Он запирал двери, выводил "чероки" из гаража и слишком много думал о том, что дом остался темным. Вернулся снова внутрь, и включил еще пару верхних ламп. Когда тронулся по полумильному выезду к сельской дороге на юг, то каждое окно на обоих этажах дома ярко сияло. Простор Монтаны казался теснее, чем был прежде. Миля за милей вверх, с одной стороны черные холмы, а с другой за вечными долинами, несколько крошечных соцветий огоньков, которые он видел всегда на большом расстоянии. Они, казалось, дрейфуют в море, как будто огни кораблей, которые непреклонно движутся вперед, от одного горизонта к другому. Хотя луна еще не взошла, не думалось, что ее сияние сделает так, что ночь покажется менее ужасной и более приветливой. Чувство отчуждения, которое волновало его, более всего вызывалось маленьким, внутренним ландшафтом, а не монтанской округой. Он был вдовцом, бездетным, и больше всего за последнее десятилетие своей жизни отделенным от своих приятелей и приятельниц возрастом, судьбой и своими склонностями. Ему никогда никто не был нужен, кроме Маргариты и Томми. Потеряв их, он смирился с тем, что придется жить по-монашески, и был уверен, что сможет выдержать, не поддавшись скуке и отчаянию. До недавнего времени это удавалось достаточно успешно. Однако теперь ему захотелось завести друзей, хотя бы одного, и не оставаться столь преданным своему отшельничеству. Одна пустая миля за другой, а он все ожидал особого шелеста пластика в багажнике за задним креслом. Он был уверен, что еноты мертвы. Но не понимал, почему ждет, что они возродятся и вырвутся из мешка. Хуже было то, что знал - если послышится звук пластика, деловито раздираемого острыми маленькими коготками, то, значит, он погрузил в пакеты не енотов, не совсем енотов, может быть, вовсе не похожих на них, а нечто измененное. - Глупый старый простак, - сказал он, пытаясь пристыдить себя за подобные нездоровые и несвойственные ему мысли. Через восемь миль после того, как покинул выезд с ранчо, он, наконец попал на большую сельскую дорогу. С этого времени, чем ближе он был к Иглз Руст, тем оживленнее становилось движение на двухполосном асфальте, хотя никто никогда бы не спутал округу с подъездом к Нью-Йорку - или даже к Миссури-Валли. Ему пришлось ехать через весь город к доктору Лестеру Иитсу, который расположил свою контору и дом на пяти акрах земли в том самом месте, где Иглз Руст вновь переходил в поля. Иитс был ветеринаром, и в течение нескольких лет заботился о лошадях Стенли Квотермесса. Это был седой, с сивой бородой, веселый человек, из которого бы получился хороший Санта-Клаус, будь он толстым, а не сухим, как щепка. Дом представлял из себя беспорядочное серое нагромождение досок, с голубыми ставнями и шиферной крышей. Так как свет горел и в одноэтажном сарае - видном здании, где помещалась контора Йитса, и в примыкающей к нему конюшне, где держались четвероногие пациенты, Эдуардо проехал еще несколько сотен футов за дом, до конца дорожки, посыпанной гравием. Когда Эдуардо вылез из "чероки", передняя дверь сарая-конторы открылась, и вышел человек, омываемый лучами флюоресцентной лампы, оставив дверь полураспахнутой. Он был высок, лет тридцати, с грубоватым лицом и густой каштановой шевелюрой. На лице появилась широкая и простая улыбка: - Здрасте! Чем могу вам помочь? - Я ищу Лестера Йитса, - сказал Эдуардо. - Доктора Йитса? - улыбка исчезла. - Вы его старый друг или как? - Я по делу, - сказал Эдуардо. - У меня несколько животных, я хотел бы, чтобы он взглянул на них. Явно заинтригованный, незнакомец произнес: - Ну, сэр. Я боюсь, что Лес Йитс больше не занимается такими вещами. - Как? Он оставил дела? - Умер, - сказал молодой человек. - Как так? - Около шести лет назад. Это потрясло Эдуардо. - Мне жаль это слышать. Он совершенно не осознавал, что прошло столько времени с тех пор, как они виделись с Йитсом. Поднялся теплый ветерок и расшевелил лиственницы, которые расположились группками в разных местах по всему имению. Незнакомец сказал: - Мое имя Тревис Поттер. Я купил этот дом и практику у миссис Йитс. Она переехала в меньший дом в городе. Они обменялись рукопожатиями, и вместо того, чтобы представиться, Эдуардо сказал: - Доктор Йитс занимался лошадьми на ранчо. - А какое это ранчо? - Ранчо Квотермесса. - Ага, - сказал Тревис Поттер, - тогда вы, должно быть, мистер Фернандес, так? - Извините, да. Эд Фернандес, - у него возникло тяжелое чувство, что этот ветеринар собирался прибавить - "о котором говорили..." или что-то в этом роде, как будто он был местным чудаком. Он подумал, что, должно быть, так и есть. Получивший имение в наследство от своего богатого нанимателя одиночка. Затворник, который редко обменяется словечком с кем-либо, даже когда выбирается в город, вероятно, стал маленькой загадкой для жителей городка. От этой мысли он поежился. - А как давно у вас были лошади? - спросил Поттер. - Восемь лет назад. До самой смерти мистера Квотермесса. Он подумал, как все это кажется странным - не говорить с Йитсом восемь лет, затем появиться через шесть лет после его смерти, как будто прошла только неделя. Они постояли некоторое время в молчании. Июньская ночь вокруг была полна стрекотания сверчков. - Ну, - сказал Поттер, - где эти животные? - Животные? - Вы сказали, что у вас есть животные, которых вы бы хотели показать. - А! Да! - Он был хорошим ветеринаром, но уверяю вас, я не хуже. - Я уверен в этом, доктор Поттер. Но это мертвые животные. - Мертвые? - Еноты. - Мертвые еноты? - Три. - Три мертвых енота? Эдуардо подумал, что если у него была репутация местного чудака, то теперь он ее только увеличил: так долго не имел практики общения, что теперь не мог ничего толком объяснить. Глубоко вздохнул и рассказал, то, что было необходимо, не входя в описание двери и других странностей: - Они вели себя забавно, бегали кругами среди бела дня. Затем померли один за другим. - Он сжато описал их смерть в агонии, кровь на ноздрях и ушах. - Я просто подумал - не было ли это бешенством? - Вы живете наверху, у подножия, - сказал Поттер. - Там всегда встречается небольшой процент бешеных животных среди диких популяций. Это естественно. Но у нас не было таких случаев уже долгое время. Кровь на ушах? Это не симптомы бешенства. А пена изо рта у них не текла? - Этого я не видел. - Они бегали по прямой? - Кругами. Мимо проехал пикап, музыка "кантри" неслась из радиоприемника так громко, что заполнила всю заднюю часть поместья Поттера. Но это была печальная музыка. - Где они? - спросил Поттер. - Я положил их в пакеты, здесь, в машине. - Они вас покусали? - Нет, - ответил Эдуардо. - Поцарапали? - Никаких других контактов. Эдуардо объяснил, какие меры предосторожности он предпринял: лопатка; бинт, резиновые перчатки. Тревис Поттер выглядел недоверчивым и удивленным, когда спросил: - Вы рассказали мне все? - Ну... Думаю, что да, - солгал старик. - То есть, их поведение вообще было так странно, но я вам сообщил все важное, никаких других симптомов я не заметил. Взгляд у Поттера был испытующий и пронизывающий, и на мгновение эдуардо решил раскрыться ему и рассказать всю причудливую историю. Вместо этого сказал: - Если это не было бешенство, тогда, похоже... может быть, чума? Поттер нахмурился. - Сомнительно. Кровь из ушей? Это несвойственный симптом. Вас не кусали блохи, когда вы были рядом с ними? - Никакого зуда не чувствую. Теплый бриз перерос в порывистый ветер, закачал лиственницы и спугнул ночную птицу с ветки. Он подул низко над их головами, с гулом, который их сильно позабавил. Поттер сказал: - Что ж, почему вам не оставить этих енотов у меня, а я потом погляжу. Они вынули три пластиковых пакета из машины и перенесли их внутрь. Комната ожидания была пуста; Поттер, очевидно, занимался бумажной работой в конторе. Они прошли через дверь и вниз по маленькому коридору в операционную с белым кафелем, где поставили пакеты на пол рядом с чистейшим смотровым столом со стальной крышкой. В комнате было прохладно, и выглядела она холодной. Резкий белый свет падал на эмалированные, стальные и стеклянные поверхности. Все блистало, как снег и лед. - Что вы с ними сделаете? - спросил Эдуардо. - У меня нет препаратов, чтобы провести тест на бешенство. Возьму образцы тканей, и отошлю их в государственную лабораторию, получим результаты через несколько дней. - Это все? - Что вы имеете в виду? Пихнув один из пакетов носком ботинка, Эдуардо спросил: - Вы не собираетесь вскрывать хотя бы одного из них? - Я помещу их в холодильник и подожду анализа из лаборатории. Если результаты теста на бешенство будут отрицательные, тогда сделаю аутопсию одному. - Дадите мне знать, если что найдете? Поттер снова бросил на него пронизывающий взгляд. - Вы уверены, что вас не укусили и не поцарапали? Потому что, если - да и есть хоть какая-то причина подозревать бешенство, вам придется отправиться к врачу и начать принимать вакцину, прямо сейчас. - Я не дурак, - сказал Эдуардо. - И сказал бы вам, если бы подозревал, что как-то заразился. Поттер продолжал смотреть на него. Оглядев операционную, Эдуардо заметил: - Вы и впр