ы обещала поговорить об этом во время ленча. -- Я сказала: если у нас будет время пообедать. -- У нас будет время пообедать. -- Сомневаюсь. -- А я уверен, что будет. -- Здесь еще много работы. -- Продолжим после ленча. -- Еще нужно опросить стольких людей. -- Возьмемся за них после обеда. -- Ты просто несносен, Джек. -- Я неутомим. -- Ты упрям. -- Я целеустремлен. -- Да, черт же побери! -- И очарователен тоже. Похоже, что с этим она не согласилась. Отойдя в сторону, Ребекка задержалась возле изуродованного трупа. За окнами валил густой снег. Небо совсем потемнело. Еще не кончилось утро, а казалось, что уже наступили сумерки. 12 Лавелль показался в дверях черного хода. По крыльцу он спустился вниз, на бетонную площадку перед домом, остановился у газона с пожухлой травой и посмотрел вверх, на гущу падающего снега. Никогда раньше он не видел снега. Разве что на фотографиях. За свои тридцать лет он успел побывать на Гаити, в Доминиканской Республике, на Ямайке, на некоторых островах Карибского бассейна и, оказавшись весной этого года в Нью-Йорке, опасался здешней зимы. Но, вопреки ожиданиям, она не принесла ему дискомфорта. Более того, он воспринял ее с радостью. Может быть, потому, что пока зима была ему в диковинку. Когда-нибудь она надоест, но пока даже ледяной ветер и холодный воздух приятно бодрили. К тому же этот великий город оказался огромной кладовой энергии. Энергии, от которой он зависел, -- энергии зла. Конечно, зло существовало повсюду, в любом уголке мира, а не в одном только Нью-Йорке. На островах Карибского моря его тоже было предостаточно. Именно там он и начал восемь лет назад практиковать черную магию, став черным колдуном -- Бокором. Но в этом городе, где миллионы людей были втиснуты в малое пространство, где каждую неделю убивали, насиловали, грабили, и случалось это в год сотни, нет, тысячи раз, психопаты, извращенцы и маньяки составляли целую армию, сам воздух был пронизан злом. Его можно было видеть и обонять, если иметь к этому тягу и склонность. А они были у Лавелля. С каждым новым злодеянием флюиды зла, излучаемые падшей душой, пополняли дьявольскую энергетику, усиливая ее разрушительность. Над Нью-Йорком носились потоки злой энергии, и с ее помощью Лавелль мог достигать любой цели. Он упивался энергией полуночных приливов дьявольской мощи, трансформируя ее в энергию своих заклинаний и проклятий. В атмосферу города поступали и потоки иной энергии -- добра, излучаемого чистыми душами. Это были реки любви, надежды, отваги, доброты, невинности, дружелюбия, благородства и достоинства. От них проистекали добрые поступки, они тоже имели сильное энергетическое поле, но его мощь была недоступна Лавеллю. Она была во власти Хунгона, белого колдуна, который использовал ее для исцеления больных, исполнения желаний добрых людей, сотворения чудес. Да, Лавелль не был Хунгоном, он был Бокором. Белой магии и ее ритуалам Рада он предпочел черную магию с ритуалами Конго и Петро. И она диктовала абсолютную преданность сделанному выбору. Хотя Лавелль уже долгое время служил злу, это не сказалось на его внешности: он не выглядел ни злым, ни мрачным, он выглядел вполне счастливым человеком. Вот и теперь, широко улыбаясь, он стоял возле газона с мертвой травой на заднем дворе дома, подняв голову навстречу снежинкам. От него исходило довольство собой, спокойствие и уверенность. И чувствовал он себя необыкновенно сильным. Высокий мужчина, Лавелль в своих узких черных брюках и в длинном, по фигуре, сером кашемировом пальто казался еще выше. Несмотря на худобу, он выглядел весьма внушительно. Даже случайный прохожий не отнес бы его к слабакам -- он так и дышал уверенностью и силой, а одного его взгляда было достаточно, чтобы тут же посторониться и уступить ему дорогу. У него были длинные руки с мощными и костистыми запястьями, лицо же своим благородством чем-то напоминало лицо известного актера Сиднея Пуатье. Кожа у Лавелля была совершенно темной, просто черной, с красноватым отливом спелого баклажана. Падая на его лицо, снежинки тут же таяли, оседая на бровях и курчавых черных волосах. Дом, из которого он только что вышел, представлял собой трехэтажное кирпичное здание в псевдовикторианском стиле, с фальшивыми башенками, колоннадой и резьбой. Дом был построен в начале века и считался тогда частью состоятельного и фешенебельного района. К концу второй мировой войны он еще оставался жилищем солидных представителей среднего класса, но уже в семидесятых годах престиж района резко снизился. Многие дома превратились в доходные, где сдавались отдельные квартиры. И хотя этот сохранил свою самостоятельность и не разделил печальную судьбу собратьев по району, все они несли на себе печать запустения. Такое жилище не отвечало притязаниям Лавелля, но он вынужденно жил здесь до тех пор, пока не закончит победой начатую войну. Дом служил ему убежищем на время войны. Улица состояла из целого ряда кирпичных домов, похожих друг на друга, как близнецы. Перед окнами был свой небольшой дворик, обнесенный забором. Даже не дворик, а небольшая площадка, засеянная травой, уже уснувшей на зиму. В дальнем углу двора к гаражу вела неопрятная, замусоренная дорожка. Во дворе дома, где жил Лавелль, рядом с гаражом примостился миниатюрный металлический сарайчик с двумя дверцами, окрашенный в белый цвет. Лавелль купил его в торговом доме "Сиэрз" еще месяц тому назад, оплатив доставку и установку. Туда-то, насмотревшись вдоволь на падающий снег, и направился Лавелль. Он открыл одну дверку сарая и вошел внутрь. Его сразу же обдало жаром. Сарай не отапливался, даже не был покрыт термоизоляцией, тем не менее маленькое это строение -- три на четыре метра -- заполняло тепло. Едва прикрыв дверь, Лавелль тут же сбросил свое девятисотдолларовое пальто: так ему дышалось легче. Воздух в сарае был пропитан необычным запахом, сильно отдающим серой. Большинству людей он показался бы неприятным, но Лавелль с жадностью втянул в себя порцию побольше и расслабился. Он наслаждался. Зловоние казалось ему приятнейшим из ароматов, поскольку это был совершенно особый запах. Запах мести. Его тело моментально покрылось потом. Он снял с себя рубашку. Потом заговорил на странном языке -- послышалось что-то вроде монотонных причитаний. Он снял с себя брюки, туфли, нижнее белье. Опустился на колени и стоял так, абсолютно голый, на грязном полу. Затем стал тихо напевать. Мелодия была бесхитростной и чарующей, и он вел ее чисто. Он пел тихим голосом, неслышным для постороннего уха. Пот струился с него ручьями, черное тело блестело. Медленно раскачиваясь взад и вперед, он начал впадать в транс. То, что он выговаривал, представляло собой ритмические группы фраз -- невероятную смесь французского, английского, суахили и банту. Они быстро сменяли друг друга. Мелодия напоминала то гаитянские, то ямайские, то африканские напевы. Черный маг пел о мести. О смерти. О крови своих врагов. О крахе семьи Карамацца, всех ее членов, одного за другим -- последовательность событий он устанавливал сам. Наконец он запел об убийстве двух детей того полицейского, оно могло оказаться очень кстати в самое ближайшее время. Перспектива гибели детей ничуть не угнетала его. Напротив, возбуждала. Его глаза пылали. Длиннопалые ладони медленно скользили по телу, вверх-вниз, нежно лаская его. Дыхание все более учащалось, выбрасывая из легких волны жаркого воздуха. Капли пота на эбонитовой коже вспыхивали оранжевыми бликами. В неосвещенном сарае был полумрак, углы его уходили в полную темноту. Неяркий желтоватый свет был в центре сарая. Он подымался из отверстия диаметром метра полтора. Копал его Лавелль целых шесть часов, совершая при этом все необходимые ритуальные церемонии. Он попеременно общался то с богами зла -- Конго Саванной, Конго Моссаи, Конго Моудонгом, то с ангелами зла -- Зондором, Красным Ибосом, с Петро Маман Пембой и Ти Жан Пье Фином. Углубление в полу сарая напоминало лунный кратер. Его стенки конусом уходили вниз на метровую глубину, образуя на дне плоскую площадку. Стоило задержать на ней взгляд, как начинало казаться, что на самом деле кратер намного глубже. Каким-то таинственным образом перспектива раздвигалась, и взор проникал вглубь на десятки, если не сотни метров, завороженный колдовским огнем. И то, куда он был устремлен, переставало быть ямой в грязном сарае, неожиданно превращаясь в волшебное окно. Оно открывало путь к центру земли. Так было, пока вдруг новое мерцание не возвращало все на круги своя -- в обычную неглубокую яму. Продолжая петь, Лавелль наклонился вперед. Он всматривался в загадочный пульсирующий желтый свет. Он смотрел в самую его глубину. Устремляя взгляд все глубже... Еще глубже... Еще... Почти до преисподней. В самую преисподнюю. 13 Незадолго до полудня Найва Руни закончила уборку в квартире Доусонов. Она больше не видела и не слышала крысу или что там это было, за которой все утро гонялась из комнаты в комнату. Крыса исчезла, как будто бы ее и вовсе не было. Она оставила записку, где просила Джека Доусона позвонить ей вечером домой. Ему следовало знать о крысах и договориться о санитарной обработке их жилья. Записку она прикрепила к холодильнику магнитом в виде бабочки -- так Доусоны оставляли ей список продуктов, которые следовало купить. Надев резиновые сапожки, пальто, шарф и перчатки, она погасила последнюю лампу в холле. Теперь квартиру едва освещал сероватый дневной свет с улицы. В холле окон не было, и он погрузился в темноту. Найва чуть задержалась у двери и прислушалась, все ли в порядке. В квартире царила могильная тишина. И она закрыла дверь на ключ. Через несколько минут после ухода Найвы квартира ожила. Что-то, сливаясь с полумраком, переместилось из детской спальни в темный холл. Даже если бы Найва задержалась, она увидела бы лишь яркие, сверкающие, белые глаза. Помедлив возле двери детской, существо направилось в гостиную, громко стуча когтями по деревянному полу и издавая злобное шипение. Из детской комнаты показалось второе существо. Оно также передвигалось под покровом темноты -- тень среди теней. Отчетливо виднелись только сверкающие глаза. Появилась и третья едва видимая шипящая тварь. Четвертая. Пятая. Еще одна, еще... Вскоре они заполонили всю квартиру: скреблись во всех углах, забирались на мебель и под мебель, лазали по стенам с проворством тараканов. И при этом фыркали и шипели, словно общаясь друг с другом на диковинном гортанном языке. Безостановочно шныряя из комнаты в комнату, они держались в тени, избегая даже тусклого дневного света, едва сочившегося из окон. Вдруг все существа замерли на месте, как бы подчинившись какой-то команде. И, как по команде, начали покачиваться из стороны в сторону, описывая дуги своими светящимися глазами. Они двигались в такт с ритмичными заклинаниями, которые Баба Лавелль произносил в своем убежище в другом конце города. Покачивания прекратились. Они замерли и затаились. Теперь они ждали. Лишь глаза в темноте сверкали по-прежнему. Назревало очередное убийство, и они были к нему готовы. И жаждали его. ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 Лицо капитана Уолтера Грешема, начальника отдела по расследованию убийств, по-своему напоминало лопату. Нет, он не был уродом. Напротив, был даже красив грубоватой мужской красотой. Но все черты лица были как бы сдвинуты вперед и вниз, как бы сходились к подбородку, так что при взгляде на него на ум сразу приходила садовая лопата. Он прибыл в отель за несколько минут до полудня и нашел Джека и Ребекку у окна возле лифта на шестнадцатом этаже. Окно выходило на Пятую авеню. Грешем сказал им: -- Я вижу во всем этом организованную гангстерскую войну. Ее масштабы и правила начинают напоминать прославленные двадцатые годы. Даже если это просто разбираются между собой наркодельцы, все равно плохо. Я не потерплю такого в своем районе. Перед тем как приехать сюда, я говорил с городским комиссаром. Он согласен: дело меняется, настало время взяться за расследование в полную силу. Мы приступаем к формированию специальной группы, предоставляем ей две комнаты и организуем дополнительные линии связи. -- Значит, нас с Джеком отстраняют от расследования? -- спросила Ребекка. -- Нет, нет! -- заторопился Грешем. -- Наоборот, вас ставят во главе группы. Отправляйтесь в отдел и срочно определяйте общий план действий. Нужно прикинуть, сколько понадобится патрульных и детективов, сколько машин. Как можно быстрее установите прямые контакты с городскими и федеральными службами по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, чтобы в работе нам не мешали бюрократические препоны при запросах необходимой информации. Займитесь всем этим сейчас же. Я жду вас в своем кабинете в пять часов вечера. -- Но у нас еще здесь полно работы, -- сказал Джек. -- С этим и другие могут справиться. Да, кстати, пришли кое-какие ответы на ваши запросы по Лавеллю. -- Из телефонной компании? -- Да. Человек по имени Баба Лавелль у них не числится. Правда, в прошлом году у них появились два новых клиента с такой фамилией, и я послал человека, чтобы он поговорил с обоими, но оба оказались белыми, и ни один из них никогда в жизни не слышал имени Баба. Оба они вне подозрения. Подхваченный внезапным порывом ветра, снег зашуршал по окну, как песок. Другой снежный заряд скрыл внизу Пятую авеню. -- А что насчет электрокомпании? -- спросил Джек. -- То же самое. Никакого Баба Лавелля. -- Он вполне мог использовать имя кого-нибудь из своих друзей. Грешем покачал головой: -- У меня есть информация также из иммиграционного управления: в течение последнего года такого запроса на вид жительства вообще не поступало. Джек нахмурился: -- Так что, он здесь нелегально? -- Или его тут вообще нет, -- не удержалась Ребекка. И Джек, и Грешем недоумевающе посмотрели на нее. Она продолжала: -- Я не убеждена, что в природе существует Баба Лавелль. -- Конечно, существует, -- раздраженно проговорил Джек. Но Ребекка не слушала его: -- Пока что мы лишь слышали о нем нечто неопределенное. А когда дело дошло до реальных доказательств его существования, мы остались ни с чем. Грешема ее высказывание заинтересовало, и, увидев это, Джек расстроился. Теперь Грешем забросал вопросами Ребекку: -- Вы считаете, что Лавелль -- подставное имя? Вымышленное лицо, за которым и скрываются настоящие убийцы или убийца? -- Вполне возможно, -- ответила Ребекка. Грешем с энтузиазмом подхватил эту версию: -- Не исключено, что нас хотят сбить со следа. Просто какой-то другой клан наехал на Карамацца в борьбе за лидерство. -- Лавелль существует, -- сказал Джек. -- Вы, похоже, абсолютно в этом уверены? Но почему? -- спросил Грешем. -- Вообще-то не знаю... Джек посмотрел в окно, на заснеженные небоскребы Манхэттена: -- Не стану утверждать, что у меня обоснованное объяснение. Скорее всего... интуиция. Я нутром чувствую: Лавелль существует. И сейчас он где-то здесь, неподалеку. Он где-то здесь... Думаю, что это самый подлый и опасный сукин сын, с каким любому из нас приходилось когда-либо сталкиваться. 2 В школе Уэлтон старшие классы распустили на обеденный перерыв. Но Пенни не пошла к своему новому шкафчику за коробкой с обедом. Она не чувствовала голода. Она сидела за партой, положив голову на руки и притворяясь, будто спит. Девочке казалось, что в желудке у нее застрял тяжелый, как свинец, комок. Она чувствовала себя больной. И вирус был тут ни при чем. Причиной был страх, который овладел ею с утра. Она никому не рассказала о чудовищах в подвале, да и не собиралась этого делать. Она знала -- все равно ей никто не поверит. И никто не воспримет всерьез слова о том, что чудовища собираются убить ее. Но сама-то она знала, что дело идет именно к этому. Но почему, почему выбрали именно ее? Пенни не могла бы сказать, когда и как это случится, не знала, сможет ли убежать от них в следующий раз, и не знала, есть ли выход из этой ситуации. Но она точно знала, что с ней собираются сделать. Знала наверняка. Пенни волновала не только ее судьба -- она боялась и за Дэйви. Если чудовища охотятся за ней, они вполне могут напасть и на Дэйви. После смерти мамы она особенно чувствовала свою ответственность за брата. В конце концов, она была старшей сестрой! А старшая сестра обязана присматривать за младшим братом и защищать его, даже если иногда он и бывает несносным. Сейчас он на втором этаже, вместе с учителями и одноклассниками. Пока Дэйви на людях, его жизнь в безопасности. При таком скоплении народа твари из подвала не вылезут на свет Божий. Они, судя по всему, очень скрытные существа. Но что будет позже, когда уроки кончатся и они пойдут домой? Пенни не знала, как защитить себя и Дэйви от этого кошмара. Притворяясь по-прежнему дремлющей, она тихо прочитала молитву. Но она почти не верила, что это поможет. 3 В холле отеля Джек и Ребекка задержались возле телефонов. Джек пытался позвонить Найве Руни: получив от капитана задание, он не сможет забрать детей из школы. Вот если бы Найва была свободна и, забрав Пенни и Дэйви из школы, оставила бы их на время у себя дома... Но Найвы не было, телефон ее не отвечал. Джек позвонил себе домой, рассчитывая, что она все еще там. Но и его телефон молчал. После некоторых колебаний он набрал номер Фэй Джэмисон, своей свояченицы, единственной сестры Линды. Фэй любила Линду почти так же, как и сам Джек, поэтому он испытывал к ней расположение, хотя была она непростым в общении человеком. Интересно, что недостаток был продолжением ее достоинств: Фэй полагала, что ни один человек не проживет без ее советов, и была на редкость внимательна к окружающим. Она давала советы мягким, проникновенным, почти материнским голосом, даже если объект забот был ее вдвое старше. Но при всех своих добрых намерениях иногда была она чертовски надоедливой. В такие минуты терапевтический голос свояченицы напоминал Джеку пронзительный вой полицейской сирены. Именно так сложился их телефонный разговор. Джек спросил: -- Фэй, не могла бы ты забрать детей из школы, а я заеду за ними попозже? Она ответила: -- Конечно, Джек, но, если они будут тебя ждать, а ты не приедешь, дети огорчатся. А если подобное будет случаться слишком часто, они почувствуют, будто папа их бросил... - Фэй!.. -- Психологи утверждают, что если дети потеряли одного из родителей, то им требуется... -- Фэй, извини, но у меня сейчас действительно нет времени, чтобы слушать, что говорят психологи. Я... -- Но для этого ты должен выделять время, дорогой. Джек тяжело вздохнул. -- Да, наверное, ты права. Он взглянул на Ребекку. Она терпеливо ждала. Он поднял брови и пожал плечами, потому что Фэй тараторила дальше: -- Ты -- просто отставший от времени родитель, дорогой. Ты наивно полагаешь, что сможешь справиться с детьми только нежностью и пирожными. Ничего плохого в этом нет, но огромную роль играет также и... -- Фэй, послушай меня внимательно. В девяти случаях из десяти я заезжаю за детьми сам и вовремя. Но иногда это просто невозможно. Моя работа, как ты понимаешь, не укладывается во время. Я не могу бросить горячий след только из-за того, что моя смена кончается. И в данный момент у нас именно такая сложная ситуация. Критическая ситуация. Понимаешь меня? Так вот, скажи: ты заберешь детей из школы или нет? -- Конечно же, дорогой. -- Голос у нее был обиженный. -- Я очень благодарен тебе, Фэй. -- Не стоит. -- Извини, если был несколько резковат. -- Совсем нет, не беспокойся. Дэйви и Пенни останутся на ужин? -- Если ты не против. -- Конечно, нет. Мы очень любим, когда они навещают нас, Джек. Ты и сам прекрасно это знаешь. А ты поужинаешь с нами? -- Не уверен, что выкрою для этого время, Фэй. -- Я бы советовала не пропускать ужины с детьми, дорогой. -- Я и не собираюсь этого делать. -- Ужин -- важнейший семейный ритуал, возможность для всех членов семьи поделиться впечатлениями, накопленными задень. -- Согласен с тобой. -- Дети особенно нуждаются в таких минутах покоя и семейного единения в конце каждого дня. -- Да знаю, знаю. Я постараюсь успеть к ужину. -- Они останутся у нас на ночь? -- Думаю, что так сильно я не задержусь. Послушай, я тебе так благодарен. Просто не знаю, что бы я делал без тебя и Кэйта, на кого бы мог положиться. Действительно, просто не знаю. Но мне уже пора бежать. Увидимся позже, пока! И пока Фэй не приступила к новому поучению, Джек быстро повесил трубку, чувствуя и вину, и облегчение. Резкий сильный ветер обрушивался на город с запада, мчался по его холодным серым улицам, подхватывая снег и унося его куда-то вдаль. Выйдя из отеля, Джек и Ребекка не мешкая устремились к машине. Дорогу им преградил незнакомец, высокий хорошо одетый мужчина со смуглым лицом. -- Лейтенант Чандлер? Лейтенант Доусон? Мой босс хотел бы поговорить с вами. -- А кто он, ваш босс? -- спросила Ребекка. Вместо ответа мужчина указал на шикарный черный "Мерседес", припаркованный чуть поодаль, и молча направился к машине в очевидной уверенности, что они последуют за ним без дополнительных расспросов. Немного поколебавшись, Джек и Ребекка действительно пошли вслед за незнакомцем. Когда они подошли к машине, сильно затемненное боковое стекло задней двери опустилось, и Джек узнал человека в "Мерседесе". Ребекка тоже все поняла: дон Дженнаро Карамацца собственной персоной. Глава самого могучего мафиозного клана в Нью-Йорке. Высокий мужчина сел на переднее сиденье рядом с водителем, а Карамацца открыл свою дверцу, жестом приглашая Джека и Ребекку присоединиться к нему. -- Что вы хотите? -- спросила Ребекка, не двигаясь с места. -- Немного поговорить, -- ответил Карамацца с едва заметным сицилийским акцентом. У него был на удивление интеллигентный голос. -- Ну и говорите, -- предложила Ребекка тем же решительным тоном. -- Здесь неудобно и слишком холодно. Давайте побеседуем в комфорте. Снег падал прямо на сиденье лимузина Карамацца. -- Мне и так неплохо, -- ответила Ребекка. -- Не могу сказать того же о себе. -- Карамацца нахмурился. -- Послушайте, у меня очень ценная информация. Я решил лично передать ее вам. Понимаете, лично! Настолько это важно. Но я не собираюсь говорить на улице. Джек решительно подтолкнул Ребекку: -- Полезай внутрь. Не скрывая неодобрения, она подчинилась требованию Джека. Он последовал за ней, и они оказались на откидных сиденьях, лицом к Карамацца. Их разделял встроенный бар и телевизор. На переднем сиденье помощник Карамацца Руди нажал на кнопку, и за спиной водителя поднялась перегородка из толстого стекла. Карамацца положил себе на колени атташе-кейс, но не торопился открывать его, а разглядывал Джека и Ребекку. Старик был похож на ящерицу: прикрытые тяжелыми, набухшими веками глаза, почти полностью лысая голова, морщинистое лицо. Картину довершал, подчеркивая сходство, широкий узкогубый рот. Движениями он также походил на ящерицу: заметная неподвижность вдруг сменялась всплесками активности и быстрыми поворотами головы. Джек поймал себя на мысли, что не удивился бы, увидев за узкими губами длинный раздвоенный язычок. Карамацца повернул голову в сторону Ребекки. -- Вы можете не опасаться, здесь вам ничто не грозит. -- Опасаться? Но я вас не боюсь. -- Ну, когда вы так неохотно садились в машину, я было подумал... Ребекка ответила ледяным тоном: -- Страх тут ни при чем. Я опасалась, что в химчистке не смогут вывести эту вонь, если ею пропитается моя одежда. Маленькие жесткие глазки Карамацца еще сузились. Джек внутренне застонал. Старик сказал: -- Я не понимаю, почему мы не можем вести себя цивилизованно? Особенно сейчас, когда наше сотрудничество в обоюдных интересах. Казалось, говорил не глава мафии, а банкир. -- Да? Вы действительно этого не понимаете? Тогда разрешите вам все объяснить. Джек решил вмешаться: -- Ребекка, послушай... Но остановить ее не успел. -- Вы -- вор, убийца, торговец наркотиками и подонок. Такого объяснения достаточно? -- Ребекка! -- Не беспокойся, Джек, я никого не оскорбила. Свинью ведь не оскорбишь тем, что назовешь ее свиньей. -- Ребекка, не забывай, что он потерял сегодня племянника и родного брата. -- Которые тоже были убийцами, торговцами наркотиками и подонками. Карамацца, пораженный ее напором, не мог раскрыть рта. А Ребекка продолжала наносить удары: -- Похоже, вы не особенно убиваетесь по своему брату? Что ты думаешь по этому поводу, Джек? И тут Карамацца без какой-либо злости или хотя бы недовольства в голосе произнес: -- Сицилийцы не плачут в таких ситуациях. В устах старого, умудренного опытом человека столь тривиальная фраза прозвучала глуповато. Карамацца продолжал своим спокойным голосом банкира: -- Но мы, сицилийцы, не лишены сантиментов. Мы мстим за смерть близких людей. Ребекка рассматривала его с явным презрением. Морщинистые руки старика неподвижно лежали на кейсе. Старик перевел свои змеиные глаза на Джека. -- Лейтенант Доусон, в этом деле я предпочел бы иметь дело с вами. Судя по всему, вы не разделяете... предрассудков своего партнера? Джек покачал головой: -- Вы ошибаетесь, я абсолютно согласен со всем, что она сказала. Просто я не стал бы говорить такое в лицо. Он взглянул на Ребекку. Она улыбнулась ему, благодарная за поддержку. Глядя на нее, но обращаясь к Карамацца, Джек сказал: -- Иногда агрессивность моего партнера и давление на собеседника явно превышают допустимые пределы и вредят делу. К сожалению, лейтенант Чандлер не может или не хочет этого понять. Улыбка быстро исчезла с лица Ребекки. Карамацца с явным сарказмом заметил: -- С кем я сейчас говорю? С парой святош или аскетов? Как будто вы никогда не получали взяток, хотя бы в те времена, когда были обыкновенными фараонами, топтавшими улицы и зарабатывавшими с грехом пополам на квартплату? Джек, глядя в настороженные, жесткие глаза старика, ответил: -- Да. Именно так. Я никогда в своей жизни не брал взяток. -- Даже как знак внимания?.. - Нет. -- ...например, за благосклонность к преступнику, которого совсем не тянуло за решетку? - Нет. -- Или за порцию кокаина, немного травки от торговца, которому надо было, чтобы вы смотрели в другую сторону? - Нет. -- А бутылка виски или двадцать долларов на Рождество? - Нет. Карамацца внимательно разглядывал их минуту-другую. Облако снега вокруг машины скрывало очертания города. Наконец он сказал как бы сам себе: -- Значит, мне довелось беседовать с двумя ненормальными. Он произнес это слово с полным презрением, настолько возмущала его сама мысль о том, что где-то в мире могут быть честные чиновники. -- Вы ошибаетесь, в нас нет ничего ненормального. Не все полицейские охвачены заразой коррупции и взяточничества. Я сказал бы даже, что большинство этим не страдают. -- Нет, этим страдает абсолютное большинство, -- парировал Карамацца. Джек был настойчив: -- Неправда. У нас есть, конечно, черные овцы, но их совсем мало. Я горжусь людьми, с которыми работаю. Карамацца не отступал: -- Нет, большинство берут на лапу, в разной степени, но берут. -- Это неправда. Ребекка сказала: -- Нет смысла спорить с ним, Джек. Ему удобно верить в то, что всех нас можно купить. Надо же оправдать то, что он творит сам. Старик тяжело вздохнул, открыл кейс, лежавший у него на коленях, достал внушительный конверт и протянул его Джеку. -- Это должно вам помочь. Джек взял конверт, сохраняя безразличие. -- Что здесь? -- Успокойтесь, не деньги, это все, что мы смогли узнать об этом человеке, Баба Лавелле. Адрес его последнего местожительства, ресторан, где он бывал до начала войны с нами и до своего исчезновения, имена и адреса всех торговцев, которые толкали его товар в течение последних двух месяцев, хотя многих из них вы уже не сможете допросить. Ребекка, как всегда, выстрелила "в яблочко": -- Потому что вы их убрали? -- Ну зачем же так? Может, они просто уехали из города. -- Ну конечно! -- Короче, там только информация. Возможно, она у вас уже есть, хотя я склонен считать, что пока у вас нет таких данных. Джек спросил Карамацца: -- Зачем вы передаете ее нам? Старик приподнял наплывающие веки. -- Вы что, не понимаете? Я хочу, чтобы Лавелля нашли. Я хочу, чтобы его остановили. Держа конверт в руке и хлопая им по колену, Джек сказал: -- Я думаю, у вас шансов найти его куда больше, чем у нас. Он -- часть вашего мира. Вы можете задействовать свои связи и источники информации. -- В этом случае обычные контакты не помогут. Этот Лавелль... Он -- одиночка. Хуже того, создается впечатление, что он... мираж. Ребекка спросила: -- Вы-то уверены, что этот Лавелль существует? Может быть, это просто фикция? Может быть, ваши враги его придумали, чтобы им прикрываться? Карамацца ответил с такой убежденностью, что одним своим тоном поколебал скепсис Ребекки: -- Нет, он существует. Он нелегально въехал в Штаты прошлой весной, проследовав с Ямайки через Пуэрто-Рико. В конверт вложено его фото. Услышав это, Джек поспешил раскрыть конверт и, покопавшись, извлек фотографию размером двадцать на двадцать сантиметров. Карамацца объяснил: -- Это увеличенное скрытое фото Лавелля, сделанное в ресторане вскоре после того, как он начал работать на нашей территории. "Господи, -- подумал Джек, -- "наша территория"! Совсем как английский герцог жалуется на крестьян, вторгшихся в пределы его полей для охоты на лис!" Снимок был немного размытый, но лицо Лавелля вполне пропечаталось. Вглядевшись в него, Джек решил, что узнает гаитянца, встретив его на улице. Человек этот запоминался: очень темный негр с правильными чертами лица, широкие брови, большие, глубокопосаженные глаза, высокие скулы и большой рот. Он был красив и даже эффектен. На фотографии он улыбался кому-то, кто не попал в объектив. Улыбка у него была чарующая. Джек передал фотографию Ребекке. Карамацца продолжал: -- Лавелль хочет отнять у меня бизнес, уничтожить авторитет в семье, представить меня слабым и беспомощным. Меня! Понимаете, МЕНЯ! Я стою во главе организации вот уже двадцать восемь лет. МЕНЯ! Это был уже не бесстрастный голос банкира, в нем звучали злость и ярость. Он не говорил, а выплевывал слова, словно они имели дурной вкус и он хотел побыстрее избавиться от них: -- Но это не самое худшее. Нет. Ему мой бизнес и не нужен. Как только он его заполучит, то сам сразу отойдет и пустит в дело другие семьи. Он не хочет, чтобы дело было в руках кого-либо, кто носит фамилию Карамацца. Это не борьба за контроль над территорией. Для Лавелля это только месть, желание изолировать и деморализовать, заставить меня страдать. Он хочет уничтожить мою империю, убив моих сыновей и племянников. Всех, одного за другим! Он угрожает моим лучшим друзьям, всем, кто когда-либо что-либо для меня значил. Он обещает убить моих драгоценных внуков. Всех пятерых. Вы можете представить, он угрожает младенцам! Никакая месть, насколько бы оправданной она ни была, не должна затрагивать детей. Ребекка спросила Карамацца: -- Он что, прямо говорил вам об этом? Когда? При каких обстоятельствах? -- Несколько раз. -- Так вы встречались с ним? -- Тогда бы его просто уже не существовало на этом свете. Расставшись с имиджем банкира, позабыв о спокойствии и величавости, старый Карамацца словно окончательно превратился в рептилию. Только не в простую ящерку, а в змею, облаченную в костюм за тысячу долларов. Очень ядовитую змею. Карамацца уточнил: -- Подонок Лавелль говорил все эти вещи по телефону, каким-то образом откопав мой незарегистрированный номер. Я меняю его, но Лавелль узнает новый практически сразу после его установки. Говорит, что, убив всех моих друзей и родственников, он... собирается... Он собирается... Вспомнив все угрозы Лавелля, Карамацца замолчал, не в состоянии говорить. Ярость сковала его челюсти. Зубы сжались, мышцы на шее и щеках напряглись. Его магнетические черные глазки светились теперь нечеловеческим гневом и злобой -- у Джека по спине забегали мурашки. Когда Карамацца справился с собой, он вновь заговорил, но теперь изо рта его вылетел лишь резкий, жесткий шепот: -- Эта сволочь, вонючий черномазый, кусок дерьма, он сказал, что искромсает мою жену, мою Нину. Так и сказал: искромсаю. А после нее обещал расправиться с дочерью. Тут голос старика смягчился: -- Моя Роза, моя прекрасная Роза, свет моей жизни! Ей двадцать семь, но выглядит она на семнадцать. Очень умная девочка. Кончает медицинский колледж. Собирается стать врачом. Кожа -- как фарфор, прекрасные глаза, красивее я не видал. Он замолчал на минуту, видимо представляя свою Розу, и снова перешел на злой и хриплый шепот: -- Лавелль сказал, что он изнасилует мою дочь и разрежет ее на куски у меня на глазах. Он смеет говорить мне подобные вещи! Старик снова замолчал, громко и глубоко дыша. Пальцы с длинными ногтями судорожно сжимались и разжимались. Наконец он заговорил: -- Я хочу, чтобы вы остановили эту сволочь. -- Вы задействовали всех своих людей в поисках Лавелля? -- спросил его Джек. -- Использовали все возможности? - Да. -- Но так и не смогли найти? - Н-е-ет. В это протяжное "нет" Карамацца вложил всю свою боль, страх, ярость. -- Он исчез из Вилледжа и где-то скрывается. Вот почему я передаю вам всю информацию. С фотографией Лавелля вы можете задействовать свою поисковую систему, можете поместить ее в газетах, показать по каналам телевидения. И тогда не только полицейские, каждый житель Нью-Йорка сможет опознать его. Уж если я сам не могу достать Лавелля, то хочу, чтобы вы схватили и упрятали его куда-нибудь подальше. Когда он окажется за решеткой... -- Вы найдете возможность добраться до него в тюрьме, -- закончила Ребекка фразу, которую Карамацца не стал бы произносить вслух. -- То есть мы его арестуем, но он никогда не предстанет перед судом -- его убьют в тюрьме! Карамацца не стал опровергать эту мысль, но они-то знали, что это сущая правда. Обращаясь к Карамацца, Джек сказал: -- Вы убеждены, что Лавеллем движет жажда мести. Но за что он мстит вам? Что заставляет его строить планы по уничтожению всей вашей семьи вплоть до внуков? -- Я не стану этого говорить. Не могу. Потому что скомпрометирую себя. -- Вернее говоря, выдадите информацию для обвинения, -- заметила Ребекка. Джек вложил фотографию Лавелля в конверт и заметил как бы невзначай: -- Я хочу поговорить с вами о Доминике. Дженнаро Карамацца вдруг словно бы ссохся при упоминании имени убитого брата. Джек быстро добавил: -- Я имею в виду, что он, похоже, скрывался в этом отеле, зная, что за ним охотятся. Почему же он не забаррикадировался в своей квартире или не обратился за помощью к нам? В этом плане, видимо, ваш дом в Бруклине превращен в неприступную крепость? Старик ответил: -- Да, мой дом -- это действительно крепость. Он медленно моргнул -- раз, два, -- совсем как настоящая ящерица. -- Это крепость, но она не гарантирует полной безопасности. Лавелль уже добрался до моего дома. -- Вы хотите сказать, что он успел убить кого-то прямо в вашем доме? - Да. - Кого? -- Джинджера и Пеппера. -- Кто это? -- Мои собаки, пара папильонов. -- А-а-а... -- Ну, такие маленькие собачки, вы знаете. -- Я не уверен, что точно представляю, как они выглядят, -- сказал Джек. Ребекка пояснила: -- Это миниатюрные спаниели с длинной шелковистой шерстью. Карамацца оживился: -- Да, да, очень игривые. Все время играли и гонялись друг за другом. Любили сидеть на руках и ласкаться. -- И они были убиты в вашем доме? Карамацца взглянул на Джека. -- Да, прошлой ночью. Растерзаны на куски. Каким-то образом -- мы до сих пор не знаем как -- Лавел-лю или кому-то из его людей удалось пробраться в дом, убить моих дорогих маленьких собачек и уйти совершенно незаметно. Он хлопнул костлявой рукой по кейсу, голос его сорвался на фальцет: -- Черт возьми, это абсолютно невозможно. Мой дом буквально запечатан. Его охраняет целая небольшая армия! Он заморгал быстрее, но заговорил несколько спокойнее, чем прежде: -- Джинджер и Пеппер были такими ласковыми, они даже почти не лаяли. Собаки не заслужили такой смерти. Это были два маленьких невинных существа. Джек сидел ошарашенный: этот убийца, этот патриарх наркобизнеса, рэкетир с внушительным стажем, ядовитый и опасный человек-ящерица, не оплакавший гибель своего брата, на грани истерики из-за смерти двух собачек! Он взглянул на Ребекку. Та пристально смотрела на Карамацца -- с удивлением и отвращением, как смотрят на какую-нибудь тварь, выползающую из-под камня. Старик продолжал: -- Ведь они же, в конце концов, не были сторожевыми собаками, никогда ни на кого не нападали и не представляли никакой опасности. Просто пара симпатичных маленьких спаниельчиков... Не зная, как обращаться к главе мафии, Джек решил остановить Карамацца, вернуть его из истерическо-патетического состояния, куда он мог ухнуть. У Джека еще были вопросы. -- Говорят, что Лавелль использует против вас черную магию. Карамацца кивнул: -- Он это тоже говорит. -- И вы верите? -- Похоже, он настроен весьма серьезно. -- Но сами-то вы верите в это? Карамацца посмотрел в окно на бушующий вокруг лимузина снег. Хотя Джек и ощущал, что Ребекка недовольно щурится, он твердо повторил вопрос: -- Вы верите в это? Карамацца повернулся от окна. -- Верю ли я, что черная магия работает? Если бы месяц тому назад кто-нибудь задал мне этот вопрос, я рассмеялся бы ему в лицо, но сейчас... Джек подсказал: -- Сейчас вы думаете, что, может быть... -- Да, действительно. Чем черт не шутит... Джек заметил какую-то перемену в глазах старика. Они стали такими же злыми, холодными и настороженными, как и раньше. Правда, в них появилось и кое-что новое: страх. А к таким ощущениям этот старый и коварный ублюдок явно не привык. -- Найдите его, -- сказал Карамацца. -- Постараемся, -- ответил Джек. Ребекка быстро добавила: -- Это наша работа. Ее тон и слова как будто хотели отвести мысль о том, что в своих действиях они могли руководствоваться заботой о Дженнаро Карамацца и его кровожадном клане. -- Остановите его, -- попросил Карамацца. Его тон никогда еще не был таким мягким по отношению к полицейским. Никогда. Он даже был на грани того, чтобы сказать "пожалуйста". Черный лимузин отъехал от тротуара и вырулил на дорогу, оставляя после себя глубокий след на снежном покрове. Джек и Ребекка минуту-другую провожали взглядом удалявшийся "Мерседес". Ветер стихал. Снег все еще падают, более густой, чем раньше. Снежинки лениво опускались на землю, и у Джека создалось впечатление, что он попал в один из новомодных стеклянных домов, в котором, если его потрясти, начинается метель. -- По-моему, нам лучше вернуться в управление. -- услышал он голос Ребекки. Джек вынул фотографию Лавелля из конверта и сунул ее себе в карман. -- Что ты опять придумал? -- насторожилась Ребекка. Вместо ответа Джек протянул ей конверт. -- Я