буду в управлении примерно через час. - Когда? -- Ну, в четырнадцать ноль-ноль. -- Куда ты собрался? -- Есть одно место, куда мне нужно заглянуть. -- Джек, мы должны сейчас заняться формированием специальной группы, должны подготовить... -- Начинай без меня. -- Но для меня одной там слишком много работы. -- К двум, это самое позднее, я буду на месте. -- Джек, черт возьми! -- А пока ты справишься со всем без меня. -- Сейчас ты понесешься в Гарлем, так ведь? -- Ребекка, послушай... -- Конечно, в эту чертову лавку колдуна. Джек ничего не ответил. Ребекка продолжала: -- Я знаю, ты летишь туда, к этому Карверу Хэмптону, этому шарлатану, мошеннику. -- Он не мошенник. Он верит в то, чем занимается. Тем более что я обещал ему забежать сегодня. -- Это же полный идиотизм. -- Ты так думаешь? Но ведь Лавелль действительно существует. У нас есть даже его фото. -- Ну и что? Это же не значит, что в нашем деле замешано колдовство! -- Значит. -- Ладно, поступай как хочешь, но как же я доберусь до управления? -- Бери машину, а я попрошу патрульных меня подбросить. -- Джек, черт возьми! -- У меня предчувствие, Ребекка. -- Дьявол! -- Я чувствую, что... то, что окружает магию, -- и необязательно ее реальное проявление, а именно то, что ее окружает, -- имеет отношение к нашему делу. И предчувствие говорит, что это наша единственная зацепка. -- О Господи! -- Умный полицейский всегда прислушивается к своим предчувствиям. -- Но если ты не вернешься в управление к обещанному сроку, если мне придется заниматься всем одной, а потом предстать перед Грешемом... -- Я буду в четверть третьего, самое позднее -- в половине. -- ...то я тебе этого никогда не прощу, Джек. Он встретился с ней взглядом и, немного поколебавшись, сказал: -- Может быть, я и мог бы отложить визит к Карверу Хэмптону до завтра, если бы... -- Если бы что? -- Если бы знал, что ты готова уделить полчаса, ну, пятнадцать минут, чтобы посидеть и поговорить о том, что произошло между нами вчера. Пойдем куда-нибудь? Ребекка отвела взгляд. -- Для этого у нас сейчас нет времени. -- Ребекка! -- У нас много работы, Джек. Он кивнул. -- Ты права. Начинай работу по спецгруппе, а я переговорю с Карвером Хэмптоном. Джек пошел в сторону полицейских, стоявших у патрульных машин. Ребекка крикнула: -- Не позже двух! -- Постараюсь как можно быстрее! Ветер вдруг снова усилился. Слышалось его завывание. 4 Молодой снег приукрасил улицу. И хотя квартал по-прежнему был грязным, замусоренным и заплеванным, он выглядел веселее, чем вчера. Лавка Карвера Хэмптона находилась неподалеку от угла квартала, между двумя другими -- винной и мебельной, чьи окна были защищены постоянно опущенными железными решетками. Заведение Хэмптона единственное здесь выглядело вполне респектабельно. На его окнах решеток не было. Вывеска над дверью состояла из одного слова: "Рада". Конечно, Джека заинтересовало, что это означает, и Хэмптон пояснил, что в магическом пантеоне три группы богов покровительствуют разным направлениям магии: злые руководят ответвлениями черной магии -- Конго и Петро; добрые боги отвечают за магию белую -- Раду. Хэмптон занимался продажей одежды, снадобий и ритуальных принадлежностей, применявшихся в белой магии, поэтому вывески над дверью магазина было достаточно, чтобы привлекать выходцев из стран Карибского бассейна и их потомков, которые переселились в Нью-Йорк вместе со своей религией и обычаями. Джек вошел в магазин. Тут же звякнул колокольчик, посылая весть о приходе клиента. Закрыв за собой дверь, Джек оставил за ней злой декабрьский ветер и попал в иной мир. Магазин был маленьким: метров десять в длину и три в ширину. В центре стояли столики с ножами, палками, колокольчиками, чашами и одеждой, предназначенными для колдовских ритуалов. Справа по всей длине стены размещались низенькие шкафчики. Джек не имел ни малейшего представления о том, что там было. На стене слева от двери до самого потолка поднимались рядами полки, уставленные бутылками всевозможных размеров, форм и окрасок -- синими, желтыми, зелеными, красными, оранжевыми, коричневыми и бесцветными, на каждой -- аккуратная наклейка. Все они были заполнены травой, кореньями, порошком или другими веществами, потребными для заклинаний или изготовления снадобий. Услышав колокольчик, из задней двери появился Карвер Хэмптон. -- Детектив Доусон! -- удивился он. -- Рад видеть вас! Вот уж не думал, что вы снова решитесь проделать столь долгий путь, особенно в такую противную погоду. Я ждал, что вы позвоните, чтобы узнать, нет ли у меня чего-нибудь новенького. Джек прошел в заднюю часть магазина, и они через прилавок пожали руки друг другу. Карвер Хэмптон, высокий мужчина с широкими плечами, мощной грудью и двадцатью килограммами лишнего веса, выглядел очень внушительно. Он напоминал профессионального форварда американского футбола, который с полгода не играл. Нельзя было назвать его красивым -- слишком тяжелый лоб и слишком круглое лицо помешали бы их обладателю рассчитывать на первые страницы какого-нибудь фешенебельного журнала для мужчин. К тому же его нос, сломанный, похоже, не один раз, давно расплющился. Но если этот человек и не был красавцем, то, безусловно, выглядел он очень дружелюбно. Что-то вроде огромного чернокожего Санта-Клауса. -- Жаль, что вы зря проделали столь дальний путь. Джек спросил: -- Значит, со вчерашнего дня вы не успели ничего выяснить? -- Нет, ничего примечательного, хотя ищу информацию повсюду, расспрашиваю всех, кого можно. Удалось выяснить только то, что где-то здесь действительно существует человек, называющий себя Баба Лавеллем. И утверждают, что он -- настоящий Бокор. -- Бокор? Это колдун, занимающийся черной магией? Так? -- Совершенно верно. Волшебство зла. Это все, что я узнал. Он действительно есть. Ведь вчера вы в этом сомневались? Так что, полагаю, информация будет вам хоть как-то полезна. Только нужно было просто позвонить... -- Не волнуйтесь, я приехал по делу. Хочу показать вам кое-что важное... Фотографию Баба Лавелля собственной персоной. -- Вы не шутите? -- Конечно, нет. -- Так вы уже удостоверились в его существовании? Дайте-ка я на него посмотрю. Думаю, это поможет мне при расспросах. Джек извлек фото из кармана плаща и протянул его Хэмптону. При первом же взгляде на фотографию тот изменился в лице. Если полагать, что негры могут бледнеть, то именно это, наверное, и происходило с ним. Лицо его не изменило своего цвета, но потеряло вдруг блеск и упругость, кожа напоминала теперь сухую коричневую бумагу. Губы сжались, а глаза стали напряженными, сосредоточенными. Он прошептал: -- Это же тот самый человек! -- Какой? -- в недоумении спросил Джек. Хэмптон сунул фотографию в руку Джеку так, будто стремился быстрее освободиться от нее, будто мог заразиться от одного только прикосновения к фотографическому изображению Лавелля. Его большие руки затряслись. Джек спросил: -- Что случилось? Что с вами? Голос Хэмптона дрожал: -- Я видел этого человека. Я его видел, но не знал его имени. -- Где вы его видели? -- Здесь. -- Что? В этом магазине? - Да. - Когда? -- В сентябре. -- А с тех пор вы его больше не видели? - Нет. -- Что здесь делал Баба Лавелль? -- Он приходил купить кое-какие травы и измельченные цветы. -- Но мне казалось, что вы занимаетесь только белой магией. Радой? -- Многие вещества используются и Бокорами и Хунгонами, хотя и для достижения противоположных целей. Он купил очень редкие травы и цветы, которые не нашел бы ни в каком другом месте Нью-Йорка. -- В городе есть еще такие магазины, как ваш? -- Да, есть еще одна лавка. Правда, не такая большая. Есть еще два Хунгона. Не сильные колдуны, обычные любители, без особых знаний или опыта. Они торгуют ритуальными принадлежностями прямо у себя дома. Действуют бойко, и оборот у них приличный. Но у них нет твердых принципов: они работают и с Хунгонами и с Бокорами. Эти люди предлагают клиентам даже инструменты для жертвоприношений: ритуальные тесаки, специально заточенные ложки для извлечения глаза у живого животного. Эти ужасные люди продают свой товар первым встречным, и часто -- злым и испорченным встречным. -- Значит, Лавелль пришел к вам, потому что не смог достать у тех людей что-то нужное ему? -- Да, он сказал, что достал уже почти все, что нужно, но только в моем магазине имеется полный набор самых редких и ценных веществ, используемых для заклинаний. И это правда. Я горжусь своим ассортиментом, но никогда ничего не продам Бокору, если буду осведомлен о его принадлежности к черной магии. Обычно я без труда узнаю их. Я никогда ничего не продам любителям с их грязными намерениями или тем, кто собирается напустить смертельные чары на тещу или на соперника -- в любви или в работе. С такими типами я дела не имею. Так вот, этот мужчина на фото... -- Лавелль, -- подсказал Джек. -- ...тогда я не знал его имени. Заворачивая его покупки, я понял, что он -- Бокор, и отказался продать товар. Он прямо озверел, когда услышал это. Пришлось чуть ли не силой выставить его за дверь. Я думал, что никакого продолжения этого эпизода не будет. -- И что же? -- Продолжение последовало. -- Что, Лавелль приходил еще раз? - Нет. -- Что же тогда случилось? Хэмптон вышел из-за прилавка и подошел к полкам, на которых стояли сотни различных бутылочек. Джек последовал за ним. Хэмптон перешел почти на шепот. Джеку показалось, что в голосе большого негра появились нотки страха. -- Через два дня, когда я сидел за этим прилавком в пустом магазине и читал газету, все бутылки вдруг посыпались с полок на пол. В одно мгновение! Раздался страшный грохот. Половина бутылочек разбилась вдребезги, а их содержимое смешалось. Я бросился к полкам, чтобы посмотреть, из-за чего весь этот сыр-бор. И тут травы и порошки стали... ну, двигаться, собираться в кучки и как бы оживать. Из этой массы вдруг появилась черная змея сантиметров сорок длиной: желтые глаза, ядовитые зубы, трепещущий язычок. Настоящая змея, как те, что вылупляются из яиц. Джек во все глаза смотрел на большого человека, не зная, верить ему или нет. До этой минуты Джек считал Хэмптона искренним в его религиозных убеждениях, но человеком здравомыслящим, не менее рациональным, чем католики или иудеи. Вера в магию, в возможность чудесных превращений -- это одно, а заявление о том, что ты видел чудо, -- совсем другое. Если человек клянется, что видел чудо, кто он? Психопат, фанатик, просто лгун? С другой стороны, если ты религиозен -- а Джек был верующим человеком, -- то как сам можешь верить в возможность чуда, если не веришь другим, что они были свидетелями проявления сверхъестественного? Вера не будет верой, если не допускать возможности ее реального воздействия на материальную жизнь. Раньше Джек не задумывался над этим. Но теперь он смотрел на Карвера Хэмптона со смешанным чувством, где соседствовали сомнение и осторожное понимание. Ребекка, как всегда, сказала бы ему, что он слишком восприимчив. Не сводя глаз с бутылок на полках, Хэмптон рассказывал: -- Змея устремилась на меня. Я отступил до задней стены. Потом отступать было уже некуда. Я упал на колени и стал молиться. Есть особые молитвы, предназначенные для подобных случаев, и они помогли. А может быть, Лавелль и не хотел, чтобы змея тронула меня. Может быть, таким образом он предупреждал, чтобы впредь я с ним не связывался, или хотел отомстить за бесцеремонность, с какой я выпроводил его из магазина. Как бы там ни было, змея снова превратилась в травы и порошки, из которых она и возникла. -- Откуда вы знаете, что все это дело рук Лавелля? -- Буквально через секунду после того, как змея... растворилась, раздался телефонный звонок. Это звонил тот самый человек, которого я отказался обслужить. Он сказал, что я волен сам решать, кого из клиентов обслуживать, а кого -- нет, но я не имел права дотрагиваться до него. За то, что я такое позволил, он уничтожил мой товар и вызвал к жизни змею. Я передаю вам все, что он сказал, буквально слово в слово. Затем он повесил трубку. Джек заметил: -- Но вы не говорили, что применили к нему меры физического воздействия. -- Я этого и не делал. Я просто положил руку ему на плечо и, скажем, проводил его до двери. Твердо, но без какого бы то ни было насилия. Я не сделал ему больно. Тем не менее и этого хватило, чтобы он разъярился и решил отомстить. -- Это все произошло в сентябре? - Да. -- И больше он не приходил в ваш магазин? - Нет. -- И не звонил? -- Нет. Понадобилось почти три месяца, чтобы восстановить ассортимент порошков и трав. Некоторые так трудно достать, вы просто не представляете! Я, собственно говоря, только-только закончил эту восстановительную работу. Джек сказал: -- Значит, у вас есть особый счет к Лавеллю? Хэмптон покачал головой: -- Нет, наоборот. -- Что вы имеете в виду? -- Я больше не хочу участвовать в этом деле. -- Но ведь... -- Я больше не смогу ничем вам помочь, лейтенант. -- Я вас не понимаю. -- Хорошо, объясню: если я буду помогать вам, Лавелль напустит на меня что-нибудь похуже той змеи, и уже не как предупреждение. На этот раз он просто убьет меня. Джек увидел, что Хэмптон до смерти напуган. Убежденный в силе колдовства, он чуть не трясся от страха. Сейчас даже у Ребекки не повернулся бы язык обозвать его шарлатаном. -- Разве вы не хотите увидеть его за решеткой так же, как и мы? Разве не должны убедиться в его крахе после того, что он вам сделал? -- спросил Джек негра. -- Вам никогда не упрятать Лавелля в тюрьму. -- Ну, конечно... -- Что бы он ни творил, вы и пальцем к нему не прикоснетесь. -- Ничего, как-нибудь справимся. -- Видите ли, Лавелль -- очень могущественный Бокор. Он не какой-нибудь знахарь-любитель, он владеет силой тьмы -- тьмы смерти, тьмы ада, тьмы потустороннего мира. Эта космическая сила недоступна человеческому пониманию. Лавелль связан не только с Сатаной, вашим иудео-христианским повелителем демонов -- а одно это уже страшно, -- он является слугой всех духов и богов зла древнейших африканских религий. В нем поистине дьявольская мощь. Некоторые из этих демонов сильнее Сатаны. И этот пантеон злых богов всегда в его распоряжении. Более того, сами боги желают, чтобы Лавелль использовал их, потому что он для них -- проводник в наш мир. Они жаждут проникнуть в нашу жизнь, привнести в нее кровь, боль, страх, несчастья. Но, поскольку наш мир охраняют добрые божества, он для них труднодоступен. Поэтому дьявольским силам очень нужен Лавелль. Хэмптон остановился. Он весь горел. На лбу у него выступили капли пота. Он потер лицо своими большими руками и глубоко вздохнул. Затем снова заговорил, стараясь сохранять спокойствие, что удавалось ему лишь отчасти. -- Лавелль -- очень опасный человек, лейтенант. Вы даже не представляете, насколько опасный. Возможно, у него не все в порядке с головой, с психикой. А это самое страшное сочетание: злобность, психические отклонения, помноженные на опыт и знания Бокора. -- Вы ведь Хунгон, колдун белой магии. Разве не можете использовать свою силу против него? -- Да, я Хунгон. И, скажем, не худший. Но противостоять Лавеллю я не в силах. Что я могу? С огромным трудом могу наслать заклятие на его травы и порошки. Могу сделать так, что в его кабинете с полок упадет несколько бутылочек. Но я никогда не создам змею. Предварительно мне потребовалось бы видеть это место. Но все это не сравнить с тем, что может он. У меня нет ни его силы, ни его мастерства. -- Но вы могли бы попробовать. -- Нет, ни в коем случае. В любом противостоянии он сокрушит меня, как букашку. Хэмптон подошел к входной двери и распахнул ее, отступив немного в сторону. Колокольчик над дверью жалобно зазвенел. Негр держал дверь широко открытой. Джек сделал вид, что не понимает намека. -- Послушайте, если бы вы просто иногда спрашивали... -- Нет, лейтенант, я больше ничем не могу помочь вам. Разве это трудно понять? Холодный ветер ворвался в лавку. Он толкал дверь, шипел и завывал, а снежинки кололи лицо, как слюна разъяренного человека. Джек сделал еще одну попытку: -- Послушайте, Лавелль не узнает, что вы пытаетесь кое-что выяснить о нем. Он... -- Обязательно узнает! Это Хэмптон сказал уже злым голосом. Глаза его были раскрыты так же широко, как и дверь, которую он придерживал рукой. -- Он знает все. Или, по крайней мере, может все узнать. Абсолютно все. - Но... -- Пожалуйста, уходите, -- потребовал Хэмптон. -- Выслушайте меня, я... -- Выходите! -- Но ведь... -- Проваливайте отсюда, черт вас дери! Сейчас же! Теперь в голосе Хэмптона слышались и ярость, и панический ужас. Страх, как известно, передается. Ужас большого негра перед Лавеллем сказался и на Джеке: по коже у него забегали мурашки, а руки вдруг стали холодными и влажными. Он вздохнул и кивнул: -- Хорошо, хорошо, мистер Хэмптон. Но я хотел бы... -- Сейчас же, черт вас возьми! Сию минуту! Джек вышел из лавки. 5 Дверь за ним с громким стуком захлопнулась. На укутанной снегом улице этот звук прозвучал как винтовочный выстрел. Обернувшись, Джек увидел, как Карвер Хэмптон опускает занавеску на стеклянную дверь. Крупными белыми буквами по темному фону было написано лишь одно слово: "ЗАКРЫТО". Через секунду в магазине погас свет. Снега на тротуаре заметно прибавилось, и он все еще падал, быстро и часто. И небо потемнело и помрачнело, стало более унылым, чем двадцать минут назад, когда он вошел в магазин "Рада". Аккуратно ступая по скользкому тротуару, Джек направился к патрульной машине, ожидавшей его неподалеку. Из ее выхлопной трубы поднимался белый дымок. Джек сделал всего три шага, когда его остановил резкий звук, совсем неуместный здесь, на заснеженной улице: где-то рядом пронзительно звонил телефон. Джек посмотрел налево, потом направо и почти на углу улицы, метрах в десяти от патрульной машины, увидел таксофон. В необычной для города тишине, которую принес с собой снег, звук был таким громким, что казалось, он рождается прямо из воздуха возле уха Джека. Он внимательно посмотрел на таксофон. Это не была телефонная будка -- в наши дни их не так-то много, настоящих телефонных будок с дверью, создающих при разговоре иллюзию хоть какой-то уединенности. Телефонная корпорация утверждает, что строить их дорого. Обыкновенный телефонный аппарат был закреплен на столбике и огорожен с трех сторон прозрачными панелями -- Джеку не раз доводилось проходить мимо уличных телефонов в тот момент, когда они звонили, а поблизости никого не было. Обычно он даже не оглядывался на аппараты. Ему и в голову не приходило подойти, снять трубку и выяснить, кто звонит. Его это не касалось. И на этот раз звонили не ему. Хотя... все же... сейчас... что-то было не так... Звонок завораживал, притягивал его, обволакивал с ног до головы. Звонок... Звонок... Настойчивый... Требовательный... Гипнотизирующий... Звонок. И вообще все вокруг него как-то изменилось, стало беспокойным. Реальными оставались только телефон, ведущая к нему узкая дорожка тротуара и сам Джек. Остальное сгинуло в дымке, возникшей ниоткуда. Дома растворились на глазах, как на киноленте, где одна картинка быстро сменяет другую. Несколько машин, медленно и как бы неохотно двигавшихся по заснеженной улице, стали вдруг... испаряться. На их месте возник туман, напоминающий залитый светом, но остающийся без изображения экран в кинотеатре. Редкие прохожие, боровшиеся с напором ветра, тоже куда-то подевались. Остался только Джек. И узкая тропка к телефону. И сам телефон. Звонок. Его влекло туда. Еще звонок. Его тянуло к таксофону. Джек усилил сопротивление. Снова звонок... И он понял, что сделал шаг! К таксофону! Еще один. Третий шаг... Джеку казалось, что он не идет, а плывет. Звонок... Он двигался как во сне... Или как в лихорадке... Еще шаг. Джек попытался остановиться. Ничего не вышло. Он попробовал повернуть в сторону патрульной машины. Не смог. Сердце у него бешено застучало. Он был как в тумане, потерял всякую ориентацию. Спина его, несмотря на холод, была мокрая. Наплывы телефонных трелей действовали так же завораживающе, как и ритмичное покачивание карманных часов в руках гипнотизера. Этот звук увлекал Джека вперед так же, как в древности пение сирен толкало незадачливых мореплавателей к смерти, на рифы. Джек знал, что звонят ему, не понимая, как он понял это. Телефон был рядом, и Джек снял трубку: -- Алло? -- Детектив Доусон! Рад, что наконец-то представилась возможность побеседовать с вами. Мой дорогой. нам уже давно нужно было поговорить. Голос низкий, хотя и не бас, и очень интеллигентный. Судя по произношению, смесь хорошо отработанного британского и элементов, характерных для жителей Карибского бассейна. Так мог говорить человек, прибывший оттуда. -- Лавелль? -- Господи, ну кто же еще?! -- Но как вы узнали, что... -- ...что вы были в этом районе? Дорогой друг, я, в некотором роде, веду за вами наблюдение. -- Вы здесь? На этой улице? -- Нет, я далеко. Мне не нравится Гарлем. -- Я бы хотел побеседовать с вами, -- сказал Джек. -- А мы и так беседуем, не правда ли? -- Я имею в виду -- с глазу на глаз. -- О, не думаю, что есть такая необходимость. -- Я не стану вас арестовывать. -- А вы и не смогли бы. Против меня у вас нет никаких улик. -- Хорошо, тогда... -- Но вот задержать меня на пару дней под каким-нибудь предлогом вы бы не отказались. -- Не отказался бы. -- А меня это абсолютно не устраивает. Предстоит очень много работы. -- Даю слово, что пригласим вас в управление буквально на пару часов, только для того, чтобы задать ряд вопросов. -- Вы в этом уверены? -- Можете верить моему слову. Просто так я ничего не обещаю. -- Как ни странно, но я склонен этому верить. -- Тогда почему не прийти в полицию, не ответить на несколько вопросов, чтобы освободить себя от всяких подозрений? -- Видите ли, не могу освободить себя от подозрений, потому что я виновен. -- Лавелль засмеялся. -- Вы хотите сказать, что связаны с этой серией убийств? -- Конечно. Разве не в этом вас пытается убедить каждый встречный? -- Значит, вы звоните, чтобы признаться? Теперь Лавелль хохотал в голос. Потом успокоился и сказал: -- Я звоню, чтобы дать вам один совет. -- Я слушаю. -- Ведите это дело так, как вела бы его полиция на моей родине, на Гаити. -- Как это? -- Они не стали бы связываться с Бокором, который обладает такой силой, как я. - Да? -- Они просто не осмелились бы. -- Но это Нью-Йорк, а не Гаити. Нас не учат бояться колдовства, в полицейской академии нас учат другому. Джек продолжал говорить спокойным голосом, хотя сердце у него так и рвалось из груди. Лавелль добавил: -- К тому же на Гаити полиция не захотела бы разбираться с Бокором, если бы его жертвами были подонки вроде Карамацца. Не считайте меня убийцей, лейтенант. Смотрите на меня как на чистильщика, оказывающего ценные услуги обществу, избавляя его от опасных элементов. Именно так к этому отнеслись бы на Гаити. -- Мы здесь мыслим иначе, мистер Лавелль. -- Мне жаль это слышать. -- Убийство всегда убийство, оно всегда преступление, независимо от того, кто жертва. --Как неумно. -- Мы здесь верим в неприкосновенность человеческой жизни. -- Как глупо. Если Карамацца просто исчезнут с лица земли, пострадает ли от этого общество? Чего оно лишится? Кучки воров, убийц и сутенеров. Правда, их место займут другие воры и убийцы. Но не я. Вы можете считать меня их подобием, простым убийцей, но это не так. Я -- священник. Мне не нужен контроль над наркобизнесом в Нью-Йорке, я просто хочу отобрать этот контроль у Карамацца. В виде наказания. Мне нужно разрушить его авторитет, отобрать у него семью и друзей, уничтожить его в финансовом отношении, чтобы научить его скорбеть и рыдать. Когда я добьюсь этого, когда он окажется нищим, в полной изоляции, когда он будет трястись от страха и, настрадавшись, дойдет до полного отчаяния, тогда я ликвидирую его самого. И смерть его будет долгой и мучительной. А потом я вернусь на остров, и вы обо мне больше не услышите. Я -- орудие в руках правосудия, лейтенант Доусон. -- Разве правосудию необходимо убийство внуков Дженнаро Карамацца? - Да. -- Убийство невинных детей? -- Они не невинны. В их жилах течет кровь Дженнаро, в них -- его гены, и они не менее виновны, чем их дедушка. Похоже, Карвер Хэмптон прав: здесь больная психика. А Лавелль продолжал: -- Я прекрасно понимаю, что вам не поздоровится, если не удастся поймать кого-то, ответственного хотя бы за часть убийств. Все ваше управление будет отдано на заклание прессе, если у вас не будет хоть каких-то конкретных результатов. Я мог бы предоставить в ваше распоряжение достаточно неопровержимых улик против одной из мафиозных группировок. Убийство членов семьи Карамацца вы можете списать на других преступников и сделать доброе дело, засадив их за решетку. Заодно освободитесь еще от одной банды. Был бы очень рад помочь вам таким образом. Не только все вокруг делало этот разговор ирреальным -- сонная улица, плывущее куда-то пространство, дымка, как при лихорадке, сама их беседа казалась настолько странной, что и ее словно бы не было. Джек попытался встряхнуться, но мир вокруг не хотел заводиться, как механические часы, не хотел возвращаться к реальности. Он спросил: -- Вы действительно предлагаете все всерьез? -- Улики, которые я организую, будут несокрушимыми в любом суде. Вам не придется беспокоиться, что вы проиграете это дело. -- Я имею в виду не это. Неужели вы думаете, что я готов вступить с вами в сговор и подставить невинных людей? -- Какие же они невинные! Я ведь говорю об убийцах, ворах, сутенерах! -- Но именно к вашим убийствам они не будут иметь никакого отношения. -- Это уже вопросы техники. -- Но не для меня. -- Вы интересный человек, лейтенант. Наивный, глупый, но все же интересный. -- Дженнаро Карамацца уверяет, что все ваши действия против его семьи вызваны жаждой мести. -- Это так. -- Мести за что? -- А он вам не рассказал? -- Нет. Что же случилось? Молчание. Джек подождал и едва не спросил еще раз, но Лавелль заговорил. Теперь у него был другой голос -- жесткий, даже яростный. -- У меня был старший брат, Грегори. На самом деле он был лишь наполовину моим братом -- его фамилия Понтрейн. Он абсолютно не признавал древнее искусство колдовства и магии. Можно сказать, относился ко всему этому с презрением и не хотел иметь дело со старинными верованиями Африки. Человек современного мировоззрения, современного мышления, он верил в науку, а не в волшебство, веровал в прогресс и технику, а не в силу древних богов. Он не одобрял моего призвания и не верил, что я могу сделать кому-то добро или, наоборот, принести несчастье. Он считал меня безобидным чудаком. Но несмотря на все, я любил его, а он любил меня. Мы были братьями. Братьями! Ради него я был готов на все и сделал бы для него все. Джек повторил задумчиво: -- Грегори Понтрейн... Я ведь помню это имя. -- Несколько лет назад Грегори приехал сюда в качестве иммигранта. Он много трудился, затем пробился в колледж, добился стипендии. Писательский дар был у него еще с детства, и, главное, он знал, как им распорядиться. В Штатах он получил степень бакалавра на факультете журналистики Колумбийского университета и пошел работать в "Нью-Йорк таймс". Почти год он ничего не писал, только редактировал статьи других журналистов. Потом ему поручили написать несколько статеек, что-нибудь "о жизни". Так, ерунда. А затем... Джека осенило: -- Грегори Понтрейн! Конечно же! Репортер криминальной хроники. -- Вскоре моему брату доверили несколько материалов о преступлениях: грабежи, наркотики. Он с честью выполнил эту работу. Потом полез глубже, стал заниматься крупными делами, многое раскапывал сам, без всяких заданий. И в конце концов стал экспертом "Тайме" по наркобизнесу в Нью-Йорке. Никто не знал столько, сколько знал он о Карамацца, о том, как его клану удалось закупить многих полицейских офицеров и городских чиновников. Никто не знал об этом больше Грегори, и никто не писал о них лучше его. -- Да, я читал его статьи. Отличная работа. -- Он задумал еще пять-шесть. Был разговор о награждении его Пулитцеровской премией за уже сделанное. Грегори накопал достаточно улик, чтобы заинтересовать полицию и добиться утверждения трех приговоров большим судом присяжных. У него были свои источники информации: люди в полиции, в самом клане Карамацца -- люди, которые доверяли ему. Он был убежден, что удастся засадить за решетку Доминика Карамацца. Но все быстро кончилось. Бедняжка Грегори! Глупый, благородный и смелый малыш Грегори! Он считал своим долгом бороться со злом везде, где встречал его. Репортер-крестоносец. Он думал, что сможет многое изменить. Но он так и не понял, что с силами тьмы можно справиться только моими способами. Прекрасным мартовским вечером он и его жена Она ехали на ужин... -- Бомба в машине, -- сказал Джек. -- Обоих разорвало на куски. А она была беременна, они ждали своего первенца. Так что я рассчитываюсь с Дженнаро Карамацца за три жизни: Грегори, Оны и их ребенка. Джек заметил: -- Но ведь тот случай со взрывом так и не был раскрыт, нет никаких доказательств, что к убийству причастны Карамацца. -- Я знаю, что виновны они. -- Пока ничего не доказано. -- У меня свои источники информации, намного надежнее тех, что были у Грегори. В моем распоряжении глаза и уши Подземного Мира. Он опять засмеялся. Смех у Лавелля был звучный, мелодичный, но Джеку он показался каким-то беспокойным. Должно быть, таким и должен быть смех сумасшедшего. Он не может напоминать добродушное похохатывание старого доброго дядюшки. -- Да-да, лейтенант. Подземный Мир. Я не имею в виду подпольный преступный мир, эту жалкую "Коза ностру" с ее тупой сицилийской гордостью и дутым кодексом чести. Мой Подземный Мир неизмеримо глубже, чем тот, в котором обитает мафия. Глубже и темнее. Через глаза и уши древних богов я получаю сведения от демонов и черных ангелов -- вездесущие, они видят и слышат все, абсолютно все. "Это сумасшествие, -- подумал Джек. -- Парню пора в психбольницу". Но в голосе Лавелля было что-то еще, будоражившее в Джеке инстинкты полицейского. О сверхъестественном Лавелль говорил убежденно и даже трепетно, но вот он заговорил о брате, и Джек усомнился в подлинности его горя и переживаний. Джек почувствовал, что не месть была здесь главным движущим мотивом. Может быть, неверие брата, его прямолинейность претили Лавеллю? Что, если он был рад смерти Грегори? Или сбросил какой-то камень с души? -- Брат не одобрил бы ваше стремление отомстить, -- заметил Джек. -- Может, и одобрил бы. Вы же его совсем не знали. -- Я знаю достаточно, чтобы утверждать, что его не радовали бы ни ваши действия, ни вся эта кровавая резня. Он был нормальным человеком, и все это оттолкнуло бы его. Лавелль не отвечал, но его недовольное молчание говорило о том, что аргументы Джека попали в цель. Джек развивал наступление: -- Он не одобрил бы убийства чьих-либо внуков, месть до третьего колена. Он не был одержимым, как вы. Он не был сумасшедшим. -- А мне все равно, одобрил бы он это или нет, -- нетерпеливо заметил Лавелль. -- Поэтому я и склонен считать, что вами движет не только месть. Есть тут что-то еще. Лавелль опять замолчал. -- Если бы брат не одобрил убийства, зачем же вам понадобилось... Лавелль резко перебил его: -- Я уничтожаю эту пакость не во имя моего брата, а делаю это ради себя. Только ради себя. И это должно быть ясно всем: я никогда по-другому и не действовал. Все эти смерти способствуют росту моей репутации. -- Репутации? С каких это пор убийство является символом чести, чьей-то гордостью? Это же сумасшествие! -- Никакое это не сумасшествие. -- Лавелль почти кричал, закипая бешеной яростью: -- Канон древних богов Петро и Конго гласит, что никто не может отнять жизнь у брата Бокора и остаться безнаказанным. Убийство моего брата -- вызов лично мне. Оно унижает меня, выставляет на посмешище. Терпеть такое я не могу. И не буду. Сила Бокора покинет меня, если я не отомщу. Боги потеряют ко мне уважение и отвернутся, лишив своей поддержки и помощи. Теряя контроль над собой, Лавелль перешел на высокопарный и напыщенный слог. -- Должна пролиться кровь, должны распахнуться ворота смерти. Океаны боли должны смести всех, кто затронул меня, убив моего брата. Даже если я и презирал Грегори, он принадлежал к моей семье. Нельзя пролить кровь члена семьи Бокора и остаться безнаказанным. Если мне не удастся достойным образом отомстить за это, древние боги оттолкнут меня, мои заклинания и заговоры потеряют силу. Если хочу сохранить покровительство богов Петро и Конго, то за смерть моего брата должен заплатить по крайней мере десятком смертей. Джек понял, что ему не разобраться в истинной мотивации действий Лавелля. Реальные их причины не просматривались, и последние аргументы свидетельствовали о его психическом нездоровье уже с иной стороны. -- Вы действительно в это верите? -- спросил Джек. -- Это истинная правда. -- По-моему, это называется по-другому: это сумасшествие. -- Вам придется в конце концов убедиться в обратном. -- Сумасшествие, -- повторил Джек. -- Да, еще один совет, -- сказал Лавелль. -- Ни один из моих подозреваемых не давал мне столько советов. Целый фонтан. Ну прямо Энн Лэндерс. Не обращая внимания на слова Джека, Лавелль заявил: -- Откажитесь от этого дела. -- Вы что, серьезно? -- Выйдите из него. -- Это невозможно. -- Попросите, чтобы вас освободили. - Нет. -- Вы непременно сделали бы так, как я говорю, если бы могли отличить, что для вас хорошо, а что -- нет. -- Вы -- наглец. -- Я знаю. -- Господи, я же полицейский! Вам не запугать меня. Наоборот, только расшевелите. Угрозы толкают меня на более активные поиски. С полицейскими на Гаити в такой ситуации, наверное, бывает то же самое? Иначе разница между нами и ними была бы слишком велика. Да и что вы получите, если я откажусь от дела? Меня заменят другим полицейским, а тот все равно будет искать вас, Лавелль. -- Да, но у того, кто вас заменит, не будет вашей фантазии. Он-то вряд ли поверит, что здесь колдовство, и ограничится обычными полицейскими методами. А этого я не опасаюсь. Джек был поражен: -- Вы хотите сказать, что именно моя восприимчивость и фантазия представляют для вас угрозу? Лавелль не стал возражать, он только предложил: -- Не хотите выходить из дела -- не надо. Но прекратите копаться в магии. Относитесь к делу так, как к нему относится Ребекка Чандлер. Как к обыкновенному расследованию убийства. -- Я просто не могу поверить в подобную наглость, -- отреагировал Джек. -- Ваш ум допускает, пусть и не полностью, что здесь участвуют сверхъестественные силы. Прошу, не трогайте эту линию. Это все, о чем я прошу. -- Вот как! Это все? -- Ограничьтесь полученными отпечатками пальцев, работой экспертов -- словом, обычными средствами. Допрашивайте всех свидетелей, каких считаете нужным... -- Огромное спасибо за разрешение. -- ...меня это все не затрагивает, -- продолжал Лавелль, как будто Джек его и не перебивал.-- Так вы меня никогда не найдете. Я успею покончить с кланом Карамацца и буду на пути домой, прежде чем полиция размотает хотя бы одну ниточку в этом деле. Просто забудьте о магии. Пораженный беспардонностью Лавелля, Джек спросил: -- А если не забуду? В трубке вдруг раздалось какое-то шипение, и Джек невольно вспомнил рассказ Хэмптона о появлении черной змеи, подумав вдруг, что, если Лавелль пощлет змею и по телефонной линии, она вылезет из трубки, чтобы вонзить свои ядовитые зубы в его губы, нос, глаза... чтобы укусить его в ухо, голову... И Джек невольно отвел трубку чуть в сторону, но, поймав себя на таких мыслях и опасениях, вновь прижал ее к уху. -- Если вы полезете в колдовские дела и станете разрабатывать именно эту линию расследования, то я... сделаю так, что ваши сын и дочь... будут разорваны на куски. У Джека защемило под ложечкой. Лавелль добавил со значением: -- Вы ведь помните, как выглядели Деминик Карамацца и его телохранители? И тут они заговорили одновременно. Теперь Джек кричал, а Лавелль сохранял спокойный, ровный тон. -- Слушай, ты, вонючий сукин сын! -- Вспомните: в отеле растерзанный старина Доминик, разорванный на куски... --Ты не посмеешь... -- ...с вырванными глазами... весь в крови. -- ...и пальцем прикоснуться к моим детям, а не то я... -- А когда я поработаю над Пенни и Дэйви, от них останутся лишь кучи мертвечины... -- ...оторву твою поганую голову. Я тебя предупреждаю... -- Мертвечины, дохлых ошметков... -- Я найду тебя... -- А может быть, я даже изнасилую девочку, если только будет настроение... -- Ты, вонючий подонок! -- А она нежная, сочная девочка. Меня иногда тянет на таких, маленьких и невинных. Весь кайф в извращении. -- Угрожая смертью моих детей, дерьмо, ты потерял все шансы. Ты за кого себя принимаешь? Ты понимаешь, где находишься? Это -- Америка, придурок! Ты не уйдешь от нас! -- Хорошо, даю вам время подумать. До конца дня. Если вы не согласитесь на мои условия, я прикончу Дэйви и Пенни. И, поверьте, им будет очень больно, уж я постараюсь. Лавелль повесил трубку. -- Подожди! -- закричал Джек. Он судорожно дергал рычаг, будто стараясь восстановить связь или вернуть Лавелля... Конечно, впустую. Он сжимал трубку до боли в мышцах, так что затекла вся рука. Затем швырнул трубку на рычаг, едва не разбив ее. Должно быть, так дышит разъяренный бык, перед которым долго размахивали красной тряпкой. Стук сердца отдавался у Джека в висках, в горящей голове. Живот больно скрутило судорогой. Джек заставил себя отвернуться от телефона, хотя так и трясся от приступов слепой ярости. Постоял под хлопьями снега, медленно приходя в себя. Все будет нормально. Нечего волноваться. Пенни и Дэйви в школе, они в полной безопасности. Там достаточно людей, и школа хорошая, заслуживающая доверия, с первоклассной системой безопасности. А Фэй заберет их в три часа и отвезет к себе домой. Лавелль не узнает об этом. Если он решит добраться до детей, то будет искать их сегодня вечером в квартире Доусонов, а не обнаружив, утихомирится. В доме тетки он их разыскивать не станет. Что бы ни говорил Карвер Хэмптон, Лавелль не в состоянии видеть и слышать абсолютно все. Конечно, нет! Он ведь не Господь Бог. Он может быть колдуном, наделенным большой силой, может быть Бокором, но он никак не Господь Бог. У Фэй и Кэйта дети будут в полной безопасности. Неплохо бы им остаться у Джэмисонов на всю ночь. А может, и еще на несколько дней, пока Лавелля не поймают. Фэй и Кэйт не станут возражать, наоборот, они все