возвращается к истокам и обновляется. Таким создали наш мир Хранители. Мы из тех, кто был здесь с самого начала, и потому помним, как было дело. Потом все стало меняться, с каждым годом река спадает. Может, она уже не кусает собственный хвост, однако тогда я не понимаю, куда она девается теперь. -- А вы помните... ваше племя помнит Хранителей? Глаза Кафиса затянулись пленкой. В голосе его зазвучали поющие нотки: -- До Хранителей Вселенная была ледяной пустыней. Хранители принесли свет, он растопил лед и оживил заключенные там семена смоковниц. Первые люди были сотворены из древесины смоковницы, такой громадной, что она сама была целым миром, стоящим во вселенной воды и света. Но древесные люди отвернулись от Хранителей, не чтили животных и даже себя не уважали. Они так сильно разрушали великое древо, что Хранители напустили на них великий потоп. Дождь шел сорок дней и сорок ночей, вода поднялась выше корней, потом выше ветвей, пока на поверхности не остались лишь самые верхние молодые листочки, но в конце концов скрылись и они. Все сущее в мире погибло, кроме лягушки и цапли. Лягушка вцепилась зубами в последний листок, выглядывающий из вод, и стала взывать к сородичам, но услышала ее одна цапля, она склонила шею и проглотила лягушку. Хранители это видели, и лягушка начала расти в животе у цапли, она все росла и росла, покуда цапля не разорвалась надвое и оттуда появилась не лягушка и не цапля, а новое существо с признаками обоих родителей. Это был первый человек нашего племени и точно так же, как он не был ни лягушкой, ни цаплей, он не был ни мужчиной, ни женщиной. В тот же миг потоп стал отступать. Новое существо прилегло на гладкий болотистый берег и заснуло, а пока оно спало, Хранители разделили его на части и сотворили из ребер еще пятьдесят созданий -- мужчин и женщин. И это было первое племя рыбарей. Хранители дунули на них и затуманили им головы, чтобы они не были непочтительными и дерзкими, как древесные люди. Но все это было давным-давно и в другом месте. Ты сам выглядишь так, будто твоя раса произошла от деревьев, только не сердись, что я так говорю. -- Я родился на реке. Кафис защелкал своей широкой и плоской челюстью -- рыбари таким образом смеялись. -- Хотелось бы мне когда-нибудь услышать эту историю, но сейчас пора отправляться. День не становится моложе, а впереди много работы. Вполне может статься, что Болотный человек сумеет спастись. Надо было его убить. Он отгрызет собственную ногу, если подумает, что это поможет ему выбраться. Болотное племя коварно, все они -- предатели, вот потому-то и ловят нас, хотя мы умнее, конечно, когда наша кровь согреется. По этой причине они ловят нас в основном ночью. Я попался, потому что ночью моя кровь остыла. Я стал медлительным и тупым, теперь-то я согрелся и знаю, что нужно делать. Помочившись на костер, Кафис его затушил, потом спрятал панцирь черепахи и котелок под узкое сиденье вдоль бортов лодки и объявил, что он готов. -- Ты принесешь мне удачу, ведь только удача помогла тебе спастись от фантома и найти меня. Йама сидел с одной стороны, а Кафис, который греб одним веслом в форме листка, -- с другой, при этом маленькая лодочка шла удивительно устойчиво, хотя и была так мала, что колени Йамы упирались в костлявые голени Кафиса. Когда суденышко выплыло на стремнину, Кафис продолжал грести одной рукой, а другой набил длинную трубку обычным табаком и раскурил ее, чиркнув кремнем по шероховатому куску стали. День был ясным и солнечным, слабый ветерок едва рябил поверхность реки. Пинассы не было видно, вообще никаких кораблей, только лодки рыбарей, разбросанные по широкой глади реки от берега до туманного горизонта. Все так, как сказал Кафис: река все унесет. На мгновение Йаме подумалось, что всех его приключений просто не было, что его жизнь еще может вернуться в привычное русло. Кафис прищурился на солнце, намочил палец и поднял его вверх определить ветер, потом быстро повел свое судно между торчащими тут и там верхушками молодых смоковниц. (Йама вспомнил об одинокой лягушке из рассказа Кафиса, о том, как она цеплялась зубами за последний листок над водами великого потопа, как смело взывала, но нашла только смерть, а в смерти преображение.) Солнце клонилось к далеким Краевым Горам, а Йама с Кафисом проверяли лески, натянутые между наклонными кольями, вбитыми в каменистое дно. Кафис дал Йаме липкую пахучую мазь, чтобы он натер плечи и руки и не обгорел на солнце. Скоро Йама втянулся в бездумный ритм работы, вынимая леску, меняя наживку -- красных червяков -- и снова бросая их в воду. Большинство крючков были пусты, но мало-помалу на дне лодки росла куча мелкой рыбы, отчаянно бьющейся в неглубоком кукане или уже неподвижной; жабры хлопали, как будто дрожали кроваво-красные цветы, пока рыба тонула в воздушной реке. Кафис просил прощения за каждую пойманную рыбу. Племя рыбарей верило, что мир наполнен духами, управляющими всем на свете, от погоды до цветения самого мелкого эпифита на смоковных отмелях. Их дни протекали в бесконечных расчетах с этими духами, чтобы мир продолжал свое безмятежное существование. Наконец Кафис объявил, что доволен дневным уловом. Он выбрал пяток окуней, содрал с костей светлую упругую мякоть и отдал половину Йаме вместе с горстью мясистых листьев. Филе рыбы было сочным, а листья отдавали вкусом сладкого лимона и утоляли жажду. По примеру Кафиса он сплевывал жеваные листья за борт, и вокруг неожиданного подарка тотчас начинал кружиться хоровод мелких рыбешек, опускаясь следом за ним сквозь чистую темную воду. Кафис подобрал весло, и ялик заскользил по воде к выступу каменистого берега, где от широкого светлого пляжа поднимались вверх скалы, изрытые и выщербленные пустыми саркофагами. -- Там, вдоль берега есть дорога в Эолис, -- сказал Кафис. -- Думаю, путь займет у тебя остаток дня и часть следующего. -- Если бы ты отвез меня в Эолис, ты бы получил хорошую награду. Ведь это не так много в благодарность за твою жизнь. -- Мы туда не ездим без крайней необходимости, а уж ночью -- никогда. Ты спас мне жизнь, и она всегда в твоем распоряжении. Неужели ты захочешь рискнуть ею так скоро, бросив меня в когти Болотного Племени. Не думаю, чтобы ты был так жесток. Я ведь должен заботиться о своей семье. Этой ночью они будут меня ждать, и мне не хочется их напрасно тревожить. Кафис остановил свое крохотное суденышко на отмели недалеко от берега. Он никогда не ступал на землю, сказал он, и не собирается начинать сейчас. Взглянув на Йаму, он посоветовал: -- Ночью тебе идти не стоит, молодой господин. Найди ночлег до захода солнца и жди первых лучей на восходе, тогда все будет хорошо. Тут водятся вампиры. Иногда им хочется отведать живого мяса. Йама знал про вампиров. Однажды во время похода к подножию холмов Города Мертвых им с Тельмоном пришлось прятаться от вампира. Он помнил это создание в образе человека, помнил, что его кожа блестела в сумеречном свете, словно сырое мясо, помнил свой страх, когда призрак раскачивался в разные стороны, и исходившую от него вонь. -- Я буду осторожен. Кафис протянул руку: -- Возьми его. Против вампиров он бесполезен, но я слышал, на берегу много кроликов, некоторые у нас на них охотятся, но я -- нет. Это оказался маленький ножик, выточенный из пластины вулканического стекла, обсидиана. Рукоятка его была плотно обернута бечевкой, а наточенное лезвие -- остро как бритва. -- Думаю, ты сам сможешь о себе побеспокоиться, молодой господин, но, может быть, наступит время, когда тебе понадобится помощь. Моя семья будет помнить, что ты мне помог. Ты не забыл, что я тебе говорил о реке? -- Все возвращается снова. Кафис кивнул и коснулся татуировки змеи, глотающей свой хвост. -- У тебя был хороший учитель. Ты знаешь, на что обратить внимание. Йама выскользнул из лодки и стоял по колено в иле и темной воде. -- Я не забуду, -- ответил он. -- Выбирай ночевку внимательно, -- посоветовал Кафис. -- Вампиры -- штука плохая, но привидения хуже. Иногда мы в развалинах видим огоньки, мягкие такие. Он оттолкнулся от дна, и ялик заплясал на волнах, направляясь к стремнине, а Кафис работал листообразным веслом, будто копал землю. Когда Йама добрел до берега, ялик был уже далеко -- черное пятнышко на широкой равнине реки, торящее длинную извилистую тропу к острову смоковниц вдалеке от берега. 9 НОЖ Пляж состоял из слоя белых обломков ракушек, в котором ноги утопали по щиколотку; и лишь когда Йама стал подниматься по древней выщербленной лестнице, зигзагом поднимающейся по изъеденному лицу утеса, он почувствовал, как тяжело ходить по твердой земле, как отдается каждый шаг во всех позвонках и костях. На первом же повороте лестницы обнаружился источник, ключом бьющий из чаши, выточенной в утесе. Йама встал на колени и пил из каменной чаши чистую сладкую воду, пока не раздулся живот, так как знал, что случай едва ли пошлет ему питьевую воду в Городе Мертвых. Только снова встав на ноги, он заметил, что кто-то еще недавно здесь пил, нет, судя по накладывающимся друг на друга следам в мягком красном мхе, тут были двое. Луд и Лоб, они тоже улизнули от доктора Дисмаса. Йама засунул обсидиановый нож за пояс под подол рубашки и, прежде чем продолжать подъем, дотронулся до рукоятки, как будто черпая уверенность. Древняя дорога шла совсем близко к краю утесов, ее плоская мощеная лента, усеянная пятнами желтого и серого лишайника, была так широка, что по ней плечом к плечу могли ехать двадцать всадников. А дальше в неярком вечернем солнце мерцала выбеленная глинистая земля. Кругом были могильные плиты, отбрасывающие в сторону реки длинные тени. Это был Умолкнувший Квартал, тут Йама бывал очень редко: они с Тельмоном предпочитали древние захоронения в предгорьях за Брисом, где можно было разбудить фантом-аспект, к тому же флора и фауна там богаче. По сравнению с изысканно оформленными мавзолеями старых кварталов Города Мертвых здешние саркофаги выглядели весьма убого, в основном это просто невысокие гробницы с куполами крыш, хотя местами попадались мемориальные стелы и колонны, а несколько больших склепов, установленных на искусственных пьедесталах, охраняли статуи с устремленными на реку каменными глазами. Один из них, размером с замок, был скрыт от глаз небольшой тисовой рощей, пустой и непролазной. Весь этот искусственный пейзаж оставался недвижим, ничто не шелохнулось, за исключением ястреба, распростершего крылья высоко в синем небе и парящего в восходящем потоке. Когда Йама удостоверился, что его не ждет засада, он двинулся по дороге к далекому темному пятну, которое наверняка должно быть Эолисом, на полпути до той исчезающей точки, где Краевые Горы словно сливаются с туманной линией горизонта дальнего берега. В каменных садах этой части Города Мертвых почти ничего не росло. Кругом только белые пологие горы, покрытые горькой пылью выветренных пород, в которых могли пустить корни лишь немногие растения, в основном юкка, кусты креозота и пучки колючего горошка. Кое-где дикие розы разрослись у дверных проемов древних саркофагов, и теплый воздух наполнялся сладким ароматом их красных, как кровь, цветов. Все склепы здесь были ограблены, и от их обитателей не осталось ни косточки. Если искусно набальзамированные тела и не были вывезены как топливо для плавилен старого Эолиса, то до них давно добрались дикие звери, когда грабители открывали саркофаги. Все вокруг было усыпано древними обломками: от разбитых погребальных урн и тонущих в сланцеватой глине остатков окаменевшей мебели до могильных плит с картинками жизни усопших, запечатленными на камне каким-то забытым способом. Некоторые из них все еще сохраняли активность, и когда Йама проходил мимо, на них ненадолго оживали сцены в древнем Изе или ему вслед поворачивались головы мужчин и женщин, они беззвучно шевелили губами, улыбались или посылали кокетливый поцелуй. В отличие от фантомов более древних надгробий эти картинки были простыми записями без признаков интеллекта; старые плиты бессмысленно прокручивали одно и то же снова и снова, как для человеческих глаз, так и для пустого взгляда ящерицы, прошмыгнувшей по глянцевитой поверхности плиты, куда была вмурована картинка. Йама хорошо знал такие анимации: у эдила была целая коллекция. Чтобы они начали действовать, их следовало сначала подержать на солнце, и Йаму это всегда удивляло, ведь обычно такие картины располагались внутри склепов. Но хотя он и понимал, что это миражи, все равно их непредсказуемые движения пугали его. Он постоянно оглядывался, опасаясь, что Луд и Лоб крадутся за ним в спокойном безмолвии развалин. Гнетущее ощущение слежки еще больше усилилось, когда солнце склонилось к ломаной линии Краевых Гор, а тени надгробий удлинились и стали наползать друг на друга на белой, как кость, земле. Идти по Городу Мертвых при ярком свете солнца -- это одно, но когда стало темнеть, Йама начал часто оборачиваться через плечо, иногда делал несколько шагов назад или останавливался и медленно скользил взглядом по низким холмам, тесно усыпанным пустыми могилами. Он часто оставался на ночлег в Городе Мертвых вместе с эдилом, сопровождавшими его слугами и археологическими рабочими или же Тельмоном и двумя-тремя солдатами, но один -- никогда. Далекие пики Краевых Гор впились в малиновый диск солнца. Огни Эолиса поблескивали впереди, как россыпь крохотных бриллиантов. До города идти еще не меньше чем полдня, а в темное время суток -- значительно дольше. Йама сошел с дороги и начал искать гробницу, где можно найти приют на ночь. Это было как игра. Йама знал, что склеп, от которого он оказался сейчас, будет значительно лучше, чем тот, на котором он остановится уже по необходимости, когда последние лучи солнца покинут небосклон. Но он не хотел выбрать прямо сейчас, потому что все еще чувствовал -- за ним кто-то следит, и ему чудилось, пока он бродил среди путаницы узких тропинок между надгробий, что сзади слышны крадущиеся шаги, которые останавливаются, как только останавливается он, и снова звучат при первых его шагах. Наконец на половине подъема по длинному пологому склону Йама не выдержал, обернулся и громко позвал Луда и Лоба, в его сердце страх боролся с решимостью, а эхо его голоса замирало среди лежащих ниже по склону надгробий. Ответа не было, но когда он двинулся снова вперед, то за гребнем холма услышал отдаленный визг и плеск. Йама вытащил обсидиановый нож и пополз, словно вор. За гребнем почва резко обрывалась вниз, как будто кто-то откусил половинку холма. У подножия обрыва в последних лучах заходящего солнца медью поблескивала лужица соленой воды вокруг родника, и там, в грязи весело возилось семейство даманов. Йама вскочил на ноги, завопил и кинулся вниз по крутому склону. Даманы кинулись врассыпную, а один из молодняка в слепой панике забежал на отмель в середине пруда. Увидев, что Йама бежит в его сторону, он остановился настолько внезапно, что кувыркнулся через голову. Не успел он броситься в другом направлении, как Йама накрыл собой его гибкое, покрытое шерстью тело, повернул на спину и перерезал горло ножом. Йама сложил костер из сухих веток, собранных в зарослях колючего горошка, и поджег его искрой от трения дуги, сделанной из двух прутьев и сухожилия убитого дамана. Он освежевал дамана, зажарил его мясо в горячих углях и ел, покуда у него не заболел живот, высасывая мозг из костей и слизывая с пальцев жирный горячий сок. Небо потемнело, открыв глазу бледные россыпи звезд. Вставала Галактика, ее голубоватый свет словно засыпал солью весь Город Мертвых. Легли четкие тени. Для сна Йама выбрал гробницу недалеко от родника, и пока он устраивался у гранитного фасада, он слышал, как в пруду что-то плеснуло: какая-то живность пришла на водопой. Йама положил остатки тушканчика на плоский камень в сотне шагов от надгробия, из предосторожности затянул вход в склеп ползучими побегами розы и лишь тогда свернулся калачиком на пустом катафалке, положив голову на свернутую рубашку и взяв в руки нож. Йама очнулся от сна с первыми лучами солнца, окоченевший, с затекшими членами. Золотистое солнце уже на ладонь поднялось над вершинами Краевых Гор. Гробница, которую он избрал для ночлега, стояла в ряду вдоль края обрыва над прудом, где каждый фасад был облицован розовым гранитом и в утреннем свете солнца горел, как очаг. Прежде чем надеть рубашку и спуститься к пруду, Йама согрелся, проделав несколько упражнений. Его угощение исчезло, на плоском белом камне осталось только темное пятно. На урезе воды виднелась масса следов, но человеческих Йама среди них не нашел: копыта антилоп и коз, а также отпечаток кошки, скорее всего пятнистой пантеры. Вода в пруду была белесой от взвесей и такой горькой, что Йама сплюнул, сделав первый глоток. Он пожевал полоску холодного мяса, потом очистил и съел несколько молодых стручков горошка, но их прохладный сок не мог полностью утолить жажду. Йама положил в рот камешек, чтобы лучше выделялась слюна, и пошел назад к реке, решив про себя, что он спустится с утеса к воде, там попьет и искупается. Оказалось, что вечером в поисках места для ночлега он забрел дальше, чем думал. Узкие тропинки, петляющие между надгробий и памятников вверх-вниз по пологим склонам низких холмов, походили друг на друга, как близнецы, и ни одна не тянулась больше чем на сто шагов, обязательно либо сливалась с другой, либо делилась на две, но Йама следил, чтобы солнце светило ему в затылок, и к середине утра опять выбрался на широкую прямую дорогу. Скалы здесь были слишком высокие и спускались к реке почти отвесно: если бы замок эдила стоял среди кипящих волн, то его самая высокая башня не доставала бы до верха. Йама лег на живот у самого края и, свесив голову, посмотрел вправо, влево, но так и не увидел ни тропинки, ни лестницы, хотя в отвесной стене было множество ниш с могилами, одна находилась прямо под ним. На карнизах гнездились птицы, тысячи их, как снежинки белого снегопада, парили, подставив крылья дующему с реки ветру. Йама выплюнул камешек и видел, как он отскочил от скального выступа перед могильной плитой под ним, а потом полетел вниз и исчез с глаз раньше, чем стукнулся о каменные глыбы, которые то покрывала, то вновь обнажала кружевная вуаль темных речных вод. За его спиной кто-то сказал: -- Ну и жарища! Другой голос добавил: -- Смотри не свались, малек. Йама вскочил на ноги. Луд и Лоб стояли на высокой белой насыпи сланцевой глины на дальней стороне дороги. На обоих были только килты. У Лоба на голом плече висел моток толстой веревки. У Луда на груди блестело большое пятно ожога. -- И не думай убежать, -- посоветовал Луд. -- Без воды ты далеко не уйдешь, сам знаешь, тебе никуда не деться. Йама сказал: -- Доктор Дисмас хотел вас убить. Нам нечего делить. -- Не верю я в это, -- ответил Луд. -- Думаю, нам надо свести кой-какие счеты. -- Ты нам много чего должен, -- поддержал брата Лоб. -- Я так не считаю. Луд стал терпеливо объяснять: -- Доктор Дисмас должен был заплатить нам за хлопоты, а вместо этого нам пришлось плыть, спасая себе жизнь, когда ты выкинул этот фокус. Я к тому же получил ожог. -- И он потерял нож, -- добавил Лоб. -- Он любил свой нож, несчастный ублюдок, а из-за тебя потерял. Луд сказал: -- А еще лодка, которую ты поджег. Ты и за это нам должен, я так считаю. -- Лодка не ваша. Луд почесал обожженную грудь и сказал: -- Дело в принципе. -- В любом случае я могу заплатить вам, когда вернусь домой, -- сказал Йама. -- "В любом случае", -- насмешливым эхом отозвался Луд. -- Мы на это смотрим иначе. Откуда нам знать, что тебе можно верить? -- Конечно, можно. Луд заметил: -- Ты даже не спросил, сколько мы хотим, к тому же ты можешь раскинуть умом и нажаловаться отцу. Что-то не верится, что он нам тогда заплатит, правда, брат? -- Сомневаюсь. -- Я бы сказал, очень сомневаюсь. Йама понял, что у него только один шанс спастись. Он спросил: -- Значит, вы мне не доверяете? Луд заметил, что Йама сменил позу. Поднимая облако белой пыли, он бросился вниз по склону и закричал: -- Не пробуй... Йама попробовал. Он повернулся, отступил на два шага, разбежался и не раздумывая прыгнул с края скалы. Он летел, рассекая воздух, и, падая, откинул назад голову и поднял колени. Сержант Роден, бывало, говорил: "Просто расслабься. Научись доверять своему телу, тут самое важное, чтобы вовремя". Река и небо кувыркнулись перед глазами, и он приземлился на выступе перед надгробием, приземлился правильно: на ступни и согнув колени, чтобы ослабить удар. Выступ был шириною с кровать и скользкий от птичьих экскрементов. Йама тотчас упал на спину, в ужасе, что поскользнется и свалится с уступа: когда-то там была балюстрада, но она давно рассыпалась. Он ухватился за жесткий пучок травы и не мог разжать пальцев, хотя острые лезвия травинок впились в ладонь и раны от наконечника копья снова открылись. Когда он осторожно вставал на ноги, об уступ цокнул камешек, отскочил и полетел к набегающим на берег волнам далеко внизу. Йама посмотрел вверх. Луд и Лоб прыгали на вершине скалы, их силуэты четко темнели на фоне синего неба. Нагнувшись, они что-то ему кричали, но ветер уносил слова. Кто-то из них швырнул еще один камень, и тот разлетелся на части буквально в ладони от ноги Йамы. Йама бросился к склепу, проскочив между крылатыми фигурами с темными от времени лицами, которые поддерживали арку зияющего входа. Внутри мозаичный пол был раздроблен каменными блоками, выпавшими из высокого свода. Пустой гроб стоял на возвышении под каменным балдахином. Резьба имитировала развевающуюся на ветру ткань. Летучие мыши, разбуженные шагами, высыпали из дыры в потолке и теперь носились кругами над головой Йамы, вереща от страха. Надгробие было оформлено в виде клина, а за постаментом начинался узкий проход. Когда-то он был закрыт каменной пластиной, но ее давно разбили воры, обнаружившие путь, которым пользовались строители склепа. Йама усмехнулся. Он правильно угадал, что захоронения в толще скалы должны быть наверняка вскрыты и разграблены. В этом его путь к спасению. Он переступил порог и, держась рукой за холодную сухую стену, ощупью стал пробираться в надвигающуюся темень. Он прошел совсем немного, когда проход под прямым углом уперся в другой коридор. Он подбросил воображаемую монетку и выбрал левое ответвление. Йама двинулся вперед в абсолютной темноте; сердце его успело отсчитать не более ста ударов, когда он растянулся, наткнувшись на кучу булыжников. Осторожно поднявшись, он стал взбираться на каменную осыпь, пока его голова не стукнулась о свод коридора. Здесь был обвал. Вдруг Йама услышал за спиной голоса, он понял, что Луд и Лоб его преследуют. Этого надо было ожидать. Они бы оба расстались с жизнью, попади он домой и сообщи эдилу об их роли в заговоре доктора Дисмаса. Когда Йама сполз с осыпи, рука его нащупала что-то холодное и твердое. Нож из металла, с лезвием длиной в локоть! Холодный на ощупь, он испускал слабое сияние; искры света заметались на живой глади лезвия, когда Йама взмахнул им в темноте. Осмелев, Йама направился назад к саркофагу. В глаза Йаме ударил тусклый свет, проникающий из-за спины одного из близнецов, который стоял в узком входе гробницы. -- Эй, малек! Чего ты боишься? Йама поднял длинный нож. -- Не тебя, Луд! -- Дай я его поймаю, -- сказал Лоб, заглядывая через плечо брата. -- Не закрывай свет, идиот! -- Луд оттолкнул Лоба с дороги и ухмыльнулся: -- Там ведь нет выхода, правда? Иначе бы ты не вернулся. Мы можем и подождать. Утром мы поймали рыбу, и у нас есть вода. А у тебя нет, иначе ты бы прямиком отправился в город. Йама ответил: -- Я вечером убил дамана. Я хорошо поел. Луд шагнул вперед: -- Но могу поспорить, ты не смог напиться в том пруду, а? Мы не смогли, а мы-то можем пить почти все на свете. Йама почувствовал, как за спиной колыхнулся воздух. Он спросил: -- Как вы сюда спустились? -- Веревка, -- ответил Лоб. -- Из лодки. Я сумел ее спасти. Люди говорят, мы тупые, но это не так. -- Значит, я могу взобраться наверх, -- сказал Йама и двинулся в обход гроба к Луду, размахивая перед собой ножом. Нож мягко гудел, рукоятка покалывала ладонь. Лезвие засветилось голубым огнем, и он почувствовал, как в кисть вливается холод и ползет по руке. Луд отступил. -- Ты же не станешь... -- пробормотал он. Лоб оттолкнул брата, пытаясь проскочить мимо него внутрь. Он был возбужден. -- Переломай ему ноги! -- кричал он. -- Переломай ноги, посмотрим тогда, как он поплывет. -- Нож! У него нож! Йама снова взмахнул ножом. Луд шагнул назад, налетел на Лоба, и оба повалились на пол. Йама закричал: слова царапали глотку, саднили язык. Он сам не понимал, что кричит... И вдруг споткнулся, потому что ноги показались слишком длинными и мощными, а руки висели как-то неправильно. Где его лошадь и где весь отряд? Похоже на разрушенную гробницу. Может быть, он упал в базальтовый штрек? Он помнил только внезапную рвущую боль -- и вот он здесь, а два каких-то толстых негодяя ему угрожают. Он бросился на того, что поближе, парень отскочил с нервной проворностью, нож ударил в скалу и высек целый дождь голубых искр. Теперь нож словно бы взвыл. Он вскочил на гроб -- да, точно, это гробница, -- но тут оступился и потерял равновесие; не успел он выпрямиться, как второй негодяй уцепился ему за щиколотки, и он тяжело повалился на пол, сильно ударив о каменный пол бедро, локоть и плечо. Пальцы онемели от боли, и нож выпал, покатившись по полу и оставляя в камне дымящийся желоб. Луд подбежал и отбросил нож в сторону. Йама вскочил на ноги. Он не помнил, как упал. Правая рука его онемела и застыла, она висела будто чужая. Луд бежал на него, Йама левой рукой выхватил из-за пояса обсидиановый нож. Они столкнулись у стены, и Луд задохнулся и схватился за грудь. По его руке струилась кровь, и он смотрел на нее в отупении. -- Что? -- спросил он. Потрясенный, он отступил от Йамы и снова произнес: -- Что? -- Ты убил его! -- закричал Лоб. Йама встряхнул головой. Он не мог отдышаться. Древний нож лежал на грязном полу прямо посередине между ним и Лобом, испуская искры и густой дым, издающий запах горящего металла. Луд пытался вытащить из груди обсидиановый нож, но он сломался и кусок шириной с палец остался торчать в груди. Луда шатало из стороны в сторону, руки его были залиты кровью, кровь текла из раны и впитывалась в пояс килта. Казалось, он не понимает, что с ним случилось, повторяя снова и снова: -- Что?.. Что?.. Оттолкнув брата, он упал на колени у входа в гробницу. Проникающие внутрь лучи света дробились о его тело. Его блуждающий взгляд будто искал что-то в ярко-синем небе и не мог найти. Лоб уставился на Йаму, его серый язык дрожал между торчащими клыками. Наконец он сказал: -- Ты убил его, сволочь. Ты не должен был его убивать. Йама глубоко вздохнул. Руки его дрожали. -- Вы сами хотели меня убить. -- Мы только хотели заработать. Просто чтобы уехать. Мы много не просили, а тут явился ты и убил моего брата. Лоб шагнул к Йаме и споткнулся о нож. Он подобрал его и завопил. От его руки пошел белый дым, и в следующее мгновение оказалось, что он держит уже не нож, а какое-то страшное создание, вцепившееся ему в кисть четырьмя когтистыми лапами. Лоб попятился и стукнул рукой о стену, чтобы стряхнуть этот кошмар, но тварь только рычала и крепче впивалась в кисть. Размером она была с маленького ребенка и как будто состояла из сухих палок. Нечто вроде гривы белесых волос окружало истощенное личико. Гробницу наполнил отвратительный запах горелого мяса. Лоб продолжал колотить чудовище свободной рукой, и оно вдруг исчезло в яркой вспышке голубого огня. Древний нож упал на пол, со звоном откатившись к дверям. Йама его подхватил и бросился назад по проходу, не забыв повернуть направо, навстречу слабому дуновению ветра. На бегу он касался то одной стороны, то другой -- и внезапно стены расступились и, споткнувшись, он покатился в волнах темного воздуха. 10 КУРАТОРЫ ГОРОДА МЕРТВЫХ Комната находилась в каком-то высоком, продуваемом ветрами месте, небольшая, квадратная, с белеными каменными стенами и обитым досками потолком с изображением охотничьей сцены. На следующий день после того, как он впервые очнулся, Йама сумел подняться с тонкого матраса на каменном ложе и, шатаясь от слабости, добрел до глубокого узкого окна. Он сумел разглядеть разбегающиеся цепочки скалистых хребтов под густым, пронзительно синим небом, но тут боль сокрушила его волю, и он потерял сознание. -- Он болен, но не понимает этого, -- сказал какой-то старик. Говоря это, он повернул голову, обращаясь к кому-то в комнате. Кончик его белой тонкой бороды болтался в дюйме от подбородка Йамы. Его лицо с глубокими морщинами было покрыто мелкими тонкими пятнышками, а вокруг голого темени остался лишь венчик седых волос. Очки с линзами, будто маленькие зеркала, скрывали глаза. Глубокие шрамы избороздили левую половину лица, оттягивая вверх уголок рта в сардонической усмешке. Старик произнес: -- Он и не подозревает, сколько сил отнял у него нож. -- Он так молод... -- промолвил в ответ женский голос и тут же добавил: -- Он все узнает сам, мы же не можем... Старик наматывал и разматывал кончик своей бороды на палец. Наконец он сказал: -- Я не помню. Йама спросил, кто они и где находится эта прохладная комната, но они, казалось, не слышали. Может быть, он ничего не произнес. Он не мог пошевелить и кончиком пальца, но это его не пугало. Он был слишком изможден, чтобы бояться. Оба старика ушли, Йама остался один созерцать сцену охоты на потолке. Мысли его все никак не обретали стройность. Охотники в пластиковых латах и ярких куртках гнали белого оленя сквозь лес голых деревьев. Почва между стволами сверкала россыпями цветов. Видимо, подразумевалось, что на картине изображена ночь, так как стройные ветви, расходясь во все стороны, таяли в темноте. Белый олень выглядел среди них падающей звездой. На переднем плане молодой человек в кожаной куртке оттаскивал свору гончих от пруда. Йама подумал, что он знает имена псов и как зовут их хозяина. Но тот был мертв. Позже старик вернулся, приподнял и усадил Йаму, чтобы он смог выпить из глиняной чашки жиденький овощной бульон. Потом Йаму охватил озноб, такой сильный, что он дрожал под тонким серым одеялом. Озноб сменился жаром и, если бы хватило сил, Йама совсем сбросил бы это одеяло. -- Лихорадка, -- сказал старик. -- У него гнилая лихорадка. Что-то дурное попало в кровь. -- Ты лазил в гробницах, -- объяснил ему старик, -- а там множество старинных болезней. Йама обливался потом; даже матрас стал влажным. Ах, если бы он мог встать, он бы утолил жажду этой прекрасной чистой водой из лесного пруда. Тельмон бы ему помог. Но Тельмон умер. Днем в комнату ненадолго заглядывал луч света и вскоре застенчиво ускользал. А по ночам в глубоком оконном проеме шарил ветер, и свеча в стеклянном абажуре трепетала и начинала коптить. Лихорадка кончилась ночью. Йама тихонько лежал, слушая завывания ветра, но голова была ясной, и он пролежал долгие часы, размышляя над тем, что произошло, и стараясь составить целостную картину. Горящая фейерверком башня доктора Дисмаса. Странная клетка и пылающий корабль. Юный лев, герой войны Энобарбус. И такие же шрамы, как у старика. Призрачный корабль, бегство, снова пожар. Кажется, что огонь пронизывал все. Он вспомнил доброту рыбаря Кафиса, блуждания среди гробниц Умолкшего Квартала, смерть Луда... Он бежал от чего-то ужасного, но что случилось потом, он совсем не помнил. -- Тебя сюда принесли, -- рассказала ему старуха, когда кормила завтраком, -- я думаю, откуда-то с реки ниже Эолиса. Дорога неблизкая. У нее была гладкая, почти прозрачная кожа. Она принадлежала к той же расе, что и Дирив, но была гораздо старше родителей девушки. Йама спросил: -- Как вы узнали? Старик улыбнулся за плечом у женщины. На нем, как всегда, были очки с зеркальными линзами. -- Твои брюки и рубашка были в свежем речном песке. Но, думаю, ты бродил и по Городу Мертвых. Йама поинтересовался, почему он так считает. -- Нож, дорогой, -- объяснила женщина. Старик потянул себя за бороду и заметил: -- Многие носят старинное оружие, оно намного мощнее, чем современное. Йама кивнул, вспомнив пистолет доктора Дисмаса. -- Но твой нож подернут патиной ржавчины, а это заставляет думать, что он многие годы лежал в темном сухом месте. Разумеется, можно предположить, что ты носил его, не потрудившись очистить, но, думаю, ты не такой легкомысленный человек. Я думаю, ты нашел его совсем недавно и просто не успел почистить. Ты подплыл к берегу и пошел через Город Мертвых и в какой-то старой гробнице нашел этот нож. -- Он относится к Эпохе Мятежа, насколько я могу судить, -- заметила женщина. -- Это очень опасное оружие. Старик с любовью произнес: -- Ей можно верить, она забыла больше, чем я когда-либо знал. Ты должен научиться с ним обращаться, иначе он тебя убьет. -- Молчи, -- резко вмешалась женщина. -- Мы не должны ничего изменять. -- Вероятно, мы и не можем ничего изменить, -- отозвался старик. -- Тогда я была бы машиной, -- сказала женщина, -- а это меня не прельщает. -- Тогда бы ты по крайней мере ни о чем не переживала. Но все равно я буду осторожен. В последнее время мой разум становится рассеян, моя жена тебе не раз еще об этом напомнит. Они были женаты очень давно. Оба носили одинаковые льняные рубашки поверх шерстяных брюк, у обоих были одни и те же жесты, как будто любовь -- это нечто вроде игры в подражание, в которой смешивается все лучшее, что есть у обоих участников. Они называли друг друга Озрик и Беатрис, но Йама подозревал, что это не настоящие имена. У обоих в манере поведения чувствовалась лукавая осторожность, как если бы они что-то скрывали, но Йаме чудилось, что Озрику хотелось рассказать ему больше, чем полагалось. Беатрис к мужу была строга, но Йаму окутывала любящим взглядом, и пока он лежал в лихорадке, она целыми часами сидела у его постели, стирая пот полотенцем, смоченным нардовым маслом, поила его настоями меда и трав, баюкала, как собственное дитя. Озрика сгорбили годы, а его высокая стройная жена сохранила грацию молодой танцовщицы. Прошло несколько дней, и вот муж и жена сидят на каменном выступе под узким окном маленькой комнаты и смотрят, как Йама ест из миски вареный маис. Сегодня впервые с тех пор, как он пришел в сознание, он ест твердую пищу. Они рассказывают, что оба они сотрудники Департамента Кураторов Города Мертвых -- управления общественных услуг, распущенного несколько столетий назад. -- Но мои предки остались на службе, дорогой, -- объяснила Беатрис. -- Они верили, что мертвые заслуживают лучшей участи, чем забвение, и боролись с уничтожением Департамента. Там была целая война. Конечно, нас теперь мало. Большинство считает, что мы давно исчезли, если вообще что-нибудь слышали о нашей службе, но мы все еще сохраняем некоторые из наиболее важных кварталов города. -- Можно сказать, что я заслуженный сотрудник Департамента благодаря родственным связям, -- пошутил Озрик. -- Вот твой нож. Я его почистил. Озрик положил в ногах кровати длинный изогнутый нож. Йама взглянул на него и почувствовал, что боится его, несмотря на то что нож спас ему жизнь. Казалось, Озрик положил у его ног живую змею. Он произнес: -- Я нашел его в скальной гробнице у реки. -- Должно быть, он туда попал еще откуда-то, -- сказал Озрик и в задумчивости дотронулся до кончика носа. На пальце не хватало одной фаланги. Он продолжал: -- Я очистил белым уксусом налет от многих веков хранения. Ты должен раз в десять дней или около того протирать нож тряпкой с минеральным маслом, а вот точить его не требуется, и в случае чего починится он тоже сам, конечно, в разумных пределах. В нем вмурована копия личности предыдущего владельца, но я убрал это привидение. Тебе следует тренироваться с ним, как можно чаще брать в руки, хотя бы раз в день, тогда он будет тебя знать. -- Озрик... -- Он должен знать, дорогая, -- возразил жене Озрик. -- От этого не будет вреда. Чаще тренируйся с ним, Йама. Чем больше ты будешь с ним работать, тем лучше он будет тебя знать. И чаще оставляй его на солнце или там, где есть перепад температуры; полезно помещать кончик ножа в огонь. Он слишком долго лежал в темноте, потому ты пострадал, когда взял его. Думаю, он принадлежал офицеру -- кавалеристу, умершему много веков назад. Их изготовляли для воюющих в дождливых лесах в двух тысячах лиг вниз по реке. Йама тупо заметил: -- Но война началась только сорок лет назад. -- То была другая война, дорогой, -- мягко объяснила Беатрис. Йама вспомнил, какое сверхъестественное сияние испускал нож, когда он, разглядывая, поднял его к лицу. Но когда Лоб поднял нож, случилось нечто ужасное. Разным людям нож показывал свои разные аспекты. Выяснилось, что Йаму унесли от реки очень далеко, глубоко в предгорья Краевых Гор. До сей поры Йама не представлял себе истинных размеров некрополя. -- Мертвых больше, чем живых, -- объяснил Озрик, -- а этот город был для жителей Иза местом захоронения со времен создания Слияния. По крайней мере до нашего века, века разложения. Из разговора Йама заключил, что кураторов осталось совсем мало, и все они -- люди старые. В этом месте прошлое было сильнее настоящего. В былые времена Департамент Кураторов Города Мертвых отвечал за подготовку и похороны умерших, которых там называли клиентами, а также за поддержание порядка и уход за могилами, надгробиями, памятниками, изображениями на каменных пластинах и фантомами мертвых. Это было священной и трудной задачей. К примеру, Йама узнал, что существовало четыре способа упокоения останков клиентов: погребение, включая захоронение или помещение в склеп; кремация огнем или кислотой; выставление тела либо в гробу, поднятом над землей, либо посредством расчленения; а четвертый -- в воде. -- Последний, как я понимаю, единственный способ, используемый в наше время, -- сказал Озрик. -- Он, конечно, имеет право на существование, но ведь многие умирают вдали от Великой Реки, а кроме того, поселения часто расположены так тесно, что трупы с верховьев реки отравляют воду в низовьях. Сам подумай, Йама, значительная часть Слияния занята горами и пустынями. Погребение в земле встречается очень редко, ведь места недостаточно даже для сельского хозяйства. Мириады и мириады дней наши предки строили гробницы для своих усопших, сжигая их на кострах или растворяя в бассейнах с кислотой, либо выставляя их тела нашим крылатым братьям. Сооружение гробницы требует много усилий и доступно только богатым, потому что плохо построенные гробницы бедноты тут же становятся добычей дикого зверя. Древесины для костров не хватает так же, как и обрабатываемой земли, а растворение в кислоте всегда считалось небезупречным с эстетической точки зрения. В данных обстоятельствах значительно естественней выставлять клиента нашим крылатым братьям. Когда придет мой час, я желаю, чтоб с моим телом поступили именно так. Беатрис мне обещала. Конечно, конец света настанет раньше, чем я умру, но надеюсь, птицы все еще будут летать.... -- Ты забыл о бальзамировании, -- резко бросила Беатрис. -- Он всегда забывает, -- сказала она Йаме. -- Он этого не