жигая переносицу, но, когда Эрик попытался выбросить мышек из головы и перестать вспоминать, боль только усилилась, напоминая ему молот, ритмично опускающийся где-то за бровями. Он сжал зубы", чтобы легче было терпеть, и весь покрылся потом, и вместе с потом пришел гнев, сначала не направленный ни на кого конкретно. Но так продолжалось недолго. - Рейчел, - сказал он, сжимая огромный нож, - Рейчел... Глава 19 - Шарп и Утес Приехав в больницу в Палм-Спрингс, Шарп легко справился с тем, что не удалось Пику, несмотря на приложенные им усилия. Хватило десяти минут, чтобы каменное выражение лица сестры Альмы Данн рассыпалось в прах, а доктор Уэрфелл потерял все свое начальственное спокойствие и превратился в нервного, неуверенного, уважительного и услужливого гражданина. Они пошли навстречу с неохотой, но тем не менее пошли, что произвело на Пика глубокое впечатление. Хотя Сара Киль еще находилась под действием лекарств, принятых в середине ночи, Уэрфелл согласился сделать все, чтобы разбудить ее. Как всегда, Пик с прилежанием молодого фокусника, следящего за каждым движением мэтра на сцене, внимательно наблюдал за заместителем директора, пытаясь понять, каким образом ему удается добиться такого эффекта. Прежде всего Шарп умело пользовался своими внушительными габаритами. Он подходил к людям вплотную и нависал над ними, зловеще глядя им в лицо. Широкие плечи расправлены, взгляд полон угрозы, того и гляди взорвется. Но при этом Шарп почти всегда улыбался. Разумеется, улыбка тоже использовалась в качестве оружия, уж слишком она была широкой, зубастой, без капли юмора, странной. С еще большим мастерством, чем свои размеры, Шарп использовал ловкие приемы, доступные высокопоставленному государственному агенту. Перед отъездом из лабораторий Генеплана в Риверсайде он употребил все свое влияние как замдиректора Бюро по оборонной безопасности, чтобы по телефону получить информацию о больнице "Дезерт Дженерал" в целом и докторе Гансе Уэрфелле в частности, которой можно было бы воспользоваться, чтобы надавить на него. В истории больницы практически не было пятен. Строгие требования предъявлялись к квалификации врачей, сестер и технического персонала; прошло уже девять лет с той поры, как против больницы было возбуждено дело о неправильном лечении, и это дело больница выиграла; процент выздоровевших больных был высок, значительно выше, чем средний по стране. За двадцать лет единственным пятном на репутации больницы было дело о похищенных таблетках. Так его про себя назвал Пик, с которым Шарп по приезде поделился имеющейся информацией, но Шарпу об этом не сказал, поскольку тот не был поклонником детективных романов и не разделял любви Пика к приключениям. Так или иначе, но в прошлом году трех сестер поймали на фальсификации регистрационных журналов в аптеке, и выяснилось, что они годами воровали лекарства. Просто из подлости троица втянула в это дело шестерых из своих вышестоящих коллег, включая сестру Данн, хотя позднее полиция доказала, что и она, и другие не имели к этому делу никакого отношения. Агентство по наблюдению за распределением лекарств взяло больницу на заметку, а Альма Данн, хоть и была полностью оправдана, все же чувствовала, что ее репутация под угрозой. Шарп, разумеется, решил воспользоваться этим. Он отвел Альму в комнату для медсестер, где, кроме Пика, никого не было, и слегка пригрозил женщине возобновить расследование с большим шумом, на этот раз на федеральном уровне, чем не только добился ее согласия сотрудничать, но и довел ее до слез, что Пику, сравнившему Альму Дани с героиней Агаты Кристи несокрушимой мисс Марпл, казалось абсолютно невозможным. Сначала возникло впечатление, что с доктором Уэрфеллом справиться будет потруднее. Его репутация врача была незапятнанной. Он пользовался большим авторитетом в медицинских кругах, завоевал ежегодную премию Ассоциации врачей, работал бесплатно шесть часов в неделю в больнице для бедных и казался святым, с какой стороны ни посмотри. Да, со всех сторон... кроме одной. Пять лет назад его обвинили в неуплате налогов и привлекли к суду за техническую ошибку. Он несколько ошибся при составлении отчетов, и хотя ошибка не была преднамеренной, простое упущение, это не было признано достаточным оправданием. Загнав Уэрфелла в угол временно пустующей палаты на две койки, Шарп пригрозил ему возобновлением расследования, тем самым поставив доктора на колени меньше чем за пять минут. Уэрфелл был уверен, что сейчас его отчеты вполне приемлемы, но он также знал, какое это дорогое удовольствие - защищаться, и понимал, что его репутация пострадает даже в случае полного оправдания. Он взглянул на Пика, ища сочувствия, но Пик постарался, в подражание Шарпу, принять неприступно-каменный и безразличный вид. Как человек умный, Уэрфелл быстро решил, что лучше сделать то, на чем настаивает Шарп, и избежать длинного кошмара суда, даже если ему придется поступиться своими принципами в отношении Сары Киль. - Никакого нет смысла угрызаться совестью и терять сон из-за излишнего беспокойства насчет профессиональной этики, доктор, - сказал Шарп, поощрительно хлопая доктора по плечу мясистой рукой и став неожиданно дружелюбным и сочувствующим после того, как Уэрфелл сломался. - Благополучие нашей страны - прежде всего. Никто в этом не сомневается и не обвинит вас в неправильном решении. Нельзя сказать, что доктор Уэрфелл дернулся от прикосновения Шарпа, но ему явно стало тошно. С тем же самым выражением лица он взглянул и на Пика. Пик вздрогнул. Уэрфелл вывел их из пустой палаты и провел дальше по коридору, мимо сестринского пункта, мимо печального взгляда сестры Данн, делающей вид, что она их не замечает, к палате, где все еще спала Сара Киль. Пока они шли, Пик обратил внимание, что доктор Уэрфелл, который раньше напоминал ему Дэшила Хэммета и выглядел необыкновенно внушительно, сейчас как-то скукожился, стал меньше. Лицо его сделалось серым, и он сразу постарел на несколько лет. Сколько бы ни восхищался Пик способностью Энсона Шарпа настоять на своем, он знал, что сам такими методами пользоваться не сможет. Он не просто хотел добиться успеха, он хотел стать легендой, а легендой можно стать, только если ты добиваешься своего честными методами. Иметь дурную славу - не значит быть легендой, более того, эти две вещи несовместимы. Может быть, Пик и не вынес ничего особо полезного из пяти тысяч прочитанных детективных романов, но уж это-то он вынес. В палате Сары Киль было тихо, только слышалось ее медленное дыхание с легким присвистом. И темно, горела лишь лампочка на прикроватном столике, да несколько узких и ярких лучей солнца пробивались по краям тяжелых занавесок на единственном окне. Трое мужчин расположились около кровати, с одной стороны доктор Уэрфелл и Шарп, с другой стороны - Пик. - Сара, - тихо позвал Уэрфелл. - Сара? - Не получив ответа, он снова повторил ее имя и потряс девушку за плечо. Она что-то пробормотала, но не проснулась. Уэрфелл приподнял одно веко Сары, изучил зрачок, затем взял ее руку и пощупал пульс. - Сама она не проснется по крайней мере... еще час. - Тогда сделайте, что необходимо, чтобы она проснулась сейчас, - нетерпеливо сказал Шарп. - Мы же договорились. - Я сделаю ей укол, чтобы снять действие лекарств. - И Уэрфелл направился к двери. - Стойте здесь, - приказал Шарп, указывая на кнопку звонка на шнуре, обмотанном вокруг одного из бортиков кровати. - Пусть сестра принесет что нужно. - Это сомнительное лечение, - резко возразил Уэрфелл. - Не хочу впутывать сюда никого из сестер. - Он вышел, и дверь за ним с тихим вздохом закрылась. Разглядывая спящую девушку, Шарп заметил: - Восхитительна. Пик удивленно моргнул. - Аппетитная, - добавил Шарп, не отрывая взгляда. Пик тоже взглянул на худенькую девчушку, пытаясь сообразить, что же в ней восхитительного и аппетитного, но это было нелегко. Сальные светлые волосы перепутались, потому что она во сне потела, мокрые пряди прилипли самым несимпатичным образом ко лбу, щекам и шее. Под правым затекшим глазом красовался синяк, щека - в засохшей крови. От скулы до подбородка - один сплошной кровоподтек, верхняя разбитая губа опухла. Сара была укрыта простыней до самого подбородка, виднелась только тонкая правая рука, потому что на сломанный палец был наложен гипс; два ногтя сорваны, и рука не столько напоминала руку, сколько тонкую, костлявую птичью лапку. - Когда она переехала к Либену, ей было пятнадцать, - тихо заметил Шарп. - Шестнадцать только-только исполнилось. Оторвав взгляд от спящей девушки, Пик уставился на своего босса и принялся изучать его так же тщательно, как Шарп изучал Сару Киль. И возникшая догадка ошеломила его, просто едва не сбила с ног, Энсон Шарп, заместитель директора Бюро по оборонной безопасности, не только педофил, но и садист. Любовь этого человека к извращениям четко проглядывала в его жестких зеленых глазах и хищном выражении лица. Яснее ясного, он находил Сару восхитительной и аппетитной не потому, что она в данный момент прекрасно выглядела, а из-за ее шестнадцати лет и синяков и кровоподтеков. Его похотливый взгляд медленно переходил с ее подбитого глаза на окровавленную щеку, и он явно испытывал от этого такое же эротическое удовольствие, какое мог бы доставить нормальному мужчине вид обнаженной груди или ягодиц. Разумеется, он жестко контролировал свои садистские наклонности и сдерживал нездоровые эмоции педофила. Извращенец, заключивший собственные разнузданные потребности в совершенно приемлемые рамки, заменив их агрессивностью и честолюбием, которые быстро вознесли его почти на самый верх в Бюро. Тем не менее он как был, так и остался педофилом и садистом. Трудно сказать, какое чувство возобладало у Пика - изумление или отвращение. Изумился он не столько тому, что обнаружил эти черты в Шарпе, сколько наличию у самого себя такой проницательности. Хоть он и хотел стать легендой, Джерри Пик прекрасно понимал, что для своих двадцати семи лет он наивен, особенно как агент Бюро, имеет тенденцию судить о людях и событиях поверхностно, не в состоянии копнуть поглубже. Порой, несмотря на свою подготовку и важную работу, он чувствовал, что во многом остался еще мальчишкой. Теперь же, глядя, как Шарп поедает глазами Сару Киль, просто не может от нее оторваться, Джерри Пик неожиданно ощутил большое воодушевление. Может быть, он наконец начинает взрослеть, несмотря на то что вроде уже поздновато. Энсон Шарп смотрел на покалеченную тоненькую руку сияющими зелеными глазами, а на губах его играла легкая улыбка. Со стуком и скрипом, напугавшими Пика, дверь распахнулась, и вошел доктор Уэрфелл. Шарп моргнул, встряхнулся, как бы выходя из глубокого транса, и сделал шаг назад, наблюдая, как доктор обнажил руку девушки и сделал ей инъекцию, чтобы побороть действие двух ранее принятых препаратов. Через несколько минут девушка очнулась, правда, еще плохо ориентировалась. Она не могла вспомнить, где находится, как сюда попала, почему избита и у нее все болит. Она несколько раз спросила, кто такие Уэрфелл, Шарп и Пик, и Уэрфелл терпеливо ответил на все вопросы, одновременно проверяя ее пульс, прослушивая сердце и рассматривая глаза с помощью маленького фонарика. Шарпу надоело наблюдать за медленным пробуждением девушки. - А вы достаточную дозу ей дали, чтобы противодействовать лекарству, или схитрили, доктор? - Требуется время, - холодно ответил тот. - У нас нет времени, - заявил Шарп. Немного погодя Сара Киль перестала задавать вопросы, вздрогнула, потому что память вернулась к ней, и сказала: - Эрик! Пику казалось, что еще больше побледнеть невозможно, но она умудрилась это сделать. Ее трясла крупная дрожь. Шарп быстро вернулся к кровати. - Благодарю вас, доктор. Уэрфелл нахмурился: - Что вы хотите сказать? - Что она проснулась, мы ее допросим, а вы можете идти, оставив нас одних. Ясно? Доктор Уэрфелл попытался настаивать, что он должен остаться около пациентки, так как ей может стать хуже от укола. Шарп надавил, используя свое положение федерального агента. Уэрфелл неохотно сдался, но сначала пошел было к окну открыть шторы. Шарп велел оставить их закрытыми. Тогда Уэрфелл направился к выключателю зажечь свет, но Шарп приказал ему оставить свет в покое. - Яркий свет повредит глазам бедняжки, - объяснил он, хотя его неожиданная забота о Саре была явно неискренней. У Пика появилось неприятное предчувствие, что Шарп собирается грубо обойтись с девушкой, напугать ее до смерти, вне зависимости от того, есть в этом необходимость или нет. Даже если она расскажет им все, что знает, заместитель директора собирается запугать ее, просто чтобы получить удовольствие. Для него, по всей вероятности, запугивание и издевательство, нравственная и эмоциональная пытка были общественно приемлемым способом хотя бы частично получить то удовлетворение, которое он получил бы, избив и трахнув девушку. Этот засранец предпочитал, чтобы в палате было темно, потому что таким образом намеревался создать более угрожающую обстановку. Когда доктор вышел, Шарп приблизился к кровати девушки. Он опустил бортик с одной стороны и сел на край. Взяв двумя руками здоровую руку Сары, он ее успокаивающе сжал, улыбнулся, представился и сказал, что хочет поговорить с ней. Одновременно он принялся одной своей огромной лапой водить по ее худенькой руке, вниз и вверх, до коротенького рукава больничной рубашки, и жест этот вовсе не казался успокаивающим, а скорее похотливым. Пик отступил в угол, где было потемнее, отчасти потому, что Шарп, как он понимал, вовсе не ждет, что он будет принимать участие в допросе девушки, но больше потому, что не хотел, чтобы Шарп видел его лицо. Хотя ему и удалось заглянуть глубоко в душу Шарпа и он теперь ясно понимал, что через годик станет совсем другим человеком, он еще недостаточно переменился, чтобы взять под контроль выражение своего лица или суметь скрыть отвращение. - Я не могу об этом говорить. - Сара Киль, с испугом глядя на Шарпа, отодвинулась по возможности подальше. - Миссис Либен велела мне никому ничего не говорить. Все еще не выпуская ее здоровой руки, он поднял правую руку и костяшками пальцев легко провел по ее гладкой здоровой щеке. Вроде бы жест симпатии или сочувствия, но на самом деле все было не так. - Миссис Либен разыскивается как преступница, Сара, - мягко произнес он. - Есть ордер на ее арест. Я его сам подписал. Она обвиняется в серьезных нарушениях закона об оборонной безопасности. Имеется подозрение, что она украла некоторые секреты, связанные с обороной, может, даже передала их Советам. Ты ведь не хочешь защищать такого человека, правда, Сара? - Она была очень добра ко мне, - проговорила Сара. Пик обратил внимание, что девушка хочет избежать прикосновения руки Шарпа, гладившей ее лицо, но явно боится его обидеть. Очевидно, она еще не понимала, что он ей угрожает. Скоро поймет. - Миссис Либен платит по всем счетам в больнице, - продолжала Сара, - дала мне денег, позвонила моим родным. Она... она такая хорошая, и она попросила не рассказывать об этом, так что я не собираюсь нарушать обещание. - Как трогательно, - заметил Шарп, беря ее за подбородок и приподнимая ее голову так, чтобы она смотрела на него неповрежденным глазом. - Трогательно, что у такой маленькой шлюшки, как ты, есть принципы. Потрясенная, она попыталась возразить: - Я не шлюха. Я никогда... - О да, - продолжал Шарп, крепче ухватив ее за подбородок и не давая отвернуться. - Может, ты такая твердолобая, что и правды про себя не знаешь, или, может, наркотиков переела, на ты не что иное, как шлюшка, будущая проститутка, поросенок, который вырастет в симпатичную, сладенькую свинку. - Вы не имеете права так разговаривать со мной! - Радость моя, да я со шлюхами говорю как мне заблагорассудится. - Вы полицейский, какой-то особый полицейский, вы - слуга общества, - ее голос дрожал, - и вы не можете мне угрожать... - Заткнись, радость моя, - перебил Шарп. Свет от единственной лампы падал на его лицо под углом, увеличивая отдельные черты и оставляя другие полностью в тени, из-за чего лицо казалось деформированным, демоническим. Он усмехнулся, и эффект был отвратительным. - Ты заткнешь свою поганую пасть и откроешь ее только для того, чтобы рассказать мне то, что нужно. Девушка тоненько и жалко вскрикнула от боли, из глаз потекли слезы. Шарп крепко сжимал ее левую руку в своей огромной лапище. Какое-то время девушка говорила, чтобы избежать пытки. Она рассказала им о приходе Либена прошлой ночью, описала его разбитую голову и какой он был серый и холодный на ощупь. Но когда Шарп захотел узнать, имеет ли она представление, куда он мог поехать, она снова замолчала, и тогда со словами: "А, так ты знаешь" он снова начал сдавливать ей пальцы. Пику едва не стало плохо, хотелось что-то предпринять, чтобы помочь девушке, но что он мог сделать? Шарп слегка отпустил ее руку, и она пролепетала: - Пожалуйста, именно об этом... миссис Либен особенно просила меня не говорить никому. - Вот что, золотце, - не отступал Шарп, - такой маленькой шлюшке, как ты, просто смешно делать вид, что у нее есть угрызения совести. Не верю я, что они у тебя есть, и сама ты знаешь, что у тебя их нет, так что кончай выпендриваться. Не заставляй нас терять время и не нарывайся на неприятности. - Он опять принялся сжимать ее руку, а вторая его рука соскользнула ей на шею, а потом на грудь, которую он принялся ощупывать через тонкую ткань рубашки. Пик в своем темном углу от потрясения почти перестал дышать. Больше всего ему хотелось уйти. Противно было смотреть, как издеваются над Сарой Киль, но он не мог отвести глаз или закрыть их, потому что неожиданное омерзительное поведение Шарпа, подобного которому он никогда в жизни не видел, точно завораживало его. Он не успел еще смириться со своим первым потрясающим озарением, как сделал новое ужасное открытие. Он всегда считал полицейских, включая агентов Бюро, хорошими ребятами, Людьми с большой буквы, рыцарями на белых конях, мужественными защитниками закона, но этот чистый образ оказался вдруг под сомнением, раз такой человек, как Шарп, мог стать уважаемым и высоко ценимым членом этого благородного братства. Ну, разумеется, Пик понимал, что есть плохие полицейские, как и плохие агенты, но почему-то ему всегда казалось, что их разоблачают еще в начале их карьеры, что они не имеют возможности занять руководящие посты, что их поведение приводит к самоуничтожению, что подобные грязные люди неизменно получают по заслугам, причем быстро. Он верил, что только положительные качества вознаграждаются. Кроме того, он был убежден, что сможет нюхом распознать продажного полицейского, поймет это с первого взгляда. И в самом дурном сне ему не могло присниться, что откровенный извращенец сможет скрыть свои мерзкие наклонности и сделать удачную карьеру. Возможно, многим удается избавиться от таких иллюзий в более юном возрасте, но двадцатисемилетний Джерри Пик, наблюдая, что заместитель директора ведет себя как последний подонок, как самый обыкновенный ублюдок, черт бы его побрал, только сейчас понял, что в мире куда больше серых красок, чем чисто белых и черных. Шарп продолжал сжимать руку Сары, она плакала все сильнее. Другой рукой, лежащей у нее на груди, он толкал девушку на подушки, одновременно уговаривая успокоиться, и она старалась ему угодить, сдержать слезы, но Шарп все жал ее руку, и Пик уже хотел вмешаться, и пусть к черту летит карьера, его будущее в Бюро, не может он спокойно смотреть на такое издевательство. Он даже сделал шаг к кровати... Но тут дверь широко распахнулась, и в палате, как бы выйдя из столба света, ворвавшегося из коридора, возник Утес. Именно так подумал Джерри Пик об этом человеке, едва он его увидел: Утес. - Что здесь происходит? - спросил Утес голосом одновременно тихим, мягким, низким, но не слишком, и повелительным. В мужчине роста было меньше шести футов, скорее пять футов одиннадцать дюймов, на несколько дюймов меньше, чем в Шарпе, да и весил он приблизительно сто семьдесят фунтов, то есть на полсотни фунтов меньше, чем Шарп. Но стоило ему войти в палату, он стал казаться самым крупным мужчиной здесь и продолжал казаться таким, даже когда Шарп выпустил руку девушки, встал и вскричал: - Какого черта вам тут нужно? Утес включил верхние лампы дневного света и прошел дальше в комнату, захлопнув за собой дверь. На взгляд Пика, ему было около сорока, хотя лицо казалось старше, так как было мудрым. Коротко стриженные темные волосы, высушенная солнцем кожа и решительные черты, как будто грубо высеченные из гранита. Ярко-голубые глаза напоминали глаза Сары, только более чистые, пронзительные, с решительным взглядом. Когда он на секунду остановил их на Пике, тому захотелось залезть под кровать и спрятаться. Утес был крепко сбит и мощен, и, хотя по габаритам уступал Шарпу, он казался намного сильнее, значительнее, как будто весил ровно столько же, сколько и Шарп, только ему удалось спрессовать свои ткани до неестественной плотности. - Пожалуйста, уйдите и подождите меня в холле, - спокойно распорядился Утес. Пораженный Шарп сделал несколько шагов и навис над ним: - Я спросил, кто вы такой, черт побери. Руки и запястья Утеса были слишком большими для его тела: длинные, толстые пальцы, крупные суставы, каждая жилка и вена резко выделялась, как будто эти руки были высечены из мрамора скульптором, отличающимся большой любовью к деталям. Пик сознавал, что такие руки у Утеса не от рождения, что они стали такими в результате каждодневной изнурительной физической работы где-нибудь в кузнице или каменоломне, или, учитывая его загорелый вид, в поле. И не на современной, хорошо механизированной ферме с тысячью машин для облегчения труда и достаточным числом наемных работников. Нет, если у него и была ферма, он начал дело, имея мало денег, земля была каменистой, и ему пришлось и в холод и в дождь своим трудом заставлять ее приносить урожай и делать ферму прибыльной собственным потом, кровью, временем, надеждами и мечтами, и результаты этой трудной и успешной борьбы отразились на его лице и руках. - Я ее отец, Фельзен Киль, - сказал Утес Шарпу. Тоненьким изумленным голосом без тени страха Сара Киль произнесла: - Папа. Утес двинулся было мимо Шарпа к дочери, которая сидела на кровати, протянув к нему руку. Шарп встал на его пути, наклонился к нему, навис над ним и сказал: - Вы сможете поговорить с ней, когда мы закончим допрос. Утес спокойно посмотрел на Шарпа с невозмутимым выражением, и Пик не просто обрадовался, он пришел в восторг, поняв, что этого человека Шарпу запугать не удастся. - Допрос? А по какому праву вы ее допрашиваете? Шарп достал из кармана бумажник, открыл его и показал свое удостоверение: - Я - федеральный агент и веду сейчас срочное расследование, касающееся вопросов национальной безопасности. У вашей дочери есть сведения, которые мне необходимо получить как можно скорее, а она не хочет нам помочь. - Если вы выйдете в холл, - мягко сказал Утес, - я с ней поговорю. Уверен, она делает это не из злого умысла. Девочка в беде, это верно, и она многое себе напозволяла, но у нее доброе сердце, в нем нет злобы. - Нет, - отрезал Шарп, - это вы выйдете в холл и подождете. - Пожалуйста, уйдите с дороги, - попросил Утес. - Послушайте, мистер, - проговорил Шарп, надвигаясь на Утеса и глядя на него сверху вниз, - если вы нарываетесь на неприятности, вы их получите, можете не сомневаться, и навалом. Вы препятствуете федеральному агенту и даете ему таким образом право обращаться с вами как ему заблагорассудится. Утес прочитал имя на удостоверении и произнес: - Мистер Шарп, прошлой ночью меня разбудил звонок миссис Либен, она сказала, что я нужен дочери. Я ждал этого очень долго. Сейчас самый разгар полевых работ, трудное время... Парень-таки был фермером, ей-богу, что придало Пику новую уверенность в собственных способностях как аналитика. В до блеска начищенных ботинках городского типа, синтетических брюках и накрахмаленной белой рубашке, Утес явно чувствовал себя не в своей тарелке, как типичный деревенский житель, вынужденный сменить рабочую одежду на непривычные тряпки. - ...очень трудное время. Но сразу же после звонка я оделся, в середине ночи проехал сто миль на пикапе из Канзаса, взял билет на самый ранний рейс в Лос-Анджелес, затем пересел там на рейс в Палм-Спрингс, на такси... - Ваши путевые заметки меня совершенно не интересуют, - перебил Шарп, все еще загораживая ему дорогу. - Мистер Шарп, я смертельно устал, что я и пытаюсь вам объяснить, но я хотел поскорее увидеть мою девочку, а она, судя по всему, плакала, и это меня сильно расстраивает. Хотя я и редко выхожу из себя и вообще стараюсь избегать неприятностей, я не знаю, что я сделаю, если вы будете обращаться со мной все так же высокомерно и не дадите мне выяснить, почему моя дочка плачет. Лицо Шарпа исказилось от гнева. Он сделал полшага назад, чтобы обеспечить себе возможность положить одну из своих огромных лапищ на грудь Утеса. Пик не знал, что собирается сделать Шарп - вывести отца Сары из палаты или оттолкнуть его к стене. Он так и не узнал, что именно, потому что Утес взял Шарпа за запястье и без малейшего усилия опустил его руку вниз. Вероятно, он сжал его руку так же сильно, как только что заместитель директора жал руку Сары, потому что Шарп побледнел, красные пятна гнева исчезли, а в глазах появилось что-то странное. Утес отпустил руку Шарпа: - Я знаю, что вы - федеральный агент, я всегда уважительно относился к закону. Понимаю, вы можете подумать, что я вам препятствую, и воспользоваться этим, чтобы ударить меня и надеть наручники. Но я считаю, что ни вам, ни вашему Бюро не будет никакой пользы, если вы меня изобьете, тем более что я пообещал вам уговорить дочку все рассказать. Как вы думаете? Пику захотелось зааплодировать. Но он сдержался. Шарп стоял, тяжело дыша и дрожа, но постепенно его затуманенные яростью глаза прояснились, и он встряхнулся тем же манером, каким иногда встряхивается бык, чтобы прийти в себя после неудачной попытки атаковать плащ матадора. - Ладно. Я только хотел получить информацию побыстрее. Все равно каким способом. Может, вам и удастся сделать это быстрее, чем мне. - Благодарю вас, мистер Шарп. Дайте мне полчаса... - Пять минут, - перебил Шарп. - Согласитесь, сэр, - мягко возразил Утес, - мне же нужно время, чтобы поздороваться с дочкой, обнять ее, ведь я не видел ее полтора года. И на то, чтобы она рассказала, в какую беду попала, тоже нужно время. С этого придется начать, не могу же я сразу засыпать ее вопросами. - Полчаса - чертовски долго, - заявил Шарп. - Мы преследуем человека, очень опасного преступника, и мы... - Если мне придется пригласить адвоката, на что моя дочь имеет право как гражданка страны, пройдет несколько часов, пока он приедет и... - Полчаса, - отрезал Шарп, - и ни одной минутой дольше, черт возьми. Я буду в холле. Пик уже уяснил, что заместитель директора - садист и педофил, что было очень важно знать. Теперь он сделал очередное открытие: глубоко в душе этот сукин сын трус. Верно, он вполне способен выстрелить тебе в спину или, подкравшись тайком, перерезать горло, такие подвиги - вполне в его духе, но в схватке лицом к лицу, если ставки велики, он струхнет. И это еще более важная информация. Мгновение Пик стоял неподвижно, не в состоянии отвести взгляд от Утеса. Шарп уже пошел к двери. - Пик! - позвал он, открывая дверь. Наконец Пик последовал за ним, продолжая оборачиваться, чтобы посмотреть на Фельзена Киля, на Утеса. Вот уж воистину настоящая легенда. Глава 20 - Полицейские на больничном Детектив Риз Хагерсторм лег спать во вторник в четыре часа утра, вернувшись из дома миссис Либен в Пласеншии, и проснулся в половине одиннадцатого, совершенно не отдохнув, потому что всю ночь ему снились кошмарные сны. Трупы с остекленевшими глазами в мусорных баках. Мертвые женщины, распятые на стене. И почти во всех кошмарах неизменно присутствовала Джанет, его покойная жена. Каждый раз она снова и снова хваталась за ручку голубого "Шевроле", того самого "Шевроле", и кричала: - Они забрали Эстер, они забрали Эстер! - И каждый раз один из парней в машине стрелял в нее так, как он это сделал когда-то наяву, в упор, и крупнокалиберная пуля превращала в месиво ее очаровательное лицо, уничтожала его... Риз вылез из кровати и принял очень горячий душ. Вот если бы снять верхушку головы и срезать ту часть мозга, где гнездились источники этих кошмарных снов. Его сестра Агнес прилепила записку к холодильнику на кухне. Она повела Эстер к зубному врачу на очередную проверку. Он выпил горячий черный кофе со слегка подсохшей плюшкой, стоя у окна и глядя на большое дерево во дворе. Если бы Агнес видела его завтрак, она бы очень расстроилась. Но от всех этих снов ему было так тошно, что есть вовсе не хотелось. Даже плюшка шла плохо. - Черный кофе и сдобные плюшки, - сказала бы Агнес, если бы знала. - От одного будет язва, от другого - избыток холестерина и закупорка сосудов. Два медленных способа самоубийства. Если хочешь покончить с собой, я подскажу тебе сотню более быстрых и менее болезненных вариантов. Спасибо Господу за Агнес, его старшую сестру, несмотря на ее бесконечные попреки касательно всего, начиная от того, что он ест, и кончая его выбором галстуков. Не будь ее, вряд ли бы он справился после смерти Джанет. К сожалению, Агнес была крупнокостной, массивной и некрасивой женщиной с деформированной левой рукой, что обрекало ее на вечное одиночество, но у нее было доброе сердце и редкостный материнский инстинкт. Агнес объявилась с чемоданом и своей любимой поваренной книгой сразу после смерти Джанет, заявив, что позаботится о Ризе и маленькой Эстер "только в течение лета", пока они не будут в состоянии справиться сами. У нее, учительницы пятых классов в Анахиме, были каникулы, так что она могла позволить себе потратить это время на терпеливое восстановление разрушенной семьи Хагерсторма. С той поры прошло уже пять лет, и без нее они бы пропали. Ризу даже нравилось ее добродушное ворчание. Когда она учила его правильно питаться, он чувствовал, что его любят и о нем заботятся. Налив себе вторую чашку кофе, он решил, что сегодня вечером принесет Агнес дюжину роз и коробку шоколадных конфет. Характер мешал ему часто проявлять свои чувства, так что он старался время от времени компенсировать этот свой недостаток неожиданными подарками. Даже маленькие сюрпризы приводили Агнес в экстаз, хоть и исходили от брата. Эта крупная, мощная, некрасивая женщина не привыкла без повода получать подарки. Жизнь не просто несправедлива, временами она беспредельно жестока. Эта мысль не впервые посещала Риза. Он пришел к такому выводу не только из-за безвременной смерти Джанет от руки убийцы или из-за того, что добрая, любящая душа Агнес навечно оказалась заключенной в тело, которое мужчины, обращающие внимание только на внешность, не способны полюбить. Как полицейский, Риз был вынужден постоянно сталкиваться с самыми худшими представителями человечества и давно понял, что миром правит жестокость и что единственная защита от этой жестокости - любовь семьи и немногих близких друзей. Его самый близкий друг прибыл, когда Риз наливал себе третью чашку кофе. Риз достал еще одну чашку из буфета, наполнил ее, и они уселись за кухонный стол. По Джулио нельзя было заметить, что он мало спал. По сути дела, Риз был единственным человеком, который мог увидеть едва заметные признаки усталости на его лице. Как всегда, Джулио был безукоризненно одет: сшитый на заказ темно-синий костюм, накрахмаленная белая рубашка, аккуратно завязанный черно-синий галстук, черный платок в кармашке и темно-красные туфли от Бэлли. Несмотря на свойственные ему аккуратность и живость, под глазами виднелись темные круги, а обычно тихий голос звучал еще тише. - Всю ночь не спал? - спросил Риз. - Спал. - И долго? Часок-другой? Так я и думал. Ты меня беспокоишь. Когда-нибудь ты свалишься с ног от усталости. - Это особое дело. - Они у тебя все особые. - У меня свои обязательства перед жертвой - Эрнестиной. - Она уже тысячная жертва, перед которой у тебя особые обязательства, - заметил Риз. Джулио пожал плечами и отпил глоток кофе. - Шарп не блефовал. - Ты о чем? - Что он отберет это дело у нас. Имена жертв - Эрнестины Фернандес и Ребекки Клинстад все еще в нашей картотеке, но кроме имен - ничего. Только меморандум, поясняющий, что федеральные власти берут это дело в свои руки по причинам "национальной безопасности". Я сегодня утром надавил на Фол-бека, требуя, чтобы он разрешил нам с тобой помочь федеральным агентам, так он вышел из себя. "Твою мать, Джулио, ради Христа, держись от этого дела подальше. Это приказ". Доподлинные его слова. Николас Фолбек, командующий детективами, убежденный мормон, умел на равных разговаривать с самыми грязными матерщинниками в отделе, но никогда не упоминал имя Господне всуе и мог сурово отчитать богохульствующего подчиненного. Он даже один раз сказал Ризу: - Хагерсторм, прошу вас, перестаньте говорить "срань Господня", или "черт бы все побрал", или еще что-нибудь в этом роде в моем присутствии. Я ненавижу это дерьмо, и я, вашу мать, не намерен это терпеть. И если уж Ник Фолбек богохульствовал и матерился, предупреждая Джулио, то указание управлению держаться подальше от этого дела исходило от инстанций повыше Шарпа. - А как насчет того дела об исчезновении трупа, ну этого самого Эрика Либена? - спросил Риз. - То же самое, - ответил Джулио. - Дело у нас отняли. Разговоры о делах отвлекли Риза от ночных кошмаров, и у него появился аппетит. Он взял еще плюшку из ящика для хлеба и предложил другую Джулио, но тот отказался. - А что ты еще делал? - спросил Риз. - Ну... я поехал в библиотеку, когда она открылась, и прочитал все, что там было, о докторе Либене. - Богатый, гениальный ученый, гениальный бизнесмен, холоден как рыба, слишком глуп, чтобы понять, какая замечательная у него жена... Да мы все это о нем уже знаем. - Он еще был одержимым. - Так все гении такие, у них у каждого какой-нибудь пунктик. - Этот был одержим бессмертием. - Как это? - нахмурился Риз. - Еще будучи аспирантом и сразу после защиты докторской, когда он был одним из самых одаренных в мире молодых генетиков, занимающихся изучением рекомбинантных ДНК, он опубликовал несколько научных работ и писал статьи в журналах по разным проблемам увеличения продолжительности жизни. Кучу статей. Этот человек был одержимым. - Одержимым, как же. Вспомни про мусорный контейнер. - Даже в самых сухих и сугубо научных его публикациях чувствуется страсть, которая захватывает тебя. - Джулио вынул из внутреннего кармана пиджака лист бумаги и развернул его. - Это из статьи в научно-популярном журнале, она более цветиста, чем остальные: "В конечном итоге может оказаться возможным так генетически изменить человека, что он сможет избежать могилы, жить дольше, чем Мафусаил, и даже стать одновременно и Лазарем и Иисусом, встать из гроба даже после того, как смерть призовет его". Риз недоуменно моргнул: - Забавно, верно? Его тело украли из морга, так что он "встал", хотя и не таким способом, как собирался. В глазах Джулио появилось что-то странное: - Может, вовсе и не забавно. Может, никто его и не крал. Риз почувствовал, что и в его глазах появляется что-то странное. - Ты же не хочешь сказать... - начал он. - Да нет, конечно же, нет. - Он был гением, имел безграничные возможности, был, вероятно, самым гениальным ученым, работающим с рекомбинантными ДНК, а еще был одержим стремлением остаться молодым и избежать смерти. Значит, если он вроде бы встал и ушел из морга... так, может, он и в самом деле взял да и ушел, можно ведь себе такое представить? У Риза сердце сжалось в груди, и, к своему удивлению, он понял, что боится. - Но разве такое возможно после полученных им травм? - Несколько лет назад - абсолютно невозможно. Но мы живем в век чудес или, по крайней мере, неограниченных возможностей. - Но каким образом? - Вот это мы и должны выяснить. Я тут порылся в справочнике и нашел телефон доктора Истона Золберга, чьи работы по проблемам старения упоминаются в статьях Либена. Выяснилось, что Золберг знал Либена, считал его своим учителем и некоторое время они были сравнительно близки. Золберг глубоко уважал Либена, говорит, что не удивляется, что тот здорово разбогател на этих ДНК. Но он также заметил, что была у Эрика Либена и темная сторона, и он согласен об этом рассказать. - Какая темная сторона? - Он не хотел говорить по телефону. Но мы с ним условились о встрече в час дня. Когда Джулио отодвинул стул и встал, Риз спросил: - Каким образом мы сможем продолжать заниматься этим делом так, чтобы не нарваться на неприятности с Ником Фолбеком? - Возьмем бюллетень, - ответил Джулио. - Пока я на больничном, я ничего не расследую официально. Считай это моим личным любопытством. - Если нас накроют, никакие больничные не помогут. Полицейские не должны проявлять личного любопытства по поводу таких дел. - Верно, но, если я болею, Фолбек не станет беспокоиться и проверять, чем я занимаюсь. Так что вряд ли кто-нибудь будет заглядывать мне через плечо. По правде сказать, я там заявил, что вовсе не хотел бы связываться с такими тонкими делами. Сказал Фолбеку, что, уж если тут так все важно, не лучше ли мне несколько дней отдохнуть, чтобы пресса не приставала с ненужными вопросами. Он согласился. Риз поднялся. - Так я, пожалуй, тоже скажусь больным. - Я уже за тебя сказал, - сообщил Джулио. - Вот как? Тогда ладно, поехали. - Я решил, ты не станешь возражать. Но если не хочешь ввязываться, то... - Джулио, я с тобой. - Только если ты уверен. - Я с тобой, - в изнеможении повторил Риз. И подумал, но не сказал вслух: "Ты спас мою Эстер, мою маленькую девочку, бросился в погоню за парнями в "Шевроле", вытащил ее из этой передряги живой, ты был просто как одержимый, они, наверное, решили, что сам дьявол сел им на хвост, ты рисковал жизнью и спас Эстер, а я тебя и до этого любил, ты мой напарник, к тому же отличный напарник, но после того случая я полюбил тебя по-настоящему, ты маленький сумасшедший засранец, и, пока я жив, я буду всегда там, где я тебе нужен, и плевать на все остальное". По природе своей человек немногословный, Риз не умел выражать свои чувства, но все равно ему очень хотелось сказать все это Джулио. Однако он промолчал, потому что знал: Джулио не нуждается в выражении благодарности, его это только смутит. Джулио ждал от него лишь преданности как от друга и напарника. Если он выразит свою вечную благодарность словами, это встанет барьером между ними, поскольку со всей очевидностью поставит Джулио в главенствующее положение, и между ними может возникнуть неловкость. В их повседневных рабочих делах верховодил всегда, разумеется, Джулио. Он решал, как вести расследование, но никогда не делал этого слишком очевидно и напористо, и в этом было все дело. Риз не потерпел бы явного давления, а против передачи этих функций